История русского литературного языка: лекции

1
Материалы к теме «ВВЕДЕНИЕ»:
Тема: История русского литературного языка как
дисциплина ( предмет изучения и задачи курса ).
​
лингвистическая
Курс ИРЛЯ продолжает исторический цикл славяноведческих дисциплин
(введение в славянскую филологию, старославянский язык, историческая
граматика русского языка), изучаемых на первом и втором курсах, опирается на их
данные и предлагает новый предмет описания – русский литературный язык
(сокращенно – РЛЯ) в его истории. Как самостоятельная научная дисциплина
ИРЛЯ сформировалась в начале ХХ века, в её создании принимали участие
крупнейшие филологи – Измаил Иванович Срезневский, Алексей Александрович
Шахматов, Сергей Петрович Обнорский, Леонид Арсеньевич Булаховский, Виктор
Владимирович Виноградов, Григорий Осипович Винокур, Борис Александрович
Ларин, Федот Петрович Филин, Лев Владимирович Щерба, Лев Петрович
Якубинский, Борис Александрович Успенский, Никита Ильич Толстой, Георгий
Александрович Хабургаев и мн. др.
​ До сегодняшнего дня ИРЛЯ (главным образом, донационального периода)
представляет собой историю концепций разных авторов, которые отстаивали
свои собственные представления о том, каким был ЛЯ в древности, каково его
происхождение и каков характер связи ЛЯ с живым (разговорным) языком
древнерусской и великорусской народности. Для периода ХI – ХVII вв. эти
проблемные вопросы до сих пор считаются нерешенными.
​ Как известно, в составе любого народного (национального) языка выделяют
живой язык (диалекты, говоры), которые принято называть языком-природой, и
книжный язык (т.е. уже обработанный мастерами), который мы называем
языком-культурой. Этому делению соответствуют и две научные и учебные
дисциплины – ИГРЯ и ИРЛЯ.
​ Предмет изучения курса ИРЛЯ – книжный язык.
​ Главная задача курса ИРЛЯ – описать историю становления норм ЛЯ (пути и
характер их формирования) с X по XXI вв., учитывая сложившиеся на
определенном этапе его развития отношения между живым разговорным языком и
литературным. Но сделать это непросто. Чтобы выполнить эту задачу, надо четко
выяснить следующее: был ли вообще ЛЯ на Руси, и если был, то о каком
конкретно языке идет речь? На базе какого ЛЯ развился современный ЛЯ? Мнения
ученых по этому поводу разнообразны, но выводы можно свести к двум решениям:
1.Современный РЛЯ – это язык восточнославянской народности, нормы
которого сформировались на основе восточнославянского речевого узуса (т.е.,
традиции ) под влиянием церковнославянского языка, который воплотил все
достижения греческого ЛЯ и в этом обновленном виде стал основой современного
РЛЯ.
2.Современный РЛЯ – это церковнославянский язык, со временем
„обрусевший” под влиянием восточнославянской речи (ХII – ХVI вв.), а позднее
(ХVI – ХVII вв.) обогатившийся находками новой демократической литературы. По
отношению к названным типам ЛЯ и их дальнейшей истории существуют такие
понятия, как демократизация и русификация литературного языка.
​ Мы видим, что при решении вопроса о статусе ЛЯ в русской истории
важным является тезис о характере взаимоотношений разговорного языка и
2
литературного. Этот характер определяет тип ЛЯ, который может ориентироваться
на разговорный язык, может отталкиваться от него, но всегда находиться с ним в
тесной связи. Однако возможна и другая ситуация, когда в функции ЛЯ выступает
язык, который вообще никак не связан генетическими узами с разговорным, т.е.
совершенно другой язык, которым овладевают как иностранным. Например, латынь
в германских и славянских католических странах до появления там национальных
литературных языков. В соответствии с нашими представлениями такой язык не
может быть признан ЛЯ соответствующего языкового коллектива (если латынь
выступала в функции ЛЯ у поляков, то мы не можем сказать, что латынь была
польским ЛЯ).
​ Подобная ситуация, как считают некоторые ученые,
имеет самое
непосредственное отношение и к истории русского ЛЯ.
​ Так, проф. Б.А. Успенский утверждает, что с принятием христианства в Х веке
и по крайней мере до ХVIII века функции ЛЯ на Руси выполнял
церковнославянский язык. Этот язык, как вы знаете, был усвоен восточными
славянами от южных славян. Можно ли считать церковнославянский язык русским
ЛЯ? Или же
история РЛЯ начинается только с ХVIII века, когда
церковнославянский навсегда утратил свое влияние (такая точка зрения тоже имеет
место)? Б.А. Успенский дает положительный ответ, аргументируя свою точку
зрения тем, что, являясь заимствованным, церковнославянский язык тем не менее
никогда не изучался (и не воспринимался) как иностранный: «...он с самого начала
вступал в тесные взаимоотношения с разговорным языком восточных славян и
достаточно скоро начал восприниматься как кодифицированная разновидность
этого языка. В результате адаптации церковнослав. языка на Руси возникает особый
русский извод церковнославянского языка. Таким образом осуществляется
пересадка церковнослав. языка на русскую почву, и он пускает здесь глубокие
корни. Взаимоотношения церковнослав. языка русского извода и живого русского
языка на разных исторических этапах их развития и представляет собой ключевой
момент истории РЛЯ». Проф. Б.А.Успенский первым вводит в научный оборот
понятие диглоссия, ею определяя характер языковой ситуации, которая сложилась в
самый ранний период формирования РЛЯ. Однако далеко не все ученые
придерживались и придерживаются такой же точки зрения (об этом подробнее в
следующих лекциях).
​ Итак, язык любого народа на определенном этапе его развития распадается на
две разновидности: книжный (письменно зафиксированный) и устный (живой,
разговорный, но который тоже может иметь письменную фиксацию). Книжный
язык первоначально стал называться литературным по буквальному переводу этого
слова – литера, т.е. буква. Однако понятие литературный в разное время
наполнялось разным содержанием, поэтому это понятие мы относим к
исторически изменяемым.
Литературный язык – обработанная часть общенародного языка, обладающая
письменно закрепленными нормами. Это язык всех проявлений культуры,
выражающихся в словесной форме (из Википедии). Это наддиалектная подсистема
(форма существования) национального языка, которая характеризуется такими
чертами, как нормативность, кодифицированность, полифункциональность,
стилистическая дифференцированность, высокий социальный престиж в среде
3
носителей данного национального языка и обязательность для всех членов данного
языкового коллектива. Он функционирует как в письменной, так и в устной
(разговорной) формах. В развитие ЛЯ вмешивается государство.
*кодификация (codex – книга, facio – делаю) - систематизация языковых норм в
грамматиках, словарях, в сводах правил орфографии, пунктуации, орфоэпии и др.
СРЛЯ свойственны:
1.Многофункциональность,
т.е.
применимость
во
всех
социально-коммуникативных сферах;2.общеобязательность;
3.стилистическая
дифференцированность; 4.кодифицированность, т.е. наличие таких норм, которые
предписаны на основании авторитетного круга источников и закреплены в
грамматиках и словарях.
​
В древнюю эпоху такого ЛЯ еще не было, так как в то время:
а) письменный язык был узкофункциональным (вначале ЛЯ обслуживал только
нужды церкви);
б) языковые особенности текстов были обусловлены типом памятника
письменности и его функциональным жанром;
в) кодификации ЛЯ в это время еще не было.
​ По мнению большинства ученых, литературный язык древнейшей поры
должен определяться как письменно зафиксированный язык, обладающий
книжной нормой.
Любой язык обладает нормой, без которой этим языком нельзя пользоваться.
Существует 2 вида нормы:
1)​ Нормы живого языка, которые усваиваются естественным путем. Это
узуальные, традиционные, естественные, первичные нормы ( узус –
традиция ).
2)​ Нормы книжного языка, которые могут наслаиваться на первые, могут
противопоставляться им. Эти нормы усваиваются через обучение, они
вторичны.
Задача курса ИРЛЯ – изучить, как формировалась книжная норма в её
соотношении с узуальной. Механизм стабилизации языковой нормы, по
мнению Анатолия Алексеевича Алексеева, осуществлялся: а) по образцам; б)
путем кодекса. «Первый осуществлялся через использование некоторых текстов с
большим общественным авторитетом в качестве непосредственных источников
языковой нормы. Второй способ заключался в создании нормативного кодекса на
основе авторитетных текстов и последующего использования его в качестве
источника нормы. Стабилизация нормы по образцам господствует в рукописную
эпоху истории ЛЯ, стабилизация через кодекс – в эпоху книгоиздательской
деятельности…» [*подробнее см. А.А.Алексеев «Очерки и этюды по истории ЛЯ в
России». – СПб: Петербургское лингвистическое общество, 2013. – 476 с.].
Формирование норм ЛЯ – процесс объективный, но в то же время на её
становление влияют наиболее авторитетные носители языка – писатели, крупные
общественные деятели (в том числе и религиозные), выдающиеся ученые и т.п.
Деятельность многих из них изучается с точки зрения личного вклада в
формирование норм ЛЯ. Чтобы убедиться в том, что понятие литературный язык
4
исторически изменяемое, нам необходимо сопоставить его с такими понятиями, как
письменный язык, разговорная речь и художественная речь. Так как ЛЯ является
письменно зафиксированным, понятия ЛЯ и письменный язык часто отождествляют
(например, Б.В.Томашевский, С.П.Обнорский ). Однако не всякая письменная
фиксация может быть приравнена к понятию ЛЯ. Памятник считается
литературным, если в нем последовательно отражается книжная норма. Если
книжная норма в тексте сильно колеблется (или отсутствует совсем), то это может
быть памятник разговорного языка (см., например, язык новгородских берестяных
грамот). Письменный язык и ЛЯ – понятия близкие, связанные между собой, но не
тождественные. Только во второй половине ХVIII века сложилась разговорная
форма ЛЯ, и с этого времени стали существовать две формы РЛЯ – письменная и
устная. Этим двум формам соответствуют две стилистические разновидности:
книжная, соотнесенная с письменной формой, и разговорная, соотнесенная с
разговорной формой ( кн. брег, надежда, гражданин; разг. берег, надёжа, горожанин
и под. ). Разговорная речь как явление и термин переживает два этапа в своём
развитии. В древнейший период разговорная речь противопоставляется книжной
речи, т.е. литературному языку, не входит в его состав и фактически равняется
понятию живая речь. С ХVIII века внутри ЛЯ развивается его разговорная
разновидность, поэтому термин разговорная речь приобретает два значения: а)
нелитературная речь; б) разновидность ЛЯ. Эти процессы, без сомнения,
обогащают ЛЯ, поскольку к двум его формам добавляються и две разновидности
(идёть до дому – нелит., разгов.; читалка открыта – литерат., разгов.).
Многие ученые часто смешивали понятия художественная речь и ЛЯ. Это тоже
соотносительные, близкие, но не тождественные понятия. ЛЯ – это язык-образец,
язык-стандарт. Он развивается по пути укрепления этого стандарта. Чем
постояннее норма, тем легче усваивается ЛЯ и тем он демократичнее.
Художественная речь, наоборот, развивается по пути разрушения стандартов.
Художественная речь пользуется нормами ЛЯ, но не является речью литературной.
Предел нарушения нормы диктуется эстетической целесообразностью.
Поэту-песеннику Михаилу Таничу при жизни задавали вопрос, почему он пишет
песни, в которых используется «блатная феня»? Он отвечал: «Жаргон во все
времена меняется, и в моих песнях используется старая, вышедшая из
употребления «феня». Ведь я пишу о лагере, который знал. Но многим полюбился
мой герой – бывший вор. Оступившиеся люди – они такие же, как мы с вами,
только имеют горький опыт. Я их знаю, но на уровне лагерей 40-50-ых годов, а это
уже история, если хотите, исторический уголовный роман в песнях» («На диване»
№41 (409) 23.10.2012 – 29.10.2012. – с.9). В то же время писательская находка,
выйдя за пределы стандарта, может стать вариантом нормы (например,
Н.М.Карамзин ввел в оборот глагол
тронуть в значении ‘взволновать’,
Ф.М.Достоевский – глагол стушеваться – в значении ‘смутиться, растеряться’и
мн. др.). Язык художественной литературы – явление своеобразное, где
художественное слово является и обычным словом и в то же время необычным,
образом. Как точно выразился В.В.Виноградов: художественное слово всегда имеет
„приращение смысла”. Таким образом, историческая изменяемость понятия ЛЯ
выразилась в изменении форм ЛЯ; в расширении функций ЛЯ (в древности он не
обслуживал деловую сферу); с XVIII века термин РЛЯ приобретает новое значение
(до XVIII века функции ЛЯ выполнял церковнославянский язык, а после - РЛЯ в
5
новом понимании ); ЛЯ становится языком, развитие которого поддерживает
государство
О типологической характеристике РЛЯ.
Критерии типологической характеристики литературного языка зависят от
ответа на такие вопросы:
1.Что лежало в основе ЛЯ?
2.Был ли перерыв в развитии ЛЯ?
3.Отношение языка к иноязычным заимствованиям.
На первый вопрос ученые отвечают по-разному (см. подробнее в других
лекциях), однако большинство считают, что РЛЯ возник на церковнославянской
основе и развивался постепенно по пути русификации.
На второй вопрос также нет единого ответа, и мнения расходятся: одни
ученые утверждают эволюционный путь развития ЛЯ, другие революционный, что
значит наличие перерыва в его развитии, который определяется отношениями
книжной нормы и узуальной.
К ответу на третий вопрос: По отношению к заимствованиям языки делятся
на 2 группы: 1) те, которые легко допускают в свою систему заимствования
(русский, польский и другие славянские языки); 2) которые плохо усваивают
заимствования (чешский, тюркские языки). В самом начале свого развития РЯ
испытал сильнейшее влияние греческого языка (через СЯ), в 12 – 13 вв. в связи с
монголо-татарским нашествием русский язык пополнился заимствованиями из
тюркско-татарских языков. В ходе военных столкновений в 13 веке было много
заимствований из немецкого языка. В период Смутного времени 16 – 17 вв. в
русский язык вошло много слов из польского языка (в том числе и через
украинский язык). В Петровскую эпоху в начале 18 века – сильное
англо-голландское влияние, в том числе в связи с созданием флота в России. Вторая
половина 18 – нач. 19 века – французское влияние. В 20 – 21 вв. –
англо-американское влияние.
Предлагаю познакомиться с двумя периодизациями ИРЛЯ.
Запомните их!
№
пери
ода
1.
2.
3.
4.
5.
Периодизация
традиционная,
которая опирается на
внеязыковые
факторы,т.е. на учет того,
какой
народ
(общество) обслуживал ЛЯ
Литературный язык
древнерусской народности
Литературный язык
великорусской народности
Начало
формирования
национального русского ЛЯ
Становление национального
русского литературного языка
Хроноло
гические
рамки
№
X-XIVвв.
1.
XIV-XVI
вв.
2.
XVII-сере
дина
XVIII вв.
XVIIIпервая
треть
XIXв.
3.
Современный русский ЛЯ
XIXв.(сор
оковые
годы)-до
5.
пери
ода
4.
Периодизация,
которая
опирается на внутриязыковы
е
факторы
(по
Б.А.Успенскому)
Хронолог
ические
рамки
«Первое
южнославянское
влияние»
«Второе
южнославянское
влияние»
«Третье
южнославянское
влияние»
Подготовка и формирование
нового
ЛЯ
(не
церковнославянского)
Современный русский ЛЯ
X-XIII вв.
XIV-XVIIв
в.
XVII в.
XVIIIXIXвв.
Середина
XIX в. (от
Пушкина)
6
наших
дней
до наших
дней
Более развёрнутая периодизация истории русского ЛЯ (по
Б.А.Успенскому)
№
периода
1период
2 перио
д
3
период
4
период
Содержание периода
Хронологическ
ие рамки
Церковнославянский язык русской редакции как ЛЯ XI – XVII вв.
восточных славян:
а) первый этап: «первое южнославянское влияние» и
образование русской редакции церковнославянского языка;
XI-XIV вв.
б) второй этап: «второе южнославянское влияние» и
образование двух редакций церковнославянского языка –
великорусской и юго-западнорусской.
XIV- XVII вв.
Перестройка
отношений
между
русским
и
церковнославянским языком и формирование русского ЛЯ
нового типа, ориентированного на живую (разговорную)
речь
складывающейся
русской
нации.
Борьба
церковнославянской и русской языковых стихий и её Середина XVII
отражение в стилистической системе ЛЯ.
– начало XVIII
вв.
Стабилизация современного русского ЛЯ на основе синтеза
русских и церковнославянских средств. Оформление
системы нормированной устной речи как отражение
процесса вытеснения диалектизмов и просторечия из сферы С начала XIX
века
устного общения.
Современный
русский
ЛЯ.
Формирование
усовершенствование языковых норм на всех уровнях.
и С середины XIX
века и до наших
дней
Еще в середине ХХ века Никита Ильич Толстой отмечал, что «для ЛЯ
периодизация должна строиться на других основаниях, чем для языка диалектного»
(История и структура славянских литературных языков. – М., 1988, с.43). Решая
проблемы внутренней хронологии РЛЯ, уже в наше время известный лингвист
(библеист), д.ф.н., профессор Анатолий Алексеевич Алексеев обращает внимание на
важность установления «тождественности объекта, имеющего тысячелетнюю
временную протяженность». Для этого он сравнивает содержание понятия ЛЯ для
Нового времени с тем, что мы обнаруживаем в древнюю эпоху: 1) совокупность
узкофункциональных письменных языков; 2) обусловленность языковой формы
текста его функциональным жанром;3) стабильность, достигаемая без применения
кодификации. По-разному определяется и понятие русский – для нового времени
«свойственный русским как нации», для древней эпохи – «распространенный на
Руси (т.е. у восточных славян)». Тем самым доказывается факт того, что
понятие ЛЯ – исторически изменяемое понятие. Тем не менее, А.А. Алексеев
считает возможным описать ЛЯ лингвистически и утверждает, что для его
хронологии имеются внутренние опоры. Среди них на первое место выдвигается
механизм стабилизации языковой нормы: а) по образцам; б) путем кодекса.
«Первый осуществляется через использование некоторых текстов с бОльшим
7
общественным авторитетом в качестве непосредственных источников языковой
нормы. Второй способ заключается в создании нормативного кодекса на основе
авторитетних текстов и последующего использования его в качестве источника
нормы. Стабилизация нормы по образцам господствует в рукописную эпоху
истории ЛЯ, стабилизация через кодекс – в эпоху книгоиздательской
деятельности…» (с.10-11) [*подробнее см. А.А.Алексеев «Очерки и этюды по
истории ЛЯ в России». – СПб: Петербургское лингвистическое общество, 2013. –
476 с. раздел «Внутренняя хронология РЛЯ», с.9-15 ]. «Периодизация становится
концепцией предмета, выполняя гносеологическое назначение»!
Опорный конспект по теме: «Вопрос о языковой ситуации в
древнерусский период».
​
Проблема языковой ситуации в Киевской Руси не имеет обоснованного
разрешения до сих пор, о чем свидетельствуют различные, иногда прямо
противоположные точки зрения на характер соотношения книжного и разговорного
языка в этот период. То, что такое взаимоотношение было, никто не спорит, но
характер этого взаимоотношения устанавливается учеными по-разному, а решение
проблемы усложняется тем, что сами понятия «литературный язык» и
«разговорный язык», как мы убедились, в разные исторические эпохи наполнялись
разным содержанием.
​
С вопросом о языковой ситуации в древнейший период напрямую связан
вопрос о происхождении русского литературного языка.
​
В XIX веке возникла и установилась достаточно аргументированная точка
зрения, согласно которой литературным языком в Древней Руси был
церковнославянский - старославянский язык русской редакции, который
появился на Руси в период принятия христианства (Х в.) как язык
богослужения. Однако вскоре он становится и языком обучения, и языком
переводов других книг. На церковнославянском языке начинают писать и
оригинальные русские произведения, в результате чего он становится языком
большинства жанров древнерусской литературы, что, в конечном итоге, позволяет
говорить о расширении его функциональных границ – от языка культа до языка
культуры. По определению Марины Леонтьевны Ремнёвой, «на русской почве
книжно-литературный язык возник в результате усвоения старославянской
письменности в восточнославянских языковых условиях» (её учебник ИРЛЯ, с.6).
8 февраля 1849 года в своей речи на торжественном собрании
Петербургского ун-та Измаил Иванович Срезневский отметил, что «когда русский
народ обратился к христианству, он нашел уже все книги, необходимые для
богослужения и для поучения в вере на наречии, отличавшемся от его родного
наречия очень немногим. Книги эти послужили основанием письменности
русской». Определяя характер отношений между церк.-слав. и русским языком,
И.И.Срезневский отмечал, что «друг другу они служили взаимным дополнением.
Народная чистота одного и ученое богатство другого были в противоположности,
но не более как язык людей простых и людей образованных». Для времени первых
памятников письменности ученый утверждал присутствие двуязычия, которым
характеризовалась языковая ситуация первого периода развития ЛЯ. По
мнению И.И.Срезневского, в основу современного РЛЯ лег русифицированный
8
церковнославянский язык, который в Древней Руси обслуживал сферу культа и
культуры.
​
Наиболее четко и категорично точка зрения И.И.Срезневского была
сформулирована академиком Алексеем Александровичем Шахматовым. «По своему
происхождению, - пишет он, - русский литературный язык – это перенесенный на
русскую
почву
церковнославянский
(по
происхождению
своему
–
древнеболгарский) язык, в течение веков сближавшийся с живым народным языком
и постепенно утративший свое иноземное обличие». А.А.Шахматов считал, что в
древнерусский период возникла ситуация церковнославянско-русского двуязычия,
и что РЛЯ развивался от славянской основы через постепенное «обрусение» к
полной победе русского начала в XVIII веке. Академик А.А.Шахматов исходил из
того, что РЛЯ развивался плавно, эволюционно. [Эта точка зрения оценивается
сегодня отдельными учеными как антиисторичная (Б.А.Успенский), поскольку, как
считают они, в XVIII веке произошло коренное изменение в развитии РЛЯ,
который развивался не эволюционным, а революционным путем. Именно в это
время отношение к церковно-слав. языку резко меняется и он начинает
восприниматься носителями русского языка как чужой].
●​ Во второй половине ХХ века в своих поздних работах Борис Унбегаун
категорически не соглашался с мнением о том, что современный РЛЯ
продолжает никогда не прекращавшуюся традицию церковнославянского
языка как единственного ЛЯ Киевской и Московской Руси. По словам
Б.Унбегауна, «исторические грамматики русского языка, ориентирующиеся
на изучение живого языка, нашедшего свое отражение в юридических
документах и ставшего довольно развитым письменным языком
нелитературных текстов, опираются на язык, который прекратил свое
существование в первой половине XVIII века», - «как это не парадоксально,
в них описывается эволюция языка, обреченного на вымирание и не
имеющего генетической связи с современным литературным языком».
М.Л.Ремнёва не соглашается с этим заявлением, предъявляя претензии
прежде всего к ученым, которые некачественно изучают и описывают материал в
исторических грамматиках русского языка. Она считает, что в современных
монографиях, учебниках и учебных пособиях по ИГРЯ недифференцированно
описываются и анализируются факты языка памятников письменности,
ориентированных на книжно-славянскую традицию, и памятников деловой и
бытовой письменности, что и приводит к ошибочным результатам (например,
использование простого прошедшего времени в памятниках письменности разных
жанров). Учет этих замечаний, по мнению М.Л.Ремнёвой, не позволяет
предположить, «что современный русский язык – обрусевший церковнославянский,
и нельзя не заметить роли древнерусского – старорусского – великорусского в его
становлении» (ИРЛЯ, с.11).
В 30-ые годы ХХ века против теории А.А.Шахматова выступил его ученик
академик Сергей Петрович Обнорский, который выдвинул идею об исконно
русском, восточнославянском характере РЛЯ. Полемизируя с И.И.Срезневским,
С.П.Обнорский отмечал, что старославянский язык как книжный был слишком
далеким по отношению к любому славянскому языку, в том числе и русскому, и
упрекал А.А.Шахматова в том, что тот анализировал далеко не все памятники
письменности старшей поры [подробнее см. С.П.Обнорский «Очерки по истории
РЛЯ старшего периода». – М.-Л., 1946 г.]. С.П.Обнорский пришел к выводу «о
9
русской основе нашего ЛЯ, а соответственно – о позднейшем столкновении с ним
церковнославянского
языка
и
вторичности
процесса
проникновения
церковнославянских элементов». Это утверждение, с его точки зрения, полностью
вскрывает ложность существовавшей ранее концепции по вопросу происхождения
РЛЯ и обнаруживает, что основной и главнейшей чертой РЛЯ «является его русский
облик, дающий себя знать во всех сторонах языка (и в звуковой стороне, и в
морфологии, а особенно в синтаксисе и лексике), замечательной особенностью
языка является очень слабая доля церковнославянского на него воздействия».
​
Полемически заостренная концепция С.П.Обнорского оказалась также
односторонней. Недостаточность описанного материала неизбежно должна была
привести к неточным выводам (С.П.Обнорский, например, анализировал сначала
«Русскую правду», а позднее «Моление Даниила Заточника», сочинения Вл.
Мономаха и «Слово о полку Игореве». Он изначально пренебрегал анализом таких
памятников, как Изборники, Синайский патерик, Житие Бориса и Глеба, Житие
Феодосия Печерского и др.). Как видим, подбор памятников носил тенденциозный
характер в отношении возможности подтверждения основных положений его
теории, ведь основные выводы автор строил на анализе «Русской правды», в
котором не отражались книжные нормы, поскольку текст этого памятника
письменности был полностью ориентирован на нормы узуальные. Несомненной
заслугой С.П.Обнорского является то, что он обратил внимание на роль
восточнославянской языковой стихии в формировании РЛЯ, но не сумел увидеть,
по словам М.Л.Ремнёвой, «сложной системы зависимостей, обусловленности и
закономерностей использования восточнославянских элементов». В начале ХХI
века академик Никита Ильич Толстой позволил назвать учение С.П.Обнорского
антиисторичным, бездоказательным, ненаучным, которое нужно сдать в архив.
Оценивая точку зрения С.П.Обнорского в советское время, академик Виктор
Владимирович Виноградов отмечал, что проблема двуязычия в 30 – 40-ые годы
ХХ столетия «была затушёвана и вытеснена задачей обосновать
самостоятельность возникновения и вообще самобытность литературного
языка Древней Руси, показать крепость и глубину его народной
восточнославянской речевой базы и – соответственно – слабость и
поверхностность старославянских наслоений».
​
В
противовес односторонним и противоположным концепциям
А.А.Шахматова и С.П.Обнорского в 50-ые годы ХХ века была выдвинута новая
трактовка происхождения русского ЛЯ. Её автором стал тоже ученик
А.А.Шахматова – академик В.В.Виноградов [см. подробнее: История РЛЯ:
Избранные труды. – М., 1978 г.; Очерки по истории РЛЯ ХУII – ХIХ вв. – М.
(любые издания)]. К решению этой проблемы он подходил с позиции историзма,
понимая историческую изменяемость содержания самого понятия литературный
язык в связи с индивидуальными особенностями истории народа и государства.
В.В.Виноградов одним из первых потребовал тщательно проводить различие
между понятиями литературный язык и письменный язык, включающий бытовую
и деловую речь, зафиксированную на письме. Он отмечал, что литературный язык
древнерусской эпохи нельзя смешивать с «письменным языком» или
«письменно-деловым языком» этого периода [*некоторые ученые язык «Русской
правды», новгородских берестяных грамот и под. называли литературным]. В то
же время именно В.В.Виноградов считал невозможным смешивать деловую
письменность с живой восточнославянской речью, понимая, что язык этого типа в
10
определенной степени нормирован, хотя не отражает книжной нормы. Язык
деловой письменности В.В. Виноградов выводит за рамки литературного языка.
Он достаточно убедительно показал неисторичность позиции тех ученых,
которые отрицали существование ЛЯ для донациональной эпохи. В частности, речь
идет об утверждениях, высказанных А.В.Исаченко, который предлагал отказаться
от термина литературный язык, заменив его понятием письменный для периода
Древней Руси и Московского государства. А.В.Исаченко считал, что язык древних
памятников письменности не фиксирует те нормы, которые сложились в
литературном языке в национальный период, и не соответствует признакам ЛЯ
этого периода, а именно: не обладает а) поливалентностью, б) нормированностью,
в) не является общеобязательным для всех членов данного национального
коллектива,
г)
не
обладает
стилистической
дифференцированностью.
В.В.Виноградов справедливо доказал неисторичность данного положения, объясняя
свою позицию тем, что понятие ЛЯ в разные эпохи наполняется разным
содержанием, и поэтому замена термина литературный язык другим понятием
«мало чему помогает и ничего не проясняет». Характеризуя ЛЯ донационального
периода, В.В.Виноградов писал: «Известно, что в эпоху, предшествующую
образованию национального языка и нации, в функции ЛЯ может выступать
«чужой» язык. В Древней Руси…важные сферы культуры – область культа, науки и
«высокие» жанры литературы – обслуживал старославянский язык, конечно, со
своеобразными и существенными видоизменениями, с теми творческими
приращениями, которые он получил на той или иной народной почве. На этой базе
в Древней Руси сложился книжно-славянский тип древнерусского литературного
языка». В своей работе «Очерки по истории РЛЯ ХУП-Х1Х вв.» он назовет этот
язык церковнославянским. Безусловно, разрабатывая свою собственную теорию,
В.В.Виноградов находился в некотором внутреннем противоречии с самим собой,
но в итоге он создал учение о двух типах древнерусского ЛЯ: а)
книжно-славянском типе и б) народно-литературном. В книге «Основные
проблемы изучения и развития древнерусского ЛЯ» ученый обозначил
принципиально новый подход к феномену литературного языка: «ЛЯ даже в его
народной основе – явление не столько историко-диалектологическое, сколько
культурно-историческое». Он писал, что «к настоящему времени с полной
очевидностью раскрылась общая картина многообразия разновидностей или стилей
древнерусского ЛЯ, зависевших от характера или степени использования
старославянского
языка,
восточнославянской
речи
и
стилистики
восточнославянского народно-поэтического творчества». Именно старославянский
язык, по мнению В.В.Виноградова, способствует формированию на его основе
книжно-славянского типа ЛЯ, но в то же время формирование этого типа «не могло
ни стеснить, ни тем более подавить передачу на письме и дальнейшую
литературную
обработку
восточнославянской
народно-поэтической
и
историко-мемуарной речевой традиции» (язык летописей, «Слово о полку Игореве,
«Моление Даниила Заточника» и др.). «Литературно-обработанный народный
тип ЛЯ не отграничивается и не обособляется от книжно-славянского типа
как особый язык. Вместе с тем это не разные стили одного и того же
литературного языка, так как они не умещаются в рамках одной языковой
структуры и применяются в разных сферах культуры и с разными
функциями». В.В.Виноградов анализирует большое количество разных по жанру
11
памятников письменности и близко подходит к пониманию того, что в
древнерусский период ситуации двуязычия не было.
​
Оценивая взгляды В.В.Виноградова с позиции современной науки,
М.Л.Ремнёва считает, что им было разработано учение не о двух типах
древнерусского ЛЯ, а о двух типах нормы книжно-славянского ЛЯ (т.е.
церковнославянского языка русского извода). И её замечание можно признать
справедливым. Ведь В.В.Виноградов одним из первых выдвинул перед учеными,
историками языка, проблему синонимии (или вариативности) языковых средств,
призывая тщательно изучать их, устанавливать их состав и специфические качества
в каждом конкретном памятнике письменности. Кроме того, позднее
В.В.Виноградов сам отказался от своей гипотезы о двух типах древнерусского ЛЯ
(«книжно-славянского» и «народно-литературного») и вновь обратился к таким
терминам, как «церковнославянский литературный язык», «народно-русские и
церковнославянские элементы», «русская письменно-деловая речь» и т.п.
​
Уже в наше время Никита Ильич Толстой справедливо замечал, что
«народно-литературный тип древнерусского ЛЯ» лишь в редких случаях был
представлен в своем чистом виде без книжно-славянских элементов и число
памятников, которые, возможно, отражают этот тип, немногочисленно. Именно
Толстой
вернул
статус
языка,
а
не
«типа»
древнеславянскому
(церковнославянскому языку разных редакций).
​
В последние десятилетия проблема происхождения РЛЯ продолжает
оставаться актуальной. Учеными предлагаются новые решения этого вопроса,
по-новому ставится вопрос о месте церковнославянского языка в
культурно-языковой ситуации Древней Руси. Интересной попыткой решить вопрос
о соотношении церковнославянской и живой восточнославянской речи является
теория диглоссии, впервые к материалу русского языка примененная Борисом
Андреевичем Успенским.
​
Ключевой проблемой языковой ситуации Древней Руси, как мы понимаем,
является соотношение между ЦСЯ и русским языком. Эту ситуацию Б.А.Успенский
определяет как церковнославянско-русскую диглоссию. Концепция диглоссии была
сформулирована ранее американским лингвистом Ч.Фергюсоном, но к русскому
языковому материалу она была привлечена проф. Б.А.Успенским.
​
По Ч.Фергюсону: диглоссия как особая форма билингвизма характерна для
языковых коллективов, в которых отсутствует достаточно престижная
устно-разговорная форма ЛЯ, а сам ЛЯ, обличенный высшей престижностью, а
нередко и сакральностью, имеет устойчивую традицию, являясь «носителем
большого и авторитетного корпуса письменных текстов, сложившихся или в более
ранний период или в пределах другого языкового коллектива».
Низшая разновидность в таких ситуациях обычно представлена устной формой
родного языка, диалектом, который, как правило, занимает «низшие» сферы
общения – бытовую, производственные, общественную в сельской общине, устное
народное творчество. Литературный язык используется в областях деятельности,
связанной с общенациональной культурой и в официальном общении».
​
По мнению Б.А.Успенского, в Древней Руси и до конца XVII века в качестве
«высокой»
(литературной,
престижной)
формы
функционировал
церковнославянский язык (русский извод старославянского языка), а в качестве
«низкой»
(нелитературной,
слабонормированной)
формы
–
русский
(древнерусский) язык в его диалектах. Контексты употребления этих вариантов до
12
XVIII века практически не пересекались. Их отношения характеризовали
отношения дополнительной дистрибуции. Это обстоятельство делало
возможным восприятие членами древнерусского языкового коллектива двух
разных (с позиции современного исследователя) языков как стилистических
вариантов одного языка, вследствие чего древнерусское общество должно
было ощущать себя одноязычным.
Диглоссия (по Успенскому) – это такая языковая ситуация, когда два
разных языка воспринимаются в языковом коллективе и функционируют как
один язык. Церковнославянский язык – сакральный (культовый), он является
языком культуры. Древнерусский язык – профанный, бытовой, некультурный,
непросвещенный.
​
Основными признаками диглоссии являются:
1.Недопустимость применения книжного языка как средства разговорного
общения.
2.Отсутствие кодификации разговорного языка.
3.Отсутствие (и невозможность) переводов книжного языка на бытовой и наоборот.
​
Понятие языковой нормы и языковой правильности в условиях диглоссии
связывается исключительно с книжным языком, который фигурирует в языковом
сознании как кодифицированная и нормированная разновидность языка. Книжный
язык усваивается в процессе обучения, поэтому только он воспринимается как
правильный, тогда как некнижный язык воспринимается как отклонение от
нормы.
​
В системе диглоссии Б.А.Успенский определяет место юридической
(деловой) письменности. Он отмечает: «Дифференциация книжного-некнижного
совпадает с дифференциацией сакрального – мирского, или шире: культурного и
бытового, не совпадая в то же время с дифференциацией письменного – устного. В
результате появляется особая сфера письменности, так или иначе ассоциирующаяся
с мирским, бытовым началом и в силу этого как бы недостойная применения
книжного церковнославянского языка – деловая (в широком смысле) и бытовая».
По мнению Б.А.Успенского, тексты на древнерусском языке (юридическая, деловая,
бытовая письменность) находятся вне сферы ЛЯ, поскольку они не обработаны с
точки зрения книжной нормы.
Противников этой теории достаточно много [см. подробнее: А.А.Гиппиус, А.Б.
Страхов, О.Б.Страхова. Теория церковнославянско-русской диглоссии и её
критики. – Вестник МГУ, Серия 9. Филология. №5, 1988 г.]. Вот мнение об этом
известного лингвиста А.А.Алексеева, который считает что применение концепции
диглоссии хотя и снимает часть «проклятых вопросов» истории русского
литературного языка, но теоретически она является не безупречной. В первую
очередь это касается расхождений между концепцией диглоссии и фактами русской
истории и письменности, которые А.А.Алексеев видит в следующем:
1.Ч.Фергюсон рассматривал диглоссию как явление, прямо
противопоставленное двуязычию, тогда как многие социолингвисты
оценивают диглоссию как одно из проявлений двуязычия, границы между
которыми провести трудно!
2.Поскольку речь идет о языковом коллективе, А.А.Алексеев предлагает
выявить тот языковой коллектив, который мог быть носителем
древнерусской диглоссии.
13
3.Если древнерусским языком владели все жители Древней Руси, то каков
был круг носителей церковнославянского языка (имеется в виду и пассивное,
и активное владение им). Говоря о низком уровне образования духовенства,
ученый считает, что «активными» без колебаний можно признать церковных
писателей, авторов оригинальных восточнославянских проповедей, житий,
немногих служб, переводчиков, редакторов, которые наблюдали за
стабильностью и корректностью литургических текстов – ЧИСЛО АКТИВНО
ДВУЯЗЫЧНЫХ ЛИЦ НЕ МОГЛО СОСТАВЛЯТЬ И СОТОЙ ДОЛИ
НАСЕЛЕНИЯ!
4.Определить и выявить функции церковнославянского языка в
общественной жизни Древней Руси непросто, поскольку деятели русской
церкви постоянно нарушали ту функциональную закрепленность
церковнославянского языка, которую они должны были защищать и
соблюдать в согласии с концепцией диглоссии. Приводятся примеры таких
нарушений (постановление по литургическим вопросам 1164-1168 гг. написано
на русском языке; отрывок из грамоты 1392 г. Киприана – тот же случай и
др.). Вся хозяйственная документация церкви велась на русском языке.
Однако были отмечены случаи вторжения сферы церковнославянского языка,
которые были противопоставлены Церкви и христианству (например, речь
волхвов в «Повести временных лет» от 1071 года с изложением языческого
вероучения).
5.Русский язык как язык канцелярий и документов был объектом
нормализации и обладал стабильностью. Поэтому он не может
рассматриваться в качестве «низкого варианта». Древнерусское письменное
двуязычие не предусмотрено концепцией Фергюсона.
​
По-своему видел и осмысливал происхождение древнерусского ЛЯ академик
Олег Николаевич Трубачёв. Так, в своей работе «В поисках единства» (м.: Наука,
1997) он замечал, что стало традицией историю русской (как, впрочем, и всей
европейской) культуры последнего тысячелетия связывать с христианством. Говоря
об этом, О.Н.Трубачев призывал не поддаваться «слишком очевидным»
очевидностям. Считается справедливым, отмечал он, что новая культура появляется
сначала в неадаптированных формах и что престижу новой религии соответствуют
более высокие формы языка, при этом таким языком может стать язык, несколько
отдаленный от народной основы. В Древней Руси языком христианской веры
оказался церковнославянский язык с характерными для него южнославянскими,
болгарскими чертами. Но означает ли это, задает вопрос Трубачев, «что до
введения в богослужебных целях церковнославянского на Руси своего собственного
литературного языка не было и не могло быть? Вот вопрос, который наука
прошлого завещала науке наших дней». [Некоторые воззрения на этот процесс
О.Н.Трубачев прямо называет «тупиковыми» (например, А.В. Исаченко о том, что
до 1700 года «никакого русского ЛЯ не существовало»)].
​
Возможно, трудности определения природы РЛЯ возникли из-за того, что
введение христианства на Руси совпало с рождением церковнославянского языка,
14
но есть примеры того, когда ничего подобного не происходило, например, в Греции,
где после принятия христианства сохранилось эллинистическое койне («общий
диалект»), а крещенный Рим сохранил свой латинский язык. А если бы не
состоялось крещение Руси и не появился церковнославянский язык, сохранились
бы привычные формы языка в Древней Руси? И подходили бы они для более
высоких целей, в частности, для письменной функции? Трубачев считал
необходимым очнуться от гипноза письменной формы языка и подумать о том, что
«нужды дела, коммуникация всегда вели к междиалектному общению, при котором
– в интересах лучшего взаимопонимания – всегда существует тенденция
избавляться от слишком местных диалектизмов. Это уже – путь к наддиалектным
формам общения и хранения информации, он неизбежен». Договоры, клятвы,
обращения к божеству, устная народная поэзия – все это литература без букв.
«Наддиалект, развиваемый каждым нормальным, или, как еще теперь
говорят, «естественным» языком, - это потенциальный предтеча
литературного языка в распространенном понимании». Трубачев считал, что
идеи о древних устных культурных наддиалектах медленно и с трудом уже
прокладывают себе дорогу в науке (в Древней Болгарии, например, наряду с
церковнославянским письменным языком существовал устный культурный язык,
который позднее был вытеснен). Этот ученый не принимает все то, что связано с
концепцией диглоссии, считая, что отрицание развития собственного культурного
наддиалекта у русского языка нарушает универсалии развития языков. Языковую
ситуацию в Древней Руси Трубачев характеризует понятием двуязычие, потому что
налицо взаимовлияние двух самостоятельных языков.
Материалы к теме: «Первое южнославянское влияние» (литературный
язык древнерусской народности)».
​
Процесс образования русской народности закончился к IX – Х вв. К этому
времени уже сложилось древнерусское государство во главе с Киевом, о котором
Олег, по словам летописца, писал: «Се буди мати градомъ русьскимъ». Население
Киева в это время было смешанным (сюда перебирались жители других земель –
новгородских, смоленских, псковских и др.), поэтому разговорный язык жителей был
пестрым, разнообразным. Но постепенно, как отмечают ученые, диалектные черты
начинают сглаживаться в процессе образования так называемого киевского койне
(греч. koine – общий) – устойчивого языкового единства. В данном случае речь
идет об общем языке, возникшем на основе киевского диалекта, который в это
время на этой территории оказался господствующим. Древнерусский язык, или
диалектный язык восточных славян, в это время обладал богатым словарным
составом, развитой грамматической системой и был весьма близок другим
славянским языкам, в том числе и книжному церковнославянскому. В эпоху
христианизации эта близость обусловила существование двух языковых систем, что
и определило своеобразие и неповторимость языковой ситуации Древней Руси: в
это время были представлены два письменных языка (церковнославянский и
русский), однако первый, в отличие от второго, отличался однородностью,
нормализованностью и богатством выразительных средств. По словам
В.В.Виноградова, церковнославянский язык «рельефнее всего выражал единство
славянской культуры, её будущее величие и историческое значение».
15
Формирование древнерусского ЛЯ под влиянием старославянского языка
принято называть «первым южнославянским влиянием», которое определяло
характер книжной нормы (эта норма, как уже отмечалось ранее, усваивалась
через обучение).
Церковнославянский язык и «первое южнославянское влияние» - это, по сути,
одно и то же явление. Церковнославянский язык – это старославянский язык
русской редакции (напоминаю, что старославянский язык был создан на
южнославянской языковой основе). «Первое южнославянское влияние» связано
с влиянием старославянского языка на складывающийся древнерусский
литературный
язык
(напоминаю,
что
древнерусский
язык
–
восточнославянский по своей основе).
​
Следует помнить, что книжные нормы выступали в двух разновидностях: а)
специфические, т.е. несоотносимые с некнижными (узуальными) нормами русского
языка (например, формы аориста, имперфекта); б) соотносимые с некнижными
нормами (например, ра-, ла- // ро-, ло-; неполногласие // полногласие и под.).
​
Второй письменный язык (русский) был административным (деловым)
языком, на котором писались документы, имеющие отношение к праву (например,
«Русская правда» - свод законов), осуществлялась частная переписка (новгородские
берестяные грамоты), велось государственное делопроизводство и под..
​
Таким образом, в первый период развития ЛЯ на Руси существовали:
а) древнерусский язык, возникший в результате объединения племенных языков и
реализовавшийся преимущественно в устной форме (в том числе и в произведениях
УНТ); б) два письменных языка: церковнославянский и русский деловой.
​
Все дошедшие до нас памятники письменности принято делить на 4 типа:
1.Церковно-книжная письменность.
2.Светская литература.
3.Деловая литература (как особая разновидность светской).
4.Бытовая литература или литература бытового характера.
Бытовая литература: к ней относятся частные письма (берестяные грамоты),
надписи различного бытового характера и под. Для характеристики ЛЯ эти тексты
не имеют значения, однако характер таких записей может свидетельствовать о
разной степени усвоения старославянской (церковнославянской) письменности,
которая была известна до крещения Руси. Берестяные грамоты (новгородские,
смоленские, псковские, тверские, витебские и др.) написаны рядовыми жителями,
неустойчивы по начертанию букв и в отношении орфографии, поскольку чтение и
письмо не было профессией этих людей. В грамотках, в частности, совсем не
отражаются книжные нормы, присутствует зафиксированная на письме живая
(диалектная) речь (смешение Ђ и И; цоканье; неупорядоченное использование Ъ, Ь;
нет аористов и имперфектов, т.е. нет отражения нормативной языковой системы).
По этой причине можно утверждать, что тексты бытового характера не могут
считаться памятниками ЛЯ, т.к. они не отражают систему норм ЛЯ того
времени. По этой причине в курсе ИРЛЯ бытовая письменность с точки
зрения специфики языка не рассматривается.
16
1.Церковно-книжная литература: это наиболее многочисленная группа текстов
(по подсчетам В.В.Виноградова, за три века – более 80 тысяч текстов). Так,
Евангелий дошло до нас более чем в 370 списках, Апостол – 100 списков и т.д. Эти
тексты были наиболее читаемыми, что, по мнению Г.О.Винокура, и является
показателем «литературности» памятника письменности. К древнейшим текстам
относятся: «Остромирово евангелие» (1056-1057 гг.); «Изборник Святослава»
(1073, 1076гг.), содержащий различные произведения византийской письменности
просветительского и назидательного характера; «Новгородские служебные минеи»
(1095 г.) – переводы со старославянского языка. Памятники ХП века:
«Мстиславово евангелие» (⸗1117 г.); «Галицкое евангелие» (1144 г.), оригинальные
древнерусские произведения «Сборник Московского Успенского собора»,
содержащий «Сказание о Борисе и Глебе»; «Житие Феодосия Печерского»,
проповеди Кирилла Туровского, «Слово о законе и благодати» Илариона – все эти
произведения, а также переводные с греческого языка сочинения Георгия Амартола,
«История иудейской войны» и др. написаны на одном и том же строго
нормированном образцовом языке, воспринимаемом как правильный. Все они
написаны на церковнославянском языке (книжно-славянском по В.В.Виноградову,
древнеславянском – по Н.И.Толстому), т.е. на старославянском языке русской
редакции = церковнославянском языке.
2.Светские памятники письменности: к этой категории можно отнести переводы
исторических произведений («История иудейской войны» Иосифа Флавия),
повествовательную художественную литературу («Повесть об Акире Премудром»,
«Александрия»), произведения светских писателей «Поучение» Владимира
Мономаха, «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника», «Повесть
временных лет» - первый русский летописный свод.
​
Древнерусскую систему жанров как примыкающую к древнеславянской
системе (т.е. церковнославянской) описал в своей «иерархически организованной
пирамиде» Н.И.Толстой. В этой пирамиде (еще говорят – «треугольник
Н.И.Толстого») автор выделяет несколько слоев (ярусов). Верхний включает 4
яруса
(слоя),
куда
входят:
а)
богослужебные
тексты;
б)
религиозно-гимнографические; в) агиографические; д) панегирические. Эти четыре
жанра и представляют собой сакральную вершину пирамиды, в которой язык и
текст строго нормированы и предельно консервативны. Следующие три жанра
находятся в середине пирамиды: а) религиозно-учительная литература; б)
церковно-юридическая (кормчие, номоканоны); в) апокрифическая литература.
Последняя находится на грани церковной и светской, т.к. некоторые тексты
являются «отреченными», т.е. отвергнутыми церковью. За перечисленными 7
слоями находится еще 7 слоев (жанров) уже светского характера: а) литература
историческая; б) повествовательная; в) паломническая; г) натуралистическая и
философско-филологическая; д) светско-юридическая. Последними выделяются а)
деловая письменность; б) бытовая письменность. Н.И.Толстой подчеркивает, что
церковнославянский язык «господствовал» в первых 7 жанрах. В языке памятников
светской письменности наблюдается сохранение церковнославянской традиции, но
доступ разговорного языка представляется значительным и с каждым веком
возрастает. В деловой и бытовой письменности церковнославянский язык почти
отсутствует.
17
​
3.Характеризуя язык деловых текстов, историки РЛЯ не сомневаются в том,
что их язык не церковнославянский. По мнению ученых, это живой разговорный
язык, отражающий дописьменную традицию – обычное устное право. По этому
поводу Борис Унбегаун писал: «…язык древнейшего законодательного свода
Русской правды Х1 века (но известного в списках не ранее ХШ века) является
чисто русским, за исключением единичных выражений, совершенно свободным от
церковнославянского влияния. Применение русского языка, однако, не
ограничивалось областью права. На нем писались все документы, частные и
общественные, имевшие какую-либо юридическую силу, т.е. все, что вплоть до
XVII века носило название грамот. Это сосуществование двух различных
письменных языков – церковнославянского литературного и русского
административного – является самой оригинальной чертой языкового
развития в России».
​
Из наиболее ранних деловых памятников письменности первого периода, как
уже говорилось, сохранилась «Русская правда» в более поздних списках и грамоты,
которые относятся к ХП – ХШ векам (грамота великого кн. Мстислава
Володимировича – 1130 г., договорная грамота смоленского князя Мстислава
Давидовича с Ригою и Готским берегом – 1229 г., договорная грамота Новгорода с
великим князем Ярославом Ярославовичем – 1264 или 1265 г. и др.).
​
В этих текстах достаточно полно отражается живая разговорная речь
(удельный вес книжных средств в них незначителен). По всей вероятности, эти
тексты заимствовали (или унаследовали) из дописьменной эпохи уже готовые
формулы, словосочетания, лексику устных деловых документов, поскольку еще до
появления письменности на Руси существовали какие-то правовые понятия,
различные группы социально-экономической, сельскохозяйственной, бытовой
лексики, не находящие применения в церковной литературе. Возможно, что в Х
веке договоры составлялись на греческом языке (чему нет подтверждения).
Дошедшие до нас тексты были переведены в более позднее время – в Х1 – ХШ
веках. К этому времени переводчики очень хорошо знали церковнославянский
язык, поэтому в переведенных договорах обнаруживаются и церковнославянские
элементы. Их значительно больше, чем в оригинальной деловой литературе Х1 –
ХШ веков. Назидательный, патетический тон некоторых частей договоров
обусловил в их содержании такую книжную лексику: самодержец, удержание,
повеление, изволение, враждолюбец, вседержитель и под.
Анализ языка «Русской правды»:
Язык этого произведения отражает государственный деловой язык, который
характеризуется чертами живого разговорного языка того времени. Это свод
законов, созданный в начале Х1 века, включивший позднее некоторые поправки,
внесенные сыновьями Ярослава Мудрого после смерти отца. Ученые полагают, что
первоначально зафиксированные здесь законы сложились в устной форме (по
Б.А.Ларину – «патриархальная правда»), а позднее были записаны. Оригинал «РП»
не сохранился, но дошел до нас в большом количестве списков, которые
исчисляются тысячами. Это говорит о чрезвычайной государственной важности
этого документа.
Важным достоинством является то, что «РП» содержит большое количество
государственно-юридической,
общественно-политической
и
социальной
18
терминологии периода Древней Руси. Словарный и фразеологический состав «РП»
не совпадает с языком других памятников той поры.
Древнерусские юридические термины: добыток (имущество), голова
(убитый), головник (убийца), головничьство (убийство и месть за убийство),
послухъ (свидетель), просторъ (судебные издержки), судъ (разбор дела), потокъ
(ссылка, изгнание из общины), клепати (обвинять), тать (вор), продажа (штраф),
разбой (вооруженное нападение без предварительной ссоры), рота (клятва,
присяга), закупъ (крестьянин, попавший за долги в кабалу) и др.
Общественно-политическая терминология: мужь (свободный человек),
смердъ (крестьянин), тиун (дворецкий, домоправитель князя, боярина, епископа),
гридь (член младшей княжеской дружины), мечьникъ (исполнитель судебных
приговоров князя, палач), изгои (человек, вышедший из своей социальной среды;
чужак;выходец из другой общины)
Бытовая лексика: название злаков – жито, домашние животные – овца,
баран, свинья, коза, бык, корова, птиц – гусь, утка, селезень и др. – воз, копна, сено,
гумно, двор, дрова и под.
Слова с полногласием: городъ, холопъ, золото.
Слова с нач. ро-, ло-: роба, лодья, локоть, розвязати, розделити.
Нач. о-: одну, оже.
Наличие [ч’]: дчерь, хочу.
Слова с [ж’]: продажю.
В морфологии: окончание -ой (первой жены); окончание -ого- (киевского),
разрушенный перфект – уставилъ, убили.
В синтаксисе: а) наличие инфинитивных предложений; б) последовательная
цепь условных синтаксических конструкций, что является классической формой
выражения статьи закона или элемента этой статьи: аже кто убиеть княжа мужа
въ разбои, а головника не ищуть, то вирвьную платити… ; оже придеть кровавъ
мужь на дворъ или синь, то видока ему не искати, но платити продажю 3
гривны…
Близость к разговорному языку этого памятника объясняется прежде всего
его содержанием. А.М.Селищев отмечал: «Близость к живой народной речи
обусловлена была не тем, что то был начальный момент письменного применения
древнерусского языка, а содержанием речи, сферой применения её… Когда
говорили о воровстве, о драке, о вырванной бороде, о разбитом в кровь лице,
применялась и соответствующая речь – речь обыденной жизни» (Селищев А.М. О
языке «РП» // ВЯ, №4, 1957 г.). Однако следует помнить, что язык памятников
делового письма не являлся прямым воспроизведением разговорной речи.
Несмотря на то, что содержание некоторых правовых норм изменялось, сами
языковые формулы были очень устойчивыми. Вводить в такой текст
церковнославянские слова было бы бессмысленно («Испещрять речь в таких
случаях книжными элементами было бесцельно» - А.М.Селищев). Отдельные
элементы книжной нормы в языке «РП» все же отмечены: а) зачин се
азъ…(Мьстиславъ, Володимиръ, Олександръ и др.). Как считает Александр
Михайлович Камчатнов, «наличие славянизмов в формуле зачина, вероятно,
должно было знаменовать божественное свидетельство и соответственно
нерушимость того, о чем идет речь в грамоте». Он же считает, что отсутствие
церковнославянских элементов в языке «РП» объясняется её нормативно-правовым
содержанием, а обнаруженные А.М.Селищевым в старшем списке «РП» слова
19
разбои, разбойникъ, вражда, срЂда, свободнаго, вЂтьхаго, азъ заимствованными
либо из литературного окружения (например, Кормчей книги – переводного
памятника церковного права), либо проникшими в текст в процессе его переписки
позднее. Но самое главное – это то, что «древнерусские книжники чувствовали и
осознавали стилистическую несовместимость элементов сакрального стиля со
слишком человеческой сферой права». Это, утверждает А.М. Камчатнов, служит
аргументом в пользу того, что в Древней Руси был один ЛЯ, элементы которого
находились в стилистической оппозиции друг к другу.
Материалы к лекции по теме: «Второе южнославянское
влияние» (ЛЯ и языковая ситуация в Московской Руси)».
В XIII-XIV вв., когда перестает существовать древнерусское государство,
создаются
предпосылки
для
образования
трех
самостоятельных
восточнославянских народностей – русской, украинской и белорусской, которые
занимают северо-восточную часть бывшего Киевского государства. Несмотря на то,
что татаро-монгольское нашествие нанесло тяжелый урон северо-восточной Руси, в
XIV веке здесь растут города, развивается торговля, ремесла, налаживается связь
между городами различных областей и создаются условия для политического
объединения русских земель. Главная роль в этом отводится Москве, а Московское
княжество, расширяясь за счет других удельных княжеств, становится
общепризнанным центром северо-восточной Руси.
​К XVI веку создаётся сильное централизованное русское государство –
Московская Русь (как иногда называют его исследователи. Официально такого
названия не было). В период с XIV по XVI вв. усиленно развивается язык
великорусской народности (старорусский язык), который сохраняет прочную связь
с древнерусским языком, о чем свидетельствуют памятники письменности, прежде
всего, делового типа (полногласия, [ж] на месте *d + j ; [ч] на месте *t + j; старые
формы существительных в дат., творит., и местн. падежах множ. числа;
синтаксические конструкции, отражающие живую разговорную речь восточных
славян и т.п.). Можно говорить и об общности лексического состава древнерусского
и великорусского (старорусского) языка (общие юридические термины головник –
убийца, видок – свидетель, казнь – наказание, гость – купец, имение – имущество и
др.). Однако в живом разговорном языке этого периода начинают развиваться новые
языковые элементы, которые к XVII веку делают эту систему ближе к системе
современного русского национального языка, значительно отдаляя от
древнерусской. Например, в живой речи перестают действовать палатализации
заднеязычных, происходит вторичное смягчение согласных, в московских
памятниках XVII века заметны следы аканья (хотя для многих текстов
нормативным остается древнерусское оканье). В памятниках ХV века появляются
новые формы существительных во множ. числе, хотя параллельно сохраняются и
старые формы (столомъ – столамъ, деломъ – деламъ, с дворы – с дворами, о
братехъ – о братахъ, позднее - братьях и под.). Исчезает двойственное число.
Появляется «разрушенный» перфект, в лексике – новые слова, отражающие реалии
нового быта и новой жизни. Одним словом, живой разговорный язык
(язык-природа) второго периода наполняется новым качественным
содержанием по сравнению с живой разговорной речью восточных славян Х
–XIV вв.
20
Подобно тому, как стирались диалектные различия языков жителей Киева в
первый период развития ЛЯ («киевское койнэ»), по той же причине образуется
общий язык, так называемый московский говор, который становится основой
языка великорусской народности ХV – ХVII вв. и находит свое закрепление в
документах московских канцелярий (приказов). Приказный язык (от прикАз) в
ХVII веке становится единым письменным государственным языком
Московской Руси, поскольку, по утверждению В.В.Виноградова, «Московское
государство…должно было насаждать…свои нормы общегосударственного
письменного языка, языка правительственных учреждений московской
администрации, бытового общения и официальных отношений». В конце XVII
века московский государственный деловой письменный язык становится
общим и перестает быть только официально-канцелярским языком, являясь
образцом для всех грамотных людей, пишущих по-русски.
Книгопечатание, развившееся в России в XVI веке, значительно
способствует выработке единых орфографических и пунктуационных норм, а также
дальнейшему развитию письменного приказного языка, который оказывает
воздействие и положительно влияет на разговорную речь широкого круга
читателей. Однако, несмотря на то, что язык этих текстов был еще далек от
соблюдения единых норм в современном понимании, государственно-деловой,
приказный язык был более нормирован, чем живая разговорная речь жителей
Московского государства.
Общие нормы языка великорусской народности были впервые отмечены в
«Русской грамматике» англичанина Генриха Лудольфа в 1696 году.
Можно утверждать, что деловой язык Московского государства – это
сложившийся литературный язык, обслуживающий сферу делопроизводства.
Остальные сферы жизни продолжал обслуживать в это время
церковнославянский язык, который оказался противопоставленным
государственному приказному языку. Такое противопоставление позволяет
некоторым ученым (в частности, Б.А.Успенскому), говорить о преобразовании
церковнославянско-русской диглоссии в церковнославянско-русское двуязычие.
Это явление совпадает с так называемым «вторым южнославянским
влиянием» (термин проф. А.И. Соболевского), которое заключалось в следующем:
В ХV – ХVI веках традиции церковнославянского языка русской редакции
еще более укрепляются, чему способствуют многие факторы экстралингвального
(внеязыкового) характера. В это время (после 1380 года) происходит возвышение
Москвы, укрепляются прерванные культурные связи с южнославянскими землями,
с Византией. Устанавливаются прежние связи между церковниками (русскими,
болгарскими, сербскими) в монастырях Константинополя, Афона и Москвы. На
Русь проникают южнославянские переводы греческой церковно-поучительной
литературы. В это же время с Балканского полуострова устремляются в Москву
известные духовные деятели – митрополит Киприан, Григорий Цамблак, афонский
монах Пахомий Логофет, Максим Грек и др. В Москве их принимают с почестями,
поручают высокие церковные посты. Они же, в свою очередь, стремятся укрепить и
21
распространить византийско-болгарские традиции, осуществляют новые переводы
греческих книг на церковнославянский язык русской редакции.
К концу ХIV века роль и авторитет Москвы возрастает, она становится
столицей русского государства, общепризнанным центром мирового значения.
Известно выражение: «Дъва Рима падоша, третий Рим стоить, четвертому не
бывать» и теория старца Филофея, по которой «третьим Римом» была названа
Москва. Именно она объявлялась наследницей Рима и Византии, которые некогда
были центрами древних культур и православной религии. В середине ХV века
именно северо-восточная Русь оказалась единственной православной страной,
обладающей политической и государственной независимостью [*под натиском
исламской Турции пал Константинополь (1453 г.), а позднее (1461 г.) была
оккупирована, разграблена турками и остальная часть Византийской
империи. Слово РИМ в этом выражении наполнено особым содержанием. Это
не город, не государство, а всемирная империя, РИМ тождествен миру.
Филофей со ссылкой на ап. Павла так и пишет: «Рим весь мир». Рим –
понятие духовное, это центр христианской цивилизации и как таковой может
географически перемещаться. Первый Рим пал, предав православие и приняв
католичество, второй Рим – Константинополь – тоже пал, разграбленный
турками. Третьим Римом должна была стать Москва].
Значимость
и
торжественность
такой
идеи
требовали
и
соответствующего пышного словесного воплощения. Как отмечал Ф.П.Филин:
требовалось «обожествление слова и языка священного писания». В результате в
язык русской литературы стала проникать стилистическая витиеватость
(впоследствии это будет названо «стилем плетения словес»), которая
сопровождалась усилением элементов церковнославянского языка (т.е.
архаизацией языка) прежде всего в памятниках церковно-книжной литературы.
Именно этот тип претендовал в первую очередь на исключительное значение в
сфере всех жанров литературы этого периода. В языке памятников этого типа
обнаруживается тенденция к усиленной архаизации слога, к возврату к
старым
болгарско-византийским
традициям,
к
созданию
единых
архаически-славянизированных норм. Эта новая струя южнославянского
влияния (вторая по счету) способствовала развитию пышного риторического
стиля. Целая армия церковников сознательно (и искусственно) архаизирует язык
книг, воскрешая исчезнувшие языковые особенности на всех уровнях языка и
литературы.
Под руководством митрополита Киприана (к концу XIV века) в Москве
осуществляется редактирование церковных книг, в которых к этому времени было
немало русских слов. Чисто русские грамматические нормы начинают уступать
место нормам, свойственным церковнославянскому языку более раннего периода. В
это же время в Болгарии по инициативе Евфимия Тырновского также была
произведена правка церковных книг в соответствии с греческими оригиналами.
Реформа графики и орфографии, получившая название «киприановской»,
[после Киприана в течение 30 лет правкой книг занимался Логофет] выразилась
прежде всего в изменении внешнего облика памятников письменности. Появляются
новые начертания букв, приближающие русское письмо к древнегреческому. Эта
реформа была вызвана не только необходимостью привести в соответствие с
греческими образцами церковные книги, но и причинами исторического характера:
рост и централизация Москвы, Московского государства требовали твердых (т.е.
22
архаичных!) норм книгопечатания, которое появилось там в XVI веке. Созданная в
Москве типография должна была печатать исправленные церковные книги (*первой
печатной книгой была «Апостол» - 1564 г.).
​
В процессе «второго южнославянского влияния» книжники стремились
ограничить церковнославянский язык от тех разговорных элементов, которые
проникали в него в результате его постепенной русификации (т.е. в процессе
приспособления церковнославянского языка к местным условиям). На практике это
выражалось в активизации церковнославянских словообразовательных средств и в
массовом употреблении неославянизмов, которые заменяли соответствующие
русизмы. В первую очередь на лексическом уровне возникла корреляция: русизм –
славянизм. В том случае, когда книжник не мог подобрать необходимое
церковнославянское слово для выражения своей мысли, он вынужден был
придумывать новое (неославянизм), т.к. не имел права заимствовать тождественное
по значению из разговорного языка. Книжными неологизмами (неославянизмами) в
текстах заменяли собственно русские лексемы (например: чаяти (кн.) – ждать
(русск.), око (кн.) – глаз (разг.), глаголати (кн.) – говорить (разг.) и под.).
Семантика слов была одинаковой, но принадлежали они разным языкам.
​
Таким
образом,
книжный
язык
оказался
ощутимо
противопоставленным разговорной речи. В языковом сознании русский язык
начинает формироваться как особая языковая система, противопоставленная
церковнославянскому языку. Появляется возможность для переводов с одного
языка на другой, т.е создается ситуация, при которой начинает разрушаться
диглоссия и возникает двуязычие.
​
Существенным для этого периода является возникновение скорописи как
особого типа письма, предназначенного для письменной фиксации русской речи.
Скоропись противопоставляется полууставу, который вводится в результате
«второго южнославянского влияния». Скорописи (как ранее церковнославянскому
языку) начинают официально обучать, и это можно рассматривать как начальный
этап обучения русскому языку. Такой факт является предпосылкой для
последующей кодификации русской речи.
​
Однако диглоссия будет окончательно разрушена только тогда, когда
русский язык будет полностью введен в сферу литературы. Во второй период
развития ЛЯ этот процесс еще только начинается.
К положительным сторонам «второго южнославянского влияния» можно
отнести то, что:
1.Была проведена нормализация языка (хотя и архаическая по своей
сущности).
2.Распространение и развитие письменности способствовали началу русского
книгопечатания в Москве;
3.Возникло понимание общности явлений славянских языков: усиление связи
с балканскими странами имело большое значение для поддержки
православной религии, церковной письменности в ту пору, когда единство
веры было важной силой, побуждающей бороться с монголо-татарским игом.
Отрицательные стороны:
23
В процессе архаизации литературного языка обнаружилось стремление
ограничить его от языка разговорного, сделать «священный язык»
недоступным для непосвященных. Это отбросило развитие русского
литературного языка на национальной (восточнославянской) основе назад на
долгое время.
Проф. Жуковская Л.П., опираясь на анализ большого массива памятников
письменности рассматриваемого периода, выступила с инициативой отказаться от
термина «второе южнославянское влияние», заменив его на понятие архаизация и
грецизация русской графики и орфографии. Она считала, что А.И.Соболевский
не мог в свое время проанализировать все возможные древние тексты (ОНИ НЕ
БЫЛИ ЕМУ ДОСТУПНЫ), поэтому связал это явление только с концом XIV века,
хотя на самом деле процессы реставрации и архаизации языка отмечаются на
столетие позже, в конце ХV века. Эта точка зрения полемически заострена, но
имеет как своих сторонников, так и противников.
ПРИМЕТЫ РАЗЛИЧНОГО ХАРАКТЕРА, ОТРАЖАЮЩИЕ ЧЕРТЫ
«ВТОРОГО ЮЖНОСЛАВЯНСКОГО ВЛИЯНИЯ»
Преобразование церковно-литературного написания в соответствии со
«вторым южнославянским влиянием».
В области графики:
а) усложняется шрифт, русское уставное письмо заменяется южнославянским
полууставом; изменяются начертания букв (русское письмо приближается к
греческому); б) вновь вводятся «юсы» (юс малый и юс большой); в)
исключается
[j] (йот) перед гласным [а], ясно передававший характер
произношения русских гласных. Буква Я заменяется буквой А ( добраа, копиа,
всеа Руси и под.); г) редуцированные с плавными пишутся по старославянскому
образцу ( ПЛЪКЪ, ВЛЪКЪ, ВРЬХЪ ) – яркой иллюстрацией этого является
«Слово о полку Игореве», список которого относится к XVI веку; д)
устанавливается разграничение в употреблении букв И и І – последнюю писали
перед гласными (такое её употребление сохраняется до 1918 года ); е) в
окончании слов пишут Ь вместо Ъ по сербскому образцу (например, умь,
соколовь, имь в „Слове”); ж) вновь употребляются ставшие архаичными ГЫ,
КЫ, ХЫ (врагы, великый, хыщный, гыбель); з) наблюдаются следы второй
палатализации (врази, руце, на нозех); и) над буквами появляются надстрочные
знаки (титло), указывающие на сокращенное написание слов; появляются
чуждые
русскому
языку знаки ударения; становятся возможными произносительные
варианты
Мария и Мария, София и София; в текстах появляются идеографические
элементы.
В области лексики:
а) вытеснение слов с русскими полногласными сочетаниями словами с
неполногласием ( гладъ вм. голодъ, градъ вм. городъ, брегъ вм. берегъ и под. ); б)
широкое распространение написаний ЖД и Щ вместо Ж и Ч ( чуждый, а не
чужой, свещение, а не свечение и под. ); наличие сложных слов искусственного
книжного характера с ориентацией на греческий язык
(бесояростный,
24
благодатноименный, младорастущая ветвь, сад доброраслен, светлозрачный,
доброразумичен, суемудренные мысли и под.); г) обилие в новых переводах и
оригинальных произведениях греческих слов (грецизмов ): евангелие, иегумен,
грамота и др.
Следует отметить активный характер реформы книгописания: заимствуются
не формы, а модели, которые стимулируют продукцию новых слов и выражений.
В области морфологии:
а) преобладают архаичные падежные формы имен существительных и
местоимений (мене, тебе, себе вм. меня, тебя, себя; старые краткие формы этих
же местоимений в винит. и дат. падежах мя, тя, ся и ми, ти, си ); б) широко
используются формы глаголов 2 лица наст. времени на -ШИ, -СИ вместо
глаголов на -ШЬ (носиши, пишеши, подаси, не веси вместо носишь, пишешь,
дашь, не
ведаешь); инфинитивы на
ТИ, -ЩИ (учити, быти, рещи);
употребляються формы перфекта с глаголом-связкой, формы аориста,
имперфекта (прияхъ, изыде, оставилъ еси, прииде, бяхуть); причастия
действительного залога, в том числе и в стяженной форме (текущим,
извыкнувшу); в) у прилагательных мужского рода полной формы окончания -ЫЙ
вытесняет окончание -ОЙ (крутый, слепый, злый вм. крутой, слепой и злой ); в
форме родит. падежа у прилагательных женского рода наблюдается окончание
-ЫЯ, -ИЯ вместо -ОЕ, -ЫЕ, -ЕЕ (старыя, молодыя, синия ), у прилагательных
мужского рода окончания -АГО, -ЯГО вместо -ОГО, -ЕГО : краснаго, крепкаго,
синяго ; от великыя мученица, злаго помысла.
В области синтаксиса:
Распространенными становятся сложные предложения с архаичными союзами
камо «куда», егда «когда», иже «который», аще «если»; предложения,
включающие оборот «дательный самостоятельный» и др. книжные явления (см.
в «первом южнославянском влиянии»).
В области стилистики:
Черты пышной риторики, витийства, сложной образности, панегиризма.
Средства красноречия сводятся к стилю «извития (или плетения) словес», к
надуманным сложным словам, к бесконечным тавтологиям. Этот новый
южнославянский стиль достиг расцвета в произведениях Епифания Премудрого, в
житийной литературе (Житие Стефания Пермского, Житие Сергия Радонежского,
О житии и преставлении Дмитрия Ивановича (житие Дмитрия Донского). Новое
название последнего источника сильно отличается от старого: «О житии и
подвизех блаженнаго достохвального великого князя и царя русского Димитрия
Ивановича». Повесть «О житии и преставлении Дмитрия Ивановича» вошла в
«Степенную книгу» митрополита Макария (середина XVI века) и была им
значительно стилистически усложнена. Например: «Сий же богом возлюбленный
сын его и наследник, великий князь Дмитрий, тогда млад сыи, оста чесна си
родителя летом яко десяти, мудростию же возраста яко тысящелетен».
25
Книжные и узуальные нормы периода «первого южнославянского
влияния»
Фонетические нормы:
1.[жд’] в соответствии с русским [ж’] из сочетаний *d+j : одежда – одёжа,
надежда – надёжный, вождь – вожатый, хождение – хожение и под.
2.[е] под ударением в соотношении с древнерусским [о]: небо – нёбо, крест –
крёстный, пекло – пёк и под.
3.[щ’] в соответствии с древнерусским [ч’]: нощь – ночь, дщерь – дочь,
пещера – Печора, свеща – свеча и др.
4.Неполногласные сочетания -РА-, -ЛА-, -РѢ-, -ЛѢ- в соответствии с
полногласными сочетаниями – -ОРО-, -ОЛО-, -ЕРЕ-, -ЕЛО- (брада – борода,
брѢгъ – берегъ, власы – волосы, мразъ – морозъ, шлѢмъ – шеломъ, млѢко –
молоко и др. )
5.Начальное [je] в соответствии с начальным [о]: елень – олень, единъ –
одинъ, есень – осень, еже – оже и др.
6.Начальное [а] в соответствии с древнерусским начальным [ja]: азъ – язъ, я,
аблоко – яблоко, агнець – ягненок, авор – явор, агода – ягода и др.
7.Начальное РА- в соответствии с РО- ( в том числе приставки РАЗ-/ РАС- и
РОЗ- / РОС- ): работа – робота, растить – ростовщик и под.
8.Начальное ЛА- в соответствии с начальным ЛО- ( лакоть – локоть, ладия –
лодка ).
9.[jy] в соответствии с [у] : союз – узы, югъ – угъ, ужинъ, юноша, юность –
уноша, уность и под.
Язык древнерусских деловых памятников
●​ ро, ло в начале слова: лодья, локоть, роба, розвязати и др.;
●​ ж на месте древнейшего сочетания *dj: нужа, вожь, промежю, жажа и др.
Язык древнерусских церковных памятников
●​ ѫ и Ѧ, обозначавшие носовые звуки: стѫденьць, пѫть, врѣмѧ и др.;
●​ шт на месте древнейших сочетаний *tj, *kt’: свѣшта, аште (аще), нощь,
молѧштии и др.;
Морфологические нормы *:
* в сокращенной форме и доступно история частей речи в древнерусском
языке (узуальная норма) изложена в учебнике по ИГРЯ Е.И.Янович.
1.Книжная N: формы существительных с суффиксом *es при склонении
(небеса, небесъ, небесамъ; чудеса). Разговорная N: отсутствие этого
суффикса в подобных формах (небо, небу, небомъ; чудомъ, чудный ) и др.
2.Книжная N: местоимения ТЕБѢ, СЕБѢ, ТОБОЮ, СОБОЮ, МНОЮ в
соответствии с разговорной нормой ТОБѢ, СОБѢ; а также ТОБОЙ, СОБОЙ,
МНОЙ (то же и у существительных: травою – травой, землею – землёй) .
3.Книжные прилагательные мужского рода с окончаниями -ЫЙ, -ИЙ в
соответствии с разговорными прилагательными, оканчивающимися на -ОЙ,
26
-ЕЙ : старый – старой, чудный – чудной, синей – синий, рыжей – рыжий и
др.
4. Книжные прилагательные с окончанием -ЫЯ, -ИЯ в соответствии с
разговорными окончаниями -ЫЕ, -ИЕ (добрыя, светлыя, синия и добрые,
светлые, синие и др. ).
5.Книжные прилагательные с окончаниями -АГО, -ЯГО в родительном
падеже в соответствии с разговорными прилагательными на -ОГО, -ОВО,
-ЕГО, -ЕВО (стараго, сильнаго, синяго, крЂпкаго и старого, сильного,
синего, крепкого ).
6.Книжные формы инфинитива на -ТИ в соответствии с разговорными
формами на -ТЬ (только с XIV века ): ходити – ходить, стати – стать,
быти – быть и др.
Книжные формы глаголов 2 лица на -ШИ в соответствии с такими же
разговорными формами глагола на -ШЬ (говориши – говоришь, пишеши –
пишешь, станеши – станешь и др. ).
7.Книжные формы глагола 3 лица наст. времени с окончание на -ТЪ в
соответствии с такими же разговорными формами на -ТЬ ( пишетъ –
пишеть, будетъ – будеть, станетъ – станеть и др. )
8.Книжные: Формы аориста, имперфекта, перфекта и плюсквамперфекта в
полной их форме. Разговорные: древнерусские формы прошедшего времени,
выражаемые только формой бывшего причастия с суффиксом -л-. Например:
аористы – рече, быша, придоша, подаяхъ; имперфекты – даяхуть,
идяше,бяше; перфекты – есть пришелъ, еси сказала, суть пришли;
плюсквамперфекты – есмь былъ собралъ и возникшие в древнерусском языке
формы пришелъ, узналъ, увиделъ, сталъ, былъ и др.
9. Книжными принято считать формы всех причастий (полных и кратких). К
узуальной норме можно отнести лишь те, в основе которых есть суффиксы
-УЧ-, -ЮЧ-, -АЧ-, -ЯЧ- ( Ср. кипящий и кипучий, лежащий – лежачий, идущий
– идучи и др. ).
10. После XIV в. присутствие в памятниках письменности форм
двойственного числа (любых частей речи), а также форм супина определяется
как книжная примета.
Язык древнерусских церковных памятников
●​ флексия - ѧ в род. п. ед. ч. и в им.-вин. п. мн. числа существительных первого
склонения (землѧ) и вин. п. мн. ч. существительных второго склонения –
конь (в древнерусском языке: ѣ). Например, въззьрите на птицѧ, при
Святославлѣ кнѧзи роусьскиѧ землѧ;
●​ 8) флексия тъ в третьем лице ед. и мн. числа наст. и простого буд. времени
глагола (в древнерусском языке: ть). Например: отъвѣщаетъ, въжѧждетъ,
глаголетъ и т.п.;
●​ 9) нестяженная форма имперфекта: привождааше, раждааше и др.
Словообразовательные нормы:
1.Книжные приставки и суффиксы: СО- (совет, союз, современник),
появившиеся нефонетическим путем, в соответствии с древнерусским С-
27
(сверстник, сходить); ИЗЪ- в соответствии с древнерусской приставкой ВЫ(избирать – выбирать, исходить – выходить); ПРЕД- –в соответствии с
ПЕРЕД-, ПРЕ- в соответствии с ПЕРЕ-: предположить, предотвратить,
прекрасный, прельстительный и перегородить, перевести, впереди и др.
2. Книжные суффиксы -ТЕЛЬ, -ЗНЬ, -ТАИ ( создатель, жизнь, ходатай).
Из церковнославянского языка в русский также вошло много отвлеченной лексики,
целый ряд имен существительных с суффиксами -ени, -ани, -тель, -ств и др. были
созданы
русскими
книжниками
по
словообразовательным
моделям
церковнославянского языка. Например, в тексте перевода «Истории иудейской
войны» Иосифа Флавия: избиение, изъвлечение, изъискание, падение, почитание,
сѣчение, удаление и др., в тексте «Поучения» Владимира Мономаха: крещение,
погубление, покаяние, порабощение, смирение и др., в «Слове на антипасху»
Кирилла Туровского: поновление, удивление, устрашение, обновление, избавление,
разрушение, попрание, погубление, спасение, обетщание, порабощение и др.
Синтаксические нормы:
1.Книжная конструкция «дательный самостоятельный»
(«и пришедшю ему», т.е. «когда он пришел»);
2.Книжная конструкция ДА + глагол (да здравствует, да будет, да
приидет, да светится и др. ).
3.Книжная конструкция еже + инфинитив (еже познати), использование
союзов АЩЕ, ЕГДА, ИБО, АКЫ и др.
синтаксические конструкции устной речи со слабой связью отдельных фрагментов
речевого целого, паратаксисом, особой связью частей текста – «цепным
нанизыванием предложений», когда в грамматическую связь «однородного
следования» вступают предложения, разнородные «по отношению к категории
времени, модальности и лица». Например, в «Грамоте князя Мстислава
Владимировича и его сына Всеволода» 1130 года: Се азъ, Мьстиславъ, Володимирь
сынъ, дьржа русьску землю въ свое княжение, повелѣлъ ѣсмь сыну своему
Всеволоду отдати буицѣ святому Георгиеви съ данию и съ вирами и съ продажами
и вено вотское.
Старославянские формы в основном характерны для трафаретных зачинов,
традиционных формул: Се азъ Мьстиславъ; Се азъ князь Олександръ и т.п.
Лексические нормы:
1.Книжная традиция: использование библейских собственных имен
(Авраам, Исаак, Сарра, Измаил и др.); греческих по происхождению слов
евангелие, апостол, ангел, идол, псалтырь, панихида, библия, сложных слов
(по происхождению это кальки греческих слов): благонравие, богородица,
велеречивый, плодородие, единоверный и др.
2.Слова, которые различаются семантически:
Живот «жизнь» - церковносл. и живот «имущество» - русское.
Гривна «ожерелье, кольцо» и гривна «денежная единица, вес».
Уста – губы, ланиты – щеки, чело – лоб и др.
28
восточнославянская лексика: клепати – обвинять, голова – убитый, продажа –
штраф, мовь – баня, гость – купец, голважня – мера соли, видокъ – свидетель и др.;
Язык древнерусских церковных памятников
●​ лексика, не характерная для живой восточнославянской речи: абие (тотчас,
внезапно), брашно (еда), алкати, аще, бо (ведь), витати (обитати), выя,
глаголати, десница, дондеже (пока не), крѣпость (сила), куща (хижина,
палатка), мышца (рука), перси, пища, предтеча, събор, стогна (улица,
площадь), тварь и др.;
●​ Много было создано сложных слов по греческим словообразовательным
моделям: благоразумие, богобоязнивый, богогласный, братоненавистец,
добрѣпѣсньный, злопоминание, идоловѣрие, иностранникъ, иноязычникъ,
лихоимцы, мирослужение, правовѣрный, скверноѣдение, народовластие и
др.
●​ (книжн.) Лексический и синтаксический повтор – частотный стилистический
прием в «Слове» Илариона. Так, он использует в роли приложения слова и
словосочетания: великии, дивныи, благороденъ; сынъ нетлѣниа, сынъ
въскрѣшениа; в роли обращения: христолюбче, друже правды, милостыни
гнѣздо, наставниче благовѣрию; повторяет предикативные метафоры,
наполняя их все новыми и новыми лексическими единицами.
●​ (узуал.) употребление словосочетаний, свойственных до сих пор местным
говорам, в составе которых дополнение после глагола выражено
существительным в им. падеже, а не в винительном, как этого требует норма
литературного языка (лучше бы ми видѣти нога своя в лычницы в дому
твоемъ, лучше бы ми вода пити в дому твоемъ).
Стилистические нормы:
Эти особенности формировались под влиянием болгаро-византийской
литературы с её изысканной риторикой, библейской образностью,
символикой и особой украшенностью. Книжные стилистические
особенности ярко проявились в церковнокнижных памятниках (проповеди,
слова, поучения). Среди них «Сказание о Борисе и Глебе», «Моление
Даниила Заточника» и др.
​
Примеры: афоризмы стучащему да отверзится, манна небесная,
устами младенца глаголет истина;​стилистические приемы – повторы,
антитезы, риторические восклицания, вопросы, развернутые сравнения,
олицетворения, метафоры, цитирование и др.
●​ церковнославянский
язык
– письменный нормированный язык,
представленный в образцовых текстах, где реализуется его синтаксическая
система: строгое соотношение частей речевого целого, гипотаксис, развитая
система сложноподчиненных предложений, обилие подчинительных союзов
с четкой семантикой.
●​ Через посредство церковнославянского языка русский язык пополнился
греческими словами: алтарь, ангелъ, икона, дьяволъ, идолъ, киноварь, китъ,
келья, кедръ, мраморъ, митрополитъ, монахъ, панихида, попъ, попадья,
трапеза и др. (вероятно, устным путем пришли в русский язык слова: свекла,
огурец, терем, палата, кровать, фонарь, уксус, оладья, парус и др.).
29
●​ Через посредство церковнославянского языка в русский язык вошли кальки с
греческих слов, обычно называющих отвлеченные понятия: беззаконие,
бездушие, богословие, согласие, предательство и др.
●​ Б.А. Ларин приводит целый ряд выражений, в составе которых содержится
лексика северных говоров: Не бився о моклякѣ, вологи не видати (волога –
жидкая горячая пища, моклякъ, моклокъ – мосол), жена лукава, аки въялица
в дому (въялица – метель, вьюга), никто не может соли зобати (зобати – брать
по крупинке) и т.п.
можно учесть следующее:
Книжная N - влъкъ, врьхъ, прьвый, кръмити. Узуальная N - вълкъ//волк,
вьрхъ//верх, пьрвый// первый, кърмити //кормити.
Материалы к лекции по теме « III южнославянское влияние» (Основные
тенденции развития РЛЯ в национальный период)
​
Со II половины XVII века проявляется резкий внутренний распад системы
церковнославянского языка, который долгое время был ЛЯ средневековья. Это было
связано с расширением литературных прав бытовой речи (см. деловой язык
Московской Руси), а также с ростом литературного значения светских стилей
русского письменного языка. Однако двуязычие в сфере письменности еще не
прекращает своего существования: церковнославянский язык сохраняет за собой
главные литературные функции, а стили русского делового, публицистического,
повествовательного языка все еще «остаются на периферии «книжности»,
«письменности» и продолжают развиваться лишь в сфере официального
делопроизводства и бытового общения.
​
Генрих Лудольф («Русская грамматика», 1696 г.) так понимает и
описывает общественно-идеологическое соотношение двух языков этого времени:
«Для русских знание славянского языка необходимо, так как не только священное
писание и богослужебные книги у них существуют на славянском языке, но, не
пользуясь им, нельзя ни писать, ни рассуждать по вопросам науки и образования.
Поэтому, чем ученее кто-нибудь желает прослыть перед другими, тем более
наполняет речь свою и писание славянизмами, хотя иные и посмеиваются над
теми, кто чересчур злоупотребляет славянским языком в обыкновенном
разговоре». Г.Лудольф по-своему характеризует сложившуюся языковую ситуацию
этого периода: «разговаривать надо по-русски, а писать – по-славянски». При
этом он (как европеец) не считает положение вещей нормальным и надеется на то,
что русские по достоинству оценят значение родного (национального) языка и «по
примеру других народов будут стараться разрабатывать свой собственный язык
и издавать на нем хорошие книги». Этот призыв к «национализации литературной
речи» звучит особенно внушительно в связи с указаниями на непонятность
церковнославянского языка для широких масс.
​
Между тем, именно в XVII веке намечается рост политического значения
новых классов (помещиков и торговой буржуазии), что, в свою очередь, не могло
не отразиться на соотношении церковнославянского и общественно-обиходного,
официально-канцелярского языков. Народный язык упорно претендует на более
30
значительную роль в системе литературного выражения. Русский язык в это
время уже имеет письменную фиксацию и значительно расширяет сферу
своего употребления. На нем пишутся торговые, ремесленные, мастерские
книги, фиксируются первые записи былин, песен, пословиц и поговорок,
сказок, появляется сатирическая литература и т.д. Русский язык
кодифицируется и вступает в новые отношения с церковнославянским
языком. Они теперь разграничиваются не по функциям и сфере употребления,
а противопоставляются как две разные конкурирующие системы, т.е. к XVII
веку происходит разрушение ситуации диглоссии и формируется двуязычие.
Этот процесс осознания церковнославянского и русского как двух
самостоятельных языков особенно активизируется в результате «III
южнославянского влияния», под которым понимают влияние книжной традиции
Юго-Западной Руси на великорусскую книжную традицию. Во второй половине
XVII века это влияние приобретает характер массовой экспансии
юго-западнорусской культуры на великорусскую территорию.
* Термин «III-е южнославянское влияние» - условный, т.к. на самом деле было не
южнославянское (болгарское и сербское), а юго-западнорусское (украинское и
белорусское) влияние на великорусскую книжность и церковнославянскую
традицию.
«III-е южнославянское влияние» - это стремление к восстановлению единого
ЛЯ православного славянства. Оно, как и «второе южнославянское влияние»,
было связано с «книжной справой», т.е. с исправлением церковных книг при
ориентации на греческие образцы, но через юго-западнорусские источники. Эта
правка книг достигла своего апогея при патриархе Никоне (XVII в.), имя которого
связывают с началом раскола внутри русской церкви. Следует отметить, что в
середине XVII века Российское государство вступило в очень сложный период
своего развития.
В связи с этим решение многих собственно лингвистических проблем было
связано с религиозно-политическим и культурным контекстом, в котором
протекало развитие литературного языка.
​
Период «III южнославянского влияния» выделяют далеко не все авторы
учебников по ИРЛЯ. Наиболее глубоко этот процесс анализируется в работах
Б.А.Успенского (см., например, его «Краткий очерк истории РЛЯ (XI – XIXвв.). –
М.: Гнозис, 1994. – 240 с. Точку зрения этого автора я соотношу с материалом
именно этой его работы.
Как уже говорилось ранее, «второе южнослав. влияние» определило
возможность преобразования церковнославянско-русской диглосии в двуязычие. Но
этот процесс по-разному осуществлялся в Московской Руси и Юго-Западной Руси.
В то время как в Московской Руси функционировал один ЛЯ (церковнославянский
русской редакции), в Юго-Западной Руси уже сосуществовали два ЛЯ: наряду с
церковнославянским (специальной юго-западной редакции) в этой функции
выступал другой, называемый «прόста мова» или «руська мова». «Простым»
31
назывался ЛЯ, который находился в оппозиции к церковнославянскому
языку. Понятие «прόста мова» нельзя понимать буквально, т.к. речь идет вовсе не
о диалектном языке (в данном случае украинском). [Так, в словаре «Лексикон
славенороський» Памвы Берынды (1627 г.), в котором осуществлялся перевод с
церковнославянского на русский, находим: церковнослав. ПѢТЕЛЬ, русск.
КОГУТЪ, волынское (значит, укр.) ПѢВЕНЬ, литовское (белорусское) ПЕТУХЪ.
Как
видим,
в
этом
примере
осуществляется
противопоставление
церковнославянского языка не только русскому языку («проста мова»), а также
украинскому и белорусскому]. Под «простой мовой» понимался ЛЯ,
сформировавшийся на основе живого разговорного языка, который
противопоставлялся не только церковнославянскому языку, но и диалектному
(как украинскому, так и белорусскому). В основе «простой мовы» лежит
актовый канцелярский язык юго-западной Руси, официально признанный в
польско-литовском государстве как язык делопроизводства. Этот язык, теряя
функции делового языка, становится ЛЯ в широком смысле, т.е.
употребляется и вне деловых текстов.
​
Характеризуя «просту мову», Б.А.Успенский отмечает, что в отличие от
церковнославянского языка, «проста мова» содержит «несомненный разговорный
субстрат», который подвергается искусственному окниживанию как за счет
славянизации, так и за счет полонизации. В истории литературных языков
восточных славян в этот период выделяют два варианта «простой мовы» украинский и белорусский. Украинский более славянизирован, а белорусский в
большей степени полонизирован. «Границы между «простой мовой» в её
белорусском варианте и польским языком оказываются при этом весьма
нечеткими: в предельном случае тексты на «простой мове» могут приближаться
к кириллической транслитерации польского текста».
​
Церковнославянско-русское двуязычие в Юго-Западной Руси полностью
калькировало, т.е. перенимало, латинско-польское двуязычие в Польше.
Функциональным эквивалентом церковнославянского языка там была латынь, а
эквивалентом польского ЛЯ стала «проста мова». Как польский ЛЯ стал
постепенно вытеснять латынь, так в Юго-Западной Руси «проста мова» начинает
вытеснять церковнославянский, оставляя за ним лишь функции культового языка.
​
Названная языковая ситуация переносится на великорусскую почву, но
заимствуется при этом только языковая ситуация. Церковнославянский язык
юго-западнорусской редакции непосредственно мог влиять на великорусский
церковнославянский язык, а коррелята «простой мовы» в великорусских условиях
еще не было.
​
Однако следствием всех этих процессов явились осознанные поиски
простого, т.е. литературного языка с его систематической кодификацией
(грамматики Ф.Поликарпова, А.Барсова, М.Ломоносова). В этих условиях
формируются новые тенденции развития РЛЯ: а) его демократизация; б)
европеизация; в) стремление ЛЯ стать наддиалектным, единым языком русской
культуры (стать моносистемой).
Проникновение элементов живой разговорной речи в различные жанры
литературы XVII века не были одинаково интенсивными. Наиболее
показательными в этом отношении могут быть бытовые повести, сатирические
произведения, произведения раскольников, интермедии, переводные драматические
произведения,
памятники
дипломатического
письма, научно-популярная
32
литература (сатирические произведения «Служба кабаку», «Повесть о Ерше
Ершовиче», «Повесть о Горе-Злочастии», «Житие прот. Аввакума» и др.).
Материалы к теме «Язык Петровской эпохи» (подробнее: см.
Е.Г.Ковалевская ИРЛЯ, стр.136-166)
​
Петровскую эпоху соотносят с периодом конца XVII – началом (три первых
десятилетия) XVIII века [*Петр 1 умер в 1725 г.]. Для этого периода в языковом
отношении было характерно:
1.​ Дальнейшая демократизация ЛЯ на почве сближения его с живой
разговорной речью, с языком деловой письменности.
2.​ Европеизация ЛЯ, т.е. проникновение в его лексический состав большого
количества слов иноязычного происхождения.
3.​ Ограничение функций церковнославянского языка.
4.​ Отсутствие единых языковых норм РЛЯ, что усиливало стремление
ученых, писателей, общественных деятелей нормализовать его.
Названные тенденции начали проявлять себя и в предыдущий период, но с
начала
XVIII
века
они
более
усилились
в
связи
с
новыми
социально-экономическими условиями и политическими изменениями в жизни
русского общества в связи с реформами Петра 1. XVIII век – знаменательная веха в
истории русского народа. Это время Александр Николаевич Радищев назвал
«безумным и мудрым». Он писал: «Мощно, велико ты было, столетье, дух веков
прежних пал пред твоим алтарем ниц…». При власти Петра 1 коренным образом
изменяется характер русского государства. Значительные перемены происходят в
хозяйственной и общественной жизни России. Духовенство, которое в прошлом
было единственным носителем культуры и образования, при правлении Петра 1
уступает свое положение светской власти в лице дворян и образованных мещан.
Именно эти две общественные силы определили в дальнейшем судьбу как
церковнославянского, так и русского языка.
В истории русского ЛЯ XVIII век также занимает значительное место: именно в
это время разрушается двуязычие, сложившееся в конце XVII века, возникают
новые черты ЛЯ, формирующегося на национальной (русской) основе. Чертами
этого языка становятся общенародность и нормативность. Русский язык, все
еще взаимодействуя с церковнославянским, расширяет сферу своего употребления,
укрепляет свои литературные позиции как единый и потенциально общий
национальный язык. Это способствует развитию новой системы стилей, новых
жанров литературы, среди которых можно выделить научно-популярный,
сыгравший важную роль в дальнейшем развитии РЛЯ.
К решению проблемы билингвизма (двуязычия) первым приступил сам Петр 1.
Он затронул лишь чисто формальную сторону языка – алфавит, но в то время
это имело огромное значение. Петровская реформа алфавита (азбуки,
графики), выразившаяся в его упрощении, стала первым законодательным
актом в истории русской письменности (декабрь 1702 года). В результате этой
реформы появился алфавит, отличавшийся от церковнославянского, используя
который стали печатать книги и другие письменные тексты светского характера.
Петр 1 сначала ввел термин гражданица, позже появился другой – гражданка.
Новый русский алфавит характеризовался тем, что его буквы имели более простую
33
графическую форму и были похожи на буквы латинского алфавита. В печатных
текстах перестали употреблять ударение, а из алфавита были изъяты некоторые
буквы: при параллельном написании Ѕ «зело» - З «земля»; Ѳ «фита» - Ф «ферт»;
исключены Ѿ «омега», Ѱ«пси», Ѵ«ижица, Ѯ «кси», Ѫ «юс большой» и Ѧ «юс
малый». Были введены Э, Я (йотированное А). На обороте переплета новой азбуки
Петр 1 написал: «Сими литеры печатать исторические и манифактурные книги, а
которые почернены, тех в вышеупомянутых книгах не употреблять». Кроме этого,
Петром были сняты все надстрочные и подстрочные знаки, кроме Й. Новым
шрифтом были напечатаны «Геометрія» (1708 г.), «Приемы циркуля и линейки»
(1709 г.), «Описание артиллерии» (1710 г.) и др., язык которых соответствовал
требованиям Петра 1: «на своем языке так писать, как внятнее может быть
чтущему».
Оценивая значение Петровской реформы графики (азбуки), проф. Роман
Федорович Брандт писал в 1910 году: «…петровские изменения были не
бесполезны: благодаря им письмо стало значительно проще, а потому легче и
доступнее. Чрезвычайно полезною реформою было сопряженное с
установлением гражданской азбуки введение арабских цифр вместо
обозначения чисел буквами, по греческому способу, затруднявшему
арифметические действия. К тому же перемена начертаний…имела важное
значение как внешний символ освобождения русской речи из-под усиленного
гнета языка церковнославянского, как призыв к созданию живого ЛЯ».
Р.Ф.Брандт отметил очень важную деталь: в реформе графики, проведенной Петром
1, отразилась тенденция к русификации ЛЯ, а также можно утверждать, что в
результате этой реформы стала углубляться граница между русским и
церковнославянским языком.
Итак, реформа азбуки, проведенная Петром 1, состояла в упразднении
некоторых букв из кириллического алфавита; надстрочных знаков: титло, три типа
ударения, придыхание; всем буквам были приданы округлые начертания,
приближавшие
гражданский
шрифт
(«гражданица»,
«гражданка»)
к
распространенному тогда в Европе латинскому шрифту антиква (что отражало
«немецкие» пристрастия Петра 1). Было отменено буквенное обозначение чисел и
введена арабская цифровая система. Старая кириллическая азбука применялась
только для печатания церковных книг. Новая азбука стала применяться для
печатания всех других книг с 1708 года, а окончательно утверждена указом Петра 1
в 1710 году.
Введение русской гражданской азбуки было еще одним важным шагом к
созданию нового русского литературного языка.
.
* Реформа азбуки, осуществленная Петром 1, на первых порах имела огромное не
только лингвистическое, но и психологическое значение. По этому поводу наш
современник, известный филолог Александр Михайлович Камчатнов, писал:
«Следует иметь в виду, что культура вообще живет утратами, без них
невозможны ни творческая преемственность, ни творческие приобретения.
Психологически утраты могут переживаться очень остро, как радикальные
разрывы с традицией, однако внимательный взгляд историка увидит за этими
разрывами и утратами преемственность, а в них самих – необходимый момент
развития, без которого немыслимо усвоение нового, ибо благодаря им (т.е.
34
утратам, разрывам – Л.Б.) «язык перестает быть привязан к типу культурной
ситуации» (Живов В.М.). По евангельскому слову, в старые мехи не наливают
вино новое; так и в старые грамматические «мехи» славянского языка было
невозможно влить новое культурное содержание – естественно-научное и
техническое прежде всего».
Академик В.В.Виноградов так оценил значение этой реформы: «Введение
русской гражданской азбуки обозначило упадок церковно-книжной культуры
средневековья, утрату церковнославянским языком господствующего положения в
структуре русского литературного языка и вместе с ним намечало пути
дальнейшей борьбы за создание на народной основе национально-русского ЛЯ»
(Очерки по ИРЛЯ).
Петр 1 также способствовал развитию книгопечатания в России [*официальная
дата этого процесса 1564 г., т.е. XVI век, когда печатник Иван Федоров
напечатал книгу «Апостол»; но еще раньше Франциск Скорина в 1517 г. напечатал
«Псалтырь» (Ф.Скорина был представителем белорусской культуры, но проживал
в Праге)]. Петр 1 лично учредил первые типографии в Петербурге и подобрал
первых переводчиков западноевропейских книг по самым разнообразным отраслям
знаний – военное дело, кораблестроение, архитектура, строительное дело,
математика, физики, естественные науки и т.д. При финансовой поддержке
государя в России начала издаваться первая газета – «Ведомости» (с декабря 1702 г.
в Москве, а позже в Петербурге).
В Петровское время значительные изменения происходили в области лексики. В
первую очередь, это процесс многочисленных заимствований западноевропейского
характера (английский, немецкий, голландский, французский, шведский и др.
языки). По выражению Ф.Буслаева, заимствования в это время «вторгаются
толпами и неуклюже громоздятся в русской речи». Сегодня ученые считают, что
25% заимствованных слов попали в наш язык именно в Петровскую эпоху:
- слова административного языка (администратор, губернатор, министр,
президент, император и т. д);
- названия учреждений, которые заменили думы и приказы (архив,
канцелярия, контора, сенат, синод);
- название документов, актов (аренда, вексель, ордер, облигация);
- морское дело (порт, гавань, спец. клейдинг, нагель);
- военная терминология (амуниция, армия, баталия, дивизия, капитуляция,
атаковать, бруствер, генералитет, барьер, брешь и др.);
С европеизацией быта высших слоев общества, с влиянием европейской
цивилизации связано большое количество слов, типа авантажный, деликатный,
мизЕрный, публичный, фамильярный, мода, пассаж, резон, политес, амор,
ассамблея и др. Вся эта масса слов, выражавшая чаще всего новые для русского
человека понятия и явления, проникала в книжную речь, в официальный язык и
даже в разговорную речь общества. Эта лексика закреплялась в официальных
документах, инструкциях и даже в учебных книгах.
Примеры из текстов Петровского времени (по записям Ф.Буслаева): В «Уставе
воинском» - пиониры (или работники), квалитеты (или качества), по инструкциям
(или порядкам), ваканц (или порожние места), маркетЕнтеры (или харчевники),
медицина (или докторство). Часто новое иностранное слово толковалось через
другое иностранное, но уже ранее усвоенное.
35
Следует отметить, что в это время словарный состав пополнялся и за счет
собственно русских словообразовательных средств. Например, существительные,
образованные при помощи суффиксов:
-ение (небрежение, хотение, опущение, одоление)
-ание (блистание, одеяние);
-ние (добродеяние);
-ие (бесстрастие, насилие, перемирие, бессилие);
-ство (художество, буйство, беспокойство);
-ость (скудость, глупость, потребность) и др. (-тель, -ник, -ец).
Такое обилие новых слов снижало культуру речи и затрудняло их усвоение,
поэтому в Петровскую эпоху появляется много словарей разных типов. Например:
«Греко-латинско-славянский словарь» Ф.Поликарпова; словарь новых иностранных
слов «Лексикон вокабулам новым по алфавиту составленный», в подготовке
которого принимал участие и Петр 1.
Примеры из этого словаря:
Слово в словаре:
Правка Петра 1:
Амнистия – безпамятство
Атака – осада городовая
Забытие прегрешений
И наступление на неприятеля везде
Ослабление течения крови помалу в
Аппоплексия – болезнь удес (мышц) жилах
расслабление, паралич
Определены для сохранения оного
Гарнизон – солдаты, которые во граде
караулят
Как видим, в это время усиливается европеизация ЛЯ, которая осуществлялась
параллельно и с усиливающейся его демократизацией. В текстах, созданных в
Петровскую эпоху, употребляются новые грамматические формы, отсутствует
архаичная лексика, употребляются слова и словосочетания разговорного характера.
Например, из письма Петра 1 к Екатерине (1711 г.): «Катеринушка, друг мой,
здравствуй! Объявляю Вам, что сего дня свадьба сына моего свершилась, на
которой много знатных людей было: а отправляли в дому королевы польской.
Итакъ маладою невескою вамъ поздравляю».
​
Однако следует отметить, что авторы, переводчики в XVIII веке не могли
полностью отказаться от использования церковнославянского языка и его
элементов. Поэтому в текстах произведений определенных жанров постоянно
смешиваются как старые, так и новые формы, слова и выражения. Все это приводит
к расшатыванию норм ЛЯ как в лексике, стилистике, так и в грамматике,
произношении, правописании. Лексическая пестрота возникла также по причине
использования большого количества иностранных слов.
​
Обобщая сказанное, можно утверждать, что в Петровскую эпоху единые
языковые нормы еще отсутствуют. Это подтверждается следующими
примерами:
36
1.​ В текстах встречаются различные написания слов (т.е. неупорядочена
орфография): корета – карета, кароль – король, отаковать – атаковать,
маладой – молодой.
2.​ Отсутствуют единые морфологические нормы: въ дѣлѣхъ – в делах,
тремя батальоны – с батальонами, двомъ пушкамъ – двум пушкам,
государь батюшко – любезнейший матрос (зв.п.).
3.​ Отмечается разнородность лексического состава (употребление слов
книжных и разговорных, русских и иностранных): говорить – речи, рещи,
глаголати; глаза – очи, зреть – смотреть, глядеть; губы – рот – уста,
целовать – лобзать и др.
4.​ Неупорядочен, неорганизован синтаксис.
5.​ Отмечается стилистическая пестрота («потеря чувства стиля»), которая
выразилась в столкновении в текстах старого и нового, книжного и
разговорного, русского и иностранного.
П р и м е р ы:
В «Гистории о российском матросе Василии Кариотском» рядом со словами
фрунт, маршировать, вексель, пароль, квартиры, командировка, термин и др.
используются традиционные славянизмы: аорист и имперфект рече, живяше,
приидоша, имяше, всташа, отвеща, возревновах и др.; «дательный
самостоятельный» - стоящу ему на острове; слова зело, понеже, семо, овамо и др.;
элементы фольклора и просторечия – братцы-молодцы, удалой молодец, тын,
стежка и др.
​
В переводной комедии «Честный изменник» (с немецкого языка) герцог
(арцуг), его жена, маркиз и др. выражаются следующим образом:
​
а) «имел честь танцевать с нею на балете, и на знак любви мне руку мою
давила, но та рука была ничтоже ино, токмо убивственный инструмент меня вовсе в
темницу любви воврещти»;
​
б) «Аз, акы бешеной, который ваше обязательство подслушал»;
​
в) «Отвори, отвори! Или учну ломать дверь в часточки! Или ты еси глуха,
арцугиня, от прелюбодейных желательств? Говорю, отвори и принеси мне мои
пистоли».
Опорный теоретический материал к теме: Литературный
язык эпохи формирования русской нации. Период подготовки к
созданию нового ЛЯ. Нормализаторская деятельность
В.К.Тредиаковского.
​
После смерти Петра I в 1725 г. в последующие десятилетия продолжения его
реформ в области языка не последовало, а для решения вопроса о двуязычии не
было создано благоприятных условий. Прекратили существование многие книжные
типографии, в 1727 году перестали выходить «Ведомости». Церковь вновь обрела
утраченные позиции в области образования и культуры, на передний план снова
выдвинулся церковнославянский язык, причем даже в тех жанрах и видах
литературы, откуда он при Петре 1 был вытеснен.
​
ИРЛЯ развивалась в дальнейшем под знаком устранения тех противоречий,
которые характеризовали Петровское время, т.е. под знаком нормализации и
упорядочения. Нормализация ЛЯ заключалась в разрешении двух задач: а) в
37
установлении
роли и места живого разговорного русского языка
(народно-разговорной стихии); б) в определении границ использования
традиционно-книжного (славенского), т.е. церковнославянского языка. Такой
процесс является неизбежным в период становления норм любого ЛЯ, но на
русской почве он происходил особенно сложно и противоречиво из-за близости
живой речи и церковнославянского языка.
​
Теоретически развитие РЛЯ могло пойти по двум путям: или по пути
отдаления, очищения
от всего того, что представлялось нелитературным, или по
пути объединения разнообразного языкового материала и перехода его в новое,
литературное качество. Как отмечает А.М.Камчатнов, первый путь предполагал
найти принцип отделения литературного от нелитературного. Второй
предполагал установить принцип распределения того, что объединяется и указать
каждому элементу его место в системе литературного языка. Вследствие того,
что теоретически оба принципа могли быть весьма разнообразными, вопрос о
путях развития РЛЯ в середине XVIII века стоял весьма остро и пути его
нормализации были найдены не сразу.
Попытаемся обозначить лишь некоторые тенденции в решении этих
проблем, которые выявились в нормализаторской деятельности ярких
представителей российского государства этого периода. Основными фигурами
в этой языковой борьбе оказались Василий Кириллович Тредиаковский и Михаил
Васильевич Ломоносов.
Василий Кириллович Тредиаковский (1703 – 1769 гг.) – первый профессор, член
РАН, поэт и филолог. [Сын священника, учился в иезуитской католической школе в
Астрахани, в которой он изучил латинский и французский языки. Затем он
поступает в Славяно-греко-латинскую Академию в Москве, в 1726 – 1730 гг.
живет в Голландии и Франции, учится в Сорбонне. Характер образования и
усвоенная западная культура многое определили в его судьбе].
​
В разные годы жизни и периоды творчества В.К.Тредиаковский по-разному
представлял себе пути развития РЛЯ, опираясь то на русскую, то на славянскую
языковую основу. В итоге он стал автором двух языковых программ. Первую
В.К.Тредиаковский создал в 30-40 гг. XVIII века. В этой программе он выступил как
«новатор», который сознательно ориентировался на языковую ситуацию,
сложившуюся в западноевропейских странах (прежде всего во Франции, где
литературный язык достиг наивысшего расцвета и строился по принципу писать,
как говорят).
В связи с Петровской реформой русского алфавита В.К.Тредиаковский
решился на реформу правописания. Свою точку зрения на этот вопрос он изложил
в книге «Разговор между чужестранным человеком и российским об орфографии
старинной и новой и о всём, что принадлежит к сей материи» (1748 г.), которая
содержит 400 страниц. В этой книге он поставил вопрос: следует ли писать «по
звонам», т.е. в соответствии с произношением. Это был сложнейший вопрос, ответ
на который языкознание того времени едва ли могло дать. [Несколько лет спустя
М.В. Ломоносов в своей «Российской грамматике» будет утверждать, что
правописание должно отражать «следы произвождения и сложения речений», т.е.
генетические связи между словами. Тем самым писатель-филолог отстаивал
принципы историко-этимологического правописания слов, хотя и допускал при
этом в некоторых случаях «разумные» уступки фонетическому принципу].
38
​
В.К. Тредиаковский пытался также упорядочить ЛЯ, придать ему
нормы и теоретически обосновать их. Он предлагал приспособить разговорную
речь для её употребления в художественных произведениях, при этом
полностью отказаться от использования церковнославянского языка
(«глубокословной славенщины»). Мотивацию своего подхода к нормализации ЛЯ
он изложил в предисловии к переведённому им роману француза П. Тальмана
«Езда в остров любви» (1730 г.), где свой отказ употреблять «славенщину» он
объяснял: а) жанром произведения (роман – «мирская книга» о любви, а «язык
словенский» у нас есть язык церковный»); б) непонятностью церковнославянского
языка («…язык славенский в нынешнем веке у нас очюнь темен и многия
его…неразумеют»); в) эстетикой («язык славенский ныне жесток моим ушам
слышится»). В Предисловии к переводу он писал: « На меня, прошу вас покорно, не
извольте погневаться, буде вы еще глубокомысленные, держитесь…что я оную не
славенским языком перевел, но почти самым простым русским словом, т.е.
каковым меж собою говорим».
​
«Езда в остров любви» воспринималась русским дворянским обществом как
кодекс французского галантного поведения. По словам Ю.Лотмана, этот роман
читался как подробное описание нормативов поведения влюбленного, перипетий
любовной тактики, описание ролей в любовной игре. Для каждой ситуации
давались нормативные выражения различных любовных переживаний. В январе
1731 года в письме секретарю Академии Наук Шумахеру писатель сообщал: «Все
люди с хорошим вкусом желают приобрести её (т.е. книгу) поскорее», а позднее
пишет, что «суждения о ней различны соответственно различию людей, их
профессий и вкусов. Придворные ею вполне довольны. Среди духовенства одни ко
мне благожелательны, другие обвиняют меня, как некогда обвиняли Овидия за его
прекрасную книгу, где он рассуждает об искусстве любить, утверждают, что я
первый развратитель российского юношества, тем более что до меня оно
совершенно не знало чар и сладкой тирании любви».
​
В 1735 году Тредиаковский выступил перед членами РАН со своими
теоретическими изысканиями («О чистоте российского языка»), в которых он
определил источник образцовых норм – это язык министров двора Её Величества,
это речевая практика «знатнейшего и искуснейшего благородных сословия». Такая
идея сформировалась в то время во Франции, т.к. французский ЛЯ сложился на
базе языка Версальского дворца. В.К.Тредиаковский пытался механически
перенести то, что было во Франции, на русскую почву. За основу РЛЯ он
предлагает взять «бытовой язык лучшего общества – изрядной компании». Такая
установка ученого была прогрессивной для его времени, но, к сожалению, не
сыграла заметной роли в истории РЛЯ. Та реальная языковая основа («язык
сословия благородных» людей) еще не имела в то время своих устойчивых норм
литературного выражения. И жанр светских любовно-галантных романов еще
воспринимался необычным, новым. На русской почве он не имел еще своих
традиций, на которые можно было бы ориентироваться в процессе нормализации
ЛЯ.
​
В.К.Тредиаковский позднее понимает это и полностью отказывается от
своего радикального предложения. Однако вскоре он впадает в другую крайность.
Если вначале он всячески пытался поднять статус русского языка и
противопоставить его церковнославянскому языку, то в 40 – 50 годы
В.К.Тредиаковский фактически стремится отказаться от двуязычия, которое уже
39
сложилось к тому времени, и воссоздать диглоссию. В качестве ЛЯ он признает
только церковнославянский язык и упрекает других писателей в том, что они
употребляют просторечие и избегают славянизмов. Дело в том, что русский язык он
начинает представлять как гражданский вариант церковнославянского языка и дает
этому языку новое название – славенороссийский язык. В этом названии он
подчеркивает природное единство того и другого. Различия между ними
В.К.Тредиаковский объясняет иноязычным влиянием.
​
Выводы: В первый период своей деятельности В.К.Тредиаковский
отстаивал идею европеизации и русификации (национализации) ЛЯ. Во второй –
он выступает против европеизации в защиту церковнославянского языка. Во
многом он был рационален и радикален, но его теории значительно опережали его
время, поэтому им не дано было сбыться при жизни писателя. Оценивая труды В.К.
Тредиаковского, А.С.Пушкин писал: «Тредиаковский был, конечно, почтенный и
порядочный человек. Его филологические изыскания очень замечательны».
​
Анализ языка произведений самого поэта позволяет сделать вывод о том, что
автор либо смешивал языковые средства, либо употреблял сугубо книжные
элементы. В его переводе «Езды в остров любви» мало языка, «каковым мы меж
собою говорим». В его почти «самом простом русском языке» немало:
- традиционных славянизмов: восприемлю, мнение, наипаче, оные, пресечение,
следующий, речеточец, уповаю, чрез и др. архаичных книжных слов и форм слова:
буде вы, каковый и под.;
- иноязычных книжных слов: вирши, зефир, натура, рифма;
- слов и выражений из деловой письменности: дабы то учинить, к моему
оправданию, польза учинить чрез освидетельствование и под..
Ср., например, язык его стихотворений, написанных в разные периоды:
С одной стороны гром,​ ​
С другой стороны гром, ​ ​
Смутно в воздУхе!​ ​
​
Ужасно в ухе!​
​
​
Набегли тучи, воду несучи,​
Небо закрыли,​
​
​
В страх помутили!​​
​
(1726 г.)​ ​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
Вонми, о! небо, и рекУ,
Земля да слышит уст глаголы:
Как дождь я словом потеку;
​
И снидут, как роса к цветку,
Мои вещания на долы.
​
Как туча падает на злак,
Или как иней где на сено, ​
Господне имя есть мне в знак,
То мыслей призвано не в мрак;
​
Славь бога всяко в нас колено.
​
(ода 1752 г.)
Из «Строфы похвальные поселянскому житию» (1752 г.):
Быстрые текут междУ тем речки;
Сладко птички по лесам поют;
ТрУбят звонко пастухи в рожечки;
С гор ключи струю гремящу льют.
Являясь автором двух противоположных по содержанию программ,
В.К.Тредиаковский неизменно занимал пуристические позиции, т.е. был пуристом.
40
●​ Языковой пуризм (лат. рursus «чистый»). В широком смысле: строгое,
непримиримое отношение (часто субъективное) к любым новшествам в
языке (например, к заимствованиям), ко всему, что искажает язык, наносит
ему порчу, огрубляет его.
Положительная сторона пуризма: забота о развитии национальной
самобытной культуры, в обращении к богатствам родного языка.
Отрицательные стороны: антиисторичность, субъективность, непонимание
того, что язык поступательно развивается. Иногда пуристы ведут себя как
консерваторы, проповедуя отказ от всего нового, что развивает и
совершенствует язык (те же заимствования).
Противоположностью пуризма является антинормализаторство –
отрицание необходимости сознательного вмешательства в языковой процесс
и в проведение научной нормализации.
​
Первоначально В.К.Тредиаковский встал на модные позиции европеизации
языковой ситуации, т.е. на позиции ориентации литературного языка на
разговорную речь, на языковое употребление дворянской элиты. Однако
неудовлетворительность разговорного узуса и требования поэтики классицизма
заставили писателя создать новую программу, в которой он опирался на
церковнославянский язык. Сильными сторонами этой программы явилось: 1.
Признание своеобразия языковой ситуации в России. 2. Признание
церковнославянского языка неотъемлемой частью русского национального
языкового фонда. 3. Попытки отыскать разумные критерии языкового
употребления. Слабыми сторонами стало: 1.Явная устарелость норм
церковнославянского языка и невозможность их использования в новой
культурно-исторической обстановке. 2. Не всегда оправданная борьба с
заимствованиями. 3. Как отмечает Александр Михайлович Камчатнов,
«запрограммированное отставание ЛЯ от требований развивающейся культуры».
​
Церковнославянский и русский языки для В.К.Тредиаковского были разными
языками, он еще был не готов
осознать элементы того и другого
различающимися чисто стилистически в пределах одного ЛЯ.
​
По другому пути (синтетическому) развития РЛЯ, по пути объединения
разнородного языкового материала в середине XVIII века пошел другой филолог –
М.В.Ломоносов.
Опорный конспект по теме: Языковая программа Николая
Михайловича Карамзина.
Н.М. Карамзин сделал попытку перенести на русскую почву
западноевропейскую языковую ситуацию, т.е. организовать РЛЯ по модели
литературных образцов Западной Европы. Основным принципом при этом
являлось «писать, как говорят», что предполагало установку на разговорное
употребление. На этом фоне объявлялась война книжным нормам.
Образцом для таких рассуждений для Н.М.Карамзина служил французский
ЛЯ. В статье «Отчего в России мало авторских талантов» (1802 г.) писатель
прямо ссылается на «французов»: «Французский язык весь в книгах…, а русский
41
только отчасти: французы пишут, как говорят, а русские обо многих предметах
должны еще говорить так, как напишет человек с талантом». По мнению
Карамзина Н.М., русскому автору надлежит закрыть книги «и слушать вокруг себя
разговоры, чтобы совершеннее узнать язык». В идеале – разговорная речь и ЛЯ
должны слиться, но в этой стихии основная роль должна принадлежать
именно разговорному языку.
Во многом языковая программа Карамзина совпадала с программой раннего
В.К.Тредиаковского (*и В.Е.Адодурова). Установка на разговорное употребление в
ходе развития РЛЯ предполагала ориентацию на тот или иной социальный или
локальный диалект. Карамзин ориентируется на социальный диалект светского
общества (как это было во Франции), однако в 1 половине ХIX века такого
диалекта еще не было, т.к. речь дворян практически не отличалась от речи
других сословий. Имевшиеся различия были незначительными и не создавали
устойчивой базы, на которую можно было опереться.
Однако со второй половины XVIII в. и в начале ХIX века в русском обществе
усиливается французско-русское двуязычие, в процессе которого европеизмы –
заимствования и кальки – создают барьер между речью дворян и речью всех
остальных слоев общества. Поэтому если во времена Тредиаковского призыв
«писать, как говорят» был связан с отказом от книжных элементов, то во времена
Н.М. Карамзина ориентация на разговорную речь оказалась возможной. Поскольку
этот разговорный язык был насыщен европеизмами, то понятие «европейского» и
«русского» совпадали. Н.М. Карамзин считал необходимым «писать, как
говорят, и говорить, как пишут», чтобы совершенно уничтожить язык
книжной». Этим признается возможность влияния литературы на разговорное
употребление.[*Следует отметить, что Карамзин отрицательно относился к
церковнославянизмам, но речь идет не столько о борьбе с церковнославянским
языком, сколько о борьбе с теми языковыми средствами, которые в принципе не
применялись в разговорной речи, поэтому понятия «книжное» и «славенское» у
карамзинистов совпадали].
Во времена Н.М. Карамзина нормализация ЛЯ стала прочно связываться с
совершенствованием разговорной речи.
Ориентиром при этом являлась разговорная речь интеллектуальной элиты, и
эта речь подвергалась литературной обработке и, вместе с тем, испытывала
определенное влияние со стороны литературного употребления, т.е. языка
литературно-художественных текстов. Разговорная речь, по мнению Н.М.
Карамзина, должна совершенствоваться через литературное творчество. Как
отмечает Б.А. Успенский, «поскольку ЛЯ и разговорная речь в принципе не
противопоставлены друг другу, их влияние может быть обоюдным и должно
иметь характер динамического взаимодействия. Европеизация разговорной речи
оказывается таким образом основным средством придания ей культурного
статуса».
В это время первостепенное значение для Н.М. Карамзина приобретает
критерий вкуса, т.е. иррационального эстетического чувства: необходимо писать
(а значит, и говорить) «приятно», «как говорят люди со вкусом»). Изменяемость
вкуса («вкус изменяется и в людях, и в народах») оправдывает изменения как
литературы, так и литературного языка. Изменения языка признаются
естественным и неизбежным процессом и объясняются «естественным,
42
беспрестанным движением живого слова к дальнейшему совершенствованию» (Из
речи в РАН в 1818 году).
Основной источник обогащения РЛЯ карамзинисты видели во французском
языке. С их точки зрения, наличие заимствований в русском языке не служит
препятствием к признанию его достоинства и способности быть языком
литературным («…хотим сочинять фразы и производить слова по своим понятиям,
нынешним, умствуя как французы, как Немцы, как все нынешние просвещенные
народы (Макаров П.И., один из самых ярких последователей взглядов Карамзина).
По мнению карамзинистов, новый ЛЯ должен стать языком подлинно европейского
типа и поэтому не должен иметь связи со старым церковнославянским языком, а
заимствования из европейских языков только приобщают русский язык к
европейской цивилизации.
Однако, отвергаемая в теории, церковнославянская стихия все же находит
употребление в литературной практике писателей-карамзинистов, которые
пытаются приспособить её к вкусам светского общества. Так, сам Карамзин
использовал славянизмы как средства высокой риторической речи, прежде всего в
одах, в переводах (глава, златой, древо, власы, сладкогласный, храм, отвратить,
преломить жезлы, граждане и др.). Многие исследователи творчества
Карамзина считают, что благодаря заново осмысленному употреблению
славянизмов он создал «тот условный поэтический язык, значение которого
для развития русской литературы было огромно. Именно карамзинский
поэтический язык стал достоянием школы Жуковского и Батюшкова и дожил
до пушкинских времен»
Под влиянием Н.М. Карамзина и карамзинистов в РЛЯ приникли такие слова,
как авансцена, будуар, буффонада, будущность,
гармония, влюбленность,
водевиль, вольнодумство, дилижанс, достопримечательность, контролер,
личность, меланхолия, мораль, нечистоплотность, образ, остроумец, полиглот,
промышленность, рассеянность, тост, человечность, энтузиазм и др.
Под влиянием французского языка в это время изменяется значение многих
слов:
Трогать (волновать), тонкий (вещь, человек), живой (ум), плоский (ум,
человек) и др.
Помимо прямых заимствований, способом усвоения «европейского
просвещения» было семантическое калькирование: держать слово, брать
участие в чем-либо, делать честь, иметь терпение, вести рассеянную жизнь,
бросить тень на что-либо, буря страсти, бумага все терпит, быть в цвете
молодости и др.
Н.М.Карамзин выдвигает принцип фразеологического новаторства и
включает слова в такое фразовое окружение, где они приобретают новое значение:
театр ужаса, цвет юности. Он увлекается перифразами: солнце – светило дня,
глаза – зеркало души, нос – врата мозга, весна – утро года, юность – утро жизни,
рубашка – верная подруга мертвых и живых, сапожник – смиренный ремесленник,
поэты – барды пения, женщины легкого поведения – нимфы радости.
* Этот перифрастический стиль позднее был высмеян в «Мертвых душах»
Н.В. Гоголя:
​«Еще нужно сказать, что дамы города N отличались, подобно многим дамам
петербургским, необыкновенною осторожностью и приличием в словах и
выражениях. Никогда не говорили оне: «я высморкалась», «я вспотела», «я
43
плюнула», а говорили: «я облегчила себе нос», «я обошлась посредством платка».
Ни в коем случае нельзя было сказать: «этот стакан или эта тарелка воняет»…а
говорили вместо этого «этот стакан нехорошо ведет себя»…Чтобы еще более
облагородить русский язык, половина почти слов была выброшена вовсе из
разговора, и потому весьма часто было нужно прибегать к французскому языку,
зато уж там, по-французски, другое дело: там позволялись такие слова, которые
были гораздо пожестче упомянутых».
Вместе с тем Карамзин был противником неумеренного заимствования,
засорения русского языка варваризмами (так, он был противником употребления
слов публиковать и рекомендовать). Позже, изучив русские летописи и другие
исторические источники, писатель глубже вник в природу русского языка и, как
итог, заменил в новой редакции «Писем русского путешественника» варваризмы
русскими или церковнославянскими словами: вояж – путешествие, визитация –
осмотр, диалог – разговор, я начал декламировать против войны – я вооружился
против войны всем своим красноречием, процесс – спор, визит – посещение,
публиковать – объявить, национальный – народный, рекомендовать –
представлять, интересоваться – желание узнать, балансирование – прыганье,
момент – мгновение, руины – развалины и др.
Отстаивая принципы европеизации, Н.М. Карамзин был и оставался патриотом. Он
говорил: «Кто не знает родного языка, тот дурно воспитан», «Язык наш –
выразителен не только для высокого красноречия, громкой живописной науки, но и
для нежной простоты, для чувств, для звуков сердца и чувствительности». Такая
позиция писателя, как мы знаем, была связана с сентиментализмом, ярким
представителем которого он являлся. Н.М.Карамзин признан главой
сентименталистского литературного направления, теоретиком новых принципов
употребления ЛЯ, получивших в истории название «нового слога», который многие
историки связывают с началом современного РЛЯ
Н.М.Карамзин и реформа синтаксиса.
Можно утверждать, что современная синтаксическая система в области
простого и сложного предложения сложилась в конце XVIII–начале ХIХ в. В это
время активно развиваются различные жанры произведений, которые требуют
новых приемов построения литературной речи. К литературе нового типа можно
отнести журналистику, романы, комедии, научные исследования и пр. Новые по
содержанию произведения требовали новых синтаксических норм, которые
возникли и получили широкое распространение в области простого и сложного
предложений. В это время такие нормы кодифицировались и укреплялись. Но
поскольку грамматики, где будут зафиксированы эти новые нормы, появятся только
в первой половине ХIХ века, современники Карамзина усваивали нормы
литературного языка на уровне синтаксиса только по художественным текстам
конца XVIII века.
Н.М. Карамзина часто называют «реформатором», хотя, по мнению А.И.
Соболевского, это явное преувеличение, поскольку его поэтический слог мало чем
отличался от стихотворного языка того же М.В.Ломоносова. «Карамзин составил
себе имя в истории русского литературного языка прозою своих оригинальных и
44
переводных повестей, писем, исторических рассказов и журнальных обозрений. Он
выкинул из языка их все славянизмы, не бывшие в живом употреблении, дал
обыкновенную конструкцию и сверх всего этого ввел в употребление французское
изложение. Оно отличается от изложения XVIII века и от современного нашего
своим многословием, сообщающим языку особого рода мягкость и
женственность».
«Синтаксические преобразования» Карамзина в области прозы были
значительными для его времени, однако многое в области синтаксиса было сделано
до Карамзина и в иных литературных направлениях. Изменения в синтаксическом
строе писателя были связаны, прежде всего, с художественным методом
сентиментализма, отражали цветистую, перифразическую манеру выражения и не
опирались на синтаксические модели и устойчивые обороты разговорного языка [в
дальнейшем выработанные в «новом слоге» фразы оказались мало пригодными для
иных литературных направлений (в том числе, для литературы реализма)]. Тем не
менее, высокую оценку достижениям Карамзина в области синтаксиса дал
В.Г.Белинский, который писал: «Карамзин из торной, ухабистой и каменистой
дороги латино-немецкой конструкции, славяно-церковных речений и оборотов и
схоластической надутости выражения вывел русский язык на настоящий и
естественный ему путь».
В языке текстов художественной литературы первой половины ХIХ века
наблюдается редкое употребление периодов и, если они употребляются, то
обнаруживается четкая смысловая связь между их
частями. В простом
предложении наблюдается естественный порядок слов, что приближает синтаксис
книжного языка к особенностям живой разговорной речи. В своих произведениях
Карамзин в пределах простого предложения стремился сохранять этот порядок (по
А. Х. Востокову, автору «Русской грамматики», прямой порядок слов – это
словорасположение, которое «начинается обыкновенно подлежащим или его
определительным словом, а оканчивается словами, дополняющими сказуемое»).
Любые инверсии (перестановки слов в предложении), по мнению Карамзина,
должны быть стилистически мотивированны.
Н.М.Карамзин отказался от использования фраз, построенных по
латино-немецкому образцу, объективно оценивая их как сложные и запутанные,
поскольку как автор «нового слога» стремился к фразе изящной, приятной, легкой,
которую можно не только записать, но и произнести вслух. В прозе Карамзина
можно увидеть почти все виды сложных предложений.
Опорный конспект по теме: Языковая программа Александра
Семеновича Шишкова и его сторонников (дискуссии вокруг
«нового слога» Н.М. Карамзина).
​
А.С. Шишков (1753 – 1841 гг.) – адмирал, статс-секретарь (с 1812 г.),
президент РАН, министр просвещения (с 1824 по 1828 гг.) был многолетним
45
оппонентом Карамзина [* с 1804 года Карамзин отошел от литературной
деятельности и стал официальным историографом]. А.С. Шишкова нередко
считают злым гением русского литературного языка, старовером, который
бесплодно пытался остановить его развитие. Однако этот человек обладал
глубокой лингвистической интуицией, и в основе его взглядов лежала определенная
философия языка. Попробуем в ней разобраться.
​
С тоски зрения А.С. Шишкова, своеобразие русского языка заключалось в
его словаре. Корень слова, как он считал, - это не условный знак, а способ
понимания и осмысления вещи (По А.А. Потебне – «внутренняя форма» слова).
Слово – это сама вещь, это смысловое явление вещи и одновременно орудие
истолкования, понимания смысла вещи. [* карамзинисты, наоборот, уделяли
больше внимания грамматическому строю РЛЯ, стремились сблизить
морфологический и синтаксический строй ЛЯ с грамматическим строем
разговорного языка. По их мнению, эта грамматическая основа могла быть
заполнена лексикой любого происхождения, критерием отбора служило
стремление не к национальному своеобразию, а к «приятности» - легкости,
ровности, изяществу].
​
Логическим следствием такой установки явились у Шишкова, во-первых,
отрицательное отношение к заимствованиям и калькам и, во-вторых, идея
тождества русского и славянского (церковнославянского) языков. Заимствования,
по мнению Шишкова, - это слова без ясной внутренней формы, слепые и глухие
условные значки понятий, ничего не сообщающие нашему языковому уму и сердцу.
Попытки карамзинистов построить РЛЯ на «скудном образовании французского
языка» Шишков связывал с «образом воспитания» русских дворян французскими
гувернерами: «…какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда
дети знатнейших и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках
у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи,
нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их
свободнее нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что
не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать
онаго, но еще многие из них сим постыднейшим из всех невежеством, как бы
некоторым украшающим их достоинством, хвастают и величаются». Шишков
отмечал, что карамзинисты «безобразят язык свой введением въ него иностранных
слов, таковых например как: моральный, эстетический, эпоха, сцена, гармония,
акция, энтузиязм, катастрофа и тому подобных». Он не был против
заимствований вообще, - они, по его мнению, могли быть допущены лишь в узкой
области науки, и то как временная мера.
​
Если уж и подражать французам, то их следует взять «за образец в том,
чтоб подобно им трудиться в созидании собственного своего красноречия и
словесности, а не в том, чтоб найденныя ими в их языке, ни мало нам не
сродныя красоты, перетаскивать в свой язык».
​
Заимствовать лучше из родственных, славянских языков, в которых есть
слова с известным корнем и ощутительной «внутренней формой». Например:
пѣшник и тротуар. «При слове пѣшник, гораздо приятнейшем для уха, я тотчас
воображаю дорожку, по которой ходят пѣшком; а при слове тротуар надобно мне
еще узнать, что во французском языке есть глагол trotter (ступать), из которого
сделано слово trottoir (ступальня). Пѣшник поймет всякой, для тротуара надобно
всем учиться по-французски. Стоит труда и велика от того польза!».
46
​
А.С. Шишков считал, что русскому языку большой вред наносит
калькирование французских слов и что кальки искажают свойственную русскому
языку красоту, лишают его того изящества или «приятности», которая была главной
целью реформы Карамзина. Не без яда и иронии он пишет: «Мне кажется, мы скоро
будем писать: дрова суть предметы топления печей. О! какие сделаем мы успехи в
словесности, когда достигнем до того, что вместо подай мне платок, станем
говорить слуге своему: подай мне предмет сморкания моего!».
​
А.С. Шишков считал, что французский ЛЯ намного беднее русского языка,
так как в нем нет высокого, славянизированного слога. Он отмечал, что «французы
часто должны бывают употреблять одинаковые слова как в простом, так и высоком
слоге. Они, например, между выражениями «он разодрал свое платье» и «он
растерзал свою одежду» не могут чувствовать никакой разницы, какую мы в своем
языке чувствуем, потому что они как в том, так и в другом языке употребляют
одинаковый глагол dechirer…». Карамзинисты, желающие писать на французский
манер, не хотят замечать стилистической разницы в таких выражениях, как: юная
дева трепещет – молодая девка дрожит, к хладну сердцу выю клонит – к
холодному сердцу шею гнет, склоняясь на длань главою – опустя голову на ладонь.
А.С. Шишков настаивал на разграничении русского разговорного и
книжного (литературного) языка, которые различаются по степени близости к
церковнославянскому языку. При этом он, подобно В.К.Тредиаковскому, пытался
воссоздать ситуацию диглоссии. Он заявлял: «В книге могу я сказать: «Гряди,
Суворов, надежда наша, победи врагов!», но если бы я в личном моем разговоре с
ним сказал ему это, так бы все сочли меня сумасшедшим. В книге я могу сказать:
звездоподобный, златовласый, быстроокий; но если бы я в беседе таким образом
разговаривать стал, то бы всех поморил со смеху…Весьма бы смешно было в
похвальном слове какому-нибудь полководцу вместо: «Герой! Вселенная тебе
дивиться!» сказать: «Ваше превосходительство! Вселенная вам удивляется». Этими
примерами А.С. Шишков демонстрировал принцип диглоссии – невозможность
употребления книжного языка в разговорной речи и наоборот. По его мнению,
разговорный и книжный язык должны использовать свои собственные языковые
средства, при этом русский язык не противопоставлялся церковнославянскому.
«Славенский» и «русский» - это один и тот же язык, причем русский разговорный
язык рассматривался Шишковым как результат порчи языка «славенского». Он
замечал: «язык у нас славенский и русский один и тот же. Он различается
только… на высокий и простой. Высоким написаны священные книги, простым мы
говорим между собой и пишем светские сочинения…но сие различие так велико,
что слова, имеющие одно и то же значение, приличны в одном и неприличны в
другом случае: воззреть очами и взглянуть очами суть два выражения несмотря
на одинаковое значение слов, весьма между собой различных. Когда поют: се
жених грядет во полунощи (цитата из богослужения), - я вижу Христа; но когда
то же самое скажут: вон жених идет в полночь, то я отнюдь не вижу Христа,
а просто какова нибудь жениха. Сколько смешно в простых разговорах говорить
высоким славенским слогом, столько же странно и дико употреблять простой
язык в Священном писании».
47
И еще пример: рече безуменъ в сердце своемъ: несть Бога (из Псалтыри) – Дурак
говорит: нет Бога.
​
Резко отрицая любые заимствования, А.С. Шишков, тем не менее, был далек
от примитивной ксенофобии. Опасность иноязычного влияния он обосновывал
философскими и лингвистическими аргументами, которые, по мнению Б.М.
Гаспарова, «предвосхищают романтическую идею уникальности каждого народа,
его языка, истории и культуры, романтический культ национального прошлого,
отпечатавшегося в культурной памяти каждого народа через его язык, легенды и
словесность» («Поэтический язык Пушкина»). Со второй половины XVIII века и
особенно в начале ХIХ века ведутся поиски «коренных российских слов» и вообще
«коренного», «первообразного», «первобытного», т.е. исконного. Поэтому
Шишковым и его единомышленниками («архаистами») выдвигалось требование
активно использовать в языке всё отечественное, русское. Эти подлинно русские
слова следует искать не только в диалектной речи, в других славянских языках, но и
сочинять в соответствии с представлениями о коренном языке. Неославянизмы, т.е.
церковнославянские слова нового происхождения, должны заменить иноязычную
лексику, которая уже успела проникнуть в русский язык. Подобное словотворчество
весьма характерно для Шишкова и его сторонников, но, высказывая здравые и
плодотворные мысли, «архаисты» зачастую впадали в крайность, доводя свои
размышления до смешного: например, бильярд – шарокат, галоши – мокроступы,
фортепиано – тихогром, анатомия – трупоразъятие и под. Однако как ни забавны
эти слова, в них, в отличие от иностранных слов, присутствует ясная внутренняя
форма.
[* из пародии «арзамасцев» на «шишковистов»: Франт идет по бульвару из цирка в
театр // Хорошилище грядет по гульбищу из ристалища в позорище].
​
Отстаивая свои взгляды на развитие РЛЯ, А.С. Шишков образцом для себя
считал труды М.В. Ломоносова, который глубоко постиг как книжную, так и
разговорную речь и на базе их синтеза «приятно» их сочетал. Употребляя слова
«приятный», «приятность» применительно к поэзии М.В. Ломоносова, Шишков
тем самым вступал в спор с карамзинистами, доказывая, что приятность слога уже
известна русской словесности, надо только изучать эту словесность, а не увлекаться
французскими романами и комедиями.
А.С. Шишков выступал за стилистически богатый и разнообразный ЛЯ, тогда как
Карамзин – за изящный, но стилистически однообразный ЛЯ, приспособленный
для немногих. По этому поводу академик В.В. Виноградов замечал: «Не критерий
соответствия салонному жаргону, не система соотношений с французским
языком, не принцип отражений европейского мышления должны лежать в основе
литературного употребления, а глубокое знание церковно-книжного языка,
понимание «силы и красот» русского национального языка. Поэтому для
славянофилов обилие в славянском языке сложных слов, вроде присносущний,
благообразный,
лютонравный,
песнопение,
благоухание,
чадолюбие,
сладкоречие, всерадостный, всесильный, всещедрый и т.п. – лишнее
доказательство преимуществ славянского языка перед французским» («Язык
Пушкина»).
48
​
Манерность, жеманство нежного, перифрастического стиля карамзинистов
также были объектом осмеяния со стороны Шишкова. Вот наиболее
распространенный пример, извлеченный из его «Рассуждения»: «Наконец мы
думаем быть Оссиянами и Стернами, когда, рассуждая о играющем младенце,
вместо: как приятно смотреть на твою молодость! Говорим: коль наставительно
взирать на тебя в раскрывающейся весне твоей! Вместо: луна светит – бледная
геката отражает тусклыя отсветки. Вместо: окна заиндевели – свирепая
старица разрисовала стекла. Вместо: Машенька и Петруша, премилыя дети, тут
же с нами сидят и играют – Лолота и Фанфан, благороднейшая чета,
гармонируют нам; око далеко отличает простирающуюся по зеленому лугу
пыльную дорогу – многоездный тракт въ пыли являет контраст зрению; жалкая
старушка, у которой на лице написаны были уныние и горесть – трогательный
предмет,
унылозадумчивая
Физиогномия означала гипохондрию» и под.
(современники Шишкова и другие исследователи его работ считали, что эти
примеры - пародии, принадлежащие перу самого автора, но источник был найден –
«Утехи меланхолии» Александра Васильевича Обрезкова, литератора-графомана,
который не был карамзинистом и к «новому слогу» не имел никакого отношения.
Но Шишков лукавил, выдавая «перлы» Обрезкова за карамзинский стиль).
​
Следует отметить, что первая половина XIX века была наполнена борьбой
между «карамзинистами» и «шишковистами»: одни отстаивали пути европеизации
ЛЯ, другие – его славянизации. Но объективно все аргументы способствовали
укреплению и того, и другого в развивающемся ЛЯ. Однако вопрос о
соотношении книжных, разговорных и заимствованных средств в ЛЯ так и не
был решен.
А.С.ШИШКОВ И СЛАВЯНОФИЛЫ
(Из материалов моей статьи: Славянофилы и реализация их взглядов в процессе нормализации русского
литературного языка в начале XIX века / Л.П.Борисова // Материалы III Международной научной
конференции «Донецкие чтения 2018: образование, наука, инновации, культура и вызовы современности. –
Т.4. Филологические науки. Культура и искусство. Библиотечное дело. ( г.Донецк. 25 октября 2018 г.) – Д.:
Издательство ДонНУ, 2018. – С.77-80).
​ В истории русского литературного языка сохраняется большое количество
проблемных вопросов, решение которых считается невозможным из-за отсутствия
надёжной доказательной базы в виде письменных источников, которые могли бы
подтвердить характер отношений между языком-природой и языком-культурой,
т.е. характер языковой ситуации, сложившейся в Российском государстве до XVII
века. Однако и позднее представления специалистов о взаимоотношении живого
(разговорного) и книжного языка вызывали споры и приводили к долгим
дискуссиям по этому поводу. Первая половина XIX века в этом процессе не была
исключением: проблема «соразмерности и сообразности» разных языковых
средств, которые можно было бы признать нормативными в пределах
складывающегося единого национального литературного языка, продолжала
будоражить умы прогрессивной части русского общества, разделившегося
(условно говоря) на «архаистов» и «новаторов». Чисто лингвистические
проблемы были органично переплетены с острыми проблемами развития
общественной и литературной мысли не только этого, но и последующих
периодов.
49
Славянофильство – известное направление в жизни русского общества –
было связано с отстаиванием (в противоположность западничеству) самобытных,
«внеевропейских»
тенденций
в
истории
России. Многие определения,
касающиеся этого направления, носили условный характер и не раскрывали всей
сложности взглядов его представителей, которые сами называли свое учение
славяно-христианским, московским, истинно русским. Из тех, кто поднял «знамя
народного самосознания во всех областях жизни и духа», чаще всего называют
А.С. Хомякова, К.С. Аксакова, Ю.Ф. Самарина, братьев И.В. и П.В. Кириевских. Но
были и другие, близкие им по духу и по мировоззрению, представители русской
культуры, чьи имена не забыты в истории России до сих пор (М.П. Погодин,
С.П. Шевырев, Н.М. Языков, среди лингвистов – А.С. Шишков). Это были
«истинные сыны своей Церкви и своего народа, без двоедушия и лукавства».
В это же время на фоне революционных событий во Франции и
искреннего сочувствия Французской революции, под влиянием восторженного
отношения к Наполеону, а значит, и к французскому языку, другая, либерально
настроенная часть общества, восприняла Европу как источник, наполняющий
Россию прогрессивными, революционными идеями свободы и независимости.
Начавшийся еще в XVIII веке, процесс европеизации общественной жизни
получил новый импульс для дальнейшего активного развития и нашел отражение
в области литературы и языка. В этом контексте все писатели и культурные
деятели, не входившие в число сторонников «нового слога» и не поддерживавшие
главные идеи «карамзинистов», объявлялись ретроградами, староверами и
реакционерами, отставшими от жизни. Между представителями «нового» и
«старого слога» разгорелись жаркие дискуссии и споры. Критиковались и те, и
другие, однако сформировавшееся еще в то время впечатление об «архаистах» как
желающих переделать «русский язык на церковный» (по В.И.Далю) являлось
ошибочным.
В наше непростое время, когда (по мнению политологов)
либеральная доктрина во многом не совпадает с доктриной религиозной, такое
мнение должно быть изменено.
​ Негативные оценки взглядов славянофилов на развитие России, критика их
идей органического, неразрывного соединения любви к Отечеству Небесному и
Отечеству земному, которые должны были, по их мнению, лечь в основу
формирующегося русского национального языка, к сожалению, сохранились до
сих пор. Сегодня они требуют пересмотра и отказа от устоявшихся штампов.
Размышляя над этим, Ю.Тынянов еще в 1929 году утверждал, что по отношению к
«архаистам» в истории русской литературы была «учинена несправедливость», и
она
должна
быть
исправлена. Та
же
мысль
проводится
в
исследованиях А.М. Камчатнова, который, анализируя труды А.С. Шишкова, смог
увидеть в них и определенную философию, и оценить глубокую лингвистическую
интуицию, с которой тот подходил к вопросам нормализации русского
литературного языка первой половины XIX века. Как известно, представители
«нового слога» противопоставляли себя и свои теории представителям старой
книжной культуры, ориентированной на церковнославянский язык, который в
процессе разрушения диглоссии уже начал восприниматься как «чужой». Идеалом
же русской культуры высшего общества в это время оставался «французский
50
салон», французский язык, а русский язык использовался в ничтожном
количестве. Призывы «архаистов» сохранить народность как основу русской
культуры, их убедительные доказательства пагубности и вреда космополитизма
привели к одному: А.С. Шишков и его ближайшее окружение были несправедливо
объявлены староверами и реакционерами. На самом же деле отстаивание прав
церковнославянского языка как основы национального русского литературного
языка нового типа имело свои четкие идеологические основания, в том числе и в
связи с «эмансипацией народного духа от иноземного ига».
По мнению «архаистов», церковнославянский язык и русский язык
представляли собой одно целое, но русский разговорный язык рассматривался
ими как результат «порчи» словенского (т.е. – церковнославянского) языка.
Напомним, что до сих пор под церковнославянским языком мы понимаем
старославянский язык русской редакции или, как отмечал В.В.Виноградов,
«старославянский язык <…> со своеобразными и существенными
видоизменениями, с теми творческими наращениями, которые он получил на той
или иной народной почве», в том числе и русской. Это значит, что «архаисты»
были правы, поскольку русское начало всегда присутствовало в развивающемся
книжном языке с тех пор, когда восточные славяне получили возможность
развивать свою собственную письменность. Отказ от славянской основы, от
русского языкового начала в процессе становления и нормализации русского
литературного языка первой половины XIX века в пользу иностранного,
европейского выбора, по мнению А.С. Шишкова, демонстрировал «отказ к вере»,
прочная связь с которой сохранялась в текстах церковнославянского содержания.
Таким образом, славянофилы (с учетом их очевидных заблуждений и ошибок,
объясняемых разными причинами) были «истинными сынами своей Веры и своего
народа», патриотами Русского мира, его «духовной и нравственной школы».
Взгляды наиболее ярких представителей этого направления в области народного
самосознания должны быть внимательно изучены, а их оценка пересмотрена в
процессе духовно-нравственного и патриотического воспитания молодежи в период
новых испытаний и вызовов в общественной жизни не только России, но и всего
прогрессивного мира. По-новому, в тесной связи с вопросами современной
нормализации русского литературного языка должен излагаться материал по
характеристике «старого слога» в курсе истории русского литературного языка в
современных высших заведениях.
Опорный конспект по теме: «А.С.Пушкин как нормализатор русского
литературного языка (общая характеристика)».
​
В истории литературных языков у каждого народа есть одно «звездное имя»,
имя его создателя, знаменующего собой вершину культурного развития народа
(Данте, Шекспир, Гете и т.д.). В ИРЛЯ были две такие «вершины»: первая связана с
просветительской деятельностью Кирилла и Мефодия, вторая – с творчеством
А.С.Пушкина. Для лингвистов, историков языка эта связь очевидна. Как отмечает
Л.Г.Панин, «в каждом из данных случаев этот язык был: а) единым по своему
содержанию и б) цельным по своим исходным установкам; в) создавался он с
опорой на все существенные для данной культурно-языковой ситуации источники,
51
г) имел конкретного адресата и был авторитетным среди других языков»
[Л.Г.Панин. Пушкин и церковнославянский язык. http // www. prometeus. nsc. ru /
museum / texts / sibrush / panin. Ssi/ 27.05.2008 г.].
​
Единство и цельность старославянского языка (кирилло-мефодиевского
периода) определялись его назначением – это был язык Священного писания,
литургии, проповеди. Единство и цельность языка Пушкина также определялись
его назначением – стать языком литературы и далее литературным языком
христианского народа «зрелого возраста», автономной областью духовной культуры
русского государства. Язык старославянский создавался с опорой на все
существующие для данной культурно-языковой ситуации источники. Это были
славянские диалекты, греческий язык Нового Завета, греко-византийский
литературный язык в качестве структурного образца, арамейский язык,
древнееврейский язык Ветхого Завета в качестве основного фона и источника
художественно-изобразительной системы.
​
Язык А.С.Пушкина тоже явился синтезом, но только в рамках
культурно-языковой ситуации у русских, в России.​ ​
​
​
​
​
​
«Техника» создания этих двух языков была общей – опора на разные
языковые стихии.
Общим был адресат – славяне и русские, способные воспринять то новое, что
несли с собой эти языки. Непререкаемым был авторитет церковнославянского и
русского литературного языка. Первый стал равным с тремя языками,
признаваемыми христианскими богословами, – древнееврейским, древнегреческим
и латинским. Благодаря Пушкину русский литературный язык стал европейским и
мировым феноменом.
​
Оба языка давали духовные корни для дальнейшего развития славянской и
русской культуры, объединяя прошлое и настоящее.
А.С.Пушкина по праву называют основоположником РЛЯ, поскольку он
первым нашел формулу соотношения русского литературного и
церковнославянского языков в новых условиях. Это соотношение держалось
вплоть до 20-ых годов ХХ столетия.
До Пушкина господствовала «теория трех штилей» М.В.Ломоносова [по
этой теории, как известно, высокие понятия и предметы речи должны
описываться «высоким стилем», и этот стиль включал многое из
церковнославянской лексики и грамматики; обыкновенные понятия передавались
«средним штилем», а «низкий штиль» служил для использования в комедиях,
эпиграммах, дружеских письмах и т.д. Все средства языка были разделены и
обособлены друг от друга].
До Ломоносова все эти средства были хаотично смешаны («пестрота стиля»),
поэтому его теория была, с одной стороны, необходима, но, с другой, создавала
угрозу для резкого обособления церковнославянского и русского литературного
языков.
Поэтому то, что сделал Пушкин, оказалось важным не только для РЛ
языка, но и для церковнославянского.
Исторически система русской литературной речи складывалась из
церковнославянизмов, элементов разговорной речи и заимствований из других
европейских языков. Самый интенсивный период заимствований приходится на
Петровскую эпоху. Заслуга Пушкина состоит в том, что он понял
52
необходимость синтеза всех этих речевых стихий и блестяще осуществил этот
синтез. Но все это произошло не сразу.
А.С. Пушкин начинал как ученик Н.М. Карамзина и определенное время (до
20-ых годов XIX в.) придерживался тех же взглядов, что и его учитель, т.е. был
сторонником «европейской культуры художественного слова» (по В.В.
Виноградову). В 1815 году он написал одну из самых остроумных эпиграмм на
шишковистов:​
Угрюмых тройка есть певцов,
​
ШихмАтов, ШАховский, Шишков,
​
Уму есть тройка супостатов,
​
Шишков наш, Шаховский, Шихматов,
​
Но кто глупей из тройки злой?
​
Шишков, Шихматов, Шаховской.
Однако позднее (с 1818 г.) А.С. Пушкин отходит от карамзинистов и
вступает в борьбу с шаблонными перифразами, с беспредметными метафорами, с
бесконечным калькированием и т.п., то есть четко определяет свое отношение к
заимствованиям. Он выступает против чрезмерных заимствований, отстаивая
употребление всего необходимого в определенных случаях, при соблюдении
«чувства соразмерности и сообразности»: а) при отсутствии русских слов («Но
панталоны, фрак, жилет…Всех этих слов по-русски нет…»); б) в случае
необходимости заимствований в сфере отвлеченных рассуждений («нам нужны
французские образцы»).
Из письма Вяземскому: «Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизм.
Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык
(абстрактный, научный) находится у нас еще в диком состоянии. Дай Бог ему
когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного, точного языка прозы,
т.е. языка мысли)».
​
Отношение Пушкина к заимствованиям можно назвать умеренным, и в
этом его позиция отличается от позиции Карамзина.
●​ В 1825 году в письме к Вяземскому Пушкин создает весьма
благожелательный поэтический портрет Шишкова, избранного тогда
министром просвещения России:
Обдумав, наконец, намеренья благие,
Министра честнаго наш добрый Царь избрал, ​
Шишков уже наук правленье восприял.
Сей старец дорог нам. Он блещет средь народа
Священной памятью Двенадцатого года,
Один в толпе вельмож он русских муз любил.
Их незамеченных созвал, соединил.
От хлада наших дней спасал он лавр единый
Осиротевшего венца Екатерины.
​
​
​
Отношение А.С.Пушкина к собственнорусским языковым средствам.
Молодой Пушкин, следуя взглядам Карамзина на речь простолюдинов, редко
употреблял слова, которые по стилистической окраске, по стилистической оценке
того времени могли бы считаться низкими (хват, дитина и др.). Однако, начиная с
«Руслана и Людмилы», поэт отходит от карамзинских требований и проявляет
собственный голос:
53
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
Княжна с постели соскочила,
Дрожащий занесла кулак…
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила…
……………………………..
Молчи, пустая голова…
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду – не спущу.
В.В.Виноградов отмечал, что «Пушкин сбрасывает с себя салонные путы…и
с 20-ых годов начинает упорную борьбу с условными формами
литературно-салонного языка». Это возмущает его бывших единомышленников,
которые спешат обвинить поэта в невежестве, незнании русского языка, в неумении
слагать стихи. Например, современник Пушкина П. Кочиновский в журнале
«Вестник Европы» сравнивает поэта с гостем, который явился в армяке, в лаптях, с
бородою в благородное дворянское общество (собрание) и закричал зычным
голосом: «Здорово, ребята!». После выхода в свет «Руслана и Людмилы»
карамзинисты первые отметили, что поэтический язык Пушкина «простонароден и
груб». В отзыве Воейкова А.Ф., например, содержится немало яда в отношении
языка поэмы: «…заметим здесь маленькие погрешности против языка: «Считает
каждые мгновенья», - надлежало бы сказать мгновенье. «Вот под горой путем
широким широкий пересекся путь», - мы говорим зимний путь, летний путь; но
пересекаются широкая дорога другою дорогою, а не путем… «От ужаса зажмуря
очи», - славянское слово очи высоко для простонародного русского глагола
жмуриться. Лучше бы автору зажмурить глаза. «Всех удавлю вас бородою», Отвратительная картина! «Но все легки да слишком малы», - слово да низко» и
под.
В защиту Пушкина выступил сам Крылов, который написал такую
эпиграмму:​ ​
​
​
Напрасно говорят, что критика легка.
​
​
Я критику читал Руслана и Людмилы:
​
​
Хоть у меня довольно силы,
Но для меня она ужасно как тяжка!
​
Как известно, «простонародный и грубый язык» был основой творчества
Крылова, по этой причине критика в адрес пушкинского слога была для баснописца
более чем тяжелой.
В ответ на подобную критику Пушкин отвечал по-разному, но в
многочисленных статьях и письмах продолжал энергично отстаивать мысль о
том, что русский литературный язык должен опираться на разговорный язык
русского народа: «Разговорный язык русского народа достоин также
глубочайших исследований. Альфиери (один из создателей итальянского ЛЯ в XYIII
в.) изучал ЛЯ на флорентийском базаре. Не худо и нам иногда прислушиваться к
московским просфирням: они говорят удивительно чистым и правильным языком»
(«Опровержение на критику»).
​
Пушкин задается вопросом: может ли письменный язык совершенно подобен
быть разговорному? И отвечает: «Нет. Также, как и разговорный не может быть
совершенно
подобным
письменному…Письменный
язык
оживляется
поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться
54
от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разговорным –
значит, не знать языка» («Письмо к издателю»). Отступая от взглядов Карамзина,
Пушкин начинает полемизировать с ним в журнальных статьях, в обращениях к
молодым писателя и читателям.
​
Г.О.Винокур: «Если бы не эта кровная и прочная связь с русским народом,
его историей, культурой и психологией, то великий синтез литературного и
народного начал в русской речи, возникший в результате деятельности Пушкина и
его современников, никогда не был бы достигнут».
Отношение А.С.Пушкина к славянизмам: до 20-ых годов Пушкин очень
осторожно относился к книжному наследию и, разделяя взгляды Карамзина, считал
старый слог пройденным этапом в истории русского языка. В этот период он
отрицательно относится к деятельности Ломоносова, считая его слог
тяжеловесным. Однако постепенно он освобождается и от этой своей
ограниченности и вырабатывает свой взгляд на роль и функции славянизмов в
русском языке.​
​
​
​
​
​
​
​
Пушкин ценит в славянизмах «простоту, краткость, первобытную
свежесть и свободу от европейского жеманства»
​
Он признает церковнославянизмы необходимым элементом РЛЯ, и в этом
отношении его взгляды формально совпадают со взглядами Шишкова, хотя на
самом деле это не совсем так: Шишков считал, что церковнославянский и русский
языки – это один язык, его разные стилистические ветви. Пушкин же считал, что
это два близкородственных языка и использование старославянских по
происхождению языковых средств должно быть обоснованно. Как и Шишков,
литературный язык Пушкин называл славяно-русским, но понимал, что в XI веке
славенский и русский были разными языками и позднее стремился к их
сближению. Славянизмы у Пушкина становятся изобразительным средством, т.е.
получают особые художественные функции. Их использование может быть
мотивированно следующим образом:
- славянизмы соотносятся с церковно-библейской сферой, но эта сфера
может ассоциироваться с культурным, а не конфессиональным началом.
Славянизмы используются как средства создания торжественности; как языковые
средства гражданской риторики и лирической патетики:
Прошло сто лет и юный град​
Полнощных стран краса и диво​
Из тьмы лесов и топи блат​
Вознесся пышно, горделиво ​ ​
(«Медный всадник»)​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
Когда надеждой озаренный
От рабства пробудился мир,
И галл десницей разъяренной
Низвергнул ветхий свой кумир
Когда на площади мятежной
Во прахе царский труп лежал,
И день великий, неизбежный –
Свободы яркий день вставал…
​
(Наполеон, 1821 г.)
- славянизмы используются как средство создания исторического колорита
(«Песнь о вещем Олеге», «Борис Годунов», «Полтава», «Капитанская дочка»). Как
отмечает В.В.Виноградов, церковнославянизмы в творчестве Пушкина «вводят
слушателя и зрителя в стиль изображаемой эпохи. В этой плоскости
церковнославянский язык подвергается «архаизации» и стилизации под формы
55
летописного рассказа, с формами просторечия и «простонародного», иногда
народно-поэтического языка» (например,
такая книжная лексика и фразеология отмечается при характеристике и описании
«летописца» Пимена: исполнен долг, завещанный от Бога; младая кровь; смиряй
себя молитвой и постом; грешный свет; искушение; единый; Мужь праведный; да
ниспошлет господь любовь и мир и др.).
- славянизмы в сочетании с просторечием используются как средство
создания комического эффекта;​ ​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
(Ср. употребление глагола воскресать:
Дай Бог, чтоб милостию неба
…чтоб в Академии почтенной
Рассудок на Руси воскрес
и ​
воскресли главы ото сна.
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
Церковнославянский язык, по мнению Пушкина, мог стать специфическим
средством для понимания и истолкования современной ему действительности. И
поэт
расширяет границы применения этого средства, привлекая элементы
церковнославянского языка для характеристики предметов, явлений, характеров,
которые выходят за тематические рамки традиционного высокого стиля.
Оторванные от церковно-библейской почвы, элементы церковнославянского языка
становятся «очень подвижными, плавкими» и удачно сочетаются «с другим миром
символов и выражений» (В.В.Виноградов).
Оценивая гений Пушкина, академик В.В.Виноградов писал: «Он воскрешал
старинные выражения с ярким колоритом национальной характерности,
смешивал и сливал слова и обороты церковнославянского языка с живой русской
речью и на таком соединении создал поразительное разнообразие литературных
стилей и жанров».
​
Сочетание несочетаемых языковых элементов, по мнению карамзинистов,
стало конструктивным принципом романтической поэзии Пушкина, и это вызывало
неприятие ими многих его произведений.
И было в самом деле так.
​
​
​
Немой, недвижный перед нею,
​
​
​
Я совершенный был дурак
​
​
​
Со всей премудростью своею​ ​
​
​
​
(«Руслан и Людмила», 1820 г.)​ ​
​
​
Романтизм дал Пушкину опыт смелого соединения славянизмов и
просторечия, опыт национализации того и другого, в результате которой
славянизмы стали неотъемлемой частью русского языка, а просторечие –
столь же неотъемлемой частью русского литературного языка.
Соединяя в пределах одного текста славянизмы и русизмы, Пушкин
добивался наиболее точного выражения предмета и мысли о предмете. Этот
процесс «литературной ассимиляции церковнославянизмов» вызывал у
современников Пушкина больше всего недоумений и протестов (Хрестоматийный
пример: «Зима!...Крестьянин торжествуя на дровнях обновляет путь». Критик
М.Дмитриев: В первый раз, я думаю, дровни в завидном соседстве с торжеством.
Крестьянин торжествуя – выражение неверное». Однако мы понимаем, что при
таком соединении церковнославянизмы переосмысливаются и наполняются
«светским» содержанием:
56
​
​
​
Вот бегает дворовый мальчик,
​
​
​
В салазки жучку посадив,
​
​
​
Себя в коня преобразив («Евгений Онегин»)
​
​
​
……………………………………………..
​
​
​
Мальчишки разогнали псов,
​
​
​
Взяв барышню под свой покров (там же).​ ​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
​
Выводы:
Реформируя русский ЛЯ, Пушкин пошел по пути синтеза исторически
данных языковых стихий, по пути соединения всех, даже противоречивших в
истории культуры и литературы направлений и стилей. Грамматической основой
этого синтеза был народный язык, поэтому принцип народности является
важнейшим в пушкинской реформе ЛЯ (в этом поэт был солидарен с
Ломоносовым, Державиным, Крыловым), но при этом А.С.Пушкин находит
новые принципы употребления языка. Эти новые принципы языкового
употребления позволяют говорить о том, что Пушкин провел границу между
современным русским ЛЯ и предыдущими этапами его исторического развития,
сознательно ввел в употребление принцип художественности («Истинный вкус
состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в
чувстве соразмерности и сообразности»). Чувство соразмерности и сообразности
относятся не к отдельным элементам языка, но к их соединению в одно и
качественно новое целое. Это свойства литературного произведения как
целостного единства. После пушкинской реформы ЛЯ начинается развитие
функциональных стилей РЛЯ, а РЛЯ приобретает национальный характер.
Трудами Пушкина был разграничен язык поэзии и прозы. Он проявил себя и
как реформатор русского синтаксиса, но, в отличие от Карамзина, боролся за
упрощение синтаксиса, за избавление его от излишней красивости, считая, что язык
прозы должен быть ясным и простым.