Основы лингвистики речи: учебное пособие для журналистов

Московский
Московский государственный
университет имени М.В. Ломоносова
Факультет журналистики
Г.Я. Солганик
основы
лингвистики
речи
Допущено УМО пo классическому
университетскому образованию в
качестве учебного пособия для
студентов высших учебных заведений,
обучающихся пo направлению 030600
«Журналистика» и специальности
030601 «Журналистика»
Издательство Московского
Университета
2010
�010
УДК 801
ББК 81
C60
Солганик Г. Я.
C60 Основы лингвистики речи: Учебное пособие. - М.: Издательство Московского университета, 2010. — 128 с.
ISBN 978-5-211- 05824-8
Работа излагает основы новой отрасли языкознания, новой научной
дисциплины — лингвистики речи. Определяются ее предмет, методы
исследования, цели и задачи, перспективы изучения. Речь рассматривается (в теоретическом и практическом плане) как относительно
самостоятельная область, сторона единого комплекса, феномена “язык —
речь”. Подробно исследуются компоненты процесса речевой деятельности (порождения речи): адресат (производитель речи) — речь (код,
сообщение) — адресат. Показаны специфика речи, закономерности ее
развития и функционирования, значение лингвистики речи для функциональной и практической стилистики, культуры речи, риторики, общего языкознания и современных научных направлений, таких, как
прагмалингвистика, антропоцентрическая лингвистика, социолингвистика, когнитивная лингвистика и др.
Работа предназначена для широкого круга читателей — студентов,
аспирантов, преподавателей факультетов и отделений журналистики,
филологических факультетов, а также для всех, кто интересуется русским словом, вопросами его чистоты и выразительности.
УДК 801
ББК 81
ISBN 978-5-211-05824-8
© Cолганик Г. Я., 2010
© Издательство Московского
университета, 2010
ПРЕДИСЛОВИЕ
Со времен Ф. де Соссюра термин «речь» получил широкое
распространение. Однако в понимании и трактовке этого понятия среди исследователей нет единства. Существует немало попыток теоретического раскрытия феномена речи. Многие из них
весьма убедительны, содержательны. Но когда мы обращаемся к
практике, к языковой реальности, к конкретным текстам, возникает немало трудностей, вопросов. Например: что в том или ином
тексте от речи, а что от языка? Как происходит процесс производства речи? Каковы ее единицы?
Если мы признаем дихотомию «язык – речь», то ответы на
эти вопросы необходимы. Необходимы ответы и на более широкие вопросы, например: является ли речь самостоятельным (или
относительно самостоятельным) объектом лингвистики? Если да,
то каковы методы анализа речи в отличие от анализа языка? Что
составляет содержание этой новой отрасли, которую можно назвать лингвистикой речи?
В предлагаемой работе содержится попытка дать ответы на
эти и многие другие вопросы. Изучение речи – главный предмет
современной лингвистики, и оно знаменует поворот от исследования языка как системы к изучению языка в его отношении к
миру, к обществу, к человеку, от микролингвистики к макролингвистике. А это непосредственно связано с исследованием речи.
Новейшие направления лингвистики, такие, как социо-, психо-,
прагмалингвистика, лингвистика, лингвистика текста, когнитивная лингвистика, стимулированы в конечном счете изучением
речи. И такое изучение расширяет, обогащает понимание языка: мы постигаем не только устройство языковой системы, но и
функционирование языка, лежащего в основе речи, его неограниченные возможности в воздействии на культуру, политику,
идеологию – на всю духовную сферу.
Изучение речи важно и в том отношении, что оно включает в
себя человека. Язык как система обходится без человека, хотя и
существует для него, для общения. И только в речи человек осуществляет себя как ее творец, производитель, как главное ее звено. Речь невозможна без человека говорящего не только содержательно, но и формально, конструктивно. Любое высказывание исходит от я, подразумевает я. Именно речь воплощает всю полноту
< 3 >
мыслей и чувств человека, что непосредственно выражается в ее
структуре.
Таким образом, в данной работе излагаются основы лингвистики речи. Во введении обосновывается предмет этой научной
дисциплины. Далее последовательно рассматриваются компоненты схемы производства речи: производитель речи – главное
звено и средство ее формирования; речь – ее единицы и их формирование, модальность как семантическая основа речи, ее синтаксическая и семантическая структура; адресат – главная цель
производства речи.
Глава 1.
Я ЗЫК – РЕЧЬ
Примерно со времен Ф. де Соссюра вместо единого предмета исследования лингвистика выдвигает два объекта – язык и речь.
Однако эта прочно укоренившаяся в языкознании дихотомия, несмотря на огромное количество работ, посвященных данной проблеме, продолжает носить во многом теоретический характер.
Определяя в теории по-разному соотношение языка и речи: как
социальное и индивидуальное (Ф. де Соссюр), как код и сообщение (А. Мартине) и т. д., в разных направлениях лингвистики на
практике продолжали изучать все же язык. Речь же как объект
лингвистического изучения остается до настоящего времени мало
исследованной. Не разработаны методы ее изучения, не очерчен
достаточно четко круг относящихся к этой области проблем.
Трудности изучения речи связаны как с объективными причинами (сюда следует отнести такие ее черты, как конкретность, индивидуальность, непостоянство, делающие речь в известной мере
ускользающим, эфемерным объектом анализа), так и с субъективными факторами – неточными исходными посылками. Дело
в том, что в большинстве случаев к изучению речи шли от языка, в
речи отыскивались единицы, соотносительные с языковыми, например: фонема – звук, лексема – слово, предложение – высказывание. В результате оказывалось, что общее в речи – это язык.
Речь же выступала в виде «сверхъязыкового остатка» (А. Гардинер). Таким образом, исследование проблемы «язык – речь» образовывало порочный круг: двигаясь в исследовании от языка,
обнаруживали в ней не что иное, как язык. При таком подходе
необходимость в дихотомии «язык – речь» исключается. Если
сущность речи составляет язык, а речь лишена самостоятельного
существования, то понятие речи оказывается избыточным.
Вопрос о выделении двух самостоятельных объектов лингвистики или двух сторон единого целого не следует сводить и к во-
< 5 >
просу о единстве объекта языкознания, как это делает, например,
Т. С. Шарадзенидзе, полагая, что «использование терминов язык и
речь оправдано в том случае, если они обозначают два различных
объекта»1. Будем ли мы рассматривать язык и речь как две стороны единого целого или как различные объекты, подход к их изучению в принципе не меняется. И в том и другом случае необходимо
выделение изучаемой стороны или объекта. Подобно тому, как
выделение разных уровней языка не ведет к нарушению целостности языка, выделение в качестве различных объектов языка и
речи также не подрывает тезиса об их диалектическом единстве.
Напротив, именно разъединение различных сторон единого целого с углубленным анализом их – наиболее действенный путь к
последующему синтезу этих сторон.
Таким образом, если мы хотим изучать речь как самостоятельный объект лингвистики, следует обратиться к речи как к таковой и попытаться найти в ней общее, сущностное, не связанное
с языком, присущее только речи. Другими словами, необходимо
показать, что речь, в отличие от языка, имеет свои особые, сущностные характеристики.
Уровень и характер исследований речи определяется во многом состоянием и эволюцией мировой лингвистики, которая в последние десятилетия направляется в сторону экстенсивного развития. Наблюдается решительный поворот от изучения языка как
замкнутой системы к исследованию языка в его многочисленных
связях и функциях (язык и мышление, язык и общество, язык и
культура, политика, идеология, религия). Об этом убедительно
свидетельствует формирование многочисленных комплексных
дисциплин (лингвокультурология, социо-, психо-, прагмалингвистика и др.). Исследование связей и функций языка призвано
углубить его понимание, так как любая система получает более
полную характеристику при выяснении выполняемых ею многообразных функций. При этом движение языка в смежные области, кажущееся удалением от предмета исследования, парадоксальным образом приближает к языку, позволяя охарактеризовать его с разных сторон, выявить новые его качества.
Новый период в развитии языкознания можно также охарактеризовать как эпоху макролингвистики. Язык на современном
1
Шарадзенидзе Т. С. Проблема взаимоотношения языка и речи. –
Тбилиси, 1971. – С. 36.
< 6 >
этапе рассматривается как целостная структура в его отношении к
различным сферам социальной, материальной и духовной жизни.
Таким образом, изучение речи имеет исключительно важное
значение. Однако возникает трудный вопрос о степени самостоятельности речи в едином феномене «язык – речь», о возможности выделения речи как самостоятельного объекта исследования
и соответственно научной дисциплины «Лингвистика речи».
Полная картина изучения языка складывается из двух фундаментальных аспектов: 1) устройство, сущность языка и 2) функционирование языка. До сих пор в языкознании уделялось преимущественное внимание первому аспекту. Японский лингвист
Нисио Минору пишет: «Предшествующее языкознание не пыталось исследовать язык в том виде, в каком он существует. При
этом старалось исследовать сущность языка и путем анализа вывить его структуру. <…> Однако нужно изучать функции живого,
действующего языка»2.
Изучать язык в том виде, в каком он существует («живой, действующий»), означает исследовать функционирование языка –
естественную, реальную форму его существования, т. е. речь.
Что же делает речь самостоятельным объектом изучения, каковы особенности речи, принадлежащие только ей?
Обратимся к анализу речевых актов – единиц, из которых
состоит любая речь, т. е. отрезков речи, высказываний. Начнем
с самых элементарных: Идет дождь; Дай воды; Волга впадает в
Каспийское море.
Эти высказывания различны по смыслу, содержанию, грамматическому строению. Единственное, что их объединяет, это
определенное отношение к говорящему лицу, к я. Так, высказывание Идет дождь означает: «я (говорящий, пишущий) утверждаю (говорю, заявляю), что сейчас идет дождь». Высказывание
Дай воды означает непосредственное обращение говорящего к
слушающему (собеседнику) с просьбой (приказом, побуждением) дать, принести ему (говорящему) воды. Третье высказывание
содержит определенную информацию, которая может быть выражена говорящим.
В любом высказывании более или менее явно, открыто обязательно присутствует или подразумевается говорящий (я). И вы2
Минору Нисио. Язык японцев. Языкознание в Японии. – М., 1983. –
С. 97.
< 7 >
сказывание воспринимается как осмысленное не только потому,
что компоненты его имеют грамматическую форму, но и благодаря тому, что оно соотносится с говорящим, выражает его речевое намерение. Так, ответом на наш вопрос могут быть не слова,
а какой-либо жест, например пожатие плечами или покачивание
головой. И такой жест тоже воспринимается как высказывание
только потому, что принадлежит участнику речевого акта. И как
жест нельзя представить себе в отрыве от человека, так и высказывание невозможно без говорящего.
Таким образом, языковые (и неязыковые) средства становятся
речью лишь тогда, когда происходит их соединение с говорящим
лицом, с я, т. е. в речевом акте. Именно структура речевого акта
определяет общее, речевое в самых разнообразных высказываниях. Речевой акт «вмещает» в себя все произнесенные и еще не произнесенные (потенциальные) высказывания. Его структура, схема:
«я (говорящий) сообщаю нечто тебе (слушателю) о нем (предмете,
лице, событии и т. д.)». Это универсальный, всеобщий характер
речевого акта, и он получает отражение в любом высказывании.
Среди трех компонентов, сторон речевого акта (говорящий –
слушающий – передаваемая информация) определяющее значение имеет первый – говорящий, производитель речи. Без него
вообще невозможна речь, невозможно общение. Производство
же речи (высказываний) осуществляется благодаря соединению
какой-либо информации с я говорящего. Для того чтобы слово
вне речи стало высказыванием, речью, необходимо поставить его
в определенное отношение к я.
Сравним Читать (слово в словаре) и Читать! В первом случае
нет связи с говорящим, поэтому нет и высказывания. Во втором
случае перед нами высказывание: говорящий выражает приказ,
информация тесно соединяется с я.
Я – это изначальный центр любого высказывания, его основа
даже тогда, когда я открыто не выражено. Далеко не случайно то,
что лингвистика не знает ни одного языка, в котором отсутствовали бы личные местоимения.
Итак, важнейшее качество речи, вытекающее из сущности
речевого акта, можно определить как персонализованность (эгоцентричность).
Второй компонент речевого акта – слушатель (ты), адресат. Я
и ты взаимообусловлены. Я могу употребить я только по отношению к кому-нибудь, кто в моем обращении предстанет как ты.
< 8 >
Ты – это объект и цель высказывания, но не его производитель. Высказывание обращено к ты, существует для адресата, но
он не участвует активно в речевом акте. Он пассивная, воспринимающая сторона, обязательный, хотя и нередко потенциальный
его участник. Даже тогда, когда речь формально строится от 2-го
лица (Ты идешь по берегу моря. Ты видишь валуны, водоросли) или
обращена непосредственно к собеседнику (Дай воды), все равно
она принадлежит я, исходит от я. Этим определяется косвенная,
но важная роль адресата (слушающего) в речевом акте, в высказывании. Ведь речь всегда обращена к кому-то, рассчитана на реакцию слушающего, побуждение его к определенным поступкам
и т. д. В этом заключаются главный смысл и цель речи.
Итак, важная особенность речи, непосредственно связанная
с адресатом речевого акта, – это адресованность речи. … «Говорить <…> это значит “говорить и понимать”, выражать нечто так,
чтобы другой понял <…>. Отсюда следует также, что понятое слушающим (в той мере, в какой оно понятно) усваивается, становится “языком” (языковыми навыками) и может использоваться как
модель для последующих актов речи: слушающий не только понимает то, что ему говорит говорящий, но и замечает также, как
именно он говорит это»3.
Речь не существует сама по себе, ради самой себя. Речь существует для слушающего, для того, чтобы передать, сообщить ему,
что думает, чувствует, хочет говорящий. Роль адресата не менее
важна, чем роль производителя речи. Без я невозможна, без ты
речь обессмысливается и тоже фактически перестает существовать. В этом случае нарушается коммуникативная природа речи,
существующей прежде всего как средство общения.
Позиции адресата и производителя речи обусловливают и другие важные качества речи. Если с позицией я связана индивидуальность, субъективность речи (говорящий стремится выразить
особенности своего восприятия), то с позицией ты связаны тенденции к стабильности, постоянству речевой формы, к использованию речевых средств, общих для говорящего и слушающего.
Индивидуальность речи – третье важнейшее ее качество.
Стремление к индивидуализации речи – глубинная потребность
общества и отдельного человека. «Пока существует человечество,
3
Косериу Э. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. – М. – 1963. – Вып. 3. – С. 186.
< 9 >
будет жить и мир явлений и чувств, которые остаются не выраженными в слове, если верное слово не найдено»4.
Речь – это всегда нечто новое. Язык приспосабливается к потребностям говорящих. Языковая деятельность состоит прежде
всего в том, чтобы говорить и понимать новое с помощью определенного языка. «Все языковые инновации обязательно индивидуальны, однако те инновации, которые принимаются и распространяются, соответствуют межиндивидуальным потребностям
выражения. Верно, что языковое творчество чаще всего “анонимно”, но оно не “безлично” и не “коллективно”, точно так же, как
дети неизвестных отцов не являются, разумеется, детьми какоголибо коллективного существа»5.
Однако индивидуальность речи подразумевает не только своеобразие, субъективность, уникальность, но и типизацию, которая становится конститутивной чертой речи. Типизированность – четвертое
важнейшее качество речи, тесно связанное с индивидуальностью.
Почему язык не изменяется полностью, почему говорящий
не изобретает средства выражения всякий раз заново? Э. Косериу так отвечает на сформулированные им вопросы: «Это невозможно понять, не уяснив себе того, что историчность человека
совпадает с историчностью речевой деятельности. Говорящий не
употребляет особую технику, а использует ту систему, которую
предлагает коллектив, и, более того, ту реализацию этой системы,
которая соответствует традиционной норме, потому что именно такова его собственная традиция». И далее в сноске цитирует
G. Gentile: «Конечно, вместо “столик” я бы мог сказать “перо”. Абстрактно говоря, да, но конкретно – нет. Ибо я, говорящий, имею за
своей спиной историю; она вокруг меня, точнее, она внутри меня, и
я сам есть эта история. Точно так же обстоит дело с тем, что я говорю, и поэтому я должен сказать “столик”, а не иначе». «Таким образом, речь, не теряя индивидуальной свободы выражения и смысловой целенаправленности, обязательно реализуется в определенных
исторических рамках, которые суть не что иное, как язык»6.
Коммуникация осуществляется успешно прежде всего благодаря тому, что у говорящего и адресата есть не только фонд об4
Манн Т. Воспитание чувства словом // Собр. соч. : в 10 т. – М.. –
Т. 9. – С. 481.
5
Косериу Э. Указ. соч. – С. 245–246.
6
Там же. – С. 184–185.
< 10 >
щих знаний и представлений о некотором фрагменте действительности, но и общий фонд выражений. Речь функционирует в
коллективе и следует его традициям. Поэтому мера индивидуальности, во всяком случае для многих видов речи, довольно низка.
И главная тенденция заключается в типизации речевых явлений
для отражения тех или иных фрагментов действительности, для
выполнения тех или иных функций. Именно слабая типизация
речи подразумевается в нередких сетованиях писателей, поэтов
на неразработанность языка, например: «…Но ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись: метафизического
языка у нас вовсе не существует; проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать
обороты слов для изъяснения понятий самых обыкновенных; и
леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы давно уже готовы и всем известны»7.
Выразить в речи уникальное, новое, нетипичное довольно
трудно. Однако такая цель ставится далеко не всегда. Очень часто
возникает необходимость в выражении повторяющихся ситуаций, явлений, мыслей. Именно в этих случаях и нужны типизированные элементы. Речь не только индивидуальна, но и социальна
по своей природе, как и язык.
Индивидуальность служит важным стимулом ее развития. Но
не меньшее, если не большее значение имеет некоторое единство
речевых оборотов для коллектива говорящих. Отсюда и вытекает
тенденция к типизации.
В каждом виде речи есть компоненты общие, традиционные для
относящихся сюда текстов и компоненты, излагающие новую мысль,
новую информацию, которые не могут быть оформлены стандартно. Типизация охватывает прежде всего сферы речи, отражающие
общие, регулярные, частотные, повторяющиеся ситуации.
Таким образом, речь в идеале должна содержать в себе типизированные элементы, относящиеся к самым разнообразным
сферам жизни. Если брать аспект развития, формирования речи,
то главная ее тенденция – тенденция к типизации, которой противостоит тенденция к индивидуализации, уникальности. Взаимодействие этих тенденций и определяет характер функционирова7
Пушкин А. С. О причинах, замедливших ход нашей словесности (из
чернового наброска) // Полн. собр. соч. : в 16 т. – М., 1937–1949. –
Т. 11. – С. 21.
< 11 >
ния, развития, форму речи, движущейся между двумя полюсами:
уникальное, индивидуальное – общее, массовое. Однако главной
в этом процессе является тенденция к типизации, унификации.
Обратимся к конкретному тексту и попытаемся выяснить, что
представляет собой речь в реальности. Какие отрезки ее типизированы, какие индивидуальны? Что в ней от языка и что непосредственно речевого? Рассмотрим начало рассказа Ф. Искандера «Люди и гусеницы»:
«Молодой инженер, стоя под одним из платанов, росших
вдоль шоссейной дороги, дожидался автобуса, чтобы поехать в
свою контору. С утра стояла подоблачная духота. Дышать было
трудно. Море замерло.
Молодой инженер был высоким, крепким, интересным мужчиной. Ему было тридцать лет, он был удачлив, и, казалось, есть
все основания радоваться и радоваться жизни».
Можно ли сказать, что в этом отрывке от языка и что от речи?
По-видимому, вопрос не совсем корректен. Как в теории разделение на язык и речь относительно, не абсолютно, так и в реальном
тексте в каждой единице, в каждом отрезке проявляются и язык,
и речь. Например, молодой инженер – словосочетание, построенное по модели «существительное + согласованное с ним прилагательное» – единица языка. Но это и единица речи, потому что наполнение модели индивидуально для данного текста, конкретно.
Точно так же можно проанализировать и другие отрезки.
Обращает на себя внимание оборот подоблачная духота – несколько необычный, но точный и яркий, воплощающий индивидуальность речи. Разумеется, эта черта проявляется не только в
необычных, оригинальных оборотах, но и прежде всего в особой,
свойственной данному автору комбинации единиц, которые могут и не блистать оригинальностью, быть вполне обычными, однако, будучи объединены в одном фрагменте, поставлены рядом,
производят впечатление индивидуальной художественной речи.
Так, нетрудно заметить, что в цитируемом рассказе предложения
к концу первого абзаца становятся все короче, и это очень точно
передает атмосферу духоты, зноя, когда даже дышать трудно, и
длинные фразы неуместны.
Итак, текст состоит из единиц, которые воплощают в себе и
язык, и речь. Как же происходит превращение языковой единицы в речевую? Каков статус речевой единицы и речи в целом? Каковы виды речевых единиц?
< 12 >
Главное, что превращает языковую единицу в речевую, – это
лексическое наполнение, реализующее потенции языковой модели. Например, словосочетание зеленый куст построено по модели
«существительное + согласованное с ним прилагательное». Эта
модель имеет теоретически бесконечное (ограниченное лишь законами сочетаемости) количество вариантов лексического наполнения (n). Любое наполнение модели – это выбор из n вариантов.
Модель открывает многообразные возможности ее заполнения, но реализуется лишь одна. Происходит слияние, соединение
языковой формы и содержания (лексического наполнения). И таким образом появляется единица, в которой языковое начало уходит вглубь, а на поверхности остается лексическое наполнение.
Выбор последнего, зависящий от многих факторов, и есть производство речевой единицы.
Заполненная модель ограничивает, точнее, исчерпывает варианты заполнения, сводя их к единственному. Этот единственный
вариант становится представителем всего множества вариантов
лексического наполнения, а также языковой модели.
Речь стремится к идиоматизации своих звеньев, т. е. к превращению их в готовые, воспроизводимые средства выражения. Она
стремится закрепить выбранное лексическое наполнение модели, типизировать его (приспособить к употреблению во многих
аналогичных случаях). Тенденция к ограничению количества речевых единиц для той или иной ситуации, наименования предмета и т. п. связана, по-видимому, с ограниченными возможностями
оперативной памяти человека.
Сравним обороты зеленый куст и зеленые насаждения. Словосочетание зеленый куст, употребленное в каком-либо тексте,
дает точное, расчлененное наименование явления и в этом смысле незаменимо. Вырванное же из контекста, оно теряет семантические связи, присущие ему в тексте, и оказывается несамостоятельным, изолированным в смысловом отношении.
Выражение зеленые насаждения не нуждается в раскрытии
своего значения в контексте, имеет точно определенное значение
(«посаженные деревья, растения») и может быть употреблено в любом тексте. Оно самодостаточно в отличие от выражения зеленый
куст. Если последнее закреплено за текстом, в котором оно употреблено, то первое (зеленые насаждения) не имеет закрепленности,
не зависит от текста. Это воспроизводимый, готовый оборот речи.
Словосочетание зеленый куст производимо, потому что в зависи-
< 13 >
мости от экстралингвистических причин (ситуации) мы выбираем
и существительное (куст, забор, мост и т. п.), и прилагательное (зеленый, молодой и т. п.). Выражение же зеленые насаждения воспроизводимо, так как регулярно используется для наименования соответствующего явления в качестве целостной единицы. В выражениях типа зеленый куст связь между словами подвижна, опирается
на ситуацию (например, зеленый куст среди желтых). В оборотах
типа зеленые насаждения связь между словами настолько тесна,
что выражение воспринимается как единое, нерасчлененное.
Таким образом, необходимо выделять в речи два типа единиц –
типизированные (зеленые насаждения) и нетипизированные (зеленый куст). Назовем первые «речевыми оборотами», а вторые
«речевыми сочетаниями».
В любой речи есть место для речевых оборотов (стандартов,
стереотипов) и речевых сочетаний (манифестирующих индивидуальное начало). Они отражают две сферы речи, создаваемые
приложение языка, с одной стороны, к новой действительности,
а с другой – к повторяющимся однотипным ситуациям. В первом случае это речевые сочетания, во втором – речевые обороты. Комбинация тех и других определяет общий характер речи,
при этом спектр вариантов очень широк – от высокотипизированных текстов, жанров до слаботипизированных, стремящихся
к речевой новизне, индивидуальности. Степень стандартизованности – один из важнейших признаков текста. Мера стандартизованности конкретного текста зависит от стиля, жанра, замысла, языковой компетентности пишущего (говорящего). Однако в
любой речи присутствуют речевые обороты, ибо составляют ее
сущность, специфику. Без речевых оборотов нельзя говорить и о
речи. Они являются основой, опорой, тем известным, от чего речь
отталкивается. Из чего исходит. При отсутствии речевых оборотов речь оказалась бы трудновоспринимаемой.
Речевые обороты не следует воспринимать как штампы. Они
выполняют важные творческие функции: 1) служат строительным материалом речи как в высказывании, так и в целом тексте;
2) выполняют многообразные экспрессивно-смысловые функции
(подчеркивание тех или иных сторон мысли, их выделение и т. п.);
3) выполняют эстетические, стилевые функции. Многие речевые
обороты становятся приметой стиля, эпохи, направления.
«Для классиков, как Гете и Пушкин, – пишет С. Аверинцев, –
готовое слово, т. е. риторическая формула, не становясь предме-
< 14 >
том систематической агрессии, как у Гейне и русских шестидесятников, остается законным инструментом творчества, но смена этих инструментов небывало свободна. Готовое слово у них
обоих – объект игровой манипуляции, свободной, однако достаточно серьезной; и серьезность, и игра в некотором смысле невинны. Готовое слово берется в руки, но, так сказать, к рукам не
прилипает. Авторское отношение к нему конструктивно, однако
дистанцированно, всегда остается право стремительно отходить
от одного регистра к другому. Примеров можно найти сколько
угодно много у обоих поэтов»8.
Таким образом, развитие речи протекает между двумя полюсами, определяется двумя тенденциями: 1) тенденцией к формированию готовых, воспроизводимых выражений и 2) прямо противоположной тенденцией к индивидуальности, уникальности.
Общая картина речеобразования пестра, сложна. Однако главная тенденция не вызывает сомнений: речевая цепь стремится к
идиоматизации, к заполнению ее звеньев воспроизводимыми,
готовыми элементами. Разумеется, эта тенденция эффективна до
тех пор, пока воспроизводимые элементы отражают фрагменты
частотных, типичных, массовидных ситуаций, и становится неэффективной в тех видах литературы, где необходимы речевые
средства уникального назначения. В таких видах литературы речевые обороты воспринимаются обычно как штампы. Действием
противонаправленных тенденций к типизации и уникальности
определяется многообразие стилей, жанров, направлений – от
стандартно регламентирующих до эстетически индивидуальных.
В теоретическом плане язык и речь представляют собой две тесно, диалектически взаимосвязанные стороны единого феномена.
Они так же неразъединимы, как звук и значение. Однако при всей
тесной взаимосвязанности языка и речи есть несомненные основания говорить об относительной самостоятельности речи. Язык
дан в речи, но речь не дана в языке. Строясь по законам языка, речь
обнаруживает и собственные принципы, закономерности организации. Язык диктует лишь программу построения, конкретная же
организация речи осуществляется по законам речепроизводства.
Таким образом, есть все основания выделять в качестве самостоятельной отрасли языкознания лингвистику речи. Ее предмет –
8
Аверинцев С. Гете и Пушкин // Новый мир. – 1989. – № 6. –
С. 196.
< 15 >
изучение закономерностей организации (построения) речи, ее
лингвистической сущности и особенностей, ее единиц, типов
и видов. Иначе говоря, эта научная дисциплина изучает речь во
всей ее сложности и многогранности, во взаимоотношениях со
всеми сферами ее бытования, с многообразными экстралингвистическими факторами.
Для характеристики речи логично и естественно обратиться к
схеме ее производства: производитель речи (адресант) – речь –
адресат. Каждый компонент схемы играет важную роль в организации речи, в создании ее специфики. Поэтому полная характеристика речи предполагает исследование всех ее компонентов,
чему будут посвящены последующие главы работы.
Наряду с понятиями «язык», «речь» в современной лингвистической литературе используются и такие, как «текст», «дискурс».
Термин «текст» синонимичен речи, если последнюю понимать в
узком смысле – как совокупность речевых произведений. Текст,
характеризующийся в частности связностью и цельностью, также
можно рассматривать как речевое произведение. Однако полностью эти понятия не совпадают. Текст необязательно образует
речевое произведение. Текстом может быть и отдельное высказывание, и крупное произведение, и совокупность текстов (ср.
термины «микротекст», «макротекст», «гипертекст» и др.). Тем не
менее между речью и текстом больше сходства, чем различий, как
соответственно между лингвистикой текста и лингвистикой речи.
Что касается дискурса, то он тоже близок к речи, однако имеет более широкое наполнение: это связная речь в совокупности
с нелингвистическими обстоятельствами ее протекания, во взаимосвязи с жизнью, с говорящим – производителем речи. Термин
«дискурс» подразумевает речевое общение как социальное взаимодействие. В нем подчеркивается процессуальность речевых
функций. При этом текст является только частью, результатом
этого процесса. Дискурс сопоставим с речевой деятельностью.
Термин «дискурс» распространен в зарубежной лингвистике и
для отечественной традиции не очень характерен. Не случайно он
отсутствует в «Словаре лингвистических терминов» О. С. Ахмановой. В трудах российских языковедов он начал использоваться
лишь в последние годы. В данной работе мы отдаем предпочтение
терминам «речь» и «текст». Дискурс предполагает особые методы
анализа и логику изложения.
Глава 2.
П РОИЗВОДИТЕЛЬ РЕЧИ ( АДРЕСАНТ ).
А ВТОР КАК СТИЛЕОБРАЗУЮЩАЯ
КАТЕГОРИЯ ТЕКСТА
Казалось бы, и без комментариев ясно, что автор, создающий
текст, определяет все его черты, в том числе и стиль. Однако возникают важные вопросы: какие именно черты авторской личности оказывают воздействие на стилистический облик текста? Каков механизм взаимосвязи, взаимодействия авторской личности
и стилевых качеств текста? Достаточно поставить эти вопросы,
чтобы обнаружился сложный, многомерный характер понятия
«автор». Речь идет не о несомненно важных личностных чертах
(талант, темперамент, эрудиция и др.), но прежде всего о родовом
понятии «автор», характеризующем всех (или многих) создателей, творцов текстов.
В качестве общей характеристики, общих черт следует выделить те функциональные и сущностные особенности, которые составляют необходимую, неотъемлемую принадлежность понятия,
категории «автор». Важно раскрыть природу и структуру этой категории, т. е. выделить идеологические, социальные, стилевые и
другие черты производителя речи, во многом определяющие качества этой речи.
Применительно к художественной речи эта проблематика разрабатывалась акад. В. В. Виноградовым, который ввел в научный
оборот широко употребительный теперь термин «образ автора».
«В композиции целого произведения динамически развертывающееся содержание, во множестве образов отражающее многообразие действительности, раскрывается в смене и чередовании
разных функционально-речевых стилей, разных форм и типов
речи, в своей совокупности создающих целостный и внутренне
единый “образ автора”. Именно в своеобразии речевой структу-
< 17 >
ры образа автора глубже и ярче всего выражается стилистическое единство целого произведения»1.
Для художественной литературы, в которой несовпадение
производителя речи и ее субъекта можно считать законом, этот
термин вполне уместен2.
Иное положение в публицистике. Здесь важен не образ автора,
а сам автор как личность – его взгляды, устремления, общественная позиция, в известной мере, личные качества. Если в художественной литературе лицо, от которого ведется повествование,
и личность писателя, лирический герой и автор принципиально
неотождествимы, то в публицистике автор, каким он предстает в
произведении, это подлинная, конкретная личность. Между ним
и текстом нет посредствующих звеньев. Поэтому применительно
к публицистике представляется рациональным предпочесть термин «автор».
Разумеется, и в публицистике нет полного совпадения личности автора и его языкового выражения в тексте. Но здесь причины
этого явления иные, объясняемые природой категории автора (о
чем подробнее ниже). Принципиальным же остается главное положение: производитель речи и ее субъект – одно и то же лицо.
Близок к развиваемому здесь пониманию категории автора получивший широкое распространение термин «языковая
1
Виноградов В. В. Язык художественного произведения // Виноградов В. В. Проблемы русской стилистики.– М., 1981. – С. 296.
2
Однако интересна критика этого термина М. М. Бахтиным: «Абсолютно отождествить себя, свое “я” с тем “я”, о котором я рассказываю,
так же невозможно, как невозможно поднять себя самого за волосы.
Изображенный мир, каким бы он ни был реалистичным и правдивым,
никогда не может быть хронически тождественным с изображающим
реальным миром, где находится автор – творец этого изображения. Вот
почему термин “образ автора” кажется мне неудачным: все, что стало
образом в произведении и, следовательно, входит в хронотопы его, является созданным, а не создающим. “Образ автора”, если понимать под
ним автора-творца, является contradictio in adjecto; всякий образ – нечто всегда созданное, а не создающее. Разумеется, слушатель-читатель
может создать себе образ автора (и обычно его создает, то есть както представляет себе образ автора), при этом <…> он создает только
художественно-исторический образ автора …» (Бахтин М. М. Формы
времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. – М., 1975. –
С. 405).
< 18 >
личность»3. Но в этом случае акцент делается на конкретном
человеке, многогранно проявляющем себя в языке. Термин же
«автор» ориентирован прежде всего на текст, речепроизводство,
стиль и на общие, родовые черты этой категории. Автор – более
широкая категория, чем языковая личность. Они соотносятся как
родовое и видовое понятия. А. Герцен, А. Аграновский, А. Стреляный – языковые личности, объединяемые общим понятием
«автор-публицист».
Что же представляет собой эта категория, что входит в это понятие?
Когда мы говорим об авторе как о стилеобразующей категории текста, то имеем в виду не физические, психологические,
стилевые и другие особенности конкретного автора (языковой
личности), хотя они тоже имеют важное значение, но прежде всего те стороны понятия «автор», которые составляют его сущность
(независимо от конкретной личности, выступающей как автор),
т. е. родовые, типичные черты категории «автор», создаваемые
временем. Для каждой эпохи характерен свой тип автора (о чем
подробнее ниже).
Как известно, сущность любого понятия проявляется в его отношениях, связях. Автора – в нашем случае человека, умеющего
создавать публицистические тексты, – характеризуют отношение к действительности и связанное с ним отношение к текстам
(речи). Чтобы создавать тексты, которые так или иначе относятся
к действительности, необходимо понимание этой действительности, прежде всего социальной, и умение создавать, оформлять публицистические тексты. Это две стороны, две главные составляющие категории автора. Каждое отношение предполагает определенные черты, грани, что ведет к довольно сложной структуре
анализируемой категории.
Таким образом, понятие «автор» можно свести к пучку отношений, в котором главными, определяющими выступают отношение к действительности и тесно связанное с ним отношение к
тексту (речи).
Отношение к действительности предполагает целый спектр
граней, сторон, качеств категории автора, среди которых определяющее значение имеет дихотомия «автор – человек социаль3
См.: Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. –
М., 1975.
< 19 >
ный, автор – человек частный». Это две антонимичные и в то
же время тесно связанные, взаимозависимые полярные черты,
определяющие сущность анализируемой категории, стиль публицистического текста и подразделяемые в свою очередь на более
частные разновидности.
Само понятие «публицистика» (от лат. publicus – общественный) подразумевает, что автор обязательно касается социальных
вопросов или рассматривает частные проблемы, но непременно
с социальных позиций. Иначе говоря, о чем бы ни писал публицист, он всегда выступает как человек социальный. Разумеется,
эта важнейшая сторона, ипостась автора-публициста предполагает целый спектр разновидностей, многообразие проявлений,
различные меру и степень социальности в подходе к действительности. Это может быть открытая, энергичная защита (или опровержение) каких-либо тезисов, положений, мнений с использованием многообразных средств интеллектуального и эмоционального воздействия или сдержанное, почти нейтральное изложение
(рассуждение, анализ) и т. д. Спектр проявлений в тексте человека социального многообразен, практически неисчерпаем. Однако
независимо от меры, степени проявления, нередко маскируемого, социальность позиции – неотъемлемая сторона, принадлежность категории автора.
Важнейшая роль этой категории заключается в том, что она
определяет не только стиль конкретных текстов, но и стиль эпохи,
того или иного периода. Каждое время характеризуется общим,
совокупным представлением об авторе, идеальным его образом.
Так, в застойные годы в структуре категории автора преобладал человек сугубо социальный. Характерно, что в смене авторского мы авторским я в перестроечные годы И. Клямкин увидел
культурную революцию: «30 лет назад авторы газетных статей
и очерков вместо обязательного “мы” стали писать “я”. Это был
гигантский шаг вперед – от коллективной безликости к личному
мнению. Это была своего рода культурная революция, переворот
в мышлении. Но переворот – это всегда итог и начало. “Я” родилось. Ему предстояло развиться, пройти школу исторического
воспитания, наполниться живым национальным и общечеловеческим содержанием»4.
4
Клямкин И. Улица ведет к храму // Новый мир. – 1987. – № 1. –
С. 159.
< 20 >
Таким образом, человек социальный – одна из важнейших
граней категории автора-публициста.
Другая важнейшая грань категории автора – человек частный. Сама отличительная особенность публицистики, в которой
производитель речи совпадает с ее субъектом, делает эту сторону категории автора исключительно важной, резко выдвигает на
первый план личность публициста, которая в большей или меньшей мере проявляется в тексте.
Выражая социальные или групповые партийные интересы,
публицист говорит в то же время от собственного имени, проявляет себя как человек частный, т. е. имеющий такие же интересы,
как и его читатели, погруженный в быт, не чурающийся земных
потребностей и т. д.
В проблеме «человек частный» как важнейшей категории автора можно выделить два аспекта: чисто литературный, стилистический, когда автор, используя специальные приемы интимизации, стремится выглядеть близким читателю человеком, грубо
говоря, «своим парнем», и сущностный аспект, заключающийся в
том, что интерес к частному человеку, частной жизни становится
определяющей приметой времени, важной политической, идеологической тенденцией. Можно сказать, что современный период характеризуется сменой структуры категории автора – формированием тенденции к преобладанию в ней человека частного, что объясняется складывающимися новыми общественными
идеалами. Вот характерные свидетельства:
«Мы не делаем главную работу по осмыслению своей жизни, –
пишет Светлана Алексиевич, – и все наши проблемы из-за того,
что у нас нет пространства личности. Тем не менее, как мне кажется, сейчас человек меняется, он уходит от идеи, он становится, что
ли, более частным человеком. То есть на первом месте стоит “я”.
Я чувствую, что люди сейчас больше говорят о себе, появляется
какая-то ценность дома, своей жизни»5.
А вот мнение современного журналиста: «Коллективные кумиры сейчас опаснее коллективных идей. Время частных интересов, частных устремлений, частной собственности наконец настало в измученной соборностью и общинностью России. Срок
окончания этого времени явно еще не настал.
5
Алексиевич Светлана. Художнику долго оставаться на баррикадах
опасно // Известия. – 2000, 11 сент.
< 21 >
Нам пока рано произносить горьковские слова о человеке
(разумеется, про себя, вслух такие вещи вообще не произносятся)
применительно к собственной персоне. Тем более применительно к российскому обществу. Нам категорически противопоказано увлекаться другими сильными личностями. Нам категорически показано заниматься собой»6.
Так намечается новая тенденция, новая форма, структура категории автора, в которой значительное место занимает человек частный.
Человек частный – одна из важнейших ипостасей авторапублициста. Публицистический текст по определению, по природе должен содержать в себе в большей или меньшей степени
черты, приметы авторской личности. В этом суть и специфика
публицистики – речи непосредственно авторской, личностной,
субъективной, документальной, подлинной. И здесь намечается
целая гамма разновидностей – от максимально обезличенного рассказа, информации до исповедальной прозы. При этом на
первый план в качестве меры проявления прежде всего человека
частного выходит образ читателя. В художественной литературе
писатель смотрит на мир глазами воображаемого читателя, и это
во многом определяет манеру изложения. Так, для Л. Н. Толстого читатель – «естественный человек», который должен объяснить себе смысл и значение каждой детали (отсюда подробность
и остраненность описаний)7.
Читатель в публицистике – это зеркало, в котором отражается автор. Моделируя образ читателя, автор моделирует (или
корректирует, трансформирует) и свой собственный образ, ставя
себя на место читателя, но не отождествляя себя с ним полностью.
«Если ты профессионал, – утверждает известный журналист, –
ты должен уметь писать статьи по заказу редакции и говорить на
языке того читателя, к которому обращена газета»8.
Об этом же, но в несколько шутливой, иронической манере
говорит Орхан Памук:
«3. Пиши по уму читателя, а не по своему уму. <…>
10. Верь в то, что пишешь.
6
Новопрудский С. Че – это звучит го… // Известия. – 2000, 11 окт.
Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. – 2-е изд. – М., 1983. – С. 62–63.
8
Мурзин Д. Время работает на нас! // Мир за неделю. – 2000. –
№ 12. – С. 16.
7
< 22 >
11. А если у тебя нет искренней веры, сделай так, чтобы читатель поверил, что она у тебя есть»9.
Степень близости с читателем – существенное качество
автора-публициста. Для читателя очень важно знать, что автор –
один из многих, такой же, как он («одной крови»). Это резко усиливает убедительность публицистического текста, его воздействующий потенциал.
Итак, две грани составляют сущность категории автора – человек социальный и человек частный. И хотя в чистом виде они
не встречаются (или встречаются крайне редко), но сущность
авторского я определяется соотношением именно этих граней.
Это крайние точки, два полюса, между которыми располагается
огромное количество переходных случаев.
Полярные (по сути) грани не разделены абсолютно, напротив,
они тесно взаимосвязаны, являются разными сторонами одной и
той же личности: человек социальный всегда является и частным
человеком. Речь может идти лишь о преобладании социальности
или личностности. Однако в теоретическом плане выделение этих
полярных граней исключительно важно, так как определяет глубинные черты публицистики и структуру, характер ее речи.
Так, человек социальный в структуре категории автора обязательно предполагает социальный анализ (анализ социальных проблем), объективно-субъективное отношение к действительности,
что, как правило, проявляется в слабой авторской модальности,
в преобладании мы-предложений и некоторых других чертах.
Человек частный в структуре категории автора предполагает соответственно анализ с позиций частного человека, субъективнообъективное отношение к действительности, что отражается в
речи обычно в высокой авторской модальности, преобладании
я-предложений и т. д.
Совместное действие названных граней в структуре категории автора выражается в оценочном или безоценочном отношении к действительности, каждое из которых в сочетании с другими факторами формирует многообразные специализации (типы)
автора: пропагандист (агитатор), полемист, редактор, летописец,
художник, аналитик, исследователь и др. Структура категории
автора показана на схеме.
9
Памук Орхан. Некоторые «наставления мэтров» журналистики.
Черная книга // Иностранная литература. – 1999. – № 6. – С. 66.
< 23 >
Структура категории автора
АВТОР
Человек
социальный
Человек частный
Социальный
анализ
Индивидуальный
анализ
Объективносубъективное отношение
к действительности
Субъективнообъективное отношение
к действительности
Оценочное
отношение
Безоценочное
отношение
Апологетическое
Пропагандист
(агитатор)
Критическое
Полемист
Иронист
Информирование
Анализ
Репортер
Аналитик
Летописец
Исследователь
Художник
Разумеется, схема отмечает лишь крайние позиции, очерчивает главное, существенное и не в состоянии охватить все многообразие публицистического творчества, все тона, полутона, нюансы, переходы. В действительности происходит постоянное, не-
< 24 >
прекращающееся взаимодействие между гранями автора, между
специализациями (художник, репортер и т. д.), которые в чистом
виде, как правило, не встречаются.
Однако как составляющие стиля публицистического произведения они весьма существенны. В каждом выделенном нами типе
автора-публициста выражаются, проявляются практически все отношения, составляющие суть публицистики, при этом на первый
план выступает какая-либо одна черта (реже – две или более). Рассмотрим в качестве примера фрагмент публицистической статьи.
«Как ни странно, менее всего осознают особенности своего
времени его обитатели. Нам не дано понять суть настоящего, не
выйдя, пусть даже мысленно, за его пределы, не познав альтернатив и горизонтов истории. Не вдохнув воздуха иного. Однако,
хотя мы и способны строить сценарии событий, но все-таки не
можем изучать будущее таким же образом и теми же средствами,
какими привычно реконструируем прошедшее время. Тут требуется иная логика, другая методология.
Вместе с тем и прошлое, и будущее не существуют сами по
себе как полностью автономные пространства, они слиты в одном
потоке времени, стянуты берегами истории, объединены единым
субъектом исторического действия – человеком. Разделяют же
историческое время на крупные сегменты, эпохи – меняющийся
строй ума, “большие смыслы”, судьбы людей, различным образом
толкуемые ими цели бытия. Мы не увидим будущего и не поймем
происходящих на планете изменений, если не ощутим, не опознаем резонирующих со временем длинных волн истории»10.
Перед нами текст автора-аналитика. Рассуждение построено
по преимуществу с точки зрения человека социального. Речь идет
о времени (о прошлом, о будущем), восприятии его людьми. В
тексте проявляются все особенности публицистической речи, но
преобладают те черты, которые связаны с аналитической публицистикой. Рассуждение, тщательно выстроенное – композиционно и синтаксически, имеет подчеркнуто литературный характер. Обращают на себя внимание метафоры (стянуты берегами
истории; резонирующие со временем длинные волны истории),
смысловой ритм (чередование длинных и коротких – парцеллированных – предложений), смысловые акценты. Характерная
10
Неклесса Александр. Конец эпохи Большого модерна // Знамя. –
2000. – № 1. – С. 186.
< 25 >
черта стиля – стремление к афористичности. Текстовая модальность проявляется слабо (преобладают я-предложения), однако
авторский голос ощутимо заметен в литературной отделке, подчеркнутом внимании к форме изложения: смысловые акценты,
метафоры, противопоставления и т. д. Это не научное, а именно
публицистическое рассуждение, убеждающее не только аргументами, но и литературной формой их подачи.
Иной характер речи дает исповедальная публицистика, резко
усиливающая присутствие авторского я, общую текстовую модальность. Выражая себя, свои чувства, мысли, публицист обогащает текст оригинальным взглядом, делает изложение человечным, эмоциональным. Исповедальность – это сгусток субъективности и в конечном счете публицистичности, так как публицистичность – это эмоциональное, заражающее, воздействующее
отношение к жизни. При этом может возникнуть вопрос об искренности, правдоподобии выражаемых в исповедальной прозе (и не только в ней) мыслей и чувств. Однако он нерелевантен,
связан скорее с журналистской этикой. Речь же идет о стилевой
манере. И здесь главное – степень профессионализма, мера литературного артистизма, убедительность изложения.
Совершенно иную природу и стилевой облик имеет распространившаяся в последние десятилетия «стебная» подача информации. Здесь автор надевает на себя маску ироничного, стороннего наблюдателя. Важно подчеркнуть, что эта манера нивелирует
мысль и стиль, опошляет общение журналиста с аудиторией. Если
все подвергается осмеянию, то ценность сообщаемой информации стремится к нулю.
Соотношение граней категории автора может быть постоянным, характеризовать специализацию, сформировавшийся тип
автора, но может и изменяться от произведения к произведению
в зависимости от темы, замысла и т. д. Выступая в разных ипостасях (полемист, аналитик, репортер и т. д.), публицист, естественно, меняет характер, манеру речи, изобразительные средства. Но
эти вариации вряд ли верно рассматривать как речевые маски,
свойственные в большей степени художественной литературе.
Можно говорить, по-видимому, лишь о некоторой доле перевоплощения, литературного артистизма.
Многообразие типов, разновидностей категории автора в публицистике неисчерпаемо. В этом плане публицистика не уступает художественной литературе. Но если в художественной лите-
< 26 >
ратуре многообразные речевые маски рассказчиков, персонажей
и т. п. отделены от автора, неотождествимы с ним (повествование
может идти от имени человека, животного, даже неодушевленного предмета), то в публицистике все ипостаси автора – это разновидности самого автора – реальной, подлинной личности.
В основе же этого многообразия находятся два главных типа,
две грани – человек социальный и человек частный. Богатство
и стилистическое разнообразие граней автора определяют стилевое и стилистическое многообразие публицистики.
С категорией автора связаны во многом и жанры публицистики – как существующие, так и формирующиеся. Можно полагать, что развитие категории автора стимулирует процессы
зарождения, изменения и развития системы публицистических
жанров.
Таким образом, дальнейшее изучение граней категории автора представляется весьма перспективным во многих аспектах. Это
автор как стилеобразующая категория текстов, это воздействие
на развитие системы жанров и это более широка проблема –
автор как воплощение важнейших стилевых и языковых тенденций эпохи.
До сих пор речь шла об авторе публицистического текста.
В публицистике эта категория имеет особенности, требующие
специального анализа. Если же брать категорию автора в широком смысле – применительно к любой речи (в том числе и публицистической), то рационально говорить о производителе речи
(адресанте). Как уже упоминалось, эта категория имеет важнейшее, определяющее значение для формирования речи, ее стиля,
многих ее качеств и особенностей. Рассмотрим подробнее содержание и структуру этой категории.
Воплощая свой замысел, свои мысли и чувства, говорящий соотносит их с действительностью и выражает свое отношение к
сообщаемому. И в рамках каждого речевого произведения эти отношения (к миру и к речи) сохраняются на всем его протяжении
и определяют его характер, сущность, качества. Они составляют
содержание важнейшей категории речи – текстовой модальности (подробнее см. главу 3).
Что касается отношения «производитель речи – речь», то
важно подчеркнуть, что говорящий многообразно и далеко не
всегда прямо и непосредственно проявляет себя в речи. Промежуточным звеном между речью и ее производителем выступает
< 27 >
субъект речи. Производитель речи присутствует (эксплицитно
или имплицитно) в каждом высказывании, в каждом акте речи.
Субъект речи также обязательная принадлежность высказывания, это тот, от лица которого ведется речь. Реально производитель речи предстает как ее субъект. Они могут совпадать или не
совпадать.
Я пишу. Ты пишешь. Он пишет. Во всех трех предложениях
производитель речи может быть один и тот же. Но в первом случае производитель речи и субъект совпадают. Производитель
речи говорит о себе (это его собственная речь). Между речью и
ее производителем нет никаких зазоров. Во втором предложении
субъектом речи выступает тот, кого говорящий (производитель
речи) называет ты. Производитель несколько отстраняется от
собственной речи (появляется некоторый зазор). Производитель
речи и ее субъект не совпадают. Однако связь между ними очень
тесна: я и ты взаимно координированы. Ты подразумевает я. Наибольшая отстраненность производителя речи от ее субъекта и от
самой речи наблюдается в третьем предложении. Непосредственная связь между производителем речи и ее субъектом отсутствует. Она определяется экстралингвистически: он – это лицо, предмет и т. д., которые попадают в сферу видения, понимания, знания
и т. д. производителя речи. Здесь совершается наибольший отход
производителя речи от собственной речи. Однако хотя производитель не проявляет себя в речи, он подразумевается.
Отношения производителя речи к миру и к собственной речи,
органически взаимосвязанные, наполняются реальным содержанием в зависимости от характера воплощения социально закрепленного в литературной практике отношения «производитель
речи – субъект речи», т. е. в зависимости от функционального
стиля и жанра. И многообразие существующих текстов обусловлено именно названными двумя характеристиками речи. По ним довольно четко дифференцируются функциональные стили, которые
представляют собой наиболее приемлемую типологию текстов.
Функциональные стили рассматриваются, как правило, на
языковом уровне. Однако полностью все черты и особенности
функциональных стилей воплощаются и раскрываются в речи
(тексте). Поэтому анализ функциональных стилей на речевом
уровне должен выявить их основополагающие, конститутивные
черты. Для каждого функционального стиля характерно определенное отношение к речи и к действительности, что обусловлива-
< 28 >
ет главные черты функционального стиля и фактически конституирует речь (тексты) как функциональный стиль.
В качестве определенных типов текста функциональные стили
намечают в самом общем виде характер использования типов речи
(от 1-го, 2-го и 3-го л.) и соотношение «производитель речи – субъект речи». Дальнейшая детализация, конкретизация этих характеристик совершается в жанрах, являющихся формой существования
и реализации функциональных стилей, и в конкретных текстах.
Рассмотрим кратко функциональные стили как воплощение
двух ее составляющих – отношения производителя речи к самой
речи (производитель речи – субъект речи) и отношения производителя речи к миру, действительности.
Научный стиль. Производитель речи совпадает с ее субъектом, говорящим (я), но степень выраженности минимальна. Производитель речи стремится к объективированию собственного я,
к устранению личностно-индивидуальных черт. Субъект речи –
это, как правило, типизированное мы (реже я), пользующееся формами выражения, регламентированными в данном стиле. Субъект речи усреднен, максимально обобщен и именно вследствие
этой усредненности чаще всего принимает форму мы (рассмотрим, перейдем к…, обратимся…). Отношение «производитель –
субъект речи» опосредствовано стилевым узусом, принятой формой
изложения. Производитель речи не стремится выявить себя в тексте
как личность, индивид: авторское начало приглушено. Главная задача – раскрытие истины, сообщение информации, что приводит к
объективированному характеру изложения (речь от 3-го лица).
Отношение производителя речи к действительности – объективное, безэмоциональное.
Разговорная речь. Производитель речи полностью совпадает
с субъектом, я говорящего. Это единственный стиль, в котором
нет «зазоров» между этими категориями. Отсюда такое качество,
как естественность (безыскусственность) речи и противопоставленность по этому свойству всем остальным стилям. Это своеобразная точка отсчета, эталон, на фоне которого воспринимаются
(оцениваются) другие стили. Степень выраженности я в разговорной речи максимальна (хотя и колеблется в широком диапазоне).
Высока эмоциональность речи.
Отношение производителя речи к миру – субъективное, непосредственное, эмоциональное, соответствующее наивной картине мира носителя языка.
< 29 >
Официально-деловой стиль. Производитель речи совпадает с
ее субъектом, однако совпадение это минимально. Они разграничены еще более, чем в научной речи. Как правило, производитель
речи не конкретная личность, а коллектив, страна, предприятие,
учреждение и т. д. в лице их официальных представителей. Поэтому степень выраженности субъекта очень мала, изложение подчеркнуто безличностно. Предпочитаются структуры внеличностные, вневременной план изложения. Отсюда элиминация эмоциональности, образности, высокая регламентированность речи.
Отношение к действительности – объективированообобщающее, регламентирующее. Действительность воспринимается как объект нормализации регламентирования, упорядочивания. Текстовая модальность – императивность, констатация,
предписывание, регулирование.
Художественный стиль. Главная его особенность – принципиальное несовпадение производителя и субъекта речи. Во всех
остальных стилях, кроме разговорной речи, при общем формальном несовпадении производителя и субъекта речи производитель
речи частично проявляет себя в тексте, и это оказывает влияние
на общую модальность текста, приближая субъект речи к ее реальному производителю. Любая фраза научного текста воспринимается как принадлежащая автору. В художественной же литературе субъект речи никогда не отождествляется с реальным производителем речи. Отсюда некоторая условность художественной речи, возможности стилизации, полифонии, стилистическая
многослойность и другие особенности.
Художественная речь при всей ее эмоциональности всегда
объективирована. Объективированность заключается в том, что
субъект речи приобретает самостоятельное значение условного
производителя речи – рассказчика, становится условной маской.
Однако полного разрыва связи между производителем и субъектом речи не происходит: подлинный голос автора может проявляться в отступлениях (лирических, публицистических).
Отношение производителя речи к действительности –
субъективно-объективное, опосредствованное эстетической
функцией. Между производителем речи и действительностью
находится созданный в произведении условный, но правдоподобный мир, через который и выражаются непрямые и многозначные (многозначно интерпретируемые) суждения о действительности.
< 30 >
Публицистический стиль. Производитель речи совпадает с ее
субъектом. И в этом принципиальное отличие публицистики от
художественной речи, главная ее особенность, причина ее воздействия, силы и выразительности.
В отличие же от разговорной речи, где также наблюдается совпадение производителя речи и ее субъекта, я публициста
облекается социальными, этическими, идеологическими смыслами. Субъект публицистической речи – это всегда представитель той или иной социальной группы, прямо и нередко открыто,
пристрастно, эмоционально высказывающий свои убеждения,
взгляды, мнения. При этом спектр эмоциональности чрезвычайно широк, однако главное качество остается неизменным: высказывание дается от лица конкретной личности, что делает речь документальной, подлинной, непосредственной (ср. с условностью
художественной речи). В сопоставлении с разговорной речью
структура авторского я (субъекта) в публицистике более сложна,
включает в себя не только индивидуальные, но и социальные грани личности.
Отношение к действительности – субъективно-объективное,
прямое, оценивающее и анализирующее, осложненное существующими философскими, политическими, социальноидеологическими теориями.
Таким образом, функциональные стили как определенные
типы текстов различаются прежде всего структурой категории
производителя речи, его отношениями к действительности и к
самой речи. Эти две важнейшие характеристики дифференцируют функциональные стили и служат источником семантического
многообразия текстов. Как показывает анализ, роль категории
производителя речи в ее формировании, формировании ее качеств, специфики исключительно велика.
Глава 3.
Р ЕЧЬ
В схеме речепроизводства «адресант – сообщение (речь, код) –
адресат» речь составляет ее главное звено, суть речевого акта.
Адресант и адресат – своеобразные пункты отправления и назначения. Речь же это и есть собственно сообщение, информация,
соединяющая все три компонента схемы в единый комплекс, из
которого нельзя вырвать ни одного звена. Адресант производит
речь, адресат воспринимает, декодирует ее. Но и тот, и другой получают свой статус, смысл благодаря речи. Именно речь составляет суть, содержание речевого акта, процесса коммуникации,
общения.
Речь материализует, воплощает содержание передаваемой
информации, составляет ее плоть (словесную ткань). С помощью
речи осуществляется замысел говорящего, реализуются его мысли и чувства, приобретая речевую форму, воспринимаемую реципиентом. Речь – это средство социального взаимодействия, общения. Язык конечен, речь бесконечна. Количество речевых актов
неисчислимо. Прошлое, настоящее, будущее выражаются в речи,
соединяя их в единый поток, в непрерывный процесс. Речь –
материальная форма социальной и духовной жизни. Неисчерпаема тематика речевых произведений, неограниченно их формальное разнообразие. Речь – это процесс, не имеющий начала и
конца, охватывающий весь мир, всю действительность, реальную
и виртуальную. Речь материализует, воплощает, означивает понятия, суждения, мысли, эмоции, науку, искусство, религию – всю
духовную сферу.
Однако, несмотря на кажущуюся стихийность, хаотичность
процесса, речь строится по определенным законам и принципам –
семантическим и синтаксическим. У нее есть своя специфика,
свои единицы, отличные от языковых. Главный семантический
принцип, составляющий основу организации речи, – субъектив-
< 32 >
ная модальность. Рассмотрим с этой точки зрения высказывания,
предложения, речевые произведения.
3.1. Субъективная модальность
как семантическая основа высказывания
В лингвистике (синтаксисе) высказывание традиционно рассматривается как речевая реализация предложения. При этом
направлении исследования предполагается первичность предложения и вторичность высказывания и не учитывается факт
относительной самостоятельности высказывания. Диалектическое единство «язык – речь» предполагает относительную самостоятельность каждого из членов этого отношения. Все, что
есть в языке, реализуется в речи и только в речи. Но речь имеет
и свои собственные законы строения, черты, отличные от языка
и не заложенные в языке, что и делает ее относительно самостоятельным феноменом и требует особых методов изучения. Анализ высказывания только как речевой реализации предложения
несколько упрощает отношения между языком и речью, не дает
полного представления о высказывании, структура которого не
покрывается структурой предложения.
Хотя «исторически факт речи всегда предшествует языку»,
Ф. де Соссюр, которому принадлежат эти слова, настаивал на том,
что «надо с самого начала встать на почву “языка” и его считать
нормой для всех прочих проявлений речевой деятельности»1. Современная лингвистика, следуя заветам Ф. де Соссюра, продолжает интенсивно изучать язык и обращается, пока не очень решительно, к исследованию речи. Между тем речь не менее важный и
специфический, самостоятельный объект исследования, требующий адекватных методов изучения. Именно речь дана исследователю как непосредственная данность, из которой извлекается
язык. Поэтому реально и целесообразно исследование, отправным пунктом которого служит не язык, а речь и высказывание
как ее единица, самостоятельная относительно предложения.
Принципиальное отличие речи связано с фундаментальной
ролью в ней говорящего лица, производителя речи. Если для языка как системы субъективный фактор нерелевантен, то речь (любая) не мыслится вне ее производителя. Нет речи вообще, есть
1
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. – М., 1933. – С. 34.
< 33 >
конкретная речь определенного лица, субъекта. К любому высказыванию возможен вопрос: кто это сказал? Глубинные особенности речи связаны именно с тем, что главным ее фокусом, организующим центром выступает говорящее лицо. Большая роль
прагматического фактора в структуре высказывания была глубоко осознана в логике (работы Л. Витгенштейна, Дж. Остина, Дж.
Сирля и др.), в генеративной теории (Дж. Росс), но не получила
достаточного отражения в лингвистике. К пониманию роли модальности в высказывании близко подошел Ш. Балли, выдвинувший теорию эксплицитной модальности, основанную на соотношении модуса и диктума2. Ср. также весьма плодотворную рекомендацию Э. Бенвениста: «Многие понятия лингвистики, а возможно, и психологии предстанут в ином свете, если восстановить
их в рамках речи, которая есть язык, присваиваемый говорящим
человеком, а также если определить их в ситуации межсубъектности, которая только и делает возможной языковую коммуникацию»3.
Основное отличие высказывания от предложения заключается в принадлежности высказывания говорящему. Главная характеристика предложения – объективная модальность; структурная схема его не включает в себя субъективный фактор, безотносительна к нему. Конституирующим признаком высказывания
выступает субъективная модальность. Высказывание может представлять собой реализацию структурной схемы предложения, но
огромное количество высказываний (преимущественно из сферы разговорной речи) находится вне структурных схем. Ср.: Ого!
Вон! Нет уж. Так и быть. Да. Ни в коем случае. Может быть и др.
Все эти слова и выражения становятся высказываниями благодаря выраженному в них субъективно-модальному значению, отношению говорящего к содержанию того, о чем говорится. Если
предложение как синтаксическая форма, модель может существовать изолированно от речи, то высказывание возможно лишь
как включенное в речь, как непосредственная ее часть, вне речи
не существующая и получающая статус единицы речи благодаря
выражению в ней субъективной модальности говорящего.
2
См.: Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. –
М., 1955. – С. 43–44.
3
Бенвенист Э. О субъективности в языке // Бенвенист Э. Общая
лингвистика. – М., 1974. – С. 300.
< 34 >
Субъективная модальность – это специфически речевая категория, главная характеристика речи. Главное в высказывании –
в каком отношении оно находится к говорящему, к позиции производителя речи. Большая или меньшая связь я говорящего с
содержанием высказывания обусловливает существенные различия в семантике высказываний, отличной от семантики соответствующих структурных схем предложений. Сравним два
высказывания: Я клянусь и Он клянется4, построенные по одной
структурной схеме. В первом случае я говорящего тесно связано
с клятвой и высказывание Я клянусь есть сам акт принятия на себя
говорящим клятвы, во втором случае я в меньшей степени связано с содержанием высказывания, и последнее представляет собой о п и с а н и е говорящим акта клятвы.
Таким образом, высказывание обладает собственной синтаксической семантикой, не совпадающей с синтаксической семантикой предложения, что конституирует высказывание как самостоятельную единицу речи. Синтаксическая семантика высказывания есть не что иное, как субъективная модальность, определяющая характер, степень связи содержания высказывания с
позицией производителя речи. Естественно с этой точки зрения
в основу классификации высказываний положить самый существенный для них признак – субъективную модальность. Как
предложения группируются по выраженным в них объективномодальным значениям, так высказывания подразделяются по выражаемым в них субъективно-модальным значениям.
Главное средство выражения субъективной модальности, не
отмечаемое грамматиками, – категория лица, прежде всего личные местоимения я, ты, он, представляющие собой наименования участников речевого акта: я – обозначение непосредственного производителя речи, ты – адресата речи, он – любого не
участвующего в речевом акте лица, субъекта. При этом важно
подчеркнуть взаимозависимость личных местоимений и центральную роль в них я. Ты и он конституируются, получают свое
значение в зависимости от я: так, ты – это не отвлеченное обозначение адресата, но обозначение его говорящим (я); он – не
вообще обозначение лица, не участвующего в речи, но обозначение его именно говорящим. Я и ты взаимно координированы
(подразумевают одно другое) и противопоставлены он по призна4
Пример Э. Бенвениста.
< 35 >
ку участия (неучастия) в речевом акте. Любая речь исходит от я,
обращена к ты и может заключать в себе мысль о нем.
Если я в высказывании отсутствует, оно все равно подразумевается. Высказывание Он рисует означает: я (говорящий, производитель речи) описываю то, что делает он. Точно так же ты подразумевает я: Ты пойдешь в лес? – вопрос задает говорящий (я).
Таким образом, участие в высказывании любого из личных
местоимений служит средством выражения субъективной модальности. При этом основное средство ее выражения (прямое,
естественное, немаркированное) – местоимение я. Высказывания типа Я рисую, Я инженер, Я болен означают, что субъектом
действия, состояния, носителем признака, качества является сам
говорящий. Перед нами не отвлеченное обозначение действия,
но непосредственное воспроизведение его говорящим.
Я составляет ядро, центр средств выражения субъективной
модальности. Все остальные средства субъективной модальности
имеют непрямой, косвенный характер и составляют периферию
поля субъективной модальности. Они служат косвенным средством обнаружения я в речи и получают значение только по отношению к я и в зависимости от я.
Категория лица (личные местоимения) является не только средством выражения субъективной модальности. Будучи наименованиями участников речевого акта, личные местоимения выступают
исходной основой построения высказываний (подробней см. 3.3).
В соответствии с тремя участниками речевого акта речь (высказывание) может строиться от 1-го, 2-го или 3-го лица. К этим трем
типам (по структуре и значению – субъективной модальности) и
сводится все многообразие высказываний русской речи.
Первый тип – высказывания от 1-го лица
Сюда относим не только высказывания, строящиеся непосредственно от 1-го лица, т. е. с формами я или мы (с прямыми
средствами выражения субъективной модальности), но и высказывания с косвенными средствами выражении я.
1. Высказывания с формами я, мы или соответствующими глагольными личными формами и притяжательными местоимениями: Я отправляюсь за город; Иду за грибами; Мы строим общежитие; Наш сад в цвету; Мой отец – конструктор.
2. Высказывания побудительные и вопросительные. Субъективная модальность их обнаруживается (косвенно) благодаря
< 36 >
тесной связи (координации) я – ты: Посмотри вокруг; Пойдем на
концерт; Какое сегодня число?; Как тебя зовут?
3. Высказывания эмоционально-восклицательного характера.
Субъективная модальность выражена в них средствами интонации, словопорядка, с помощью частиц, междометий и т. д.: Как хорошо!; Какая погода!; Ай-я-яй!; Что за чудеса в решете!
4. Высказывания с вводными (модальными) словами и словосочетаниями, выражающими субъективно-модальную оценку и
имеющими различные значения: Чего доброго, нагрянут сегодня
эти разбойники; Задача, по-моему, не имеет решения; Здесь, помнится, была дорога.
Расположенные по степени убывания субъективной модальности, все приведенные виды высказываний объединяются благодаря эксплицитному (прямому – 1 вид или косвенному – 2–4
виды) выражению субъективной модальности. Все эти высказывания могут употребляться только в речи от 1-го лица. Это исходный, изначальный тип речи. Для него характерно совпадение
производителя речи и я говорящего в сфере разговорной диалогической речи – основной области использования высказываний первого типа. Однако в художественной литературе рассматриваемые высказывания используются для построения особого
типа повествования от 1-го лица (здесь можно говорить о непрямом их употреблении, о вторичной их функции), при котором
субъект речи (я) объективируется и не совпадает с фактическим
производителем речи. В этом, в частности, заключается специфика художественной литературы как особого типа речевой структуры, как искусства.
Второй тип – высказывания от 2-го лица
Ты ошибаешься; Вы играете с огнем; Ваш самолет отправляется в 19.00. Главная особенность этого типа – несовпадение
фактического производителя и субъекта речи. Каждое из этих
высказываний, если иметь в виду диалогическую речь, может
быть интерпретировано как субъективно-модальное. Ты ошибаешься означает: «Я думаю (считаю, полагаю), что ты ошибаешься». Однако значение субъективной модальности эксплицитно не
выражено в этих высказываниях (в отличие, например, от близких к ним высказываний побудительного типа). И субъект речи
(2-е лицо) как ее структурная основа имеет в этих высказываниях
относительно самостоятельный характер. Благодаря этому и сами
< 37 >
высказывания имеют тенденцию к своеобразному «остранению»,
приобретению статуса особого типа речи с особой модальностью.
Ср. отрывки (разной протяженности) в художественной, очерковой прозе, построенные во 2-м лице (Вы идете по пустыне. Перед
вами знойное небо и пески без конца и края. Вы смотрите вдаль и
т. д.). Французскими писателями, представителями «нового романа» создан довольно необычный тип повествования во 2-м лице.
Стилистический эффект этих произведений строится на несовпадении фактического производителя речи и ее субъекта, на взаимодействии не выраженной эксплицитно субъективной модальности и своеобразной модальности повествования во 2-м лице.
Третий тип – высказывания от 3-го лица
Ученик рисует; Снег лежит на полях; Завод выпускает комбайны. Как и в высказываниях второго типа, фактический производитель речи не совпадает с ее субъектом (он): Я рисую есть
сам акт действия, выполняемый мной, говорящим; Ученик рисует
есть описание говорящим, производителем речи, акта действия,
субъектом которого выступает он (ученик), не участвующий в
акте речи.
Высказывания рассматриваемого типа обладают наименьшей субъективной модальностью, носят описательный или повествовательный характер и противопоставлены высказываниям
первого типа с ярко выраженной субъективной модальностью.
Как и в других типах высказываний, несовпадение фактического
производителя речи и ее субъекта позволяет (в художественной
литературе) создавать сложные речевые контексты, в которых
взаимодействуют разные виды субъективной модальности. Все
типы высказываний используются в художественной литературе, и во всех этих типах основой «беллетризации» речи, ее объективизации выступает несовпадение производителя речи и ее
субъекта.
Как особую разновидность высказываний третьего типа можно рассматривать высказывания обезличенные, лишенные субъективной модальности, не соотносящиеся с формами авторского
я. Подобные высказывания, для которых характерны особые глагольные временные формы (настоящее постоянное, настоящее
вневременное и др.), распространены в научной и деловой речи,
например: Земля вращается вокруг своей оси; Площадь прямоугольника равняется произведению основания на высоту.
< 38 >
Таким образом, рассмотренные три типа высказываний охватывают все высказывания русской речи. Как показывает анализ,
высказывание – это самостоятельная единица речи, имеющая
собственное значение (субъективно-модальное) и структуру, не
совпадающие со структурой и значением предложения. Описанная типология высказываний показывает их системный характер.
3.2. О субъективно-модальном значении предложения
Как было выяснено в предыдущем разделе, субъективномодальное значение – принадлежность высказывания, его сущностная, характерная черта. Однако большое количество высказываний строится на основе структурных схем. В связи с этим
возникает вопрос: обладает ли субъективно-модальным значением синтаксическая форма предложения? Ведь многие высказывания представляют собой реализацию структурных схем предложения. Можно ли предположить, что, «заимствуя» структуру
предложения, высказывание «заимствует» (полностью или частично) из конструкции предложения и субъективно-модальное
значение? Другими словами, необходимо выяснить, связано ли
субъективно-модальное значение высказывания с конструкцией
предложения или оно формируется под действием других факторов, рассмотренных выше.
Ответ на вопрос о том, обладает ли конструкция предложения
субъективно-модальным значением важен и для грамматики (синтаксиса), и для стилистики, и для лингвистики текста, и для других
языковедческих дисциплин. Термин модальность, традиционно
использовавшийся в синтаксисе, в настоящее время применяется
в лексикологии и фразеологии, в морфологии, словообразовании,
лингвистике текста. Это отражает стихийный процесс превращения модальности в общеязыковую категорию, что, по-видимому,
соответствует ее природе и сущности. Действительно, внимательное исследование языка обнаруживает присутствие субъективной модальности (в дальнейшем ради краткости будем говорить о модальности, имея в виду субъективную модальность –
отношение говорящего к содержанию высказывания) на всех его
уровнях. В лексике это разветвленная система оценочности (о соотношении модальности и оценочности см. ниже), в морфологии –
вводно-модальные слова, частицы, междометия и др. Даже в се-
< 39 >
мантике падежей проявляются модальные значения5. Многообразные проявления модальности во всех звеньях языковой системы свидетельствуют об универсальности этой категории, о важности ее для понимания устройства и сущности языка.
Среди всех уровней языка наименее изучен с точки зрения
выражения субъективной модальности синтаксис предложения.
В грамматиках (академических, вузовских), в пособиях, руководствах описывается обычно диктальная, объективная семантика –
отношение предложения к действительности, то, как предложение отражает ситуацию. И не затрагивается, как правило, субъективный, модальный компонент значения, составляющий важный
слой общей синтаксической семантики предложения.
Предварительный теоретический анализ приводит к выводу, что любая конструкция предложения в той или иной степени
модальна. Системность языка определяется, во-первых, закономерным, системным характером отражения действительности
(предметов, явлений, связей между ними); во-вторых, тем, что
все языковые процессы (номинация, предикация и др.) осуществляются с точки зрения коллективного языкового сознания, в конечном счете с точки зрения говорящего. Однако второй аспект
(организация языка с точки зрения говорящего) только начинает
разрабатываться. Дальнейшие исследования в этом направлении,
представляющиеся весьма перспективными, призваны показать
системный (в плане модальности) характер организации всех
уровней языка и языковой системы в целом.
Язык обращен к миру вещей и к человеку, находящемуся в
центре языка. Языковая система устроена так, чтобы говорящий
(пишущий) мог высказать любое суждение о действительности.
Но это обязательно предполагает выражение отношения говорящего к содержанию высказывания. Говорящий должен располагать возможностями оценивать и субъект, и предикат, и объект,
и другие компоненты, составляющие семантическую структуру
высказывания.
Моделируя ситуацию, предложение отражает и позицию
субъекта речи в этой ситуации. Конструкции, отражающие обобщенно ситуации, фрагменты действительности, фиксируют и точ5
Клобуков Е. В. Семантика падежных форм в современном русском
литературном языке (Введение в методику позиционного анализа). –
М., 1980.
< 40 >
ку зрения, позицию отражающего мир человека. Однако позиция
для субъекта речи (говорящего) в традиционных моделях смысловой структуры предложения обычно не предусматривается,
и таким образом игнорируется принципиальная двуплановость
смысловой структуры предложения. Семантика же предложения
без субъективно-модального компонента предстает неполной, и
потому ущербной.
Обратимся к анализу двусоставных предложений типа Ученик
пишет; Завод работает; Ребенок радуется; Народ негодует. Они
отражают ситуацию, обобщенной моделью которой является
структурная схема N1 – Vf. Общая семантика этих предложений –
отношение между субъектом и его предикативным признаком –
действием или процессуальным состоянием6. Компонентами семантической структуры этих предложений, отражающей ситуацию, являются субъект, с одной стороны, и выполняемое им действие или испытываемое им состояние, с другой стороны. Таков
денотативный, или диктальный, по терминологии Ш. Балли, план
предложения, его объективная семантика.
Но данная характеристика значения неполна, так как не отражает позицию субъекта речи. Ведь все приведенные выше предложения, как и вообще любые предложения, поизносятся, пишутся говорящим, производителем речи. Субъект речи, выраженный
или не выраженный, эксплицитный или имплицитный (подразумеваемый), – непременный компонент семантической структуры любого высказывания, так как речь невозможна без ее производителя, субъекта. Субъект речи находится в определенной
позиции, отношении к отображаемой в предложении ситуации.
В анализируемых предложениях говорящий в самой структурной схеме не присутствует, не выражен, но он подразумевается,
находится «за кадром». Однако отсутствие эксплицитного субъекта речи значимо. Ученик пишет подразумевает: «Я вижу (мне
кажется, я уверен и т. д.), что ученик пишет». Позиция говорящего в этих предложениях – это позиция стороннего наблюдателя.
Модальное значение этих предложений: «Говорящий описывает
ситуацию со стороны». Иными словами, говорящий находится не
внутри ситуации, а вне ее, изображает ее отстраненно, объективно, не обнаруживая своего присутствия. Это подчеркнуто объективированное отображение ситуации. Подразумевается, что и
6
Русская грамматика. Синтаксис. Т. 2. – М., 1980.
< 41 >
любой другой на месте говорящего описал бы ситуацию точно так
же. Синтаксическая форма подчеркивает объективированность
отображения, но не исключает и субъективную точку зрения,
стремящуюся как бы к нулю.
Источник модального значения конструкции предложения –
не только двусоставного, но вообще любого – производитель
речи, степень его участия (выраженности) в высказывании, его
соотношение с диктальной семантикой, с элементами семантической структуры высказывания. Это видно, в частности, из такого
сопоставления: Ученик пишет – Я пишу. В первом предложении
говорящий описывает действие, производимое другим лицом.
Ситуация представлена как объективированная, со стороны.
Во втором – говорящий называет действие, которое совершает
сам. Говорящий находится в центре ситуации, субъект действия
и субъект речи совпадают. Это не стороннее описание действия,
а его воспроизведение в момент речи. Модальность высказывания резко возрастает. В принципе структурные схемы можно
было бы дополнить компонентом «субъект речи», но в этом нет
необходимости, так как он подразумевается во всех структурных
схемах. Реально же присутствие субъекта речи обнаруживается в
конкретных высказываниях, строящихся по той или иной структурной схеме.
Участие субъекта речи в высказывании, вносящее в него значение модальности, проявляется многообразно и зависит от многих факторов. На уровне структурной схемы можно говорить
лишь о потенциальном, хотя и универсальном характере модальности. Реальное же функционирование предложений, строящихся по той или иной структурной схеме, активизирует модальность.
К факторам актуализации следует отнести в первую очередь способы (средства) выражения субъекта и предиката высказывания,
распространение структурной схемы, лексическое наполнение
главных и второстепенных членов предложения (прежде всего
речь идет об оценочной лексике). Рассмотрим в таком порядке
факторы, определяющие модальность высказывания. Позицию
подлежащего, субъекта может занимать любой субстантив. Однако с точки зрения модальности наиболее важное значение имеет замещение позиции подлежащего местоимением я и другими
личными местоимениями.
«Русская грамматика» (1980) приводит целый список средств
выражения субъективной модальности. Однако в этом переч-
< 42 >
не отсутствует главное средство выражения субъективной модальности – местоимение я. Если субъективная модальность,
по определению, есть отношение говорящего к сообщаемому,
то естественно, что говорящий, называющий себя я, – главный
носитель субъективно-модального отношения. Я – центр поля
субъективной модальности, объединяющий разнообразные средства ее выражения в систему, придающий им жизнь. И междометия, и частицы, и вводные слова, и другие средства выражают
субъективно-модальное значение благодаря непосредственной
связи с я (говорящим).
Я в позиции подлежащего делает предложение открыто и максимально модальным. Я – говорящий, поэтому отношение его к
сообщаемому выражается непосредственно. Я пишу (говорю,
работаю, думаю и т. д.). Говорящий называет действие, которое
он производит, или состояние, субъектом которого он является.
Действие и описание его совпадают – сосредоточены в одном и
том же глаголе. Поэтому действие говорящего и есть его отношение к содержанию высказывания. Будучи средоточием, центром
поля модальности, я вносит в любое предложение, в любой текст
модальное значение, связанное с участием говорящего. Особенно рельефно модальность таких предложений ощутима в потоке речи, на фоне других предложений (без я), когда появление
я в позиции субъекта меняет план изложения на субъективномодальный. Например: Был душный вечер. Лодка тихо скользила
вдоль берега. Вдали я заметил одинокий парус.
Суть модального значения, вносимого я-подлежащим в предложение, заключается в том, что говорящий находится в центре
ситуации, отображаемой в предложении, является не сторонним
наблюдателем, а активным участником – производителем действия или субъектом состояния. Во всех остальных предложениях
рассматриваемой структуры (без я) говорящий находится вне отображаемой ситуации и является сторонним наблюдателем. Вот почему я-подлежащее резко меняет модальный статус предложения.
Учитывая сказанное, все подлежащно-сказуемостные предложения можно разделить с точки зрения модальности на два больших класса: с подлежащим, выраженным я, и остальные предложения (без я), условно на я-предложения и он-предложения.
В плане модальности между ними принципиальное различие.
«В рамках информативно-экспрессивного подстиля (газет –
Г. С.) существуют два противоположных друг другу, противопо-
< 43 >
ставленных типа субъекта – я-субъект и он-субъект. Я-субъект
выступает создателем ситуации, <…> создает в тексте особое
представление референтной ситуации, в частности, представляет
свою версию описываемого. Я-субъект выступает обязательно как
говорящий и тем самым действующий субъект, у него есть свое
внутреннее “Эго”, о качестве которого читающий, как правило,
осведомлен, наконец я-говорящий ориентируется на некоторого
арбитра (аудиторию), и эта аудитория размещается вовне дискурса. Он-субъект включен в ситуацию, созданную я-субъектом.
Он-субъект не вседа выступает как говорящий, не всегда реализует ту или иную интенцию. <…> Он-субъект имеет свое внутреннее “Эго”, о котором читающий часто ничего не знает (цели онсубъекта, его искренность и т. д.). Он-субъект ориентируется на
арбитра (аудиторию), который может быть расположен как вовне
дискурса, так и внутри его»7.
Если расположить я- и он-предложения по степени модальности, то они займут противоположные полюсы шкалы: наивысшей модальностью обладают я-предложения, наименьшей – онпредложения. В промежутке располагаются виды предложений,
тяготеющих к тому или иному полюсу. Так, к полюсу наивысшей
эксплицитной модальности приближаются предложения, субъект которых выражен словосочетаниями с притяжательными местоимениями (Мой доклад назначен на вторник), предложения с
субъектом мы (степень модальности несколько ослабляется, говорящий включает себя в некоторое множество). К предложениям с
косвенными средствами выражения модальности следует отнести
предложения с субъектом ты (вы) и соответственно с субъектом,
выраженным словосочетаниями с притяжательными местоимениями твой, ваш.
Широко распространены предложения, модальность которым
придает оценочная лексика, в частности в позиции субъекта, например: Агрессор раздумывает. Слово агрессор выражает оценку. Оценка же принадлежит говорящему, который квалифицирует субъект действия (состояния) как агрессивный. Говорящий
выражает свое отношение к содержанию высказывания, то есть
субъективно-модальное значение.
7
Науменко А. В. Координаты локации (субъект, пространство, время)
в семантической организации газетного текста. – Харьков : АКД, 1990. –
С. 8.
< 44 >
«Оценку, – пишет Е. М. Вольф, – можно рассматривать как
один из видов модальностей, которые накладываются на дескриптивное содержание языкового выражения. Высказывания, включающие оценку или другие модальности, содержат дескриптивную компоненту и недескриптивную, то есть модальную компоненту, причем первая описывает одно или несколько положений
дел, а вторая высказывает нечто по их поводу»8.
По отношению к субъективной модальности оценка предстает
как видовое понятие. Субъективная модальность включает в себя
и оценочное отношение (истинность/неистинность, важность/
неважность, хорошо/плохо и др.). Специфика же оценки заключается часто в непрямом выражении модальности, косвенно обнаруживающей присутствие субъекта речи.
«Важнейшей особенностью оценки является то, что в ней
всегда присутствует субъективный фактор, взаимодействующий
с объективным. Оценочное высказывание, даже если в нем прямо
не выражен субъект оценки, подразумевает ценностное отношение между субъектом и объектом. Всякое оценочное отношение
предполагает субъект суждения, то есть то лицо (индивидуум, социум), от которого оценка исходит, и его объект, то есть тот предмет или явление, к которому оценка относится»9.
Для формирования и проявления модальности в предложениях анализируемой структурной схемы наряду с субъектом имеет
большое значение и предикат (способы его выражения). С точки
зрения степени модальности здесь прежде всего выделяются высказывания со сказуемыми – глагольными формами 1-го лица
настоящего времени, тождественные я-предложениям и непосредственно обнаруживающие говорящего: Сижу задумчив и
один… (Ф. Тютчев).
К специфическим для модальных высказываний следует также отнести предикаты считать, полагать, чувствовать (себя) и
их свернутые аналоги: по моему, по мнению кого-либо и др. Такие
предикаты вводят в высказывание открытую субъективность,
указывают на присутствие оценивающего субъекта: Она считается (кажется мне) хорошим специалистом. Важную роль играют
и косвенные формы личного местоимения 1-го лица, непосредственно называющие субъект восприятия (мне).
8
9
Вольф Е. М. Функциональная семантика оценки. – М., 1985. – С. 10.
Там же. – С. 27.
< 45 >
К способам косвенного выражения модальности в предикатах
следует отнести использование оценочной лексики. Оценка как
один из основных аспектов взаимодействия человека с внешним
миром особенно естественна при характеристике действия. Способы обозначения действия как объекта оценки во многом определяются семантикой оценочных лексем. Характерно при этом,
что оценка действия является одновременно оценкой элемента
ситуации и самой ситуации10.
Однако предикат может не содержать оценочных лексем и
вносить при этом модальность в высказывание. Можно полагать,
как справедливо считают некоторые исследователи, что в глубинной структуре любого высказывания (а не только оценочного
суждения) содержится аксиологический предикат.
Лес шумит. Если исходить из того, что это высказывание
принадлежит некоему говорящему, можно приписать цитированному предложению различные цели. Например: Лес шумит.
А вчера он был тихий, спокойный. Не к добру это. Главное при
восприятии этого высказывания, как и любого другого, – что хотел сказать говорящий? Помимо той информации, которая непосредственно содержится в предложении, оно заключает в себе и
речевую интенцию, намерение говорящего. Ничто не говорится
просто так. Говорящий может стремиться привлечь внимание к
описываемому факту, событию, вызвать какое-либо чувство, изменить что-либо в «картине мира» адресата, побудить к какомулибо действию. Это речевое намерение говорящего и составляет
суть субъективной модальности высказывания, в данном случае
не очень определенной из-за отсутствия контекста. Однако эта
неопределенность может входить в замысел говорящего (например, создать ту или иную атмосферу; она может характеризовать
состояние говорящего и т. д.). Позиция говорящего в этом высказывании непосредственно не выражена. Она выражена лишь
фактом самого высказывания. Значение модальности (и соответственно глубинного аксиологического предиката): говорящий
стремится привлечь внимание к ситуации, обозначаемой в предложении, не обнаруживая, не проявляя себя. Он как бы говорит:
«Обратите внимание, это немаловажно, это может иметь последствия».
10
См.: Хрящева Н. П. Семантика оценочных лексем при описании действия и ситуации // Семантика языковых единиц. – М., 1996. – С. 39.
< 46 >
И во многих формах сказуемого, не содержащих оценочных
лексем, модальность выражается. Например, сказуемое представлено таким сочетанием глагола и другой формы – имени или
инфинитива, которые означают целостный признак – действие
или состояние субъекта: Каштаны зазеленели первые/первыми;
Обед стоял нетронутый/нетронутым.
В картине ситуации, отражаемой предложением Каштаны
зазеленели, появляется дополнительный признак (первые/первыми). В одном случае картина дается изолированно, в другом – в
сравнении: другие деревья зазеленели (или зеленеют) позднее.
Ср.: Мальчик рос замкнутый/замкнутым – в сравнении с другими мальчиками. Введение дополнительного признака (детализация, усложнение картины) сопровождается (так или иначе) характеристикой, сравнением, в конечном счете оценкой ситуации.
Оценка же косвенно свидетельствует о более явном присутствии
говорящего, о более высокой степени модальности предложения.
Аналогичный характер имеют предложения, сказуемое которых представлено сочетанием знаменательного глагола, означающего бытие, обнаружение, мысль, отношение, восприятие, с
существительным в форме творительного падежа: Он вообразил
себя героем; Собеседник прикинулся добряком; Засуха обернулась
пожаром.
Главная семантическая нагрузка в этих предложениях падает
на существительное в творительном падеже, которое играет роль
опредмеченного признака (Он – герой; Собеседник – добряк; Засуха – пожар), что сближает эти предложения с предложениями
первой группы (см. выше) и свидетельствует об их оценочном
характере. Оценочность (модальность) возрастает, когда глагол
в составе сказуемого имеет оценочный характер: вообразил, прикинулся и др. Ср.: В министерстве он состоит консультантом и
слывет, считается консультантом.
Сказуемое может быть представлено сочетанием двух одинаковых личных форм разных глаголов, что характерно для экспрессивной, непринужденной речи. Сюда относятся многообразные случаи.
Например: хохочет заливается, стоит не шелохнется, звонит – надрывается. Модальное значение, вносимое в предложение такими сказуемыми, связано с характеризующей, квалифицирующей функцией вторых глаголов, что косвенно обнаруживает присутствие говорящего.
< 47 >
Модальны, как правило, сказуемые, выраженные глагольным
фразеологическим сочетанием, что связано с их экспрессивностью, оценочностью. У фразеологизмов коннотатитвный элемент
обычно превалирует над денотативным. «Аксиологический компонент отражает человеческий фактор в семантике единицы,
входит в структуру значения подавляющего числа идиом и представляет собой важнейшую характеристику фразеологизма»11.
Экспрессивность, оценочность фразеологизмов предопределяет модальность предложений, в которых они используются.
При этом «чем эффективней оценка, тем теснее она связана с
индивидуальной позицией субъекта»12. По-видимому, все экспрессивно окрашенные варианты сказуемого в той или иной степени модальны, так как обнаруживают индивидуальную позицию
субъекта (Он по-немецки ни бум-бум).
Сказуемые, представленные формой глагола, вводимой сравнительным союзом, характеризуют признак как кажущийся, подобный тому, что обозначено глаголом: Ты словно спишь; Он будто с ума сошел; Она как будто онемела. Модальность подобных
предложений проявляется как рефлексия говорящего в определении предикативного признака.
Таким образом, предикат (сказуемое) вносит весомую лепту в
модальность предложений, которая зависит от способов (средств)
выражения предиката, от его лексического наполнения – прежде
всего от экспрессивной, оценочной лексики.
Но не меньшее значение имеет и грамматическая (особенно временная) характеристика сказуемого. Ср.: 1) Лес шумит
2) Лес шумел. С точки зрения модальности между предложениями
в настоящем времени и в прошедшем глубокая, принципиальная
разница. В первом предложении действие совпадает с моментом
речи, т. е. с моментом речи говорящего. Последний находится в
той же временной ситуации, что и субъект действия, т. е. внутри
нее. Можно сказать: Послушай – лес шумит. Но нельзя сказать:
Послушай – лес шумел. Здесь линии говорящего и субъекта расходятся. Говорящий остается в настоящем времени, а действие
субъекта относится к прошедшему. Говорящий находится вне ситуации, отображаемой в предложении.
11
Диброва Е. И., Касаткин Л. Л., Щеболева Н. Н. Современный русский язык. Анализ языковых единиц. – М., 1995. – С. 122.
12
Вольф Е. М. Указ. соч. – С. 203.
< 48 >
Это принципиальное различие отражается на модальности
предложений. Лес шумит – событие изображается как непосредственно наблюдаемое (говорящим). Лес шумел – событие
не изображается, а описывается. Уровень непосредственного наблюдения сменяется уровнем описания, обобщения. Говорящий
находится вне временной ситуации и описывает ее извне, отстраненно.
Таким образом, временная ось тесно связана с модальностью:
настоящее время коррелирует с субъектом речи, помещая его в
ту же временную ситуацию, прошедшее – исключает его из временной ситуации. Что касается будущего времени, то оно ближе
к настоящему, что объясняется реальной возможностью осуществления действия. Можно сказать: Послушай – лес будет шуметь.
Субъект речи (говорящий, наблюдатель) остается внутри временной ситуации.
До сих пор мы рассматривали в основном нераспространенные предложения, однако большие изменения в модальность
предложений вносят распространители – детерминантные и
присловные. Любое распространение предложения, конкретизируя ситуацию, косвенно свидетельствует в пользу присутствия говорящего (наблюдателя). Конкретизация ситуации – добавление
признаков предметов, обстоятельств действия, деталей обстановки и т. п. – показывает, что событие, факт не только обозначаются, называются, но и описываются, изображаются с большей или
меньшей полнотой. И сама полнота изображения обнаруживает
присутствие наблюдателя (говорящего). Только он, наблюдатель,
мог увидеть и назвать детали. Чем выше степень детализации содержания, тем модальнее предложение. Ср.: Лес шумит и Мрачный лес шумит или Лес шумит горестно, как будто вздыхает о
чем-то. Ясно, что во втором и третьем предложениях модальность
выше.
Еще пример13: Лесорубы работают и Лесорубы рубят деревья.
При общем денотативном значении предложений угол зрения у
них разный. В первом случае ситуация увидена в целом (крупным
планом), во втором – детализировано: говорящий показывает
(видит) отдельно и субъект действия, и действие, и объект. Детализация (распространение) меняет угол зрения и соответственно
смысловую структуру предложения. Структурную схему можно
13
Пример О. И. Москальской.
< 49 >
рассматривать как отражение обобщенной, абстрактной ситуации. Структурная схема принадлежит всем говорящим. Ее реализация и распространение – конкретному говорящему.
«Русская грамматика» (1980) рассматривает временные, пространственные, причинные, целевые и др. распространителидетерминанты. Однако с точки зрения модальности предложения
релевантно разделение всех детерминантов на пространственные и временные. Детерминация – как пространственная, так
и временная – значительно повышает ресурсы модальности
предложения. Если исходить из анропоцентрического текстового хронотопа в определении Ю. С. Степанова, то и пространство
(«я здесь»), и время («я сейчас») тесно связаны с говорящим.
Пространственные детерминанты обязательно, но неявно
предполагают наблюдателя. Обозначаемое в высказывании пространство вычленяется и фиксируется именно с точки зрения
наблюдателя. Над городом плыли облака. Положение облаков
отмечается по отношению к наблюдателю, находящемуся внизу.
В случае пространственных детерминантов позиция наблюдателя
определяется в зависимости от предлогов, которые можно рассматривать как операторы, определяющие положение предметов
в пространстве с точки зрения наблюдателя. За лесом вставало
солнце. Наблюдатель находится перед лесом.
«Предлог перед во фразах типа Перед деревом стоял мотоцикл помещает мотоцикл между наблюдателем и деревом и существенно ближе к дереву, чем к наблюдателю. Предлог за во
фразах типа За деревом стоял мотоцикл помещает дерево между
мотоциклом и наблюдателем, причем расстояние от мотоцикла
до дерева представляется существенно меньшим, чем расстояние
от дерева до наблюдателя. Глагол вилять (во фразах типа Дорога
непрерывно виляла) помещает наблюдателя непосредственно на
пространственный объект, по которому он перемещается (часто
на транспортном средстве); в ситуации, обозначаемой глаголом
виться (Тропа живописно вилась по склону горы) наблюдатель
смотрит на пространственный объект со стороны или как бы со
стороны»14.
Точно так же, как пространственные детерминанты, с позицией наблюдателя (говорящего) тесно связаны и временные детер14
Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка, попытка системного описания // Вопросы языкознания. – 1955. – № 1. – С. 64–65.
< 50 >
минанты (причинные, целевые, условия, уступки и др.). «След»
говорящего улавливается в том, что он объясняет, комментирует
и т. п. основное событие, по отношению к которому он занимает особое положение. Объяснение причин, следствий, условий
и т. п. непосредственно связано с точкой зрения говорящего
(наблюдателя). Комментарий, объяснение могут принадлежать
только говорящему. Это иная семантическая плоскость, иной
угол зрения, по сравнению с семантической сферой основного
состава подлежащно-сказуемостного предложения. Детерминанты – и пространственные, и временные – находятся в семантической зоне говорящего. Не случайно детерминант находится как бы «над» событием, отдельно от него, относясь ко всему
составу предложения и занимая в нем особое положение. Особый статус детерминанта можно объяснить тем, что он находится в иной семантической плоскости – зоне говорящего, правда
без явных признаков его присутствия. И связь детерминанта с
предложением, по-видимому, субъективно-модальной природы.
Обе части предложения объединяются благодаря принадлежности говорящему. Однако модальность детерминанта выше,
отчетливее, что и выделяет его, подчеркивает его особое положение.
Присловные распространители также обладают значительными ресурсами модальности. Ср.: Ученик рисует; Ученик рисует
собаку; Ученик рисует синюю собаку.
От первого предложения к третьему повышается степень
детализации, конкретизации и соответственно – модальности.
В первом она минимальна (потенциальна). Ситуация обозначена
в целом, объективировано. Во втором отражаемая ситуация конкретизируется: обозначен не только субъект, его действие, но и
объект. Ситуация предстает расчлененной. Именно такой, в соответствии с целью высказывания, увидел ее наблюдатель. Любая
конкретизация обобщенной, типовой ситуации обнаруживает,
проявляет присутствие наблюдателя, производителя речи. Коллективный субъект речи, отражающий общеязыковой опыт, сменяется индивидуальным производителем речи (наблюдателем).
Он-то и модифицирует, конкретизирует ситуацию применительно к цели высказывания. Детализация играет индивидуализирующую роль.
В третьем предложении слово синюю указывает уже более
явно на присутствие наблюдателя. Именно такой увидел собаку
< 51 >
наблюдатель. По словам Н. Д. Арутюновой, «определение стремится индивидуализировать предмет»15.
Среди присловных распространителей наибольшими модальными потенциями обладают признаковые части речи – прилагательные и наречия. Признаковая семантика наиболее очевидно
проявляется именно в прилагательных, по сравнению с другими
частями речи. Признаковая семантика и является источником
модальности прилагательных. Прилагательные-определения конкретизируют, индивидуализируют, квалифицируют предмет, и
эта характеристика, квалификация косвенно указывает на говорящего. В этой функции выступают практически все прилагательные (в том числе и относительные). Однако наибольшими модальными потенциями обладают качественные прилагательные, в том
числе оценочные. «Именно качественные прилагательные вводят
в высказывание прагматический аспект, включая в него оценки,
исходящие от говорящего»16.
Как и прилагательные, наречия связаны с прагматическим
аспектом высказывания – отражают позицию говорящего, например: Ученик старательно рисует собаку. Старательно – это
оценка, накладывающаяся на основное содержание высказывания и исходящая от говорящего.
По существу можно говорить о двух уровнях коммуникации.
Наречие – это своеобразный элемент метатекста по отношению
к высказыванию.
«Авторы, рассматривающие эту проблему с точки зрения соотношения семантики и прагматики, подчеркивают, что роль наречного модификатора следует понимать в рамках дифференциации семантического и прагматического аспектов высказывания,
где сама фактивная фраза является семантической, в то время как
наречие отражает позицию говорящего – прагматику»17.
С синтаксической точки зрения наречие в этих случаях относится к предложению в отличие от приглагольного наречия, определяющего только предикат. В плане модальности такие наречия
сближаются с детерминантами.
15
Арутюнова Н. Д. Функции определений в бытийных предложениях // Русский язык. Текст как целое и компоненты текста. ХI Виноградовские чтения. – М., 1982. – C. 38.
16
Вольф Е. М. Грамматика и семантика прилагательного, на материале
иберо-романских языков. – М., 1978. – С. 9.
17
Вольф Е. М. Функциональная семантика оценки. – М., 1985. – С. 94.
< 52 >
Значительной степенью модальности обладают вводномодальные слова, частицы, междометия, непосредственно выражающие позицию говорящего – его чувства (междометия), отношение к содержанию высказывания (вводно-модальные слова,
частицы). И другие части речи в той или иной степени модальны.
Например, предлоги, указывающие на пространственное расположение предметов, раскрывают свое значение именно благодаря присутствию наблюдателя.
Субъективная модальность, будучи универсальной категорией, охватывает все уровни языка, а в рамках морфологии все части
речи. Язык обращен к внешнему миру – служит для обозначения
его предметов, явлений, действий. Эту системность можно назвать
внешней. Однако язык – это и система знаков, существующая
для говорящего, используемая говорящим, находящимся в центре
языка (я – здесь – сейчас). Обозначая, называя элементы внешнего мира, говорящий так или иначе выражает и свое отношение
к ним, что получает воплощение во всех единицах языка. Это
внутренняя системность, опирающаяся на отношение языковых
единиц к я (говорящему). Так, можно выстроить систему частей
речи, в центре которой находится я (говорящий). В такой системе
части речи расположатся по степени субъективной модальности:
личные местоимения (прежде всего я, а также мы, ты) составят
ядро системы. К ним будут примыкать вводно-модальные слова,
частицы, междометия как непосредственные проявления я. Далее
расположатся прилагательные и наречия, косвенно выражающие
модальность. Периферию же системы составят существительные и глаголы, обладающие потенциальной модальностью, проявляемой в зависимости от лексического выражения, от контекста и т. д. В этом плане весьма перспективно и реально создание
«грамматики говорящего», призванной изучать разнообразные
проявления модальности на всех языковых уровнях и в речи, организацию языковых средств в аспекте модальности. Ср. близкую идею, высказанную в работе Г. А. Золотовой18. В синтаксисе
субъективная модальность – непременный компонент общей
семантики предложений. Без субъективно-модального элемента семантика конструкции предстает неполной, односторонней,
ущербной.
18
Золотова Г. А. «Коммуникативная грамматика»: идеи и результаты // Русистика сегодня. – 1994. – № 3.
< 53 >
Любая отражаемая в речи ситуация – это ситуация, воспринимаемая человеком. Он отмечает изменение состояния (Собака
легла), пространственное расположение предметов, характеризует положение вещей, речь, комментирует, объясняет и т. д. Человек присутствует (но необязательно проявляет себя) в любой ситуации – как наблюдатель, говорящий. Поэтому в структурную
схему добавлять субъект речи нет необходимости: он присутствует во всех структурных схемах, которые можно считать потенциально модальными.
Однако при реализации структурной схемы модальность конструкции актуализируется в зависимости от способов выражения субъекта и предиката, от характера распространения предложения, от лексического наполнения и других факторов. Изучение модального значения синтаксических конструкций важно
не только для синтаксиса, но и для стилистики, для лингвистики
текста. В целом изучение субъективной модальности – этой важнейшей универсальной категории – необходимо для более полного и глубокого понимания устройства языка и речи.
3.3. Текстовая модальность
как семантическая основа текста (речи)
Будучи общеязыковой категорией и составляя семантическую основу высказывания, субъективная модальность играет
важную роль и в процессе речепроизводства (текстообразования). Однако в речи (тексте) она трансформируется в текстовую
модальность. Отдельное высказывание отражает ситуацию или
какой-либо ее фрагмент. Речь же – это процесс соединения высказываний, совершаемый по определенным законам и правилам, в результате которого происходит «согласование» высказываний.
Понятие текстовой модальности (ТМ) сравнительно новое в
лингвистике. Оно только начинает разрабатываться. Между тем
значение этой категории для стилистики, лингвистики текста
трудно переоценить. Несколько забегая вперед, можно сказать,
что эта категория лежит в основе текстообразования (семантический аспект), строя и тональности речи и во многом конституирует функциональные стили, определяя характер изложения (повествования) в каждом из них.
< 54 >
ТМ формируется на основе тесно связанной с ней субъективной модальности, под которой понимается отношение говорящего к содержанию высказывания и которая выступает как грамматическое выражение антропоцентричности – важнейшего, фундаментального свойства речи.
Как уже говорилось, язык располагает многообразными средствами выражения субъективно-модального значения, которые
обычно даются списком. Между тем они представляют систему,
центр которой – не называемое, как правило, как субъективномодальное средство местоимение я. В языке (вне контекста) оно
действительно не имеет субъективно-модального значения, но в
высказывании, в тексте (речи) становится средоточием модальности. Местоимение я называет говорящего прямо и непосредственно. И появление его в высказывании (тексте) знаменует
собой высшую степень модальности. Например: Стояла звонкая
тишина. Лес нахмурился, посуровел. Я шел по тропинке, вглядываясь в темную чащу.
Появление я в последнем предложении резко меняет модальный план изложения: объективированный план изложения сменяется субъективным. И предшествующие появлению я картиныфразы воспринимаются уже с точки зрения говорящего, я.
Вообще следует подчеркнуть, что я и координированные с ним
местоимения ты, он – главные средства ТМ. Переходя из языка
в речь (текст), я из нейтрального обозначения говорящего становится знаком присутствия говорящего в тексте и в зависимости от
контекста, стиля, жанра вносит в речь разнообразные значения
ТМ. Для семантики текста с я (прежде всего) и другими личными
местоимениями связаны главные, существенные свойства текста.
Не случайно в основе формирования типов речи лежат именно
личные местоимения (подробнее см. далее).
В тексте происходит усложнение структуры я. Оно не просто
переходит в из языка в речь, но модифицируется, усложняется.
И главное заключается в том, что я говорящего, переходя в речь,
может совпадать, а может не совпадать с производителем речи.
И здесь мы сталкиваемся с процессами сугубо текстовыми.
Таким образом, местоимение я проявляет свои субъективномодальные свойства только в высказывании, в тексте. Другие
средства обнаруживают субъективную модальность как в языке,
так и в речи. Иначе говоря, в речи они используются как готовые
субъективно-модальные средства. Поэтому представляется ра-
< 55 >
циональным разграничивать языковые (внутримодальные) и текстовые (внешнемодальные) средства модальности.
К языковым относятся все субъективно-модальные средства,
названные в списке «Российской грамматики» (см. выше), кроме
интонации, обнаруживаемой на уровне высказывания. К языковым следует отнести и такое важное средство, как субъективномодальное значение синтаксической конструкции.
Многообразные языковые субъективно-модальные значения
получают полную реализацию в речи, где главную роль играют
текстовые (внешнемодальные) средства, а языковые субъективномодальные средства тесно взаимодействуют с ними.
Главное средство, образующее, конституирующее ТМ, – категория производителя речи. И это естественно. Без него речь
невозможна. Однако отношение «производитель речи – речь»
довольно сложно. Производитель речи многообразно и далеко не
всегда прямо и непосредственно проявляет себя в речи. Промежуточным звеном между речью и ее производителем выступает
субъект речи.
Таким образом, первый слой, первая составляющая ТМ определяется отношением говорящего к собственной речи, что выражается в том или ином соотношении производителя и субъекта
речи.
Вторая составляющая ТМ – отношение производителя речи к
миру, действительности.
Производитель речи, воплощая свои мысли и чувства, соотносит их с действительностью и выражает свое отношение к сообщаемому. В языке средствами реализации этих отношений выступают субъективная модальность и наклонение. В тексте аналогом
этих средств служит ТМ, выражающая отношение производителя речи к тексту и к действительности. Это обязательное качество
любого текста. И в рамках каждого речевого произведения эти
отношения сохраняются на всем его протяжении и определяют
его характер, сущность, качества. Ср. лирическое произведение
и газетную заметку, дипломатическую ноту и новеллу. В каждом
подобном случае производитель речи ставит себя в определенные
отношения к миру и к собственному тексту. Текстовая модальность – это своеобразное наклонение производителя речи к действительности и собственно к речи.
Однако отношение производителя речи к действительности
не выражается прямо и непосредственно. Оно всегда опосред-
< 56 >
ствовано языком (речью)19. Степень же этой опосредствованности, ее шкала чрезвычайно широка. Производитель речи может
быть непосредственным участником событий, процессов, наблюдателем, созерцателем, информатором, побудителем, исследователем и т. д. Если суммировать, обобщить возможные позиции,
отношения производителя речи к миру, то здесь возможны по
крайней мере три отношения («наклонения»): 1) объективное (говорящий отчуждает себя от действительности, находится вне ее,
смотрит на мир со стороны; 2) субъективное (производитель речи
отождествляет себя с непосредственными участниками событий,
процессов, происходящих в мире; он находится внутри социума и воспринимает мир как деятель, участник); 3) субъективнообъективное (смешанное).
Как выражаются эти отношения в речи?
Естественно, через первую составляющую ТМ. Несовпадение
производителя речи и ее субъекта (Он пишет) не только характеризует отношение к речи (низшая субъективная модальность),
но и формирует отношение к действительности как объективное
(а строй речи соответственно объективированный). Совпадение
производителя речи и ее субъекта (Я пишу) формирует субъективное отношение к действительности, соответствующий субъективированный строй речи. Субъективно-объективное отношение к миру создается также отношениями между производителем
и субъектом речи, которые приобретают особые свойства. Таким
образом, в текстовой модальности следует выделить два компонента: отношение производителя речи к действительности (ср. в
языке наклонение) и отношение производителя речи к собственно речи.
Эти две характеристики, составляющие суть категории ТМ и
органически взаимосвязанные, наполняются реальным содержанием в зависимости от характера воплощения социально закрепленного в литературной практике отношения «производитель
речи – субъект речи», то есть в зависимости от функционального
стиля и жанра. И многообразие существующих текстов обусловлено именно названными двумя характеристиками речи. По ним
19
Разумеется, возможно и внесловесное отношение человека к миру –
мысленное, чувственное, посредством невербального искусства. Однако
если иметь в виду человека говорящего, то язык выступает обязательным посредником между производителем речи и действительностью.
< 57 >
довольно четко дифференцируются функциональные стили, которые представляют наиболее приемлемую типологию текстов.
Функциональные стили рассматриваются, как правило, на
языковом уровне. Однако полностью все черты и особенности
функциональных стилей воплощаются и раскрываются в речи
(тексте). Поэтому анализ функциональных стилей на речевом
уровне должен выявить их основополагающие, конститутивные
черты.
Многие исследователи в качестве важнейшего параметра
функциональных стилей справедливо выделяют установку (на
определенный характер изложения), конструктивный принцип,
функцию и т. д. Все эти однородные по содержанию категории
реализуются в текстовой модальности, которая предстает как
главный стилеобразующий и стиледифференцирующий фактор.
Для каждого функционального стиля характерно определенное
отношение к речи и к действительности, что обусловливает главные черты функционального стиля и фактически конституирует
речь (тексты) как функциональный стиль.
В качестве определенных типов текста функциональные стили
намечают в самом общем виде характер использования типов речи
(от 1-го, 2-го, 3-го лица) и соотношение «производитель речи –
субъект речи». Дальнейшая детализация, конкретизация этих характеристик совершается в жанрах, являющихся формой существования и реализации функциональных стилей, и в конкретных
текстах.
Таким образом, функциональные стили как типы текстов различаются прежде всего ТМ – определенным отношением производителя речи к действительности и к самой речи. Эти две важнейшие характеристики дифференцируют функциональные стили и служат источником семантического многообразия текстов.
Наряду с семантико-синтаксической структурой, отражающей характер сцепления, развития мыслей, каждый текст обладает модальной структурой, выражающей отношение производителя речи к миру и к самой речи, к ее содержанию. По отношению
к семантико-семантической структуре – к интеллектуальной,
логической, диктальной информации – ТМ выступает как ее речевая форма. Это специфически речевая форма высказывания,
синтаксическая семантика текста. И она играет не меньшую роль
в текстообразовании, чем специфические средства связи между
предложениями, так как текст строится по законам ТМ. В процес-
< 58 >
се порождения текста происходит согласование модальных значений высказываний – внешне- и внутримодальных.
Поэтому ТМ – важнейшая категория текста, образующая
его семантическую основу, определяющая отношение производителя речи к действительности и к самой речи и выражающая
тем самым установку на определенный характер изложения. ТМ
выступает и как важнейшая категория функциональной стилистики, так как, воплощая установку на тот или иной характер
изложения, определяет во многом строй и тон речи, ее стилевые
качества, отбор языковых и речевых средств и в конечном счете
конституирует функциональные стили как разновидности литературного языка.
Функциональные стили намечают использование речи в самом
общем виде. Дальнейшая детализация, конкретизация совершается в жанрах, являющихся формой существования и реализации
стилей. Жанр в известном смысле – это устойчивая форма использования того или иного типа (типов) речи и реализация определенного соотношения «производитель – субъект речи». О связи жанра и лица, от которого ведется речь, писал Р. Якобсон, имея
в виду, что особенности различных жанров поэзии обусловливают различную степень речевых функций: «Эпическая поэзия, сосредоточенная на третьем лице, в большей степени опирается на
коммуникативную функцию языка; лирическая поэзия, направленная на первое лицо, тесно связана с экспрессивной функцией;
“поэзия второго лица” пропитана апеллятивной функцией: она
либо умоляет, либо не умоляет – в зависимости от того, кто кому
подчинен – первое лицо второму или наоборот»20.
По сути дела, речь здесь идет о субъективно-модальном значении лица, от которого строится повествование, о закрепленности
в жанровых формах определенных типов речи.
Реальные тексты, воплощая основные черты стилей и жанров,
представляют дальнейшую конкретизацию намеченных характеристик, обусловливая многообразные вариации в рамках жанровых форм.
В конкретных текстах происходит взаимодействие, «согласование» всех средств ТМ – внешних и внутренних – образующих
единую линию, единую тональность. Покажем хотя бы на одном
20
Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». – М., 1975. – С. 203.
< 59 >
примере действие ТМ. Обратимся к очерку В. А. Гиляровского
«Шипка». Вот его начало:
«В 1902 году исполнилось 25 лет со дня русско-турецкой войны
1877 года. Вместе со многими участниками этой войны я поехал
на шипкинские торжества.
Мы прибыли на пароходе “Петербург” из Севастополя в болгарский порт Варну, а оттуда все участники шипкинских торжеств должны были двинуться в глубь страны, на Шипку.
Из Варны на Шипку можно было бы попасть с юга Балкан и с
севера. Путь с севера был интереснее. Он давал более наглядное
впечатление того, что происходило на Шипке 25 лет назад. И я выбрал путь с севера.»
Зачин – информационная деловая лаконичная фраза, своеобразный информационный повод для последующего текста (…исполнилось 25 лет со дня русско-турецкой войны 1877 года). Фраза
объективирована, лишена субъективной модальности. Если брать
ее вне контекста, то это сообщение о факте, которое может иметь
различное продолжение, например описание войны (Война была
тяжелая) или описание 25-летнего периода жизни с 1902 года.
И это был бы описательный контекст речи (описательная текстовая модальность). Основа описательности – перфектное значение глагола-сказуемого «исполнилось» (результат в настоящем).
В целом зачин – лаконичная, но обстоятельная по содержанию
фраза с прямым порядком слов – задает тон спокойного, делового изложения.
Тесно связанная с зачином вторая фраза (Вместе со многими участниками этой войны я поехал…) продолжает спокойный,
сдержанный тон изложения, однако регистр его меняется. Изложение переходит в план рассказа, нарратива. И главное изменение производит местоимение я. Я – это не условная речевая
маска, а реальный автор, конкретная личность, В. А. Гиляровский.
И дальнейшее изложение, как и зачин, освещается светом этого я.
Перед нами не просто изложение событий, но рассказ очевидца
о том, что он видел, думал, пережил. Дается не только факт, но и
отношение к нему, комментарий, вызванный осмыслением и переживанием события. В изложение вносится личностное начало,
рассказ приобретает объективно-субъективный характер. Событие характеризуется извне, объективно и изнутри, субъективно
(т. е. какой отзвук оно находит в душе рассказчика, свидетеля,
участника события). Именно в таком двойственном подходе к
< 60 >
действительности и заключается, проявляется текстовая модальность публицистики и очерка как одного из ее жанров.
Я автора, появившись во второй фразе, бросает новый свет на
все дальнейшее изложение. Все последующие фразы, даже самые
объективированные, воспринимаются как субъективно-модально
окрашенные: Мы прибыли…; Из Варны на Шипку можно было попасть… (подразумевается, рассказчику и другим участникам);
Путь с севера был интереснее. Он давал более наглядное впечатление… (ясно, что интереснее с точки зрения автора).
Разумеется, главное средство текстовой модальности – я автора, однако она поддерживается, формируется и другими средствами. Рассмотрим следующий после цитированного отрывок:
«Пароход “Петербург” прибыл в Варну и стоял на рейде, совершенно открытый ветру, который в этот сентябрьский день, к
вечеру, перешел в шторм. Все, кто должен был ехать на Шипку
с севера, на катерах и вельботах переехали на берег. Переправа
была не из легких! Разгулявшееся море бросало лодочки, то скрывая их за волной, то вынося кверху. Через мол, который виднелся
издали с нашего парохода, хлестала волна, сажени на две прыгая
выше мола».
Описание кажется внешне объективированным, однако содержит едва заметные, не бросающиеся в глаза приметы присутствия автора – рассказчика. В первой фразе это причастный оборот совершенно открытый ветру, данный, конечно же, от автора.
Следующая фраза объективирована (Все, кто долен был ехать…).
Однако затем – авторский комментарий, оценка – восклицательное предложение: Переправа была не из легких! И последующее
предложение содержит многочисленные признаки авторского
видения ситуации (шторма). Обозначена даже точка зрения автора – наблюдателя: Через мол, который виднелся издали с нашего
парохода. В самом же описании обращают на себя внимание (поддерживают текстовую модальность) эмоционально-оценочные
слова: разгулявшееся море, лодочки, хлестала волна и др.
И далее общая текстовая модальность поддерживается, усиливается разговорно-инверсивными предложениями, косвенно
отмечающими, обнаруживающими авторское присутствие: Большого труда стоило перевезти багаж с парохода на берег; Стоять
шлюпкам под бортом было невозможно…
Я автора, пронизывающее весь очерк, является его композиционным стержнем. В очерке тесно переплетаются две линии:
< 61 >
линия объективного рассказа, изложения и линия оценки, переживания событий рассказчиком.
Авторское я очерка открывает широкие возможности комментирования, социальной оценки, эмоциональных обобщений.
Так, после описания героических действий матросов во время
шторма следует авторское отступление:
«Если я об этом говорю, так потому, что, празднуя четверть
века со времени войны, ничего не пришлось сказать о матросах,
которые также отличались в турецкую кампанию, также совершали чудеса. Лично испытывая, как единственный пассажир в
шлюпке, всю ловкость и смелость молодцов-матросов, я понимаю, что эти люди представляли из себя в военное время!..
Эти люди могут сделать все!
Рулевой Солнцев и его команда – потомки героев прошлой
войны, и они сделают то же, что сделали их знаменитые предки.
А таких, как Солнцев и его матросы, сколько угодно! Весь
флот наш таков».
Перед нами типичный публицистический комментарий, отступление от непосредственной линии рассказа, своеобразное
социально-политическое, социально-публицистическое обобщение. Однако общая тональность (текстовая модальность) резко не
изменяется, приобретает наивысшее напряжение. Происходит
сгущение текстовой модальности, в целом неравномерно рассредоточенной по всему очерку.
Как показывает анализ, главное средство речевой организации очерка – текстовая модальность, в данном случае публицистическая. Отличие в полном совпадении производителя речи и ее
субъекта и в прямом, непосредственном отношении автора (производителя речи) к действительности. Именно здесь проходит
разграничительная линия между художественной и публицистической речью. В публицистике автор открыто и непосредственно
выражает себя, свои мысли, чувства, оценки, свое отношение к
миру. Текстовая модальность публицистики – это субъективнообъективное отношение к действительности, в котором субъект
речи и является авторским я (производителем речи).
Аналогичную роль – тексто-, стиле- и жанрообразующую –
играет текстовая модальность и в других функциональных стилях. Это важнейшая категория функциональных стилей, в которой многообразные языковые и речевые средства объединяются,
выполняя общую, единую функцию, формируя установку стиля.
< 62 >
Текстовая модальность дифференцирует и конституирует функциональные стили. Поэтому глубокое и всестороннее изучение
этой категории представляется важнейшей и актуальной задачей
функциональной стилистики и лингвистики текста.
3.4. О типизации как важнейшем процессе речеобразования
Как было показано в предшествующих разделах, семантическую основу процесса порождения речи составляет текстовая
модальность. Однако формирование речи не исчерпывается семантическим согласованием высказываний. Процесс этот сложен, многомерен и многогранен. Семантическое согласование
предполагает не только единое отношение говорящего к действительности и к речи. Чтобы высказывание вошло в речь, стало его
органической часть, звеном, оно должно подвергнуться и другим
преобразованиям. Вхождение высказывания в речь, трансформация его, приспособление к контексту, к целому речевому произведению – важнейший аспект речеобразования. Необходимо
выяснить, что происходит с высказыванием в речевом потоке, каков механизм вхождения высказывания в речевое произведение.
Для этого следует углубиться в структуру высказывания и показать, какому воздействию подвергаются его звенья.
Когда мы говорим о речи, важно выяснить те ее свойства,
которые делают ее относительно самостоятельным явлением.
Обычно в качестве важнейшего специфического признака речи
называют индивидуальность. Действительно, каждый носитель
языка, выражая свои мысли и чувства, индивидуально использует языковую систему. Стремление к индивидуализации речи –
глубинная потребность общества и отдельного человека. Однако
индивидуальность речи подразумевает не только своеобразие, но
и типизацию. Человек индивидуально использует систему языка,
но мера этой индивидуальности весьма неопределенна, зависит
от многих факторов. Ведь и сами мысли, чувства людей схожи,
имеют много общего (абсолютное своеобразие вряд ли возможно). Поэтому само индивидуальное содержит в себе общее, массовидное. На долю индивидуального приходятся оттенки чувств,
акценты в изложении мыслей и т. п.
Коммуникация успешно осуществляется прежде всего благодаря тому, что у говорящего (пишущего) и адресата есть не толь-
< 63 >
ко фонд общих знаний и представлений о некотором фрагменте
действительности, но и общий фонд выражений, которым пользуется говорящий и который должен быть понятен адресату (слушающему). Речь функционирует в коллективе и следует его традициям. Поэтому мера индивидуальности, во всяком случае для
многих видов речи, довольно низка. Главная же тенденция речи
заключается в типизации речевых явлений для отражения тех
или иных фрагментов действительности, для выполнения тех или
иных функций, для формирования стилей. Именно слабая типизация речи подразумевается в нередких сетованиях поэтов, писателей на неразработанность языка.
Речь социальна по своей природе, как и язык. Индивидуальность выражает способ, характер использования речи, служит
важным стимулом ее развития, но не составляет ее сущность.
Речь предполагает некоторое единство выражений для коллектива говорящих. Отсюда и вытекает тенденция к типизации.
В каждом виде речи есть компоненты общие, традиционные
для относящихся к ним текстов, и компоненты, излагающие новую мысль, новую информацию, которые не могут быть оформлены стандартно. Типизация охватывает прежде всего сферы речи,
отражающие общие, регулярные, частотные, повторяющиеся ситуации.
Таким образом, речь в идеале должна содержать типизированные элементы, относящиеся к самым разнообразным областям
социальной жизни. Если брать аспект развития, формирования
речи, то главная ее тенденция – тенденция к типизации, которой противостоит тенденция к индивидуализации, уникальности.
Взаимодействие этих тенденций и составляет сущность функционирования, развития речи. Однако главной в этом процессе является тенденция к типизации, унификации.
В норме текст состоит из единиц, которые воплощают в себе
и язык, и речь. Однако языковое оказывается важным, но имплицитным компонентом, а все то, что находится на поверхности, –
это речь, речевая материя. Как же происходит превращение языковой единицы в речевую? Каков статус речевой единицы? Каковы виды речевых единиц?
Главное, что превращает языковую единицу в речевую, – это
лексическое наполнение, реализующее в том или ином тексте
особые, специальные для этого текста потенции языковой модели. Возьмем, к примеру, словосочетание зеленый куст (которое
< 64 >
частично уже анализировалось), построенное по модели «существительное + согласованное с ним прилагательное».
Модель открывает многообразные возможности ее заполнения, но реализуется лишь одна. Происходит слияние, соединение
языковой формы и содержания (лексического наполнения). И таким образом появляется единица, в которой языковое начало уходит вглубь, а на поверхности остается лексическое наполнение.
Выбор последнего, зависящий от многих факторов, и есть производство речевой единицы.
Речь стремится к идиоматизации своих звеньев, то есть к превращению их в готовые средства выражения. Она стремится закрепить выбранное лексическое наполнение модели, типизировать его (приспособить к употреблению во многих аналогичных
случаях). Тенденция к ограничению количества речевых единиц
для той или иной ситуации, наименования предмета и т. п., повидимому, связана с ограниченными возможностями оперативной памяти человека. К. И. Чуковский сетовал на то, что у переводчиков «нищенски убогий словарь». Худого человека они назовут только худым, но не худощавым, сухопарым, тщедушным,
щуплым, тощим21. Можно полагать, что одна из причин такого положения – действие закона типизации, стремление ограничить
количество вариантов единственным.
Что же представляет собой типизированный элемент, готовое
средство, единица речи?
Так, известное из какого-либо текста выражение, например
зеленый куст, будет тесно привязано к этому тексту и к отображаемой им ситуации. И для данного текста это выражение является уникальным. Оно дает точное, расчлененное наименование
явления и в этом смысле незаменимо. Вырванное же из контекста, оно теряет семантические связи, присущие ему в тексте, и
оказывается несамостоятельным, изолированным в смысловом
отношении.
Рассмотрим, с другой стороны, выражение зеленые насаждения, которое не нуждается в раскрытии своего значения в контексте, имеет точно определенное значение и может быть употреблено в любом тексте. Оно самодостаточно в отличие от выражения
зеленый куст. Если последнее закреплено за текстом, в котором
оно употреблено, то первое (зеленые насаждения) не зависит от
21
Чуковский К. И. Высокое искусство. – М., 1964. – С. 88.
< 65 >
текста. Это воспроизводимый, готовый оборот речи. Словосочетание зеленый куст производимо, потому что мы выбираем в зависимости от экстралингвистических причин (ситуации) и существительное (куст, забор, мост и т. п.), и прилагательное (зеленый,
молодой и т. п.). А словосочетание зеленые насаждения воспроизводимо, так как регулярно используется для наименования соответствующего явления. Есть существенные различия между выражениями зеленый куст и зеленые насаждения и с точки зрения
связи языковой формы (модели) и содержания (лексического наполнения). В выражениях первого типа связь подвижна, прозрачна, т. е. опирается на определенную ситуацию (например, зеленый
куст среди желтых). Во втором случае связь настолько тесна, что
выражение воспринимается как единое, нерасчлененное.
Таким образом, необходимо выделять в речи два типа единиц –
типизированные воспроизводимые (как зеленые насаждения) и
нетипизированые производимые (как зеленый куст).
Типизированные речевые единицы появляются под влиянием
внешних обстоятельств для наименования, отображения регулярно повторяющихся частотных ситуаций или их фрагментов. Некоторые речевые единицы, наиболее эффективно выполняющие
присущую им функцию, прошедшие соответствующий отбор, начинают употребляться в единственном варианте (с определенным
лексическим наполнением) как готовый элемент, «кирпичик» речи.
И в этом случае происходит срастание лексического наполнения с
языковой моделью, производимая единица становится воспроизводимой. Таким образом, статус речевой единицы определяется степенью слитности языковой модели с лексическим наполнением.
В зависимости от вида речи и ее назначения последняя нуждается в разного рода речевых единицах. В художественных текстах, некоторых публицистических жанрах нужны по преимуществу производимые речевые единицы, привязанные к данному,
конкретному тексту, отражающие индивидуальное, конкретное,
единичное. Назовем такие единицы речевыми сочетаниями.
Тексты, отражающие ситуации повторяющиеся, регулярные,
частотные, нуждаются в типизированных единицах, закрепленных не за конкретным текстом, а за совокупностью однотипных
текстов, за жанром. Назовем такие единицы «речевыми оборотами». Они становятся постоянными слагаемыми для речевого
оформления однотипных ситуаций. Главное их назначение – построение речи.
< 66 >
Идеальным представителем речевых оборотов являются фразеологизмы (включая афоризмы, пословицы, поговорки, крылатые слова), манифестирующие наиболее характерные признаки
речевых оборотов – устойчивость, воспроизводимость. Фразеологизмы органично включаются в состав речевых оборотов как
их часть, вид.
Однако в языковой реальности, в речевой практике фразеологизмы занимают не столь большое место. Между тем речевая
типизация охватывает все языковое пространство, не только его
фразеологию. Если очертить основные сферы и направления типизации, то они распространяются прежде всего на высказывание – основную единицу речи. Как показывает анализ22, типизируются прежде всего структурные звенья высказывания: субъект, предикат, объект (дополнение, обстоятельство). И это естественно: речь состоит из высказываний. Типизация их составных
частей составляет процесс речеобразования, облегчает общение
благодаря появлению готовых форм речи.
Типизация субъекта высказывания весьма продуктивна в
публицистике, например: автор (повести, симфонии, проекта,
памятника, письма, конструкции). В сочетании с названием произведения используется как описательное выражение вместо
имени писателя, которому принадлежит произведение (автор
«Евгения Онегина», автор «Братьев Карамазовых», автор «Дон
Кихота»). Ср. также речевой оборот автор этих строк, призванный заменять личное местоимение я. Адвокат (адвокаты империализма, адвокаты холодной войны, адвокаты монополий). Акулы
(биржевые акулы, акулы пера, акулы бизнеса, опасные уголовные
акулы). Апостол (апостол мира, апостол добра, апостол истины,
апостол независимости, апостол расизма). Ареопаг (ареопаг профессоров, ареопаг критиков, литературный ареопаг). Белая книга.
Ворона в павлиньих перьях. Впередсмотрящий. Отчаянная голова. Светлая голова. Звезда (звезда эстрады, звезды большой политики, звезды журналистики, звезды балета, шахматные звезды,
восходящая звезда, звезда первой величины).
Как видно из приведенных примеров, специальное речевое
оформление только субъекта высказывания занимает не самое
важное место в процессе типизации речи. Было бы неэкономно
22
При этом мы опираемся главным образом на кн.: Солганик Г. Я. Толковый словарь. Язык газет, радио, телевидения. – М., 2004.
< 67 >
типизировать только субъект речи. Можно также полагать, что
субъект – не самая главная часть высказывания, которое может
обходиться и без субъекта. Более характерны для процесса типизации универсальные речевые обороты, которые могут выполнять функции и субъекта, и предиката, и широко понимаемого
объекта, например:
Арена (арена борьбы, арена событий, арена схваток; литературная арена, научная арена, историческая арена, мировая арена;
выйти на арену, появиться на арене; ареной каких-либо событий
стало какое-либо место; превратить что-либо в арену какой-либо
деятельности). Арсенал (арсенал знаний, арсенал открытий, арсенал доказательств, арсенал улик, арсенал борьбы, арсенал прогресса, арсенал подавления; идейный арсенал, поэтический арсенал, технический арсенал, актерский арсенал, журналистский
арсенал; арсенал чего-либо расширился; в арсенале чего-либо
важное место занимает…; использовать что-либо из арсенала…).
Барометр (барометр общественного мнения, барометр освободительной борьбы; политический барометр, экономический барометр; стрелка политического барометра склоняется к какой-либо
отметке; столбик экономического барометра продолжает падать;
чувство художника – самый верный барометр). Балаган (политический балаган, милитаристский балаган; балаган с выборами;
устроить балаган). Бой (классовые бои, трудные бои; бросаться в
бой, вводить в бой, вести бой, вступать в бой, выдержать бой, выигрывать бой, давать бой, затевать бой, завязывать бой, принимать
бой, уклоняться от боя; поле боя, без боя). Бремя (бремя инфляции, бремя славы, бремя забот; налоговое бремя, финансовое бремя, экономическое бремя; взвалить бремя чего-либо на кого-либо,
ложиться тяжелым бременем на плечи кого-либо, нести бремя
чего-либо, перекладывать бремя чего-либо на (плечи), сбрасывать
бремя чего-либо с плеч; под бременем чего-либо; бремя чего-либо
свалилось на…). Бумеранг (политический бумеранг; эффект бумеранга; оказаться бумерангом, возвращаться бумерангом; (чтолибо) действует словно бумеранг (подобно бумерангу); бить бумерангом по кому-либо, чему-либо. Буря (политическая буря, социальная буря, очистительная буря, валютная буря, революционная
буря; буря возмущения, буря негодования, буря воспоминаний,
буря аплодисментов, буря восторгов, буря протестов, бури истории, буря чувств; вызвать бурю негодования; ср. также: буря в
стакане воды; затишье перед бурей).
< 68 >
На типизацию субъекта, как и других звеньев высказывания,
оказывает влияние функциональный стиль, в рамках которого
осуществляется этот процесс. Так, в публицистике, как это видно из примеров, подавляющая часть оборотов имеет оценочную
окраску.
По сравнению с типизацией субъекта высказывания, гораздо
более продуктивна и важна для оформления речи типизация предиката. Субъект и объект – подвижные компоненты высказывания, предикат –его основа, центральная часть, главное в сообщении. Произвести высказывание значит прежде всего выразить
предикат. Не случайно А. Н. Толстой считал, что главное во фразе –
найти глагол.
В результате типизации предиката формируются единицы,
близкие к фразеологическим моделям – устойчивым словосочетаниям с постоянным и переменным компонентами: есть (манера) и (манера), есть вера и вера, есть соглашения и соглашения;
(правда) есть (правда), Бергман есть Бергман; (генералы) от
журналистики, жрецы от юстиции, ремесленник от педагогики,
дельцы от науки, разбойники от медицины.
Типизация предиката заключается в том, что он дает основу
высказывания, его постоянный компонент, оставляя незаполненные позиции для переменных компонентов – субъекта, объекта,
а иногда и того и другого:
Перед чем-либо бледнеет что-либо (Коррупция приняла
масштабы, перед которыми бледнеет вся многовековая история
мздоимства…); На бумаге (быть, остаться) что-либо; Быть большим католиком, чем папа (кто); Быть большим роялистом, чем
король (кто); Быть (идти, следовать и т. п.) в фарватере (кого-,
чего-либо, чьей-либо политики); Велеть (приказать) долго жить
(кто, что); Обратить в свою веру (кого); Трещать по всем швам;
Иметь в виду; Строить воздушные замки; Висеть на волоске (на
ниточке); Лить воду на чью-либо мельницу; Возложить что-либо
на алтарь отечества; Не сходить со страниц газет; Поставить
крест на ком-либо; Перемывать косточки (кому); В корне пресечь что-либо; Пустить корни; Держать под колпаком; Стоять
у колыбели чего-либо; Держать камень за пазухой (на кого, против кого); Камня на камне не оставить (от чего); Земля горит под
ногами (кого, у кого); Кожей чувствовать; Работать локтями; Не
может быть двух мнений; Не найти ничего лучшего, как…; Не поддается никакому сравнению…; Нет ничего более эффективного
< 69 >
(полезного и т. п.), чем…; Не оставляет сомнений…; Оставляет
желать лучшего…
В связи с типизацией предиката следует рассмотреть и такой
важный аспект этого процесса, как оформление начальной части высказывания. Как известно, труднее всего начать высказывание. Типизация «подсказывает» целую серию таких зачинов с
различными смысловыми, модальными заданиями:
Не будет преувеличением сказать (утверждать), что…; Нельзя не (+ инфинитив): нельзя не отметить, нельзя не согласиться
(с чем-либо), нельзя не сказать, чтобы…; Нетрудно (+ инфинитив): нетрудно догадаться, понять, решить и т. п.; Факт, что…,
факт тот, что…; Дело в том, что…; Чудо как…(чудо как хороша сегодня погода); Как говорят, как говорится; Взять (возьмите) хотя бы…; Скажем, к примеру…; Стоит только (сделать что),
как (и, чтобы…); Не секрет, что…; Не успеешь оглянуться, как…;
Можно сказать, что…; Надо сказать, что…; Сказать что-либо
значит ничего не сказать; Нет слов…; Только ленивый не сделает
чего-либо; Отметим в скобках; С позволения сказать…и др.
Важную роль в формировании речи играет и типизация объекта – разнообразных обстоятельств, в которых протекает действие, определений и дополнений. При этом все они дифференцируются по смысловым аспектам. Приведем наиболее продуктивные из них.
Определительный оценочный: Божьей милостью (поэт); Чистой (чистейшей) воды (кто, что); Достойный лучшего применения; С бородой (что); Печально знаменитый.
Обстоятельственный оценочный: В хвосте событий; Под каблуком; Ниже всякой критики; Как никогда; В своем репертуаре; Под огнем критики; Полным ходом; Из первых рук; С подачи
(кого); Невооруженным взглядом (видно); Во главе; Во всеоружии;
Во благо; В лоб; Ко двору (Не ко двору); В авангарде; В арьергарде;
На веру; Верой и правдой; В зачатке; В зачаточном состоянии;
В центре внимания; Без обиняков и др.
Обстоятельственный временной: В веках; Испокон века; От
Адама; До последнего вздоха; С колыбели; На краю могилы и др.
Количественный: Без меры; От мала до велика; Великое множество; В большом и малом; Как песок морской и др.
Весьма продуктивен аспект уподобления. Здесь можно выделить целую серию типизированных сравнительных оборотов
с наречием как: Как без рук; Как (будто, словно) бельмо на глазу;
< 70 >
Как в воду смотрел; Как ветром сдуло; Как обухом по голове; Как
маслом по сердцу; Как с неба упал (свалился); Как по команде; Как
в капле воды отразиться; Как сталь (крепкий); Как у Христа за
пазухой и др.
Особо следует выделить наиболее обобщенный и продуктивный аспект, определяющий характер, направление деятельности,
повествования и т. п. Относящиеся сюда речевые обороты играют роль своеобразных предлогов: в свете, по линии, под знаком, в
знак, по пути чего-либо, в обстановке, в адрес, на взгляд, во вкусе,
с благословения, перед лицом кого-, чего-либо и др.
Итак, мы рассмотрели типизацию структурных звеньев высказывания – субъекта, предиката, объекта. Наиболее продуктивной оказалась типизация предиката и объекта. Возникает вопрос: возможна ли типизация всего высказывания? Примеров
подобной полной типизации очень мало, и касаются они главным
образом оценочного аспекта, своеобразного метатекста к повествованию, изложению: Мало не покажется; Дорогого стоит;
Много воды утекло (с тех пор); На том стою!
Речевая типизация никогда не достигает 100%. Это сильная,
влиятельная тенденция, не получающая, однако, полного развития. Иначе речь превратилась бы в собрание готовых форм (как
пословицы, поговорки, крылатые слова). И процесс порождения
речи свелся бы к запоминанию и воспроизведению готовых отрезков речи. Это невозможно ни теоретически, ни практически.
Количество высказываний, отражающих действительность и
рождаемых ею, бесконечно. Поэтому типизировать можно лишь
схему высказывания, точнее, ее структурные звенья. Вся схема
высказывания принципиально не типизируется. Типизация высказывания подобна фразеологической модели, имеющей постоянные и переменные компоненты. Первые – готовые, воспроизводимые элементы речи, вторые – производимые, связанные с
меняющейся языковой реальностью. Переменные элементы стимулируют речевое творчество.
Наряду с речевыми оборотами, о которых до сих пор шла речь,
большая роль в типизации речи принадлежит речевым сочетаниям. Главный источник их формирования – сочетаемость. Обычно сочетаемость не рассматривается в плане речевой типизации,
но в действительности это одно из важнейших средств порождения речи. Речевые обороты составляют хотя и важную, но все же
часть речевого пространства, его готовые блоки, «кирпичики».
< 71 >
Остальная же часть не менее, а, по-видимому, более крупная,
приходится на долю речевых сочетаний, определяющих строй
речи, характер употребления слова. Как, например, употребить
в высказывании, в речи слово отчаяние? Речевые обороты здесь
не помогут. Их нет. Только сочетаемость покажет все возможности употребления этого слова: быть в отчаянии, ввергнуть в отчаяние, довести до отчаяния, впасть в отчаяние, дойти до отчаяния, повергнуть в отчаяние, предаться отчаянию, привести
к отчаянию, прийти в отчаяние; отчаяние охватило кого-либо,
отчаяние овладело кем-либо; минута отчаяния, шаг отчаяния.
Как видно из примеров, здесь представлены практически все
возможные актуальные смысловые аспекты, связи слова отчаяние: по отношению к говорящему и другим лицам, по отношению
к поступкам (шаг отчаяния), характеризуется степень чувства
(отчаяние охватило кого-либо) и т. п.
Сочетаемость типизирует переменные компоненты высказывания, без которых оно не может существовать. И эти компоненты – тоже речевые единицы. Из множества вариантов сочетаемости слова выбираются и закрепляются в речи наиболее эффективные, призванные оформлять актуальные смысловые аспекты.
Однако в отличие от использования речевых оборотов в случае
речевых сочетаний говорящий стоит перед выбором одного варианта из многих. Но все эти варианты – речевые единицы. Язык
диктует лишь направление и характер сочетаемости, определяет
ее границы. Формируемые же сочетания принадлежат речи. Говорящий и производит, и воспроизводит их: производит, так как
выбирает одну из множества форм; воспроизводит, так как выбранную форму он использует как готовую. Элемент творчества
заключается в выборе одного варианта из многих или (редко) в
обновлении сочетаемости, которое тоже опирается на существующие формы.
Сочетаемость охватывает широкое речевое пространство,
остающееся за вычетом речевых оборотов. Ее основа, цель – заполнение лакун в высказывании, его структурных звеньев. При
этом есть слова универсальные, используемые во всех позициях высказывания и присоединяющие большое количество других
слов. Есть слова более узкого диапазона, специализирующиеся на
заполнении одной какой-либо позиции и притягивающие к себе
гораздо меньше слов. Универсальные слова – это, как правило,
глаголы и существительные.
< 72 >
Так, глаголы широкой семантики типа внести концентрируют вокруг себя большое количество существительных, с которыми они сочетаются, например: внести (беспорядок, взнос, вклад,
дезорганизацию, диссонанс, дополнение, задаток, замешательство, изменения, исправления, коррективы, лепту, неразбериху,
оживление, перемены, поправку, предложение, привкус, проект,
путаницу, разброд, разлад, разногласия, разнообразие, раскол,
расстройство, растерянность, сумятицу, успокоение, уточнение,
ясность; внести в список, внести на обсуждение).
Эти сочетания и составляют процесс речеобразования. Языковая единица внести порождает множество речевых сочетаний.
Они устойчивы, воспроизводимы и могут использоваться как готовые формы речи. Языковая же единица (например, глагол внести) не может использоваться (в переносном значении) без сочетающихся с ней существительных.
Важно подчеркнуть, что при широчайшем диапазоне сочетаемость носит избирательный характер. Она не беспредельна
и определяется задачами речепорождения. Речевые сочетания
способствуют типизации высказывания, призваны служить готовыми предикатами, а тем самым типизировать высказывание в
целом.
Существительные широкой семантики (типа внимание) концентрируют вокруг себя большое количество глаголов, также
образуя речевые сочетания (например: акцентировать внимание, выпадать из внимания, завладеть вниманием, задерживать
внимание, занимать внимание, заслуживать внимания, концентрировать внимание, направлять внимание, обращать внимание,
обходить вниманием, оказывать внимание, окружать вниманием,
ослаблять внимание, оставлять без внимания, останавливать внимание, отвлекать внимание, переключать внимание, пользоваться
вниманием, предлагать вниманию, привлекать внимание, приковывать внимание, принимать во внимание, притуплять внимание,
проявлять внимание, распылять внимание, сосредоточить внимание, требовать внимания, уделять внимание, удостаивать внимания, усиливать внимание, устремлять внимание, фиксировать
внимание).
Процессы образования речевых сочетаний с глаголами и существительными (ср. также взвесить, воздать, вызвать, оказать
и др. и возможность, война, впечатление, желание и др.) имеют
зеркальный характер, но сущность их одна – служить материалом
< 73 >
формирования речи. Глаголы и существительные, как наиболее
богатые синтаксическими потенциями, лежат в основе процесса
порождения речи. Зеркальный характер этих процессов выражается в том, что при глаголах широкой семантики используются
конкретизирующие существительные, а при существительных
широкой семантики – конкретизирующие глаголы. При этом
формируемые на основе существительных речевые сочетания
имеют системный характер: они образуют парадигму, крайние
точки которой составляют антонимичные понятия, например: акцентировать внимание – выпадать из внимания. Развитие этой
парадигмы связано с дифференциацией оттенков – оценочных,
выделительных и др.
Что касается парадигмы, в основании которой лежит глагол,
то она носит открытый характер и может пополняться новыми
членами, манифестируя развитие речи, ее средств.
Речевые сочетания, создаваемые на основе универсальных
слов, во многом формируют строй публицистики, как и других
стилей. Ср., например, роль в научной речи таких универсальных
слов, как составлять, осуществлять, состоять (Задача состояла в том, что…). Широкая сочетаемость универсальных слов –
строевой лексики всех функциональных стилей – объясняется
соответственно широким, несколько размытым значением этих
слов.
Среди других частей речи, формирующих речевые сочетания,
наибольшей активностью в рамках публицистики обладают прилагательные. В них типизируется обычно признак, связанный с
его мерой, степенью, качеством (баснословный, беспрецедентный, беспримерный, бесценный и др.). В публицистике весьма актуально также выражение оценки – положительной или отрицательной (братский, беззаветный, авангардный, бессмертный –
беззастенчивый, беспардонный, бесцеремонный, близорукий, братоубийственный, вероломный и др.).
Следует подчеркнуть, что такая характерная для публицистики активность прилагательных обусловлена тем, что в рамках этого стиля многие прилагательные обладают оценочной окраской.
Именно они и образуют речевые сочетания, например ангажированный (ангажированное правительство, ангажированная пресса, ангажированное телевидение, ангажированный писатель);
бархатный (бархатная революция, бархатный переворот, бархатная война). Прилагательное большой только в переносном значе-
< 74 >
нии образует характерные публицистические речевые сочетания
(большая нефть, большая руда, большая химия, большой хлеб,
большой уголь).
Процесс типизации сочетаемости выражается в формировании своеобразных микросистем, в которых воплощается принцип
полноты выражения отношений, связанных со словом, например:
брать клятву, давать клятву, приносить клятву – нарушать
клятву. Отношения брать – нарушать образуют своеобразный
семантический каркас, парадигму, ср.: На ковер (вызывать, поставить, идти и т. п.) кого – На ковре (быть, находиться и т. п.).
Итак, речь составляют речевые обороты, речевые сочетания
и слова. Обороты и сочетания представляют речевое начало, слова – языковое. Чтобы войти в речь, стать ее компонентом, слова
подвергаются некоторой трансформации: конкретизируется значение слова применительно к ситуации высказывания, из парадигмы форм слова выбирается одна. В языке отдельное слово не
обладает, как правило, полной определенностью значения. Некоторая определенность появляется при сочетании данного слова с
другими. При этом в одних случаях формируются типизированные элементы – речевые сочетания, которые с течением времени могут превратиться в речевые обороты. Например, слово
авангард в переносном значении (Передовая, ведущая часть общества, класса, группы) в сочетании с согласованными и несогласованными определениями образует словосочетания, регулярное
употребление которых превращает их в компонент речи – речевые сочетания: боевой авангард (партии, народа, класса), авангард борьбы за что-либо. Происходит речевая типизация слова
(и словосочетания). Разумеется, типизации подвергаются те словосочетания, которые выражают актуальный смысл для какойлибо сферы речи, деятельности, направления и т. п.
В других случаях слова входят в речь как нетипизированные,
но все же речевые элементы. Во фразе Я вышел в поле до звезды
элементы я, вышел, в поле нетипизированные, до звезды – речевой оборот, который обладает устойчивостью смысла и формы,
воспроизводим и может быть употреблен и в других контекстах.
Отдельное слово заключает в себе языковые и речевые признаки, но в большей степени принадлежит языку. Таким образом,
в формировании речи можно выделить языковое и собственно
речевое начало (нетипизированные и типизированные элементы). Любое высказывание – это соединение («сплав») речевого и
< 75 >
языкового, соотношение которых гибко, подвижно и определяет
стилистический облик речи. Языковое и речевое в высказывании
постоянно колеблются, балансируют, но каждое из них не становится абсолютно преобладающим. Языковое начало стимулирует
тенденцию к обновлению, динамике речи, речевое – стремление
к ее стабильности.
Речь стремится фиксировать, типизировать все возможные
аспекты изложения, создавая тем самым своеобразный семантический каркас, заполняемый конкретными сведениями. Ср.
дифференцируемые по стилям зачины (Жили-были; Несколько
лет тому назад), многообразные способы введения чужой речи,
выражения чужого мнения (как говорится, говоря словами коголибо, по словам…, по мнению…и др.). Типизируются, как правило,
актуальные, частотные аспекты речевых ситуаций. «В качестве
стереотипных единиц в научных текстах обычно называются и
исследуются, так сказать, “атомарные” и “молекулярные” единицы (термины А. Н. Васильевой – Г. С.) – прежде всего словосочетания, вводные слова, а также фрагменты «зачинов» предложения: необходимо определить; представляется возможным
определить; главной целью статьи (монографии) является…; задача состоит в том, что…; проблема заключается в том, что…;
существенно то, что…; известно, что…; как утверждает (сообщает) N…; следует подчеркнуть…; дальнейший ход рассуждений
покажет…; в заключение отметим…; перейдем к…; как было показано выше… и т. д.»23.
В научной речи типизации подвергаются, как правило, формулировки цели, задач, смысловые подчеркивания, ссылки на
источник, зачин и концовка, смысловые переходы, обоснование
выводов и т. д. Если обобщить эти аспекты, то можно сказать, что
типизируется смысловой контур, логическая схема – ее важнейшие звенья. В этом главная особенность типизации. Невозможно заранее определить содержание, суть научного поиска, но его
логическая схема известна и подлежит стандартизации. Типизируется не сама мысль, а ее форма – в зависимости от характера
развития этой мысли. Типизируется не содержание, но форма речевой цепи, ее важнейших звеньев.
23
Кожина М. Н. Некоторые аспекты изучения речевых жанров в нехудожественных текстах // Стереотипность и творчество в тексте : Межвузовский сборник научных трудов. – Пермь, 1999. – С. 35.
< 76 >
Все сказанное выше свидетельствует о глубине, всеохватности, универсальности процесса типизации. В любой речи присутствуют речевые обороты и речевые сочетания, которые составляют ее сущность и специфику. Они являются опорой, основой, тем
известным, от чего речь отталкивается, из чего исходит. При отсутствии речевых оборотов речь оказалась бы трудно воспринимаемой. Возможности варьирования, комбинирования речевых
оборотов, сочетаний слов и слов бесконечно многообразны, они
полифункциональны и определяют неисчерпаемые творческие
потенции, заключенные в речи.
Общая картина речеобразования пестра, сложна. Однако главная тенденция не вызывает сомнений: речевая цепь стремится к
идиоматизации, к заполнению ее звеньев воспроизводимыми,
готовыми оборотами. Разумеется, эта тенденция эффективна до
тех пор, пока воспроизводимые элементы отражают фрагменты
частотных, типичных, массовидных ситуаций, и становятся неэффективными в тех видах литературы, где необходимы средства
уникального назначения. В таких видах литературы речевые обороты могут восприниматься как штампы. Действием противонаправленных тенденций к типизации и уникальности выражения
определяется многообразие стилей, жанров, направлений – от
стандартно регламентирующих до эстетически индивидуальных.
Изучение проблем типизации – одна из главных задач лингвистики речи. Типизация по-разному проявляется в различных
типах текстов. Поэтому рационально дифференцировать исследования типизации, проводить их в рамках функциональных стилей. В качестве удачного примера можно назвать выпускаемую
в Перми серию монографий «Стереотипность и творчество в
тексте», в которых подробно анализируется процесс типизации
на разных уровнях научной речи. Исследование типизации как в
научных текстах, так и в текстах других функциональных стилей
представляется весьма перспективным.
3.5. Типология речи
Проблемы типологии речи относятся к наименее исследованным. В этой связи следует особо отметить работы А. А. Холодо-
< 77 >
вича и Р. А. Будагова. В статье «О типологии речи»24 А. А. Холодович выделяет пять признаков «речевого поведения человека» и
на их основе – 32 типа речевого поведения, каждый из которых
характеризуется своим набором дифференциальных признаков.
Это важное направление исследования имеет целью выделить все
формы, виды речи в зависимости от тех или иных сторон речевого акта (число участников, контактность и др.). Однако не менее
важно исследовать то общее, глубинное, что присуще всем этим
формам и видам речи. Как справедливо пишет Р. А. Будагов в своем интересном критическом разборе статьи А. А. Холодовича,
«задача типологии речи заключается в том, чтобы, квалифицируя
признаки речевого поведения человека, установить правильное
соотношение между внешними (формальными) и внутренними
(семантическими) особенностями подобных признаков… Сами
признаки речевого акта всегда двусторонни: они характеризуются не только внешними формами проявления, но и внутренними
побудительными импульсами»25.
Если исходить из внешних и внутренних признаков речевого
поведения человека, то можно утверждать, что типология русской
речи основана прежде всего на категории грамматического лица,
в которой эти признаки тесно взаимосвязаны.
Грамматическое лицо – одна из фундаментальных категорий
языка. Она оформляет участие говорящего в речи и во многом
ее строй. Ведь любое высказывание, даже самое «остраненное»,
принадлежит говорящему – производителю речи.
Сравним два высказывания: Биология – одна из интереснейших наук ХХI века и Я думаю, биология – одна из интереснейших
наук ХХI века.
Первое высказывание представляет собой общее утверждение, которое вне контекста может принадлежать любому лицу.
Оно похоже на афоризм, научное определение и может принадлежать каждому. Это как бы истина, не требующая доказательств.
Второе высказывание принадлежит конкретному говорящему,
определенному лицу, которое называет себя я. И смысл его отличен от первого: то, что биология – одна из интереснейших наук
24
Холодович А. А. О типологии речи // Историко-филологические исследования : сб. статей к семидесятилетию академика Н. И. Конрада. –
М., 1967.
25
Будагов Р. А. Язык, история и современность. – М., 1971. – С. 75.
< 78 >
ХХI века, эта мысль принадлежит лишь говорящему, другие могут
придерживаться иного мнения.
По современным научным представлениям, «язык сделан по
мерке человека»26. Это значит, что язык приспособлен для выражения мыслей и чувств людей. И естественно, что в центре языка находится говорящий (пишущий) человек. Речевой акт – универсальная единица общения – моделируется личными местоимениями, которые называют участников речи: говорящего (я),
ее адресата (ты) и не участвующего в речи человека (он). Я и ты
взаимно координированы и противопоставлены он. Осознание
себя, по Э. Бенвенисту, возможно только в противопоставлении.
Я могу употребить я только при обращении к кому-то, кто в моем
обращении предстанет как ты. Язык возможен только потому,
что каждый говорящий представляет себя в качестве субъекта,
указывающего на самого себя как на я в своей речи. В силу этого я
конституирует другое лицо, которое, будучи абсолютно внешним
по отношению к моему я, становится моим эхо, которому я говорю ты и которое мне говорит ты.
Будучи наименованиями участников речевого акта, личные
местоимения выступают и основой построения высказываний.
В соответствии с тремя участниками речевого акта речь может
строиться от 1-го, 2-го и 3-го лица. К этим трем типам и сводится
все структурное многообразие русской речи. Разумеется, следует иметь в виду и комбинирование этих трех типов. Обратимся к
анализу каждого из типов речи.
Первый тип речи состоит из высказываний от 1-го лица. Состав этих высказываний был рассмотрен подробно в разделе
3.1. Форма речи от 1-го лица наиболее проста, естественна, изначальна. Главная ее особенность – совпадение производителя
речи и я говорящего. Эта особенность наиболее полно проявляется в разговорно-обиходной речи, в письмах, дневниках, публицистике. Во всех этих видах речи производитель речи совпадает
с ее субъектом – с тем, кто говорит (пишет). Такое употребление можно назвать прямым: местоимение я прямо и непосредственно обозначает говорящего, который и есть производитель
речи. Однако возможно и относительное употребление первого
типа речи, когда производитель речи и ее субъект не совпадают.
В художественной литературе я – субъект речи, говорящий, рас26
Степанов Ю. С. Семиотика. – М., 1971.
< 79 >
сказывающий – и автор не совпадают. Речь от 1-го лица имеет,
как правило, характер стилизации. Автор может отождествлять
себя с каким-либо персонажем и вести повествование от его
имени, что делает рассказ более правдоподобным, красочным,
глубоким. Рассказчик, по словам акад. В. В. Виноградова, – речевое порождение автора, и образ рассказчика, который выдает
себя за автора, – это форма литературного артистизма писателя. В результате в произведении перекрещиваются несколько
речевых слоев: образ автора, образ рассказчика, речевые образы
персонажей. Они сложно и разнообразно взаимодействуют, создавая богатую в стилистическом отношении, полифоническую
канву.
Выбор формы речи от 1-го лица, когда автор «передоверяет»
повествование рассказчику, позволяет дополнительно, изнутри
охарактеризовать героя-рассказчика, передать его непосредственный взгляд на окружающее, его эмоции, оценки, интонации.
Такая форма изложения может придавать рассказу искренность,
исповедальность. Форма исповеди очень характерна для творческого метода Достоевского. Она позволяет раскрыть внутренний
мир героя через него самого непосредственно, а не через авторские характеристики. Герой сам раскрывает, объясняет свои душевные переживания, и при этом читатель ощущает индивидуальную душевную интонацию героя.
Для Толстого, Тургенева, Гончарова, как и для большинства
писателей-реалистов середины и второй половины ХIХ века, как
полагает исследователь стиля Ф. М. Достоевского Н. М. Чирков,
характерна форма рассказа, а следовательно, и психологического
изображения от имени автора. Герой берется в 3-м лице. Достоевский же прибегает к приему введения рассказчика. И каждый новый рассказчик – новая точка зрения, новое освещение фактов
и событий, новое истолкование душевного мира других персонажей, стоящих вне рассказа.
Итак, в художественной литературе первый тип речи употребляется относительно: я субъекта речи, повествования не совпадает с производителем речи. При этом в зависимости от рода художественной литературы, от жанра меняется функция первого
типа речи. Так, очень своеобразно использование его в лирике.
Здесь также нет совпадения я субъекта речи и автора. Но это я
лирической поэзии весьма специфично.
< 80 >
«В центре лирического стихотворения стоит лирический герой («лирическое я»), – пишет Т. И. Сильман, – автор интересной книги «Заметки о лирике», – который чаще всего именует
себя с помощью местоимения первого лица, обращаясь либо к
другому я (лирическое ты или вы), либо рисуя свое отношение к
миру, ко вселенной, к общественной жизни и т. п.». Роль местоимения в лирическом стихотворении очень существенна, оно выступает как необходимый и универсальный его элемент, оно является средством сохранения безымянности лирического субъекта
и обобщенного изображения героя лирического стихотворения.
Так достигается отрыв лирического героя от личности поэта, вообще от конкретных имен и персонажей. Как замечает Т. И. Сильман, в стихах редко встречается точное имя возлюбленной поэта,
хотя в посвящениях сколько угодно. Что касается таких имен, как
Беатриче, Лаура, Лейла и т. д., то это имена отчасти условные и, во
всяком случае, вымышленные.
Содержание лирического стихотворения намного более абстрактно и обобщенно, чем содержание любого романа, новеллы,
драмы. Там сообщается, как звали героев, пусть и вымышленных,
кем они были, где жили и т. п. От всего этого лирический жанр
свободен, он устремлен к одной цели – к краткой обрисовке сути
лирического сюжета и того, какой душевный сдвиг переживает в
связи с этим сюжетом лирический герой.
Таким образом, первый тип речи выполняет многообразные
функции и отличается богатейшими стилистическими ресурсами.
Второй тип речи состоит из высказываний, строящихся от
2-го лица. Главная особенность этих высказываний – несовпадение фактического производителя речи и ее субъекта. Высказывания принадлежат я (первому лицу), а строятся от 2-го лица.
Ты по самой своей природе не может быть производителем речи,
так как ты – слушающий, адресат. Однако вследствие тесной координации ты и я первое сразу отсылает ко второму. Мы читаем
или слышим ты и воспринимаем как бы находящееся за кадром,
за сценой я. Ты в смысловом отношении двойственно: высказывание строится от 2-го лица, но одновременно подразумевается
и 1-е лицо. Благодаря относительной самостоятельности субъекта
речи (во 2-м лице) появляется возможность строить во 2-м лице не
только отдельные высказывания, но и отрывки различной протяженности, например: Вы идете по лесу. Над головой у вас густая
зелень. Под ногами мягкий мох. Вы смотрите вокруг и т. д.
< 81 >
Подобные отрывки характерны для очерковой прозы, для публицистики и обладают ярким стилистическим эффектом. Суть
приема – в использовании вместо авторского я – ты или вы. Автор
приглашает читателя представить себя на его (автора) месте и испытать те же чувства, переживания. Такой прием приближает изображаемое к читателю, делает описываемое более ярким, наглядным,
достоверным. Читатель сам как бы оказывается в гуще, в центре событий и собственными глазами смотрит на происходящее.
Иной стилистический характер имеет этот прием в художественной литературе. Представителями «нового романа» во
Франции создан необычный, довольно редкий тип повествования
во 2-м лице, который получает все же некоторое распространение. Вот, например, отрывок из романа польского писателя Юлиана Кавалеца «Танцующий ястреб»:
«После первого визита, нанесенного тебе в городе сельским
учителем, минуло порядочно времени, и многое произошло, и
ты, Михаил Топорный, снова значительно продвинулся вперед и
многого достиг, и уже сидишь среди бела дня в одной из комнат
квартиры Веславы; а рядом с тобой сидит ее отец, мужчина дородный и видный, и вы оба нетерпеливо поглядываете на двери
другой комнаты, за которыми твоя вторая жена, Веслава Топорная, урожденная Яжецкая, разрешается от бремени».
Как видим, весь отрывок построен от 2-го лица. Авторское я
устранено, но «голос» автора все равно слышен. Прямое обращение автора к герою создает особую доверительную интонацию,
особые отношения между автором и героем. Автор как бы рассказывает герою о нем самом, а читатель оказывается невольным
свидетелем, слушателем. Такая манера дает своеобразный стилистический эффект: герой как бы находится на сцене под яркими
лучами прожекторов, но он не действует, его поступки, переживания, впечатления описывает и комментирует голос всеведущего автора (как хор в древнегреческой трагедии).
Это повествование резко отлично как от первого типа речи с
его исповедальностью, так и от объективного рассказа, характерного для третьего типа речи (см. ниже). Чтобы убедиться в различных стилистических эффектах, достаточно в порядке эксперимента перестроить отрывок от 1-го и от 3-го лица. Как показывает
анализ, меняются интонация, тон рассказа, меняется авторский
угол зрения. В первом случае (от 1-го лица) герой рассказывает о
самом себе, все мысли и переживания принадлежат герою. Автор-
< 82 >
ские оценки отсутствуют, они передоверены герою-рассказчику,
персонаж характеризует себя сам. Общая интонация – интонация искренности, доверительности.
В повествовании от 3-го лица перед нами рассказ о человеке
по имени Михаил Топорный. Из субъекта повествования (сам
рассказывает о себе) он превращается в объект изображения
(о нем рассказывает автор). И тон рассказа резко меняется. Это
объективное изложение обстоятельств жизни, поступков, мыслей
героя. Герой изображается и оценивается со стороны, отстраненно. И наконец в оригинале (от 2-го лица) герой и автор соединены
особыми узами. Герой – центр изображения, субъект и объект
одновременно.
Если упрощенно и кратко сформулировать различия между
тремя типами речи с точки зрения «автор – герой – действительность», то первый тип речи представляет изображаемое глазами
героя, второй тип – глазами автора и героя одновременно, а третий – глазами автора. В цитированном отрывке из романа Юлиана
Кавалеца есть характерная деталь: рядом с героем сидит отец его
жены – мужчина дородный и видный. Возникает вопрос: чьими глазами увиден отец? Если перед нами первый тип речи, то таким увидел отца Веславы сам герой-рассказчик. И возможно, эта деталь –
предмет гордости персонажа, что характеризует его мировоззрение. Во втором типе речи (как в оригинале) дородный и видный –
это взгляд и героя, и автора, а в третьем типе – авторская оценка.
Таким образом, третий тип речи довольно редкий, но оригинальный, стилистически изысканный и изощренный тип построения литературных текстов, имеющий распространение в
художественной литературе и в публицистике (в виде небольших
контекстов). Он реализует структурные возможности русского
языка, связанные со 2-м лицом личных местоимений.
Третий тип речи состоит из высказываний от 3-го лица. Если
высказывания первого типа вносят в речь интонации непосредственного разговора, свойственную ему естественность, эмоциональность, то высказывания третьего типа по самой своей природе более сдержанны, спокойны, лишены непосредственного
чувства (характеризуются низшей субъективной модальностью).
Поэтому они предназначены для описания, повествования, рассуждения. Широкое распространение имеет третий тип речи в
научной и деловой литературе, где роль я говорящего не столь существенна и где важно описать эксперимент, обосновать вывод,
< 83 >
изложить статью закона и т. д. При этом эмоции пишущего (говорящего) как бы остаются за скобками, например:
«Всякое размножение связано с увеличением живой массы,
Что представляет собой живая масса? Ее главная составная часть –
белок, первооснова живых образований, который наряду с нуклеиновыми кислотами является самым универсальным компонентом живой материи» (В. Энгельгардт).
Научная и деловая речь вырабатывают специальные глагольные
временные формы (настоящее постоянное, настоящее вневременное), превращая высказывания третьего типа в полностью обезличенные и обобщенные: Земля вращается вокруг солнца; Площадь
прямоугольника равна произведению основания на вы-соту.
Широко используется третий тип речи и в художественной
литературе, в публицистике. Это самый распространенный тип
речи. Везде, где возникают задачи описания, рассказа, рассуждения, вообще передачи какой-либо информации, используется
речь от 3-го лица.
В художественной литературе, по сравнению с научной прозой, официально-деловым стилем, использование третьего типа
речи имеет более сложный характер, сопряжено с художественноэстетическими задачами, очень часто стилизовано. Характер изложения зависит от предмета изображения, от отношения к нему
автора. Вот, например, фрагмент «Сценок из деревенской жизни» Вячеслава Пьецуха:
«У среднего окошка сидит Толик Печонкин и смотрит на улицу, подперев голову кулаком.
Этот самый Толик Печонкин представляет собой круглолицего, не по-деревенски упитанного мужчину, лет пятидесяти с небольшим, который, видимо, не совсем здоров, ибо во
всякое время года он носит стеганые штаны. Печонкин кладет
всей округе печи, вяжет оконные рамы, мастерит двери с филенками и отличные обеденные столы, – одним словом, он человек сручный и деловой, но иногда на него нападает стих, некая непобедимая меланхолия, и тогда душа его требует праздника, как в другой раз требует покоя истерзанная душа. Эльвира Печонкина, жена Толика, женщина крупная, набожная
и туговатая на ухо, сильно не любит такие дни, поскольку муж
ее, случается, так усердно заливает свою тоску, что потом гоняется за ней с бензопилой по усадьбе, или, как говорят местные,
“по плану”».
< 84 >
Такое описание невозможно в научной или деловой литературе, ибо оно индивидуализировано, окрашено легкой, беззлобной
иронией (непобедимая меланхолия; душа его требует праздника).
Разумеется, описание стилизовано. Автор стремится изобразить
героя, так сказать, изнутри, используя его представления о мире,
его слова и выражения (нападает стих; заливает тоску), но при
этом слегка иронизируя. Серьезность, строгость, почти научность
описания вступает в противоречие с сущностью изображаемых
чувств и переживаний (Этот самый Толик Печонкин представляет собой…). Ср. также уменьшительное Толик применительно
к мужчине лет пятидесяти с небольшим. Вот это несоответствие
формы и содержания в совокупности с другими художественными деталями и рождает ироническую интонацию.
Стилистические ресурсы, заложенные в третьем типе речи,
практически неисчерпаемы. Общее его структурное свойство
(несовпадение производителя речи и ее субъекта) позволяет
бесконечно варьировать стили изложения – от объективнобесстрастного до торжественно-поэтического. При этом используются самые разнообразные средства и приемы индивидуализации повествования. В принципе третий тип речи используют
почти все писатели, но под пером каждого мастера он принимает
неповторимые выразительные формы. И полностью охарактеризовать использование третьего типа речи в художественной литературе значит описать творчество всех писателей, проанализировать все индивидуальные стили (о них см. ниже). Задача по своим
масштабам вряд ли выполнимая.
Иной характер имеет использование третьего типа речи в публицистике. Здесь возможны самые разнообразные варианты:
обезличенное, насыщенное цифрами и фактами изложение и
повествование, пронизанное авторскими эмоциями, оценками,
комментариями, причем в отличие от художественной литературы эти оценки носят прямой и открытый характер, принадлежа
конкретной личности – автору.
Итак, описанные типы речи обладают определенными стилистическими особенностями и могут встречаться как в «чистом виде»,
что бывает довольно редко, так и совместно (наиболее частый случай), чередуясь, перекрещиваясь, взаимодействуя и создавая различные стилистические структуры, речевые формы, жанры.
Так, первый тип речи используется в разговорно-обиходном
стиле, в художественной литературе, в публицистике, второй
< 85 >
тип – в художественной литературе и отчасти в публицистике, третий тип имеет универсальный характер и используется практически везде, меняя, разумеется, свои функции, строй, особенности.
В художественной литературе третий тип взаимодействует,
как правило, с первым типом.
В публицистике также совместно используются третий и первый типы речи, а также второй. Однако первый тип используется
своеобразно: для публицистики характерно прямое употребление
1-го типа речи, составляющее одну из важных особенностей этого
стиля. Если в художественной литературе я автора и рассказчика
не совпадают, то для публицистики закономерно противоположное положение: я говорящего это и есть фактический производитель речи. Отсюда публицистическая речь – это речь открытая,
прямая, авторская, эмоциональная, призванная убедить, склонить
на свою сторону.
Таким образом, с точки зрения строя речи тексты на русском
языке подразделяются на три типа (от 1-го, 2-го и 3-го лица). Взаимодействие типов речи порождает стилистическое многообразие
текстов.
3.6. Единицы речи
.
Речевой поток – звуковая линейная последовательность высказываний – воспринимается читателем (слушателем) благодаря
тому, что он членится на единицы – интонационные (синтагма),
синтаксические (слово, словосочетание) и др. Эти единицы действительно членят речевой поток, но они хотя и выделяются из
речи, но принадлежат языку. В речи они несколько трансформируются, приспосабливаются к контексту в зависимости от замысла
адресанта, его речевых намерений и др. факторов. Однако, будучи используемы в речи, они представляют в ней языковое начало.
Между тем речь как относительно самостоятельная система располагает и собственными единицами, из которых она непосредственно строится. Универсальной динамической единицей речи обычно
считают речевой акт. Действительно, речь состоит из речевых актов, в которых говорящий и слушающий обмениваются информацией по поводу того или иного фрагмента действительности.
Однако речевой акт характеризует речь со стороны ее производства, динамики, но не состава, структуры. Любая речь – это
< 86 >
цепь речевых актов, но они универсальны, строятся по одной схеме и в принципе одинаковы. Речевой акт – динамическая единица речевой деятельности. Речь же, будучи результатом этой деятельности, представлена статическими единицами.
Какие же единицы являются собственно речевыми?
Как известно, язык содержится в речи, но речь не содержится
в языке. Она лишь производится по законам, диктуемым языком,
а также по собственным законам. Поэтому единицами речи следует считать такие ее отрезки, которые обладают всеми признаками речи и каждый из них в отдельности может составить самостоятельное речевое произведение.
Почему выдвигается такое требование?
Единица, по точному определению данного слова, это отдельная часть среди подобных, например: единица температуры –
градус, единица времени – секунда, минута и т. п. Иначе говоря, составная часть целого, единица обладает всеми признаками
этого целого. Так, все единицы языка (слово, морфема, звук и др.)
являются единицами и языка, и речи, но они не обладают собственно речевой спецификой. Например, слово. Действительно
любое произведение состоит из слов. Но отдельное слово (слово в словаре) не образует речи. Чтобы стать речью, оно должно
облечься определенной интонацией (Стоять! Вольно!) или выполнять в тексте функцию его заголовка (Прогулка; Ненависть).
Речевые функции выполняет слово, будучи номинативным предложением. Однако и здесь, чтобы стать речью, оно нуждается в
поддержке контекста.
Таким образом, слово занимает промежуточное положение
между языком и речью, приближается к речи, но не является ее
типичной единицей.
Наименьшей единицей, удовлетворяющей всем требованиям,
предъявляемым к этому понятию, является высказывание. Высказывание – целостная единица сообщения, представляющая
собой отрезок речи в его взаимосвязи с участниками и ситуацией
общения. Любое словесное произведение состоит из высказываний. Они характерны и для монологической, и для диалогической
речи – вообще для любой речи. Главное, что делает высказывание речевой единицей, это его целостность, относительная смысловая законченность. Слово не воспринимается как законченное
сообщение. Трудно, если не невозможно общаться посредством
отдельных слов. Высказывание же предоставляет такую возмож-
< 87 >
ность (ср. обмен высказываниями в диалоге). Поэтому высказывание есть речь в миниатюре, отрезок речи. В отличие от предложения высказывание связано с конкретным коммуникативным
событием: говорящий приспосабливает свою речь к определенной ситуации и к слушателям; опирается на то, что им известно,
подчеркивает то, что для них важно в данном случае. Говорящий
может не называть окружающие предметы, потому что на них
можно показать и т. д. Поэтому именно высказывание, а не предложение как языковой синтаксический образец является единицей речи.
Обладая всеми признаками речи, высказывание может выступать и как самостоятельное речевое произведение, например:
афоризмы, пословицы, загадки, сентенции, хроникальные заметки в газете и др.
Будучи единицей речи, высказывание имеет непосредственное отношение к стилю, строю речи. Строясь по известному синтаксическому образцу (структурной схеме предложения), оно не
совпадает с ним полностью, но требует определенных творческих
усилий для интеграции в речь, в ситуацию общения. Таким образом, высказывание – это важнейшая наименьшая единица речи,
составляющая первый уровень ее исследования.
Следующий уровень анализа структуры связной речи – уровень прозаической строфы. Высказывание, как правило, не исчерпывает мысли, оно выражает лишь какую-либо ее часть, сторону. И это соответствует характеру человеческого восприятия.
Мы воспринимаем информацию частями, анализируя их, соединяя, суммируя, производя сложные, не до конца известные науке
умственные операции. Высказывания в связной речи – это своеобразные кванты информации, из которых складывается целая
информационная картина, целое речевое произведение.
Однако между высказыванием и целым речевым произведением не может не быть посредствующих звеньев. Мы не можем
сразу воспринять, охватить крупное речевое произведение, например такое, как «Война и мир». Огромное количество составляющих это произведение высказываний требует разделения их
на смысловые блоки, группы, требует остановок, переходов от
одной мысли, темы к другой.
Однако не только восприятие, но и производство речи показывает, что невозможно ограничиться одной единицей речи – высказыванием, которое выражает лишь часть мысли. Чтобы составить
< 88 >
более полное сообщение, необходимо мыслить более крупными
блоками и использовать для этого группы высказываний, выражающих более полное, по сравнению с отдельным высказыванием, раскрытие мысли. Группа высказываний, объединяемых по
смыслу и грамматически и выражающих относительно законченную мысль, это вторая (после высказывания) речевая единица –
прозаическая строфа (сложное синтаксическое целое, сверхфразовое единство, компонент). Важно подчеркнуть, что прозаическая строфа (в дальнейшем для краткости будем говорить строфа) – это не сумма, механическая совокупность высказываний.
Между составляющими строфу высказываниями существуют
смысловые и грамматические связи27.
Членение на строфы – это закон речи, важнейшая ее характеристика. Любой более или менее протяженный текст естественно
членится на строфы. С другой стороны, если нам нужно написать
какой-либо текст, мы не можем обойтись без строф. Немецкий
писатель Л. Франк рассказывает о том, как малограмотная крестьянка, мать главного героя произведения, написала роман: «Они
читали целый день. Во всем романе не было ни одной запятой. Но
каждая страница распадалась на абзацы там, где они сами собой
возникали в ходе повествования».
Со стороны интонационной прозаическая строфа характеризуется ритмико-интонационным единством и сверхмерно удлиненными паузами на границах строф. Однако ритм и паузы не являются самодовлеющим, конституирующим признаком строфы;
ритм прозы – это следствие синтаксического строения строфы,
определенного сочетания синтаксических конструкций.
Со стороны смысловой строфа характеризуется единством
мысли, темы. Смысловая спаянность частей, компонентов строфы особенно остро ощущается в художественной литературе.
Строфа характеризуется не только единством мысли, но и законченностью ее, причем этим качеством строфа обладает в гораздо большей степени, чем высказывание. Отдельное высказывание, как правило, неполно, не закончено по смыслу. Полную,
подлинную жизнь высказывание приобретает в контексте, т. е. в
строфе. Строфа характеризуется поэтому более полным по сравнению с высказыванием развитием мысли.
27
См. подробней: Солганик Г. Я. Синтаксическая стилистика. – 3-е
изд. – М., 2006.
< 89 >
Тесному смысловому единству строфы соответствует единство синтаксическое. Важнейшей характеристикой строфы является наличие специфических синтаксических связей между
составляющими ее предложениями – цепных и параллельных28.
Строфа – это способ сочетания самостоятельных предложений,
который определяется природой предложений как законченных
структурных единиц. Таким образом, строфа имеет определенную синтаксическую характеристику: составляющие ее предложения соединяются с помощью специальных средств, характерных именно для данного вида строф.
Важная черта грамматической организации строфы – согласование (в широком смысле) форм времени, основанное на создании общей временной перспективы повествования или сообщения. Сказуемые в рамках строфы имеют, как правило, единый
видо-временной план, что способствует тесной связи предложений (высказываний).
Другая существенная характеристика строфы – модальность.
Представляя собой тесное семантико-синтаксическое единство,
строфа является в то же время и модальным единством. Анализируя пятистишие из «Медного всадника» А. С. Пушкина «На берегу пустынных волн…», Н. С. Поспелов указывает: «Данное высказывание, как всякое высказывание, является не просто механическим соединением предложений, но внутренне единым сложным
синтаксическим целым, единым прежде всего по выражению в
нем модальности, т. е. определенного отношения автора (говорящего) к тому, что им объективно высказывается»29.
Высказывания строфы имеют, как правило, единую модальную окраску и любое изменение модального тона строфы сказывается на ее структуре. В качестве средств выражения субъективной модальности для оформления переходов, начала, конца мысли
используются, как уже говорилось, личные местоимения, личные
глагольные формы, модальные слова, частицы и др.
Будучи одной из крупных структурных единиц, на которые
членится речь, строфа имеет определенную композицию. Наибольшей самостоятельностью, относительно большей свободой
28
См. подробней: Солганик Г. Я. Синтаксическая стилистика. – 3-е
изд. – М., 2006.
29
Поспелов Н. С. Синтаксический строй стихотворных произведений
Пушкина. – М., 1960. – С. 30.
< 90 >
своего строения характеризуется первое предложение (зачин).
Для зачина используются специальные синтаксические средства, оформляющие момент начала мысли. Другие предложения
строфы менее самостоятельны в структурном и смысловом отношении и зависят синтаксически от зачина, который является
организующим синтаксическим центром строфы. Помимо зачина строфа часто имеет отчетливо выраженную концовку, для
оформления которой также используются специальные синтаксические средства.
Специфика зачина заключается в том, что первое предложение не отталкивается от предыдущего, уже известного, «данного», а начинает сообщение, содержит «новое». Если рассматривать высказывания с точки зрения актуального членения, то зачины – это высказывания, которые содержат лишь «новое». Это
предложения, начинающие повествование, вводящие то, о чем
будет идти речь, например: Жил-был мальчик; Была суровая зима;
Служил на Кавказе офицером один барин.
Вводя новую мысль, зачин определяет во многом ее развитие,
как бы дает тон последующему изложению. Обладая не только
грамматической, но и смысловой, тематической законченностью,
зачин нередко заключает в себе краткое содержание всей строфы. В художественной речи зачин обозначает тему строфы или
фрагмента (см. ниже), а также служит своего рода камертоном,
определяющим стилистическое единство строфы. Не случайно
первому предложению произведения писатели уделяют много
внимания. «Я просмотрел все его первые фразы, – пишет В. Каверин о прозе А. П. Чехова. – Поразительно похожие по своей
структуре, часто состоящие из главных предложений (без придаточных), а иногда из одного слова, они вводят читателя в действие
сразу, с полной определенностью, без малейших колебаний»30.
Однако синтаксическая и семантическая самостоятельность,
независимость зачина относительна. Строфа – единое целое,
и все ее элементы тесно взаимосвязаны. Будучи организующим
центром строфы, зачин во многом определяет ее структуру и в
то же время зависит от этой структуры. Так, в строфе: Наступила поздняя осень. Редко светит осеннее солнышко. Часто идет
мелкий дождь – зачин в значительной степени определяет струк30
Каверин В. Собеседник: Заметки о чтении // Новый мир. – 1969. –
№ 1. – С. 167.
< 91 >
туру строфы (параллелизм предложений с препозитивными сказуемыми и вынесенными в начало обстоятельствами, с единым
временным планом). Но и строение самого зачина обусловлено
структурой всей строфы. В нем невозможно, например, изменить
порядок слов, не нарушив целостность структуры.
Синтаксическое строение зачинов разнообразно. Тем не менее
существуют определенные устойчивые, повторяющиеся формы,
синтаксические способы выражения начала мысли, перехода от
одной мысли к другой и т. д. Разумеется, эти зачины далеки от устойчивых фольклорных зачинов типа Жили-были, но, как показывают
наблюдения, многие из них однотипны по синтаксической форме
и, имея разное лексическое наполнение, встречаются у различных
авторов: Гости съезжались на дачу (А. С. Пушкин); Все смешалось в
доме Облонских (Л. Толстой); Мы стояли в отряде (Л. Толстой).
При полной лексической несхожести по синтаксической
форме зачины однотипны. Все они имеют прямой порядок слов.
Сказуемое – простое, выражено глаголом прошедшего времени
совершенного или несовершенного вида. Здесь нет специальных
«вводящих» средств, подчеркивающих, выражающих начало действия, описания; действие описывается как бы с середины. В таких зачинах подчеркивается само действие, событие, процесс.
Речевая ситуация достаточно ясна, никаких специальных
«вводящих» средств не требуется. Рассказчик может начать повествование, например, так: Сын приехал к отцу из города в деревню; Олень спрятался от охотников в виноградник. «Начало повествования само по себе предполагает появление неизвестных
слушателю предметов в речи, и, настраиваясь на особый лад, слушатель воспринимает упоминаемые в начальной фразе предметы
как акт первичного знакомства с ними»31.
Для смыслового членения таких зачинов характерна равномерная распределенность логического ударения между всеми членами
предложения: каждое слово произносится четко, раздельно. В зачинах этого типа сказуемое выражено глаголом конкретного физического действия; предложения невелики, они называют субъект действия, его направленность и объект. Подобные зачины употребляются обычно в первых, начальных строфах произведений. Именно
отсутствие специальных «вводящих» средств, по-видимому, восхи31
Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. – Л.,
1972. – С. 37.
< 92 >
тило Л. Толстого в пушкинском зачине Гости съезжались на дачу.
«Вот как надо начинать… Пушкин – наш учитель. Это сразу вводит читателя в интерес самого действия. Другой стал бы описывать
гостей, комнаты, а Пушкин прямо приступает к делу»32. Лапидарно
называя действие, событие, такие быстрые, энергичные зачины
являются как бы синтаксически открытыми – требуют развития,
распространения. Их можно назвать динамическими.
Таким образом, строфа имеет, как правило, следующую композицию: зачин, содержащий начало мысли, формулирующий ее
тему; среднюю часть – развитие мысли, темы; концовку – своеобразную синтаксическую (композиционную) точку, подводящую итог микротеме строфы и подчеркивающую это не только в
смысловом, но и в синтаксическом отношении.
В соответствии со сказанным следует различать два плана
членения строфы – композиционно-тематическое (зачин, средняя часть, концовка), дающее как бы внешний контур строфы, ее
абрис, и синтаксическое (способы связи между предложениями,
составляющими строфу). Синтаксическое членение – внутренний план строения строфы. Оба плана тесно взаимосвязаны, но не
совпадают. Так, зачин обычно состоит из одного предложения, но
может состоять из двух и даже трех предложений. То же относится к средней части и к концовке. Полная характеристика строфы
складывается из анализа ее в этих двух планах – композиционнотематическом и собственно синтаксическом.
Следует также отметить, что описанная композиция строфы – характерная, типовая, но не обязательная. В зависимости от структуры целого произведения или его фрагментов возможны строфы без зачина, без концовки, строфы-предложения.
Композиционно-тематическое многообразие строф определяется
задачами, содержанием текста. Однако это многообразие основывается на типовом, «идеальном» виде строфы, состоящей из трех
отмеченных выше частей.
Строфа, в отличие от предложения, имеет гибкую структуру. «…По мере увеличения длины высказывания для говорящего
возрастает свобода выбора форм. Поэтому степень выражения
индивидуальности личности или коллектива является функцией
длины текста»33.
32
33
Бирюков П. И. Л. Н.Толстой. Биография. – М., 1908. – Т. 2. – С. 205.
Степанов Ю. С. Семиотика. – М., 1971. С. 60.
< 93 >
Строя высказывание, говорящий (пишущий) выбирает одну
из моделей, наиболее подходящую для выражения мысли, но он
не может изменить модель предложения (структурную схему),
жестко заданную языком. При построении прозаической строфы степень свободы возрастает, но она также не беспредельна.
Она достаточно велика при выборе первого предложения (выбор определяется общим замыслом, предполагаемым характером
движения мысли) и постепенно сужается к концу строфы, так как
предшествующие предложения с большей силой принудительности диктуют то или иное продолжение или завершение мысли.
На протяженность строфы влияют и законы нашего восприятия, запоминания. А. А. Смирнов, глубоко исследовавший психологию памяти, писал: «Таким образом, ни слишком малые, ни
слишком большие разделы для испытуемых неприемлемы. Те и
другие могут “перегрузить” память, требуют специального “заучивания”, даже механического запоминания. Поэтому они не будут выполнять той функции, ради которой разбивка производится: будут помогать пониманию, осмысленному усвоению. Чтобы
легче, “удобнее” запомнить, нужны какие-то средние по объему
разделы. Именно они и дают возможность запоминать не механически, а наиболее осмысленно»34.
Таким образом, строфа не является воспроизводимой единицей жесткого строения (воспроизводимы лишь грамматические
образцы, модели соединения предложений). Она задает программу, характер, схему развертывания мысли, способ изложения
(повествование, описание, рассуждение и т. д.). Конкретные же
варианты воплощения этих схем отличаются многообразием как
в синтаксическом, так и в композиционном отношении.
Итак, прозаическая строфа – важнейшая речевая единица,
которая обладает всеми признаками речи и которая может составить самостоятельное речевое произведение. Большое значение
имеет строфа и в стилистическом аспекте. Именно в строфе, а не
в отдельном высказывании проявляются особенности художественной манеры писателя. Поэтому прозаическую строфу можно считать наименьшим художественным целым, единицей слога
писателя (подробней см. в следующем разделе).
Прозаические строфы, как и высказывания, не существуют в
речи изолированно, но так или иначе сопоставляются, противо34
Смирнов А. А. Проблемы психологии памяти. – М., 1966. – С. 140.
< 94 >
поставляются, вступают в другие смысловые отношения, нередко
очень сложные, выражая движение, развитие мысли-темы. Эти
многообразные отношения получают синтаксическое выражение. Между строфой и произведением существуют промежуточные, более крупные семантико-синтаксические единицы, образуемые взаимодействием, объединением строф.
Как предложения внутри строфы играют неодинаковую роль,
точно так же неодинаковы и функции строфы в тексте. Обычно
наибольшую смысловую, информационную и композиционную
нагрузку несут строфы, открывающие произведение или начинающие новую тему, выражающие узловые моменты ее развития.
Т. М. Баталова, исследовавшая семантическую структуру текста,
обоснованно выделяет предикативные (ведущие, определяющие)
и релятивные (второстепенные, подчиненные) отрезки текста,
образующие взаимосвязанные предикативно-релятивные комплексы35.
Таким образом, прозаические строфы полностью раскрывают свою смысловую и синтаксическую сущность в составе более
крупных единиц – фрагментов, образующих следующий, более
высокий уровень структуры речи.
Фрагмент – это речевая единица, состоящая из двух или нескольких прозаических строф, объединенных развитием темы
(или ее аспекта) и связанных с помощью специальных синтаксических средств.
Рассмотрим фрагмент, открывающий рассказ А. П. Чехова
«Белолобый»:
«Голодная волчиха встала, чтобы идти на охоту. Ее волчата,
все трое, крепко спали, сбившись в кучу, и грели друг друга. Она
облизала их и пошла.
Был уже весенний месяц март, но по ночам деревья трещали
от холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало
сильно щипать. Волчиха была слабого здоровья, мнительная; она
вздрагивала от малейшего шума и все думала о том, как бы дома
без нее кто не обидел волчат. Запах человеческих и лошадиных
следов, пни. Сложенные дрова и унавоженная дорога пугали ее;
ей казалось, будто за деревьями в потемках стоят люди и где-то за
лесом воют собаки.
35
Баталова Т. М. Соотношение предикативных и релятивных отрезков текста. – М., 1977.
< 95 >
Она была уже не молода, и чутье у нее ослабело, так что, случалось, лисий след она принимала за собачий и иногда даже, обманутая чутьем, сбивалась с дороги, чего с ней никогда не бывало
в молодости. По слабости здоровья она уже не охотилась на телят
и крупных баранов, как прежде, и уже далеко обходила лошадей
с жеребятами, а питалась одной падалью, свежее мясо ей приходилось кушать очень редко, только весной, когда она, набредя на
зайчиху, отнимала у нее детей или забиралась к мужикам в хлев,
где были ягнята».
Зачин фрагмента (одновременно и всего рассказа) содержит
в сжатом виде «программу» сюжета, его главную тему, которая
далее будет развиваться. В смысловом, логическом отношении
предложение-зачин состоит из субъекта – голодная волчиха и
предиката – встала, чтобы идти на охоту (в терминах актуального членения это тема и рема). Об этом и пойдет речь в рассказе –
о голодной старой волчихе и о том, что произошло с ней на охоте.
Именно так и раскрывается содержание рассказа.
Первый (цитированный) фрагмент представляет собой развитие линии субъекта, последующие – развитие линии предиката
(охота).
Начальный фрагмент состоит из трех прозаических строф,
тесно связанных между собой, но различающихся функционально. Первая строфа – главная в смысловом и синтаксическом
отношении, она имеет повествовательный характер, автосемантична, так как служит началом фрагмента и рассказа и заключает в себе важную в сюжетном и повествовательном отношении
информацию. Вторая и третья строфы имеют описательный характер и зависят в смысловом и синтаксическом плане от первой.
Они содержат информацию важную, но все же не главную, имеющую пояснительный, комментирующий, описательный характер: когда происходило действие, возраст волчихи, ее здоровье и
т. д. На второстепенный, вспомогательный характер этих строф
указывает то, что они не участвуют непосредственно в развитии
сюжета и могли бы быть устранены. При этом синтаксическая и
смысловая связь между первой строфой и четвертой, открывающей следующий фрагмент, сохранится, ср.: В верстах четырех
от ее логовищ, у почтовой дороги, стояло зимовье.
Таким образом, каждая из строф представляет собой относительно законченное семантико-синтаксическое единство, обладающее одновременно качествами автосемантии и синсемантии.
< 96 >
При этом наиболее автосемантична первая строфа. Каждая строфа имеет четкую композиционно-синтаксическую форму: ясно
выраженный зачин, среднюю часть и концовку (оформляемую, в
частности, союзом и между однородными членами, приобретающим заключительно-результативное значение; в концовке третьей
строфы эту функцию выполняет союз или). Весьма характерно, что
самостоятельность строф подчеркнута и графически – синтаксическое членение текста совпадает с его абзацным членением.
В то же время в составе фрагмента строфы выступают как его
составляющие, играющие различную функционально-смысловую
и композиционно-синтаксическую роль. Синтаксический характер фрагмента выражается в синтаксической связи между
строфами, в наличии типовой грамматической модели развертывания строфы. Так, синсемантичные вторая и третья строфы
присоединяются к начальной строфе параллельно. Намеченная в
ней характеристика субъекта (голодная волчиха) раскрывается в
двух параллельных строфах: во второй (Был уже весенний месяц
март…; Волчиха была слабого здоровья, мнительная…) и третьей
(Она была уже не молода…).
Схематически структуру фрагмента можно представить так:
Первая строфа
Вторя строфа
Третья строфа
Возможны и другие типовые модели, например, последовательного, цепного соединения, когда каждая последующая строфа раскрывает содержание предыдущей и присоединяется цепной связью. Схема фрагмента будет иметь при этом такой вид:
Первая строфа
Вторая строфа
Третья строфа
Обычно строфы, находящиеся в начале фрагментов, намечают тему, выражают узловые моменты ее развития. Это наиболее
< 97 >
независимые в смысловом и композиционно-синтаксическом отношении строфы, что отражается в структуре и форме их зачинов. Такие строфы можно назвать ключевыми. Это своеобразные
зачины фрагментов. Строфы, заключенные внутри фрагмента, –
внутренние – играют иную роль в композиции целого. Они призваны развивать, пояснять, иллюстрировать тему, намеченную в
ключевой строфе. Поэтому они менее самостоятельны, более тесно связаны между собой и не оказывают существенного влияния
на развитие главной, сквозной мысли – темы.
Фрагмент – крупная речевая единица. Далее следуют глава,
часть, целое произведение. Схему связной речи с точки зрения составляющих ее единиц можно представить следующим образом:
высказывание – прозаическая строфа – фрагмент – глава –
часть – законченное произведение.
Нижняя граница текста – одно высказывание, верхняя – неопределенное множество высказываний. Специфика всех этих
единиц речи состоит в их структурной и относительной смысловой законченности, что позволяет каждой из них при определенных условиях выступать в качестве самостоятельного речевого
произведения. Есть тексты, состоящие из одного высказывания
(афоризмы, загадки и др.), есть тексты, равные прозаической
строфе или фрагменту (заметка в газете, стихотворение или басня в прозе), есть тексты значительной протяженности. Сама возможность выступать в качестве законченного текста, самостоятельного произведения свидетельствует о том, что они являются
важнейшими единицами речи.
Фрагменты могут объединяться в более крупные речевые целые, составляющие произведение или его композиционные звенья. При этом основной (если не единственный) способ организации крупных текстов – дистантная семантико-синтаксическая
связь зачинов фрагментов. В прозаической строфе зачин – ключевое высказывание, своеобразное подлежащее, тема. В фрагменте зачин играет аналогичную роль, но объединяет уже, как
правило, несколько строф. Следовательно, являясь опорными,
ключевыми фразами, заключая в себе основные мысли-тезисы,
зачины фрагментов образуют логический (смысловой) и синтаксический каркас текста. Они выступают своеобразными двигателями сюжета, развития мысли.
Таким образом, текст значительной протяженности не может быть организован иначе, как через опорные ключевые фра-
< 98 >
зы – обычно зачины фрагментов. Это обусловлено характером
человеческого восприятия, памяти, мышления и особенностями
речи – прежде всего ее дискретностью. Наша память не может
удержать всю прозаическую строфу или тем более фрагмент, и
поэтому выделяет главное в тексте – зачин. «Разбивка материала на части, его смысловая группировка неразрывно связаны с
выделением смысловых опорных пунктов, углубляющих понимание и облегчающих запоминание материала. Формы смысловых опорных пунктов – это своего рода «тезисы», составляемые
испытуемым как краткое выражение основной мысли каждого
раздела»36.
Яркое доказательство организации целых текстов посредством
зачинов фрагментов – возможность передать с их помощью содержание практически любого текста. Впервые на роль зачинов
в передаче содержания текста обратила внимание Л. М. Лосева.
Однако она имела в виду «абзацные фразы»37, между тем абзацное
членение может не совпадать с композиционно-синтаксическим.
Кроме того, из числа зачинов следует исключить зачины внутренних строф. Речь идет именно о зачинах ключевых строф, т. е. о
зачинах фрагментов. При этом особенно важно подчеркнуть, что
связь между зачинами фрагментов имеет не только содержательный, смысловой характер, но и синтаксический. Выписанные подряд зачины фрагментов оказываются, как правило, соединенными дистантной цепной или параллельной связью. Иначе говоря,
синтаксическая (цепная или параллельная) связь между зачинами
фрагментов выступает в качестве главного способа организации
текстов. Анализ обширного фактического материала показал, что
большинство предложений в рефератах научных статей совпадает с зачинами фрагментов38.
Если связь между зачинами фрагментов, осуществляя организацию целого текста, имеет дистантный характер, то связь между
внутренними строфами чаще контактна. Наиболее распространенный способ синтаксической
организации фрагмента – это
семантико-синтаксическая связь между зачинами внутренних
36
Смирнов А. А. Проблемы психологии памяти. – М., 1966. – С. 216.
Лосева Л. М. К изучению межфразовой связи (абзац и сложное синтаксическое целое) // Руск. яз. в школе. – 1967. – № 1. – С. 90.
38
См.: Солганик Г. Я., Шеллов С. Д. О структуре научного текста и закономерностях его преобразования // Научно-техническая информация. Сер. 2. – 1981. – № 9.
37
< 99 >
строф и зачином ключевой строфы, как в приведенном выше
примере из рассказа А. П. Чехова.
Структурно связь между строфами осуществляется с помощью зачинов смежных строф (или концовки предшествующей и
зачина последующей строфы), соединенных цепной, или параллельной, или присоединительной связью. Например:
«Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со
всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадями под мышкой брели в класс. / Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг
друга и бранились между собою тоненьким дискантом; они были
все почти в изодранных или запачканных платьях, и карманы их
вечно были наполнены всякою дрянью, как-то: бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда
даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлял своему
патрону порядочные пали в обе руки, а иногда и вишневые розги. /
Риторы шли солиднее: платья у них были совершенно целы, но
зато на лице всегда почти бывало какое-нибудь украшение в виде
риторического тропа: или один глаз уходил под самый лоб, или
вместо губы целый пузырь, или какая-нибудь другая примета; эти
говорили и божились между собою тенором. / Философы целою
октавою брали ниже: в карманах их, кроме крепких табачных корешков, ничего не было. Запасов они не делали никаких и все,
что попадалось, съедали тогда же; от них слышалась трубка и горилка иногда и так далеко, что проходивший мимо ремесленник
долго еще, остановившись, нюхал, как гончая собака, воздух. /
Рынок в это время обыкновенно только что начинал шевелиться, и торговки с бубликами, булками, арбузными семечками и
маковниками дергали наподхват за полы тех, у кого полы были
из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной материи. “Паничи! паничи! сюды! сюды! – говорили они со всех сторон. –
Ось бублики, маковники, вертычки, буханци хороши! Ей-богу,
хороши! На меду! Сама пекла!” Другая, подняв что-то длинное,
скрученное из теста, кричала: “Ось сосулька! Паничи, купите
сосульку!” – “Не покупайте у этой ничего: смотрите, какая она
скверная – и нос нехороший, и руки нечистые…” Но философов и богословов они боялись задевать, потому что философы и
богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою
горстью. //
< 100 >
По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам,
находившимся в низеньких, довольно, однако же, просторных
комнатах с небольшими окнами, с широкими дверьми и запачканными скамьями».
Приведенный отрывок – начало повести Н. В. Гоголя «Вий» –
являет собой образец синтаксической организации большого
текста с помощью параллельной связи между строфами. Открывается фрагмент обобщающим зачином повествовательного типа,
состоящим из двух предложений, первое из которых является зачином не только данного фрагмента, но и всей повести. Оно имеет широкий, масштабный характер (Как только ударял в Киеве…
колокол) и связано, как будет показано далее, с зачином второго
фрагмента. Второе же предложение имеет непосредственное
смысловое и синтаксически организующее отношение ко всему
фрагменту. Во втором предложении мысль сужается, детализируется, совершается переход с помощью цепной синонимической
связи (школьники и бурсаки – грамматики, риторы, философы
и богословы) к содержанию анализируемого фрагмента. Второе
предложение заключает в себе общую мысль (брели в класс), которая раскрывается в следующих далее строфах. Перечисляемые в этом предложении однородные подлежащие (грамматики, риторы…) «дают начало» четырем параллельным строфам, в
каждой из которых содержится характеристика этого подлежащего (субъекта данной строфы). Тесная связь между строфами
создается параллелизмом зачинов строф, имеющих одинаковый
порядок слов, единую видо-временную форму сказуемых и одинаково относящихся к организующему все строфы в смысловом
и синтаксическом плане зачину. Весь фрагмент построен по модели описательной строфы. Тесное единство не только строф, но
и всех предложений фрагмента поддерживается благодаря единому оформлению сказуемых (глаголы прошедшего времени несовершенного вида), присущему описательным строфам. Завершается фрагмент концовкой, оформляемой с помощью союза но
и цепной связи с зачином последней строфы, выраженной лексическим повтором: философы целою октавою брали ниже – но философов и богословов…). Такое кольцевое обрамление последней
строфы еще больше подчеркивает завершенность строфы и всего
фрагмента, так как имеет отношение и ко второму предложению
зачина, в котором философы и богословы завершают ряд однородных подлежащих. Весьма характерно, что зачин фрагмента,
< 101 >
следующего после цитированного (По приходе в семинарию вся
толпа размещалась по классам), соединен дистантной цепной
связью не со вторым, а с первым предложением цитированного
фрагмента (со всего города спешили толпами школьники и бурсаки – вся толпа размещалась по классам). Это связано с большой
композиционной ролью зачинов фрагментов в связной речи. Зачины фрагментов создают сюжетный каркас произведения, служат важными вехами в динамике произведения.
Фрагменты посредством связи зачинов объединяются в более
крупные речевые целые – главы. В чисто формальном плане главу можно определить как совокупность тесно связанных по смыслу и синтаксически фрагментов. Но что представляет собой глава
как часть более крупного текстового целого – части или законченного произведения? Возьмем для анализа первую часть романа Л. Толстого «Воскресение».
Если раньше мы рассматривали поверхностную синтаксическую структуру, то сейчас для полноты анализа обратимся к семантической (смысловой) организации произведения.
Главные единицы анализа – высказывание и его семантические составляющие – субъект и предикат. Субъектами высказываний являются, как правило, персонажи, центральные или
эпизодические. Поступки, действия субъектов, их переживания,
ощущения, описания обстановки выражаются в предикатах. В зависимости от функции, выполняемой в речи, предикаты можно
подразделить на:
акциональные (Пакц) – предикаты действия: субъект непосредственно участвует в событии;
статальные (Пс) – предикаты состояния: субъект воспринимает событие;
адвербиальные (Падв) – описательные предикаты: описание
обстановки, персонажей, пейзаж и т. д.
Роман (I глава) открывается знаменитым вступлением – картиной весны:
«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место
несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на
ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни
выгоняли всех животных и птиц, – весна была весною даже и в
городе. Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где
< 102 >
только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои
клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, вороны и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда,
и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди – большие, взрослые
люди – не переставали обманывать и мучить себя и друг друга.
Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта
красота мира Божия, данная для блага всех существ, – красота,
располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то,
что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом».
Это – концепт, своеобразный камертон, настраивающий
читательское восприятие, авторское объяснение развивающихся в романе событий, обобщающее их, придающее им высший
религиозно-философский смысл.
Второй абзац переводит изложение в конкретный план, иллюстрирующий общую мысль вступления.
«Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и
важным не то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священным и важным то, что накануне
получена была за номером, с печатью и заголовком бумага <…>».
Это подчеркивается вводным так и повторением ключевых
слов (священно и важно), осуществляющим теснейшую связь абзацев. В результате художественное (семантическое) пространство резко сужается (от весны в городе, людей вообще к конторе
губернской тюрьмы).
Далее в главе концептуальные элементы носят характер неназойливых вкраплений – художественных деталей описания, но
в то же время косвенно они развивают тему вступления и таким
образом выполняют художественную функцию. Так, далеко не
случайно подчеркивается темный вонючий коридор женского отделения (второй абз.) или (из камеры) хлынул еще более вонючий,
чем в коридоре, воздух (четвертый абз.). Концептуальные элементы пронизывают словесную ткань, заставляя звучать нравственную ноту и скрепляя повествование единством модального отношения к описываемым событиям. Таким образом, концепт играет
важнейшую роль в семантической организации произведения.
Не менее важна роль других средств. Вернемся к началу главы.
Второй абзац первой главы начинает конкретное изложение, тесно связанное с вступлением: накануне получена была бумага… Это
< 103 >
первый акциональный предикат, открывающий повествование.
Далее серия акциональных предикатов передает последовательно
действия персонажей, составляющие вехи повествования.
Акциональные предикаты сопровождаются тесно связанными с ними адвербиальными и статальными предикатами, описывающими обстановку, персонажей и в той или иной степени замедляющими повествование. Они выполняют художественную,
эстетическую функцию, наделяя персонажей теми или иными
чертами (поступки, поведение, одежда и т. д.).
Таким образом, семантическая организация главы держится
на двух осях – вертикальной и горизонтальной. Первую образуют
акциональные предикаты. Они движут повествование, обозначают последовательность действий, составляют каркас текста, организуют временное пространство произведения. Неакциональные
предикаты организуют не время, а пространство произведения –
как внешнее (обстановка, пейзаж), так и внутреннее (восприятие
персонажами происходящего, речевой портрет, мысли, чувства
героев). Неакциональные предикаты располагаются, условно
говоря, по горизонтали – на одной линии с теми или иными акциональными предикатами, дополняя их, конкретизируя, наполняя деталями и подробностями. Неакциональные предикаты по
природе своей не движут действие, они являются функцией художественного пространства (внешнего и внутреннего). В совокупности акциональные и неакциональные предикаты образуют
единство времени и пространства – хронотоп.
Роль субъектов в анализируемой главе, как, видимо, вообще
в художественном тексте, аналогична роли субъекта в высказывании: субъекты замещают в речи предметы действительности.
Будучи источником действий, субъекты организуют внешний, событийный план художественного текста. Это своеобразные узловые точки, центры, вокруг которых развертываются события.
Однако при всей его важной роли в произведении субъект выполняет лишь внешнюю функцию – организует сюжет.
В принципе субъект лишен каких-либо свойств. Эти свойства возникают лишь благодаря соединению с предикатом. Роль субъекта
в художественном тексте двоякая: он выступает одновременно в
функции деятеля, организующего внешнюю структуру текста, и
в функции объекта художественного изображения. В последнем
случае косвенно, через предикаты, субъект может рассматриваться как часть внутреннего, семантического пространства.
< 104 >
В целом первая глава организована по вертикальногоризонтальному типу. Вторая глава организована семантически
просто и четко, что, впрочем, характерно для всех глав романа.
Первая ее фраза заключает в себе обобщающую мысль (История
арестантки Масловой была очень обыкновенная история), которая последовательно раскрывается далее. Текст главы семантически организуют предикаты. Однако существенное отличие ее
от первой главы заключается в том, что это не акциональные, а
адвербиальные предикаты. Именно они выделяют периоды очень
обыкновенной истории арестантки Масловой: была дочь незамужней дворовой женщины…; шестой ребенок… была девочка; ребенку было три года, когда…
Адвербиальные предикаты создают описательно-исторический
фон и выполняют повествовательную функцию, т. е. ведут сюжетную линию, поэтому вертикальную ось второй главы (ретроспективной) образуют именно адвербиальные предикаты. Акциональные же предикаты оформляют эпизоды, составляющие побочную
линию речи – повествовательную, иллюстративную, поясняющую.
И естественно, что они находят свое место на горизонтальных осях.
Таким образом, при общей для обеих глав вертикальногоризонтальной организации семантики радикально меняется роль
предикатов: адвербиальные предикаты принимают на себя функцию акциональных, а последние играют роль адвербиальных. Весьма не случайно в этом плане, что предложения с адвербиальными
предикатами являются зачинами прозаических строф и фрагментов. Аналогично построены главы V, VII и некоторые другие.
Что касается субъектов, то уже в начальных главах вырисовывается центростремительная тенденция: повествование сосредоточивается вокруг главных субъектов – Масловой и Нехлюдова.
Первые две главы посвящены Масловой, третья и четвертая –
Нехлюдову. Именно эти персонажи дают две главные сюжетные
линии романа, которые движутся то параллельно, то отталкиваются, то переплетаются. Разумеется, в повествование включаются и другие персонажи, но они важны лишь постольку, поскольку
попадают в сферу отношений главных героев. И даже в тех главах, в которых эпизодические персонажи становятся центром
изображения (сцены суда и т. п.), последние даны в восприятии
героев или теснейшим образом связаны с их судьбами.
Итак, субъекты художественного текста имеют двойную
направленность – внутрь произведения и вовне. Предикаты
< 105 >
же полностью принадлежат внутреннему миру произведения.
Поэтому именно предикаты выступают как двигатели произведения.
Таким образом, для подавляющего большинства глав характерен вертикально-горизонтальный тип организации семантики:
серия «заглавных» (сквозных) предикатов воплощает движение
художественной мысли, развитие действия и т. д. (вертикальная
ось). Эпизодические предикаты, располагаемые на горизонтальных осях, тесно связаны с «заглавными» и взаимодействуют с
ними. Они конкретизируют предикаты вертикальной оси, насыщают их плотью – художественными деталями.
«Заглавные» предикаты «возглавляют» микроэпизоды (внутри
главы), в которых раскрывается обобщенная мысль «заглавного»
предиката. Обычно предикаты эпизодов другого качества, нежели «заглавные»: если сквозные предикаты – адвербиальные, то в
эпизодах используются акциональные, и наоборот. При этом использование в качестве «заглавных» акциональных или адвербиальных предикатов определяет соответственно повествовательный или описательный характер главы.
Преобладание в тексте того или иного вида предикатов связано
и с авторской манерой, стилем. Так, большой процент статальных
и адвербиальных предикатов может свидетельствовать о тенденции к психологизму изображения, а высокий удельный вес акциональных предикатов – о стремлении к динамике рассказа. Ср.:
IV глава – акциональных 17, статальных 19, адвербиальных 11;
V – акциональных 25, статальных 12, адвербиальных 48;
VI – акциональных 26, статальных 3, адвербиальных 63;
VII – адвербиальных 64, акциональных 17.
Цифры свидетельствуют о преимущественном внимании автора к описанию по сравнению с повествованием.
Вертикально-горизонтальный принцип лежит не только в
основе организации глав, но и в основе организации более крупных целых – частей произведения. Так, можно выделить главы,
движущие романное действие (подобно акциональным предикатам), и главы-отступления, главы-ретардации (описательные,
исторические, философские), подобные адвербиальным и статальным предикатам.
Например, I глава (вызов Масловой в суд) вводит в действие,
имеет акциональный характер, II глава (история арестантки Масловой) – отступление от главной линии повествования. IV и V гла-
< 106 >
вы представляют Нехлюдова, V, VII и VIII главы – описательные
(обстановка в суде, начало заедания, начало судебной процедуры),
IХ глава (допрос подсудимых) продолжает главную сюжетную линию, Х глава – снова отступление (чтение обвинительного акта).
При схематическом изображении получим тот же вертикальногоризонтальный принцип организации семантики, что и внутри
глав: на вертикальной оси расположатся главы повествовательные, на горизонтальных осях – описательные.
Такому принципу организации «крупноформатного» материала соответствует дробное членение на главы – незначительное
художественное время главы. Каждая глава занимает, как правило, очень небольшое семантическое пространство. Так, I глава –
описание перехода Масловой из тюрьмы к зданию окружного суда,
II глава – историческая и, как отступление, занимает более протяженное время. III глава – пробуждение Нехлюдова, IV глава –
писание записки княжне и поездка в суд, V глава – Нехлюдов
входит в здание суда и посещает комнату присяжных (временной
отрезок – несколько минут) и т. д.
Главу можно определить как наименьшую относительно законченную часть художественного произведения, выделенную
графическими средствами. Глава подчеркивает, ставит в фокус
читательского внимания тот или иной фрагмент мира, вычленяя
его из непрерывного течения жизни. Поэтому любая глава – это
своеобразное подчеркивание, выделение.
Членение на главы отражает особенности художественного
восприятия писателя. Один художник мыслит крупными целыми,
большими временными периодами, и тогда в центре его внимания событийная сторона жизни. Другой писатель считает важными мелкие подробности, детали, и, естественно, такого писателя интересует сам процесс жизни в его непрерывном течении,
его внутренние стороны, психология персонажей. Именно такой
подход характерен для Л. Толстого. Дробное членение на главы
характеризует установку писателя на изображение внутреннего
мира персонажей, на психологизм.
Для структурирования семантики романа важно не только
членение на главы, но и связь между ними. Анализируемый роман характеризуется теснейшей связью между главами, имеющей целью представить рассказ как сплошное, без перерывов,
повествование, как цепь событий, выстраиваемых, за редкими
исключениями, в строгом хронологическом порядке.
< 107 >
Первая и вторая главы представляют собой теснейшее единство. Обе они посвящены Масловой. Первая изображает ее в настоящем художественном времени рассказа, а вторая повествует
о прошлом Масловой. Но связаны они не только единством изображаемого лица, но и непосредственно семантически, контекстуально. Последняя фраза первой главы: Она улыбнулась и потом тяжело вздохнула, вспомнив свое положение.
А первая фраза второй главы непосредственно связана со словом положение: История арестантки Масловой была очень обыкновенная история.
Начало третьей главы возвращает к первой, так как вторая
представляет собой экскурс в прошлое Масловой, и в то же время
тесно связывается со второй: В то время, когда Маслова, измученная длинным переходом, подошла со своими конвойными к зданию
окружного суда, тот самый племянник ее воспитательниц…
Устанавливается теснейшая связь между главами, причем
временная связь дополняется пространственной. Не менее тесна
связь и между последующими главами. Конец IV главы: [Нехлюдов] вошел мимо швейцара в сени суда. Начало V главы: В коридорах суда уже шло усиленное движение, когда Нехлюдов вошел в
него. Фактически между главами нет никакого перерыва. VIII глава заканчивается речью председателя. IХ глава начинается: Окончив свою речь, председатель обратился к подсудимым. Ср. также
конец Х главы: Так закончил свое чтение длинного обвинительного акта секретарь… и начало ХI главы: Когда закончилось чтение
обвинительного акта, председатель… обратился к Картинкину…
Для структурирования семантического пространства романа характерно заполнение всех его «клеток», непрерывность семантическогодвижения.Этопроявляетсявсемантическоймикроструктуре–
ср. характернейшее подробное описание действий и мыслей Нехлюдова в III главе (…он вздохнул и, бросив выкуренную папироску,
хотел достать из серебряного портсигара другую, но раздумал и,
спустив с кровати гладкие белые ноги, нашел ими туфли, накинул
на плечи шелковый халат…), – и в макроструктуре – в теснейшей
связи между главами, в отсутствии лакун во временной цепи.
Теснейшая связь между главами – свидетельство восприятия
мира как непрерывного сцепления событий в их взаимосвязи, предопределенного их внутренним смыслом, не всегда понятным людям, но очень важным с какой-то высшей точки зрения. Отсюда пристальное внимание и к мелким событиям и деталям, и к незаметным
< 108 >
движениям души. С точки зрения Л. Толстого, события (и внешние,
и внутренние) образуют такую тесную цепь, что ни одно звено нельзя вырвать, не нарушив общего понимания происходящего.
Важной характеристикой организации семантического пространства может служить степень сосредоточенности авторского
внимания вокруг тех или иных персонажей. С этой точки зрения
характер изложения в «Воскресении» можно назвать центростремительным. В повествовании четко и рельефно выделяются
две сюжетные линии – Масловой и Нехлюдова, которые притягивают к себе многочисленные второстепенные персонажи.
Итак, весь текст, как и составляющие его речевые единицы,
синтаксически организован. Синтаксические модели текстовых
(речевых) единиц – это прежде всего модели развертывания того
или иного содержания. Этим, в частности, объясняется ведущая
роль зачинов в синтаксической организации текста, которые содержат как бы шифр модели, возможности ее дальнейшего развития. Существуют синтаксические модели для рассуждения,
повествования, описания, портретной характеристики и т. д. Это
именно синтаксические модели построения текста.
Таким образом, текст (речевое произведение) представляет
собой иерархически организованную речевую систему, пронизанную множеством семантико-синтаксических связей, в формировании которой важнейшая роль принадлежит зачинам фрагментов и прозаических строф.
3.7. Структура речи и стиль
Для характеристики стиля, писателя, публициста отдельное высказывание менее показательно, гораздо менее значимо, чем прозаическая строфа или более крупные речевые единицы. Именно прозаическую строфу можно считать наименьшим художественным
целым, своеобразной единицей индивидуального стиля. У каждого
большого писателя существует более или менее постоянный (хотя
бы для отдельного периода или произведения) тип прозаической
строфы, тип организации большого контекста, тесно связанный с
его художественным методом, способом познания и видения действительности. Для одного писателя важно выразить мысль наиболее компактно, наиболее собранно и концентрированно, с четким
выделением существенных и глубинных сторон предмета с самого
< 109 >
первого упоминания об этом предмете. Другой дает серию мимолетных, казалось бы, случайных впечатлений, каждое из которых
умещается в одном предложении, а существенное представление о
предмете возникает лишь в результате суммирования, интеграции
всех этих впечатлений. Для такого писателя контекст и переходы
от одной фразы к другой, а иногда и «перекличка» далеко друг от
друга стоящих предложений чуть ли не важнее, чем изучение отдельного, изолированного предложения39.
Для Л. Н. Толстого, например, характерно стремление вместить в предложение все богатство, всю сложность, все оттенки
мысли или переживания, дать мысль в ее динамике, развитии.
Для него важна не только сама мысль, но и ее причины и следствия, обстоятельства, сопутствующие ее появлению. Отсюда
тенденция к аналитизму, что выражается в синтаксическом плане в расширении рамок отдельного предложения, в значительном повышении его удельного веса, в обилии сложных синтаксических построений с большим количеством сложно и тесно
взаимосвязанных частей, в широком использовании периодов,
играющих столь значительную роль в структуре художественного целого. Достаточно вспомнить период, открывающий роман
«Анна Каренина», или обратиться к периоду, которым начинается рассказ «Два гусара» и который содержит картину целой
эпохи:
«В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света,
ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философовженщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в
наше время, – в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая
в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой пыльной
или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские
колокольчики и бублики, – когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и
тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые
и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и
седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты
39
См.: Сильман Т. И. Проблемы синтаксической стилистики (на материале немецкой прозы). – Л., 1967. – С. 7.
< 110 >
бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава
и решали семейные дела выниманием билетиков; когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, – в наивные
времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена
Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, – в губернском городе
К. был съезд помещиков и кончались дворянские выборы».
Предложение Толстого стремится вместить в себя не готовую мысль или ее результат, а мысль в ее динамике и становлении. Оно сложно, аналитично и самостоятельно в смысловом отношении. Для Толстого связи между предложениями даже менее
важны, чем связи между мыслями внутри предложения. Весьма
характерно, что даже прозаические строфы Толстой строит нередко по модели предложения. Рассмотрим вступительную строфу рассказа «Севастополь в мае».
«Уже шесть месяцев прошло с тех пор, как просвистало первое ядро с бастионов Севастополя и взрыло землю на работах неприятеля, и с тех пор тысячи бомб, ядер и пуль не переставали
летать с бастионов в траншеи и с траншей на бастионы и ангел
смерти не переставал парить над ними.
Тысячи людских самолюбий успели оскорбиться, тысячи
успели удовлетвориться, надуться, тысячи – успокоиться в объятиях смерти. Сколько розовых гробов и полотняных покровов! А
все те же звуки раздаются с бастионов, все так же – с невольным
трепетом и суеверным страхом – смотрят в ясный вечер французы из своего лагеря на желтоватую изрытую землю бастионов
Севастополя, на черные движущиеся по ним фигуры наших матросов и считают амбразуры, из которых сердито торчат чугунные пушки; все так же в трубу рассматривает с вышки телеграфа штурманский унтер-офицер пестрые фигуры французов, их
батареи, палатки, колонны, движущиеся по Зеленой горе, и дымки, вспыхивающие в траншеях, и все с тем же жаром стремятся
с различных сторон света разнородные толпы людей, с еще более
разнородными желаниями, к этому роковому месту.
А вопрос, не решенный дипломатами, еще меньше решается
порохом и кровью».
Хотя строфа состоит из нескольких самостоятельных предложений, она построена как одно сложное предложение.
Зачин представляет собой по форме сложное предложение
смешанной структуры, но благодаря наречию уже, приближающемуся по своей роли к уступительному союзу, он воспринима-
< 111 >
ется как синтаксически не законченный (значение уступительности не реализовано, нет ожидаемого противопоставления: уже
шесть месяцев прошло…, а…). Второе предложение усиливает
значение уступительности (тысячи людских самолюбий успели
оскорбиться, тысячи успели удовлетвориться…). Особенно характерно в этом плане единство видо-временных форм сказуемых первого и второго предложений и прямой порядок слов с
подлежащим на первом месте во втором предложении. Затем следует короткое неполное восклицательное предложение, доводящее ожидание противопоставления до кульминации и знаменующее конец первой части строфы. И лишь после этого разрешается
синтаксическое напряжение первой части, но появляется новая
«тема»: четвертое предложение начинается с противительного
союза а и состоит из нескольких параллельных анафорических
частей с замыкающим союзом и перед последней частью. Здесь
постепенно, с каждой новой анафорической частью усиливается синтаксическое значение противопоставления, заканчивающееся последней частью с союзом и. Характерно при этом, что
во второй части строфы меняется видо-временной план: на смену глаголам прошедшего времени совершенного вида приходят
глаголы в настоящем описательном времени. Завершается строфа сравнительно коротким предложением, снова с противительным союзом а; концовка подводит итог второй части и строфе в
целом.
Обрисованное синтаксическое движение внутри строфы точно соответствует развитию и движению художественной мысли
(несмотря на то, что война уносит тысячи жизней, она продолжается, продолжается это ужасное кровопролитие).
Благодаря описанному строению (по модели сложноподчиненного предложения) вся строфа воспринимается как единое
целое (художественное и синтаксическое) – настолько тесны
связи между предложениями строфы. Использование периодической речи придает строфе высокое, патетическое звучание
и мотивировано глубоким содержанием, предельной идейнохудожественной нагрузкой вступления. Роль этой начальной
строфы исключительно велика в художественной концепции (и
композиции) рассказа.
Иной тип прозаической строфы, иной тип синтаксической организации текста находим у Н. В. Гоголя:
< 112 >
«В двенадцать часов на Невский проспект делают набеги гувернеры всех наций с своими питомцами в батистовых воротничках. Английские Джонсы и французские Коки идут под руку с
вверенными их родительскому попечению питомцами и с приличною солидностию изъясняют им, что вывески над магазинами
делаются для того, чтобы можно было посредством их узнать, что
находится в самых магазинах. Гувернантки, бледные миссы и розовые славянки, идут величаво позади своих легеньких, вертлявых
девчонок, приказывая им поднимать несколько выше плечо и держаться прямее; короче сказать, в это время Невский проспект –
педагогический Невский проспект. / Но чем ближе к двум часам,
тем уменьшается число гувернеров, педагогов и детей: они наконец вытесняются нежными их родителями, идущими под руку с
своими пестрыми, разноцветными, слабонервными подругами.
Мало-помалу присоединяются к их обществу все, окончившие
довольно важные домашние занятия, как-то: поговорившие с своим доктором о погоде и о небольшом прыщике, вскочившем на
носу, узнавшие о здоровье лошадей и детей своих, впрочем показывающих большие дарования, прочитавшие афишу и важную
статью в газетах о приезжающих и отъезжающих, наконец выпивших чашку кофею и чаю; к ним присоединяются и те, которых
завидная судьба наделила благословенным званием чиновников
по особенным поручениям. К ним присоединяются и те, которые
служат в иностранной коллегии и отличаются благородством своих занятий и привычек. Боже, какие есть прекрасные должности
и службы! Как они возвышают и услаждают душу! Но, увы! Я не
служу и лишен удовольствия видеть тонкое обращение с собою
начальников. / Все, что вы ни встретите на Невском проспекте,
все исполнено приличия: мужчины в длинных сюртуках, с заложенными в карманы руками, дамы в розовых, белых и бледноголубых атласных рединготах и шляпках. Вы здесь встретите
бакенбарды единственные, пропущенные с необыкновенным и
изумительным искусством под галстук, бакенбарды бархатные,
атласные, черные, как соболь или уголь, но, увы, принадлежащие
только одной иностранной коллегии. Служащим в других департаментах провидение отказало в черных бакенбардах, они должны, к величайшей неприятности своей, носить рыжие. / Здесь вы
встретите усы чудные, никаким пером, никакой кистью не изобразимые; усы, которым посвящена лучшая половина жизни, –
предмет долгих бдений во время дня и ночи, усы, на которые излились восхитительнейшие духи и ароматы и которые умастили
все драгоценнейшие и редчайшие сорты помад, усы, которые за-
< 113 >
ворачиваются на ночь тонкою веленевою бумагою, усы, к которым дышит самая трогательная привязанность их посессоров и
которым завидуют проходящие. Тысячи сортов шляпок, платьев,
платков, – пестрых, легких, к которым иногда в течение целых
двух дней сохраняется привязанность их владетельниц, ослепят
хоть кого на Невском проспекте. Кажется, как будто целое море
мотыльков поднялось вдруг со стеблей и волнуется блестящею
тучею над черными жуками мужеского пола».
Перед нами часть фрагмента из повести Н. В. Гоголя «Невский
проспект». Фрагмент представлен как один абзац, легко и естественно членимый на строфы (каждая строфа обозначается косой
линией). Фрагмент у Гоголя – это, как правило, значительный отрезок текста с тесными связями между предложениями. Многочисленные разнообразные синтаксические связи, восклицательные предложения, присоединительные союзы создают богатую,
причудливую «вязь» предложений, неповторимый синтаксически пестрый и многоцветный мир гоголевской прозы. Синтаксическое движение здесь сложно, прихотливо и многообразно. Ироническая мысль движется стремительно, захватывая все новые и
новые лица, предметы, картины. Неожиданны ее повороты, внезапны переходы, нередко ассоциативные. Тесное единство прозы
достигается посредством разнообразных цепных и параллельных
связей, усиленных союзами.
В художественной манере Гоголя отдельное предложение –
это лишь штрих, мало значащий вне целостной словесной картины. Даже прозаическая строфа играет роль лишь слагаемого картины. Для писателя наиболее значимы в художественном отношении
фрагменты (далеко не случайно, что писатель выделяет абзацами
обычно не строфы, а фрагменты), заключающие законченные по
смыслу и тематически описания, эпизоды, картины. Описанные
особенности синтаксиса Гоголя («вязь» предложений, объединенных в крупные фрагменты) объясняют большую роль в его прозе
зачинов фрагментов. Они наиболее самостоятельны в смысловом
отношении и вполне понятны вне контекста; они служат своеобразными вехами повествования и позволяют выдерживать единую сюжетную линию. Выписанные подряд, они составляют четкий конспект содержания произведения. Для иллюстрации достаточно привести несколько зачинов из «Невского проспекта»:
Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге, для него он составляет все…
< 114 >
В двенадцать часов на Невский проспект делают набеги гувернеры всех наций с своими питомцами в батистовых воротничках…
С четырех часов Невский проспект пуст, и вряд ли вы встретите на нем хотя одного чиновника…
Но как только сумерки упадут на домы и улицы и будочник, накрывшись рогожею, вскарабкается на лестницу зажигать фонарь <…>
тогда Невский проспект опять оживает и начинает шевелиться.
Резкий контраст фрагменту Гоголя и строфе Толстого составляет строфа Пушкина. По сравнению с живописными гоголевскими фрагментами и сложным аналитическим синтаксисом Толстого, лаконичная по выражению и емкая по содержанию проза
Пушкина представляется графичной. Синтаксис его предельно
прост, ясен, прозрачен. Преобладают простые короткие предложения, реже встречаются сложные простой структуры. Периоды
отсутствуют. Связи между предложениями тесны, но достигается
это наиболее экономным и естественным отбором: чаще всего используются цепные связи с личными местоимениями он, она, оно
и т. д., а также параллельные связи.
Как и в синтаксисе Толстого, большую роль в прозе Пушкина
играет отдельное предложение. Но в отличие от толстовской фразы предложение у Пушкина не стремится вместить в себя максимальное содержание, не стремится к широкому охвату явлений,
оно не живописует и не анализирует. Фраза Пушкина стремится
выделить и очертить в предмете главное и существенное, оставляя
за своими пределами, перенося в подтекст подробности, детали,
обстоятельства. Потому лаконичная фраза Пушкина оказывается семантически емкой, гибкой и гармоничной. Назначение пушкинской фразы – не психологический анализ и не живописание
событий. Ее стихия – это прежде всего рассказ, повествование,
потому так много повествовательных и «временных» зачинов
(Прошло несколько лет; На другой день). Не случайна также роль
повествователя, рассказчика в прозе Пушкина. Лаконичная фраза Пушкина как бы специально приспособлена для рассказа, позволяя выразить и динамику событий, и спокойное их течение, и
напряженность, тревожность обстановки. И все это в форме синтаксически простой, предельно экономной и спокойной, нередко
даже контрастирующей с изображаемым предметом.
Гармоничность пушкинского синтаксиса проявляется и в
структуре прозаической строфы, совпадающей, как правило,
< 115 >
с абзацем. Хотя предложение и играет большую роль в синтаксическом строе прозы Пушкина, но не меньшая роль в ней принадлежит и прозаической строфе. Экспрессивно-семантическая
нагрузка предложения точно соответствует ее композиционной
роли в строфе. Произведения Пушкина являют образцы классически ясных и выразительных прозаических строф. Вот, например, начало неоконченной повести «Кирджали»:
«Кирджали был родом булгар. Кирджали на турецком языке
значит витязь, удалец. Настоящего его имени я не знаю.
Кирджали своими разбоями наводил ужас на всю Молдавию.
Чтоб дать о нем некоторое понятие, расскажу один из его подвигов. Однажды ночью он и арнаут Михайлаки напали вдвоем на булгарское селение. Они зажгли его с двух сторон и стали переходить
от хижины к хижине. Кирджали резал, а Михайлаки нес добычу.
Оба кричали: “Кирджали! Кирджали!” Все селение разбежалось».
Обе приведенные начальные строфы поражают четкостью и
ясностью синтаксического рисунка, структурной стройностью и
цельностью.
Особенно важна роль первой строфы как начальной, задающей тон всему произведению. Предельно проста ее структура.
Минимально число составляющих ее предложений, отчетливо
выражены все ее части. Зачин с прямым порядком слов содержит
лаконичную характеристику главного действующего лица и энергично вводит в действие. Второе предложение, несколько большее по объему, расширяет характеристику героя. Параллельное
первому, начинающееся с того же подлежащего, оно оформлено
как средняя часть строфы. Третье предложение благодаря сильной инверсии и введению авторского я резко завершает строфу.
Короткие предложения строфы, читающиеся отрывисто, задают
тон суровый, тревожный, даже несколько таинственный.
Вторая строфа – это переход к непосредственному рассказу,
и строфа носит повествовательный характер. Предложения становятся распространеннее, меняются ритм и стиль повествования. Синтаксис чутко реагирует на изменение художественной
задачи. Но структура строфы сохраняет четкость и стройность.
Зачин составляют два предложения, имеющие вводящий характер и использующие авторское я. Средняя часть состоит из четырех предложений, рассказывающих об одном из «подвигов»
Кирджали. Последнее предложение – самое короткое в строфе,
состоящее всего из трех слов, – завершает эпизод.
< 116 >
Анализ текстов Л. Н. Толстого, Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина показывает важную роль прозаических строф, фрагментов в языке
художественной литературы, публицистики.
Значительную роль в стилистическом оформлении целого
текста играет и его членение на строфы, фрагменты и другие речевые единицы. При этом особое значение приобретает абзацное
членение текста. Так же как точка сигнализирует о конце предшествующего предложения, а прописная буква о начале нового
предложения, так и знак абзаца выражает раздел между прозаическими строфами, фрагментами. Абзацное членение проясняет композиционно-синтаксическую структуру текста, помогает
выделять в нем прозаические строфы и фрагменты. Отсутствие
абзацев сделало бы текст трудно воспринимаемым, лишенным
композиционно-синтаксических ориентиров. В стилистически
нейтральной речи совпадение границ прозаических строф и абзацев является правилом.
Однако нередко абзацное членение текста не совпадает с его
композиционно-синтаксическим членением. В этом случае абзац выполняет важную функцию смысловой и стилистической
членимости текста, выступающей как дополнение и усложнение
его композиционно-синтаксической структуры. При этом абзац
может расчленять прозаическую строфу, выделяя одно или два
предложения, или, напротив, объединять несколько прозаических строф.
Если совпадение абзацного членения и композиционносинтаксического характеризует речь стилистически нейтральную, то несовпадение абзаца и прозаической строфы присуще
речи эмфатической, не нейтральной. «Абзацы не должны, разумеется, быть слишком малыми, ибо такие абзацы дробят на мелкие части основную линию изложения, и все оно приобретает
характер излишне афористический или импрессионистски мозаичный. Не должны они быть, конечно, и очень длинными, и тогда
читатель или слушатель будет забывать об их существовании. Истинную меру в делении на абзацы нельзя установить посредством
какого-либо общего правила. Это должен сделать в каждом конкретном случае сам автор, ибо он лучше других осознает смысловой ритм своего произведения»40.
40
Матезиус В. Язык и стиль // Пражский лингвистический кружок. – М., 1967. – С. 520.
< 117 >
Смысловой ритм произведения зависит от конкретного замысла, вкуса пишущего, его индивидуальной манеры, многих
других факторов. Приемы абзацного членения, не совпадающего
с композиционно-синтаксической структурой текста, многообразны и выполняют различные композиционные и семантикостилистические функции. Рассмотрим некоторые из этих приемов в романе Ч. Айтматова «И дольше века длится день» («Буранный полустанок»).
Многие прозаические строфы, особенно повествовательного
и описательного характера, совпадают с абзацами. Это нейтральные в стилистическом отношении строфы, не несущие особой
смысловой или композиционной нагрузки, передающие движение сюжета, течение жизни героев романа. И потому они создают
плавный, спокойный, размеренный ритм:
«И все-таки конец пятьдесят второго года, вернее, вся осень и
зима, вступившая, правда, с опозданием, но без метелей, были, пожалуй, наилучшими днями для тогдашней горстки жителей разъезда Боранлы-Буранного. Едигей часто потом скучал по тем дням.
Казангап, патриарх боранлинцев, притом очень тактичный,
никогда не вмешивавшийся не в свои дела, пребывал еще в полной силе и крепком здравии. Его Сабитжан уже учился в кумбельском интернате».
После шести подобных строф следует выделенное в абзац
предложение: Так и шли годы один за другим.
Это итоговое предложение, намечающее веху, этап в жизни
героев; оно важно в композиционном, смысловом и художественном отношении, что подчеркивается абзацным выделением этого
предложения.
Иной стилистический характер имеет абзацное членение мифологической прозы, широко представленной в романе. Здесь
другая тональность, другой смысловой ритм. Легенды даются
крупными фрагментами, в которых объединяются несколько прозаических строф и предложения которых тесно сплетены друг с
другом. «Сверхзадача» таких фрагментов – передать легенду в
целостном виде во всех ее деталях и связях. Дробление подобного
фрагмента на строфы-абзацы изменило бы его смысловой ритм,
тональность. Вот характерный пример (дается в сокращении):
«У кладбища Анна-Бейит была своя история. Предание начиналось с того, что жуаньжуаны, захватившие сарозеки в прошлые
века, исключительно жестоко обращались с пленными воинами.
< 118 >
При случае они продавали их в рабство в соседние края, и это
считалось счастливым исходом для пленного, ибо проданный раб
рано или поздно мог бежать на родину. Чудовищная участь ждала
тех, кого жуаньжуаны оставляли у себя в рабстве. Они уничтожали память раба страшной пыткой – надеванием на голову жертвы
шири. Обычно эта участь постигала молодых парней, захваченных в боях. Сначала им начисто обривали головы, тщательно выскабливали каждую волосинку под корень. К тому времени, когда
заканчивалось бритье головы, опытные убойщики-жуаньжуаны
забивали поблизости матерого верблюда. Освежевывая верблюжью шкуру, первым делом отделяли ее наиболее тяжелую, плотную выйную часть. Поделив выю на куски, ее тут же в парном виде
напяливали на обритые головы пленных вмиг прилипающими пластырями – наподобие современных плавательных шапочек. Это и
означало надеть шири. Тот, кто подвергался такой процедуре, либо
умирал, не выдержав пытки, либо лишался на всю жизнь памяти,
превращался в манкурта – раба, не помнящего своего прошлого.
<…> И если впоследствии доходил слух, что такой-то превращен
жуаньжуанами в манкурты, то даже самые близкие люди не стремились спасти или выкупить его, ибо это значило вернуть себе
чучело прежнего человека. И лишь мать найманская, оставшаяся
в предании под именем Найман-Ана, не примирилась с подобной
участью сына. Об этом рассказывает сарозекская легенда. И отсюда название кладбища Анна-Бейт – материнский упокой».
Единство, целостность фрагмента подчеркнуты его кольцевым
обрамлением (ср. зачин и концовку).
Совершенно иной стиль и соответственно иное абзацное членение имеет проходящий через весь роман своеобразный рефрен, несущий большую идейно-художественную нагрузку, участвующий в композиционном членении всего текста романа.
И снова шли поезда с востока на запад и с запада на восток.
А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали все
те же, испокон не тронутые пустынные пространства – СарыОзеки, Серединные земли желтых степей.
Космодрома Сары-Озек-1тогда еще не было и в помине в этих
пределах. Возможно, он вырисовывался лишь в замыслах будущих
творцов космических полетов.
А поезда все так же шли с востока на запад и с запада на восток.
В синтаксическом плане это одна прозаическая строфа, но
почти все ее предложения составляют абзацы и выделены курсивом. Такое абзацное членение резко выделяет каждое предло-
< 119 >
жение, представляет как самостоятельное, важное в смысловом и
художественном отношении.
Подобное абзацное членение прозаической строфы – распространенный прием художественной и публицистической речи,
имеющий разнообразное стилистическое назначение. В зависимости от контекста и других факторов абзацное членение может
выразить динамику, быструю смену событий, действий, фактов,
как, например, в одном из очерков С. Кондрашова:
«Торжественный туш, маханье плакатами, пляска воздушных
шаров – все как взаправду, как на предвыборных съездах. И к
восторгу толпы верные паладины на плечах выносят благообразного старичка в белом костюме южанина, со старомодной, клинышком, седенькой бородкой и галстуком-бабочкой.
Смакуя восторги, раскланиваясь, рассылая воздушные поцелуи, старичок плывет на экране.
Полковник Сандерс.
Любимец народа.
Творец жареного цыпленка по-кентукски».
Три последних коротких предложения, выделенных в абзац,
точно и выразительно передают специфику быстрой смены кадров на телеэкране, прерывистость действий.
Подобное членение текста иногда становится приметой индивидуального стиля, например:
«Утром береговые огни малиновели на зелени.
Пароход шумел, торопился на юг, к весне.
Рабочие, странники, монахи, крестьяне с мешками, татары и
все народы великой Волги сменялись на палубе.
А река все ширела» (В. Шкловский).
Таким образом, абзац играет важную роль в тексте. В отличие
от прозаических строф и фрагментов абзац не является речевой
единицей. Это семантико-стилистическая категория, служащая
средством выделения, графического оформления речевых единиц, средством семантико-стилистического членения текста, выполняющая разнообразные стилистические функции.
Глава 4.
А ДРЕСАТ
В схеме производства речи адресат хотя и является на первый
взгляд пассивным участником общения, но роль его в процессе речепроизводства исключительно велика. По сути дела, речь
существует не сама по себе, но совершается прежде всего ради
слушающего. «Одно из “обстоятельств” говорения – и самое
важное –это наличие слушающего»1. Именно наличие адресата
определяет коммуникативную направленность речи – одно из
существенных ее свойств. Речь всегда совершается ради другого,
поэтому производитель речи не может не учитывать языковых
навыков и умений того (тех), к кому обращена речь.
Слушающий – это потенциальный говорящий, он может стать
говорящим. Он декодирует речь, руководствуясь собственной
языковой компетенцией. Воспринимая речь говорящего, он «присваивает» ее, интерпретируя по-своему, по своим принципам, в
меру своего понимания. Как говорил Монтень, слово принадлежит наполовину говорящему, наполовину слушающему. Однако
язык говорящего никогда не бывает полностью тождествен языку слушающего.
«Можно сказать, что в диалоге, который ведется с помощью
одного и того же “исторического языка”, всегда неявно присутствуют четыре различных языка: а) языковые навыки говорящего; б) языковые навыки слушающего; в) общая часть тех и других
навыков; г) язык, образующийся в процессе диалога»2.
Принадлежность слова наполовину говорящему, наполовину
слушающему обусловливает постоянные усилия собеседников
сделать обе «половины» как можно более тождественными, реализовать их стремление говорить «как другой». Приспосабливая
1
2
Косериу Э. Новое в лингвистике. – М., 1963. – Вып. 111. – С. 190.
Там же.
< 121 >
свою речь к навыкам другого, говорящий может даже отказываться в значительной части от собственных навыков, трансформируя свои модели таким образом, чтобы другие лучше понимали
его.
В художественной литературе, публицистике адресат (читатель) – это зеркало, в котором отражается автор. Писатель смотрит на мир глазами воображаемого читателя, и это обстоятельство во многом определяет манеру изложения. Так, для Л. Толстого, как уже отмечалось, читатель – «естественный человек», который должен объяснить себе смысл и значение каждой детали.
Отсюда подробность и остраненность описаний.
C точки зрения восприятия большое значение имеет категория читательского ожидания. В самом широком смысле читатель
ждет от художественного произведения рассказа – рассказа о
жизни, смерти, событиях – обо всем. Это ожидание не имеет
предметного характера. Оно общо, аморфно, но главное в нем
ясно – ожидание рассказа, рассказывание.
Читательское ожидание – один из движущих факторов художественного повествования. Писатель проектирует восприятие
произведения, корректирует его. Как писал шутливо Пушкин,
«Читатель ждет уж рифмы роза, На вот, возьми ее скорей». Так
или иначе, все стилистические приемы (например, ретардация,
ускорение темпа рассказа) направлены на определенное восприятие. Художественное произведение должно оправдывать восприятие читателя. Да оно и существует прежде всего в восприятии читателя.
Читательское ожидание следует рассматривать как лингвистическую категорию. Характерно, что многие исследователи функциональных стилей выделяют такую категорию, как установка,
подразумевая, что выбор языковых и речевых средств в том или
ином функциональном стиле подчиняется внутренним задачам
этого стиля. Но установка – это не что иное, как реализация читательского ожидания, пресуппозиция функционального стиля,
осуществление эстетического идеала стиля.
Специфика пресуппозиции художественной речи – ее теоретическая и практическая неограниченность: рассказывать можно
все и обо всем. Подобная пресуппозиция обусловливает бесконечное разнообразие речевых форм – как существующих, так и
потенциальных, возможных. Единственное условие этого разнообразия – все они должны содержать элемент рассказывания.
< 122 >
В связи с категорией читательского ожидания большое значение приобретает субъект речи, рассказчик. Это две диалектически взаимосвязанные категории. Читатель ждет рассказа. Для
реализации этого ожидания нужен рассказчик.
Рассказчик – непременный и главный компонент художественной речи. Именно он реализует в конечном счете идею художественности, организует, ведет повествование, т. е. выполняет главную функцию в произведении. Процесс создания художественного произведения – это во многом конструирование образа рассказчика. Так, самый распространенный в художественной
литературе тип рассказчика – анонимный рассказчик. Как личность он никак не проявляет себя в повествовании. Он не назван
(у него нет имени), не охарактеризован, не участвует в действии,
но ему ведомо все, что касается событий, персонажей, их дум, переживаний. Он как бы незримо присутствует в происходящем, в
мыслях и чувствах персонажей. Он находится над событиями и в
то же время внутри них. Но это не конкретная личность, это как бы
абстрагированное знание о событиях, не нуждающееся в одушевлении, персонификации. Анонимность придает повествованию
объективность, основательность, непреложность: рассказ ведет
не какое-либо конкретное лицо, но рассказчик, владеющий истиной, поэтому и не называющий себя. Анонимный рассказчик –
весьма гибкая и пластичная форма организации художественной
речи. Это самая распространенная разновидность рассказчика.
Ср. также рассказчик-персонаж и другие.
Вообще художественная литература, публицистика – это
непрерывный диалог с читателем. Диалог пронизывает любую
речь. Наиболее глубоко трактовка диалога представлена в трудах
М. М. Бахтина. Диалогические отношения высказываний представляют собой смену смысловых позиций. Смысловая позиция –
это выражение жизненной позиции, точки зрения, определенного понимания факта, явления. В диалоге сходятся две позиции,
между которыми и возникают диалогические отношения. «Событие жизни текста, т. е. его подлинная сущность, всегда разыгрывается на рубеже двух сознаний, двух субъектов»3.
Исходя из положений М. М. Бахтина в функциональной стилистике был сделан вывод о том, что «языковое общение в принципе диалогично, более того, диалогичность – это форма суще3
Бахтин М. М. Автор и герой. – М., 2000. – С. 303.
< 123 >
ствования языка и речи»4. Таким образом, диалогичность наиболее явно эксплицируется в собственно диалоге как форме речи,
но пронизывает и другую ее форму – монолог. Следовательно,
диалогичность свойственна не только внешне диалогическим текстам, но и монологическим.
Если иметь в виду фонд знаний, когнитивный уровень, то отношение автор – читатель условно и упрощенно можно свести к
трем разновидностям:
1) автор = читатель, 2) автор > читатель, 3) автор < читатель.
Разумеется, наиболее эффективна и перспективна вторая разновидность. Хотя бы в одном каком-либо отношении фонд знаний
автора должен быть больше читательского фонда.
Проблема «автор – читатель» широко известна. Эти категории тесно и сложно взаимодействуют. Расширяя фонд знаний читателя, изменяя, обогащая его картину мира, автор в известном
смысле создает читателя. Однако эта проблема имеет и более глубинный характер, не сводится к моделированию образа читателя.
Не менее важно и воздействие читателя на автора. Механизм
этого воздействия имеет имплицитный и косвенный характер,
растянут во времени. Изменяющийся образ читателя стимулирует изменения в содержании, в форме подачи информации, идей и
в конечном итоге в когнитивном уровне литературы. В этом смысле можно сказать: читатель создает автора. По глубокой мысли
Д. С. Лихачева, самый прогресс в искусстве есть прежде всего
прогресс восприятия произведений искусства, позволяющий и
искусству подниматься на новую ступень, благодаря расширению возможностей сотворчества ассимилировать произведения
различных культур, искусств, народов.
Таким образом, адресат играет важнейшую роль в процессе
речепроизводства. Как полагает Э. Косериу, речевая деятельность
развивается «по двум осям соответствия – соответствия с традицией и соответствия со слушающим. Обе оси совпадают в значительной части (в противном случае диалог был бы невозможным);
однако – в той мере, в какой они не совпадают, – обычно преобладает соответствие со слушающим, поскольку нет речи, которая
не была бы коммуникацией»5.
4
Кожина М. Н. О диалогичности письменной научной речи. – Пермь,
1986. – С. 11.
5
Косериу Э. Указ. соч. – С. 191.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В лингвистике существуют две крупные сферы исследований:
в одной изучаются языковые системы, в другой – речь. Если языковые системы – традиционный объект лингвистики, то речь
сравнительно новый. В дихотомии «язык – речь» глубокому и
основательному анализу подвергался лишь первый ее компонент.
Что касается второго компонента, то изучение его лишь декларировалось. Общим местом стало утверждение, что речь есть воплощение, реализация языка, который обнаруживает себя только в
речи и только через речь обнаруживает свое коммуникативное
назначение. Это безусловно правильное и точное положение.
Однако если теоретическое представление о речи не вызывало
возражений, то практическое ее изучение столкнулось с рядом
трудностей. Что такое речь в ее непосредственной реальности?
Если речь – воплощение языка, то что в ней от языка, а что от
собственно речи? Каковы закономерности порождения речи?
Какова ее структура?
Все эти и многие другие вопросы требовали ответа, исследования. Стало ясно, что речь – это самостоятельный объект изучения и что необходима специальная отрасль языковедения – лингвистика речи. Задача данной работы заключается в том, чтобы
определить контуры этой научной дисциплины, ее предмет, методы исследования. Как представляется, наиболее рациональный
подход к изучению речи (осуществленный в данной работе) –
исследование речи в соответствии со схемой ее производства:
«адресант (производитель речи) – речь (сообщение, код) – адресат». Каждый компонент этой схемы характеризует те или иные
особенности речи, а в целом мы получаем более или менее полное
представление о ее специфике.
Лингвистика речи – весьма актуальная и перспективная научная дисциплина. Ее формирование непосредственно связано с
новейшими направлениями современного языкознания – прагмалингвистикой, социолингвистикой, когнитивной лингвистикой
и др. Общий исток этих направлений заключается в ориентации
прежде всего на изучение речи, в решительном повороте от исследования языка к исследованию речи. Только в речи обнаруживается, осуществляется связь языка с человеком говорящим,
с мышлением, обществом, со всеми сферами функционирования
< 125 >
языка. Изучение речи значительно расширяет горизонты лингвистики.
Лингвистика речи включает в себя изучение функциональных
стилей, идиостилей, всего многообразия текстов (речевых произведений) – лингвистику текста. Лингвистика речи дает ценный
материал для общего языкознания в плане познания сущности
языка (речи), для функциональной стилистики, риторики, культуры речи и других отраслей языковедения. Дальнейшее развитие
лингвистики речи весьма актуально и перспективно.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие ......................................................................................... 3
Глава 1. Язык – речь ........................................................................... 5
Глава 2. Производитель речи (адресант).
Автор как стилеобразующая категория текста ............. 17
Глава 3. Речь ......................................................................................... 32
3.1. Субъективная модальность
как семантическая основа высказывания ................... 33
3.2. О субъективно-модальном значении предложения ... 39
3.3. Текстовая модальность
как семантическая основа текста ................................. 54
3.4. О типизации как важнейшем процессе
речеобразования .............................................................. 63
3.5. Типология речи ................................................................. 77
3.6. Единицы речи .................................................................... 86
3.7. Структура речи и стиль ................................................. 109
Глава 4. Адресат ................................................................................ 121
Заключение ....................................................................................... 125
Учебное издание
СОЛГАНИК Григорий Яковлевич
ОСНОВЫ ЛИНГВИСТИКИ РЕЧИ
Редактор Н.П. Филиппова
Художественный редактор Ю.М. Добрянская
Обложка художника В.А. Чернецова
Компьютерная верстка Е.Н. Сиротиной
Подписано в печать 14.07.10. Формат 60х88/16.
Гарнитура “BalticaC”. Бумага офсетная. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 8,0. Тираж 1000 экз. Изд. № 9085. Заказ №
Ордена “Знак Почета”
Издательство Московского университета.
125009, Москва, ул. Б. Никитская, 5.7.
Тел.: 629-50-91. Факс: 697-66-71.
939-33-23 (отдел реализации)