МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Федеральное государственное автономное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Дальневосточный федеральный университет»
(ДВФУ)
ШКОЛА ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК ДВФУ
УЧЕБНО-МЕТОДИЧЕСКИЙ КОМПЛЕКС ДИСЦИПЛИНЫ
Социальная психология
специальность — 020101.65 «Химия»
Форма подготовки (Очная)
Школа естественных наук
Кафедра биоорганиеской химии
и биотехнологии
курс __5____ семестр __9______
лекции _12__ (час.)
практические занятия___0____час.
семинарские занятия__0_____час.
лабораторные работы__0_____час.
консультации
всего часов аудиторной нагрузки____12___ (час.)
самостоятельная работа __52_______ (час.)
реферативные работы (количество)
контрольные работы (количество)
зачет ____9_____ семестр
экзамен__________семестр
Учебно-методический комплекс составлен на основании требований государственного образовательного
стандарта высшего профессионального образования ,. Регистрационный № 127 ЕН/СП. от “10” марта 2000г
Учебно-методический комплекс дисциплины обсужден на заседании кафедры психологии, протокол № 17 от «
20 » июня 2012 г.
Заведующая кафедрой: Жилина Е.В.
Составитель: СемечкинН.И.
1
Аннотация УМКД “Социальная психология”
УМКД по дисциплине «Социальная психология» для специальности
020101.65 –Химия-
соответствует представленной рабочей программе
дисциплины, требованиям ГОС ВПО - 2; представлена в электронном виде.
Изучаемая дисциплина формирует основные компетенции специалистов
в области представлений о становлении и развитии социально-психологических
знаний,
формирует
целостное
социальных феноменах.
представление
о
психологии
общества,
В процессе изучения данной дисциплины у
выпускника формируются профессиональные компетенции, а именно: студенты
понимают процесс функционирования психологии общества, приобретают
профессиональное мышление и навыки практической работы.
Программа
курса
«Социальная
психология»
содержит
следующие
дидактические единицы:
История формирования социально-психологических идей: социальнопсихологические идеи в рамках философских и социологических учений,
социальные и теоретические предпосылки выделения социальной психологии в
самостоятельную дисциплину. Первые социально-психологические теории;
закономерности общения и взаимодействия людей: соотношение категорий
общение и деятельность; общение как коммуникация, общение как интеракция
и общение как социальная перцепция; психология группы; психологические
особенности больших социальных общностей; структурные и динамические
характеристики малой группы; проблемы личности в социальной психологии:
социализация, социальная установка, проблемы личности и группы;
практические приложения социальной психологии.
УМКД по дисциплине “Социальная психология” содержит рабочую
программу дисциплины, рейтинг-план дисциплины и
маршрутную схему
изучения дисциплины.
Имеется банк тестовых заданий в электронном и бумажном вариантах и
вопросы для самоконтроля.
2
№ п/п
1.
Аннотация
Наименование элемента УМКД
Стр.
2
2.
Рабочая учебная программа дисциплины
3
3.
Материалы практических занятий
22
4.
Контрольно-измерительные материалы
33
5.
Учебник
82
6.
Список литературы
572
7.
Глоссарий
582
3
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Федеральное государственное автономное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Дальневосточный федеральный университет»
(ДВФУ)
ШКОЛА ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК ДВФУ
РАБОЧАЯ УЧЕБНАЯ ПРОГРАММА ДИСЦИПЛИНЫ (РУПД)
Социальная психология
специальность — 020101.65 «Химия»
Форма подготовки (Очная)
Школа естественнх наук
Кафедра биоорганиеской химии
и биотехнологии
курс ___5____ семестр __9______
лекции _12__ (час.)
практические занятия___0____час.
семинарские занятия_______час.
лабораторные работы__0____час.
консультации
всего часов аудиторной нагрузки____12____ (час.)
самостоятельная работа __52_______ (час.)
реферативные работы (количество)
контрольные работы (количество)
зачет __9_________ семестр
экзамен_________семестр
Учебно-методический комплекс составлен на основании требований государственного образовательного
стандарта высшего профессионального образования, Регистрационный № 127 ЕН/СП. от “10” марта 2000г
Учебно-методический комплекс дисциплины обсужден на заседании кафедры, протокол № 17 от «20» июня
2012 г.
Заведующая кафедрой: Жилина Е.В.
Составитель: СемечкинН.И.
4
I. Рабочая учебная программа пересмотрена на заседании кафедры:
Протокол от «_____» _________________ 2012 г. № ______
Заведующий кафедрой _______________________ __________________
(подпись)
(и.о. фамилия)
II. Рабочая учебная программа пересмотрена на заседании кафедры:
Протокол от «_____» _________________ 20 г. № ______
Заведующий кафедрой _______________________ __________________
(подпись)
(и.о. фамилия)
5
АННОТАЦИЯ
Место
курса
в
профессиональной
подготовке
выпускника:
курс
«Социальная психология» разработан для студентов дневного отделений.
Входит в цикл ГСЭ.В1. В процессе изучения данной дисциплины необходимо
сформировать
у выпускника целостное представление о развитии и
становлении социально-психологических знаний, умение ориентироваться в
психологических
закономерностях
теоретическое
объяснение,
общественной
проводить
жизни,
находить
им
социально-психологические
исследования и вырабатывать практические рекомендации для решения
социальных проблем. Преподавание курса связано с другими курсами
«Философия” и опирается на их содержание.
ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА
Программа
курса
«Социальная
психология»
содержит
следующие
дидактические единицы:
История формирования социально-психологических идей: социальнопсихологические идеи в рамках философских и социологических учений,
социальные и теоретические предпосылки выделения социальной психологии в
самостоятельную дисциплину. Первые социально-психологические теории;
закономерности общения и взаимодействия людей: соотношение категорий
общение и деятельность; общение как коммуникация, общение как интеракция
и общение как социальная перцепция; психология группы; психологические
особенности больших социальных общностей; структурные и динамические
характеристики малой группы; проблемы личности в социальной психологии:
социализация, социальная установка, проблемы личности и группы;
практические приложения социальной психологии.
Цель курса — дать студентам знания по социальной психологии.
Социальная
психология
рассматривается
как
самостоятельная
отрасль
психологического знания.
Преподавание дисциплины связано с другими курсами государственного
образовательного стандарта: «История психологии», «Общая психология»,
6
«Социология» и опирается на их содержание, должна читаться параллельно с
курсом «Социология».
По завершению обучения по дисциплине студент должен:
-
овладеть системой знаний по социальной психологии;
-
знать современные теоретические направления в социальной
психологии;
-
быть
знакомым
с
основными
методами
социально-
простых
социально-
психологического исследования;
-
иметь
навыки
проведения
психологических исследований;
-
уметь анализировать социально-психологические процессы.
I. СТРУКТУРА И СОДЕРЖАНИЕ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ЧАСТИ КУРСА
(12 часов)
1. ИСТОРИЯ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ (СП).
ДИСКУССИЯ О ПРЕДМЕТЕ СП (2 часа)
Античные мыслители о социально-психологических проблемах. СП и
смежные науки: право, социология, философия, педагогика и др.
Формирование СП как отдельной науки. Предыстория возникновения СП:
психология народов, масс, инстинктов поведения.
Дискуссия о предмете СП. Психологический подход, социологический
подход. Современные представления о предмете СП.
2. ОСНОВНЫ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ НАПРАВЛЕНИЯ В
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ (2 часа)
Возникновение и формирование теоретических направлений в психологии.
Связь теоретических направлений в психологии с философскими идеями,
идеями других научных гуманитарных дисциплин.
Отечественная классификация теоретических направлений в социальной
психологии: бихевиоризм, психоанализ, интеракционизм, когнитивизм.
7
Зарубежные подходы к классификации теоретических перспектив в
социальной психологии: ролевое направление, теории научения, когнитивные
теории.
Сравнительный анализ различных теоретических подходов.
3.МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ СОЦИАЛЬНОГО
ПОВЕДЕНИЯ (2 часа)
Определение понятия «гипотеза». Гипотеза и теория. Гипотеза и методы
исследования. Формирование гипотез.
Независимая и
зависимая переменная. Требуемые характеристики,
экспериментные ожидания, ожидание оценки.
Основные методы исследования в социальной психологии: эксперимент,
квазиэксперимент, полевое исследование, архивное исследование, имитативное
исследование, обзорное исследование.
Этика социально-психологического исследования.
4.СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
ЛИЧНОСТИ (2 часа)
Человек, индивид, личность. Исторические изменения во взглядах на
личность.
Теории личности. Различные теоретические подходы в понимании
личности. Персоналогия.
Самосознание или Я-концепция. Структура самосознания. Состояния
самосознания. Самооценка.
5.СОЦИАЛЬНОЕ ПОЗНАНИЕ И МЕЖЛИЧНОСТНОЕ
ВОСПРИЯТИЕ (2 часа)
Специфика социального познания, отличие его от познания вообще.
Формирование впечатлений о другом человеке. Проблема соответствия
впечатления реальному образу.
Имплицитные теории личности, схемы прототипы, стереотипы.
8
Процесс категоризации. Подтверждение сложившихся представлений.
Ошибки и заблуждения.
Объяснение поведения других людей. Теории каузальной атрибуции.
Диспозиционная и ситуационная атрибуции.
6.МЕЖЛИЧНОСТНАЯ КОММУНИКАЦИЯ (2 часа)
Понятие и виды коммуникации. Особенности коммуникативного процесса.
Каналы коммуникации. Вербальный и невербальный каналы.
Особенности сочетания каналов коммуникации. Основные параметры
коммуникации. Модели коммуникации.
Разговор как коммуникация. Виды разговора.
Коммуникация и ложь. Коммуникация и социальное взаимодействие.
7.СОЦИАЛЬНАЯ УСТАНОВКА И ВЕРОЯТНОСТЬ ЕЕ ИЗМЕНЕНИЯ
(2 часов)
История проблемы. Установка и ее составляющие. Методы выявления
установок.
Формирование
установки.
Источники
влияния
на
формирование
установки.
Установка и восприятие информации. Установка и поведение.
Теории изменения установки. Теория социальных решений. Теория
равновесия, когнитивного диссонанса. Функциональные теории.
Процесс изменения установки. Характеристика элементов убеждения и
переубеждения.
Сопротивление переубеждению. Упреждающее изменение установки.
Реактивное сопротивление.
8. СОЦИАЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ И ЛИЧНОСТНЫЙ КОНТРОЛЬ
(2 часов)
Понятие социального влияния (социального контроля). Виды контроля:
конформизм, уступчивость, повиновение.
Манипулятивные техники социального влияния.
Лабораторные исследования (АШ, Шериф, Милграм).
9
Чувство личностного контроля, его значение для самосознания и
поведения личности. Иллюзия контроля. Локусы контроля.
Реакция
на
сопротивления.
утрату
ощущения
Приобретенная
контроля.
Теория
беспомощность,
реактивного
самовнушенная
беспомощность.
II.
СТРУКТУРА И СОДЕРЖАНИЕ ПРАКТИЧЕСКОЙ ЧАСТИ КУРСА
Не предусмотрена.
III. КОНТРОЛЬ ДОСТИЖЕНИЯ ЦЕЛЕЙ КУРСА
I. ВОПРОСЫ К зачету
1. Сущность человеческой природы с точки зрения психологии масс.
Характеристика массовой психики, её структура.
2. Психология масс с т. зр. Г. Тарда.
3. Психология масс с т. зр. З.Фрейда.
4. Психологическая характеристика вождей масс (Лебон, Тард, Фрейд).
5. Методы и приемы воздействия на массу. Психология массовых
коммуникаций.
6. История развития социальной психологии как науки.
7. Особенности теоретического и научного познания, закономерности
развития науки.
8. Теоретические основания социальной психологии.
9. Характеристика теорий научения.
10.Характеристика ролевых теорий.
11.Когнитивистская теория в социальной психологии.
12.Характеристика методов социально-психологических исследований.
13.СП исследования: правила проведения и требования.
14.Теории личности в социальной психологии.
15.Характеристика структуры самосознания.
16.Источники и механизмы формирования самосознания.
17.Влияние самосознания на поведение. Самосознание и самооценка.
10
18.Стигматизированное
самосознание
и
психическое
самочувствие
личности.
19.Теории личностного контроля и самосознания.
20.Приобретенная и самовнушенная беспомощность.
21.Реактивное психическое сопротивление и иллюзия контроля.
22.Характеристика процесса формирования первого впечатления.
23.Факторы социальной привлекательности и непривлекательности.
24.Приемы социального познания: эвристики, ложные консенсус и
уникальность.
25.Теории каузальной атрибуции.
26.Особенности и закономерности диспозиционной атрибуции .Эффект
«исполнителя – наблюдателя».
27.Влияние самосознания на социальное познание.
28.Форма и организация социальных знаний: философия и теории
обыденного сознания.
29.Социальные прототипы и стереотипы.
30.Характеристика
основных
этапов
социального
познания.
Эффект
самоосуществляющегося пророчества.
31. Понятие и сущность коммуникации. Виды и средства коммуникации.
32.Общая характеристика вербального канала коммуникации.
33.Характеристика речи и разговора.
34.Характеристика паралингвистического канала коммуникации.
35.Характеристика невербальных средств коммуникации: взгляд, мимика.
36.Невербальные средства коммуникации: прикосновения, дистанция,
одежда, макияж.
37.Коммуникация и гендерные различия.
38.Ложь в коммуникации, признаки лжи.
39.Психологические и этические проблемы применения полиграфа.
40.Межличностное влияние, стратегии межличностного влияния.
41.Конформизм как форма социального влияния.
11
42.Конформизм: информационное и нормативное влияние.
43.Внешние и внутренние факторы конформизма.
44.Уступчивость как форма социального влияния.
45.Нормативное влияние и манипулятивные приемы воздействия.
46.Характеристика психологии подчинения. Подчинение авторитету.
47.Психология власти. Психологические теории власти.
48.Сопротивление влиянию. Виды психического сопротивления.
49.Проблема сублиминального влияния. Реальное и вымышленное.
50.Понятие социальной установки, основные этапы исследования установок.
51.Проблема связи установок и поведения.
52.Теории связи установок и поведения.
53.Модели процесса формирования установок: последовательных стадий и
параллельного процесса
54.Общая характеристика теорий изменения установок.
55.Характеристика теории социальных суждений.
56.Характеристика теорий баланса и когнитивного диссонанса.
57.Характеристика функциональных теорий изменения установок.
58.Характеристика процесса убеждения и переубеждения.
САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ РАБОТА СТУДЕНТОВ ( 52часа)
1.Знакомство
с
периодическими
изданиями
по
социально-
психологическим проблемам.
2. Знакомство с новой научной и научно-популярной литературой по
социальной психологии.
3.
Овладение
навыками
проведения
социально-психологических
исследований и обследований.
IV. Тематика и перечень курсовых и дипломных работ
Не предусмотрены
V. РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
Основная
12
1. Алексеенкова, Е. Г. Личность в условиях психической депривации :
[учебное пособие] /Е. Г. Алексеенкова. Санкт-Петербург : Питер , 2009, 96
с. Серия: Учебное пособие. 14 экз.
2. Андреева,
Г.
М.
,Социальная
психология
:
учебник
для
вузов
/Г.М.Андреева. Москва : Аспект Пресс , 2012, 363 с. : ил. Серия: Учебник
для вузов. 1 экз.
3. Анцупов, А.Я. Конфликтология. Новые способы и приемы профилактики и
разрешения конфликтов : учебник для вузов /А. Я. Анцупов, А. И.
Шипилов.Москва : ЭКСМО , 2011, 507 с. : ил., табл. 1 экз.
4. Белинская, Е. П. Социальная психология личности : [учебное пособие] для
вузов /Е. П. Белинская, О. А. Тихомандрицкая. Москва : Академия , 2009.
301 с. : ил., табл. Серия
Высшее профессиональное образование. 1
экз.
5. Березкина, О. П. Социально-психологическое воздействие СМИ : учебное
пособие для вузов /О. П. Березкина. Москва : Академия , 2009,
238 с. 1
экз.
6. Семечкин, Н. И. Психология социальных групп : учебное пособие /Н. И.
Семечкин. Москва : Владос-Пресс , 2011. 287 с. Серия: Учебное пособие
для вузов. 5 экз.
Дополнительная
1. Зимбардо, Ф., Ляйппе, М. Социальное влияние: монография / Ф.
Зимбардо, М. Ляйппе. СПБ.: Питер, 2000. – 448 с.
2. Милграм, С. Эксперимент в социальной психологии: монография / С.
Милграм. СПб.: Питер, 2000. – 336 с.
3. Пайнс, Э. Маслач, К. Практикум по социальной психологии: практикум /
Э. Пайнс, К. Маслач, СПб.: Питер, 2000. – 498 с.
4. Чалдини, Р. Психология влияния: монография / Р. Чалдини. СПб.: Питер,
1999. – 272 с.
5. Современная зарубежная социальная психология. Тексты. М.: 1984.
13
6. Майерс, Д. Социальная психология: учебн.пособие / Д. Майерс. СПб.:
Питер, 1997. – 682 с.
7 Шибутани, Т. Социальная психология: учебник / Т. Шибутани. М.:
Академия, 1999. – 467 с.
8 Андреева, Г. М. Социальная психология: учебник / Г.М.Андреева. М.:
Академ-пресс, 2005. – 420 с.
9 Семечкин, Н.И. Социальная психология: учебник / Н.И.Семечкин. СПб.:
Питер, 2004. – 376 с.
Интернет-ресурсы
1. Красова Е.Ю. Социальная психология: Учебно-методическое пособие.
-
Воронеж:
ИПЦ
ВГУ,
2007.
50
-
с.
http://window.edu.ru/resource/285/59285
2. Будаева В.К. Социальная психология: Учебно-методическое пособие. Улан-Удэ:
Издательство
ВСГТУ,
2006.
-
50
с.
http://window.edu.ru/resource/866/40866
3. Семечкин Н.И.Социальная психология,-Владивосток, 2003г., 133 с.
http://window.edu.ru/resource/019/41019/files/dvgu140.pdf
VI. МЕТОДИЧЕСКОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ ДИСЦИПЛИНЫ
1.Семечкин, Н. И. Социальная психология: методическая разработка курса
для организации самостоятельной работы студентов. Владивосток: ДВГУ, 1996.
18 с.
2. Семечкин, Н.И. Социальная психология: учебник / Семечкин Н.И. СПб.:
Питер, 2004. – 376 с.
3. УМК по дисциплине.
14
VII. ТЕХНИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ОБЕСПЕЧЕНИЯ ДИСЦИПЛИНЫ
1. Электронные версии основной литературы – библиотека ИПСН ДВГУ.
2. Возможность работы с основной и дополнительной литературой на
основе применения компьютеров, сканера, принтеров, ксерокса, доступ к
INTERNET. – компьютерный класс, библиотека.
15
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Федеральное государственное автономное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Дальневосточный федеральный университет»
(ДВФУ)
Школа естественных наук ДВФУ
МАТЕРИАЛЫ ПРАКТИЧЕСКИХ ЗАНЯТИЙ
по дисциплине «Социальная психология»
специальность — 020101.65 «Химия»
г. Владивосток
2012
16
Не предусмотрены
17
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Федеральное государственное автономное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Дальневосточный федеральный университет»
(ДВФУ)
ШКОЛА ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК ДВФУ
КОНТРОЛЬНО-ИЗМЕРИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
по дисциплине «Социальная психология»
специальность 020101.65 «Химия»
г. Владивосток
2012
18
ТЕСТ по социальной психологии (Часть 1)
// 1
# QUE
В какой исторический период начинают активно обсуждаться
социально-психологические проблемы?
#ANS 5 Античность
# ANS 2 Средневековье
# ANS 3 Возрождение
#ANS 4 Новое время
// 2
# QUE Кто из древних мыслителей занимался теоретическим обсуждением
социально-психологических проблем?
# ANS 5 Платон
# ANS 2 Птолемей
# ANS 5 Аристотель
# ANS 2 Гиппократ
# ANS 4 Августин Блаженный
# ANS 2 Архимед
// 3
# QUE Кто из мыслителей эпохи Возрождения внес значительный вклад в
разработку теории власти и социального управления?
# ANS 5 Н. Макиавелли
# ANS 4 Монтень
# ANS 2 Леонардо да Винчи
# ANS 5 Кампанелла
# ANS 2 Помпонацци
// 4
# QUE Кто из нижеперечисленых ученых 18-19 веков повлиял на развитие
социально-психологических идей?
# ANS 2 М. Ломоносов
# ANS 5 О. Конт
# ANS 4 В. Гумбольдт
# ANS 2 Ж. Ламарк
# ANS 4 Ч. Дарвин
# ANS 2 Э. Мах
// 5
# QUE Какие из теорий имеют отношение к социально-психологическим
процессам?
19
# ANS 2 Теория катастроф Кювье
# ANS 4 Теория трудовой стоимости Смита
# ANS 4 Теория прибавочной стоимости Маркса и
Ф. Энгельса
# ANS 2 Теория животного магнетизма Месмера
# ANS 5 Теория общественного договора Гоббса
// 6
# QUE Создателями психологии масс являются:
# ANS 2 К. Маркс и Ф. Энгельс
# ANS 5 Г. Тард и Г. Лебон
# ANS 4 З. Фрейд и Э. Фромм
# ANS 2 Г. Гегель и Л. Фейербах
# ANS 2 Л. Выготский и Б. Анохин
// 7
# QUE Непосредственной теоретической предпосылкой социальной психологии
является:
# ANS 2 Гештальтпсихология
# ANS 5 Психология масс
# ANS 2 Структурализм
# ANS 3 Психология народов
# ANS 4 Бихевиоризм
// 8
# QUE Выход чьих работ считается отправной точкой формирования
социальной психологии как самостоятельной науки?
# ANS 5 У. МакДуголла и Э. Росса
# ANS 2 И. Павлова и В. Бехтерева
# ANS 2 К. Маркса и В. Ленина
# ANS 4 Н. Триплета и Г. Лебона
// 9
# QUE Кто из ученых 20 века активно повлиял на развитие социальнопсихологических идей?
# ANS 2 В. Гейзенберг
# ANS 5 Дж. Уотсон
# ANS 2 А. Эйнштейн
# ANS 4 Т. Адорно
# ANS 2 К. Циолковский
# ANS 5 Дж. Мид
// 10
# QUE Человек по своей природе, с точки зрения психологии масс, существо:
20
# ANS 2 разумное, благородное , рациональное
# ANS 5 иррациональное, неразумное
# ANS 2 космическое и непостижимое
# ANS 3 человек преисполнен благородных чувств, но не всегда
// 11
# QUE С точки зрения психологии масс, люди превращаются в массу под
действием:
# ANS 2 Стадного инстинкт
# ANS 5 Коллективной души
# ANS 5 Закона подражания
# ANS 5 Сексуального влечения
# ANS 4 Чувства тревоги и неуверенности
# ANS 2 Стремления к общественным преобразованиям и прогрессу
// 12
# QUE Кто определяет массу как безумную и преступную?
# ANS 5 Ч. Ломброзо
# ANS 2 Г. Лебон
# ANS 5 С. Сигеле
# ANS 3 Г. Тард
# ANS 4 Вольтер
// 13
# QUE Почему массы воспринимаются как преступные и безумные?
# ANS 2 В них собираются люди с психическими дефектами и преступными
наклонностями.
# ANS 4 Массы демонстрируют неразумное и преступное
поведение
# ANS 5 В массе у людей резко снижается уровень интеллекта
# ANS 3 Человек, смотрящий на массу со стороны, боится ее
// 14
# QUE Какие черты, с точки зрения психологии масс, присущи толпе?
# ANS 2 Мужественность
# ANS 5 Женственность
#ANS 2 Прогрессивность
#ANS 5 Влюбленность
#ANS 3 Эмоциональность
// 15
# QUE Укажите наиболее эффективные, с точки зрения психологии масс,
методы воздействия на массу:
# ANS 2 Убеждение, доводы
21
#ANS 5 Обман, самообман
#ANS 2 Принуждение, сила
#ANS 5 Обольщение, лесть
#ANS 3 Запугивание, угрозы
// 16
# QUE Какую роль, с точки зрения З. Фрейда, играет чувство страха в массе?
# ANS 2 Страх объединяет людей в массу
#ANS 2 Страх является залогом сплоченности людей
#ANS 5 Страх деформирует массу, разъединяет людей
// 17
# QUE Чем объясняется гипнотический эффект с позиции психологии масс (З.
Фрейд)?
# ANS 2 Действием животного магнетизма
#ANS 2 Воздействием на биополе человека
#ANS 5 Действием целепрегражденного либидо
#ANS 4 Восхищением
// 18
# QUE Что движет массой?
# ANS 2 Холодный расчет
#ANS 4 Идеализм
#ANS 3 Ненависть
#ANS 5 Верования и надежды
// 19
# QUE К чему стремятся массы?
# ANS 2 К истине
#ANS 2 К свободе
#ANS 3 К справедливости
#ANS 5 К равенству
// 20
# QUE Вождю, с точки зрения психологии масс, необходимы:
# ANS 2 Высокий уровень интеллекта
#ANS 5 Фанатизм
#ANS 4 Психические отклонения
#ANS 4 Артистизм
#ANS 3 Красивая внешность
#ANS 2 Устрашающий вид
// 21
# QUE На чем основывается авторитет вождя?
22
# ANS 2 На честности, умении держать слово
#ANS 2 На незаурядных умственных способностях
#ANS 5 На обмане и самообмане
#ANS 3 На бесстрашии
#ANS 5 На фанатизме и воле
// 22
# QUE Что отличает, с точки зрения Г. Тарда, элиту от массы?
# ANS 2 Благородное происхождение
#ANS 5 Способность к творчеству, новаторству
#ANS 2 Аристократические манеры
#ANS 2 Конформизм
#ANS 5 Антиконформизм
#ANS 3 Высокий интеллект
// 23
# QUE Что отличает массу от элиты, с точки зрения Тарда?
# ANS 5 Конформизм
#ANS 2 Несгибаемость
#ANS 4 Неразумность
#ANS 2 Целеустремленность
#ANS 2 Антиконформизм
// 24
# QUE Кто заложил основание теории массовых коммуникаций?
# ANS 5 Г. Тард
#ANS 2. Г. Эббингауз
#ANS 3 Г. Лебон
#ANS 2 Дж. Уотсон
#ANS 2. Р. Мердок
// 25
# QUE Чем отличается публика от обычной массы, с точки зрения Г. Тарда?
# ANS 2 Это зрители различных представлений (театральных, спортивных и т.
д.)
#ANS 2 Это люди, прогуливающиеся по улицам
#ANS 5 Это аудитория средств массовой информации
// 26
# QUE К каким последствиям приводит развитие СМИ, с точки зрения Г.
Тарда?
# ANS 2 К развитию демократии
#ANS 5 К установлению тоталитаризма и авторитаризма
#ANS 5 К омассовлению людей
23
#ANS 2 К развитию индивидуальности
// 27
# QUE Кто провел
эксперимент?
# ANS 2 В. Вундт
#ANS 2 З. Фрейд
#ANS 5 Н. Триплет
#ANS 2 Г. Форд
#ANS 2 Э. Тэйлор
первый
известный
социально-психологический
// 28
# QUE Какие из теоретических направлений составляют теоретическую основу
социальной психологии?
# ANS 5 Интеракционизм.
#ANS 4 Бихевиоризм.
#ANS 2 Функционализм.
#ANS 2 Структурализм.
#ANS 5 Необихевиоризм.
#ANS 5 Когнитивизм.
#ANS 2 Гештальтпсихология.
// 29
# QUE Автором теории социального научения является:
#ANS 2 С. Аш
#ANS 5 А. Бандура
#ANS 2 М. Вертгеймер
#ANS 2 Э. Толмен
// 30
# QUE Интеракционизм #ANS 5 теория социальных ролей
#ANS 2 психическое заболевание
#ANS 2 эмоциональное возбуждение
#ANS 4 теория социальных взаимодействий
#ANS 2 метод социально-психологического исследования
// 31
# QUE Что изучает когнитивная психология?
#ANS 2 Поведение и психологию животных
#ANS 5 Процессы познания и мышления
#ANS 3 Процессы ощущения и восприятия
#ANS 2 Скорость мышечных реакций
#ANS 4 Процессы памяти
24
// 32
# QUE Автором теории символического интеракционизма является:
#ANS 5 Г. Блумер
#ANS 2 Г. Зиммель
#ANS 2 Э. Дюркгейм
#ANS 2 В. Ломов
// 33
# QUE Теорию социальной драматургии создал:
#ANS 2 Ж.Ж. Руссо
#ANS 5 Э. Гоффман
#ANS 2 А. Петровский
#ANS 2 Э. Торндайк
#ANS 2 К. Г. Юнг
// 34
# QUE Чем отличается квазиэксперимент от чистого эксперимента?
#ANS 2 Это исслдеование с большим количеством участников.
#ANS 2 Это исследование в экстремальных условиях.
#ANS 5 Это исследование с неконтролируемой независимой переменной.
// 35
# QUE Архивное исследование - это:
#ANS 2 исследование архивов
#ANS 2 это эксперимент с участием работников архивов
#ANS 5 это работа с любыми документальными источниками.
#ANS 3 это контент-анализ литературных текстов
//36
# QUE Контент-анализ - это:
#ANS 2 анализ психофизического состояния человека
#ANS 2 анализ выражения лица, мимики
#ANS 5 исследование текстов и выступлений с целью выявления частоты
смысловых значений
#ANS 2 регистрация жестов и телодвижений
//37
# QUE Дебрифинг - это:
#ANS 2 способ повышения интеллектуального уровня человека
#ANS 2 метод вызывания эмоционального возбуждения
#ANS 5 постэкспериментальная психологическая реабилитация участников
исследования
#ANS 2 методика подсчета полученных в исследовании данных
25
#ANS 2 допустимый уровень стресса
// 38
# QUE Кто участвовал в исследовании «Стэнфордская тюрьма»?
#ANS 2 Заключенные тюрьмы города Стэнфорд
#ANS 2 Тюремные надзиратели города Стэнфорд
#ANS 5 Студенты, играющие роли заключенных и надзирателей
#ANS 2 Судейские и прокурорские работники города Стэнфорд
// 39
# QUE Какие эффекты вызывает «целепрегражденное либидо»?
#ANS 4 Создает массы.
#ANS 5 Порождает чувство восхищения и преклонения.
#ANS 2 Порождает страх и растерянность.
#ANS 2 Усиливает демократические тенденции в обществе.
// 40
# QUE Идентификация - это:
#ANS 3 процесс сравнения
#ANS 5 процесс отождествления
#ANS 2 расстройство личности
#ANS 2 девиантное поведение
// 41
# QUE Двойная идентификация - это:
#ANS 2 шизофреническое расщепление личности
#ANS 5 отождествление индивидом себя с массой и вождем
#ANS 2 процедура проведения социально психологического исследовния
#ANS 3 одновременное отождествление себя с двумя лицами
// 42
# QUE В научный оборот понятие «идентификация» вводит:
#ANS 5 З. Фрейд
#ANS 2 Г. Тард
#ANS 2 А. Маслоу
#ANS 2 Л. Выготский
//43
# QUE О чем свидетельствует внутреннее качество эксперимента?
#ANS 2 О том, что полученные данные были подвергнуты математической
проверке.
#ANS 5 О том, что именно независимая переменная влияет на зависимые
переменные.
#ANS 2 О том, что исслдеование проводится оптыным экспериментатором.
26
// 44
# QUE Показателем чего служит жизненный реализм эксперимента?
#ANS 5 Степени сходства экспериментальной ситуации с жизненными
ситуациями
#ANS 2 Надежности полученных в исслдеовании результатов.
#ANS 5 Внешнего качества эксперимента.
#ANS 2 Значительности вклада эксперимента в развитие науки.
//45
# QUE О чем говорит внешнее качество эксперимента?
#ANS 2 О том, что эксперимент проводится в хорошей лаборатории.
#ANS 5 О том, что проверяемая гипотеза достаточно хорошо отражает
жизненные проблемы.
#ANS 2 О том, что в эксперименте используется качественное оборудование и
интсрументы.
//46
# QUE Требуемые характеристики -это:
#ANS 2 требования, предъявляемые к проведению исследования
#ANS 5 показатель того, какого, по мнению испытуемых, поведения от них
ожидают в исследуемой ситуации
#ANS 2 характеристики, которыми должен обладать социально активный
человек
#ANS 2 характеристики, которыми должен обладать психолог-исследователь
// 47
# QUE Какую роль играют экспериментные ожидания?
#ANS 2 Повышают надежность полученных данных
#ANS 5 Снижают надежность полученных данных
#ANS 2 Помогают исследователю правильно организовать эксперимент.
// 48
# QUE К каким последствиям может привести «ожидание оценки»?
#ANS 5 К снижению надежности полученных данных.
#ANS 2 К повышению ответственности исследователя перед испытуемыми.
#ANS 2 К психическому заболеванию.
// 49
# QUE Теория взаимозависимости разработана:
#ANS 2 Б. Зейгарник
#ANS 2 Л. Рубенштейном
#ANS 2 Дж. Г. Мидом
#ANS 5 Дж. Тибо и Х. Келли
27
// 50
# QUE В теории взаимозависимости говорится
#ANS 2 о зависимости состояния здоровья от настроения человека
#ANS 2 о зависимости психического состояния от образа жизни
#ANS 5 о том, что в социальных взаимодействиях поведение одного человека
зависит от поведения другого
#ANS 2 о том, что психическое разитие зависит от сексуального развития.
// 51
# QUE Теория социального обмена создана
#ANS 2 Ф. Брентано
#ANS 2 Э. Парсонсом
#ANS 2 А. Бодалевым
#ANS 5 Дж. Хомансом
// 52
# QUE Теория социального обмена утверждает:
#ANS 5 что социальные взаимодействия можно расматривать как обмен
ценностями по принципу “ты - мне, я - тебе”.
#ANS 2 что в обществе постоянно происходит смена социальных ролей
#ANS 2 что общество не стоит на месте и постоянно изменяется
#ANS 3 что в обществе люди постоянно чем-то обмениваются
//53
# QUE Рандомизация (принцип случайности) - это:
#ANS 2 принцип отбора испытуемых для проведения исследования
#ANS 5 возможность для испытуемого оказаться в любой экспериментной
ситуации
#ANS 2 случайная незапланированная ситуация, возникающая в ходе
исследования.
// 54
# QUE Где используется рандомизация ( принцип случайности)?
#ANS 2 В математической статистике при обработке данных.
#ANS 5 При проведении эксперимента.
#ANS 2 В архивных исследованиях.
#ANS 2 В полевых наблюдениях за поведением людей.
// 55
# QUE «Теория поля» разработана:
#ANS 5 К. Левиным
#ANS 2 Б. Анохиным
#ANS 2 Ю. Хабермасом
28
#ANS 2 А. Донцовым
//56
# QUE В эксперименте исследуются:
#ANS 4 причинно-следственные связи
#ANS 2 корреляционные связи
#ANS 5 взаимодейстия независимых и зависимых переменных
#ANS 2 поведение животных в естественных условиях
// 57
# QUE Что выявляется в корреляционных исследованиях?
#ANS 2 Причинно-следственные связи
#ANS 5 Наличие естественных связей между двумя или несколькими
социальными факторами.
#ANS 3 Наличие связей между психическими состояниями.
// 58
# QUE Теория инстинктов социального поведения создана:
#ANS 5 У. МакДуголлом
#ANS 2 З. Фрейдом
#ANS 2 П. Шихеревым
#ANS 2 Ч. Кули
//59
# QUE Типы социального лидесртва в лабораторных условиях впервые были
исследованы:
#ANS 5 К. Левиным
#ANS 2 Д. Карнеги
#ANS 2 В. Агеевым
#ANS 2 Л. Выгодским
//60
# QUE Теория когнитивного диссонанса разработана:
#ANS 2 У. Джеймсом
#ANS 5 Л. Фестингером
#ANS 2 В. Столиным
#ANS 2 А. Макаренко
//61
# QUE Социальная психология как наука развивалась в основном:
#ANS 2 в СССР
#ANS 4 в Западной Европе
#ANS 5 в США
#ANS 3 в Австралии
29
//62
# QUE Поведение, с точки зрения бихевиоризма, определяется формулой:
#ANS 5 П = С - Р
#ANS 2 П = ф (ЛО)
#ANS 2 П = С - О - Р
#ANS 2 П = Успех
притязания
//63
# QUE Поведение, с точки зрения Курта Левина, определяется формулой:
#ANS 2 П = С - Р
#ANS 5 П = ф (ЛО)
#ANS 2 П = С - О - Р
#ANS 2 П = Успех
притязания
// 64
# QUE Поведение, с точки зрения необихевиоризма, определяется формулой:
#ANS 3 П = С - Р
#ANS 2 П = ф (ЛО)
#ANS 5 П = С - О - Р
#ANS 2 П = Успех
притязания
// 65
# QUE Теоретическое познание - это:
#ANS 5 выявление причинно-следственных связей
#ANS 4 выдвижение гипотез
#ANS 2 эмоциональное вовлечение в наблюдаемые процессы
#ANS 2 непосредственно-чувственное познание
#ANS 3 объяснение с помощью примеров
//6
# QUE Концепция коллективных представлений принадлежит:
#ANS 5 Л. Леви-Брюлю
#ANS 2 Дж. Фрезеру
#ANS 3 К. Г. Юнгу
#ANS 2 Л. Выгодскому
#ANS 2 Ю. Гиппенрейтер
//67
# QUE Имплицитные теории - это:
#ANS 2 самые надежные теории
#ANS 5 теории обыденного рассудка
30
#ANS 3 ненадежные теории
#ANS 2 теории, совершившие научный переворот
//68
# QUE С каким высказыванием можно согласиться?
#ANS 2 Люди всегда создавали теории.
#ANS 5 Теории появились, когда возникли философия и наука.
#ANS 4 Теоретическое мышление появилось относительно недавно.
#ANS 2 Человек по своей природе - теоретик.
//69
# QUE Гипотеза - это:
#ANS 5 предположение о наличии каких-то причинно-следственных связей в
реальном мире;
#ANS 2 неправильная теория;
#ANS 4 недоказанная теория;
#ANS 2 неопровержимая теория.
//70
# QUE Подкрепление - это:
#ANS 5 механизм закрепления реакций при научении;
#ANS 2 быстрый завтрак для участников социально-психологического
исследования;
#ANS 2 прием для улучшения психологического состояния участников
исследования;
#ANS 2 обновление и усовершенствование материально-технической базы
исследовательской лаборатории.
//71
# QUE Каким требованиям должна соответствовать научная теория?
#ANS 2 Быть абсолютно истинной.
#ANS 2 Быть неопровержимой.
#ANS 5 Быть проверяемой.
// 72
# QUE Концепция «теорий среднего ранга» принадлежит:
#ANS 2 Б. Спинозе;
#ANS 2 Ф. Оллпорту;
#ANS 5 Р. Мертону;
#ANS 2 Ж. Тощенко.
//73
# QUE Принцип верификации - это:
#ANS 2 перепроверка полученных в исследовании данных;
#ANS 5 проверяемость теории;
31
#ANS 2 принцип доказательства абсолютной истинности теории;
#ANS 2 доверие, которое оказывается ученому-психологу.
//74
# QUE Принцип фальсификации - это:
#ANS 2 фальсификация, подтасовка фактов;
#ANS 5 возможность опровержения теории;
#ANS 2 фальшивое, неискреннее поведение участников исследования;
#ANS 2 ложные выводы из правильной теории.
//75
# QUE Понятие «перспективизм» означает:
#ANS 5 знание всех современнных теоретических направлений;
#ANS 2 перспективы, открывающиеся перед хорошей теорией;
#ANS 2 открытие перспективного научного направления.
//76
# QUE Понятие «перспективизм» вводит в научный оборот:
#ANS 2 Т. Кун;
#ANS 5 У. МакГайр;
#ANS 2 Г. Андреева.
// 77
# QUE Научная парадигма - это;
#ANS 2 опровержение ненаучных представлений;
#ANS 5 господствующая модель научного развития;
#ANS 2 конференция ученых;
#ANS 2 две точки зрения на одну и ту же проблему.
// 78
# QUE Период экстраординарной науки наступает:
#ANS 2 когда господствет какая-то научная парадигма;
#ANS 5 когда обостряется конкуренция между различными теоретическими
направлениями;
#ANS 2 когда научные исследования получают щедрую финансовую
поддержку; #ANS 2 когда наука подвергается гонениям по идеологическим
мотивам.
//79
# QUE Инструментальное научение - это:
#ANS 2 научение владению инструментами;
#ANS 2 научение с помощью инструментов;
#ANS 5 усвоение реакций для достижения целей;
#ANS 2 научение изготовлению инструментов.
32
//80
# QUE Викарное научение - это:
#ANS 2 религиозное воспитание;
#ANS 2 обучение у викария;
#ANS 5 обучение через наблюдение за действиями социальной модели;
#ANS 2 научение антисоциальному поведению.
//81
# QUE Концепция викарного научения принадлежит:
#ANS 2 Б. Скиннеру;
#ANS 5 А. Бандуре;
#ANS 2 Ж. Пиаже;
#ANS 2 Р. Грановской.
// 82
# QUE Гендерные различия - это:
#ANS 2 различия между теорией и практикой;
#ANS 5 половые различия в социально-психологической сфере;
#ANS 2 различия в теоретических подходах;
#ANS 2 различия в городском и сельском образах жизни.
//83
# QUE Понятие «ролевые ожидания» в социальную психологию пришло из:
#ANS 5 интеракционизма;
#ANS 2 психоанализа;
#ANS 2 гештальт-терапии;
#ANS 2 бихевиоризма.
// 84
# QUE Ролевые ожидания означают:
#ANS 5 предположение о том, как должен вести себя человек, выполняющий
определенную социальную роль;
#ANS 2 предположение о том, какая социальная роль лучше всего подойдет
конкретному индивиду;
#ANS 2 ожидание, что данный человек не справится со своей социальной
ролью.
// 85
# QUE Межролевой конфликт - это:
#ANS 2 конфликт двух индивидов, претендующих на одну и ту же социальную
роль;
#ANS 5 психологическое затруднение, возникшее вследствие невозможности
исполнять две социальные роли одновременно;
33
#ANS 2 конфликт двух индивидов, выполняющих одну и ту же социальную
роль.
// 86
# QUE Внутриролевой конфликт возникает;
#ANS 2 если человек недоволен своей ролью;
#ANS 5 если у человека возникает затруднение при исполнении своей роли изза невозможности делать два дела одновременно;
#ANS 2 если роль, исполняемая индивидом, не нравится окружающим.
//87
# QUE Имитативным называется исследование:
#ANS 2 когда вместо настоящего научного исследования осуществляется
псевдонаучная симуляция;
#ANS 5 в котором участники исполняют предписанные им роли, разыгрывая
словно в театре жизненные ситуации;
#ANS 2 в котором люди имитируют поведение животных.
//88
# QUE Основателями когнитивного направления являются:
#ANS 5 Д. Миллер и Дж. Брунер;
#ANS 2 Н. Шихерев и Е. Шорохова;
#ANS 2 Ч. Кули и Дж. Мид;
#ANS 2 А. Бодалев и В. Столин.
//89
# QUE Основание теории каузальной атрибуции были заложены:
#ANS 2 А. Петровский;
#ANS 5 Ф. Хайдер;
#ANS 2 А. Адлер;
#ANS 2 Н. Богомолова.
//90
# QUE Каузальная атрибуция - это:
#ANS 2 стресс из-за разрыва отношений;
#ANS 2 тест для определения уровня интеллекта;
#ANS 5 объяснение (приписывание) причин
собственного, так и чужого;
#ANS 2 невыносимые условия жизни.
поведения,
//91
# QUE Информированное согласие означает:
#ANS 2 согласие людей выслушать чужую точку зрения;
#ANS 2 согласие человека с полученной им информацией;
34
как
своего
#ANS 2 согласие проинформировать окружающих о своих мыслях и планах;
#ANS 5 согласие на участие в исследовании после получения более или менее
полной информации о нем.
//92
# QUE Генотип - это:
#ANS 2 индивид с криминальными наклонностями;
#ANS 5 биологически обусловленные индивидные особенности организма;
#ANS 2 индивид, обладающий незаурядными способностями (гениальностью);
#ANS 2 уровень психического развития.
//93
# QUE Первая классификация темперамента принадлежит:
#ANS 3 Гиппократу;
#ANS 5 Галену;
#ANS 2 В. Вундту;
#ANS 2 З. Фрейду.
//94
# QUE Гуморальная теория здоровья утверждает:
#ANS 5 что состояние здоровья зависит от соотношения различных жидкостей
в организме;
#ANS 2 что здоровье человека напрямую зависит от наличия у него чувства
юмора;
#ANS 2 что здоровьем обладают только оптимистичные индивиды.
//95
# QUE «Пикник» в классификации Э. Кречмера означает:
#ANS 2 совместное празднование на природе;
#ANS 5 полного, толстого человека с расплывшимся телом;
#ANS 2 плотный ужин, наносящий вред здоровью.
//96
# QUE «Атлетик» в классификации Э. Кречмера это- :
#ANS 5 человек с пропорциональным телосложением;
#ANS 2 индивид, занимающийся спортом;
#ANS 2 хорошее физическое состояние и психическое здоровье;
#ANS 2 правильный режим жизни.
//97
# QUE Конституциональная типология - это:
#ANS 2 типология конституций различных государств;
#ANS 5 типология, в которой свойства темперамента выводятся из
индивидуальных различий в телосложении;
35
#ANS 3 классификация темпераментов;
#ANS 2 типология стадий психосексуального развития.
//98
# QUE Э. Кречмер разработал:
#ANS 2 теорию возрастной психологии;
#ANS 5 конституциональную типологию темперамента;
#ANS 2 учение о паранормальных психических феноменах;
#ANS 2 теорию психических кризисов.
//99
# QUE Экстраверт - это:
#ANS 2 человек пожилого возраста;
#ANS 2 прибор для фиксации движения глаз;
#ANS 5 человек, чей интерес сосредоточен на явлениях внешнего мира;
#ANS 2 шкала определения общественного мнения.
//100
# QUE Интроверсия - это:
#ANS 5 предрасположенность человека интересоваться преимущественно
своим внутренним миром;
#ANS 2 техника проведения лабораторных исследований;
#ANS 2 таблица полученных в исследовании значений;
#ANS 2 отклонения в сексуальном поведении.
//101
# QUE К. Леонгарду принадлежит идея:
#ANS 2 деления психологии на общую и социальную;
#ANS 5 концепция акцентуированных личностей;
#ANS 2 что психическое и физическое развитие происходят параллельно;
#ANS 2 что в ЦНС имеется центр удовольствия.
//102
# QUE Первое определение личности принадлежит:
#ANS 2 А. Леонтьеву;
#ANS 5 Д. Локку;
#ANS 2 З. Фрейду;
#ANS 2 К. Марксу;
#ANS 2 Конфуцию.
//103
# QUE По мнению Д. Локка, личности свойственны:
#ANS 5 сознание и самосознание (рефлексия);
#ANS 2 воля и целеустремленность;
36
#ANS 2 выдающиеся достижения;
#ANS 2 незаурядные творческие способности.
//104
# QUE С точки зрения В. Гумбольдта, личность формируется:
#ANS 2 благодаря надлежащему воспитанию;
#ANS 2 благодаря хорошему обучению;
#ANS 5 благодаря внешней и внутренней свободе.
//105
# QUE Первые психологические концепции личности появились:
#ANS 2 в 5 веке до н. э.;
#ANS 2 в 1 веке н. э.;
#ANS 2 в 15 веке;
#ANS 5 в 19 веке.
//106
# QUE Персонология - это:
#ANS 5 отрасль исследований, изучающих личность;
#ANS 2 реестр персональных досье;
#ANS 2 наука, изучающая биографии выдающихся людей;
#ANS 2 описание психологических особенностей важного лица, значительной
персоны.
//107
# QUE Понятие «персонология» в научный оборот ввел:
#ANS 2 Т. Карлейль;
#ANS 5 Г. Мюррей;
#ANS 2 С. Рубинштейн;
#ANS 2 А. Асмолов.
//108
# QUE Г. Оллпорт выделил следующие подходы к пониманию личности:
#ANS 2 научный и ненаучный;
#ANS 5 биофизический и биосоциальный;
#ANS 2 марксистский и буржуазный.
//109
# QUE Ядро и периферию в структуре личности выделяет:
#ANS 2 А. Абульханова;
#ANS 5 С. Мэдди;
#ANS 2 Дж. Г. Мид;
#ANS 2 А. Донцов.
37
//110
# QUE Чистое и эмпирическое Я в структуре личности выделяет:
#ANS 2 А. Адлер;
#ANS 5 У. Джеймс;
#ANS 2 Л. Петровская;
#ANS 2 Э. Гофман.
//111
# QUE Концепция «зеркальной личности» разработана:
#ANS 5 Ч. Кули;
#ANS 2 К. Хорни;
#ANS 2 Т. Парсонсом;
#ANS 2 Л. Выготским.
//112
# QUE В теории личности К. Юнга Персона - это:
#ANS 5 маска, которую человек формирует в ответ на требования общества;
#ANS 2 психологический тип;
#ANS 2 человек, отличающийся выдающимися личностными качествами.
//113
# QUE Я-концепция - это:
#ANS 5 самосознание;
#ANS 2 мнение, сложившееся о человеке;
#ANS 2 душевное расстройство при паранойе;
#ANS 2 бердовое состояние шизофреника.
//114
# QUE Автором понятия Я-концепции является:
#ANS 2 У. МакГайр;
#ANS 5 К. Роджерс;
#ANS 2 А. Бандура;
#ANS 2 Б. Теплов.
//115
# QUE Стигматизированное самосознание - это;
#ANS 2 завышенная самооценка;
#ANS 5 осознание своего несоответствия стандарту или нормам;
#ANS 2 неадекватное самосознание.
//116
# QUE Физическое Я индивида - это:
#ANS 2 объективные данные, свидетельствующие о физическом состоянии
человека;
38
#ANS 2 фотографическое или иное изображение человека;
#ANS 5 уровень самосознания.
//117
# QUE Социальное Я человека - это:
#ANS 5 осознание индивидом своих социальных характеристик;
#ANS 2 место, занимаемое человеком в обществе;
#ANS 2 данные о социальных качествах человека, полученные в ходе
исследования.
//118
# QUE Когнитивная схема личности - это:
#ANS 5 социальная установка человека в отношении себя самого;
#ANS 2 схематическое изложение теории личности;
#ANS 2 искаженное представление о другом человеке.
//119
# QUE Центральный аспект Я-концепции - это:
#ANS 2 черты, лучше всего характеризующие индивида;
#ANS 2 ключевые положения теории личности;
#ANS 5 наиболее важные для индивида уровни и аспекты самосознания.
//120
# QUE Я-концепция характеризуется:
#ANS 5 устойчивостью, инертностью;
#ANS 2 изменчивостью, динамизмом;
#ANS 2 точностью и строгостью.
//121
# QUE Праймингом называется:
#ANS 5 механизм, активизирующий когнитивные схемы;
#ANS 2 ролевой набор;
#ANS 2 изменение социального статуса.
//122
# QUE Кризис идентичности - это:
#ANS 5 психическое расстройство личности;
#ANS 2 неожиданный эффект в ощущениях;
#ANS 2 обострение социальной ситуации.
//123
# QUE Кризис идентичности возникает:
#ANS 2 из-за наличия у человека нескольких социальных ролей;
#ANS 5 из-за утраты значимой социальной роли;
39
#ANS 2 из-за богатого воображения.
//124
# QUE Идеальное Я - это:
#ANS 2 нематериальная субстанция, душа человека;
#ANS 5 структурный компонент самосознания;
#ANS 2 аура человеческого тела.
//125
# QUE Впервые идеальное Я выделяет:
#ANS 2 В. Бехтерев;
#ANS 5 У. Джеймс;
#ANS 2 Ф. Гальтон;
#ANS 3 М. Розенберг.
//126
# QUE Концепцию внутриличностного расхождения разработал:
#ANS 2 Э. Титченер;
#ANS 5 Т. Хиггинс;
#ANS 2 Э. Толмен;
#ANS 2 Б. Ананьев.
//127
# QUE Возможные Я - это:
#ANS 5 компонент самосознания;
#ANS 2 то, чем человек мог стать, но не стал;
#ANS 2 психические копии человека, полученные путем клонирования.
//128
# QUE Расхождение между Я реальным и Я идеальным в теории РозенбергаМаркуса побуждает человека:
#ANS 5 беспокоиться о своем будущем;
#ANS 3 испытывать тревогу или депрессию;
#ANS 2 забывать о своем детстве;
#ANS 2 думать о том, что все проходит.
//129
# QUE Внутриличностное расхождение в концепции Хиггинса вызывает:
#ANS 5 неприятные, отрицательные эмоции;
#ANS 2 расстройство в речи;
#ANS 2 воодушевление и прилив сил;
#ANS 2 воспоминания.
//130
40
# QUE Уменьшение внутриличностного расхождения в концепции Т. Хиггинса
вызывает:
#ANS 5 положительные эмоции;
#ANS 2 депрессию;
#ANS 2 гало-эффект.
//131
# QUE Самооценку в структуре самосознания впервые выделяет:
#ANS 2 Э. Торндайк;
#ANS 2 А. Бодалев;
#ANS 5 У. Джеймс;
#ANS 2 К. Юнг.
//132
# QUE Самооценка в теории личности У. Джеймса выражается формулой:
#ANS 5 соотношение успеха и притязаний;
#ANS 2 одобрение минус неодобрение окружающих;
#ANS 2 гармоничное соотношение роста и веса;
#ANS 2 богатство плюс хорошая внешность.
//133
# QUE Теория социального сравнения принадлежит:
#ANS 2 Б. Расселу;
#ANS 5 Л. Фестингеру;
#ANS 2 Э. Фромму;
#ANS 2 И. Кону.
//134
# QUE Социальное сравнение - это:
#ANS 2 педагогический
прием, применяемый в воспитательных целях;
#ANS 2 техника сбора информации;
#ANS 5 механизм развития и регулирования самосознания.
//135
# QUE «Стремление греться в чужой славе» - это:
#ANS 2 ролевая игра;
#ANS 2 название книги С. Милграма;
#ANS 5 стратегия повышения самооценки.
//136
# QUE «Идентификация» с «удачливым неудачником» - это:
#ANS 2 прием социального влияния;
#ANS 2 исследовательская стратегия в полевом наблюдении;
#ANS 5 психологический механизм повышения самооценки.
41
//137
# QUE Самоинвалидизация - это:
#ANS 2 физическая травма, в которой повинен сам человек;
#ANS 2 членовредительство с целью освобождения от воинской службы;
#ANS 5 механизм регулирования самооценки.
//138
# QUE Диспозиционная атрибуция - это:
#ANS 2 ситуационная атрибуция;
#ANS 4 каузальная атрибуция;
#ANS 2 метод интроспекции;
#ANS 2 психологическое течение;
#ANS 5 объяснение поведения внутренними причинами.
//139
# QUE Ситуационная атрибуция - это:
#ANS 4 каузальная атрибуция;
#ANS 2 ложный консенсус;
#ANS 5 объяснение поведения внешними причинами;
#ANS 2 метод опроса населения.
//140
# QUE Люди прибегают к самообвинению, если:
#ANS 2 они правдивы;
#ANS 2 их застали за неблаговидным занятием;
#ANS 5 они находятся в состоянии депрессии;
#ANS 2 они раскаиваются в содеяном.
//141
# QUE Деиндивидуализация (анонимность) вызывает:
#ANS 2 чувство вины и страха;
#ANS 2 разочарование и обиду;
#ANS 5 плохо контролируемое поведение;
#ANS 4 процесс массообразования.
//142
# QUE Исследование Дж. Фридмана показало, что на детей лучше всего
действует:
#ANS 2 угроза;
#ANS 2 вознаграждение;
#ANS 5 принятие ответственности
#ANS 2 физическое наказание.
42
//143
# QUE Дж. Г. Мид выделяет следующие аспекты самосознания6
#ANS 2 осознание физического и нравственного облика;
#ANS 2 осознание достоинств и недостатков;
#ANS 5 самосознание себя для себя и самосознание себя для других;
#ANS 2 идеальное Я и реальное Я.
//144
# QUE Самомониторингом называется:
#ANS 2 рабочее место, оборудованное компьютером;
#ANS 2 метод наблюдения;
#ANS 5 способность человека демонстрировать окружающим тот образ,
который им нравится;
#ANS 2 измененное состояние сознания.
// 145
# QUE Концепцию самомониторинга выдвинул:
#ANS 2 В. Агеев;
#ANS 2 К. Роджерс;
#ANS 2 К. Рудестам;
#ANS 5 М. Снайдер.
//146
# QUE Люди с высоким уровнем самомониторинга:
#ANS 2 вызывают страх у окружающих;
#ANS 2 страдают от депрессии;
#ANS 5 хорошо приспосабливаются к любой социальной ситуации;
#ANS 2 отличаются повышенной обидчивостью.
//147
# QUE Я-концепция человека:
#ANS 5 предопределяет социальное поведение;
#ANS 2 не оказывает влияния на поведение;
#ANS 2 является генетически обусловленной;
#ANS 2 создается окружающими людьми.
//148
# QUE Личностный контроль это #ANS 2 контроль над человеком со стороны общества;
#ANS 2 ответственность человека за порученное дело;
#ANS 5 ощущение индивидом того, в какой мере он способен контролировать
свои жизнь и судьбу.
//149
43
# QUE Локусом контроля называется:
#ANS 2 состояние одиночества;
#ANS 2 контроль за независимой переменной в эксперименте;
#ANS 2 манипулятивная техника влияния;
#ANS 5 представление человека о том, кто или что контролирует его жизнь.
//150
# QUE Теорию локусов контроля создал:
#ANS 2 К. Штумпф;
#ANS 5 Дж. Роттер;
#ANS 2 Дж. Фридман;
#ANS 2 Ю. Жуков.
//151
# QUE Теория самоэффективности разработана:
#ANS 2 Р. Чалдини;
#ANS 5 А. Бандурой;
#ANS 2 К. Дион;
#ANS 2 Дж. Уотсоном.
//152
# QUE В теории локусов контроля выделяются:
#ANS 2 постоянный и временный контроль;
#ANS 5 внешний и внутренний контроль;
#ANS 2 сильный и слабый контроль;
#ANS 2 уголовный и административный.
// 153
# QUE Следствием утраты личностного контроля является:
#ANS 2 расхлябанное поведение;
#ANS 2 преступное поведение;
#ANS 5 приобретенная (наученная) беспомощость;
#ANS 2 некачественное исследование.
// 154
# QUE Теория реактивного психического сопротивления утверждает:
#ANS 2 что люди сопротивляются всему новому;
#ANS 2 что психика обладает высокой сопротивляемостью;
#ANS 5 что человек сопротивляется утрате личностного контроля;
#ANS 2 что психологу всегда приходится преодолевать психическое
сопротивление участников.
//155
# QUE Теорию реактивного психического сопротивления создал:
#ANS 5 Д. Брем;
44
#ANS 2 Т. Ньюком;
#ANS 2 Ф. Зимбардо;
#ANS 2 Х. Келли.
//156
# QUE Приобретенная беспомощность - это:
#ANS 2 утрата работоспособности из-за физической травмы;
#ANS 5 ощущение беспомощности вследствие лишения
самостоятельности;
#ANS 2 религиозное убеждение, что все зависит от Бога.
человека
//157
# QUE Автором концепции приобретенной беспомощности является:
#ANS 2 Д. Тибо;
#ANS 5 М. Селигман;
#ANS 2 Э. Эриксон;
#ANS 2 Ф. Перлз.
//158
# QUE Самовнушенная беспомощность - это:
#ANS 2 состояние во время гипноза;
#ANS 2 захваченность массовым социальным движением;
#ANS 5 состояние, возникающее вследствие действия социальных стереотипов
(«наклеивание ярлыков»).
// 159
# QUE Иллюзией контроля называется:
#ANS 2 деловая игра;
#ANS 2 эффект при компьютерном моделировании социальных ситуаций;
#ANS 5 уверенность людей, что они контролируют ситуацию, где контроль
заведомо невозможен;
#ANS 2 уверенность людей, что от них хоть что-то в этой жизни зависит.
//160
# QUE Иллюзия контроля исследовалась:
#ANS 2 Л. Фестингером;
#ANS 2 Э. Берном;
#ANS 5 Э. Лангер;
#ANS 2 В. Райхом.
//161
# QUE Первое впечатление о человеке:
#ANS 2 самое точное;
#ANS 5 самое яркое и запоминающееся;
45
#ANS 2 не имеет значения для представления о человеке.
//162
# QUE «Закон края» Г. Эббингауза гласит:
#ANS 2 что людям свойственно высказывать крайние суждения;
#ANS 2 что крайности сходятся;
#ANS 5 что лучше запоминается первая и последняя информация;
#ANS 2 что существуют крайние пределы проявления стресса.
//163
# QUE Гало-эффект возникает:
#ANS 2 как следствие приобретенной беспомощности;
#ANS 2 как следствие иллюзии контроля;
#ANS 5 как следствие влияния одной черты внешности на восприятие облика
человека;
#ANS 2 как следствие старости.
//164
# QUE Эффект ореола - это:
#ANS 2 принцип научения;
#ANS 2 состояние эмоционального возбуждения;
#ANS 5 гало-эффект;
#ANS 2 эффект памяти.
//165
# QUE Эффект узнавания:
#ANS 2 вызывает страх и уныние;
#ANS 2 повышает интеллектуальные способности;
#ANS 2 обостряет чувство одиночества;
#ANS 5 повышает привлекательность стимула.
//166
# QUE Лесть чаще всего вызывает у того, кому льстят:
#ANS 2 возмущение;
#ANS 2 презрение;
#ANS 5 расположение;
#ANS 2 страх.
//167
# QUE Эвристиками называются:
#ANS 2 научные открытия в сфере социальных отношений;
#ANS 5 упрощенный и быстрый способ умозаключений;
#ANS 2 каналы межличностной коммуникации;
#ANS 2 шкалы измерения самооценки.
46
//168
# QUE Выделяют следующие виды эвристик:
#ANS 2 точности и надежности;
#ANS 2 целостности и завершенности;
#ANS 5 представительности и доступности;
#ANS 2 неподвижности и стабильности.
//169
# QUE Эвристика представительности характеризуется:
#ANS 2 определенной последовательностью представляемой информации;
#ANS 5 преувеличением значения одних факторов и игнорированием других;
#ANS 2 использованием принципа фальсификации;
#ANS 2 надежностью.
//170
# QUE Для эвристики доступности свойственно:
#ANS 5 использование готовых примеров для вынесения суждения;
#ANS 2 отсутствие скоропалительных выводов;
#ANS 2 наличие неопровержимых данных;
#ANS 2 использование только проверенной информации.
//171
# QUE Как правило, эвристики используются:
#ANS 2 при планировании сложных многофакторных исследований;
#ANS 2 при работе с опросником Г. Айзенка;
#ANS 5 при дефиците времени и информации.
//172
# QUE Ложным консенсусом называется:
#ANS 2 согласие с ложными утверждениями;
#ANS 2 сообщение ложных сведений;
#ANS 5 тенденция считать, что большинство людей думает и ведет себя так же,
как мы;
#ANS 2 шкала измерения эмоциональных состояний.
//173
# QUE Ложная уникальность - это:
#ANS 2 обманчивое впечатление о человеке;
#ANS 2 основной принцип бихевиоризма;
#ANS 5 убеждение, что наши мысли и поведение сформированы нами, а не
заимствованы у других;
#ANS 2 экзистенциальное состояние.
47
//174
# QUE Ковариацией называется:
#ANS 5 соизменение двух объектов, воспринимаемое как причинноследственная связь;
#ANS 2 метод включенного наблюдения;
#ANS 2 тенденция преувеличивать роль диспозиционных факторов;
#ANS 2 структура самосознания.
//175
# QUE Каузальные схемы используются:
#ANS 2 при подсчете данных, полученных по шкале Ликерта;
#ANS 5 при объяснении событий в условиях отсутствия всякой информации о
происходящем;
#ANS 2 в лабораторных исследованиях с большими группами испытуемых.
//176
# QUE Теория ковариации и каузальных схем принадлежит:
#ANS 2 С. Ашу;
#ANS 2 П. Экману;
#ANS 5 Х. Келли;
#ANS 2 Д. Узнадзе.
//177
# QUE Схема нескольких или множества удовлетворительных причин
вызывает:
#ANS 2 когнитивный баланс;
#ANS 2 когнитивный диссонанс;
#ANS 2 гало-эффект;
#ANS 5 эффект обесценивания причин.
//178
# QUE Схема нескольких или множества
рассматривается:
#ANS 2 в теории социального сравнения;
#ANS 5 в теории каузальной атрибуции;
#ANS 2 в теории социального научения;
#ANS 2 в имплицитных теориях личности.
необходимых
//179
# QUE Каузальный детерминизм - это:
#ANS 2 объяснение поведения целями, которые преследует человек;
#ANS 2 раздел персонологии;
#ANS 5 объяснение событий предшествующими причинами;
#ANS 2 учение о групповых процессах.
48
причин
//180
# QUE Телеологический детерминизма - это:
#ANS 2 богословское учение;
#ANS 5 принцип объяснения событий целевыми причинами;;
#ANS 2 теоретическое направление в социальной психологии;
#ANS 2 метод воздействия на массы.
//181
# QUE Фундаментальная атрибутивная склонность (ошибка атрибуции) - это:
#ANS 2 предпочтение ситуационных объяснений и игнорирование
диспозиционных;
#ANS 5 предпочтение диспозиционных объяснений и игнорирование
ситуационных;
#ANS 2 предпочтение, отдаваемое людям с красивой внешностью;
#ANS 2 следствие гендерных стереотипов.
//182
# QUE Фундаментальная атрибутивная склонность (ошибка атрибуции)
свойственна:
#ANS 2 представителям гендерных меньшинств;
#ANS 5 представителям индивидуалистических культур;
#ANS 2 представителям коллективистских культур;
#ANS 2 ученым-естествоиспытателям.
//183
# QUE Фундаментальная атрибутивная склонность (ошибка атрибуции) чаще
всего обнаруживается:
#ANS 2 при хорошем расположении духа;
#ANS 5 при неординарных психических состояниях;
#ANS 2 когда известно, что событие обусловлено внешними причинами.
//184
# QUE Эффект «исполнителя-наблюдателя» заключается в том, что:
#ANS 2 наблюдатель хочет стать исполнителем;
#ANS 2 исполнитель испытывает неприязнь к наблюдателю;
#ANS 5 исполнитель объясняет свое поведение ситуационными, а наблюдатель
- диспозиционными причинами;
#ANS 2 между исполнителем и наблюдателем возникает конкуренция.
//185
# QUE Эффект «исполнителя-наблюдателя» свидетельствует:
#ANS 5 о фундаментальной атрибутивной склонности;
#ANS 2 о том, что у человека хорошие намерения;
49
#ANS 2 об отрицательном влиянии наблюдателя на исполнителя;
#ANS 2 о том, что все люди разные.
//186
# QUE Люди, как правило, объясняют свои успехи:
#ANS 2 ситуационными причинами;
#ANS 5 диспозиционными причинами;
#ANS 2 состоянием когнитивного диссонанса;
#ANS 2 ложным консенсусом.
//187
# QUE Люди, как правило, объясняют свои неудачи:
#ANS 2 диспозиционными причинами;
#ANS 5 ситуационными причинами;
#ANS 2 эффектом ореола;
#ANS 2 требуемыми характеристиками.
//188
# QUE Модель объективной атрибуции создана:
#ANS 2 Г. Спенсером;
#ANS 2 Дж. Келли;
#ANS 2 Дж. Хомансом;
#ANS 5 Б. Вейнером.
//189
# QUE Локус причинности в теории атрибуции Б. Вейнера - это:
#ANS 5 диспозиционное или ситуационное объяснение результатов;
#ANS 2 местоположение ощущаемого контроля;
#ANS 2 причинно-следственная связь независимых и зависимых переменных.
//190
# QUE Теорию «справедливого мира» предложил:
#ANS 2 Э. Фромм;
#ANS 2 А. Маслоу;
#ANS 5 М. Лернер;
#ANS 2 Г. Оллпорт.
//191
# QUE В теории «справедливого мира» утверждается:
#ANS 2 что все должно делиться поровну;
#ANS 2 что все люди имеют одинаковые права;
#ANS 5 что каждый получает то, что заслужил;
#ANS 2 что справедливость - это иллюзия.
50
//192
# QUE «Философия человеческой природы» - это:
#ANS 2 философские системы, объясняющие смысл человеческого
существования;
#ANS 2 философские учения, анализирующие сущность человека;
#ANS 5 предположения людей о том, что они знают человеческую натуру;
#ANS 2 позитивистская философия.
//193
# QUE Имплицитные теории личности - это:
#ANS 2 альтруистические теории человека;
#ANS 2 теории, прошедшие экспериментальную проверку;
#ANS 5 теории личностных черт;
#ANS 2 теории, основанные на законах биологии.
//194
# QUE Теория центральных черт личности создана:
#ANS 5 С. Ашем;
#ANS 2 Г. Блумером;
#ANS 2 С. Московичи;
#ANS 2 А. Шмелевым.
//195
# QUE Имплицитными социальными теориями называются:
#ANS 2 эффекты, возникающие в межэтнических взаимодействиях;
#ANS 5 объяснения социальных событий, основанные на расхожей мудрости;
#ANS 2 взаимодействия переменных в кросс-культурных исследованиях.
//196
# QUE Когнитивная схема - это:
#ANS 2 схема распределения обязанностей в исследовании;
#ANS 2 последовательность задаваемых в анкете вопросов;
#ANS 5 форма организации в памяти и сознании знаний и опыта;
#ANS 2 спонтанная реакция организма.
//197
# QUE Прототипом называется:
#ANS 2 индивид с девиантным поведением;
#ANS 2 член семейной группы, находящейся в конфликте;
#ANS 5 когнитивная схема;
#ANS 2 участник массовых беспорядков.
//198
51
# QUE Социальный стереотип - это:
#ANS 2 образец поведения;
#ANS 5 когнитивная схема какой-либо социальной группы;
#ANS 2 дурная привычка;
#ANS 2 безусловный рефлекс.
//199
# QUE Самоосуществляемые пророчества - это:
#ANS 2 прогнозы прорицателей, которые получили историческое
подтверждение;
#ANS 2 планы относительно социального и экономического развития;
#ANS 5 изначально ложное представление, которое человек, тем не менее,
может подтвердить своим поведением;
#ANS 2 утверждение о том, что все идет своим чередом.
//200
# QUE Эффект «внимания на оружии» говорит о том:
#ANS 2 что военные больше думают об оружии, чем о людях;
#ANS 2 что заинтересованные работники хорошо заботятся о средствах
производства;
#ANS 5 что в сильном эмоциональном возбуждении люди фиксируют внимание
на самом ярком и опасном.
//201
# QUE Понятие «социальный стереотип» вводит:
#ANS 2 З. Фрейд;
#ANS 2 М. Снайдер;
#ANS 2 Г. Лебон;
#ANS 5 В. Липпман.
Тест по социальной психологии (часть 2)
//1
# QUE Коммуникация выполняет функции:
#ANS 2 Эффрентную, физиологическую, аффрентную.
#ANS 5 Регулятивную, аффективную, информацинную.
#ANS 2 Аутокенетическую, нейродермическую, эндоскопическую.
//2
# QUE Вербальная коммуникация осуществляется посредством:
#ANS 2 Взглядов
#ANS 2 Жестов
#ANS 5 Речи
52
#ANS 2 Прикосновений
//3
# QUE Денотацией называется:
#ANS 2 Производимое впечатление
#ANS 2 Обман
#ANS 2 Нравоучение
# ANS 5 Прямое значение слова
//4
# QUE Коннотацией называется:
#ANS 2 Негативный аффект
#ANS 5 Подразумеваемое значение слова
#ANS 2 Позитивный аффект
#ANS 2 Разновидность психологического влечения
//5
# QUE К невербальным средствам коммуникации относятся:
#ANS 2 Разговор, беседа, рассказ
#ANS 5 Мимика, жесты, взгляд
#ANS 4 Картины, рисунки, портреты
//6
# QUE Жесты делятся на:
#ANS 2 Жесты – громоотводы, жесты – ордена, жесты - трансферты
#ANS 5 Жесты – иллюстраторы, жесты – эмблемы, жесты - манипуляции
#ANS 2 Жесты – раздумья, жесты – коммуникаторы, жесты - барьеры
//7
# QUE Конформизм – это:
#ANS 2 Высокий уровень психического комфорта
#ANS 5 Уступка в ответ на социальное давление
#ANS 2 Расстройство памяти
//8
# QUE С. Милграм исследовал повиновения:
#ANS 2 Физическому принуждению
#ANS 2 Законам природы
#ANS 2 Либидозному влечению
#ANS 5 Авторитету
//9
# QUE Стремление к власти с точки зрения А.Адлера мотивировано:
#ANS 2 Желанием сделать людей счастливыми
53
#ANS 5 Комплексом неполноценности
#ANS 2Лидерскими чертами личности
#ANS 2 Потребностью разумно перестроить мир
//10
# QUE Выделяют следующие каналы коммуникации:
#ANS 5 Лингвистический и паралингвистический
#ANS 2 Паратеральный и экстраполярный
#ANS 2Приапический и пенитрационный
//11
# QUE Симпрактическим включением называется:
#ANS 2 Паранормальный уровень мышления
#ANS 5 Одинаковая мысленная оценка ситуации собоседниками
#ANS2 Состояние центральной нервной системы
//12
# QUE Понятие “социальный регистр” предложил:
#ANS 5 Р. Браун
#ANS 2 Б. Поршнев
#ANS2 А. Леонтьев
#ANS2 П. Экман
//13
# QUE Социальный регистр – это:
#ANS 2 Номенклатура социальной помощи
#ANS 5 Способ выражения сообщений
#ANS 2 Виды социальной работы
//14
# QUE Речевое табу – это:
#ANS 2 Разрешенные темы разговора
#ANS 5 Запрещенные темы разговора
#ANS 2 Нейтральные темы разговора
//15
# QUE Ребенок начинает реагировать на взгляд человека:
#ANS 2 Сразу после рождения
#ANS 5 В трехнедельном возрасте
#ANS 2 В трехлетнем возрасте
#ANS 2 В тринадцатилетнем возрасте
//16
# QUE Средняя продолжительность взгляда собеседников равна:
54
#ANS 2 30 секундам
#ANS 2 2,5 минуты
#ANS 5 3 секундам
#ANS2 1,1 часа
//17
# QUE Надменный взгляд свидетельствует:
#ANS 2 О лидерских способностях
#ANS 5 О неуверенности в себе
#ANS2 Об уверенности в себе
//18
# QUE К.Изард выделяет и описывает:
#ANS 2 Пять базовых эмоций
#ANS 5 Десять базовых эмоций
#ANS 2 26 базовых эмоций
//19
# QUE С точки зрения К. Лоренса улыбка:
#ANS 5 Трансформировалась из оскала
#ANS 2 Свидетельствует об изначальной приветливости человеческих существ
#ANS 2 Является признаком глупости
//20
# QUE Теорию обратной мимической зависимости предложили:
#ANS 2 Вундт и Брентано
#ANS 2 Лурия и Анохин
#ANS 5 Джемс и Ланге
//21
# QUE В теории обратной мимической зависимости говорится:
#ANS 5 Освязи мимики и эмоций
#ANS 2 О взаимном влияни людей друг на друга
#ANS 2 О влиянии болезни на чувства человека
//22
# QUE Жесты – эмблемы – это:
#ANS 2 Символы власти и авторитета
#ANS 2 Знаки отличия
#ANS 5 Заменители фраз, используемые вместо слов
//23
# QUE Жесты – иллюстраторы служат для:
#ANS 2 Создания книжных и журнальных иллюстраций
55
#ANS 5 Иллюстрации речи
#ANS 2 Передачи изображений посредством слов
//24
# QUE С помощью жестов – манипуляций:
#ANS 2 Производится манипулирование человеком
#ANS 2 Происходит манипулирование смыслами
#ANS 5 Происходит манипуляция с частями тела или предметами
//25
# QUE Жесты – манипуляции, иллюстрации и эмблемы выделяет:
#ANS 2 Лабунская
#ANS 2 Андреева
#ANS 2 Бодалев
#ANS 5 Экман
//26
# QUE Тактильный контакт – это:
#ANS 2 Вежливая манера разговора
#ANS 5 Прикосновения
#ANS 2 Грубое разглядывание
//27
# QUE Классификацию зон межличностной дистанции разработал:
#ANS 5 Э.Холл
#ANS 2 Б. Скиннер
#ANS 2 А. Братусь
//28
# QUE Социальная зона взаимодействия составляет расстояние:
#ANS 2 От 0,5 до 5 метров
#ANS 5 От 1,25 до 3,5 метров
#ANS 2 От 10 до 15 метров
//29
# QUE Официальная (публичная) зона взаимодействия колеблется в пределах:
#ANS 2 от 1 до 2 метров
#ANS 2 От 2,5 до 3 метров
#ANS 5 От 3,5 до 7,5 метров
#ANS 2 От 10,5 до 12,5 метров
//30
# QUE Паралингвистический канал коммуникации – это:
#ANS 2 Взгляд
56
#ANS 2 Телодвижения и жесты
#ANS 5 Звуковые характеристики речи.
#ANS 2 Прикосновения
//31
# QUE Полиграфом называется:
#ANS 2 Техническое устройство для изготовления агитационной литературы
#ANS 5 Техническое устройство для детекции эмоциональных состояний
#ANS 2 Методика обработки эксперементальных данных
//32
# QUE “Детектор лжи” обнаруживает:
#ANS 2 Логические несоответствия в ответах испытуемых
#ANS 2 Разоблачает неправду в ответах испытуемых
#ANS 5 Фиксирует реакции вегетативной нервной системы испытуемых
//33
# QUE Социальной установкой называется:
#ANS 5 Мысленное оценочное отношение к объекту
#ANS 2 Положение тела при разговоре
#ANS 2 Инструкция в социально-психологичексом тренинге.
//34
# QUE Социальная установка включает в себя следующие компоненты:
#ANS 5 Когнитивный, аффективный, поведенческий
#ANS 2 Конституциональный, соматический, гуморальный
#ANS 2 Энергетический, инстинктивный, двигательный
//35
# QUE Проблема социальной установки начинает активно изучаться благодаря
исследованием:
#ANS 2 Джемса и Ланге
#ANS 5 Томаса и Знанецкого
#ANS2 Смита и Брауна
//36
# QUE Трехкомпонентную структуру установки предложил:
#ANS 2 К.Юнг
#ANS 2 Т.Шуман
#ANS 5 Н. Смит
//37
# QUE Современный подход выделяет в социальной установке:
#ANS 2 2 компонента
57
#ANS 2 3 компонента
#ANS 5 1 компонент
//38
# QUE Современный подход выделяет в установке следующий обязательный
компонент:
#ANS 5 Когнитивный
#ANS 2 Аффективный
#ANS 2 Поведенческий
//39
# QUE Начальный этап исследования социальной установки приходится на:
#ANS 2 1880-1910
#ANS 5 1918- 1940
#ANS 2 1952 - 1979
//40
# QUE Первый метод измерения установок предложил:
#ANS 5 Л.Терстоун
#ANS 2 В. Парк
#ANS 2 Ч. Кули
//41
# QUE Методом равных интервалов называется:
#ANS 2 Социометрическая анкета
#ANS 5 Шкала измерения установок
#ANS2 Техника определения уровня нейротизма
//42
# QUE Шкала равных интервалов была разработана:
#ANS 2 Р. Ликертом
#ANS 5 Л.Терстоуном
#ANS 2 Г. Олпортом
//43
# QUE Методом суммарных оценок называется:
#ANS 5 Шкала измерения установок
#ANS 2 Шкала MPI
#ANS 2 Шкал ТАТ
//44
# QUE Метод суммарного рейтинга разработан:
#ANS 2 К. Осгудом
58
#ANS 5 Р. Ликертом
#ANS 2 Л. Терстоуном
//45
# QUE Шкала Ликерта применяется для:
#ANS 5 Измерения установок
#ANS 2 Измерения уровня интеллекта
#ANS 2 Измерения групповой сплоченности
//46
# QUE “Загадка Лапиера” касается:
#ANS 2 Парапсихологических феноменов
#ANS 2 Происхождения и развития психики
#ANS 5 Связи установок и поведения
//47
# QUE В теории когнитивного баланса говорится:
#ANS 5 Об изменении установок
#ANS 2 О соотношении сознания и бессознательного
#ANS 2 О соотношении целей и возможности
//48
# QUE Теорию когнитивного баланса создал:
#ANS 2 В. Зинченко
#ANS 2 Д. Кэмпбелл
#ANS 5 Ф. Хайдер
//49
# QUE Второй этап исследования установки приходится на:
#ANS 2 1920-1940
#ANS 5 1950-1960
#ANS 2 1900-1920
//50
# QUE Теория социальных решений создана:
#ANS 2 Л.Выготским
#ANS 2 Л.Рубинштейном
#ANS 5 М.Шерифом
//51
# QUE В теории социальных решений говорится:
#ANS 2 О принятии управленческих решений
#ANS 2 О социальной ответственности человека
#ANS 5 Об изменении установок
59
//52
# QUE Техника семантического дифференциала разработана:
#ANS 5 К.Осгудом
#ANS 2 Б. Поршневым
#ANS 2 Л. Фестингером
//53
# QUE Шкала семантического дифференциала применяется для:
#ANS 2 Измерения либидозного напряжения
#ANS 5 Измерения установок
#ANS 2 Измерения эмоциональных реакций
//54
# QUE Теория когнитивного диссонанса создана:
#ANS 2 Ф.Хайдером
#ANS 2 Д.Брунером
#ANS 5 Л.Фестингером
//55
# QUE В теории когитивного диссонанса говорится:
#ANS 5 О формировании и изменении установк
#ANS 2 О диссоциации личности
#ANS 2 О несовершенстве процессов познания
//56
# QUE Когнитивный диссонанс возникает, если:
#ANS 2 Происходит прерывание когнитивного процесса
#ANS 5 Поведение противоречит установке
#ANS 2 Наступает климакс
//57
# QUE Р.Лапиер исследовал:
#ANS 2 Связь плотности населения с уровнем фрустрации
#ANS 5 Связь установок и поведения
#ANS 2 Сексуальные отношения в межрасовых парах
//58
# QUE Исследование Р.Лапиера проходило:
#ANS 2 В лаборатории
#ANS 5 В гостиницах и ресторанах
#ANS 2 В университетских аудиториях
//59
60
# QUE Теория планируемого поведения создана:
#ANS 5 А.Эйзеном и М.Фишбейном
#ANS 2 К.Ховландом и М.Шерифом
#ANS 2 С.Ашем и Л.Фестингером
//60
# QUE В теории планируемого поведения утверждается:
#ANS 2 О необходимости планировать свои действия
#ANS 5 О рациональности человеческоо поведения
#ANS 2 О бессмысленности планирования своего поведения
//61
# QUE В модели планируемого поведения А.Эйзена анализируется:
#ANS 2 16 компонентов
#ANS 2 7 компонентов
#ANS 5 3 компонента
//62
# QUE установки и поведение наиболее прочно связаны у людей:
#ANS 5 С высоким уровнем самосознания и низким – самомониторинга
#ANS 2 С высоким уровнем самомониторинга и низким - самосознания
#ANS 2 С высокой самооценкой и низкой тревожностью
//63
# QUE Теория планируемого поведения создана в рамках:
#ANS 2 Писхоанализа
#ANS 2 Бихевиоризма
#ANS 5 Когнитивизма
//64
# QUE Теории непланируемого поведения созданы в рамках:
#ANS 5 Психоанализа
#ANS 2 Когнитивизма
#ANS 2 Гештальт-психологии
//65
# QUE Согласно К. Юнгу психика функционирует в соответствии с принципом:
#ANS 2 удовольствия
#ANS 2 контраста
#ANS 5 комплиментарности
//66
# QUE Принципом комплиментарности называется принцип:
#ANS 2 вежливости
61
#ANS 5 дополнительности
#ANS 2 обольщения
//67
# QUE Принцип компенсации является центральным в теориях:
#ANS 5 Юнга и Адлера
#ANS 2 Левина и Вертгеймера
#ANS 2 Росса и Нисбетта
//68
# QUE Понятие экстравертированной и интровертированной установки вводит:
#ANS 2 Д.Бем
#ANS 5 К.Юнг
#ANS 2 С.Аш
//69
# QUE Теория самопонимания разработана:
#ANS 2 М.Снайдером
#ANS 2 Л.Фестингером
#ANS 5 Д.Бемом
//70
# QUE В теории самопонимания утверждается, что:
#ANS 2 люди всегда понимают свои действия
#ANS 5 люди, наблюдая за своим поведением, узнают о собственных
установках
#ANS 2 люди неправильно понимают свое собственное поведение
//71
# QUE В теории самопонимания говорится, что поведение в основном:
#ANS 2 зависит от установок
#ANS 5 выявляет установки
#ANS 2 противоречит установкам
//72
# QUE С точки зрения теории самопонимания, поведение людей
характеризуется в основном:
#ANS 5 спонтанностью и бессознательностью
#ANS 2 осознанностью и планированием
#ANS 2 простотой и экономичностью
//73
# QUE МОДЕ – модель разработана:
#ANS 2 С.Шехтером
62
#ANS 5 Р.Фазио
#ANS 2 Ф.Зимбардо
//74
# QUE в МОДЕ – модели утверждается, что:
#ANS 2 Люди всегда планируют свои действия
#ANS 2 Люди никогда не планируют свои действия
#ANS 5 Люди могут действовать как обдуманно, так и бездумно
//75
# QUE С точки зрения МОДЕ – модели люди планируют свое поведения, если:
#ANS 5 У них имеются мотивация и время
#ANS 2 Они оказываются в экстремальной ситуации
#ANS 2 У них плохое настроение
//76
# QUE В теории “навязывания повестки дня” говорится о том:
#ANS 2 Как правильно спланировать поведение на день
#ANS 2 Что необходимо соблюдать распорядок дня
#ANS 5 Как влиять на аудиторию
//77
# QUE Йельская программа исследования коммуникаций была разрабоиана:
#ANS 5 В 40-х годах ХХ в.
#ANS 2 В 20-х годах ХХ в.
#ANS 2 В 60-х годах ХХ в.
//78
# QUE Йельскую группу по исследованию коммуникаций возглавил:
#ANS 5 К. Ховланд
#ANS 2 Р. Чалдини
#ANS 2 У. Джемс
//79
# QUE Йельская программа по исследованию коммуникаций основывалась на
теории:
#ANS 2 Интерракционизма
#ANS 5 Бихевиоризма
#ANS 2 Когнитивизма
//80
# QUE Модель последовательных стадий говорит о:
#ANS 5 Формировании и изменении установок
63
#ANS 2 Стадиях развития психики
#ANS 2 Стадиях личностного изменения
//81
# QUE Йельская модель последовательных стадий предусматривает:
#ANS 2 8 этапов
#ANS 2 2 этапа
#ANS 5 3 этапа
//82
# QUE Первая модель последовательных стадий была разработана:
#ANS 2 Принстонской группой
#ANS 5 Йельской группой
#ANS 2 2 Гарвардской группой
//83
# QUE Первый этап в модели последовательных стадий – это:
#ANS 2 Физиологическая готовность
#ANS 5 Внимание
#ANS 2 Социальная потребность
//84
# QUE Второй этап в модели последовательных стадий – это:
#ANS 5 Понимание
#ANS 2 Радость
#ANS 2 Восхищение
//85
# QUE Третий этап модели последовательных стадий - это:
#ANS 2 Удовлетворени
#ANS 2 Разочарование
#ANS 5 Согласие
//86
# QUE Модель последовательных стадий МакГайра включала:
#ANS 5 5 стадий
#ANS 2 3 стадии
#ANS 2 18 стадий
//87
# QUE Модель параллельного процесса создана:
#ANS 2 Л.Россом и Р.Нисбеттом
#ANS 2 К.Ховландом и М.Шерифом
64
#ANS 5 Р.Петти и Д.Качоппо
//88
# QUE Модель параллельноо процесса анализирует:
#ANS 2 Психику и физиологию
#ANS 5 Убеждение и внушение
#ANS 2 Торможение и возбуждение
//89
# QUE Модель последовательных стадий признает:
#ANS 5 Рациональных характер человека
#ANS 2 Иррационельный характер человека
#ANS 2 Гуманный характер человека
//90
# QUE Центральным называется процесс:
#ANS 2 Пубертата
#ANS 5 Убеждения
#ANS 2 Внушения
//91
# QUE Переферийным называется процесс:
#ANS 5 Внушения
#ANS 2 Убеждения
#ANS 2 Сопротивления
//92
# QUE В модели уточнения вероятности говорится о:
#ANS 2 Способностях человека
#ANS 2 Статистических процедурах
#ANS 5 Внушении и убеждении
//93
# QUE Модель уточнения вероятности разработана:
#ANS 5 Р.Петти и Д.Кочоппо
#ANS 2 Ф.Зимбардо и М.Ляйппе
#ANS 2 А.Игли и Ш.Чайкен
//94
# QUE Эвристически-систематическая модель рассматривает:
#ANS 3 Социальное влияние
#ANS 2 Память и воображение
#ANS 5 Убеждение и внушение
65
//95
# QUE Систематизированное восприятие – это:
#ANS 2 Конкретно-образное восприятие
#ANS 5 Обдуманное и взвешенное восприятие
#ANS 2 Телепатическое восприятие
//96
# QUE Эвристическое восприятие – это:
#ANS 2 Обдуманное и взвешанное восприятие
#ANS 5 Восприятие на веру
#ANS 2 Рационально-логичексое восприятие
66
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Федеральное государственное автономное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Дальневосточный федеральный университет»
(ДВФУ)
Школа ЕСТЕСТВЕННЫХнаук ДВФУ
Учебник
по дисциплине «Социальная психология»
специальность -020101.65 - Химия
г. Владивосток
2012
.И. Семечкин
67
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Учебник
Содержание
68
Вместо введения
Раздел I. ПСИХОЛОГИЯ МАСС
И СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Глава 1. Индивид - масса: проблема психических трансформаций
Природа человека и предмет психологии
Характеристика массы
Структура психики массы
Законы массы
Интеллект массы
Женское начало и чувства массы
Вера и надежды массы
Консерватизм массы
Массы естественные и искусственные
Закон подражания
Элита и масса
Глава 2.
Вождь - масса: проблема власти и социального лидерства
Природа власти и подчинения
Психологический портрет вождя
Вождь и масса — близнецы-братья
Ореол авторитета
Глава 3. Психология массы: проблема социального влияния
Гипноз и заражение
Механизмы влияния в массе
Внушение (суггестия)
Демагогия
Повторение
Глава 4.
Средства влияния: массовые коммуникации
От психологии масс к социальной психологии
Первая модель социальной психологии
История социальной психологии
Раздел II. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ЭМПИРИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Глава 1.
Социально-психологические теории
Теоретическое постижение мира
Теории имплицитные и научные
69
Теории в социальной психологии
Модель научного развития
Необихевиористская ориентация
Эволюция бихевиоризма
Необихевиоризм
СОР - теории
Теория социального научения
Теория социального обмена
Теория взаимозависимости
Интеракционистская ориентация
Ролевая теория
“Стэнфордская тюрьма”
Применение ролевых концепций
Когнитивистская ориентация
Теоретические истоки когнитивизма
Область исследований в когнитивной психологии
Глава 2.
Социально-психологические исследования
Идеи и гипотезы
Переменные в исследовании
Правила и требования
Выбор методов исследования
Основные параметры анализа
Этические проблемы исследования
Информированное согласие
Ложь во благо?
Дебрифинг
Глава 3.
Основные методы социально-психологического
исследования
Эксперимент
Квазиэксперимент
Полевое исследование (наблюдение)
Архивное исследование
Имитативное исследование (ролевая игра)
Обзорное исследование (исследование обследованием)
Раздел III. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ
И СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ
Глава 1. Индивид как объект психологических исследований
Проблема типологии человека
70
Гуморальные классификации
Конституциональные классификации
Психогенные классификации
Глава 2. Психологические теории личности
Определение личности
Психологические теории личности
Теории личности в социальной психологии
Глава 3. Структура самосознания
Подходы к пониманию Я-концепции
Уровни самосознания
Центральные аспекты самосознания
Ролевая структура Я-концепции
Возможные Я
Самопознание и самооценка
Теория социального сравнения
Регулирование самооценки
Глава 4. Самосознание и поведение
Деиндивидуализация и поведение
Личная ответственность
Стигматизация
Я и другие
Самомониторинг
Глава 5. Самосознание и личностный контроль
Теории локусов контроля и самоэффективности
Последствия утраты личностного контроля
Реактивное психическое сопротивление
Беспомощность из-за утраты контроля
Самовнушенная беспомощность
Иллюзия контроля
Раздел IV. МЕЖЛИЧНОСТНОЕ ВОСПРИЯТИЕ
И СОЦИАЛЬНОЕ ПОЗНАНИЕ
Глава 1. Социальное восприятие и понимание
Межличностное восприятие
Внешний облик и впечатление
Эффект первого впечатления
Внешний облик и ассоциации
Внешность и реальная информация
71
Факторы социальной привлекательности
Инфантильная внешность
Красивая внешность
Эффект ореола
Пространственная близость
Сходство
Вежливость и лесть
Взаимосимпатия
Глава 2. Приемы и методы социального познания
Эвристики
Эвристики представительности
Эвристики доступности
Ложный консенсус
Каузальная атрибуция (теория приписывания причин)
Ковариация
Каузальные схемы
Диспозиционная атрибуция
Фундаментальная атрибутивная склонность
Эффект “исполнителя-наблюдателя”
Модель объективной атрибуции
Атрибуция и успех
Глава 3. Социальное восприятие и самосознание
Социальное восприятие с позиций “теории справедливого мира”
Формы организации социальных знаний и опыта
Философия человеческой природы
Имплицитные теории личности
Имплицитные социальные теории
Когнитивные схемы
Прототип
Социальный стереотип
Глава 4. Стадии процесса социального познания
Первичная категоризация
Подтверждение
Уточнение, или рекатегоризация
Эффект самоосуществляемых пророчеств
Некатегориальные способы социального познания
Раздел V. МЕЖЛИЧНОСТНАЯ КОММУНИКАЦИЯ
72
Глава 1. Теория коммуникации
Немного истории
Современные представления о значении, принципах и структуре
коммуникации
Средства коммуникации
Глава 2. Вербальные средства коммуникации
Лингвистический канал
Выбор слов и выражений
Создание новых слов и выражений
Выбор грамматических форм
Выбор последовательности слов
Расстановка ударений, интонация, тон голоса и т.д.
Паралингвистический канал
Разговор
Кодирование
Речевое табу
Разговор и гендерные различия
Глава 3. Невербальные средства коммуникации
Взгляд
Взгляд и информация
Регуляция процесса коммуникации
Показатель социальных отношений
Индикатор социального статуса
Инструментальная функция взгляда
Мимика (выражение лица)
Пластика (поза и жесты)
Прикосновение (тактильный контакт)
Межличностная дистанция
Одежда, раскраска и другие украшения
Глава 4. Проблема сочетания каналов коммуникации и ложь
Комбинирование средств коммуникации
Гендерные различия
Коммуникация и ложь
Признаки лжи
Вербальные признаки
Невербальные признаки
Технические средства обнаружения лжи
73
Раздел VI. СОЦИАЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ
Глава 1. Межличностное влияние
Восприятие социального влияния
Стратегии межличностного влияния
Классификации видов влияния
Глава 2. Конформизм
Информационное влияние и конформизм
Нормативное влияние и конформизм
Внешние факторы конформизма
Внутренние факторы конформизма
Глава 3. Уступчивость
Ситуация просьбы
Уступчивость и вежливость
Манипулятивные приемы влияния (опять социальные нормы)
Уступчивость и нормы долга — ответственности
“Нога в двери” (the-Foot-in-the-Door-effect)
“Пробный шар”
Приманка
Уступчивость и нормы взаимности
“Не в дверь, так в окно”
Глава 4. Подчинение
Подчинение авторитету
Психология подчинения
Психология власти
Компенсаторная теория власти
Фиктивные цели
Жизненные стратегии
Власть как компенсация
Глава 5. Сопротивление влиянию
Проблема сублиминального влияния
Я-концепция и сопротивление влиянию
Упреждающее согласие
“Прививка” от социального влияния
Раздел VII. Социальная установка и поведение
Глава 1. История исследования социальной установки
74
Что же такое установка?
Психическая установка
Социальная установка
Другие теоретические подходы
Основные этапы исследования установки
«Загадка» или «ошибка» Лапиера?
Глава 2. Установка и поведение
Современные представления о связи установки и поведения
Ситуационные факторы
Диспозиционные факторы
Теория планируемого поведения
Теории непланируемого поведения
Психоанализ
Аналитическая психология
Теория самопонимания
МОДЕ – модель, как синтетическая теория поведения
Влияние установок на поведение
Глава 3. Формирование установок: теории и исследования
Источники и принципы формирования установок
Средства массой информации
Процесс формирования установок
Модель последовательных стадий
Модель параллельного процесса: убеждение и внушение
Центральный процесс
Раздел VIII. Изменение установок: теории и практика
Глава 1. Теории изменения установок
Теория социальных суждений
Сложность переубеждения
Теория когнитивного баланса
Теория когнитивного диссонанса
Развитие и уточнение теории когнитивного диссонанса
Диссонанс и самоубеждение
75
Функциональные теории
Функция защиты Я
Ценностно-экспрессивная функция
Социально-регулятивная функция
Инструментальная (адаптивная, утилитарная) функция
Функция познания
Многофункциональность установок
Глава 2. Процесс убеждения
Агент влияния
Характеристика убеждающего сообщения
Использование иностранных слов и названий
Аргументирование
Контекст
Реципиент
Социальная психология:
предшествующие и сопутствующие влияния
(вместо введения)
Характеризуя развитие психологии как самостоятельной науки, Герман
Эббингауз пришел к интересному выводу: “Психология имеет длинное
прошлое, но краткую историю” (Эббингауз Г., 1998, с. 14). Это ставшее
знаменитым заявление одного из основателей научной психологии в неменьшей
степени справедливо и для социальной психологии.
Действительно, любая наука, и социальная психология в том числе, имеет не
только историю, но и предысторию. И порой очень древнюю. Что касается
социальной психологии, то еще задолго до того, как она сформировалась в
качестве самостоятельного раздела психологии, многие вопросы, входящие в ее
сегодняшнюю проблематику, в том или ином виде ставились и обсуждались
мыслителями далеких исторических эпох.
Поэтому можно с уверенностью утверждать, что предыстория социальной
психологии уходит корнями в социально-политические и социальнопсихологические воззрения античных европейских авторов. Так, уже
древнегреческий философ Платон (427-347 гг. до н. э.) в работах “Законы” и
76
“Государство” пытается решить проблему разумного, рационального
устройства общества. Идеальное устройство общества, по мнению Платона,
должно соответствовать совершенной структуре человеческой души. Подобно
тому, как душа состоит из трех частей — управляющей (разумной), страстной
(аффективной) и вожделеющей (сопряженной с плотскими желаниями и
влечениями), правильно организованное человеческое общество, полагал
Платон, также должно следовать этой идеальной троичной структуре души.
Рациональной ее части соответствует социальный слой жрецов-философов,
страстной — воинов-охранников, вожделеющей — работников (крестьян и
ремесленников).
Легко можно заметить, что античным философом помимо прочего в рамках
проблемы идеального устройства общества ставится вопрос о социальных
ролях. (О ролевых теориях и в целом о таком теоретическом направлении, как
интеракционизм, речь пойдет во втором разделе книги.) Кроме того, Платоном,
а также другим великим древнегреческим философом Аристотелем (384-322 гг.
до н. э.) рассматривались вопросы, касающиеся сущности человеческой природы, убеждений, социальных знаний и феноменов социального поведения.
Другой яркий пример постановки и решения социально-психологических
вопросов в соответствии с духом своего времени и на уровне той эпохи можно
обнаружить в творчестве Никколо Макиавелли (1469-1527), автора трактата
“Государь”, жившего в период заката средневековья и начала европейского
Возрождения. Достаточно привести лишь названия некоторых глав из его
знаменитой книги: “О том, за что людей, в особенности государей, восхваляют
или порицают”, “О жестокости и милосердии и о том, что лучше: внушать
любовь или страх”, “О щедрости и бережливости”, “О том, как государи должны
держать слово”, “О том, каким образом избежать ненависти и презрения”, “Как
надлежит поступать государю, чтобы его почитали”, как сразу становится ясно,
что мы имеем дело, говоря в современных понятиях, с первой попыткой создания
теории социального менеджмента - той самой теории, которая сегодня является
одним из разделов психологии управления, возникшей на базе социальной
психологии.
Это впечатление современности идей Макиавелли еще больше усилится, когда
в том же его трактате мы обнаруживаем, опять-таки говоря современным
языком, изложение принципов менеджмента персонала — еще одного раздела
современной психологии управления. Эти принципы изложены, например, в
главах “О советниках государя”, “Как избежать льстецов” и т. д. (Макиавелли
Н., 1997).
К числу работ, в которых ставятся проблемы государственного и общественного устройства, индивидуальных и коллективных (группо-вых) интересов,
77
поведения индивидов и движущих ими сил, общественной структуры и
законов, можно отнести “Левиафан” (1651) Томаса Гоббса, “Исследование о
природе и причинах богатства народов” (1776) Адама Смита, “Введение в
принципы морали и законодательства” (1789) Иеремии Бентама, “Основания
новой науки об общей природе наций” (1725) Джамбаттиста Вико, “Общая идея
революции в XIX веке” (1851) Пьера Жозефа Прудона, многие работы Карла
Маркса и Фридриха Энгельса.
Работы, которые здесь назывались, можно отнести к ранней, отдаленной
предыстории социальной психологии. Немецкие авторы Ганс Гибш и Манфред
Форверг полагают, что непосредственной предысто-рией социальной психологии стали три направления, сложившиеся в рамках психологических исследований XIX века и составившие как бы три этапа в подходе к формированию социальной психологии — психология народов, психология масс и теория
инстинктов поведения (Гибш Г., Форверг М., 1972). Относительно первого
направления мож-но сказать, что тогда, в XIX веке, оно не получило развития.
Но уже в XX веке, когда оформилась социальная психология, многие идеи
психологии народов начали активно разрабатываться в рамках кросскультурной психологии, одного из наиболее молодых разделов современной
социальной психологии. Основы инстинктивизма как научного направления
были заложены в трудах Чарльза Дарвина и в его эволю-ционной теории. На
рубеже XIX-ХХ веков теорию инстинктов социального поведения развивали
Уильям Джеймс и Уильям МакДуголл. Их идеи оказали большое влияние на
бихевиоризм и необихевиоризм — одно из самых значимых течений
социальной психологии ХХ века. Повлияли они также на Зигмунда Фрейда и
Конрада Лоренца, теории которых активно используются современными
социальными психологами (Фромм Э., 1998). Кроме того, теория инстинктов
вошла сегодня в область исследований общей психологии. Таким образом,
непосредственной предтечей социальной психологии послужила психология масс.
Ее начало положила вышедшая в 1890 году книга французского социолога
Габриэля Тарда “Законы подражания” (СПб., 1892/1997). Последующие работы
Г. Тарда также были посвящены проблемам психологии масс (Тард Г.
Социальная логика. СПб., 1901; Тард Г. Общественное мнение и толпа. СПб.,
1903/1998; Тард Г. Социальные законы. СПб., 1906).
Но наибольший всплеск общественного интереса к психологии масс вызвала
работа другого французского ученого — психолога и антро-полога Густава Лебона
“Психология народов и масс” (СПб., 1896/1995), опубликованная в 1895 году, т. е.
спустя пять лет после выхода книги Г. Тарда. Благодаря исключительной
популярности данного сочинения Г. Лебона (а пик его приходится на 20-е годы
нашего столетия), само название “психология масс” стали связывать почти
78
исключительно и только с именем Лебона. (На русском языке выходили еще
две его работы, где также анализируется психология масс: “Психология революции” (СПб., 1895), “Психология социализма” (СПб., 1908/1995).
Разумеется, Г. Тард и Г. Лебон внесли наибольший вклад в исследование и
создание психологии масс, но было бы несправедливо только им одним
приписывать заслугу создания и развития этого направления в психологии.
Внимание научной, и не только, общественности к массам, толпам, к психике
массы привлекали также работы Ч. Ломброзо, С. Сигеле, У. МакДуголла.
Значительный вклад в развитие психо-логии масс внес и Зигмунд Фрейд, чья
работа “Психология масс и анализ человеческого Я” вышла в 1921 году.
Основная заслуга З. Фрейда в разработке проблем психологии масс состоит в
том, что он не только констатирует и описывает те или иные феномены
массовой психики, но и, пожалуй, одним из первых дает психологическое
объяс-нение причин этих феноменов, вскрывает их психологическую подоплеку. Фрейд исходит из того, что мало указать на какое-то проявление массовой
психики, необходимо также проанализировать и понять пси-хические
механизмы, лежащие в его основе, необходимо дать им объяснение. Фрейд
делает это с позиций созданной им психоаналитической теории. По этому же
пути психологического анализа и объясне-ния психологии масс пошли
Вильгельм Райх и Эрих Фромм. Это и понятно, ведь оба названных психолога
начинали свою научную теоретическую деятельность как ученики и
последователи Фрейда, как приверженцы психоанализа. В 30-х годах ХХ века
вышла книга В. Райха “Психология масс и фашизм” (Пер. на рус. яз. СПб.,
1997), а в 1941 году опубликована книга Э. Фромма “Бегство от свободы” (Пер.
на рус. яз. М., 1990). Но отметим, что и в других своих работах Райх и Фромм
неоднократно обращаются к проблемам психологии масс. Среди работ Райха в
этой связи стоит упомянуть опубликованные на русском языке книги
“Сексуальная революция” (СПб.; М., 1997) и “Функция оргазма” (СПб.; М.,
1997). Что касается Э. Фромма, то почти во всех своих книгах (на русском
языке сегодня вышли практически все его работы), он, так или иначе,
затрагивает тему массовых психических явлений. Вот лишь некоторые из книг:
“Душа человека”, “Революция надежды”, “Психоанализ и религия”, “К
здоровому обществу”, “Анатомия человеческой деструктивности”.
Из смежных социальной психологии областей знания, а наиболее близка ей
социология, укажем на работы Макса Хоркхаймера, Теодора Адорно, Юргена
Хабермаса, Герберта Маркузе, Герберта Блуммера. И, наконец, стоит
упомянуть еще одно имя — Элиас Канетти, чья работа “Масса и власть”
(Канетти Э., 1997) хотя и не относится к разряду психологических
79
произведений, являясь, скорее, описанием феноменологии массы, многое дает
для понимания массовой психологии.
Раздел I. ПСИХОЛОГИЯ МАСС
И СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Глава 1.
Индивид - масса: проблема психических трансформаций
Природа человека и предмет психологии
Характеристика массы
Структура психики массы
Законы массы
Интеллект массы
Женское начало и чувства массы
Вера и надежды массы
Консерватизм массы
Массы естественные и искусственные
Закон подражания
Элита и масса
Глава 2.
Вождь - масса: проблема власти и социального лидерства
Природа власти и подчинения
Психологический портрет вождя
Вождь и масса — близнецы-братья
Ореол авторитета
Глава 3. Психология массы: проблема социального влияния
Гипноз и заражение
Механизмы влияния в массе
Внушение (суггестия)
Демагогия
Повторение
Средства влияния: массовые коммуникации
Глава 4.
От психологии масс к социальной психологии
Первая модель социальной психологии
80
История социальной психологии
Раздел I
ПСИХОЛОГИЯ МАСС
И СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Масса кажется нам вновь ожившей первобытной ордой. Так же как в каждом
отдельном индивиде первобытный человек фактически сохранился, так и из
любой человеческой толпы может вновь возникнуть первобытная орда... Мы
должны сделать вывод, что психология массы является древнейшей
психологией человечества; все, что мы, пренебрегая всеми остатками массы,
изолировали как психологию индивидуальности, выделилось... из древней массовой психологии.
З. Фрейд
Подавляющее большинство вопросов, поставленных психологией масс, в
дальнейшем стали предметом исследования социальной психологии. К числу
наиболее значимых для социальной психологии проблем, которые решались
психологией масс, относятся:
1. Проблема взаимоотношений: индивид — группа.
2. Проблема социальной власти и лидерства.
3. Проблема индивидуального и группового влияния: конформизм
и подчинение.
4. Проблема групповых процессов и механизмов групповых и
межгрупповых взаимодействий.
Позднее мы вернемся к вопросу об эволюции психологии масс в социальную
психологию и кратко опишем основные этапы развития социальной психологии
как самостоятельной науки. А сейчас рассмотрим социально-психологические
проблемы так, как они ставились психологией масс.
Глава 1
Индивид — масса:
проблема психических трансформаций
81
Говоря о психологии масс в целом, следует прежде всего сказать о том, что ей
принадлежит ряд принципиальных открытий в области человекознания.
Главное из них связано с изменением взглядов на сущность человека и природу
его поведения. Новое время и эпоха Просвещения в европейской истории
выдвинули и распространили идею разумности человеческой природы и
примата рациональности в его поведении. И хотя это было не чем иным, как
философским обоснованием ветхозаветного мифа о сотворении человека, идея
эта в тот период рассматривалась как принципиально новый взгляд на человека.
Создавая свою классификацию видов “Sistema naturae”, Карл Линней определил
человека как Homo sapiens, из чего следовало, что видовым отличием человека
является его разумность, рациональность, наличие сознания. Этого оказалось
достаточно, чтобы объявить человека венцом, “царем” природы,
возвысившимся над всеми животными, благодаря своей исключительной
разумности.
Природа человека и предмет психологии
Психология масс опровергла представление о человеке как о воплощении
разума и сознания, обнаружив, что, находясь в массе, в толпе, человек-индивид
утрачивает разумность и интеллект. Его поведение, как и поведение массы в
целом, становится иррациональным и бессознательным. И если поведение
многих видов животных в нормальных, естественных условиях демонстрирует
явное присутствие рациональности и интеллекта, то поведение человека в массе
начисто лишено всякой логики.
Поэтому психология масс в качестве предмета психологии определила
психическое
бессознательное
человека.
Академическая
психология,
оформившаяся к тому времени как самостоятельная наука, занималась
изучением только сознания человека. Структура сознания, законы его
функционирования, процессы ощущения, восприятия, мышления, этапы
мыслительной деятельности, познание — вот тот круг вопросов, которые
интересовали психологов. Понимание человеческой психики только как сферы
сознания сложилось в психологии под влиянием философских взглядов Рене
Декарта и Джона Локка, утверждавших, что у человека нет и не может быть
неосознаваемых психических процессов. Декарт утверждал, что только человек
обладает душой, единственным свойством (атрибутом) которой является сознание, мышление. Примерно такую же мысль высказывал и Локк, говоря о
рефлексии, т. е. способности осознания человеком своей психической (для
Локка это равнозначно мыслительной) деятельности. Таким образом, вся
82
психология сводилась к исследованию процессов мышления и познания.
Идеология Просвещения, провозгласившая абсолютную разумность и
рациональность человека (что неудивительно, поскольку она опиралась на
философию Декарта и Локка), способствовала окончательному утверждению
взгляда на психику человека как на сферу чистого сознания. И, соответственно,
привела к пониманию психологии как науки только о сознании. “Подавляющее
большинство философов, — писал по этому поводу З. Фрейд, — называет
психическим лишь то, что является феноменом сознания. Для них мир
сознательного покрывается объемом психического. Все остальное,
происходящее в трудно постигаемой “душе”, они относят к органическим
предпосылкам или параллельным процессам психического. Или, точнее говоря,
душа не имеет никакого другого содержания, кроме феноменов сознания,
следовательно, и наука о душе, психология, не имеет никакого другого объекта.
Точно так же думает и профан” (Фрейд З., 1997, с. 404).
Но уже сам факт существования массовой психики, неразумного поведения
людей в толпе свидетельствовал о наличии в психике человека неосознаваемого,
иррационального компонента. Психология масс, таким образом, открыла для
психологической науки новую область исследования — неисчерпаемую,
загадочную, парадоксальную сферу психического бессознательного человека.
Открытие иррациональности человеческой натуры стало ключевым,
поворотным моментом в дальнейшем развитии не только психологии, но и всех
наук, изучающих человека, его историю и поведение. Оно послужило толчком к
созданию
новых
философских,
исторических,
социологических,
культурологических и антропологических теорий.
Стало очевидным, в частности, что человеческая история не является
результатом или плодом разумной деятельности людей, а представляет собой,
скорее, череду хаотических всплесков, выбросов иррациональной психической
энергии людей. История народов, таким образом, вершится не по законам
логики или человеческого и божественного разума, а по своим собственным
законам. И в их основе лежит не экономика, не рассудок, не холодный расчет, а
страсти, то есть психический компонент. Или, как пишет Г. Лебон, “душевный
строй расы”. И психическое, о котором идет речь, совершенно бессознательно.
Невидимая в своей сущности, эта “душа расы” очень заметна в своих
проявлениях, так как в действительности именно она управляет всей эволюцией
народов.
Новый взгляд на природу человека привел к тому, что помимо безраздельно
господствовавших в то время идей линейного исторического прогресса,
который объяснялся непрерывным развитием и совершенствованием
человеческого разума, появились новые, альтернативные теории человеческой
83
истории, например циклические теории культур (из числа наиболее известных
— теория Оствальда Шпенгле-ра). Одним из важнейших выводов новых
человековедческих теорий стал вывод о неизменности, постоянстве природы
человека.
Согласно этой новой точке зрения на человека, люди изменяют окружающий
мир, а сами при этом не изменяются.
Еще одним очевидным следствием открытия иррациональной, бессознательной
сущности человеческого поведения стали изменения в теории юриспруденции
и, как следствие, изменения в области уголовного законодательства.
Итальянский ученый — юрист С. Сигеле, будучи специалистом по уголовному
праву, пришел к выводу, что преступления, совершенные индивидом в
условиях толпы, массовых скоплений людей, выступлений и действий (паника,
бунты, митинги, демонстрации и т. д.) являются “деяниями в состоянии
аффекта”, т. е. иррациональными, неконтролируемыми сознанием человека,
поступками. Поскольку индивид в этом случае не управляет своим поведением,
действуя бессознательно, то он, следовательно, не может нести за свои
действия всей полноты ответственности. Аффективное состояние, таким
образом, должно учитываться как смягчающее вину обстоятельство. С. Сигеле
сумел настоять на том, чтобы в итальянском уголовном законодательстве
появились соответствующие изменения. Тем самым, впервые в мировой
практике на уровне государственной законодательной политики признавалась
вероятность и возможность в определенных обстоятельствах бессознательного,
иррационального поведения людей, не страдающих психическими
патологиями. Позднее подобные же статьи в том или ином виде вошли в
уголовные кодексы других стран. Сегодня это положение широко используется
в судо-производстве многих государств.
Характеристика массы
Обращение С. Сигеле — профессионального юриста, изучающего природу и
причины криминального поведения, к психологии масс не было случайным.
Дело в том, что он разделял господствующую в то время оценку толп, масс как
преступных сборищ. У него, кстати, вышла и книга с соответствующим
названием — “Преступления массы”. Такая точка зрения на массу объяснялась
рядом причин.
Первая состояла в том, что людей, собравшихся в массу и действующих как
толпа, принято было считать деклассированными, маргинальными индивидами.
Другими словами, предполагалось, что толпы, массы образуются из людей,
выпавших или выброшенных из социальной структуры общества.
84
Следовательно, люди эти не заняты общественно полезной деятельностью,
вообще не имеют определенных занятий и своего места в обществе, но зато
обладают преступными наклонностями. Таким образом, иррациональное,
“безумное” поведение сбившейся в толпы черни, люмпенов, не поддающееся
никакому сознательному, разумному управлению, направлено против общества
и несет угрозу самому его существованию. В этом усматривалась вторая
причина преступности массы: антиобщественный характер поведения толпы и
делает ее преступной.
Существовала еще и другая оценка массы — как безумной. Наиболее ясно ее
выражал итальянский антрополог Чезаре Ломброзо, выдвинувший идею, в
соответствии с которой преступники являют собой феномен биологической
дегенерации. Именно такие люди, с душевными расстройствами, отмеченные
врожденной дегенерацией, признаками вырождения и умопомешательства, по
мнению Ч. Ломброзо, имеют склонность и потребность объединяться в массы,
образовывать толпы. “Криминальность, — пишет Ломброзо, — составляет
неотъемлемый элемент всякой толпы” (Московичи С., 1996, с.107). Но еще до
Ч. Ломброзо английский психиатр Джеймс Причард высказал мнение, что
антисоциальная деятельность является формой умопомешательства.
Данный подход в понимании безумия и преступности толп являлся отражением
опять-таки идеологии Просвещения. С позиций этой идеологии любой человек,
совершающий преступления, то есть антисоциальные действия, а значит,
нарушающий разумно, рационально организованный общественный порядок,
может быть только безумцем. Психически здоровый человек не может быть
преступником, т. к. он в своем поведении руководствуется разумом, сознанием
и, следовательно, прежде всего озабочен сохранением, поддержанием
общественного порядка.
Таким образом, до возникновения психологии масс толпа, масса наделялись
следующими характеристиками:
1. Масса — сброд антисоциальных, деклассированных элементов,
скопление люмпенов.
2. Масса — преступное сборище, поскольку основная ее цель —
нарушение общественного порядка, совершение преступных, т. е.
антисоциальных действий.
3. Масса безумна, поскольку: а) преступление является формой
умопомешательства; б) толпа состоит из людей с врожденной дегенерацией, а
значит, и с врожденными преступными склонностями.
Как видим, в то время массы определялись учеными исключительно в
психиатрических и криминологических терминах.
Густав Лебон предложил новый, неожиданный взгляд на массы.
Нетрадиционность его состояла в том, что иррациональность, неразумность
85
поведения толпы, по мнению Лебона, объяснялась самим фактом массовости,
групповости, коллективности, самой ситуацией скопления людей в одном
месте, а не врожденной их дегенеративностью, как полагал Ч. Ломброзо, и не
преступными склонностями, как считал С. Сигеле.
Лебон утверждает, что достаточно лишь нескольким индивидам собраться
вместе, как сразу возникает феномен массы со всеми характерными для нее
признаками. И при этом не важно, каков социальный, культурный,
образовательный или даже интеллектуальный уровень или статус собравшихся
людей. Невежда и ученый в толпе уравниваются. (По сути дела, Лебон
предлагает одну из первых моделей объяснения процесса возникновения и
формирования социальных групп. О современных представлениях социальных
психологов об этих процессах речь пойдет ниже в главе “Индивид и группа”.)
“Между великим математиком и его сапожником может существовать целая
пропасть, с точки зрения интеллектуальной жизни, — пишет Лебон, — но, с
точки зрения характера, между ними часто не замечается никакой разницы или
же очень небольшая” (Лебон Г., 1995 а, с. 161).
Структура психики массы
И дело здесь в том, что у людей, образовавших даже небольшую группу —
массу, проявляется единая, массовая, или, как называет ее Лебон,
“коллективная психика”, “единая душа расы”. Обосновывая выведенный им
“психологический закон духовного единства толпы”, Лебон исходит из того,
что человеческая психика имеет два уровня проявленности. Первый и верхний
уровень, наиболее очевидный, представлен сознанием, разумом, интеллектом.
В обыденной, повседневной жизни люди действуют, подчиняясь этому
разумному началу в себе. Основные индивидуальные различия людей как раз и
кроются в различии их интеллекта. Можно сказать и иначе, именно благодаря
интел-лекту индивиды отличаются друг от друга, наличие сознания у людей
делает общество гетерогенным.
Но этот верхний слой психики — интеллект — покоится на глубинном
основании — бессознательном фундаменте расы, как называет его Г. Лебон.
Нижний слой психики складывается из инстинктов, страстей, чувств,
верований, обычаев и т. д., а проявляет он себя в религии, политике, морали,
симпатиях, антипатиях, привязанностях. Этот слой психики формируется, по
мнению Лебона, на протяжении многих и многих поколений, так что корни его
уходят в архаическое прошлое человека. Данный психический уровень
абсолютно одинаков у всех людей, принадлежащих к одной культуре.
Бессознательный уровень психики, таким образом, уравнивает всех людей,
86
делает их одинаковыми, а общество — гомогенным. (Позднее эту идею Лебона
позаимствует Карл Густав Юнг, который назовет бессознательный слой психического “коллективным бессознательным”.) Лебон же использовал другое
понятие — “коллективная душа”, имеющее истоком понятие “коллективное
сознание”, предложенное в свое время основателем французской
социологической школы Эмилем Дюркгеймом, которым тот объяснял механизм
функционирования первобытных примитивных, традиционных обществ.
Единая для всех людей данной расы (национальности, культуры) душа
формируется
благодаря
наличию
глубинного
слоя
психического
бессознательного. Коллективная душа и является причиной возникновения
такого феномена, как масса, толпа (или группа).
Когда люди собираются вместе, то сама ситуация скопления приводит к тому,
что индивиды регрессируют к доиндивидуальному, архаическому состоянию
психики, где еще не было индивида, носителя личностного “Я-сознания”, но
была группа — семья, род, племя — носители “Мы-сознания” (коллективное
сознание — Дюркгейм, коллективная душа — Лебон, коллективное
представление — Леви-Брюль, коллективное бессознательное — Юнг).
Следовательно, причина феномена массы кроется, кроме прочего, в готовности
и способности лич-ности — “Я”, регрессировать на уровень
доиндивидуального состояния психики — “Мы”. Осуществляется это
посредством того, что в массе, в толпе интеллект людей, образующих массу,
резко идет на убыль, вследствие чего исчезают индивидуальные различия. “В
толпе, — пишет Лебон, — верх берет “низ”, т. е. бессознательное и люди становятся одинаковыми, стереотипными в своих чувствах, помыслах, верованиях, а,
значит, и в поступках. Когда интеллект утрачивается, коллективная душа
выходит на первый план и делает всех людей одинаковыми, т. е. массой.
Поэтому толпа не может быть интеллектуальной.” В ней, по словам Лебона,
происходит “накопление глупости, а не ума”.
Здесь, как мы видим, Г. Лебон поднимает еще одну проблему социальной
психологии — проблему взаимоотношения “индивид — группа”. Главный его
вывод сводится к тому, что группа — масса растворяет, а значит, подавляет
индивид, деиндивидуализирует его, превращая в социальный автомат, готовый
совершить все, что совершает толпа. Все это становится возможным потому,
что в толпе у индивида пропадает логическое мышление, но зато чувство
принадлежности к массе дает ему ощущение всесилия, всемогущества. Как
результат этого, возрастает безответственность человека, и это еще одна
социально-психологическая проблема: проблема социального влияния, влияния
общества на индивида и конформизма, т. е. податливости индивида в ответ на
87
социальное давление. (Подробнее данная проблема будет обсуждаться в
разделе “Социальное влияние”.)
Итак, в массе индивид становится неразумным, безответственным, безвольным,
деиндивидуализированным,
анонимным,
поскольку
его
основное
отличительное свойство - интеллект - пропадает или резко снижается. Иными
словами, становясь единицей массы, индивид утрачивает интеллект, а значит, и
индивидуальные признаки. Отсюда проистекает противопоставление: индивид,
будучи изолированным, действует сознательно, масса — бессознательно, т. к.
ее психической сущностью является коллективное бессознательное. В массе с
индивидом, по мнению Лебона, происходят следующие изменения:
1. Он, как и масса в целом, находится во власти чувства
всемогущества, которое дает ему многочисленность массы.
2. У индивида появляется безответственность в поведении.
3. Он поддается “заразе”, т. е. психическому заражению. Иначе
говоря, индивид в массе становится внушаемым, он пребывает в
гипнотическом состоянии.
Предвосхищая идеи современных групповых терапий, Г. Лебон указывает на
терапевтическое влияние массы на индивида. “Дурак, и невежда, и завистник,
— пишет Лебон, — освобождается от сознания своего ничтожества и
бессилия”.
Оно сменяется сознанием “грубой силы, преходящей, но
безмерной” (Лебон Г., 1995а , с. 179). С. Московичи, вслед за Г. Лебоном,
акцентирует внимание на том, что масса дает индивиду избавление от чувства
одиночества, а также иллюзии, веру, мечты, надежды. Кроме того, Э. Фромм,
развивая идею Г. Лебона, уточняет, что индивид в массе освобождается от
бремени ответственности за собственную жизнь. Он вверяет ответственность за
все происходящее с ним, вождю или вождям. Э. Фромм называет этот психологический механизм “бегства от свободы” авторитаризмом.
Основным заблуждением в прежнем взгляде на массу, полагает Г. Лебон, было
то, что ее психику пытались объяснять через психику индивидуальную. Но
масса, с психологической точки зрения, является качественно отличным
образованием. Поэтому психику масс нельзя описывать в терминах
индивидуальной психики, для ее описания и изучения требуется специальная
наука — психология масс. Цель этой науки заключается в том, чтобы
научиться понимать массы и управлять ими. Таким образом, психология масс, в
конечном итоге, наука не только и не столько психологическая, а политическая,
считает Г. Лебон. Ведь масса — это не характеристика социального,
интеллектуального или культурного уровня людей, она является коллективным,
общественным организмом. В предельном своем варианте масса — это все
общество или даже человечество в целом.
88
Законы массы
Итак, масса живет по своим собственным законам. Одним из них является
закон абсолютного равенства, а масса и есть воплощение этого равенства. На
это указывает не только Г. Лебон, но и Э. Канетти, говоря о том, что смысл
существования массы, ее сущность в том и состоит, чтобы всех сделать
одинаковыми, безличными, неразличимыми, всех уравнять. “Ради такого
равенства люди и превращаются в массу, — пишет он. — Все требования
справедливости, все теории равенства черпают свою энергию, в конечном
счете, из переживания равенства, которое каждый знает по массовому чувству”
(Канетти Э., 1997, с. 34). Стремление к равенству, к справедливому обществу
является, таким образом, стремлением массы к самосохранению, которая, как и
всякий организм, обладает инстинктом самосохранения.
Возвращаясь к вопросу о преступности и преступлениях массы, о чем
говорилось раньше, укажем, что, как считает Г. Лебон, не имеет смысла
акцентировать внимание только лишь на преступности масс. Любой человек,
даже без преступных помыслов и наклонностей, находясь в толпе, способен
совершить преступление. Но он же, будучи в массе, способен к героическим,
самоотверженным действиям. Захваченность массовым порывом может сделать
индивида как подлым преступником, так и благородным героем. Ни тем, ни
другим он не стал бы, находясь вне толпы, когда обычная рассудительность,
осторожность и благоразумие, препятствуют его либо преступному, либо
героическому поведению. (И это еще одна тема современной социальной
психологии — влияние других людей на агрессивное, преступное или
милосердное, просоциальное поведение индивидов. Подробнее об этом мы
будем говорить в разделах “Социальная агрессия” и “Помощь и милосердие”.)
Таким образом, утверждает Г. Лебон, масса может быть как источником
преступлений, злодеяний, так и благородства и альтруизма, справедливости.
Именно благодаря способности масс к импульсивному порыву совершается
человеческая история, где много и высокого, благородного, жертвенного, и
низкого, подлого, страшного. Следовательно, масса становится творцом
истории из-за своей неспособности рассуждать, хладнокровно рассчитывать,
быть рациональной и благоразумной, — коротко говоря, из-за своей
неспособности думать. Подвиги и злодеяния совершаются ею в состоянии
эмоционального ослепления.
То же самое касается и “безумия массы”. Как полагает французский социальный
психолог Серж Московичи, то, что называют “коллективным безумием”, не всегда
является именно безумием. Поскольку, как мы уже видели, психика массы
89
отличается от психики индивида, то поведение массы не следует оценивать с тех
же позиций, что и поведение индивида. И то, что “нормально” для одной психики,
выглядит “аномалией” для другой, и наоборот.
Интеллект массы
Отсутствие у массы интеллекта, способности рассуждать (а в интеллектуальном
отношении, считает Г. Лебон, масса стоит ниже любого изолированного
индивида) влечет за собой несколько следствий, которые характеризуют массу:
1) образное (в отличие от абстрактного, понятийного, логического)
мышление;
2) гипертрофированная
(преувеличенная)
эмоциональность,
односторонность (полярность) чувств;
3) легковерие;
4) коллективные галлюцинации (иллюзии, фантазии).
Деинтеллектуализация индивидов в массе ведет к тому, что масса не способна к
абстрактному мышлению, к суждениям. Поэтому, утверждает Г. Лебон,
бесполезно взывать к разуму масс, его у них попросту нет. В массе побеждает
не разум, а большинство. Отсутствие у масс способности к абстрактному
мышлению приводит к тому, что массы, а соответственно и индивид, как
единица массы, не способны различать сущность и явление. Г. Лебон первым
из психологов отметил это, приведя в качестве примера поведение и чувства
зрителей театральных представлений, которые отождествляют актера с
персонажем, которого тот играет. Поэтому публика готова выплеснуть свои
негативные эмоции в отношении отрицательного героя на актера, сыгравшего
эту роль. То же самое наблюдается и в тех случаях, когда отождествляют
автора-писателя, драматурга с героями его произведений.
Спустя век человек массы мало в чем изменился. Судя по телевизионным
обзорам зрительских писем, на телевидение во множестве приходят письма
возмущенных телезрителей, требующих наказать того или иного артиста,
сыгравшего в фильме или спектакле роль отрицательного героя, поскольку
раньше зрители считали его “хорошим человеком”, а он оказался “подлецом”.
Более того, по-видимому, в наши дни это явление стало еще более
распространенным и захватило даже сферу прогнозирования погоды. Роберт
Чалдини приводит целую подборку материалов, где содержатся рассказы
синоптиков, которым угрожали расправой телезрители и радиослушатели за
неблагоприятные прогнозы погоды — снегопады, засухи, наводнения, торнадо
и т. д. (Чалдини Р., 1999). Причем иногда эти угрозы даже приводились в
исполнение. Психологический и физический террор в отношении метеорологов
90
или просто дикторов, сообщающих прогноз погоды, является следствием
отождествления плохой погоды с теми людьми, которые ее предсказывают или
просто сообщают о ней. В этом и состоит нелогичность мышления человека
массы, который не рассуждает, а находится в плену эмоций и ассоциаций. На
эту особенность образного мышления — мышления по ассоциации —
постоянно указывает Г. Лебон. Р. Чалдини в своей книге, по сути, подтверждает
эти выводы Г. Лебона.
С. Московичи называет процесс мышления, отмеченный Г. Лебоном,
наложением. Он сравнивает принцип его действия с созданием коллажа
художником, когда тот творит изображение, накладывая один на другой
фрагменты фотографий, рисунков, текстов и т. д. (Московичи С., 1996). В
основе ассоциативного мышления, таким образом, находится причудливый
полет фантазии, но никак не логика.
Проекция — еще один прием, характерный для образного мышления. Само
понятие “проекция” получило распространение в связи с открытым З. Фрейдом
механизмом защиты Я. Но еще до З. Фрейда обнаружил и описал его в качестве
приема массового мышления Г. Лебон. Для него он важен не столько своими
защитными функциями, сколько явно бессознательной природой и
алогичностью.
Воображение, фантазии, тревоги, фобии масс вызывают у них образы, которые
они проецируют вовне. Благодаря этому в мышлении масс господствует
видимое, а не реальное; желаемое воспринимается за действительное. Особенно
явно это прослеживается в случаях социальных, прежде всего этнических
конфликтов, когда собственные ненависть, зависть, страх и злоба
приписываются “чужакам” или каким-то другим социальным группам. В. Райх
иллюстрирует этот прием на примерах работы фашистской пропаганды в
Германии 30-х годов (Райх В., 1997а). В то время немецкая партийноправительственная пресса из номера в номер печатала совершенно лживые
описания преступлений, якобы совершаемых евреями — убийств, сексуальных
извращений, садизма. Советская пресса тех же времен — еще один образчик
механизма проекции мышления масс. Только здесь в качестве внешней угрозы
фигурировали не “инородцы”, а “враги народа”.
За несколько десятилетий до событий 30-х годов Г. Лебон пришел к выводу,
что массы всегда нуждаются в объекте ненависти. Им может быть либо
внешний враг, образ которого создают сами массы, либо “козел отпущения”.
Нуждаются массы также и в объекте преклонения. Одним словом, им
необходим центр притяжения. Этим центром может стать человек, идея, враги,
священное место (Мекка, Иерусалим), символ. Э. Канетти называет такие
центры “кристаллами массы”. Таким образом, массам нужны объекты либо
91
преклонения, либо ненависти. И ту, и другую потребность масс ловко
эксплуатируют всевозможные политические проходимцы.
Еще одним результатом неспособности масс рассуждать является ее
некритичность, которая ведет к тому, что толпа не замечает противоречий в
идеях, которые она впитывает в виде образа, схем, клише, — словом, в виде
простых ответов на сложные вопросы. В качестве примера такой
некритичности восприятия Г. Лебон приводит лозунг Великой французской
революции “Свобода, равенство, братство”, где заявлены три принципа,
несовместимые друг с другом. Свобода противоречит равенству, а идея
братства несовместима с ненавистью и насилием, которые свойственны всякой
социальной революции. (Вспомним, что и социалистическая революция в
России проходила под тем же лозунгом.)
Как в истории, так и в наши дни в политическом мышлении можно найти
немало примеров объединения несочетаемых идей. Так, идея социализма
уживается с национализмом, коммунистическая — самая влиятельная
эгалитарная идея — запросто сосуществует с фашизмом, т. е. с идеологией
исключительности, избранности — национальной, расовой, классовой или
религиозной.
Понятно, что нелогичность мышления масс вызывает нелогичность ее
поведения. Сегодня она может разрушать устоявшиеся порядки, законы,
государственные учреждения, политические режимы, а уже назавтра вновь
восстанавливать разрушенное. Свергая одного тирана, массы приводят к власти
другого, еще более жестокого, деспотичного и кровавого. Восхваление,
восторженное поклонение герою или пророку, как правило, в конечном итоге
оборачивается хулой и проклятиями в его адрес.
Женское начало и чувства массы
Все это дает основание теоретикам масс Г. Тарду и Г. Лебону сравнивать
психику и поведение масс с женской психикой и поведением. Действительно, в
отличие от современных социальных психологов Г. Лебон и Г. Тард
однозначно утверждают, что мужская и женская психика радикально
отличаются одна от другой. И аналог женской психики они усматривают в
психике масс. У масс, таким образом, женское начало. Вот характеристика
женской психики, как ее дают теоретики психологии масс на примерах
массовой
психики:
легковерие,
непостоянство,
нелогичность,
иррациональность, внушаемость, пассивность и агрессивность. Толпа,
утверждает Г. Лебон, как и женщина: она любит сильных мужчин. Она живет
чувствами, фантазиями, иллюзиями, грезами, а не разумом.
92
Если учесть, что большинство масс является скоплением мужчин, то
утверждения Г. Тарда и Г. Лебона тем более представляются удивительными и
вызывают сомнение. Складывается странная ситуация — мужчины, находясь
поодиночке, выступают носителями мужской психики, которой свойственны
рациональность, логичность, разумность и сдержанность. Но как только
мужчины собираются в толпу, то у нее проявляется женская душа с совершенно
противоположными свойствами. Тем не менее, эта удивительная метаморфоза
— превращения многих мужчин в одну, “коллективную женщину” — для
психологии масс является бесспорным фактом и отражает еще один аспект
закона психологического единства масс.
Г. Лебон и Г. Тард не ограничиваются простой констатацией названного
превращения. Они — каждый со своей позиции — объясняют принцип этой
трансформации. Если говорить о Г. Лебоне, то он указывает несколько причин,
одна из которых заключается в том, что всякий раз, когда люди собираются
вместе, то их, благодаря заражению, охватывают одни и те же эмоции.
Эмоциональность, как известно, стереотипно приписывается женской психике.
В свою очередь, повышенная эмоциональность вполне справедливо
увязывается с безрассудством и иррациональностью. Высокий уровень
эмоциональности в массах достигается за счет высвобождения чувств, которые у
индивидов в нормальном состоянии находятся под спудом вытеснения. В толпе
вытеснение перестает действовать, и люди дают волю чувствам.
Чрезмерная эмоциональность, помимо безрассудства, порождает и другие
очевидные следствия. В частности, она освобождает людей от
нерешительности. Когда, например, симпатия или антипатия гипертрофируются и перерастают либо в неистовую любовь, либо в лютую ненависть,
тогда люди избавляются от сомнений и неуверенности, они становятся
активными и решительными. Таким образом, массы, захлестнутые эмоциями,
действуют не раздумывая и без колебаний.
Описывая этот феномен, Г. Лебон, по сути, говорит об “эффекте поляризации”,
как способе избегания сомнений для принятия групповых решений. Само
понятие “эффект поляризации” появилось в социальной психологии позднее,
когда начались экспериментальные исследования групповых процессов.
Поэтому, разумеется, оно не используется Г. Лебоном, но он первым описал
данное явление (подробнее о нем мы поговорим в главе “Индивид и группа”).
Еще одно следствие преувеличенной эмоциональности — изменчивость и
непостоянство чувств и поведения масс. Толпа легко переходит от героизма к
панике, от благородства к подлости, от свободолюбия к рабству, к жесткому
подчинению, словом, к “бегству от свободы”. Это объясняется потребностью
масс в авторитаризме. Г. Лебон полагает, что массы стремятся не к демократии
93
и свободе, а к деспотизму и подчинению. В значительной мере это происходит
потому, что человек массы боится брать на себя ответственность даже за свои
собственные поведение и жизнь, он постоянно ищет кого-то или что-то (Бога,
личность, обстоятельства), на кого бы можно было переложить эту
ответственность. Позднее эту мысль Г. Лебона и Г. Тарда разовьют Э. Фромм и
В. Райх. Первый опишет потребность в авторитаризме, второй усмотрит в нем
ключевой момент фашизации массы.
Г. Лебон утверждает, что масса уважает только силу, а проявления доброты
воспринимаются ею как демонстрация слабости.
Перевозбуждение и эмоциональная неустойчивость масс, в свою очередь,
являются причиной исключительного легковерия. Массы легко впадают в
состояние, сродни наркотическому или гипнотическому, отчего повышается их
внушаемость. В этом состоянии они верят абсолютно всему и, соответственно,
совершают все, что им приказывают. Речь, как не трудно догадаться, об обмане
масс — сознательном или бессознательном. Чаще имеет место именно второй
вариант. Массы живут в мире иллюзий, коллективных галлюцинаций,
воображения, грез. Все это облегчает возможность обмана, но что более важно,
самообмана масс. Толпа не умеет критически мыслить, не в состоянии
анализировать свой собственный опыт, а значит, и извлекать уроки из
прошлого. Поэтому массу можно обманывать бесконечно, причем одними и
теми же обещаниями. Делать это тем более легко, что массы сами этого
жаждут. Массы хотят, чтоб им льстили, говорили комплименты, возвеличивали
их и сулили несбыточные вещи — одним словом, чтобы их обманывали. И в
этом еще одно их сходство с женщинами. Обманывать можно того, кто хочет
быть обманутым, кто имеет в этом потребность и постоянно прибегает к
самообману. Если толпа просит луну с неба, саркастически замечает Г. Лебон,
то необходимо ей ее пообещать. Как видим, путь к обману масс лежит через их
самообман. Но здесь же находится и способ овладения толпой.
Г. Лебон
утверждает, что подчинить толпу — это значит ввести ее в заблуждение,
обмануть; пытаться же ее образумить — значит стать ее жертвой.
Когда утопичная идея овладевает массами, то не так-то просто заставить их от
нее отказаться. Любой отказ от желаемого предполагает переосмысление,
переоценку, то есть способность к критическому, рациональному мышлению.
Всего этого, как мы уже знаем, толпа лишена. Поэтому идеи долго внедряются
в массы, но и долго над ними господствуют. В то время как мыслителиодиночки, ученые и философы давно уже выдвинули новые идеи, массы
продолжают жить старыми, толпа в этом отношении всегда отстает от
мыслителей. (Справедливость данного утверждения
Г. Лебона хорошо
иллюстрирует судьба советской коммунистической идеологии.)
94
Вера и надежды массы
Есть еще одна причина, из-за которой массы, очарованные химерами, боятся их
утратить. Если воодушевляющая и сплачивающая массы иллюзия ослабевает,
утрачивает притягательную силу, то начинается распад массы, наступает
период разброда и паники. А ведь одним из основных законов существования
массы (это отмечал Г. Тард, а вслед за ним Э. Канетти) является закон
самосохранения.
Идеи, даже самые радужные и феерические, ничего не значат без веры в них.
Пока массы в них не уверовали, идеи не имеют силы. Следовательно, еще
одним фактором психической сплоченности масс выступает вера. Идеи, как
известно, зарождаются в отдельной, индивидуальной, а не в “коллективной
голове”. Как же возможно, чтобы эту индивидуальную идею восприняли
массы?
Здесь все дело в том, что превратиться в коллективное верование имеет шанс
лишь та идея, которая находит отклик в бессознательном, в памяти народа.
Карл Юнг, основываясь на этих рассуждениях Г. Лебона, сделает впоследствии
аналогичный вывод относительно подлинных произведений искусства, которые
в силу своей архетипической природы получают всеобщее признание,
поскольку затрагивают коллективное бессознательное каждого человека.
Возникнув, верование, цементирующее массы, превращается в традиции и
обретает характер обычаев.
Еще одно непременное требование, предъявляемое к истинной вере, — она
должна быть догматической и утопичной. Лишь в таком виде вера может
скрасить существование человека, упростить ему жизнь, сделать мир вокруг
понятным и предсказуемым, а также воскресить в коллективной памяти
“золотой век” или “рай” — в прошлом или будущем. Следовательно, утопии и
догмы необходимы массам. С их помощью мир легко и просто делится на
“плохое” и “хорошее”, на “черное” и “белое”. К тому же догматическая вера
облегчает задачу поиска врагов. Всякий, кто не разделяет верований масс, —
враг. И наоборот. Однозначность коллективных верований дает массам ощущение абсолютной правоты, а значит, и восторженное чувство всемогущества,
более того, избранности. Ведь если “Мы” владеем совершенно “правильной”
идеей, верой, то, следовательно, все, кто не разделяют нашу веру, неправы. Не
может быть двух истин одновременно, истина всегда одна. Иными словами,
сочетание веры и догмы порождает фанатизм. Г. Лебон приходит к
парадоксальному, на первый взгляд, выводу о том, что наука, просвещая
человека, в то же время делает его фанатиком. Ведь форма внедрения научных
95
знаний та же, что и форма распространения религиозных верований, а именно:
догматическая. Поэтому христианская забота о спасении человеческих душ,
облаченная в форму религиозного догматизма и фанатизма, породила
инквизицию, а гуманистические идеи Просвещения — свободы, равенства,
братства, разума, вызвавшие революционный фанатизм, привели к
якобинскому террору во время Великой французской революции и, добавим, к
большевистскому, коммунистическому террору в России.
Все эти и другие трагические исторические факты являются следствием
мессианского самоощущения масс, которые считают себя призванными
осчастливить весь мир и самих себя. Таким образом, вера, коль скоро она
возникла и распространилась, обязательно приобретает религиозную форму со
всеми характерными для нее чертами: догматизмом, нетерпимостью,
фанатизмом, слепым подчинением, потребностью в культе, ритуале и так далее.
При этом неважно, идет ли речь об истинной религиозной вере или о вере
научной, социальной, политической, то есть о совокупности тех верований,
которые Э. Фромм обозначил понятием “светские религии” (Фромм Э., 1990).
Поэтому неудивительно, считает Г. Лебон, что массам необходима вера любая, даже самая нелепая или бредовая. Всякая идея “фикс”, превратившись в
верование, дает массам заряд энергии, побуждает их к коллективным
действиям, вызывает массовые движения - словом, обеспечивает их активность
и жизнедеятельность.
Все верования людей, хоть религиозные, хоть светские, в конечном итоге
связаны с надеждой на лучший мир, на более счастливое и справедливое
общество. Таким образом, у людей один бог — надежда, хотя люди и называют
его разными именами. А надежда, как известно, - это мечты и фантазии людей,
связанные с прекрасным будущим. И, на первый взгляд, помыслы масс также
устремлены в будущее и создается впечатление, что именно там они жаждут
обрести счастье. На самом же деле, полагает Лебон, под видом отказа от
прошлого и движения вперед, в новый сияющий мир, в массах постоянно
возрождается идея возврата в прекрасное прошлое, в потерянный рай или в
“золотой век” человечества. В самом деле, все “великие” социальные идеи,
касающиеся переустройства общества, — это различные варианты возрождения
“золотого века”. И именно они всегда воспринимаются массами с горячечным
воодушевлением и фанатическим энтузиазмом.
Консерватизм массы
Открыв эту удивительную, просто парадоксальную тенденцию массовых
движений, Лебон объясняет ее внутренним, психологическим консерватизмом
96
масс, хотя, казалось бы, очевидные факты противоречат такому выводу. И
действительно, основываясь на уже названных характеристиках массы (быстро
возбудимая, переменчивая, непостоянная, эмоционально неустойчивая,
гиперчувствительная) легко прийти к заключению в духе марксистской теории,
согласно которой народные массы являются постоянным источником
революционности и основным фактором социально-политических перемен, что
они - движущая сила общественного прогресса. Вывод же психологии масс, и в
частности Лебона, прямо противоположный. Выше уже отмечалось, что с точки
зрения психологии масс, природа человека остается неиз-менной, хотя с
течением времени видоизменяются способы проявления ее сущности. Тот же
самый вывод можно сделать и в отношении природы масс. Несмотря на
внешнюю подвижность, изменчивость и революционность, массы в своем
психологическом основании глубоко консервативны и реакционны. Мятежный
порыв и жажда разрушения у толпы всегда заканчивается стремлением
реставрировать, восстановить старое, разрушенное. То есть стремлением
воссоздать прежнее, - то, что ею же было и разрушено. Устав от беспорядков,
массы быстро становятся консервативными и мечтают уже не о переменах, а о
стабильности, порядке, “сильной руке”, способной этот порядок навести.
Говоря о соотношении революционности и консерватизма масс, Лебон
приводит образ реки, на поверхности которой видны гребни волн, поднятых
ветром, но это волнение никак не отражается на основном течении реки.
Бунтарский дух толпы - это внешнее, поверхностное явление. На самом же деле
массы бессознательно стремятся вернуться в прошлое, к своим архаическим
основаниям. Массы, таким образом, мечтают не о светлом будущем, а о
великом прошлом.
Консерватизм масс, обусловленный жаждой возврата прошлого, Лебон
рассматривает как залог общественной стабильности, как гарантию того, что
общество не уничтожит самое себя в порыве эмоционального ослепления.
Но прошлое, по мысли Лебона, выступает не только ориентиром надежды для
масс, оно еще и источник всякого социального авторитета, а значит, и
социального влияния. Ушедшие поколения, мертвые, олицетворяющие
прошлое, заложили психологические основания общества, то есть верования,
традиции, обычаи, мнения. Поэтому авторитет мертвых непререкаем и, что
самое главное, неуязвим. Если живого тирана, рассуждает Лебон, можно
устранить с помощью заговора или каким-то иным способом, то от тирании
мертвых авторитетов просто нет средств избавления. Их деспотизм абсолютен.
“Когда люди собираются для обсуждения политических, религиозных или
нравственных вопросов, — пишет Лебон, — это рассуждают уже не живые, а
мертвые, это душа их предков говорит их устами, а их речи тогда - лишь эхо
97
того вечного голоса мертвых, которому всегда внимают живые” (Лебон Г., 1995
б, с. 99).
К вопросу о социальном влиянии, авторитете или “престиже”, как называет его
Лебон, мы еще вернемся в главе “Проблема власти и социального лидерства”.
Пока же кратко ознакомимся с теми идеями психологии масс, которые
выдвинул Г. Тард, и которые отличают его взгляды на массы от взглядов Г.
Лебона.
Массы естественные и искусственные
Прежде всего, отметим, что Тард дает иную, нежели Лебон, классификацию
масс. Если Лебон выделяет массы разнородные и однородные, что позволяет
ему говорить о различной степени сплоченности толп, но не о качественном их
отличии, то Тард берет иное основание для их классификации. Он делит массы
на естественные и искусственные, и это дает ему возможность разделить их по
существу, то есть качественно. При этом естественные массы, согласно Тарду,
возникают стихийно и отличаются спонтанностью, анархичностью и
быстротечностью. В то же время искусственные массы знаменуют собой
переход от аморфного состояния толпы к состоянию структуриро-ванному, они
отличаются организованностью и дисциплиной.
Что касается стихийных толп, то взгляды Тарда и Лебона на них во многом
совпадают. Тард характеризует их следующим образом: безответственность,
нетерпимость, спесь, иллюзия всемогущества, болезнен-ная восприимчивость,
утрата чувства меры, крайности, преувеличенные, взаимно подогреваемые
эмоции. То есть, по мнению Тарда, психологические проявления толпы
демонстрируют явную, очевидную патологию. Поэтому он сравнивает
поведение масс с поведением пациента психиатрической клиники. Тард, как и
Лебон, считает, что у стихийных толп женская природа, хотя массы в
большинстве своем состоят из мужчин. Но мужчины в толпах ведут себя как
женщины. Они эмоционально неустойчивы, у них происходит быстрая смена
настроения, наблюдается коллективная истерия. Одним словом, мужская масса
демонстрирует женские качества, в ней у мужчин происходит изменение
гендерно-ролевой позиции.
Срок существования естественных стихийных масс, по мнению Тарда,
недолгий. Затем они либо распадаются, рассеиваются, либо превращаются в
стабильные, организованные массы. Теория искусственных масс позволяет
Тарду, с одной стороны, предельно расширить понятие масс, а с другой —
объяснить с позиции психологии масс генезис, развитие и динамику всех
общественных институтов от семьи до государства и общества включительно.
98
Ведь все социальные организации и учреждения есть ни что иное, как
искусственные массы, возникшие из масс стихийных или естественных. Таким
образом, общество в целом не только произошло от масс, но и само существует
в виде конгломерата естественных и искусственных масс.
Из этого положения Тарда напрашивается простой и вполне логичный вывод о
том, что психология масс — это наука, изучающая не только и не столько
частный случай стихийных сборищ, сколько общество в целом. И поэтому
психология масс должна стать, как мы сказали бы сегодня,
общесоциологической теорией, т. е. основополагающей, наиболее
фундаментальной наукой об обществе. Следовательно, согласно Тарду, законы
психологии являются определяющими или первичными в отношении законов
социологических, политических, исторических и прочих обществоведческих
законов.
Итак, государство и общество в целом как предельный случай искусственных
организованных масс, возникает из естественных, стихийных толп.
Формирование из аморфной толпы любой организованной массы проходит
через ряд промежуточных стадий. Первоначально формируются небольшие
корпорации, которые затем трансформируются в обширные, всепроникающие
организации. Типичным приме-ром в этом отношении может служить
превращение религиозных масс, где первоначально возникают разрозненные
монастыри, которые затем, в конечном итоге, трансформируются в мощную
искусственную массу — церковь. Искусственные, организованные массы
отличаются от естественных наличием иерархии и дисциплины. Но есть в них и
такой элемент, который роднит массы искусственные и естественные. Таким
элементом являются общие верования.
Закон подражания
Процесс превращения масс происходит в силу внутренних, психологических
законов. Основной из них — закон подражания. Члены масс подражают друг
другу, но в первую очередь они подражают вождю. Речь, как видим, о
конформизме, изначальном, по мысли Тарда, социальном качестве людей.
Благодаря конформизму, собственно, и возможно существование общества.
Подражание, являясь своего рода подчинением, создает стереотипы
общественного поведения. Подражание (имитация), составляющее сущность
конформизма, — чаще всего неосознаваемые индивидом, т. е. бессознательные,
акты. Таким образом, имитируя поведение другого человека, подражая ему,
индивид действует автоматически, словно бы под гипнозом, как зачарованный.
Поэтому Тард называет подражание своеобразной формой сомнамбулизма.
99
Членов искусственных масс отличает высокая степень подража-тельности, они
настолько стереотипизированны, что утрачивают всякую индивидуальность,
становятся даже внешне мало в чем отличными друг от друга. Таковы,
например, солдаты и монахи — члены типичных искусственных масс, армии и
монастырей.
Лебон также говорит о деиндивидуализации индивидов в стихийных массах.
Но если в естественной толпе этот эффект достигается за счет коллективного
бессознательного (коллективной души расы), с одной стороны, и внушения, с
другой, то в организованных массах, по мысли Тарда, к этому результату
приводят другие механизмы - подражание и дисциплина. Причем эти факторы
способны действовать на расстоянии, и для того, чтобы они оказывали влияние,
людям не обязательно собираться вместе, т. е. им не нужно образовывать реальную физическую толпу. В реальной толпе, где люди скучены в едином
пространстве, они оказывают друг на друга физическое влияние. Индивиды
видят, слышат, осязают и обоняют друг друга, так что взгляды, дыхание, крики,
напряжение тел, позы, выражения лиц, то есть все каналы коммуникации
работают на взаимовозбуждение, синхрониза-цию психических состояний и, в
конечном итоге, на единое массовое или коллективное поведение.
Искусственные, организованные массы, благодаря подражанию и дисциплине в
большей мере подвержены не физическому влиянию
— внушению и
заражению, а социальному воздействию, т. е. конформизму. (О современных
социально-психологических
представлениях
отно-сительно
природы
конформизма речь пойдет в разделе “Социальное влияние”.)
Тард объясняет наличие в обществе подражания сочетанием фак-торов,
которые можно условно разделить на внутренние и внешние. К числу
внутренних факторов относится заложенный в людях инстинкт подражания.
Само по себе инстинктивное поведение является выраже-нием более общей
биологической тенденции — к бесконечному воспроизводству. Э. Канетти
рассматривает эту тенденцию как основную закономерность существования
всякой массы. В социальной жизни повторение означает стремление быть “как
все” и делать все то, что делают другие. Наблюдение за действиями других и
имитация их поведения, потом наблюдение за тем, как повторяют и подражают
— все это приносит удовлетворение наблюдателю. Позднее А. Бандура, основываясь на этом утверждении Тарда, разработал теорию социального научения.
Подражание, имитация и повторение, кроме прочего — это еще и наиболее
логичный и рациональный способ заимствования социального опыта. Таким
образом, это еще один внутренний фактор, обусловливающий повторение. И,
действительно, каждый отдельный инди-вид просто не в состоянии пройти весь
тот путь, который прошло человечество и, соответственно, накопить его опыт.
100
В одиночку это никому не под силу. Поэтому целесообразнее опыт не
нарабатывать, а заимствовать, перенимать. В конце концов, это единственно
возможный механизм передачи и получения социальных знаний и опыта. Но,
как и у всякого явления, у подражания-заимствования имеется оборотная
сторона. Подавляющее большинство людей так и остаются на этой стадии
развития — стадии подражания. Они неспособны на творчество, на созидание.
Единственное, что они умеют, так это более или менее успешно подражать
другим. Поэтому они всегда подчиняются закону экономии сил. Это можно
назвать и социальной ленностью. Ведь для большинства гораздо проще,
удобнее и спокойнее и (что немаловажно) приятнее заимствовать чужое, чем
создавать, изобретать самому свое.
Таким образом, основная часть общества, т. е. те, кто подражает, обладает
повышенной внушаемостью и социальной податливостью для более успешного
заимствования. По сути, они — социальный материал, из которого можно
лепить все, что угодно.
Элита и масса
Здесь возникают два взаимосвязанных вопроса. Первый: если массы не
способны к творчеству и в состоянии лишь подражать, имитировать,
заимствовать, т. е. воспроизводить, то откуда берутся в обществе научные,
технические, политические, социальные и другие новшества? Почему
происходит развитие тех или иных аспектов общественной жизни? Если
существуют образцы, модели, примеры, шаблоны, кото-рым подражают массы,
то кем они созданы и создаются? Здесь мы подходим к характеристике
внешних факторов, обусловливающих подражание. Помимо масс, утверждает
Тард, существует класс людей, составляющих творческую элиту общества. Это
люди-творцы: вожди, религиозные проповедники, политики, ученые, деятели
искусства. Они отличаются от массы прежде всего тем, что невосприимчивы к
внешнему влиянию или внушению. Элита, говоря современным языком,
негипнабельна. Это позволяет ей создавать новые идеи, вводить изменения,
демонстрировать новшества — словом, быть творцами. Именно они выступают
активной силой исторических изменений, гене-рируют общественный прогресс.
Поскольку творческая элита никому не подражает, то массы подра-жают ей. В
этом и заключается, в первую очередь, ее способность увлекать массы, влиять
на них и управлять ими. Она ведет массы за собой потому, что массы стремятся
подражать ей. Но почему элите подражают? Потому, что у творцов,
изобретателей нового имеется то, чего лишены массы и, напротив, нет того, что
101
у масс в избытке. Другими словами, элита обладает творческим потенциалом и
у нее отсутствует податливость, конформизм.
Итак, фигура творца по своим характеристикам прямо противопо-ложна массе.
Поэтому человек, способный к созданию нового, вызы-вает в массах
восхищение. А кем восхищаются, тому и стремятся подра-жать. (Здесь, как мы
видим, речь о том типе влияния, которое в совре-менной социальной
психологии получило название референтного влияния.) Таким образом, сама
способность вызывать восхищение, восторг, обожание является способностью
оказывать внушение, влиять на других, то есть гипнотической способностью. В
конечном итоге — это способность вести за собой.
Но гипноз творца, как и медицинский гипноз, воздействует на бессознательное
людей. Поэтому массы воспринимают влияние элиты бессознательно и все те
идеи и теории, образцы и примеры нового, которые масса воспринимает и
которым подражает, она считает не заимствованными, а своими собственными.
Каждый человек массы и общество в целом пребывают в этой иллюзии. Жить
заимствованными идеями и образцами и считать их своими собственными —
это и есть, по мнению Тарда, общественный сомнамбулизм или жизнь в своего
рода гипнотическом сне. Тем не менее, именно этим гипнотическим
состоянием и навеянными им иллюзиями характеризуется, с точки зрения
Тарда, общественная жизнь.
Дисциплина как обязательное, неотъемлемое свойство искусственных или
организованных масс — еще одна причина, объясняющая тотальную
распространенность подражания — конформизма в общес-тве. Понятно, что
дисциплина, т. е. подчинение навязанным извне правилам, нормам и приказам,
может существовать только в организации. Следовательно, организация
является тем социальным изобретением, которое в руках вождей и элиты
служит инструментом господства над массами.
Организация, прежде всего, превращает естественные, стихийные толпы в
искусственные, дисциплинированные массы. Дисциплиниро-ванные массы во
много раз жизнеспособнее, сильнее, а значит, и потенциально опаснее
стихийных толп, полагает Тард. Организация, внедренная в массу, увеличивает
возможности вождя. И, действитель-но, если стихийные массы недолговечны,
то и угроза, которую они несут в пик сплоченности и энтузиазма, также
быстропреходяща. После мятежного подъема неизбежно наступает распад,
разочарование и депрессия. Индивид вновь испытывает чувство одиночества и
уныния. Организованные же массы — партии, секты, профессиональ-ные или
иные образования — являются, как правило, долговремен-ными, стабильными
объединениями. В них существует дисциплина, накапливается опыт. Такие
массы сплочены вокруг объединяющей их идеи и авторитета вождя, который
102
навязывает массам свою волю. Организация увеличивает возможности вождя.
Она облегчает внушение, ускоряет прохождение приказов, указаний и
распоряжений. Организованные массы могут стать действительно опасными и
преступ-ными. Организации, ведомые вождями, которые вдохнули в них идеи,
указали массам цели и придали некий смысл их существованию, часто играют в
истории самую зловещую роль.
Но есть и другая, альтернативная социальная функция организации. Она
заключается в том, чтобы отладить механизм подражания низших — масс,
высшим — то есть вождям, обеспечивая тем самым процесс воспроизводства в
массах изобретений, новшеств, созданных творчес-ким гением элиты. Кроме
того, искусственно организованные массы — церкви, партии, учебные
заведения, армия, государство и т. д. — воспроизводят и во множестве
тиражируют “слепки” вождя. Это незау-рядные индивиды, из которых
формируется промежуточное или передаточное звено между вождем и
массами. Это ядро массы или ее действующая, творческая элита, которая
воздействует на инертную массу. Тем самым обеспечивается интеллектуальное
развитие и разви-тие общества в целом.
Выше мы уже говорили, что в стихийных массах, по мнению Лебо-на, уровень
интеллекта падает до низшего предела. Так что у толпы интеллект ниже, чем у
каждого конкретного индивида. В случае искусственных или организованных
масс Тард приходит к оригиналь-ному выводу о том, что организация
интеллектуальнее, умнее каждого из своих членов. Университет по
интеллектуальному уровню превос-ходит работников университета, партия
умнее своих членов, полиция и армия интеллектуальнее полицейских и
военных. Такое положение дел объясняется тем, что в организованных массах
каждый, даже самый неразвитый член организации, подражает высшим,
руководящим чле-нам организации, то есть элите. Тем самым элита, а в
конечном итоге, вождь подтягивают членов организованной массы до своего
уровня. Следовательно, интеллектуальное развитие вождя и элиты способствуют умственному развитию низших членов массы, которые подра-жают
лидерам. Лидер, таким образом, с помощью организации лепит массы по
своему подобию. В конечном итоге, пишет Тард, масса, превращенная в
организацию, имеет те же ценности, те же установки, те же нормы, что и ее
вождь. Перенимая изобретения элиты, массы развиваются интеллектуально и
социально. Поэтому массы, благодаря элите и вождю, по уровню развития
выше, чем составляющие их члены.
Вместе с тем, все значительное, что было создано в человеческой истории —
это плоды индивидуального творчества элиты. Массы же способны лишь
103
повторять, а не творить. Можно сказать и иначе: отсутствие творческих
способностей есть признак массы, а их наличие — признак элиты.
Поэтому, полагает Тард, преклонение перед массой или народом, утверждение,
что именно народ творит историю, что он является творческой силой
общественного прогресса, есть не что иное, как лукавое лицемерие и демагогия.
Все заявления, восхваляющие народ и массы, объявляющие их священными,
богоносными и так далее всегда преследуют корыстные цели. Это всего лишь
прием вождей, которые поют дифирамбы толпе, но лишь затем, чтобы она
восхваляла вождей и преклонялась перед ними.
Таким образом, мы вновь подошли к проблеме отношения масс и вождей, к
проблеме лидерства и авторитета.
Глава 2
Вождь — масса: проблема власти
и социального лидерства
Внимание Г. Лебона к фигуре вождя вызвано, прежде всего, тем, что, по его
мнению, именно вождь, обладая, с одной стороны, патологическим
стремлением властвовать, а с другой - способностью манипулировать массами,
делает их реально опасными, угрожающими самому существованию общества.
Толпы, следовательно, лишь инструмент в руках вождя и сами они, как любой
другой инструмент, без направляющей силы и воли не могут быть ни
творческими, ни разрушительными. Только вождь, эмоционально заражая
массы и внушая им иллюзии, использует затем их коллективный идеализм как
рычаг, приводящий толпы в движение. Таким образом, вождь играет на
иллюзиях и грезах масс.
Правда, на первый взгляд, позиция Лебона не совсем последова-тельна.
Опасность масс он усматривает в том, что вожди ими манипулируют, но в то
же время в высшей степени похвально отзывается об идеях Никколо
Макиавелли, который как раз и учит тому, как массами управлять, иначе
говоря, манипулировать. Но, думается, что противоречие это мнимое. Ведь суть
всех наставлений Макиавелли сводится к тому, чтобы удержать массы от
беспорядков, хаоса и анархии, словом, чтобы не дать им возможности
проявлять свою разрушительность. Точно такую же задачу перед психологией
масс ставит и Г. Лебон, когда говорит о необходимости соединения психологии
и политики, которая должна стать рациональной формой использования
иррациональной энергии масс.
104
При этом Лебон исходит из того рассуждения, что все цивилизации, прошлые и
настоящие, были созданы, поддерживались и сохранялись только благодаря
умелому господству аристократии. А краткие периоды господства и торжества
толп всегда вызывали социальные катак-лизмы, поскольку сами по себе массы
способны лишь к разрушению.
Природа власти и подчинения
Констатация того факта, что фундаментом любого социального организма
являются отношения господства и подчинения, рассмат-ривается Лебоном как
основная предпосылка существования вождей (или аристократии). Причем,
меньшинство всегда правит большинством. Но и в самом правящем
меньшинстве обязательно наличествует лидер — вождь.
Изначальный, исходный источник всякого авторитета, утверждает Г. Тард,
находится в отце. Следовательно, начало любых отношений господства и
подчинения необходимо искать в семье. Ведь именно в ней и с нею возникает
родительское влияние и власть отца. Семья, таким образом, действительно
“первичная ячейка общества”, посколь-ку все другие виды и типы власти на
всех без исключения уровнях социальной иерархии происходят от власти отца,
являясь, по сути, ее трансформированными формами.
Эта идея Г. Тарда безоговорочно принимается и разделяется Лебоном. Но
наибольшую поддержку она находит у З. Фрейда и В. Райха, которые
осуществили ее дальнейшую детальную разработку, создав на основе этой
гипотезы широкомасштабные теории. Фрейд — теорию клинического и
социального психоанализа, ядром которой выступает концепция “комплекса
Эдипа”; Райх — теорию репрессированной сексуальности, как источника
массовых социальных извращений в форме тоталитарного фашистского
безумия.
Итак, Тард утверждает, что отец — праобраз всех вождей и источ-ник всех тех
чувств, которые люди испытывают к властителю. Но поскольку именно отец
является первым властелином в жизни челове-ка, он же — и первый образец
для подражания детям. Или, говоря в терминах теории социального научения
Альберта Бандуры, он — первая социальная модель. Отец, с точки зрения
Лебона, объект восхищения, а согласно Фрейду, объект амбивалентных чувств
— любви и ненависти, восхищения и страха. Так или иначе, семья выступает в
качестве самой первой школы подчинения, где дети учатся повиновению через
подражание старшим и прежде всего отцу. Семья, таким образом, дает навыки
подражания, формирует привычку имитировать и подчиняться, а затем и
потребность в конформизме. А. Бандура называет этот механизм
105
инструментальным научением, Тард же — механизмом формирования
потребности в подчинении. Сформировавшись, эта потребность повиноваться
нуждается в удовлетворении. И как удовлетворение всякой потребности,
удовлетворение потреб-ности в подчинении приносит человеку радость и
наслаждение. Следовательно, люди жаждут либо подчиняться, либо подчинять.
И то, и другое они делают с удовольствием. В обществе, таким образом, всегда
срабатывает одна и та же закономерность: как только люди объеди-няются, они
бессознательно ищут того, кто смог бы заменить им отца, в образе, во власти
которого они нуждаются. В конечном итоге все начинают подчиняться одному,
происходит разделение на тех, кто руководит, властвует, и тех, кто
подчиняется. Результат этот достига-ется не благодаря насилию и
принуждению, а благодаря тому, что в процессе дифференциации на ведущих
и ведомых реализуются потребности людей — властвовать и повиноваться.
Этот неожиданный вывод психологии масс, касающийся социального
конформизма, вызывает особый интерес. И не только потому, что не совпадает
с выводами современной социальной психологии личности, объясняющей
конформизм как механизм регуляции самооценки (о чем речь пойдет в разделе
“Социальное влияние”). Главное же здесь состоит в том, что такой вывод прямо
противоречит широко распространенному убеждению, согласно которому
индивиды и массы подчиняются постольку, поскольку их к этому принуждают.
Причем мнение это распространено не только в обыденном сознании, но и в
обществоведении, особенно в исторических и социологических тео-риях. И
действительно, как можно, с точки зрения рационального взгляда, объяснить,
почему в обществе всегда существует подчинение одних людей другими?
Почему одни властвуют, а другие с готовностью признают их власть? Почему,
наконец, большинство всегда подчиняется меньшинству? Ведь если верить все
тому же распространенному мнению, высшими социальными ценностями для
большинства людей являются свобода и равенство.
Когда повиновение и покорность масс объясняются применяемым к ним
насилием, то мы имеем дело с попыткой обнаружить в их поведе-нии
рациональное начало. Психология же масс отрицает в поведении толпы какуюлибо рациональность. Поэтому Тард, а за ним Лебон, Фрейд и Райх
утверждают, что не насилие является источником социального принуждения, а
потребность в социальном принуждении и повиновении выступает источником
социального насилия. Иными словами, вождь господствует и принуждает
потому, что ему хотят подчиняться и подчиняются. Этого жаждет большинство
людей.
Лебон уточняет это положение, заявляя, что у масс имеется неистребимая
потребность в восхищении. Она превращает их в рабов тех, кем массы
106
восхищаются. По мнению Лебона, эта потребность не индивидуальной, а
массовой, коллективной психики. Она-то и делает инди-видов, изначально
свободных, но сбившихся в массы, несвободными, т. е. восхищенными,
внушаемыми, повинующимися. Ведь в каждом человеке заложена часть
коллективной души или коллективной психики.
Таким образом, массы всегда ждут отца — вождя. Какими же
характеристиками он должен обладать? Что ему надлежит делать, чтобы
восхищать, покорять, подчинять себе массы? В каких, наконец,
психологических отношениях находятся вождь и масса?
Психологический портрет вождя
Взгляды теоретиков психологии масс на фигуру вождя не во всем совпадают.
Так, точку зрения Г. Тарда относительно вождей условно можно назвать
“элитаристской”. Он во многом следует традиции, заложенной Томасом
Карлейлем, который считал вождей и вообще людей выдающихся “героями
духа”, т. е. личностями, обладающими какими-то исключительными
качествами: талантом, интеллектом, несгибаемой волей, силой духа, отвагой и т.
д. (Карлейль Т., 1994). Следовательно, вожди — это элита, лучшая часть
человечества, его гордость и высшее достижение.
Г. Тард тоже делит общество на элиту и массы. Элиту, по его мнению, отличает
способность к творчеству и неспособность к подражанию. Массы же, наоборот,
— способны лишь к подражанию и неспособны к творчеству. Поэтому массы,
словно дети отцу, подражают и подчиняются элите — вождям. Общество своим
развитием, прогрессом обязано именно вождям. Они, то есть выдающиеся
личности, создают все прогрессивные идеи, совершают открытия, несут новое,
небывалое ранее, внедряют новшества в массы. Таким образом, развиваясь
сами, они развивают, подтягивают до своего уровня остальную часть общества,
которая им безоговорочно подражает, и, следователь-но, подчиняется. В
результате вождь и массы становятся поразительно похожими друг на друга.
Отсюда вытекает, что основным способом существования масс является
имитация, подражание своему вождю или группе вождей. Имитация и
подражание в то же время выступают и формой внушения, так как с помощью
этого механизма осуществляется воздействие вождя.
Вождь, по мнению Тарда, - организующее, цементирующее ядро массы, он - ее
центр. Для того, чтобы внушение посредством имитации происходило более
успешно, необходимы вожди второго плана, выступающие в качестве
опосредующего звена между верховным вождем и массой. Общество,
107
следовательно, предстает в виде пирамиды, вершину которой занимает главный
вождь, ниже находится группа вождей-посредников, а основание образуют
массы.
Логика существования массы следует простой схеме: вождь задает образец,
который
тут
же
подхватывается,
имитируется,
распространяется.
Исключительно важную роль здесь играют средства массовой информации,
особенно современные. В результате происходит стереотипизация поведения
тысяч и даже миллионов людей. Возникает единообразие мыслей, чувств и
верований, заимствованных у вождя.
Поскольку личность вождя начинает занимать одно и то же, центральное, место
в психической жизни множества людей, а, следова-тельно, оказывается как бы
растиражированным в тысячах или даже миллионах экземпляров, постольку
возникает впечатление о том, что существует “коллективное сознание”, как его
называет Э. Дюркгейм, или “душа массы”, о чем говорит Г. Лебон. На самом же
деле, полагает Тард, существует лишь одна душа и одно сознание — это душа и
сознание вождя, размноженные в массе. Масса — это тысячеликий вождь,
бесчисленные его репликации, его зеркальные отражения. В этом, по мнению
Тарда, и заключается таинственный и загадочный феномен коллективной
психики. Душа вождя, его образ, запечатленный в душе каждого члена массы,
— это и есть коллективная душа.
Кроме того, Тард выделяет еще один аспект в фигуре вождя. Так как вождь
является организующим началом массы, ее основанием, то он же выступает и
гарантом общественного порядка. Подобно тому, как в индивидуальной
психике порядок поддерживается благодаря наличию в ней организующего
центра в виде “Я”, или сознания, в психике массы порядок обеспечивает
сознание вождя, который тем самым выступает в качестве социального “Я”
массы. Поэтому порядок в обществе напрямую зависит от вождя.
Несколько иной точки зрения на фигуру и роль вождя придержи-вается Г.
Лебон. Истинные вожди, по его мнению, люди особого склада. Они, как
правило, осознают себя миссионерами, призванными осчастливить весь мир,
все человечество. Поэтому сила вождя — в той идее, которой он заразился и
фанатичным приверженцем которой он стал, — будь то идея религиозная,
социальная, политическая — любая. Убежденность вождя в истинности и
величии идеи, рабом которой он является, настолько глубокая, что он слеп и
глух к любым доводам разума. Он вообще утрачивает способность ощущать и
воспринимать реальность. Поэтому настоящие вожди — это люди с
психическими отклонениями, психопаты. Характеризуя их, Лебон использует
такие определения, как “полусумасшедшие”, “невротизированные”, “на грани
безумия”.
108
Интересно отметить, что и американский философ и психолог Уильям Джеймс,
рассуждая о религиозных вождях-проповедниках, высказывает такое же
мнение: “Они не знают ни в чем меры, страдают одержимостью, навязчивыми
идеями, они впадают в экстаз, слышат голоса, у них бывают видения, словом,
они дают целый ряд симптомов патологического характера. И, нужно добавить,
что эти болезненные явления в большинстве случаев лишь усиливают их
религиозный авторитет” (Джеймс У., 1993, с. 17). Как видим, психопатический
склад личности является характерной чертой проповедника, которая
способствует пропаганде и распространению его идей.
Идея, которую несет вождь, не выдумана им самим, она воспринята, взята им
из коллективных верований масс. Сам же вождь вообще едва ли способен чтолибо придумать, едва ли способен на какое-то интеллектуальное творчество.
Лебон специально подчеркивает, что наличие ума, интеллекта у вождя, скорее,
недостаток, чем достоинство. Высокий уровень интеллекта служит ему
помехой, поскольку препят-ствует формированию таких качеств, как
безрассудство, самозабвение и фанатизм. Интеллектуал прежде всего
рассуждает, он всегда скептик и в любой, даже самой блестящей, идее способен
обнаружить изъян. А это недопустимо для вождя. Поэтому ему необходимы
смелость, упертость, зашоренность, настырность, но никак не интеллект. Все
великие вожди, а особенно революционные, пишет Лебон, были людьми
ограниченными, религиозные — фанатичными безумцами веры. Отсюда
вытекает, что ум и прозорливость — вредные качества для вождя, так как ведут
к сомнениям и бездействию.
Вождь и масса — близнецы-братья
Вождю необходимы другие качества, прежде всего, — инстинктивное
ощущение массы. Поэтому вождь — это не сгусток интеллекта, а
квинтэссенция бессознательных верований коллективной души толпы. Вождя
отличает особая чувствительность к чаяниям, настроениям, верованиям массы.
Он, — словно камертон, настроенный на звучание души масс. Восприняв
коллективные верования толпы, сколь бы абсурдными и безумными они не
были, вождь, уже в виде столь же безумной идеи, вновь бросает их в массу. Но
прежде он сам страстно заражается этой идеей, подпадает под ее гипноз, так
что идеи, которыми он увлекает массы, заряжены его сверхинтенсивной
эмоцио-нальностью и неистовой убежденностью. “Психопатический субъект
чрезвычайно восприимчив в эмоциональной сфере. Он легко поддается
навязчивым идеям, легко становится одержимым. Его представления имеют
тенденцию немедленно претворяться в веру и действия; и если он обрел новую
109
идею, для него нет покоя до тех пор, пока он не заявит о ней во всеуслышание
или не воплотит ее в жизнь. “Что думать мне об этом?” — говорит себе
нормальный человек по поводу какого-нибудь вопроса; в болезненном же уме
вопрос обращается в такую форму: “Что должен я делать в данном случае?”
(Джеймс У., 1993, с. 28). Таким образом, вождь властвует над массой, а над
самим вождем властвует и им управляет идея, одна - единственная. Когда
захваченный, увлечен-ный ею вождь заражает своей убежденностью всю массу,
то идея, а с нею и вождь обретают неограниченную власть в обществе. В этом
случае вождь в глазах массы становится воплощением самой идеи. Так
рождается вера во что-либо.
Роль вождя, по мнению Лебона, в том и состоит, чтобы создавать веру, которая
удесятеряет силы человека. Вера, следовательно, является энергетическим
зарядом массы. Поэтому вождь опирается не столько на силу, хотя и на нее
тоже, сколько на убежденность и верования.
Разумеется, идеи, внушаемые вождем, проповедуют высшие, идеальные
ценности — Разум, Добро, Справедливость, Бог, Свобода, Счастье. И достижение
этих идеалов предопределено либо Божественным Провидением, либо
исторической неизбежностью, самим ходом, логикой исто-рии. Вожди, таким
образом, не только заражают массу верой, но и дарят ей надежду - еще один
мощный источник социальной энергии. Вера и надежда особенно необходимы
массам в наше время, когда происходят стремительные социальные изменения,
вследствие чего у людей возникает неуверенность в завтрашнем дне, страх
перед непо-нятным, неизвестным, непредсказуемым будущим.
Поскольку для вождя нет сомнений в том, что его идея является единственно
возможной для достижения счастья людей и, следова-тельно, судьбоносной для
всего человечества, постольку всякого, кто ее не разделяет, он воспринимает
как врага человечества, врага народа. И беспощадно уничтожает.
В то же время, благодаря своему фанатизму, несгибаемости, радикальности и
беспощадности к врагам вождь может быть беспощаден и к самому себе, он
способен к самопожертвованию. Гонения, преследования делают его еще более
убежденным и упорным. Пострадать во имя триумфа идеала, убеждения высшая награда для вождя, источник духовного наслаждения. Поэтому он готов
жертво-вать своими интересами, частной жизнью, интересами своих близких,
семьей, здоровьем, вообще своей жизнью во имя торжества веры и идеала. И
уж тем более он готов жертвовать жизнями других людей, сколько бы их не
было. Коротко говоря, во имя счастья народа вождь готов пожертвовать
жизнью самого народа. И если выбор стоит между идеей счастья народа и
самим народом, то вождь готов жертвовать народом во имя идеи народного
счастья.
110
Фанатизм вождя вызывает ответный фанатизм масс. Безумная, неистовая
уверенность в собственной правоте и в себе самом, абсо-лютная вера в свою
непогрешимость плюс готовность к самопожерт-вованию рождают в массах
восхищение и безмерное уважение. Правда, для уважения и восхищения есть и
более глубоко скрытые причины. Дело в том, что, по мнению Лебона,
восхищение массы вождем являет-ся своего рода самолюбованием. Выше уже
говорилось, что вождь не придумывает идеи, он просто отражает желания,
потребности, верова-ния и эмоции толпы. Затем, подчинив себе массу, вождь
сам становится для нее зеркалом, в котором масса узнает саму себя.
Получается, что масса узнает себя в вожде, а вождь видит свое отражение в
массе. И власть вождя над массой сохраняется до тех пор, пока толпа узнает
себя в своем властелине. Фрейд, говоря о механизме идентификации членов
массы с вождем, особенно выделяет этот аспект. Следовательно, восхищаясь
своим вождем, масса восхищается сама собой. Коль скоро индивиды,
составляющие массу, идентифицируются со своим лидером, то тем самым они
как бы присваивают себе то восхищение, которое адресуют вождю. Отсюда
вытекает простое правило для вождя: он должен безмерно превозносить и
любить себя, быть о себе исключительно высокого мнения. Это необходимо не
только ему самому, но и массе, так как самовлюбленный, величественный
вождь вызывает любовь, уважение и восхищение толпы, дает ей возможность
любить и уважать саму себя. Таким образом, восхищаясь вождем, масса восхищается сама собой. И чем величественнее вождь, тем величественнее
самоощущение массы. Жестокость, беспощадность, кровожадность и
авторитаризм вождя являются отражением психологической потреб-ности
массы в повышении своей самооценки.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что массы постоянно требуют
“сильной руки”, “железной власти”, “жесткого лидера”, а по сути, крови,
страха, террора, унижения. Это просто показатель того, что масса нуждается в
повышении своей самооценки, в укреплении собственной гордости. Любой
ценой, даже парадоксальным образом, ценой индивидуального, личного
унижения. Во время господства тира-нических режимов у масс непомерно
возрастает чувство национальной гордости, даже исключительности, но и
вместе с тем каждый отдельный индивид ощущает свое абсолютное
ничтожество. “Мы” безраздельно господствует над “Я”.
И в этом еще одна привлекательная для человека массы черта авторитарного
правления. Избавившись от “Я”, индивид уже не несет ответственности за свои
поступки, не принимает решения. Бремя ответственности за свою жизнь он
перекладывает на вождя, а сам как бы вновь возвращается в детство, становится
ребенком, который ни за что не отвечает.
111
Вот почему самые жестокие, бесчеловечные тоталитарные режимы - Гитлера,
Сталина, Муссолини, Франко, Салазара всегда опирались на поддержку масс,
которые получали, благодаря идентификации со своим вождем, возможность
ощущать
себя
великими,
исключительно
всемогущественными
и
беспощадными.
Отсюда следует странный, на первый взгляд, вывод - насилие, террор, страх
используются вождем не для того, чтобы заставить массы подчиняться. Не
подходит здесь и формула: жестокость ради жестокости, насилие ради насилия.
Согласно Лебону, террор и насилие являются обоюдной потребностью вождя и
массы для ощущения собственного величия. Жестокость, в которой массы
испытывают пот-ребность, вызывает в них не только священный ужас, но
восхищение, любовь и обожание. В этом и состоит смысл террора - в
раздувании авторитета вождя, а следовательно, и в повышении самооценки
массы.
Можно сделать еще один вывод — бесполезно с помощью силы заставлять
массы делать то, чего они сами бессознательно не желают. Такие действия
вызовут у них только ненависть и презрение. Об этом писал еще Макиавелли.
Власть, использующая только принуждение, будет восприниматься как чуждая
и тираническая, а потому скоро будет свергнута. И для того, чтобы этого не
случилось, вождю необхо-димо интуитивное ощущение “души массы”.
Ореол авторитета
Еще одним качеством, отличающим вождя, является авторитет. Под
авторитетом Лебон понимает некий таинственный знак, некую отме-тину или
стигму, выделяющую вождя из массы. Говоря об этом же явлении, Макс Вебер
называет его харизмой, т. е. особой благодатью, которая завораживает людей,
очаровывает, вызывает восхищение и гипнотизирует. Вождь, обладающий
авторитетом или харизмой, дейст-вует на массы просто самим фактом своего
существования.
Авторитет, согласно Лебону, может быть двух видов: авторитет должности и
происхождения (правящая династия, благородная фамилия и т. д.) и авторитет
личности.
Но наличие авторитета - это лишь полдела, так как его необходимо развивать,
поддерживать, постоянно заботиться о его сохранении и приросте. Важным
условием развития и сохранения авторитета служит тайна, которая должна
окутывать личность вождя. Тайна, в свою очередь, поддерживается с помощью
социальной дистанции, которая устанавливается между вождем и массой.
Вождь должен быть недос-тупен, и тогда в атмосфере тайны вокруг личности
вождя возникают легенды. В том числе и о том, какой вождь простой,
112
доступный, “самый человечный человек”. Таинственность - самая благодатная
почва для иллюзий и легенд. Поэтому сущность авторитета вождя в том и
состо-ит, чтобы создавать иллюзии и препятствовать массам видеть вещи в
реальном свете. По многим причинам, благодаря фигуре вождя, мир вокруг
становится иллюзорно-красочным и эмоционально-насыщенным. Под
влиянием иллюзий авторитет вождя укрепляется, становится общепризнанным,
то есть не оспариваемым никем. Это важное усло-вие, поскольку, как верно
указывает Лебон, оспариваемый авторитет — уже не авторитет.
Но иллюзии — удел не только масс, а и самого вождя. Он также зачарован ими.
Вследствие этого вождь и масса образуют неразрывное единство, основанное
на разделяемых иллюзиях. В этом еще одна причина, из-за которой они
нуждаются друг в друге, поскольку авторитет — это общие для вождя и массы
иллюзии и грезы.
Враг авторитета, особенно личного, - неудачи и поражения. Вообще личный
авторитет гораздо более уязвим и хрупок, чем авторитет династийный,
основанный на сложившейся традиции почитания. Поэтому Н. Макиавелли
советует правителям, самочинно захватившим власть, для создания личного
авторитета уничтожать под корень династию прежних правителей. Как
известно, захватившие в России власть большевики во главе с Лениным,
поступили в полном соответствии с советом Макиавелли.
Вождь должен бояться неудачи, так как она уничтожает всякий авторитет.
Неудачник становится посмешищем в глазах своих вчерашних фанатичных
приверженцев. Массы не терпят неудачников, и кумир, потерпев поражение,
вызывает у них презрение и ненависть. Массы жестоко мстят за свое раболепие
и преклонение перед потерпевшим фиаско вождем. З. Фрейд объясняет такое
поведение масс еще одной причиной. По его мнению (о чем уже упоминалось),
индивиды в массе идентифицируют себя с вождем и поэтому его поражение
воспри-нимают как свое собственное. Так или иначе, но верующие всегда переменчивы в своих чувствах. Вчерашние идолы и кумиры подвер-гаются самому
беспощадному глумлению и уничтожению. Политическая история полна
примеров, подтверждающих истинность этого вывода Лебона. Сам он ссылался
на судьбу вождей Великой французской революции: Дантона, Демулена,
Робеспьера и других. А вот что писал в 1961 году, т. е. спустя более полувека
после выхода книги Лебона “Психология социализма”, американский писатель
Сол Беллоу, характеризуя Никиту Хрущева, советского руководителя, сделавшего
политическую карьеру при Сталине и бывшего одним из его приближенных:
“Он живет с железной необходимостью никогда не ошибаться. Людей, которые
ошиблись, он, возможно, ярче всего помнит лежащими в гробу” (Беллоу С.,
1999, с. 220).
113
Но поскольку никто, даже самые великие вожди не застрахованы от ошибок,
неудач и поражений, то особым умением, вернее, искусством вождя является
умение выдавать поражение за победу, неудачи за успех. История
авторитарных режимов во главе с деспотичными вождями: Сталиным,
Гитлером, Муссолини, Мао и так далее - является наглядной иллюстрацией
такого рода умений, когда величайшие провалы и поражения выдавались за
величайшие достижения и победы. Для этого создавалась целая индустрия,
осуществлявшая тех-нологию лживой пропаганды.
Вождь, обладающий авторитетом, не должен прибегать к доводам разума.
Рассуждения, логика и рациональность пагубны для его влас-ти, поскольку
массы не чувствительны к доводам разума. Разумные доказательства,
аргументы предполагают споры, сомнения, но как только возникает дискуссия,
то тем самым ставится под вопрос авто-ритет вождя. Для харизматического
лидера это совершенно недопусти-мо, так как подрывает доверие к его власти.
Поэтому разум и интел-лект ничего не дают для авторитета вождя, скорее,
отнимают. И в этом отношении, как считает Лебон, вожди — люди обычно
ограниченные. Но в этом-то и их сила. Интеллект всегда нацелен на выяснение
исти-ны, он рассудочен. Массы, как и женщины, не стремятся к истине. Им
более дороги иллюзии, грезы, воображение. Вождь должен пленять не ум, а
воображение масс. Другими словами, вождь завораживает и обольщает массу,
как женщину. Он действует как гипнотизер. Фрейд, анализируя феномен
гипноза, утверждает, что основная задача гипно-тизера в том, чтобы создать
такую завораживающую обстановку, которая заставила бы пациента влюбиться
в него. Поэтому пациент, как и всякий влюбленный, утрачивает волю, что дает
возможность оператору-гипнотизеру навязывать ему свою волю.
То же самое делает и вождь, он влюбляет массу в себя (не забудем, что тем
самым масса получает возможность полюбить саму себя).
Добиваясь этой цели, вождь прибегает к различного рода приемам, чтобы
произвести эффектное впечатление. Его явление перед массой всегда
превращается в театрализованное представление, потрясающее воображение,
вызывающее эмоции, возбуждение, переживания. Вот как описывал в конце 50х годов выступление Фиделя Кастро английский писатель Грэм Грин:
“Подобно театральному действию, это зрелище делилось на акты. В первом
Фидель возвышался над залом, представляя собой степенную, исполненную
невероятной значимости и почти неподвижную фигуру, едва ли не в каждой его
фразе монотонно повторялось слово “conciencia” (совесть, сознательность). И
вдруг в один миг действие превратилось в фарс...” (Грин Г., 1999, с. 221).
114
Вождь, таким образом, должен апеллировать не к разуму, а к чувствам массы,
так как именно логика чувств, по мнению Лебона, управляет поведением
народов и масс.
Хотя вождь и обольщает массу, он не стремится ее обманывать. А если и
обманывает, то поневоле. Он ведь, прежде всего, сам находится во власти
поработившей его иллюзорной идеи. Да и масса, подобно женщине, ждет от
него не правды, а обмана, обольщения, иллюзий. Поэтому, лишь будучи сам
захвачен своим верованием, вождь в состоянии быть и выглядеть
непосредственным и увлекать массы. Следовательно, лишь обольщаясь и
обманываясь сам, вождь способен обманывать и обольщать массы.
Что же нужно самому вождю и зачем он стремится господствовать над массой?
Кроме верования вождем движет еще и тщеславие, желание прославиться,
жажда быть известным. Восприняв коллектив-ное верование, оформив его в
виде идеи, вождь связывает его со своим именем, делает его авторским. В
результате получается так, что прекло-няясь перед идеей и верой, массы
преклоняются уже перед ним, поскольку теперь он — символ веры и источник
идеи. Стремление просла-виться и обессмертить свое имя обставляется как
стремление прославить и обессмертить идею и веру. Таким образом,
прославляя идею, вождь славит свое имя. Он дает его своему учению,
движению, своей партии, своим соратникам и последователям. “Знаменитость
собирает хоры, — пишет в этой связи Э. Канетти. — Она хочет слышать в них
свое имя. Это могут быть хоры мертвых, живых, либо еще не живущих, все
равно, лишь бы это были огромные хоры, произносящие его имя” (Канетти Э.,
1997, с. 425).
Таким образом, истинный вождь хочет “всего лишь” признания и известности.
Но это “всего лишь” обеспечивает ему славу, бессмертие имени, возможность
господствовать над жизнью, чувствами, душами живущих и даже еще не
родившихся людей.
Все это ему может дать только масса, поскольку без нее не бывает ни вождей,
ни их могущества, ни их славы. Следовательно, и вождь не в меньшей мере
нуждается в массе, чем масса в нем самом.
Как видим, с точки зрения психологии масс, вождь и масса обра-зуют сложное
психическое единство, порождающее феномен своеобразного социального
симбиоза.
Глава 3
Психология массы: проблема социального влияния
Тард и Лебон первыми заметили социальную тенденцию массовизации
общества и предсказали появление массовой культуры и массового общества.
115
Исходным моментом массообразования, с точки зрения психологии масс,
является чувство одиночества, которое в современном обществе во все
возрастающем масштабе испытывают индивиды. Возникновение и
распространение этого чувства обусловлено неестественным способом
существования людей, их скоплением и скученностью в больших городах.
Современный горожанин — человек, утративший связь с традиционными
общностями — родом, общиной, племенем, оторванный от земли, от природы.
Кроме того, он оказался деклассированным, поскольку лишился возможности
заниматься привычными традиционными видами деятельности, забыл
исконные ремесла. Вследствие этого социальные группы оказались перемешанными. Размеренный образ жизни, привычный для десятков или даже сотен
поколений, сменился стремительными изменениями, к которым психика
человека неспособна нормально адаптироваться.
Гипноз и заражение
Чувство одиночества влечет индивида в массу, которая дает ему возможность
забыться, действовать бездумно, бессознательно. Масса обеспечивает ему
чувство слитности с другими, а значит и ощущение своей значимости и
могущества, но уже не в качестве “Я”, а в качестве “Мы”. Избавляя человека от
необходимости думать, масса тем самым избавляет его от всякого чувства
ответственности.
В этом и состоит сущность деиндивидуализации человека в массе,
обнаруженная Лебоном. Достигается она, по его мнению, благодаря действию
гипноза. Присутствие других людей гипнотически влияет на индивида, изменяя
его чувства, мысли и поведение. Следовательно, психической основой
массообразования выступает именно взаимогипноз. (О том, как, с точки зрения
современной социальной психологии, присутствие других людей влияет на
поведение индивида, речь подробнее пойдет в соответствующем разделе.)
До открытия Лебоном феномена гипноза в массах гипноз рассматривался
учеными лишь как средство индивидуального терапевтического воздействия,
несмотря на то, что еще в конце XVIII века австрийский врач Франц Месмер
проводил в Париже сеансы групповой психотерапии, используя так
называемый “животный магнетизм”1.
Впрочем, в то время вообще мало кто
из ученых всерьез интересовался гипнозом. Исключение составляли лишь
1
Ф. Месмер и его последователи усматривали причину гмпнотического эффекта в действии
«универсального флюида», т.е. чисто физического явления, которое обнаружмвается также в
свойствахмагнита, электричества, вообще в способности физических тел притягиваться друг к
другу.Отсюда и название, данное Месмером гипнозу «магнетизм», Позднее это явление было названо по
имени самого Месмера – «месмеризмом». И лишь в середине ХIХ века английский врач Джеймс Брейд
ввёл, ставшее теперь общепринятым понятие «гипноз».
116
французские психиатры: Жан Маритен Шарко, Амброз Огюст Льебо и Ипполит
Мария Бернгейм.
Если Лебон лишь констатирует наличие гипнотического транса в массе, то З.
Фрейд предпринимает попытку (и нужно признать, до сих пор единственно
вразумительную) психологического объяснения самого механизма гипноза. Он,
с одной стороны, настаивает на сексуальной, либидозной подоплеке гипноза, а
с другой — усматривает феномен двойного гипнотического воздействия в
массе. Согласно Фрейду, в массе осуществляется двойной гипноз: вождь
гипнотизирует массу, а члены массы — друг друга.
Как известно, гипнотический эффект достигается посредством суггестии,
иначе говоря, через внушение, которое может быть как немедленным,
оперативным, так и долговременным, или отсроченным. В массе индивиды
подвергаются обоим видам внушения, после чего человек утрачивает, по
мнению Лебона, сознательную личность, растворяется в массе и совершает
“безумные”, то есть несвойственные ему поступки и действия. Но еще прежде,
чем начать действовать, он оказывается во власти заражения, или, говоря в
терминах Лебона, “заразы”. Заражение ведет к тому, что чувства и поведение
индивидов стереотипизируется, они начинают подражать друг другу,
копировать один другого. В результате масса людей становится единым
социальным организмом и ведет себя как не имеющий собственных сознания и
воли биоробот, покорный воле и приказам своего повелителя-вождя. Если
воспользоваться схемой, предложенной З. Фрейдом для объяснения действия
гипноза в массе, то можно предположить, что две составляющие массового
транса распределяются следующим образом: внушение производит вождь,
заражение — сами члены массы. Таким образом, массообразование, согласно
Лебону, подчиняется следующей логике:
1. Утрата сознательной личности (отсутствие рассуждения и воли).
2. Господство коллективного бессознательного (унаследованные от
предков инстинкты, желания, верования), проявляющее себя в воображении, галлюцинациях и иллюзиях.
3. Внушение — влияние вождя.
4. Заражение — влияние членов массы друг на друга.
5. Вследствие этого - поляризация чувств и помыслов в едином
направлении. Усиление эмоционального накала.
6. Все это приводит к превращению чувств, переживаний и идей в
немедленные действия.
Следовательно, чтобы превратить людей в массу, необходимо высвободить в
человеке иррациональные силы. А далее уже сама масса сделает все
необходимое, чтобы выплеск иррациональной энергии происходил как можно
более интенсивно и полно.
117
Механизмы влияния в массе
Одна из задач социальной психологии состоит в том, чтобы опреде-лить те
средства и способы, с помощью которых можно было бы влиять на мнения и
поведение людей, а в конечном счете регулировать социальные процессы.
Поэтому еще в самом начале, когда социальная психология только
формировалась в качестве самостоятельной науки, ее центральной темой
становится проблема социальных установок, которые, как предполагается,
можно целенаправленно выявлять, изменять и даже формировать. Правда, в
современной социальной психологии установки рассматриваются как механизм
психологической регуляции индивидуального поведения. Более обстоятельный
разговор на эту тему пойдет в разделе “Социальная установка”.
Сейчас же мы познакомимся с тем, как решался вопрос социального
воздействия в психологии масс, где в качестве объекта влияния выступает не
индивид, а масса. Ясно, что и для психологии масс эта проблема также являлась
центральной.
Раньше уже говорилось, что с точки зрения психологии масс, толпы, несмотря
на высокую мобильность и импульсивность, сами по себе в социальных
процессах играют пассивную роль. Они реагируют на внешние стимулы, и во
многом их активность укладывается в бихевиористскую формулу поведения С
— Р, где С — стимул, а Р — реакция. (О бихевиористской ориентации в
социальной психологии речь пойдет в разделе “Теоретические и эмпирические
основания социальной психологии”.) Стимулом в данном случае выступает
вождь: он активизирует и направляет массу.
Тард и Лебон раскрыли и описали не только основные способы и приемы
воздействия на массу, но обнаружили закономерности и тенденции
дальнейшего развития средств социального влияния. Сейчас их открытия
широко используются как в политической пропаганде, так и в рекламной
деятельности.
Внушение (суггестия)
Итак, основное открытие психологии масс в том, что массу не убеждают,
поскольку бесполезно апеллировать к разуму, которого у толпы нет. Поэтому
массе внушают, то есть обращаются к ее чувствам. Эмоции, как известно, редко
вызываются теоретическими рассуждениями. Легче всего их возбудить, если
поразить воображение. Поэтому Лебон полагает, что управлять массой —
значит управлять ее вообра-жением. Речь, таким образом, идет об искусстве
118
любым способом производить впечатление. И самые верные средства здесь —
наглядность, театрализация, яркость, живость, образность, близость узнавания.
С. Московичи (1996) выделяет три основные стратегии, вызывающие
эмоциональный отклик и используемые для максимально эффективного
воздействия:
1)театрализация;
2)ритуал;
3)пропаганда или коллективное внушение.
Процесс массового воздействия осуществляется обычно в местах, где может
разместиться значительное количество людей — на площадях, стадионах, во
дворцах, соборах и т. д. Места эти соответствующим образом оформляются с
помощью символов, наглядных и звуковых. В ход идут знамена, портреты,
аллегорические изображения, например, серпа и молота, свастики и тому
подобное, песни, музыка, марши. Нередко используются лозунги, в которых
толпа прославляет сама себя и своих вождей, например: “Да здравствует
советский народ!”, что можно прочесть и так: “Да здравствуем мы!”, “Слава
КПСС!”, раздаются призывы.
Кроме того, применяются церемониальные, ритуальные действия: парады,
демонстрации, шествия, митинги, хореография масс, когда создаются
изображения, надписи, фигуры из людей. Наконец, выход вождя обставляется
как апофеоз происходящего, высшая точка экстаза.
Лебон уделяет особое внимание ключевому моменту внушения — пропаганде,
т. е. коллективному воздействию. При этом он подчерки-вает силу слова,
которое, по его мнению, губит больше людей, чем пушки. Эффективность
словесного воздействия исключительна по сво-ей силе. Она слагается из трех
составляющих:
1) авторитет оратора;
2) образность, которую порождают слова, иллюзии, а следовательно, и чувства;
3) искренность, повелительность, уверенность в себе, в своем праве
говорить и повелевать.
Демагогия
Лебон считает, что слова, обращенные к массе, должны быть неопределенными, неясными. Например, такие слова, как свобода, демократия,
социализм, равенство, братство, завораживают. В них мало смысла, а часто и
вообще его нет, но зато звучат они патетически. Смысл этих слов очень
туманный, а эффект большой потому, что они производят магическое действие
на массу, которая в них ничего не смыслит, но которой они кажутся ясными.
119
При этом каждому времени присущи свои “священные”, магические слова,
само произнесение которых завораживает. Такое слово вызывает образ, образ
— чувство, чувство — действие. На них масса реагирует непосредственно как
ребенок. И хотя слова могут быть затертыми, но в определенные моменты и
при определенных обстоятель-ствах они способны звучать по-новому и
вызывать все те же чувства и действия: Родина-мать, Отечество, Предки и
Традиции, Враги.
Для усиления воздействия используются специальные приемы. Лебон отмечает,
что все, что поражает воображение, лучше всего воздействует на массу. Даже
если судить по реакции на газетные сообщения, то сильнее всего действуют
материалы, в которых сообщается о чем-то крупном: преступлениях,
катастрофах, стихийных бедствиях. Поэтому в выступлениях необходимо
прибегать к преувеличениям, эффектным примерам и сравнениям, броским
фразам, афоризмам, утрированию.
Помимо этого, излагаемые идеи должны быть поданы упрощенно, лучше даже
примитивно. Масса ждет простых ответов на все сложные вопросы. Поэтому
задача оратора предлагать ей решения еще до осоз-нания проблемы. Таким
образом, формула пропаганды сводится к тому, что афористично изложенная
идея вдалбливается в головы и запускает механизм действия. При этом важно,
чтобы в выступлении содержалось минимум информации, но максимально
использовались приемы, вызывающие образы и чувства. Еще один важный
момент пропаганды - повелительная манера изложения, утвердительный тон и
неоднократное повторение сказанного.
Вывод Лебона, касающийся действенности высказываний именно в форме
утверждений, подтверждается современными социально-психологическими
исследованиями.
Наиболее
эффективно
убеждают
решительные,
безапелляционные, краткие, позитивные (без сомнений), пове-лительные,
энергичные - одним словом, впечатляющие утверждения.
Повторение
Нужно сказать, что Лебон первым обнаружил огромную роль такого приема в
формировании убеждений, как повторение, и раскрыл психологический
механизм его воздействия на людей. Прежде всего на примере рекламы. “После
того, как мы сто, тысячу раз прочли, что лучший шоколад — это шоколад Х,
нам начинает казаться, что мы слышали это с разных сторон, и мы в конце
концов убеждаемся в этом. Прочтя тысячи раз, что мука Y спасла таких-то и
таких-то знаменитых людей от самой упорной болезни, мы начинаем
испытывать желание прибегнуть к этому средству, лишь только заболеваем
120
аналогичной болезнью. Читая постоянно в одной и той же газете, что А —
совершенный негодяй, а Б — честнейший человек, мы в конце концов становимся сами убежденными в этом, конечно, если только не читаем при этом еще
какую-нибудь другую газету, высказывающую совер-шенно противоположное
мнение. Только утверждение и повторение в состоянии состязаться друг с
другом, т. к. обладают в этом случае одинаковой силой” (Лебон Г., 1995 а, с.
240-241).
Как видим, повторение превращает утверждения в навязчивые идеи. Оно
предохраняет человека от сомнения и других точек зрения, от других взглядов
и утверждений. Оно заставляет принять утверждение без рассуждения. Лебон
пишет, что благодаря повторению утверж-дение проникает в бессознательное,
где берут начало мотивы поступков и действий. Таким образом, масса готова
быстро действовать, услышав клишированные утверждения, внедренные
повторениями в ее бессознательное, поскольку на них у нее выработался
условный рефлекс, а потому и не возникает никаких сомнений.
Кроме того, повторение приводит к тому, что утверждаемые мнения начинают
жить самостоятельной жизнью, утрачивают авторство и обретают статус
общеизвестной, само собой разумеющейся истины, то есть элемента
коллективных верований, а следовательно, и автоматических реакций.
Повторение выполняет и еще одну функцию: оно придает видимость
связанности, совместимости каких-либо высказываний, лозунгов, понятий.
Через повторение можно добиться того, что связанными воедино оказываются
вещи совершенно несовместимые между собой. Например, коммунизм и
патриотизм.
И, наконец, благодаря многократному повторению каких-либо высказываний, у
людей появляется ощущение упорядоченности, пред-сказуемости понятности
мира. Повторение дает человеку чувство надежности, постоянства и
уверенности.
Процесс
внушения
завершается
и
закрепляется
заражением
и
распространением. Причем чем сильнее чувства, вызванные внушени-ем, тем
быстрее происходит заражение.
В итоге можно сказать, что с точки зрения психологии масс, формирование
убеждений состоит не в том, чтобы доказать что-либо, а в том, чтобы заставить
действовать в соответствии со своими замыс-лами и намерениями.
Средства влияния: массовые коммуникации
Говоря о средствах и приемах внушения, нельзя не вспомнить о Габриэле
Тарде, который первым обратил внимание на ту исключительно важную роль,
121
которую играет пресса и в целом средства массовой информации (СМИ),
воздействуя на умы и поведение людей. В дальнейшем разработки Тарда
послужили основой для создания теории массовых коммуникаций.
Тарду принадлежит идея о том, что развитие средств коммуникации от
изобретения книгопечатания до газет, телеграфа и т.д. осуществ-ляется как
развитие все более усовершенствованных средств массового внушения. Одним
из следствий этого процесса стало появление в новейшей истории нового, не
существовавшего раньше феномена — общественного мнения. Тард полагает
(как это ни удивительно для современного человека), что в средневековой
Европе не было единого мнения, поскольку в малых сообществах, не
объединенных средствами массовой коммуникации, существовали лишь
единичные или фрагментарные мнения и суждения, каждое из которых было
по-настоящему выстраданным и взвешенным. Позднее, когда появляются
книги, а далее газеты и журналы, возникает возможность тиражирования идей,
мнений и суждений, благодаря чему существовавшие ранее в виде фрагментов
мнения объединяются.
Тард полагает, что общественным становится мнение, высказанное каким-то
индивидом, а затем тысячекратно растиражированное, до-полненное,
исправленное в суждениях других людей. Оно как бы обка-тывается и правится
до тех пор, пока не обретает вид устоявшегося, общепринятого взгляда.
Тард пишет о двух этапах в развитии коммуникации. Первый завершается
созданием письменности, книг и театра. Второй — появлением прессы и в
целом СМИ. Причем каждый вид средств коммуникации формирует свой тип
массы. Так, устная коммуникация, осуществляемая посредством разговора,
порождает толпы. Письменная, печатная, по мнению Тарда, формирует
публику. Более того, коммуникация определяет тип лидера. И если у толпы —
это вожди или “вожаки”, как называет их Лебон, то у публики появляется
новый тип вождя — политик-публицист.
Когда появляется пресса, то она по силе и массовости своего воз-действия
превосходит все, что существовало до нее. Если устным выступлением можно
воздействовать на сотни, самое большее, на тысячи людей, вводя их в
гипнотический транс, то с помощью печатного слова это можно проделывать
уже с десятками миллионов людей.
Тард пишет: “... через все это многообразие просматривается что-то вроде
общего закона: это все увеличивающийся разрыв между числом вождей и
числом ведомых: 20 ораторов или вождей gentes (родов - лат.) в античные
времена управляли городом в 2000 граждан, между прочим, соотношение 1 к
100. А в наше время 20 журналистов, проданных или купленных, управляют
122
иной раз 40 миллионами человек; соотношение 1 к 200 000” (Цит. по
Московичи С., 1996, с. 251).
Журналисты, таким образом, по мнению Тарда, это тоже вожди-гипнотизеры. С
помощью СМИ они омассовляют людей, делают каждого членом невидимой,
распыленной массы. Пресса тиражирует образцы убеждений, верований, моды,
навязывает мнения, внушает мысли. Она тиражирует и навязывает поведение, и
даже образ жизни. Мысли, слова, поступки людей, благодаря СМИ, становятся
всеобщими, массовыми.
Самое драматическое подтверждение этому выводу психологии масс мы
находим в современной истории, в случаях так называемого “феномена
Вертера”. Речь о том, как широкое освещение в СМИ случаев суицида
порождает волну подражательных самоубийств. Понятие “феномен Вертера”
ввел в социальную психологию американский исследователь Дэвид Филипс,
взявший название из книги Иоганна фон Гете “Страдания молодого Вертера”.
Книга эта, где главный герой Вертер совершает самоубийство, имела громадное
воздействие на читателей. Настолько громадное, что вызвала волну
самоубийств по всей Европе.
Д. Филипс, изучая статистику самоубийств в США с 1947 по 1968 годы,
обнаружил, что после публикаций на страницах газет рассказа о самоубийстве в
течение последующих двух месяцев самоубийств совершалось на 58 случаев
больше, чем обычно. Р. Чалдини в этой связи отмечает, что каждое сообщение
о самоубийстве убивало 58 человек, которые могли бы продолжать жить
(Чалдини Р., 1999).
Филипс установил также, что тенденция роста самоубийств, главным образом,
наблюдалась в том регионе, где исходный случай само-убийства широко
освещался в прессе. Причем проявлялась такая закономерность: чем шире была
огласка самоубийства, тем больше было число последующих подражательных
самоубийств. Следует подчеркнуть именно подражательный характер
самоубийств, поскольку самоубийства, следовавшие за публикацией, в
основном совершали люди, которые были хоть в чем-то схожи с самоубийцей,
о котором сообщалось в СМИ, — по возрасту, полу, социальной группе и т. д.
Таким образом, на основании открытого им “феномена Вертера”, Филипс
выявил печальную тенденцию: после публикации информации о самоубийстве
определенные люди, похожие на самоубийцу, убивают самих себя лишь на том
основании, что начинают считать идею самоубийства вполне “законной”,
“нормальной” — ведь так поступают другие, такие же как и он. Здесь мы
лишний раз видим подтверждение действия как закона подражания Г. Тарда,
так и его же совместного с Лебоном вывода относительно громадного
пагубного влияния СМИ.
123
Тот же самый эффект исключительно мощного влияния СМИ на рост
агрессивности, насилия, жестокости, преступности в обществе Д. Филипс
обнаружил в другом кроупномасштабном исследовании (но об этом более
подробно речь пойдет в разделе “Социальная агрессия”).
В итоге деятельности именно средств массовой коммуникации возникли,
говоря современным языком, массовая культура и массовое общество. Тарда,
следовательно, можно также считать и родоначальником теории массовой
культуры.
Если в малых сообществах прошлого, полагает Тард, голоса и мнения
взвешивались, то в массовом обществе голоса подсчитываются. Пресса, таким
образом, привела к власти количества, к власти массы, к ослаблению влияния
интеллекта.
В механизмах воздействия на толпу и на публику имеются существенные
различия. В толпе, собранной в одном месте, осуществляется физическое
внушение. Здесь основную роль играет физическая близость людей: контакт
глаз, тел, звуки голоса, дыхание, запахи, возбуждение, передаваемое по всем,
как вербальным, так и невербальным, каналам коммуникации. Словом, в толпе
происходит физическое, в буквальном смысле, заражение.
СМИ используют чисто психологические, менталистские средства воздействия,
создавая общие чувства, мысли и мнения на расстоянии. И хотя сенсорное
заражение в толпе идет интенсивнее, чем ментальное у публики, общественное
мнение публики может оказаться подчас устойчивее, чем настроение толпы.
Хотя, с другой стороны, Тард особенно подчеркивает, что мнения публики
тоже достаточно подвижны и изменчивы. На основании этого он первым
высказал мысль о необходимости и возможности исследования и зондажа
общественного мнения.
Одним из факторов, способствующих внушаемости публики, является то, что
читателя (и, добавим, слушателя и зрителя) воодушевляет и завораживает сам
факт того, что одновременно вместе с ним читают, слушают или смотрят сотни
тысяч или миллионы других людей, хотя он не видит и не ощущает
присутствия тех, кто вместе с ним подвергается воздействию СМИ.
Кроме того, в массовом обществе индивида привлекает возможность
придерживаться такого же “как у всех” мнения, т. е. не иметь своего
собственного. Достаточно вспомнить, как мы в спорах наиболее весомым
считаем аргумент, что высказываемся не от себя лично, сообщаем не свое
мнение, а заявляем “от имени”. Если есть поддержка мнению от окружающих,
то человек начинает верить в свою абсолют-ную правоту — ведь так считают
все. Этого достаточно, чтобы чувствовать полную уверенность и считать себя
124
носителем истины в последней инстанции. Еще раз напомним слова Г. Лебона:
в массе побеждает не истина, а большинство.
Важно отметить, что СМИ формируют у потребителей своей продукции
(публики — по Тарду) привычку или зависимость, подобную наркотической.
Начало этому процессу положила пресса. Позднее, с появлением радио и
телевидения (а сегодня с полным основанием можно говорить и об Интернете),
процесс формирования зависимости публики от СМИ пошел более интенсивно
и стал более эффективным. Современные СМИ также формируют свои массы,
но массы особого рода. Члены этих масс разобщены, они не образуют
физических толп, их связь чисто психологическая. Поэтому такие массы можно
назвать психологическими массами.
Человек массового общества утратил способность и потребность вырабатывать
свое мнение, формировать собственные установки. Он ждет, когда за него и для
него это сделают другие. Затем готовые мнения, мысли, стандарты и даже
клишированные эмоции, желания и потребности приобретаются им
посредством СМИ точно так же, как приобретаются другие потребительские
товары. Причем индивид воспринимает и использует их как свои собственные
мысли, мнения, установки, чувства и потребности.
Тем самым, СМИ становятся властителями “умов”, источником мнений,
которые выражаются затем как массовое мнение. Поэтому, считает Тард,
сначала власть владеет СМИ, но потом СМИ начинают владеть властью. В
массовом обществе, таким образом, СМИ начинают постепенно занимать место
традиционных вождей. Вот как характеризует эту ситуацию Г. Лебон: “Газеты
руководят общественным мнением в Соединенных Штатах, но сами состоят
под управлением нескольких финансистов, направляющих журналистику из
своих контор. Могущество их гибельнее могущества самых злейших тиранов,
потому что, во-первых, оно безымянно, и, во-вторых, потому что они
руководствуются только личными интересами, чуждыми интересам страны”
(Лебон Г., 1995, с. 115). В качестве примера подобного влияния прессы Лебон
указывает на то, что газеты, сформировав нужное им общественное мнение,
вынудили правительство США начать в конце XIX века войну с Испанией.
В этой связи Г. Тард высказывает интересное мнение, что вопреки широко
распространенному убеждению, будто бы развитие СМИ приводит к усилению
демократических тенденций в обществе, происходит обратный процесс. А
именно: возрастает влияние и власть самих СМИ. И, как следствие, идет
нарастание тоталитаризма, происходит поляризация влияния.
Дело в том, что СМИ не дают публике возможности для установления
диалогических отношений. Они осуществляют однонаправлен-ное воздействие
на читателя, слушателя, зрителя. И, следовательно, те, кто владеет средствами
125
коммуникации или кто в них работает, те и диктуют свои мысли, установки,
мнения всем потребителям информации, которые лишены возможности
высказывать свои мнения, воз-ражать или спорить. Они обречены на пассивное
восприятие чужих мыслей и мнений. Тард замечает по этому поводу, что
публика лишь иногда влияет на журналиста, в то время как сам он влияет на
нее постоянно. В результате усиливается не демократия, а тирания СМИ.
К тому же журналисты навязывают публике далеко не лучшие образцы мыслей,
мнений и морали. С помощью СМИ они разрушают традиции, портят нравы,
ломают само разумное устройство общества. Благодаря их деятельности
культивируются низменные страсти: зависть, жадность, порочность,
тиражируются продажность, пошлость, поверх-ностность, суррогаты.
Кроме того, развитие СМИ и их монополизация ведет к масштабности
подражания и конформизму. В соответствии с законом подражания, вождьлидер копируется теперь уже в десятках и сотнях миллионов образцов.
Возникает монополия авторитета, который концентрируется в узком круге лиц,
а в конце концов — в лице одного, главного вождя.
Еще в конце XIX века Тард предсказал, что благодаря развитию СМИ в
будущем произойдет невиданная по масштабам персонификация авторитета и
власти, вследствие чего появятся такие чудовищные тиранические вожди, в
сравнении с которыми поблекнут самые грандиозные деспоты прошлого —
Цезарь, Наполеон и т. д. Как известно, в XX веке это пророчество Г. Тарда
неоднократно нашло свое трагическое подтверждение.
Господство СМИ приводит к тому, что неимоверно увеличивается власть
вождей, когда авторитет концентрируется на одном полюсе, а преклонение —
на другом. Разумеется, подобное развитие событий не носит фатального
характера.
Противоядием
от
тоталитарных
тенденций
является
демонополизация и конкуренция СМИ. Монополия же на информацию всегда
приводит к таким результатам, которые предсказал Тард и которые
человечество пережило в ХХ веке.
Выше мы уже говорили, что Тард, анализируя развитие СМИ, утверждает, что
появляются вожди нового типа — публицисты. С. Московичи пишет по этому
поводу, что это такой тип политика, которому требуется лишь телегеничность и
представительный голос. Все остальное: речь, “упаковку” или имидж и т. д. сделают для него купленные журналисты-лакеи и другая обслуга (Московичи
С., 1996).
К проблеме массового поведения и информационного воздействия мы вновь
обратимся в разделах “Социальное влияние” и “Социальная установка”.
126
Глава 4
От психологии масс к социальной психологии
Именно такое название лучше всего отражает суть той эволюции, которую
претерпели социально-психологические знания и которая, в конечном итоге,
привела к возникновению социальной психологии как самостоятельной
психологической дисциплины.
Первая модель социальной психологии
Психология масс явилась первой попыткой научного, т. е. систематического,
последовательного изучения и описания психологии как общества в целом, так
и составляющих его социальных групп. Вот почему известные американские
социальные психологи М. Шериф и К. Шериф в 50-е годы прошлого столетия с
полным основанием утверждали, что психология масс и, в частности, работы
Габриэля Тарда и Густава Лебона заложили фундамент современной
социальной психологии (Московичи С., 1996).
Практически все идеи, сформулированные в рамках психологии масс, в
дальнейшем вошли в теоретический и практический арсенал психологии ХХ
столетия. Нам еще не раз представится возможность убедиться в
справедливости данного утверждения. Пока же отметим лишь, что такие
фундаментальные психологические теории, как теория коллективного
бессознательного аналитической психологии Карла Юнга, теория социального
психоанализа Зигмунда Фрейда, теория социального научения Альберта
Бандуры появились во многом благодаря идейному влиянию психологии масс.
Вновь сошлемся на мнение американских социальных психологов, на этот раз
С. Милграма и Д. Точа. Они оба указывают на изобилие гипотез, выдвинутых
психологией масс и, прежде всего, Густавом Лебоном (Московичи С., 1996). К
сказанному добавим, что идеи психологии масс повлияли на дальнейшее
развитие не только психологии как таковой, но и социологии, политологии,
истории, культурологии, социальной антропологии, этнографии и так далее.
Но, разумеется, самое значительное влияние, как уже говорилось, психология
масс оказала на социальную психологию. Достаточно сказать, что уже первые
учебные пособия по социальной психологии — Уильяма МакДуголла и
Эдварда Росса, с которых, собственно, и начинается история социальной
психологии, несут на себе отчетливый отпечаток идейного влияния психологии
масс.
В дальнейшем, практически в каждом разделе данной книги, мы постараемся
показать, как те или иные гипотезы и идеи психологии масс либо в чистом виде
127
вошли в тематику современной социальной психологии, либо были
ассимилированы
и
трансформированы
с
позиций
определенного
теоретического направления в приложении к конкретной социальнопсихологической проблеме (как, например, закон подражания, открытый Г.
Тардом, интерпретировался с необихевиористских позиций Альбертом
Бандурой в связи с проблемой соци-ального научения).
Таким образом, у нас имелись все основания, чтобы более или менее подробно
и развернуто охарактеризовать психологию масс — этот первоначальный
вариант социальной психологии.
История социальной психологии
Официальной датой рождения социальной психологии, нового раздела в сфере
психологических исследований, считается 1908 год. Именно в этом году вышли
в свет и привлекли внимание две работы, в названиях которых фигурировало
понятие “социальная психология”. Первая — “Введение в социальную
психологию” психолога Уильяма МакДуголла — была опубликована в
Лондоне, вторая — “Социальная психология” социолога Эдварда Росса
появилась в Нью-Йорке. Правда, само понятие “социальная психология” к тому
времени уже не являлось совершенно новым. За десять лет до указанной даты, в
1898 году Габриэль Тард опубликовал “Очерки по социальной психологии”, в
которых изложил подробное описание феномена инициации и сформулировал
основные принципы теории социального научения. (Более обстоятельный
разговор об этих теориях пойдет ниже.)
В том же 1898 году, когда вышла в свет работа Г. Тарда, в США Норман
Триплетт в “Американском психологическом журнале” опубликовал результаты своего эксперимента, который показал, что простое присутствие других
людей влияет на деятельность индивида. Трип-летт, студент-выпускник
университета Индианы, заинтересовался тем, что спортивные результаты,
полученные велосипедистами во время соревнований, выше результатов,
достигнутых теми же спортсменами, когда они поодиночке просто ехали “на
время”. Основываясь на этих наблюдениях, Триплетт выдвинул гипотезу
динамогенезиса, согласно которой присутствие других людей приводит к
определенным изменениям в деятельности индивида. Проверяя свою гипотезу,
Триплетт просил детей, чтобы они, соревнуясь на скорость, сматывали рыболовные катушки, и сравнивал результаты, достигнутые детьми, как в том
случае, когда они действовали поодиночке, так и в том, когда они делали это
вместе с другими детьми. По сути, это была первая экспе-риментальная
попытка выяснить, как изменяется поведение индивида в присутствии других
128
людей, причем не обязательно членов группы. Триплетт отмечал, что
большинство детей сматывали катушки быстрее, если при этом присутствовали
другие дети — или в качестве наблюдателей, или в качестве соперников.
Позже, развивая и продолжая этот эксперимент, многие ученые провели
большое количество схожих исследований.
В 1908 году, как уже говорилось, вышли книги У. МакДуголла и Э. Росса.
Основная идея, содержащаяся в работах этих авторов, заклю-чалась в том, что
поведение людей, их мышление, планирование жизни, общение, взаимодействия и т. д. — все это происходит в рамках социальной психологии.
Однако четкого определения, что такое социаль-ная психология, какова область
ее проявлений ни МакДуголлом, ни Россом сделано не было.
Отсутствие критериев в определении предмета социальной психоло-гии
привело к тому, что представления о социальной психологии у Росса и
МакДуголла оказались различными. Отчасти это объясняется еще и тем, что
авторы отражали взгляды различных научных направ-лений и традиций. Росс,
будучи социологом, придерживался концепции коллективного группового
разума, заимствованной им из арсенала идей французской социологической
школы. И прежде всего идеи коллективного сознания Эмиля Дюркгейма и
коллективных представлений Люсьена Леви-Брюля. Кроме того, поскольку в
его книге рассматриваются такие темы, как дух толпы, поведение массы,
общественное мнение, социальные конфликты и т. д., то можно с полной
определенностью говорить о влиянии на Э. Росса идей теоретиков психологии
масс — Густава Лебона и Габриэля Тарда.
МакДуголл шел не от социологической, а от психологической традиции и, как
уже упоминалось, был автором теории инстинктов социального поведения.
Поэтому основной его интерес сосредоточен на таких явлениях, как инстинкты,
мотивации деятельности, чувства. Основной движущей силой социального
поведения, по мнению МакДуголла, являются инстинкты. (Кстати, именно
благодаря У. МакДу-голлу понятие инстинкт входит в научный оборот.)
МакДуголл дает описание инстинкта, выделяя в нем три части: афферентную
(воспринимающую, подводящую), центральную и эфферентную (отводящую,
двигательную). Первая, афферентная, часть дает нам возможность
воспринимать, ощущать, чувствовать предметы. Вторая, центральная,
формирует у нас определенные переживания воспринятого в ощущении.
Третья, эфферентная, реализует нашу ответную реакцию. Позднее МакДуголл в
качестве движущих сил со-циального поведения определил склонности,
интенции, стремления.
Влияние концепций, как Росса, так и МакДуголла, оказалось огра-ниченным по
той простой причине, что их базовые идеи — коллектив-ного разума и ин129
стинктов поведения — невозможно было применять в рамках методов экспериментальной психологии, ставшей к тому времени наиболее авторитетным и
признанным научным направлением.
Собственная сфера исследований социальной психологии становится более
отчетливой в первые десятилетия ХХ века, по мере того, как все большее число
ученых проявляет интерес к новой психологической дисциплине, влияние
которой растет. Понятие “социальная психология” все чаще начинает использоваться в названиях профессиональных журналов и изданий. В этот период на
развитие социальной психологии наибольшее влияние оказали психология
масс, психоаналитическая теория и бихевиоризм.
Психоаналитическая теория, созданная Зигмундом Фрейдом на основе его
клинической терапевтической практики, особое внимание уделяет внутриличностным психическим процессам, которые обуслов-лены преимущественно
конфликтом между индивидом и обществом. В концепции Фрейда впервые
была изложена оригинальная теория социализации, включающая описание психических механизмов этого процесса — идентификации и интериоризации.
Сегодня как сама фрейдовская теория социализации, т. е. процесса овладения
навыками общественного поведения, так и введенные им новые понятия —
идентификация, интериоризация, Сверх-Я (Идеал-Я) — являются общепринятыми и общеупотребимыми. Таким образом, психоаналитические идеи
внесли исключительно важный вклад в развитие и становление теоретического
арсенала современной социальной психологии. Концепции внутрипсихического
развития, формирования социальной психологии личности и социальных
конфликтов актуальны и по сей день, и оказывают сильное влияние на наши
представления о человеческой природе и человеческом поведении.
Психоаналитическая теория возникла и развивалась в Европе. И лишь
утвердившись там, она быстро завоевала популярность и авторитет в США.
А вот бихевиоризм, теоретическое направление, созданное Джоном Уотсоном,
содержащее практически противоположные психоанализу идеи — это чисто
американское явление, возникшее на американской почве. Уотсон, его
последователи и сторонники признавали значение только экспериментальных
методов исследования, а главными факторами, определяющими поведение,
считали стимулы внешней среды. Программным можно считать следующее заявление Уотсона: “Дайте мне дюжину здоровых, нормально развитых
младенцев и мой собствен -ный мир, в котором я буду их растить, и я
гарантирую, что, выбрав наугад ребенка, могу сделать его специалистом
любого профиля — врачом, адвокатом, художником, торговцем, даже нищим
или вором-карманником — вне зависимости от его склонностей и
способностей, рода занятий и расовой принадлежности его предков” (Цит. по
130
Шульц Д. и Шульц С., 1998, с. 299). Уотсон полагал, что главное для
воспитательного и обучающего процесса — внешние обстоятельства,
окружающие условия, в которых находится ребенок. Основоположник
бихевиоризма полагал, что любые теоретические представления о внутренних
психических процессах нельзя считать научными, посколь-ку их невозможно
экспериментально подтвердить. Поэтому только наблюдаемые, экспериментально проверяемые поведенческие акты должны составлять сферу научной
психологии. Сосредоточив внимание исключительно на исследовании поведения, Уотсон пытался, таким образом, по сути, исключить из сферы
психологических изысканий изучение самой психики. Все многообразие
психических проявлений бихевиоризм сводил к одной простой формуле:
П = С — Р,
где П — поведение, С — стимул, Р — реакция.
Конфликт интерпретаций
Взгляд на природу человека и
сущность человеческого поведения
Бихевиоризм взял на вооружение провозглашенный Декартом принцип: Animal
non agit, agtur (животное - объект, а не субъект действия). Т. е. все действия
животного, живого организма, в том числе и человека, являются лишь
реакцией, рефлекторной деятельностью в ответ на внешнее раздражение.
МакДуголл противопоставил декартову принципу другой подход: The healthy
animal is up and doing (здоровое животное активно и действует). Источник этой
самостоятельной активности У. МакДуголл видел в витальности, жизненной
силе, которая спонтанно проявляется в деятельности животного и человека.
Она
реализуется
через
инстинкты,
которые
МакДуголл
считал
психофизической предрасположенностью, природными каналами для разрядки
нервной энергии — склонности, стремления, интенции.
Хотя и в современной психологии признается требование учи-тывать, в первую
очередь, наблюдаемые и проверяемые феномены, но, тем не менее, нынешние
исследователи заняты изучением не только внешних факторов, а и протеканием
глубинных, внутренних пси-хических процессов.
Здесь необходимо отметить, что дальнейшее развитие социальной психологии в
ХХ веке происходило преимущественно в США. Так, в 1918-1920 годах в США
выходит пятитомное исследование У. И. Томаса и Ф. Знанецкого “Польские
крестьяне в Европе и Америке”. Благодаря этому исследованию такая тема, как
“социальные установки”, становится одной из центральных в социальной психологии, а само это понятие входит в научный арсенал социальных психологов.
131
В 1921 году американский “Журнал абнормальной психологии” переименован
в “Журнал абнормальной и социальной психологии”.
В 1924 году в США выходит “Социальная психология” Флойда Оллпорта,
оказавшая большое влияние на последующее развитие этой дисциплины. Книга
Оллпорта, в отличие от вышедших ранее работ Росса и МакДуголла, включала
в себя как экспериментальную, так и теоретическую часть. Благодаря этой
работе очертания современной социальной психологии становятся более
отчетливыми. Кроме того, Ф. Оллпорт вводит в социальную психологию такую
жизненно важную и актуальную тему, как социальное влияние.
В вышедшей в 1934 году книге Джорджа Герберта Мида “Разум, личность и
общество” говорилось об исключительной важности влияния социального
окружения на формирование человеком представ-лений о собственной
личности. И в целом проблема взаимодействия взаимоотношений индивида и
общества была главной для данной работы Дж. Г. Мида.
Вместе с тем еще и в 30-е годы оставалась некоторая неопределен-ность в
вопросе о границах предмета социальной психологии. Об этом свидетельствует
тот факт, что в вышедшем в 1935 году “Руководстве по социальной психологии” Карла Марчисона освещались такие темы, как жизнь и поведение “социальных" насекомых и домашних живот-ных. Ныне эти темы, разумеется, вышли
из сферы исследований соци-альной психологии и включены в исследовательскую проблематику зоопсихологии и этологии.
В 1936 году область социально-психологических исследований расширилась за
счет включения в нее проблем социальной конформности, объяснение которой
давалось в книге Музафера Шерифа “Психология социальных норм”,
опубликованной в указанном году.
После того, как Курт Левин с коллегами и студентами в лабораторных условиях
смоделировали
авторитарный,
демократический
и
промежуточный
(нейтральный) тип руководства, а затем сравнили результаты деятельности лидеров названных типов, стала очевидной зна-чимость экспериментальных методов исследования общественной жизни. Отчет об этом исследовании был опубликован Куртом Левином и его студентами Рональдом Липиттом и Ральфом
Уайтом в 1939 году. Тем самым было положено начало исследованию социальных проблем в лабораторных условиях. В 30-е же годы К. Левин вносит значительный вклад в теоретическое развитие социальной психологии, разработав
теорию “поля”, в которой им была выведена формула социального поведения.
Данная модель поведения учитывала как внешние, так и внутренние факторы и
выглядела следующим образом:
П = ф (ЛО),
132
где П — поведение; Л — личность, включающая в себя такие аспекты, как
наследственность, способности, особенности характера; О - окружающая
среда. Сочетание внутренних, личностных и внешних факторов образуют
переменную функцию — ф.
Чтобы проиллюстрировать эту формулу, возьмем простой пример: один и тот
же человек ведет себя различным образом в разных местах — дома, на работе, в
магазине, на концерте и т. д. И это — несмотря на то, что осуществляется
поведение одного и того же человека. А различия в поведении объясняются
различием окружающих условий. И в то же время различные люди в одной и
той же ситуации или в одной и той же обстановке могут вести себя по-разному.
Объяснение этому — в различии личностных, внутренних качеств индивидов.
Хотя сегодня открытие Курта Левина выглядит тривиальным, для того времени
оно явилось поворотным пунктом в развитии социально-психологической
теории и исследований. Вместе с тем, оно и поныне во многом сохраняет свое
значение и актуальность. Кроме того, К. Левин особенно подчеркивал
практическую значимость социально-психологических исследований. Все это в
полной мере нашло подтверждение во время второй мировой войны в США,
где, скажем, военные власти обращались к психологам за помощью в создании
эффективных агитационно-пропагандистских материалов, фильмов, радиопередач, печатной продукции. Американское правительство во время войны также
постоянно обращалось к психологам с просьбами об организации действенного
влияния на население.
В том же 1939 году, когда К. Левин опубликовал отчет о лабораторных
исследованиях лидерства, Джон Доллард и его исследовательская группа вводят в
научный оборот теорию “фрустрация — агрессия”.
В 1941 году Нил Миллер и Джон Доллард в работе “Подражание и социальное
научение” изложили теорию, распространяющую принципы бихевиоризма на
социальное поведение.
В 1945 году К. Левин создает Центр по исследованию групповых динамик.
Окончание второй мировой войны ознаменовалось активизацией теоретических
и исследовательских работ в области социальной психологии. Продолжилась
разработка таких проблем, как изменение социальных установок (Карл
Ховланд), конформизм, агрессия, общест-венные взаимодействия, формирование и социализация личности. Все это привело к открытию новых, сложных
паттернов поведения. Возникло множество новых проблем, связанных с поведением челове-ка: сущность любви, коммуникационные процессы,
протекающие как на межличностном, так и на общественном уровнях,
проблема восприя-тия и понимания человека человеком. Интерес к социальным
проблемам вызвал проведение новых исследований по таким вопросам, как
133
влияние средств массовой информации (СМИ), скученность, другие стрессовые
ситуации, просоциальное поведение в экстремальных условиях. Прямым
следствием возросшего интереса к социально-психоло-гическим проблемам
явился выход в свет в 1954 году первого современ-ного “Руководства по
социальной психологии”, составленного Гарднером Линдзи.
В 1957 году Лион Фестингер издает свою работу “Теория когнитивного
диссонанса”, в которой подчеркивается значимость и важность соответствия
между установками и между установками и поведением индивидов.
В следующем, 1958, году Фриц Хайдер заложил основания для теории
каузальной атрибуции, опубликовав “Психологию межличностных отношений”.
В 1959 году Джон Тибо и Харольд Келли издали “Социальную психологию
групп”, дав тем самым толчок к развитию теорий социаль-ного обмена.
В 1965 году американский “Журнал абнормальной и социальной психологии”
разделяется на два издания — “Журнал абнормальной психологии” и “Журнал
социальной психологии”.
И, наконец, в 1985 году выходит уже третье издание “Руководства по социальной психологии”, опубликованное Гарднером Линдзи и Элиотом Аронсоном.
На сегодняшний день в США издано несколько десятков учебников и пособий
по социальной психологии. Почти каждый университет США, где имеются
психологические факультеты и есть отделения социальной психологии, так или
иначе, стремится к изданию собственных учебных пособий и другой
методической и учебной литературы по социальной психологии.
Российские студенты и преподаватели получили возможность озна-комиться с
современным уровнем развития и состояния дел в социальной психологии
благодаря учебнику Дэвида Майерса “Социальная психология”, который был
опубликован у нас в 1997 году. Это пока что единственное, вышедшее у нас
учебное пособие по современной социальной психологии, если не считать
книги Т. Шибутани, которая издавалась в СССР в 1969 году и переиздана в
настоящее время.
Данный беглый очерк истории социальной психологии может породить
законный вопрос: а как же отечественная наука? Какой вклад внесли советские,
а теперь уже и российские ученые и наука в целом в развитие и становление
социальной психологии?
С сожалением приходится признать, что вклад этот минимальный. И основная
причина в том, что вплоть до конца 60-х годов социальная психология в СССР
считалась “буржуазной”, вредной наукой и, следовательно, была наукой
запрещенной, разделив тем самым судьбу социологии, политологии, генетики,
134
кибернетики и так далее. Но и после того, как с социальной психологии было
снято клеймо идеологически вредной науки, а в 1966 году даже начато преподавание курса марксистско-ленинской социальной психологии на
психологическом факультете Ленинградского государственного университета,
отношение к ней продолжало оставаться подозрительным, как, впрочем, и к
психологии в целом. Поэтому адаптация социальной психологии в советской
психологической науке проходила тяжело и непросто. Получив саму
возможность употреблять понятие “социальная психо-логия” и излагать
проблематику этой дисциплины, не боясь быть уличенными в идеологических
диверсиях и измене, советские авторы вынуждены были, тем не менее,
ограничиться двумя видами деятельности в социальной психологии —
критикой “буржуазной социальной психологии” и попытками “наполнить”
заимствованные на Западе социально-психологические теории и методы
“марксистско-ленинским” содержанием, т. е. попытками внедрить в
социальную психологию марксистские (в советском идеологическом варианте)
схемы. Разумеется, ни к чему продуктивному подобная деятельность привести
не могла. Таким образом, со времени “разрешения” у нас социальной
психологии и до сегодняшнего дня, т. е. за последние 30 лет, в СССР, а затем и
в России, происходило не развитие социальной психологии, а скорее шла не
очень интенсивная, робкая попу-ляризация этой дисциплины. Да и то не в
полном объеме, а лишь в той части, где ее хоть в какой-то мере можно было
увязать с идеологическими штампами.
Думается, что такое положение дел уходит в прошлое. Сегодня мы не
ограждены идеологическим “железным занавесом”. И преподава-тели, и
студенты имеют самые широкие возможности для ознакомления с любыми
зарубежными научными, периодическими, профессиональ-ными социальнопсихологическими изданиями на языке оригинала. Кроме того, сейчас у нас
появилось много переводной литературы по социально-психологическим
проблемам. Достаточно сказать, что теперь российский читатель может
работать с книгами таких классиков в области социальной психологии, как
Лион Фестингер, Альберт Банду-ра, Гарднер Линдзи, Элиот Аронсон, Филип
Зимбардо, Роберт Чалдини и многие другие. Все это может служить залогом
того, что и в российской социальной психологии в скором времени появятся
свои оригинальные теории и будут проведены такие социально-психологические исследования, которые не станут повторением западных исследований,
т. е. не будут страдать вторичностью.
Популярность и интерес к социальной психологии, отмечаемые в настоящее
время, также могут способствовать тому, что российская социальная
135
психология обретет собственное лицо и займет достойное место в мировой
психологической мысли.
Литература
1.
Беллоу С. Литературные заметки о Хрущеве // Иностранная
литература. 1999. № 6. С. 220.
2.
Гибш Э., Форверг М. Введение в марксистскую социальную
психологию / Пер. с нем. Т.А. Рябушкиной. М.: Прогресс, 1972. 295 с.
3.
Грин Г. Еретик от марксизма // Иностранная литература. 1999.
№ 6. С. 221.
4.
Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. М.: Наука,
1993. 432 с.
5.
Канетти Э. Масса и власть. М.: Ad marginem, 1997. 528 с.
6.
Карлейль Т. Теперь и прежде. М.: Республика, 1994. 415 с.
7.
Лебон Г. Психология народов и масс. СПб.: Макет, 1896/1995
а. 316 с.
8.
Лебон Г. Психология социализма. СПб.: Макет, 1908/1995 б.
544 с.
9.
Макиавелли Н. Государь: Сочинения. СПб.: Кристалл, 1998. С.
45-120.
10. Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии
масс / Пер. с фр. Т.П. Емельяновой. М.: Изд-во “Центр психологии и
психотерапии”, 1996. 478 с.
11. Райх В. Психология масс и фашизм / Пер. с англ. Ю.М. Донца.
СПб.: Университетская книга, 1997. 380 с.
12. Райх В. Сексуальная революция / Пер. с нем. В.А. БрунЦехового. СПб.: Университетская книга; М.: АСТ, 1997. 352 с.
13. Райх
В.
Функция
оргазма.
Основные
сексуальноэкономические проблемы биологической энергии / Пер. с нем. В.
Костенко. СПб.: Университетская книга; М.: АСТ, 1997. 305 с.
14. Тард Г. Законы подражания. СПб., 1892/1997.
15. Тард Г. Общественное мнение и толпа // Психология толп. М.:
Институт психологии РАН, Изд-во “КСП+”, 1998. 416 с.
16. Фрейд З. Психоаналитические этюды // Тотем и табу. М.:
Олимп; Изд-во “АСТ-ЛТД”, 1998. С. 400-446.
17. Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого Я // Тотем и
табу. М.: Олимп; Изд-во “АСТ-ЛТД”, 1998. С. 279-349.
18. Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1990. 270 с.
19. Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов. М.:
Политиздат, 1990. С. 143-221.
20. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.: Изд-во
“АСТ-ЛТД”, 1998. 672 с.
21. Чалдини Р. Психология влияния. СПб.: Питер Ком, 1999. 272 с.
136
22. Шульц Д., Шульц С. История современной психологии / Пер. с
англ. СПб.: Евразия, 1998. 528 с.
23. Эббингауз Г. Очерк психологии // Основные направления
психологии в классических трудах. Ассоциативная психология. М.: Изд-во
“АСТ-ЛТД”, 1998. 544 с.
Раздел II. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ЭМПИРИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Глава 1.
Социально-психологические теории
Теоретическое постижение мира
Теории имплицитные и научные
Теории в социальной психологии
Модель научного развития
Необихевиористская ориентация
Эволюция бихевиоризма
Необихевиоризм
СОР - теории
Теория социального научения
Теория социального обмена
Теория взаимозависимости
Интеракционистская ориентация
Ролевая теория
“Стэнфордская тюрьма”
Применение ролевых концепций
Когнитивистская ориентация
Теоретические истоки когнитивизма
Область исследований в когнитивной психологии
Глава 2.
Социально-психологические исследования
Идеи и гипотезы
Переменные в исследовании
Правила и требования
Выбор методов исследования
Основные параметры анализа
137
Этические проблемы исследования
Информированное согласие
Ложь во благо?
Дебрифинг
Глава 3.
Основные методы социально-психологического
исследования
Эксперимент
Квазиэксперимент
Полевое исследование (наблюдение)
Архивное исследование
Имитативное исследование (ролевая игра)
Обзорное исследование (исследование обследованием)
Раздел II
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ЭМПИРИЧЕСКИЕ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
ОСНОВАНИЯ
Тщеславие и любопытство — вот два бича нашей души. Последнее побуждает
нас всюду совать свой нос, первое запрещает оставлять что-либо неопределенным и нерешенным.
Мишель Монтень
Глава 1
Социально-психологические теории
Прежде всего, определимся с понятием – что же такое теория? Если говорить
совсем уж просто, то теория – это попытка дать какое-то объяснение чему бы
то ни было. Всякий процесс объяснения обяза-тельно предполагает обнаружение, выявление каких-либо причинно-следственных связей, а именно
это и есть основной признак теории. Установление причинных связей, в свою
очередь, есть процесс иссле-дования, изучения, познания чего-то, а буквальный
перевод греческого слова “теория” и означает “исследую”, “рассматриваю”.
138
Легко можно догадаться, что любую мыслительную, когнитивную деятельность, направленную на обнаружение причинных связей, мож-но считать
теоретической деятельностью, процессом создания теории. Следовательно, каждый человек, если он стремится что-то объяснить, то тем самым создает теорию, т. е. мыслит теоретически. Другое дело, насколько хорошо это у него
получается.
Теоретическое постижение мира
Сегодня в это трудно поверить, но люди лишь относительно недав-но испытали
потребность в специальном объяснении происходящего как в окружающем их
мире, так и в них самих. Иначе говоря, люди не всегда нуждались в теориях и
не всегда умели их создавать. До того, как возникла потребность в
теоретическом объяснении мира, сознание человека было мифическим, оно основывалось на коллективных представлениях. Французский философ и психолог Люсьен Леви-Брюль, который и предложил концепцию коллективных представ-лений, полагал, что благодаря коллективным представлениям мифическое
сознание человека имело готовые ответы на все вопросы еще до того, как они
могли в нем возникнуть (Леви-Брюль Л., 1994). Поэтому в мифическом
сознании вопросы и не появлялись. Человек, носитель мифического сознания,
“знает все”, и ему не требуется никаких специ-альных объяснений. Мир для
него и без того ясен и понятен.
Подобный способ восприятия реальности немецкий философ Эдмунд Гуссерль
назвал “мифо-религиозной установкой” (Гуссерль Э., 1986). Почему эта
установка изменилась? Почему человека перестали удовлетворять коллективные представления, где не нужны были тео-рии, где им просто не было
места? Почему человеку понадобилось выйти из ясного и понятного мифического мира и погрузиться в слож-ный и запутанный мир теоретического познания?
На все эти вопросы мы сегодня навряд ли найдем ответы. Поэтому просто
констатируем вслед за Э. Гуссерлем, что в YII–YI вв. до н. э. в Древней Греции
у человека почему-то возникла потребность объяснять мир и его прежняя
мифо-религиозная установка, не объясняющая мир, а принимающая его как
данность, сменилась новой – объясняющей, а значит, теоретической установкой.
Теоретическое объяснение мира довольно быстро получило широ-кое
распространение и стало одним из основных способов познания человеком всех
139
форм реальности. Благодаря теории возникли сначала философия, а затем и
наука. Теории стали их основными рабочими инструментами. Под влиянием
философии и науки каждый из нас стал в определенной мере теоретиком, поскольку все мы, так или иначе, стремимся объяснить прежде всего для самих
себя и происходящее в мире, и в нас самих.
Теории имплицитные и научные
Несмотря на то, что все мы иногда мыслим теоретически, т. е. создаем какие-то
личные теории, было бы явным преувеличением утверждать, что каждый
современный человек – ученый или философ. Наука и философия все-таки
специфические, профессиональные виды деятельности. Поэтому к философским и научным теориям предъявля-ются специальные, довольно строгие
требования.
Наши личные теории, как правило, плохо или совсем не согла-суются с
логикой. Они расплывчатые, неясные, нечеткие, чаще всего не поддаются никакой проверке. Более того, мы вообще не ставим перед собой в отношении собственных, личных теорий таких целей, как проверка. Они нам и без того нравятся и кажутся абсолютно истин-ными и надежными. Такие теории называют
имплицитными, посколь-ку то, что в них утверждается, кажется нам
совершенно очевидным, само собой разумеющимся. Эта категорическая
уверенность в абсо-лютной истинности наших теорий и объясняет их название
— имплицитные, т. е. безоговорочно правильные, не вызывающие сомнений.
Их еще можно назвать теориями обыденного рассудка. Поэтому наши личные
теории мало похожи на теории научные. Вместе с тем, несмотря на очевидные
слабости и недостатки, наши собственные теории дают нам возможность составлять определенное мнение о происходящем, не всегда верное, но все же
помогающее ориентироваться в мире. Поэтому они необходимы и даже полезны.
Как уже говорилось выше, в науке создание теорий должно соответствовать
определенным правилам. И прежде всего правилам логики. Другими словами,
теоретические утверждения должны быть логически увязаны между собой.
Кроме того, теория должна согласовываться с уже известными фактами. И,
наконец, теория должна быть верифицируемой, т. е. проверяемой.
Хотя мы и говорим о теориях, что они являются основными инструментами
философского и научного познания, необходимо помнить, что все теории по
самой своей природе абстрактные когнитивные конст-рукции. Они всегда содержат в себе такие аспекты, которые не могут быть абсолютно доказаны. По140
этому ни одна, даже самая совершенная научная, а уж тем более философская,
теория не может претендовать на роль истины в последней инстанции.
В науке теории имеют ряд общих задач. Одна из них – сбор, организация и
объяснение разнообразной информации. Что касается социально-психологических теорий, то они имеют дело с социальной информацией, связанной с
мыслями, чувствами, поведением людей. В мире социальных отношений происходит масса событий. Теории помогают нам подходящим образом организовать информацию об этих событиях в логически последовательные,
элементарные рацио-нальные конструкции. Таким образом, теории помогают
нам обнаружить логику происходящего, объединяя наши знания и
эмпирические данные.
Еще одной задачей научной теории является обнаружение пробелов в уже
существующих знаниях с тем, чтобы в дальнейшем, проведя соответствующие
исследования, дать более всестороннее представ-ление об интересующем нас
явлении. Следовательно, теория не только объединяет, интегрирует уже
имеющуюся информацию, но и помогает нам уяснить то, чего мы до сих пор
еще не знали. Допустим, вы столкнулись с каким-то непонятным явлением.
(Правда, со студентами такое случается редко. Как правило, для них и так все
ясно и понятно.) Но если это все-таки случилось и какое-то событие заставило
вас задуматься, то вы, скорее всего, попытаетесь дать ему объяснение, и может
быть и не одно, а несколько. Точно так же неясности в отдель-ных научных
теориях приводят к новым исследованиям. Но прежде, чем начать
исследование, необходимо выдвинуть какое-то объясняющее предположение.
Оно называется гипотезой. Гипотеза – это описание отношений, которые, как
предполагается, имеют место в реальности. Вслед за гипотезой должно
проводиться исследование, призванное подтвердить или опровергнуть
выдвинутую гипотезу. Следовательно, еще одной задачей теории является
предвидение событий и даже их последствий, которые, как мы предполагаем,
могут произойти. Причем даже таких последствий, для наступления которых
еще не сложились необходимые условия.
Исследование, которое проводится для проверки гипотез и вообще любых
теоретических построений, далеко не всегда подтверждает их. Эмпирическое
исследование может фактически показать, что теория должна быть пересмотрена или даже вообще отброшена как неверная. В истории науки достаточно много примеров, когда теории не подтверждались эмпирическими данными. Так, скажем, сегодня мало кто всерьёз воспримет утверждение о том, что
Солнце вращается вок-руг Земли или что мыши зарождаются из грязного белья.
Поэтому любую теорию лучше всего рассматривать как некую модель. Но и
даже в качестве модели любая теория довольно ограничена с точки зрения при141
менения ее в жизненных ситуациях. Однако без создания и использования
теорий задача научного познания становится практи-чески невыполнимой.
Выше были обозначены требования, предъявляемые к научным теориям, и
среди них: логичность, простота, ясность, связь с фактами реального мира,
возможность эмпирической проверки с помощью экспериментальных исследований. С точки зрения этих критериев, одни теории лучше, другие – хуже. Но
ни одна из них в полной мере не может отвечать всем предъявляемым критериям. Такое не под силу даже совокупности различных теорий.
Теории в социальной психологии
Если обратиться к социально-психологическим теориям, то ни одна, отдельно
взятая, теория не в состоянии объяснить все социальные явления. Более того,
все имеющиеся уже теории, и даже те, которые будут созданы позднее, не в
состоянии объяснить все многообразие социального мира. Но зато каждая из
них способна более или менее приемлемо объяснить какие-то отдельные, локальные аспекты, явле-ния, факты и закономерности. По всей вероятности,
какую-то всеобъ-емлющую, общую социальную и даже социальнопсихологическую теорию создать просто невозможно. Логика теоретической
работы заставляет ученого заострять внимание на одних вопросах и игнорировать другие. Некоторые теории акцентируют внимание на индивиде, другие –
на социальных ситуациях или структурах, третьи – на взаимоотношениях
индивида и окружающей среды. Одни подчеркивают значение внешних
условий и обстоятельств социального окружения человека, в то время как
другие утверждают решающее значение для поведения индивида инстинктов,
влечений и т. д., т. е. биологичес-ких факторов. Другими словами, нет
идеальных, совершенных, всеох-ватывающих социальных теорий. Другое дело,
что у ученого всегда имеется соблазн распространить свою теорию абсолютно
на все соци-альные явления. Такая абсолютизация при определенных условиях
может привести к тяжелым и даже трагическим последствиям. В этом отношении
очень показателен пример марксистской социальной теории.
И поскольку нет абсолютной, исчерпывающей социальной теории, то современные социальные психологи ориентируются не на одну научную теорию,
а на совокупность социальных теорий, которые, как уже говорилось, не претендуют на всеохватность. Такие теории, имею-щие ограниченный уровень обобщений, американский социолог Роберт Мертон назвал “теориями среднего
ранга”. По мысли Р. Мертона, такие теории выступают как опосредующее
звено между эмпири-ческими исследованиями, рабочими гипотезами и
всеохватывающим уровнем обобщений. Таким образом, теории среднего ранга
142
в социаль-ной психологии являются примером того, как одно и то же явление –
мир социальных взаимодействий, человеческое поведение – иссле-дуются с
различных точек зрения, с разных теоретических позиций.
Современному социальному психологу необходимо знание всех теоретических
перспектив и теоретических направлений. Американский психолог Уильям
МакГайр называет такой многосторонний интерес к различным теоретическим
направлениям “перспективиз-мом”. У. МакГайр пишет, что любая
теоретическая точка зрения отражает знание и объяснение только одной перспективы, в то время как творческий ученый должен иметь взгляд, основанный
на знании многих теоретических перспектив (McGuire W., 1984). У. МакГайр
считает, что в современной социальной психологии можно выделить три
наиболее значимые, общие теории, или направления: ролевое, когнитивное и
теории научения. В вышедшем у нас сборнике текстов “Современная
зарубежная социальная психология” (1984) выделяются четыре социальнопсихологические
теоретические
ориентации:
необихевиористская,
когнитивистская, психоаналитическая и интеракционистская.
Расхождение между этими двумя классификациями теоретических направлений
довольно показательно. Оно отражает тот факт, что редакторы-составители
указанного сборника исходили из того, что в социальной психологии, как,
впрочем, и в психологии в целом, продолжает сохраняться принцип ортодоксальной приверженности какой-то одной научной школе. У. МакГайр же
считает, что в социальной психологии наметилась тенденция к синтезу и интеграции различных теоретических подходов, различных научных школ. Поэтому
концеп-ции, возникшие в рамках одного направления, используются исследователями, придерживающимися другой теоретической ориентации. Иначе
говоря, современные социальные психологи при выдвижении гипотез и
интерпретации событий преодолели узкий, односторонний подход “своей”
теоретической перспективы и охотно используют теоретические принципы,
наработанные в рамках других направлений и школ.
Модель научного развития
Прежде чем перейти непосредственно к характеристике основных теоретических направлений в современной социальной психологии, укажем на некоторые закономерности развития науки в целом. Их знание поможет нам лучше
понять историю того, как складывалась судьба теорий в социальной психологии.
Американский ученый-физик и философ Томас Кун выделил в раз-витии любой
науки периоды “нормальной” и “экстраординарной” науки (Кун Т., 1976). Для
143
этапа нормальной науки характерно гос-подство определенной научной
парадигмы. Греческое слово “пара-дигма” переводится как “модель”,
“образец”. Следовательно, гос-подство научной парадигмы означает, что в
науке утвердилась и главенствует та или иная научная теория, которая
считается образцовой, и подавляющее большинство исследований в это время
проходит в рам-ках и в русле данного теоретического направления. Это период
бурно-го роста экспериментальных, эмпирических изысканий с целью подтвердить, углубить господствующую теорию, найти новые сферы ее
приложения. В это время возрастает значение и авторитет прикладных исследований. Большинство ученых-исследователей смотрят на изучае-мые ими
явления именно сквозь призму утвердившейся научной пара-дигмы. Все
конкурирующие или альтернативные теории в этот период существуют на
периферии науки.
По мере того, как накапливается все больше эмпирических данных, которые
невозможно интерпретировать с позиций господствующей парадигмы,
поскольку они не укладываются в рамки общепризнанной теории или противоречат ей, возрастает значение ранее периферийных или вновь появившихся теорий. Прежняя парадигма утрачивает свою силу и господствующие позиции.
Наступает период “экстраординарной науки”, когда интенсивно развиваются
все новые и новые теории, соперничающие друг с другом. Теория переживает
свой звездный час, возрастает ее значение, как и авторитет ученых-теоретиков.
Это предпарадигмальное время. Оно длится до тех пор, пока не утвердится и не
станет общепризнанным новое теоретическое направление. Таким образом
формируется и укрепляется новая научная парадигма. Для большинства ученых
появ-ляется новая модель или новый образец научного взгляда на мир.
Все сказанное о закономерностях развития науки в целом в опреде-ленной мере
относится и к социальной психологии. В ее, пока что еще короткой, истории
наблюдались и пик господства эксперимента, и активизация теоретической
деятельности.
В двадцатые годы нашего столетия, когда, собственно, и происхо-дило
формирование социальной психологии как самостоятельной дисциплины, в
психологии господствовали бихевиористские принципы. Дж. Уотсон, основатель бихевиоризма, его сторонники и последо-ватели сыграли довольно странную роль в развитии социально-психо-логической теории. А именно они
попытались с помощью собственных теоретических положений вообще изгнать
теорию из социальной психологии. Все предшествующие или идущие вразрез с
бихевиористскими взглядами теории объявлялись “плохими” и из этого
следовал вывод, что в психологии, в том числе и в социальной, вообще нет
места теории. И единственным инструментом психологов должны стать
144
прикладные, эмпирические, лабораторные исследования. Все это должно было
придать социальной психологии вид “серьезной”, “респектабельной”, т. е.
чисто экспериментальной, науки.
Но поскольку всякая наука строится на двух основаниях – эмпирическом и
теоретическом, то, разумеется, напрасно было бы ожидать успешного развития
социальной психологии, опирающейся лишь на прикладные исследования. И
уже в сороковые годы односторонняя экспериментальная ориентация социальной психологии, заданная бихевиористской моделью, стала сдерживающим
фактором развития новой науки.
Поэтому уже тогда социальные психологи начинают проявлять повышенный
интерес к теоретическим знаниям, появляются новые тео-рии, оформляются
альтернативные бихевиоризму теоретические нап-равления.
В 50—60-е годы нашего столетия в социальной психологии склады-ваются
когнитивистская и интеракционистская ориентации. Да и сам классический
бихевиоризм Уотсона, которого один из его последова-телей – Эдвард Толмен
(Толмен Э., 1980) назвал “архибихевиористом”, значительно изменился,
трансформировался в различные необихевиористские теоретические версии.
Каждое из названных выше теоретических направлений имеет собственные
ориентиры, свои понятия, гипотезы, концепции. У каждого в распоряжении
собственная теоретическая база, снабжающая психологов необходимыми
теоретическими разработками для объяс-нения относительно узкого ряда
фактов социальной жизни и поведения. Многие из этих теорий подробнее будут
обсуждаться в следующих разделах и главах. При описании каждой
теоретической ориентации мы постараемся рассмотреть прежде всего их
основные, базовые понятия и концепции, иллюстрируя их примерами
прикладных исследований. В свою очередь, на примерах прикладных
исследований мы познакомимся с классификацией основных методов
исследования в социальной психологии, узнаем об их сильных и слабых
сторонах, ознакомимся с требованиями и правилами при их проведении.
Необихевиористская ориентация
Выше уже отмечалось, что начало становления социальной психологии
пришлось на время, когда в психологии господствовали бихевиористские принципы. Поэтому имеет смысл начать рассмотрение теоретических перспектив с
необихевиоризма, т. е. с такого направления, которое сформировалось под
непосредственным влиянием клас-сического или “чистого” бихевиоризма, но в
то же время несет на себе отпечаток других теоретических подходов.
145
Эволюция бихевиоризма
Как явствует из самого названия данного направления (behavior – в переводе с
английского означает “поведение”), основное внимание психологи-бихевиористы сосредоточили на изучении поведения. И поскольку они ставили
перед собой задачу не только научиться понимать и предсказывать поведение,
но и формировать, вырабатывать “правильное”, или “нужное”, поведение, а в
конечном итоге управлять им, то главной теоретической проблемой бихевиоризма стало научение тому или иному поведению. Отсюда и название теорий,
исследующих этот процесс, – теории научения. В них, прежде всего, анализируется связь между стимулом и реакцией. Стимул – это любое событие, внешнее
или внутреннее, которое изменяет поведение человека или животного (организма). Реакция – это и есть изменение поведения, которое последовало в ответ на стимул. Подкрепление – еще одно ключевое понятие данных теорий.
Его можно определить как любой исход, полученный в результате ответной реакции. Позитивное, или положительное, подкрепление увеличивает
вероятность повторения реакции. Реакции, которые не получили
положительного подкрепления в виде вознаграждения, не закрепляются. И,
наконец, реакции, которые нанесли организму вред (негативное подкрепление),
отвергаются. Организм стремится избегать повторения подобных действий.
Таким образом, поведение в бихевиоризме определяется простой формулой:
П = С– Р,
где П – поведение, С – стимул, Р – реакция.
Подкрепление выступает основным фактором всякого научения. Ученых,
стоящих на позициях необихевиоризма и конкретно теории научения (в
западной литературе их часто называют СР-теоретиками – по аббревиатуре основных понятий стимул–реакция), мало занимает то, что происходит в промежутке между стимулом и реакцией, т. е. мыслительные и психические аспекты
поведения. Их интересует лишь предшествующее событие (стимул) и
последующее (реакция), другими словами, явно выраженные причина и следствие. Для СР-теоретиков не имеет практического значения, что человек думает
и переживает, например, когда составляет планы на следующий день. Организм
– своеобразный “черный ящик”, где можно фиксировать, лишь то, что есть на
входе и что на выходе.
Впервые ключевой принцип научения был установлен Э.Л. Торндайком и И. П.
Павловым. Причем оба ученых пришли к его открытию независимо друг от
друга. Торндайк назвал его “законом эффекта”, а И. Павлов – “подкреплением
(Александер Ф., Селесник Ш., 1995).
146
Согласно Э. Торндайку и И. Павлову, животные и люди учатся методом проб и
ошибок. Когда найдена успешная, удовлетворяющая возникшую потребность
модель поведения, она затем многократно повторяется и таким образом
закрепляется.
Поскольку был найден ключевой и, как тогда казалось, един-ственный фактор
научения, то дальнейшие исследования бихевиорис-тски ориентированных
ученых направлялись преимущественно на изучение подкрепления. Режим
подкрепления – отсроченное или немедленное, характер – частичное, прерывистое, постоянное, позитивное, негативное, сила, количество подкреплений – все
это и стало в дальнейшем предметом самого пристального интереса ученых.
Выявлялись принципы подкрепления, проводились многочисленные эксперименты, делались теоретические, математические расчеты, составлялись графики, определяющие связь поведения и подкрепления.
Необихевиоризм
Эдвард К. Толмен, заложивший основы необихевиоризма, пришел к выводу,
что для научения не обязательно немедленное подкрепление (Александер Ф.,
Селесник Ш., 1995). Кроме того, Толмен, в отличие от Уотсона, принимал в
расчет не только внешнее поведение организма по схеме “стимул – реакция”,
но и учитывал процессы, происходящие в самом организме. Он, в частности,
ввел понятие когнитивных карт, т. е. представление о неких схемах поведения,
возникающих в центральной нервной системе (Толмен Э., 1980). Правда, еще
до Толмена в 1913 году на необходимость учитывать процессы, протекающие в
организме, указывал У. Хантер, который экспериментировал с отсроченными
реакциями (Ждан А., 1990; Шульц Д., Шульц С., 1998).
Кларк Л. Халл занимаясь теоретическими и экспериментальными исследованиями поведения и научения, так же находился под влиянием идей И.
Павлова, Э. Торндайка и Дж. Уотсона. Но именно благодаря К. Халлу
окончательно была сформулирована необихевиористская модель поведения,
которая стала выражаться как С – О – Р, т. е. стимул – организм – реакция. Тем
самым, центральный постулат радикального бихевиоризма – отказ от
рассмотрения процессов, протекающих в организме, ушел в прошлое.
К. Халл настаивал, что без исследования происходящих в организме ненаблюдаемых процессов, которые, тем не менее, можно объективно описать,
поведение понять нельзя. Основной движущей силой (мотива-цией) всякого
поведения К. Халл считал потребность. Поэтому в качестве самого
действенного подкрепления он рассматривал поощрение, т. е. позитивное
подкрепление, которое дает организму возможность удовлетворить
147
имеющуюся у него потребность. Эту концепцию дальше развивал Кеннет
Спенс.
Еще одну проблему, связанную с научением и подкреплением, иссле-довал
Беррес Ф. Скиннер. Он выдвинул идею оперантного (от слова “операция”)
научения. Такое научение носит целенаправленный, ра-циональный характер.
Суть его заключается в том, что организм приобретает новые реакции благодаря тому, что сам подкрепляет их. И только после этого внешний стимул может вызывать ответ – реакцию.
Так как оперантное подкрепление и научение можно специально организовывать, то на основе этого допущения Б. Скиннер выступил с далеко идущими проектами переустройства общества, рационального управления поведением человека и т. д. (Ярошевский М., 1971; Ждан А., 1990; Александер Ф.,
Селесник Ш., 1995; Фромм Э., 1998).
Основные идеи теорий научения и сегодня сохраняют свое значение и
оказывают влияние на современных социальных психологов. Но в целом социальная психология давно вышла за рамки простых СР–мо-делей при изучении
человеческого поведения. И главная отличительная черта нынешних теорий
научения – это интерес к протекающим в организме внутрипсихическим процессам. В приложении к социально-психологическим теориям это означает, что
учеными исследуются не только стимулы и реакции, но и сам человек, включенный в процесс научения. Более того, в настоящее время фокус интереса исследователей все больше смещается на когнитивную и психическую активность человека, т. е. на промежуточное звено между стимулом и реакцией.
Благодаря этому стираются ранее строгие границы между бихевиористами,
когнитивистами, интеракционистами и даже сторонниками теорий глубинной
психологии. А современная схема поведения в теориях социального научения
приобрела окончательную формулу:
С – О – Р ( стимул–организм–реакция).
Иногда ее еще называют СОР-моделью.
В следующем разделе мы познакомимся с некоторыми СОР-теориями,
оказавшими наибольшее влияние на современную социальную психологию.
СОР - теории
Основу современных теорий социального научения, как мы уже знаем, заложил
открытый Г. Тардом “закон подражания”. Затем, уже в начале 40-х годов ХХ
века, интерес к этой проблеме проявили Нил Миллер и Джон Доллард, которые
обратили внимание на явление имитации в процессе социального научения
(Александер Ф., Селесник Ш., 1995; Бандура А., Уолтерс С., 1984). Они
148
высказали предположение, что социализация может быть понята на основе
следующих базовых принципов: стимул, вознаграждение, подкрепление. При
этом процесс социализации в значительной мере является результатом того, что
детское подражание (имитация) получает подкрепление в любом случае, вне
зависимости от того, специально подкрепляется поведение ребенка или нет.
Так, например, ребенок может в чем-то подражать более старшим детям или
взрослым и тем самым вызывать восхищение среди своих сверстников,
получая, таким образом, подкрепление. Подобное подражание Миллер и
Доллард посчитали особым случаем инструментального условного рефлекса,
иначе говоря, одной из форм обычного инструментального научения.
Теория социального научения
С этим не согласился Альберт Бандура, который, основываясь на наблюдениях
Миллера и Долларда, разработал теорию социального научения (Бандура А.,
2000). Суть ее в том, что эффект научения может быть получен посредством
наблюдения за поведением другого человека. Причем человек, действия или
поведение которого наблюда-ются (данную фигуру в процессе научения
называют социальной моделью), может не ставить специальной цели научить
чему-либо наблюдателя или заставить его подражать себе. Просто поведение
другого человека – модели или образца для подражания - служит источником
значимой информации, которую наблюдатель затем использует, чтобы вести
себя точно так же. Кстати, в качестве наблюдателей-имитаторов могут
выступать не только дети, но и взрослые, которые также выбирают себе
социально значимые модели в качестве образцов поведения.
Правда, дети и взрослые неодинаково подражают моделям. Если первые
стремятся копировать модель целиком, то вторые, как правило, перенимают
лишь какие-то фрагменты модели — взгляд, походку, манеру одеваться и т. д.
(Грановская Р., Никольская И., 1998).
Главное отличие концепции социального научения от традиционных теорий
научения состоит в том, что в социальном научении специальное подкрепление
не играет решающей роли, вне зависимости от того, целенаправленно
организовано обучение или научение происходит стихийно, случайно.
Подкреплением здесь может служить сам процесс имитации или факт удачного
подражания. Так что для успешного научения достаточно иметь перед глазами
значимую (референт-ную) социальную модель и мысленно или бессознательно
повторять ее действия. Разумеется, взрослые и особенно родители наиболее
часто выступают в качестве моделей для детей. Так, скажем, мать или отец,
закуривая сигарету, могут и не осознавать, что выступают в качестве модели
149
для своего ребенка. Ребенок же, желая выглядеть “как взрослый” – мама или
папа, внимательно следит за поведением родителей и в результате может
приобрести ту же привычку к курению, как, впрочем, и любую другую. Точно
так же может происходить усвоение детьми ценностей, норм и даже черт характера взрослых, и прежде всего родителей.
И хотя детское подражание первоначально бессознательно-игровое и не совсем
точное (в этом, понаблюдав за маленькими детьми, каждый имеет возможность
убедиться), постепенно элементы их поведения закрепляются и в процессе
практики приобретают необходимое завершение. Понятно, что социальное
научение (в силу своей непроизвольности) может приводить к усвоению как
социально одобряемых, так и неодобряемых образцов поведения. Ложь,
употребление ненорматив-ной лексики (сквернословие), жестокость, равнодушие, различные дурные привычки, так же как и великодушие, милосердие, вежливость, заботливость, в одинаковой мере заимствуются и усваиваются наблюдателями.
От чего зависит, станет ли модель привлекательной для подражания и начнется
ли в связи с этим процесс социального научения? Во-первых, от самой модели,
а во-вторых, от наблюдателя. Такие свойства модели, как яркость, необычность,
привлекательность увеличивают вероятность того, что она привлечет к себе
внимание потенциального наблю-дателя. Кроме того, уверенность наблюдателя, что поведение модели является социально значимым и потому достойно подражания, также увеличивает вероятность того, что модель
заинтересует наблюдателя. Мысленное повторение или образное проигрывание
поведения друго-го, выступающего в качестве модели, завершает процесс
научения.
Степень точности копирования поведения во многом зависит от способностей и
возможностей наблюдателя. Так, скажем, кто-то может, внимательнейшим
образом наблюдая за игрой чемпиона мира по шахматам, сам научиться этой
игре. Но при этом очень невелика вероятность, что наблюдатель тоже станет
шахматным чемпионом, поскольку для завоевания шахматной короны
необходимы незаурядные способности, которые у большинства людей
попросту отсутствуют. В результате человек будет уметь играть в шахматы, но
на уровне любителя, а не чемпиона мира.
Еще одним немаловажным фактором, влияющим на успешность подражания,
является подкрепление или его отсутствие как со стороны других людей, так и
со стороны самого субъекта (наблюдателя). Здесь необходимо уточнить, что
теория социального научения признает значение подкрепления и в случае так
называемого викарного научения. А. Бандура описывает его как разновидность научения через наблюдение. Термин “викарный” происходит от анг150
лийского vicar, что озна-чает “заместитель”. Суть викарного научения состоит в
том, что наблюдатель перенимает или не перенимает поведение модели в зависимости от того, поощряется оно (т. е. позитивно подкрепляется) или, наоборот,
наказывается (т. е. негативно подкрепляется), либо оно вообще лишено всякого
подкрепления. В том случае, когда наблюда-телем учитывается поощрение или
наказание (негативное или позитивное подкрепление) социальной модели,
срабатывает принцип викар-ного подкрепления (Бандура А., 2000; Бэрон Р.,
Ричардсон Д., 1997). Таким образом, возвращаясь к нашему примеру с
шахматным королем и наблюдателем, можно предположить, что шахматистчемпион подкреплен (имеет внутреннюю и внешнюю мотивацию) для
блестящей игры, в то время как наблюдатель может быть больше заинтересован
в какой-то другой деятельности. Скажем, в выращивании кактусов или
создании семьи и семейного уюта.
Как видим, теория социального научения предусматривает более сложные
формы научения по сравнению с первыми моделями научения. Тем не менее,
как и в предшествующих теориях, центральными понятиями теории
социального научения являются понятия стимулов, побуждающих к
социальному поведению, и подкреплений, влияющих на усвоение поведения.
Здесь также необходимо обратить внимание на то, что подобно базовым,
исходным теориям научения, теория социального научения является, прежде
всего, моделью индивидуального научения и поведения.
Теория социального обмена
Еще одна разновидность СОР-теорий – теория социального обмена. Она
также целиком базируется на принципе подкрепления. Основное внимание в
ней обращено на социальное взаимодействие между людьми. Согласно этой
теории, социальное общение зависит от тех издержек и вознаграждений,
которые в него включены. Как видно из самого названия, теория рассматривает
социальное взаимодействие как своего рода обмен, взаимосвязь по принципу
“ты – мне, я – тебе”. Общаясь, люди обмениваются, что-то вкладывают в
общение, отдавая партнеру, что-то получают от него взамен. И то, чем они
обмениваются, может быть как материальными, так и нематериальными ценностями —
деньгами, драгоценностями, вещами, и в то же время
психологическими, эстетическими, моральными ценностями – одобрением,
самоутверждением, престижем, уважением, моральной поддержкой и т. д.
Джордж Хоманс предложил первую версию теории социального обмена,
которую иногда еще называют “теорией справедливого обме-на” (Хоманс Дж.,
151
1984). Согласно ей, вознаграждение должно быть пропорционально вложению,
затратам (сколько отдал, столько и полу-чил). В соответствии с теорией обмена,
взаимосвязь может прерваться, если не будет соблюдаться пропорция между затратами и вознаграждением. Так, например, если вы вступите в брак и ваш
брачный партнер окажется далек от ожидаемого идеала, то вы, может статься,
потребуете развода, т. е. постараетесь прервать брачные отношения, считая, что
вкладываете в них много, мало что получая взамен. Возможно, вы еще раз
попытаетесь вступить в брак с другим человеком, чтобы восстановить
справедливость, либо вообще откажетесь от такой формы социального
взаимодействия как брачные узы, считая ее изначально несправедливой.
Интересной иллюстрацией теории социального обмена может послужить
исследование Хэррисона и Сэида (Harrison A. & Saeed L., 1977), которые
проанализировали 800 объявлений из рубрики “Знакомства” одного
популярного еженедельника. Это исследование дает возмож-ность понять,
какие предпосылки в виде тех или иных потребностей и ценностей могут
лежать в основе возникновения определенного, довольно широкого спектра
социальных взаимодействий. Изучая как то, что люди предлагают (например,
“хорошую компанию”, которую может составить “миловидная женщина с
высокими моральными принципами"), так и то, что они ищут (например,
“богатого, пожилого мужчину с порядочными намерениями”), исследователи
обнаружили типичную закономерность взаимоудовлетворения потребностей
путем обмена ценностями у гетеросексуальных индивидов. Женщины, как
правило, предлагают внешнюю привлекательность в обмен на денеж-ное
содержание. Мужчины же, в свою очередь, предлагают требуемое женщинами
финансовое обеспечение и ищут физически привлекатель-ных женщин.
Таким образом, можно предположить, что социальное взаимодействие как
“справедливый” обмен является реализацией принципа взаимоудовлетворения
потребностей. Разумеется, исследование Хэррисона и Сэида касается хоть и
распространенного, но все же частного случая социальных отношений как обмена.
Теория взаимозависимости
Джон Тибо и Харольд Келли предложили более сложную версию теории
социального обмена. Они назвали ее теорией взаимозависимости (Тибо Д.,
Келли Х., 1984). В ней подчеркиваются динамические аспекты межличностного
взаимодействия, где один человек влияет на другого и сам, в свою очередь,
испытывает воздействия партнера по общению. В отличие от Хоманса, Тибо и
Келли утверждают, что затраты и вознаграждения одного человека не могут
152
рассматриваться сами по себе, изолированно от затрат и вознаграждений
другого. Таким образом, взаимозависимость в данном случае означает, что
успешное социальное взаимодействие возможно лишь в том случае, если оба
партнера максимально удовлетворены результатами общения. Причем
предполагается, что каждый участник отношения должен быть озабочен не
только “справедливостью” пропорцией собственных затрат и вознаграждений,
но и тем, насколько “справедлива” эта пропорция у партнера по общению.
Следовательно, в процессе социального взаимодействия индивиду необходимо
учитывать сбалан-сированность и своих затрат и вознаграждений, и интересы
другого индивида, чтобы у того не возникло чувство неудовлетворенности. Коротко говоря, взаимозависимость означает, что удовлетворенность процессом
взаимодействия одного человека находится в зависимости от удовлетворенности другого. И для сохранения отношений от партнеров требуется, чтобы они
обладали социальными навыками и опытом общения.
В качестве простого примера того, как может проявляться взаимозависимость
партнеров, и как их оценка справедливости сложившихся отношений может
влиять на поведение друг друга, рассмотрим три возможные ситуации. Как
раньше уже отмечалось, согласно теории взаимозависимости, люди, находящиеся во взаимодействии, учитыва-ют не только свои затраты и вознаграждения, но также затраты и вознаграждения партнера по общению.
Первый вариант взаимозависимости – оптимальный, поскольку в нем оба эти
соотношения (затраты и вознаграждения обоих партнеров) воспринимаются
ими как уравновешенные или “справедливые”. Что может служить в качестве
критерия оценки “справедливости” отношения? Разумеется, никакое
объективное мерило здесь невозможно, поэтому речь может идти лишь о чисто
субъективном, внутреннем восприятии ситуации. У каждого человека имеется
свое представление о том, чего он заслуживает во взаимоотношениях, чего достоин, что ему “причитается”. Частично это мнение основано на предположении
о том, что взаимоотношения дают партнеру, что он получает от взаи-модействия. Таким образом, люди оценивают не только собственную позицию во взаимодействии, но и положение своих партнеров. Если человек начинает чувствовать, что справедливое равновесие в отноше-ниях нарушено, то под давлением
переживаемого им психического дискомфорта он попытается восстановить баланс либо посредством изменения соотношения затрат и вознаграждений, либо
путем изменения собственных оценок в восприятии того, что он и его партнер
взаимно отдают и получают. Иначе говоря, он может попытаться либо
изменить пропорции обмена, либо принцип его оценки.
Второй вариант – восприятие ситуации как “несправедливой” в пользу
партнера. Здесь необходимо отметить, что такое положение переживается
153
людьми разного пола неодинаково. Гендерная1 принадлежность и связанные с
ней социальные роли и статус приводят к тому, что женщины при восприятии
ситуации как “несправедливой” по отношению к ним (когда, по их мнению,
партнер получает очень много, в то время как сами они – мало) переживают
обиду, печаль, грусть. Они в этих случаях могут переживать депрессию,
плакать.
Понятно, что с позиций гендерно-ролевых стереотипов поведения трудно
ожидать, чтобы и мужчины реагировали на восприятие “несправедливости не в
свою пользу” точно так же, как и женщины, т. е. с чувством печали и слезами.
Хотя, в принципе, возможно и такое. Но все же чаще в подобных ситуациях
мужчины испытывают чувство гнева и возмущения.
Интересно, что согласно излагаемой теории, возможен и третий вариант,
который возникает в том случае, когда человек испытывает неудовлетворенность, если равновесие нарушено в его собственную пользу. Таким образом,
слишком большое вознаграждение при небольших затратах не всегда приносит
радость и удовольствие. Женщины в подобных ситуациях испытывают
раздражение и злость, они сердятся и скандалят. Мужчины же, напротив, когда
чувствуют, что получают незаслуженно много, как правило, испытывают чувство
вины (Sprecher С., 1986).
Однако следует иметь в виду, что когда говорится “женщины ведут себя так-то,
а мужчины – иначе”, то речь идет не о том, что абсолютно все женщины и
абсолютно все мужчины ведут себя именно описываемым образом. Просто
когда фиксируются гендерные или другие социальные различия, то подразумевается ведущая тенденция или типичное поведение. И всегда найдется немало
женщин, которые будут вести себя “по-мужски”, и немало мужчин, ведущих
себя “по-женски”. Поэтому, когда утверждается, что мужчины испытывают
чувство гне-ва, если получают незаслуженно мало, и чувство вины, если
незаслуженно много, а женщины, наоборот, сердиты, если считают, что получают слишком много и впадают в депрессию, если, по их мнению,
недополучают, то, тем самым, отмечаются не все, а типичные реакции.
Итак, если у одного или обоих партнеров по взаимодействию возникает
ощущение несправедливости, то это может служить сигналом затруднения и
неблагополучия. И здесь мы подходим к еще одному отличию концепции Тибо
и Келли от упрощенной модели обмена Хоманса. Авторы теории взаимозависимости вводят представление о том, что люди имеют склонность сравнивать
результаты, которые уже получены во взаимоотношениях, с теми, которые еще
только возможны в альтернативном варианте обмена. Другими словами, мы не
только оцениваем те значимые для нас ценности, которые имеются в установившихся взаимоотношениях, но, кроме того, еще и пытаемся оценить возмож154
ности, которые могли бы быть достигнуты в другом, альтернативном варианте
взаимодействия. Если человек пришел к выводу, что альтернативные отношения лучше, то он будет пытаться прервать существующие, даже если сами по
себе они были совсем неплохими. И хотя говорят, что “от добра добра не
ищут”, Тибо и Келли убеждены, что люди стремятся к достижению максимального удовлетворения в процессе взаимоотношений. Для этого ими используются два стандарта для оценки отношений – уровень сравнения (УС) и уровень
сравнения для альтернатив (УС альт.). Когда существующая взаимосвязь оценивается ниже УС альт., то велика вероятность, что она будет прервана. Так,
например, если ваш партнер по взаимодей-ствию вас вполне устраивает, но у
него отсутствует какое-либо ценное для вас достоинство, которое имеется у
другого человека, обладающего к тому же теми же характеристиками, что и у
вашего нынешнего партнера, то, согласно теории Тибо и Келли, вы попытаетесь разорвать отношения с прежним партнером, даже если это будет
выглядеть несправедливо по отношению к нему, и установить их с другим,
новым партнером.
Для анализа процесса социального взаимодействия Тибо и Келли вводят
понятие матриц возможных результатов общения. В целом эти матрицы отражают те ценности, которые индивид хотел бы получить в процессе взаимодействия. В качестве примера Тибо и Келли используют матрицы, анализируя
взаимоотношения героев повести Льва Николаевича Толстого “Семейное счастье”. Мы же для иллюстрации того, что собой представляют матрицы, воспользуемся менее сложным вариантом взаимоотношений. Представим, например, двух приятелей, которые составляют планы на выходные. Один из них,
Сергей, планирует заняться ремонтом квартиры и рассчитывает при этом на помощь Виталия, который, между тем, собрался на рыбалку и, в свою очередь,
убежден, что Сергей поедет вместе с ним.
Сложившаяся ситуация свидетельствует о том, что для Сергея зна-чимым
занятием (в данном случае – ценностью) является ремонт, в то время как для
Виталия предпочтительнее рыбная ловля. Если бы эти два человека не находились в дружеских отношениях, то и проблемы бы не существовало: каждый бы
занялся тем, что он собирался делать. Но здесь положение другое, и “простая
проблема” выглядит следую-щим образом: выбор какой деятельности должен
сделать каждый из приятелей, но так, чтобы интересы обоих были максимально
соблюде-ны, чтобы сохранилась “справедливость”. При этом необходимо помнить, что результаты этих двух выборов находятся во взаимосвязи, поскольку
Сергей и Виталий – приятели. Поэтому каждый из выборов нужно рассматривать как зависящий от другого. Отметим только, что здесь при анализе
155
взаимоотношений используется лишь один из выде-ленных Тибо и Келли
факторов взаимозависимого влияния, взаимное управление поведением (ВУП).
Если оба приятеля отправятся на рыбалку, то Сергей будет вынужден жить в
неотремонтированной квартире и, следовательно, он заплатит большую “цену”,
получив меньшее вознаграждение, чем Виталий. Если оба займутся ремонтом,
то Виталию придется “заплатить” боль-ше, получив меньшее вознаграждение.
(Понятно, что мы упрощаем ситуацию, т. к. вполне возможно, что для Виталия
помощь приятелю – гораздо большая ценность, чем рыбалка, как, впрочем, и
для Сергея совместная с Виталием рыбалка может оказаться более ценной, чем
ремонт.) Возможен и такой вариант, когда Виталий, скрепя сердце, возьмется
помогать Сергею, но тот, видя с какой неохотой приятель принимает участие в
решении его проблемы, вместо удовлетворения испытает сильнейшее чувство
неловкости и вины, так что его “затраты” даже возрастут. Если каждый из
приятелей займется тем, что планировал сделать, то оба проиграют в цене. Цена
Виталия – чувство вины из-за того, что не помог приятелю, цена Сергея –
чувство обиды.
И для того, чтобы сохранить существующие взаимоотношения, Сергей и
Виталий должны подсчитать все свои затраты и вознаграждения, а потом определить, какие результаты будут для них максимально выгодны. Самым маловероятным вариантом здесь представляется тот, когда Виталий займется ремонтом квартиры Сергея, а Сергей поедет на рыбалку. Но теоретически можно
представить и такую ситуацию, хотя здесь Виталий несет одни затраты без всякого справедливого вознаграждения. Правда, и в этом случае все может оказаться не так однозначно: в мире социальных отношений действуют десятки,
если не сотни факторов, всю совокупность которых не в состоянии предусмотреть и проанализировать ни одна, даже самая изощренная теоретическая модель, снабженная всей мощью математических и кибернетических средств.
Как бы то ни было, социальные психологи используют принципы теории
научения в очень широком спектре проблем. Поэтому и мы будем еще не раз
обращаться к примерам простого инструментального научения и подкрепления
и научения через наблюдения, когда станем рассматривать агрессию как социальное явление, установки, просоциальное поведение (помощь и милосердие),
взаимоотношения в группах и между группами. А пока же познакомимся еще с
одной теоретической ориентацией – интеракционистской, концептуальные
разработки которой обычно называют “ролевыми теориями”, а само
направление – ролевым.
Интеракционистская ориентация
156
Название “ролевое направление” возникло благодаря аналогии, проводимой
между социальными отношениями и театральным действием, где актеры исполняют те или иные роли. Этот аспект социальных отношений особенно отчетливо подчеркивается Гербертом Блумером (Блумер Г., 1984), создателем
школы символического интеракционизма, и Эрвином Гоффманом (Гоффман Э.,
1984), автором теории “социальной драматургии”. Вообще же концепция роли–
персоны, восходящая к классическим временам древнегреческой драмы, в наше
время получила современное обоснование и стала активно использоваться
сначала в социологии Джорджем Г. Мидом в контексте развития личности, находящейся в определенной социальной структуре. Другие ученые используют
эту концепцию для разработки и обоснования антропологических, философских, социологических и психологичес-ких идей.
Ролевая теория
Понятие “роль” может быть определено как ролевое функционирование
личности, занимающей определенное положение в своем социальном окружении. Принцип ролевого понимания поведения человека используется в социальной психологии различными теоретическими направлениями. Мы же здесь
будем применять понятие ролевой теории таким образом, как будто имеется
только одно теоретическое направ-ление, поскольку в различных ориентациях
ролевая концепция понима-ется неоднозначно. Как правило, ролевые теории не
включают в себя такие детерминанты поведения, как черты характера, установки или мотивацию. Вместо этого объяснение поведения в них основывается
на описании ролей в социальных ситуациях и ролевых ожиданий людей в различных социальных отношениях.
Чтобы отчетливее представить, что такое социальная роль, рас-смотрим
пример, скажем, студентки по имени Наташа. Как студентка она выполняет определенные функции: ходит на занятия, выполняет учебные задания, готовится
к экзаменам и т. д. Люди, взаимодейству-ющие с ней как со студенткой,
предполагают и ждут, что ее поведение будет именно таким, студенческим, а не
поведением, скажем, фотомодели или боцмана торгового флота. Эти их
предположения относительно ее поведения называются ролевыми
ожиданиями. Преподаватели, например, ожидают, что Наташа будет
регулярно посещать занятия, станет проявлять интерес прежде всего к учебе, а
не к другим видам деятельности, будет озабочена своими оценками. Некоторые
преподаватели могут ждать от нее уважения и вежливости, другие, может
157
быть, нет. Кроме того, ролевые ожидания относительно собст-венных
социальных ролей имеются и у самой Наташи. Они включают в себя ее
представления о том, как она должна вести себя в роли студентки, дочери,
подруги и т. д.
Сходным образом у нее могут быть ролевые ожидания в отношении своих
преподавателей. Она может ожидать, что они будут вовремя приходить на
занятия, читать интересные лекции, проверять учебные задания и т. д. Одним
словом, Наташа может ожидать, что они будут учить и давать знания, а на
экзаменах проявят снисходительность и объективность.
Когда ролевые ожидания признаются или разделяются группой людей, тогда
они приобретают общее значение и становятся нормами в общении и поведении. Получив соответствующие знания о тех или иных ролевых
взаимосвязях, мы в дальнейшем будем придерживаться общих норм поведения,
соответствующих отношениям между мужчиной и женщиной, руководителем и
подчиненным, взрослым и ребенком, в других ролевых позициях. Представим,
например, что самый авторитетный человек, с которым доводилось встречаться
нашей студентке Наташе, вел себя холодно и высокомерно. Обобщив опыт
такого знакомства, она, возможно, сделает вывод, что подобное поведение
является устоявшейся нормой. И потому все преподаватели, люди, чья
социальная роль предполагает наличие авторитета, должны вести себя именно
так, т. е. быть недоступными, холодно отстраненны-ми. Настроенная таким
образом, не ожидая от преподавателей ничего, кроме пренебрежения и
безразличия, Наташа, возможно, станет вести себя на занятиях в соответствии с
имеющимися у неё опытом и ожи-даниями – либо скованно, робко, либо,
наоборот, дерзко, вызывающе, грубо.
Но Наташа не только студентка. Как и все люди, она ежедневно выступает в
различных ролях. Часто, когда человек совмещает нес-колько ролей, не
совместимых между собой, но требующих одновре-менного исполнения, у него
может возникнуть конфликт. Например, Наташа может не только учиться,
являться студенткой, но еще и работать. В этом случае вполне вероятна
ситуация, когда ее ауди-торные занятия и время работы совпадут, и тогда
невозможность исполнять две роли одновременно вызовет межролевой
конфликт. Таким образом, сама социальная жизнь, где мы исполняем
различные роли – работников, студентов, детей, родителей, политиков, друзей,
соседей и т. д. – постоянно чревата возникновением межролевых конф-ликтов.
Но и монороль также может нести в себе угрозу конфликта. На-пример, Наташа
будет переживать внутриролевой конфликт, если ей придется выбирать
между подготовкой к экзамену по истории и зачетом по психологии, которые
158
должны состояться в один и тот же день. В этом случае ее роль как студентки
требует одновременного выполнения двух разнородных видов подготовки.
Подчеркнем, что когда говорят, что люди играют роли, то это не означает,
будто они заняты этим из-за притворства или хотят обма-нуть, ввести в заблуждение окружающих. Хотя, конечно, возможно и такое. Обычно же наше ролевое поведение в значительной мере обусловлено социальными условиями, в которых мы находимся, и положе-нием, которое мы занимаем. Так, скажем, не
имея достаточных профес-сиональных, специальных знаний, трудно играть
роль преподавателя. И тогда человеку действительно приходится притворяться
преподавателем, а не быть им. С другой стороны, мало шансов на успех у
человека, который станет играть ту же роль преподавателя или студен-та гденибудь в кинотеатре, на танцах или во время обеда.
Понятие роли часто используется в социальной психологии. Такие термины,
как ролевая модель, ролевая игра, ролевая привлекатель-ность постоянно используются в специальной литературе. Концепция роли помогает нам понять,
почему, например, меняется поведение людей, когда изменяются их позиции в
социальной системе. Изменение в социальной позиции приводит к одновременному изменению в ролях.
“Стэнфордская тюрьма”
Для иллюстрации этого положения обратимся к примеру одного из самых
драматических и знаменитых в социальной психологии исследований. Сегодня
оно известно под названием “Стэнфордская тюрьма”. Речь идет об имитативном исследовании (которое иногда называют еще ролевой игрой),
проведенным Филиппом Зимбардо и его коллегами в 1973 году (Зимбардо Ф.,
2000).
Цель исследования состояла в том, чтобы изучить поведение нормальных
людей в ситуациях, копирующих тюремное заключение, где одни участники исследования выступали в роли заключенных, а другие – надзирателей. Гипотеза
авторов сводилась к тому, “что под влиянием определенных обстоятельств любой человек может дойти до какого угодно состояния, вопреки всем своим
представлениям о нравствен-ности, личной порядочности и всем социальным
принципам, ценностям и нормам” (Фромм Э., 1998).
Ролевая игра началась с воя полицейских сирен на улицах студгородка, и
девятеро молодых людей были “взяты” из своих пос-телей полицейскими, которые их обыскали, надели наручники и отвез-ли в участок, где “арестованных”
зарегистрировали. После этого им завязали глаза и, наконец, отвели в
159
“тюрьму”, специально созданную в здании факультета психологии Стэнфордского университета.
Здесь трое других молодых людей, одетых тюремными надсмотр-щиками,
стали осуществлять над “заключенными” надзор. Небольшой участок здания
был оборудован под типичные тюремные камеры-одиночки, там же устроили
маленький тюремный двор.
Участники этого исследовательского проекта были отобраны из числа студентов, откликнувшихся на объявление в газете, в котором приглашались добровольцы, готовые принять участие в психоло-гическом исследовании
тюремной жизни. Претенденты проверялись с помощью специальных тестов, и
из их числа были отобраны наиболее зрелые, стойкие и менее всего склонные к
антисоциальным настроениям и поведению студенты. Роли – заключенных и
надзирателей – определялись жеребьёвкой, т. е. по принципу случайности.
Условия в “тюрьме” были настолько реалистичны, насколько это возможно.
“Заключенные” назывались только по номерам, пищу им давали только в размягченном виде, туалет они должны были посещать только под конвоем. Им
были назначены рабочие смены, три раза в день устраивалась перекличка. Охранникам было предоставлено право самим разработать правила, регламентирующие поведение “заключенных” в “тюрьме”. Исключались только физические наказания и действия, способные вызвать психические травмы.
Исследователи вели постоянное наблюдение за ходом имитации с помощью
аудио- и видеотехники. Кроме того, они проводили постоянные опросы. И хотя,
согласно плану, исследование должно было длиться две недели, Хэйни и
другие исследователи поспешили прервать его уже на седьмой день.
Конфликт интерпретаций
Факторы влияния на поведение
Что же случилось? Даже в течение этого небольшого периода поведение
студентов-участников резко изменилось не в лучшую сторону. “Надзиратели”
со все возрастающим удовольствием стали входить во вкус власти. Чиня произвол, они, например, заставляли “заключенных” по несколько раз в день делать
физзарядку или под всякими предлогами отказывались конвоировать тех в
туалет. Что касается “заключенных”, то они впали в депрессию, оказались деморализованными. У них ясно стали обнаруживаться признаки состояния безнадежности, симптомы как физического, так и эмоционального упадка. Ученым
стало ясно, что цель исследования – создание насколько возможно реалистичных условий тюрьмы – достигнута и ситуация становится слишком опасной.
С выводами авторов этого исследовательского проекта относительно сущности
человеческой природы, меняющейся в зависимости от окружающих об160
стоятельств (а это бихевиористская позиция, поскольку она соответствует формуле С–Р), категорически не согласен Э. Фромм, который полагает, “что человек не так-то легко превращается в садиста под влиянием соответствующей
ситуации” (Фромм Э., 1998, с. 97).
Этот спор лишний раз свидетельствует о том, что результаты любого, даже
самого тщательно разработанного и профессиональнейшим образом проведенного исследования могут затем интерпретироваться неоднозначно. Что, в свою
очередь, является отражением различий в мировоззренческих и теоретических
позициях ученых. Таким образом, здесь, как и в случае с теориями, никто не
вправе претендовать на обладание абсолютной истиной.
Нам же остается добавить, что после того, как исследование было прекращено,
ученые-психологи провели ряд занятий с участниками, чтобы определить
эмоциональные реакции на перенесенные испыта-ния. Они также в течение
года после исследования поддерживали контакт с каждым участником, дабы
убедиться, что негативные послед-ствия “игры в тюрьму” не сохранились.
Итак, “Стэнфордская тюрьма” является хорошей иллюстрацией того, как
принятие на себя какой-либо роли может изменять поведение человека. Но может, как доказывает Э. Фромм, и не менять, поскольку не все зависит от внешних условий и ролей, исполняемых индивидом. Многое в поведении человека
определяется и его характером, его личностными качествами.
Применение ролевых концепций
Идеи ролевых теорий используются также психологами, разрабатывающими
социально-психологические концепции личности. Так, например, Чарльз Кули
и Джордж Герберт Мид рассматривали кон-цепцию личности человека через
призму его отношения с другими людьми. Наше представление о самих себе
частично основано на том, какими мы видим себя в глазах других. И, в свою
очередь, то, как мы воспринимаемся другими, во многом зависит от того, какую
роль в обществе мы исполняем.
Современная концепция самосознания (Я-концепция), которая бу-дет обсуждаться в дальнейшем, также в значительной мере использует ролевые теории.
Кроме того, ролевые теории могут быть полезны для понимания коммуникативных процессов, отношений руководства и подчинения. Гендерные различия также могут быть объяснены в понятиях гендерно-ролевых норм, т. е. тех
ожиданий людей, которые сложились у них относительно поведения, подобающего мужчинам или женщинам. От женщин, например, ожидают, что они
должны проявлять заботу о других, что им присуща эмоциональность, зависи161
мость, да и в целом их поведение должно быть ориентировано на установление
и поддержание доверительных, теплых, безопасных отношений. От мужчин,
напротив, ждут независимости, напористости, соревновательности, бойцовских
качеств. Предполагается, что их деятельность должна быть направлена на достижение каких-либо успехов, целей, одним словом, на завоевания и самоутверждение. Поэтому различия в поведении мужчин и женщин в определенной мере
могут быть объяснены как результат ролевых различий между ними в
обществе. Отсюда и ори-ентация при выборе традиционно мужских и
традиционно женских профессий, что, с одной стороны, накладывает
ограничения на выбор видов деятельности, а с другой – порождает проблемы и
даже конфликты, когда мужчина занят “немужским делом”, а женщина –
“неженским”
Понятно, что такие ролевые ожидания чреваты разочарованиями и
конфликтами из-за того, что ожидания не оправдались.
В дальнейшем нам еще не раз предстоит возвращаться к ролевым теориям,
когда мы будем рассматривать их более детально, поскольку обсуждаться они
будут в контексте конкретных социально-психологических проблем.
Пока же перейдем к знакомству с еще одной теоретической ориентацией.
Когнитивистская ориентация
После того, как Дж. Уотсон изложил основные идеи бихевиоризма, последовала резко отрицательная реакция на эту теорию со стороны многих психологов, которые отдавали предпочтение исследованию и описанию ментальных,
познавательных процессов, характерных не только для человека, но и для
животных.
В
противоположность
бихе-виоризму
менталистски
ориентированные ученые, прежде всего, интересовались психической
деятельностью, ее структурой, которая, по их мнению, может служить
основанием для понимания человеческого поведения.
Теоретические истоки когнитивизма
Одно из направлений, отвергавших идеи бихевиоризма, получило название
гештальт-психологии. Его базовые идеи разработал и изложил в 1912 году
Макс Вертгеймер. Наиболее известные представи-тели этого направления –
Курт Коффка и Вольфганг Кёллер – в 20— 30-х годах ХХ века создали школу
гештальт-психологии. Название этого направления возникло от немецкого
слова “гештальт” (gestalt), кото-рое можно перевести как “образ”, “форма”.
Основное внимание гештальт-психологи уделяли изучению процессов восприятия и мышления. Исходя из положения, что “целое есть большее, чем
162
сумма его частей”, психологи этой ориентации вышли за рамки простой формулы С–Р (стимул–реакция), которой ограничива-лись бихевиористы в
объяснении поведения. Гештальт-психологи объ-ясняли поведение как
реализацию целостного психического акта. Ре-шая проблему таким образом,
они пришли к выводу, что научение происходит не только в процессе “проб и
ошибок”, не только посред-ством подражания и повторения, но очень часто
через глубокое переживание, через озарение (инсайт), что приводит к
всесторонней перестройке психики и мышления. В противоположность
Уотсону, который утверждал, что не поддающиеся наблюдению процессы, в
принципе, не имеют значения, гештальт-психологи отстаивали обратное – что
именно эти внутренние когнитивные процессы и есть основное в психической
жизни.
Еще одной теоретической предпосылкой когнитивизма является феноменологическая философия Эдмунда Гуссерля, благодаря которой в психологии
сформировался феноменологический подход. Согласно принципам феноменологии, мы в состоянии понять поведение человека лишь в том случае, если
знаем, как он сам воспринимает и осознает мир. При этом стимул и реакции
тоже имеют значение, но только тогда и в том случае, когда и каким образом
они представлены в сознании индивида. Можно выдвигать какие угодно
предположения относитель-но того или иного поступка человека, но все они не
будут иметь значения до тех пор, пока не станет понятным, как сам этот
человек воспринимает и осознает его.
Теория поля Курта Левина, о которой мы уже говорили в первом разделе, в
значительной мере отражала принципы феноменологического подхода и, в
свою очередь, также послужила одной из предпосылок для формирования
когнитивистской ориентации.
Таким образом, гештальт-психология, феноменология и теория поля Курта
Левина заложили основания современных когнитивистских моделей социальной психологии. Само название “когнитивный” происходит от латинского cognoscere, что означает “познакомиться с чем-то” или “познать”. Оно было
предложено основателями когнитивистского направления Джорджем Миллером и Джеромом Брунером. Именно так они назвали новый исследовательский
центр в 1960 году – Центр когнитивных исследований (Шульц Д., Щульц С.,
1998). Соответственно психологи употребляют название “когнитивный”, когда
говорят о мышлении или познании, в отличие от ощущений и пережи-вания
эмоций и в отличие от самого поведенческого акта. И если бихевиористы
сосредоточили основное внимание на стимулах и реакциях, то создатели
когнитивных теорий почти исключительно заняты тем, что происходит в
организме (О), – вспомним формулу поведения: С – О – Р.
163
Область исследований когнитивной психологии
Как видно уже из самого названия, когнитивную психологию интересуют
процессы познания и мышления, а в более широком смысле — протекание всех
внутрипсихических процессов. Даже далекому от философии и психологии
человеку понятно, что познать и описать течение процессов мышления и
познания гораздо сложнее, чем наблюдать и описывать поведение. Поэтому
сфера исследования когнитивной психологии совершенно обоснованно
считается наиболее трудно постижимой.
Говоря более конкретно, отметим, что когнитивная психология исследует, вопервых, процессы познания и мышления, считая, что поведение, которое
интересует бихевиористов, является следствием когнитивной деятельности.
Во-вторых, когнитивная психология исследует принципы, способы и формы
организации и структурирования как самих когнитивных процессов, так и их
результатов — знаний, опыта, памяти. Если познание сравнить со сборкой,
например, автомобилей, то сам когнитив-ный процесс предстанет как конвейер,
на котором происходит сборка; Принцип организации конвейера,
последовательность, распределение обязанностей среди работников и т. д. —
как принципы, формы и способы организации когнитивного процесса, а детали,
узлы и агрегаты, из которых собирается машина, — как когнитивные элементы,
задействованные в процессе мышления и познания.
Добавим, что когнитивная психология подчеркивает активный, творческий
характер когнитивных процессов. Это означает, что люди не пассивно
воспринимают окружающий, в том числе и социальный мир, а творчески,
целесообразно, активно его организуют, выстраивают и даже создают.
Особенно это справедливо в отношении социального мира — сферы
человеческих отношений.
Социальное познание является особой формой когнитивной деятельности,
поэтому социальная когнитивная психология отличается от общей когнитивной
психологии. Мир людей, социальных отношений многим отличается от мира
вещей, предметов. Прежде всего, социальное познание является двусторонним
процессом. Объект нашего восприятия и познания – другой человек – сам, в
свою очередь, воспринимает и познает нас, чего, по всей вероятности, не делают неживые предметы, растения, и многие виды животных. Кроме того, люди
обладают известной гибкостью, способностью изменяться от ситуации к ситуации и с течением времени. Человек в детстве и во взрослом возрасте, хотя и
будет одним и тем же человеком, но, вместе с тем, он будет уже во многих отношениях иным человеком.
164
И еще, когда мы изучаем и познаем какой-нибудь предмет, например стол, то
трудно предположить, что он будет стараться предстать перед нами в лучшем
или худшем, чем есть на самом деле, виде. В мире же социальных отношений
мы сталкиваемся с такими попытками сплошь и рядом. Таким образом, процесс
социального познания значительно отличается от познания вообще. К тому же
он неизмеримо сложнее.
Одним из основных понятий когнитивных теорий является понятие
когнитивной схемы, которое обозначает особым образом организованную
систему прошлого опыта, обретенного в процессе познания и с помощью
которого объясняется переживание опыта настоящего време-ни. Предположим,
например, что вас пригласили на концерт в филар-монию. Может быть, у вас
уже есть опыт посещения филармонии, возможно также, что вы только
слышали отзывы других людей о филармонических концертах. И когда вы
получаете приглашение, то оно активизирует имеющиеся у вас знания, которые
извлекаются из запасников памяти. Затем, основываясь на опыте,
организованном в схему, вы формируете ожидания, связанные с концертом в
филармонии. И только после этого, после использования информации, извлеченной из памяти, вы принимаете решение – идти или не идти на концерт.
Таким образом, схема формирует прошлый опыт и в то же время влияет на
наше восприятие и отношение к новым событиям, включая и те, которые еще
не произошли.
Здесь важно отметить то обстоятельство, что всякий раз, когда схема оказывается востребованной и на основании содержащейся в ней информации принимается какое-то решение, реализуемое затем в поведении, то тем самым обогащается наш опыт, а вместе с ним усложняется и несколько изменяется сама
схема. После чего она вновь откладывается в памяти, и мы в любой момент можем ею воспользоваться.
Когнитивное направление уже довольно длительное время является частью
социальной психологии. Новейшие модели социального познания развивают и
уточняют такие, уже устоявшиеся в социальной психологии, традиционно
используемые когнитивные понятия, как стереоти-пы, установки и т. д. Вместе
с тем, новые модели социального поведения несколько отличаются от прежних
и, в частности, тем, что в них проявляется особый интерес к структуре самого
когнитивного процесса. Пытаясь смоделировать структуру мыслительных
процессов – схем, их содержания, способов наполнения информацией,
принципов их взаимосвязи, психологи-когнитивисты стремятся понять, как
используются и работают эти схемы, какую роль играют в поведении людей.
Исследователями разрабатываются различные теоретические модели
когнитивных процессов, с помощью которых объясняется, каким образом
165
схемы и другие компоненты когнитивной деятельности влияют на наше
поведение, оставаясь в то же время неосознаваемыми.
Можно привести немало примеров когнитивных теорий, разработанных для
решения тех или иных социально-психологических проблем – от первых исследований социальных установок до моделей формирования самосознания и теорий, объясняющих, как мы познаем других людей. Среди различных теорий,
созданных в рамках когнитивистского подхода, наибольшую известность и
применение получили разнообразные версии теории когнитивного
соответствия – теория когнитивного равновесия Фрица Хайдера, теория
коммуникативных актов Теодора Ньюкома, теория когнитивного диссонанса
Леона Фес-тингера, теория конгруэнтности Чарльза Осгуда и Пола
Танненбаума, а также теория приписывания причин или каузальной атрибуции
Харольда
Келли,
созданная
на
базе
идей,
сформулированных
Фрицем Хайдером.
Мы не ограничимся лишь этими предварительными замечаниями и в дальнейшем практически в каждой теме данной книги будем вновь и вновь обращаться к различным когнитивным теориям.
Пока же подведем краткий итог сказанному. Итак, теории дают нам возможность взглянуть на мир под определенным углом зрения. Мы используем
их для создания оснований конструкции нашего понимания мира. Еще они нам
нужны для того, чтобы делать выводы и прогнозы о том, каких событий нам
следует ожидать и какие объяснения можно дать наблюдаемым в данным
момент событиям. Словом, как выразился Курт Левин, “нет ничего более
практичного, чем хорошая теория”.
Как мы смогли убедиться, теоретическим основанием современной социальной
психологии послужили три названные выше теоретические ориентации –
необихевиористская (теории научения), интеракционистская (ролевые теории)
и когнитивистская. На первый взгляд, может сложиться впечатление, что эти
направления противоречат друг другу. Но это не совсем так. Просто мы еще недостаточно осведомлены в вопросах социального поведения и взаимоотношений. Иначе говоря, мы еще мало знаем о сложном и многообразном мире социально-психологических феноменов. А названные теоретические направления,
каждое под своим углом зрения, дает нам возможность лучше понять этот мир.
Поэтому они, скорее, дополняют друг друга, чем противоречат одно другому.
Сторонников теории научения, например, интересует влияние на людей окружающей обстановки, и они рассматривают подкрепление как возможное объяснение чьего-либо поведения. Исследователи социально-когнитивной ориентации, с другой стороны, собирают соответствующую информацию о том же самом чело-веке и его поведении и рассматривают ее с таких позиций, чтобы она
166
была пригодна для объяснения действий человека, но уже с применением концепции внутренней, когнитивной деятельности.
Поэтому-то социальные психологи и полагаются на совокупность различных
теорий, в том числе созданных даже вне сферы социальной психологии, что является специфической чертой данной дисциплины.
Но теоретическая деятельность, как мы уже знаем, лишь одна сос-тавляющая
науки. Другой является эмпирическое основание, иначе – практическая и
опытно-исследовательская деятельность. Её-то крат-ким анализом мы сейчас и
займемся.
Глава 2
Социально-психологические исследования
Подобно другим ученым, социальные психологи начинают свои
исследования, отталкиваясь от уже существующих знаний.
Имеющиеся идеи проходят проверку с целью определения их ценности
и значи-мости. Таким образом, новые знания появляются в результате
смеши-вания старых, уже имеющихся знаний и идей и их
последующей эмпирической проверки.
Естественно, все исследования, которые будут обсуждаться в дальнейшем,
начинались с идей. Как возникают идеи, откуда они берутся? Любопытство и
наблюдательность
являются
необходимым
исходным
моментом
исследовательского процесса. Уже сам интерес психологов к человеческому
поведению, к социальным взаимодействиям служит предпосылкой
возникновения идей, которые могут содержаться в формально, умозрительно
выведенных гипотезах, в интуитивно возникшей догадке, в случайной,
появившейся благодаря стечению обстоятельств, мысли.
Идеи и гипотезы
Идеи исследования могут развиваться из общего интереса к каким-то
определенным проблемам — установкам, убеждениям людей, к протеканию
социально-групповых процессов и т. д. В других случаях исследователя может
заинтересовать, озадачить какая-то конкретная социальная ситуация, какое-то
происходящее событие. Хотя новая информация зачастую не много может дать
для первоначальных целей исследования, но в любом случае интерес и
167
наблюдательность являют-ся первым, необходимым условием для проведения
исследования.
В этой связи интересно прислушаться к мнению одного из самых знаменитых
социальных психологов, исследователя Стэнли Милграма, который пишет:
“Самые интересные социально-психологические эксперименты появляются
благодаря слиянию наивности и скептицизма. Экспериментатор должен быть
достаточно наивным, чтобы подвергать сомнению то, что для всех является
аксиомой. В то же время, интер-претируя данные, он должен на каждом шагу
проявлять скептицизм и не торопиться подгонять результаты своего открытия
под уже сущест-вующие схемы” (Милграм С., 2000, с. 11).
В 1977 году У. МакГайр выделил несколько вариантов формирования гипотез в
социальной психологии (МакГайр У., 1984). Один из них предусматривает
опору на материалы прошлых исследований. В этом случае ученые строят свое
исследование, исходя из старых теорий и прежней информации, выдвигая затем
новые, более сложные теории. Другой вариант выглядит иначе. Здесь все
начинается с непосред-ственного наблюдения поведения людей, какой-то
социальной ситуа-ции. Исходя из этого наблюдения, исследователь пытается
определить ключевые психические процессы, которые могут, по его мнению,
лежать в подоплеке наблюдаемых событий. Этот подход получил у практиков
название “прикидочного метода”.
Каждый из выделенных МакГайром принципов формулирования идей может
быть взят за основу для выдвижения гипотез в социальной психологии.
Но недостаточно просто сформулировать гипотезу, необходимо еще продумать
способ ее проверки. Гипотеза может оказаться плодотворной, а может и нет.
Следовательно, выдвижение гипотез — это только отправная точка, начало, за
которым следует самая существенная часть — само исследование.
Подчеркнем, что все называемые здесь этапы не следует считать просто
формальными процедурами, они не осуществляются автомати-чески, сами
собой, хотя из отчетов в профессиональных журналах может сложиться
впечатление об их кажущейся легкости: исследова-телям в голову приходят
хорошие гипотезы, они их проверяют, получают интересные результаты и
немедленно публикуют. В действительности ход исследования редко или даже
никогда не бывает таким гладким, хотя он и может приносить удовлетворение.
Переменные в исследовании
Прежде всего, проверка любых гипотез требует перевода теоре-тических
концепций на язык конкретных переменных, причем таких, которые
168
подтвердили бы надежность, постоянство и валидность (достоверность) как
самих концепций, так и тех данных, из которых они исходят.
Надежность свидетельствует о константности, с какой конкретная переменная
репрезентирует, представляет теоретическую концепцию. Если мы считаем
какого-то человека надежным, то вправе ждать от него определенного
постоянства, последовательности в поступках и уверены в том, что он
постоянно выполняет свои обещания. Точно так же дело обстоит и с
надежностью тех конкретных данных, которые представляют теоретическую
модель. Когда, например, вы ставите будильник на семь часов, то ждете, что он
зазвонит именно в это время. Если же он вместо семи часов будет звонить то в
четыре, то в девять, то в одиннадцать, значит это ненадежный будильник и вы
навряд ли станете его использовать. То же и с исходными данными
исследования. Если они иногда “работают” на теорию, т. е. вроде бы
подтверждают ее, а иногда — нет, значит это ненадежные данные, и от их
исполь-зования лучше отказаться.
Валидность (достоверность), в свою очередь, свидетельствует о степени
правильности, истинности представленных данных, призван-ных подтвердить
гипотезу. Если будильник звонит всякий раз в семь часов, вне зависимости от
того, на какое время вы его ставите, то это неисправный, “неправильный”
будильник. Но он “надежен”, т. к. с постоянством, достойным лучшего
применения, звонит в ненужное вам время. Но надежность эта бессмысленная,
поскольку прибор не делает то, что должен делать, а именно: звонить в нужный
час.
Таким образом, надежность и валидность (достоверность) являются
непременным условием при проверке гипотез.
Переменные, посредством которых гипотеза репрезентирована, представлена в
исследовании, делятся на зависимые и независимые.
Независимая переменная — это устойчивая совокупность различных
факторов, которые, предположительно, оказывают влияние на поведение
людей, участвующих в исследовании. Ну, а зависимая переменная в
изучаемой ситуации — соответственно, ответное поведение испытуемых
(реакция), вызванное действием независимой переменной. Если вам, например,
необходимо проверить гипотезу, согласно которой чувство вины вызывает у
человека желание извиниться, загладить ее, компенсировать вину каким-то
образом и тем самым повышает его уступчивость и покладистость, то те
условия или факторы, благодаря которым создается ситуация, вызывающая
чувство вины, и будут служить независимой переменной. Поведение же,
вызванное чувством вины, будет в данном случае зависимой переменной.
169
Название “переменная” отражает тот факт, что как задаваемые условия, так и
вызванные ими ответные реакции могут быть самыми различными. Понятно,
что выбор независимых и зависимых переменных непосредственно связан с
исследуемой проблемой, с ситуацией, с процедурой составления планов
исследования.
Правила и требования
Теперь рассмотрим некоторые явления, возникающие в процессе исследования,
которые могут снижать объективность переменных и создавать, тем самым,
трудности при интерпретации полученных данных. Это, прежде всего,
экспериментальные ожидания, т. е. предположения ученых относительно тех
результатов, которые должны быть получены в ходе исследования. В этом
случае экспериментаторы могут, вольно или невольно, т. е. неосознанно,
передать свои ожидания участникам и подтолкнуть их к такому поведению,
которого от них ожи-дают. Естественно, полученные результаты будут
отражать
не
влияние
независимой
переменной,
а
воздействие
экспериментальных ожиданий самих исследователей. Устранить это влияние
полностью невозможно. Даже в физике в начале 20-х годов ХХ века, благодаря
работам Альберта Эйнштейна, Нильса Бора, Вернера Гейзенберга, была поставлена под сомнение идея объективности, т. е. абсолютной нейтраль-ности
исследователя в отношении изучаемых объектов и фактов. Физи-ки осознали,
что невозможно наблюдать объект, не оказывая на него никакого влияния,
никак не меняя его характеристик. И коль скоро субъективное воздействие
отражается на полученных результатах даже в том случае, когда объектом
исследования являются неживые предметы, животные и растения, то, тем
более, невозможно избежать этого влияния, и, в частности, ожиданий каких-то
конкретных результатов исследования, когда дело касается изучения людей, их
поведения и психики. Каналы и способы передачи испытуемым экспериментальных ожиданий могут быть самыми различными — выражение лица,
мимика, интонации голоса, взгляд и т.д. Интересно отметить, что
исследователи - и мужчины и женщины - различными способами и по разным
каналам передают свои экспериментальные ожидания участникам
исследования (Eagli А. & Carli L., 1981).
Таким образом, экспериментальные ожидания снижают объектив-ность
зависимых переменных тем, что отчасти сами формируют их в той степени, с
какой интенсивностью они выражаются и оказывают воздействие.
И хотя сегодня очевидно, что идеал старой классической науки - достижение
абсолютно объективных данных, знаний - недостижим и все знания, так или
170
иначе, зависят от наблюдателя-исследователя, необходимо все же стараться
ограничивать влияние эксперименталь-ных ожиданий. Для этого часто
стараются свести к минимуму общение между исследователями и участниками.
С этой же целью используют записанные на пленку или отпечатанные
инструкции, адресуемые испытуемым.
Еще одной мерой по снижению воздействия экспериментальных ожиданий
является использование в качестве помощников исследо-вателя людей, которые
сами в достаточной мере не осведомлены об исследовательских задачах и
процедурах данного эксперимента.
Следующей проблемой, помимо экспериментальных ожиданий, снижающей
степень объективности переменных, являются требуемые характеристики, т.
е. своеобразные индикаторы того, какого поведе-ния, по мнению участников, от
них ожидают в исследуемой ситуации. Проблема эта, по большей части,
процедурного характера. Если вы, допустим, захотели провести исследование
по проблеме национализма и вначале попросили участников заполнить анкету
по этому вопросу, а затем предложили им выслушать пламенное выступление с
осуждением национализма, после чего вновь попросили заполнить точно такую
же, что и в первый раз, анкету, то испытуемые, скорее всего, воспримут такую
тактику исследователя как намек на то, каких ответов от них ждут. И те из них,
кто захочет угодить, понравиться исследователю или просто ответить “как
нужно”, “как принято” отвечать, выскажут не то, что они думают на самом
деле, а то, что, как им кажется, от них ожидают. Или, наоборот, из чувства
противоречия, протестуя против оказываемого, по их мнению, давления,
выскажут прямо противопо-ложное мнение, что, разумеется, тоже не будет
отражением их реальных взглядов. Все эти реакции будут простым следствием
того влияния, которое оказали на участников требуемые характеристики, а не
отра-жением влияния независимой переменной.
Если исследование проводится в естественных, полевых, а не
лабораторных условиях, где участники не подозревают, что выступают в
качестве испытуемых, то лучше, чтобы они так и остались в неве-дении. В
противном случае ожидание оценки со стороны участников может послужить
причиной того, что люди, оказавшиеся в роли испытуемых, изменят свое
обычное поведение. Ведь даже простое осознание причастности к проведению
исследования может побудить людей к тому, чтобы выглядеть либо лучше,
либо хуже, чем они есть на самом деле, т. е. заставит их быть непохожими на
самих себя.
Таким образом, ожидание оценки также снижает объективность зависимых
переменных, которые начинают выражать просто желание участников
предстать перед исследователями или другими участниками в лучшем или
171
худшем - одним словом, в ином свете. Следо-вательно, зависимая переменая
начинает представлять то, чего в данном исследовании представлять вовсе не
следует.
Но несмотря на все отмеченные трудности и сложности, других средств, кроме
специально организованных и проведенных исследова-ний, для эмпирической
проверки гипотез попросту не существует.
Выбор методов исследования
Каждый из методов имеет свои сильные и слабые стороны. А если прибавить
еще, что ни один из них не может претендовать на роль “самого лучшего”, то
легко прийти к выводу, что оптимальным вариантом при проведении
исследования будет опора не на один единст-венный метод, а на их
совокупность. Иными словами, в случае с выбором методов дело обстоит точно
так же, как в случае с выбором теорий. Поэтому на каждом этапе проверки
определенной гипотезы один из методов может оказаться более пригодным,
чем другие.
На начальном этапе исследования проблема, как правило, определена еще не
очень конкретно. Исследователя могут интересовать какие-то темы вообще —
подростковое поведение, религиозные секты, взаимоотношения в рабочих
группах, уклад жизни в небольших или, наоборот, крупных городах. И в связи с
этим - такие проблемы, как формирование установок, верования,
удовлетворенность трудом, бытовыми условими, надежды, ожидания и т. д.
Любая эта тема сама, возможно, подскажет исследователю нужный ему метод,
поскольку речь идет о социальных проблемах, которые существуют не сами по
себе, а в специфических условиях какого-то конкретного человеческого
сообщества, что и может предопределить выбор метода.
Обычно в социальной психологии используются шесть основных методов
исследования, а именно: эксперимент, квазиэксперимент, архивное
исследование, наблюдение (полевое исследование), имитация (ролевая игра) и
обследование. Об этих методах исследования мы подробнее поговорим в
следующей главе.
Подчеркнем, что приведенный выше перечень методов не нужно рассматривать
как исчерпывающий. В нем описаны лишь основные, но не все методы,
которые могут быть использованы при проведении социально-психологических
исследований. Социальная жизнь настоль-ко сложна, что все многообразие ее
проявлений невозможно измерить с помощью лишь ограниченного набора
172
инструментов. Поэтому известная исследовательница, социальный психолог
Марианна Лаф-ранс, советует проявлять больше самостоятельности в поиске,
выборе и разработке новых, альтернативных методов исследования. Можно, и
даже необходимо, создавать собственные тесты, вырабатывать свою позицию в
понимании социального поведения (Лафранс М., 1977).
Поскольку при использовании некоторых, ставших теперь уже классическими,
методов исследования испытуемые знают, что их поведение изучается, то это
создает для исследователя определенные трудности, о чем мы уже упоминали.
В значительной мере их удается избежать, если продумать вопрос о скрытых
методах наблюдения — своих для каждой исследовательской ситуации.
В качестве альтернативных методов исследования могут быть при-менены так
называемые “нереактивные” методы измерения. Предме-том исследования для
них могут быть любые проявления и продукты жизнедеятельности человека:
статистические данные, рисунки, фотографии, степень истертости плиток пола
в музее, надписи на стенах, одежда и даже содержимое мусорных контейнеров
(Пайнс Э., Маслач К., 2000). Если коротко, то любая деталь, любой знак,
штрих, нюанс могут стать предметом вдумчивого анализа и обобщения исследователя в любых конкретных жизненных обстоятельствах. Социальная
психология — это не та область, где нужно бояться нового.
Правда, не нужно забывать и о некоторых опасностях, которые могут
подстерегать исследователя-новатора. Первая — чрезмерное увлечение
новациями, которое может привести к принципиальному отбрасыванию всего
уже наработанного, опробированного. Необходимо помнить, что новое не
всегда означает лучшее.
Вторая опасность заключается в том, что стремясь создать что-то
оригинальное, исследователь может увязнуть в решении проблемы совершенствования измерительных методик и напрочь забыть о перво-начальных
задумках своего исследования. В таких случаях говорят, что “весь пар ушел в
свисток”.
И, наконец, третья подстерегающая опасность: идя “своим путем”, можно
совсем упустить из вида, что для решения поставленной задачи имеются уже
давно созданные, надежные и проверенные средства измерения. Впрочем,
“изобретение велосипеда” чаще всего происходит не из-за желания придумать
какой-то сверхусовершенствованный “велосипед”, а из-за простого незнания,
что он вообще-то уже изобре-тен , - проще говоря, из-за неграмотности.
При этом важно помнить, что исследование — это всегда сомнение, всегда
постановка вопросов, ответов на которые пока не имеется. Вот что пишет по
этому поводу С. Милграм: “Каждый эксперимент — это незавершенная
ситуация, что-то гипотетическое, неопределенное, что-то, что может не
173
состояться. Эксперимент может всего лишь под-твердить известные факты, а
может привести к неожиданным открытиям. Мы не знаем, какова будет
развязка, и это составляет часть привлекательности эксперимента” (Милграм
С., 2000, с. 11).
Поэтому, если еще до проведения исследования вы заранее знаете, что
получите в результате, то это уже не будет исследованием в собственном
смысле слова. В лучшем случае эту процедуру можно назвать
демонстрационным исследованием. И в большинстве случаев целесообразность
проведения подобных исследований вызывает большое сомнение.
Поэтому, говоря о выборе методов проведения исследования, не лишне будет
вспомнить о принципе фальсификации теории, который обосновал Карл
Поппер. Согласно ему, теория лишь тогда имеет право считаться научной,
когда может быть не только подтверждена (т. е. верифицирована), но и когда
она может быть опровергнута (т. е. фальсифицирована). Именно это условие
обеспечивает возможность непрерывного дальнейшего развития любой науки
(Поппер К., 1983). В приложении к социальной психологии этот принцип
означает, что исследователь, прежде всего, должен найти такие примеры и
ситуации, в которых гипотеза не находила бы подтверждения. И,
следовательно, возникала бы нужда в создании других гипотез. Хотя ученых, в
том числе и психологов, радует, если им удается найти подтверждение своим
предположениям, но все же основной смысл научной деятельности в
открытиях, а не в демонстрации того, что им самим и без того давно известно.
Иногда исследователь вынужден, начав работать в лаборатории, чтобы
проверить гипотезу в условиях строгого контроля, продолжить затем работу в
полевых условиях, чтобы убедиться, сохраняются ли и там те же самые
принципы.
В других случаях может сложиться обратная ситуация, когда сначала проходят
полевые наблюдения, а затем исследования продолжаются в лаборатории,
чтобы проверить в контролируемых условиях обнаруженные причинноследственные связи.
Таким образом, поскольку каждый из методов имеет ряд свойствен-ных ему
недостатков, то невозможно полагаться исключительно только на один из них.
только на один из них. Такое ограничение не позволит достаточно полно
понять суть явления. Следовательно, вопрос стоит не так: какой из методов
лучше. Вопрос в другом: какая совокупность методов будет лучше в каждом
конкретном случае.
Основные параметры анализа
174
Задачи, стоящие перед исследователем, не исчерпываются после того, как он
определился с проблемами исследования и методами работы. Ему еще
предстоит решить, какого рода информацию он будет собирать, и какие
процедуры будут использованы для анализа полу-ченной информации.
В зависимости от того, какого рода гипотеза отрабатывается, иссле-дователя
могут интересовать либо частота явления, либо количественные показатели,
либо уровень или тип поведения. Если, например, нам необходимо узнать, как
часто семейные пары прибегают к физи-ческой агрессии, “выясняя отношения”,
или какой процент людей го-тов прийти на помощь человеку, упавшему на
улице, то здесь стоит вопрос о частоте случаев. В других ситуациях речь может
идти о количественных измерениях поведения, таких как определение чеголибо, приходящегося на одного человека или на какой-то отрезок времени. Так,
скажем, нас может заинтересовать, сколько книг в сред-нем в течение семестра
прочитывает один студент. В других случаях речь может идти о тех или иных
типах поведения, когда измеряется степень межличностной симпатии или
враждебности.
Еще одна проблема, вытекающая из первой, это способ, которым будут
анализироваться полученные данные. Здесь мы не ставим задачу подробно
обсудить все возможные параметры анализа1, но краткое упоминание базовых
концепций, применяемых в этом случае, необходимо, поскольку оно поможет
нам лучше понять суть исследований, которые будут обсуждаться в
дальнейшем.
Обычно психологов интересуют четыре основные характеристики, касающиеся
полученных данных: основная тенденция, вариативность (дисперсия),
корреляции и мера различий.
Основная тенденция — это усредненный показатель, который используется
для представления групп данных, обозначаемых одним числом. Ваш средний
балл успеваемости является одним из примеров того, как одной цифрой
представляются все полученные вами оценки. Этот статистический показатель
называют еще средней величиной. Другими словами, это сумма всех баллов,
поделенная затем на количество составляющих эту сумму слагаемых, т. е.
учебных дисциплин, по которым выставлялись оценки. Таким образом, средняя
величина — это то, что мы обычно называем “средним баллом” или когда
вообще употребляем понятие “в среднем”.
Вариативность (дисперсия) означает разброс или распределение ответов или
данных. Например, прежде чем выяснить типичное мнение жителей нашей
страны, скажем, относительно запрета на производство и продажу алкогольных
напитков, необходимо было бы установить, в какой степени их мнения
175
расходятся. Одобряет ли большинство насе-ления такую меру или же мнения
людей по этому вопросу широко варьируются от “убежденных сторонников” до
столь же “убежденных противников”. Допустим, например, что мы попросили
тысячу человек высказать свое мнение по поводу заявления “Алкоголь должен
быть полностью запрещен” и распределили ответы на шкале, где разброс
мнений колеблется от 1 (полное несогласие) до 5 (полное согласие).
Гипотетические результаты показывают, насколько важно учитывать этот
показатель, поскольку одна и та же основная тенденция (средняя величина)
может привести к двум совершенно различным интерпретациям, в зависимости
от разброса мнений или степени вариативности.
Корреляции — третий вид показателей, необходимых исследователю. Этот
параметр является отражением того, в какой мере изме-нения одной
переменной связаны с изменениями другой. Связь и зависимость могут быть
как прямыми, так и обратными. Простейший вид прямой корреляции
обнаруживается, например, между количест-вом времени и усилий,
затрачиваемых студентами на подготовку к учебным занятиям, и
экзаменационными оценками. Чем больше учебы, тем выше отметки. Но
переменные могут находиться и в обратной зависимости, как, скажем, в случае
с температурой на улице и коли-чеством одежды на людях. Чем выше
температура, тем меньше одежды носят люди.
Интересные случаи и прямой, и обратной корреляции были выявлены в ходе
крупномасштабного исследования, проведенного в 70-е годы ХХ века
Кэмпбеллом и его коллегами в США. Исследователи обнаружили, что такая
переменная, как уровень образования, коррелировала с двумя другими —
удовлетворенностью материальным положением и удовлетворенностью
браком. Причем в первом случае прослеживалась прямая зависимость. Другими
словами, чем выше был уровень образования людей, тем лучшим было их
материальное положе-ние (Campbell А., Converse Р. & Rogers W., 1976). (Не
этим ли фактом, в первую очередь, объясняется экономическое процветание и
социальная стабильность американского общества? Интересен и такой вопрос:
в какой, прямой или обратной, зависимости находятся эти переменные в нашем
обществе?)
Вопросы эти до тех пор не будут имееть какого-нибудь однозначного
определенного ответа, пока не будут проведены специальные исследования.
Вторая корреляция в исследовании Кэмпбелла и его коллег, а именно
зависимость между уровнем образования и удовлетворен-ностью брачными
отношениями, оказалась обратной. Люди с более высоким уровнем образования
продемонстрировали меньшую удов-летворенность браком. Наиболее
отчетливо эта обратная зависимость выявилась среди высокообразованных
176
женщин. Гипотетические объяс-нения этому факту могут быть самыми
разными. Можно просто конс-татировать наличие связи между этими двумя
переменными, не делая выводов о причинах и следствиях в корреляционной
связи. Но можно высказать и предположение, что учеба в вузе вырабатывает у
человека более высокие требования к брачному партнеру, вообще к семейным
отношениям и жизни и поэтому является причиной того, что люди, создав
семью, испытывают разочарование. В такой же мере имеет право на
существование и другое предположение, что неудовлетворенность браком
побуждает людей заняться учебой, поступить, на-пример, в вуз. Корреляция в
данном случае может означать и первое, и второе, но может и просто
свидетельствовать о том, что две перемен-ные имеют нечто общее, хотя и не
находящееся в прямой причинной связи.
И наконец, исследователь имеет дело с таким параметром, как мера различий
между двумя или более социальными группами. Типичными примерами такого
рода сведений являются определения меры разли-чий, скажем, в проявлении
агрессивности мужчинами и женщинами или сопоставление уровня их
интеллекта. В кросс-культурных исследованиях этот показатель может касаться
выявления и сравнения каких-то общих для двух или нескольких культур
характеристик. Здесь могут сопоставляться также основные тенденции, о
которых говорилось выше. Так, например, может сравниваться успеваемость
либо в различ-ных академических группах, либо на разных курсах, факультетах
и т. д. Если дело касается гендерных различий и успешности в учебе, то
сопоставляются основные тенденции успеваемости студентов и студенток.
Отметим, что в экспериментальных исследованиях различия в основных
тенденциях социальных групп отражают различия степени или уровня влияния,
оказываемого независимой переменной.
Часто психологов интересует одновременное влияние двух или более
независимых переменных. Такие эксперименты, где используется более чем
одна независимая переменная, дают нам гораздо больше информации, чем те,
где задействована только одна независимая пере-менная. Результаты таких
экспериментов часто принимают форму взаимодействия.
Взаимодействие — это статистический термин, характеризующий такую
ситуацию, где влияние одной независимой переменной зависит от уровня
влияния или состояния другой независимой переменной. Поэтому, когда
взаимодействуют две или более независимые переменные, то говорить об
основном влиянии некорректно. Иначе говоря, если эффект будет приписан
действию только одной переменной без учета влияния другой, то полностью
полагаться на такой вывод нельзя, поскольку это будет упрощением, профанацией
полученных результатов.
177
Этические проблемы исследования
Помимо всех упомянутых технических аспектов исследователь должен также
учитывать различные этические проблемы планируемого исследования. За
рубежом, в частности в США и Великобритании, государственными
учреждениями и общественными профессиональ-ными организациями
разработаны специальные нормативные кодексы, регламентирующие
этическую сторону исследовательской работы. Так, например, Департамент
здравоохранения и социальной работы США издал ряд предписаний, которыми
должны руководствоваться ученые при проведении исследований в области
медицины, психологии, фармакологии. Кроме того, Американской
психологической ассоциацией (1992) и Британским психологическим
обществом (1991) также разработаны этические принципы, которых должны
придерживаться исследователи-психологи в своей профессиональной деятельности. Все это свидетельствует о том, что этика исследований имеет
исключительно важное значение для социальных психологов и что они должны
более строго, чем исследователи из других областей знания, относиться к этим
проблемам.
Этических вопросов, возникающих в ходе исследования, очень много. Все их
обсудить здесь попросту невозможно, но несколько наиболее важных и
типичных мы рассмотрим.
Один из них касается допустимого уровня боли или стресса, причиняемых
участникам исследований. Психологический вред, нане-сенный человеку в ходе
исследований, может оказаться столь же болезненным и непоправимым, как и
вред физический. Например, исследователь, изучающий влияние на человека
негативной информации, может сообщить участнику неприятные или ложные
све-дения: скажем, что его очень плохо оценивают в группе или что у него
низкий показатель по результатам тестирования на интеллект. Такая
информация может вызвать у человека сильный стресс с непредсказуемыми
последствиями. В другой ситуации участник может получить указание
применить электроток высокой интенсивности против другого человека. И хотя
на самом деле никакого электроудара не произойдет, человек, считающий, что
все делается “взаправду”, может испытать сильное потрясение, если будет
стараться неукос-нительно выполнять указания исследователя. Поэтому
исследователь должен свести к минимуму количество стрессовых переживаний
178
участ-ников. Хотя, конечно, полностью избежать их невозможно, ведь необходимо изучать и такие ситуации, которые вызывают стресс.
Информированное согласие
Один из способов снятия этической проблемы — информирование участников
о процедурах исследования, чтобы получить их согласие на участие.
Исследователь, насколько это возможно, должен заранее информировать
участников о требованиях, которые будут предъяв-ляться в исследовании, об
условиях исследования, чтобы заручиться согласием людей на участие в
данном исследовании. Информированное согласие является, таким образом,
важнейшим условием исследования, особенно если имеется высокая
вероятность причинения боли или стресса участникам исследования (Милграм
С., 2000).
В условиях лабораторного эксперимента проблемы с информиро-ванным
согласием стоят не так остро. Исследователь здесь имеет воз-можность
контролировать ситуацию. Но как быть, если исследование проводится вне стен
лаборатории? Исследователь здесь должен очень тщательно планировать
проведение полевого исследования, чтобы избежать опасности вторжения в
чью-то личную жизнь. Если участник информирован об исследовательских
процедурах и дал согласие на участие, то исследователь, вероятно, сумеет
избежать такого втор-жения. Однако в условиях полевого исследования
разглашение информации о его целях грозит сделать исследование
бессмысленным. Поэто-му исследователю приходится лавировать, чтобы не
обессмыслить исследование и не нанести в то же время случайного вреда.
Хотя и трудно определить какие-то специальные критерии, пригодные для
проведения любых полевых исследований, одно правило должно соблюдаться
неукоснительно — сохранение нормальных, естес-твенных условий. Когда
исследователь не вносит произвольных изменений в естественный ход
событий, то многие этические проблемы отпадают сами по себе. Но даже и при
этом условии исследователь должен учитывать все возможные опасности,
способные нанести вред людям.
Ложь во благо ?
Другая этическая проблема связана с тем, что участников иногда приходится
вводить в заблуждение либо посредством утаивания информации, либо через
специально неверное информирование. Проще говоря, участников приходится
обманывать. По некоторым подсчетам, одна треть всех проводимых в США
179
социально-психологических исследований требует обмана (Майерс Д., 1997).
Поэтому такие приемы обычны для социально-психологических исследований,
по большей части из-за того, что многие исследования подвержены риску
влияния ожидания оценки. Если, например, исследователь, изучая поведение,
связанное с оказанием помощи, раскроет участникам цель иссле-дования, то
тем самым он рискует свести на нет возможность что-либо узнать о том, как,
при каких условиях люди на самом деле оказывают друг другу помощь. Вместо
этого он может узнать только о стремлении участников убедить исследователя
в том, какие они отзывчивые и добросердечные. Так что в подобных случаях
исследователю,
вероятно,
лучше
всего
придумать
какую-то
фальсифицированную цель исследования. Таким образом, иногда бывают
оправданными и утаивание информации, и хитрости, и фальсификация. Но, к
сожалению, верно и то, что ложью можно и злоупотреблять.
Обман участников становится ненужным, если получено согласие на участие в
исследовании. Если же обман является необходимой частью исследовательской
процедуры, то необходимо, чтобы сразу же по завершению исследования
исследователь сам взял на себя обязанность разъяснения истинных целей
исследования.
Дебрифинг
Дебрифинг — термин, взятый из военного лексикона, означает процедуру, в
ходе которой исследователь открывает участникам истинные цели
проведенного исследования и в целом проводит психологическую
реабилитацию испытуемых. Если, например, участникам были сообщены
ложные цели исследования, исследователь должен после его окончания
полностью объяснить и настоящие цели исследования, и то, зачем был
необходим обман. Еще одной частью процедуры дебрифинга является проверка
психического самочувствия участников исследования после его завершения,
чтобы убедиться, что они чувст-вуют себя не хуже, чем до начала
исследования. Так, например, Хэйни, Бэнкс и Зимбардо (1973), чье
исследование под названием “Стэнфордская тюрьма” мы обсуждали выше,
проводили многократную проце-дуру дебрифинга, дабы уничтожить все
негативные последствия своего исследования (Зимбардо Ф., 1975).
И, наконец, еще одна этическая проблема социально-психологического
исследования связана с сохранением конфиденциальности полученных
сведений и анонимности участников. Исследователи обя-заны защищать
анонимность и конфиденциальность участников всеми предусмотренными для
180
этого способами, так чтобы люди могли быть уверены, что их анонимность
будет сохранена.
Разумеется, не всегда легко найти компромисс между научными интересами и
современными этическими требованиями, предъявляемыми к исследованию.
Так, например, при нынешних этических требованиях было бы невозможно
проведение такого исследования, как “Стэнфордская тюрьма” (Милграм С.,
2000; Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Поэтому исследователь должен всякий раз взвешивать все “за” и “против”,
обязан постоянно решать, может ли научная ценность полу-ченных результатов
исследования перевесить ценность здоровья, достоинства и прав людей,
участвовавших в эксперименте. Так что, начиная исследование, он должен, с
одной стороны, выбрать наиболее оптимальный способ получения
информации, а с другой — соблюсти все этические правила и юридические
нормы.
Глава 3
Основные методы социально-психологического исследования
Не существует одного - единственного правильного, или идеально-го, метода
проверки гипотез, поскольку мир социальных феноменов, в отношении
которых создаются гипотезы, настолько многообразен, что не может быть и
речи о каком-то единственном, универсальном методе проверки всех этих
гипотез. Поэтому в социальной психологии разработан обширный арсенал
методов. Причем, даже для решения какой-то одной проблемы могут быть
использованы сразу несколько исследовательских методов. Каждый из них
имеет свои преимущества и недостатки, каждый обладает относительной, а не
абсолютной ценностью. И это важно помнить, поскольку без понимания
ограниченности сферы применения того или иного метода очень легко
неправильно, некорректно интерпретировать результаты исследования, что
может иметь далеко идущие последствия.
Социально-психологические исследования различаются по условиям
проведения. Они могут быть лабораторными (контролируемая ситуация) или
полевыми (естественные условия). Еще они различаются по видам.
Существуют корреляционные исследования (т. е. выявляющие наличие
естественных связей между двумя или несколь-кими факторами) и
181
экспериментальные (манипулирование переменными для выявления влияния
их друг на друга) (Майерс Д., 1997).
Шесть основных методов социально-психологического исследования, которые
мы обсудим ниже и которые наиболее часто использую-тся психологами,
можно с определенной мерой условности разделить по названным основаниям.
Речь пойдет об экспериментальном, квазиэкспериментальном, полевом,
архивном, имитативном исследованиях и об исследовании обследованием
(анкетирование и интервьюирование).
Эксперимент
Экспериментальное исследование проводится для того, чтобы, работая
(манипулируя) независимой переменной, проверять причинно-следственные
гипотезы. Важным требованием эксперимента является способность
исследователя контролировать (т. е. задавать, конструировать) независимые
переменные. Это необходимо, поскольку дает исследователю возможность
делать выводы о причинно-следственных взаимосвязях между независимыми и
зависимыми переменными.
Еще одна особенность эксперимента, которую необходимо выделить, —
манипуляционная проверка (манипуляционный чек), которую применяют для
того, чтобы определить, в какой мере различные факто-ры, формирующие
независимую переменную, действительно различа-ются испытуемыми и
именно в таком, дифференцированном качестве, осознаются ими. Хотя
исследователь в эксперименте и контролирует независимую переменную, для
него все же важно быть уверенным, что участники эксперимента адекватно
задуманному воспринимают экспе-риментальные условия.
Непременным условием классического экспериментального исследования в
социальной психологии является использование принципа случайности1.
Главным достоинством эксперимента является то, что исследователь имеет
возможность проверить свои гипотезы с точки зрения их причинноследственных связей. Возможность работать с независимыми переменными и
задавать, применяя принцип случай-ности, различные экспериментальные
условия для участников дает основание для выводов о причинах и следствиях.
Кроме того, эксперимент позволяет исследователю конструировать,
отсортировывать, отбирать переменные таким образом, чтобы упростить
сложные явле-ния социального мира, разложив их на составляющие.
Другим преимуществом эксперимента является его практичность. Проведение
эксперимента в лабораториях очень удобно во многих отношениях. Например,
в США, где большинство психологических лабораторий расположены в
182
университетских городках, где много студентов, которые обычно и выступают
в качестве участников экспе-риментов, у исследователей не возникает проблем
с набором участников. Многие университеты формируют, как правило, из
поступающих на психологические факультеты абитуриентов группы потенциальных участников исследования (“подопытных кроликов”), готовых в любое
время включиться в работу. Так что исследователь избегает трудностей,
связанных с индивидуальной вербовкой участников. Видимо поэтому, отмечает
Д. Майерс, социальные психологи использовали экспериментальный метод в
75% всех исследований, а каждые два из трех исследований проводились в
лабораториях (Майерс Д., 1997).
Эксперименты, проводимые в полевых условиях, менее удобны в этом
отношении, но зато дают исследователю возможность изучать поведение в
естественных условиях.
Таким образом, если “в поле” снижается риск воздействия требуемых
характеристик и ожиданий оценки, то появляются свои трудности, вызванные
поисками добровольных участников и работой с независимыми переменными.
Кроме этих относительных неудобств при работе в полевых усло-виях
эксперимент имеет ряд и более существенных недостатков. Мы уже обсуждали
проблему требуемых характеристик и ожидадания оцен-ки. Она тем острее,
чем в большей мере испытуемые осознают, что являются участниками
исследования. И это особенно свойственно для лабораторных исследований.
Эта проблема, в свою очередь, замыкается на внутренние качества
эксперимента. А ведь от него зависит, насколько объективно именно
независимая переменная детерминирует полученные результаты (Кэмпбэлл Д.,
1980). Решение этой проблемы часто упирается в этические вопросы, о которых
мы уже говорили и еще будем говорить впоследствии в разделе “Социальное
влияние”.
Экспериментальные условия, создаваемые в исследовании, лишь частично
отражают реалии повседневной жизни, выхватывая из нее лишь какой-то
фрагмент, лишенный контекста. Поэтому многие ситуации, создаваемые в
лабораториях, мало похожи на настоящую жизнь во всем ее многообразии, на
те ситуации, в которых человек оказывается в повседневной жизни. Вот почему
Аронсон, Брейер и Карлсмит разводят понятия реализм эксперимента и
жизненный реализм (Май-ерс Д., 1997) .
Реализм эксперимента, который часто предопределяется удобством
манипуляционной проверки, говорит лишь о добросовестности и профессионализме исследователя.
Жизненный реализм свидетельствует о схожести экспериментальной
ситуации с повседневной жизнью.
183
Поэтому кроме внутреннего качества выделяют также и внешнее качество
эксперимента, которое является свидетельством того, в какой мере исследуемая
ситуация характерна для повседневной жизни, насколько она жизненна.
Отметим, что в целом все эксперименты, проведенные вне стен лаборатории,
отличает большее, в сравнении с лабораторным, внешнее качество
исследований, иначе говоря, большее жизненное правдоподобие.
Критики экспериментального метода “по-американски”, т. е. с использованием
студентов в качестве испытуемых в лабораторных условиях, утверждают, что
полученные в этих исследованиях данные не могут служить источником
надежной информации, т. к. эти результаты не показательны. По сравнению с
остальным населением студенты более начитанны, более любознательны, более
карьеристски ориентированы, у них не завершился еще процесс формирования
собственных установок. Поэтому на требования экспериментальной ситуации
студенты проявляют большую податливость, чем другие люди. Об этом, в
частности, пишет Сирс, который полагает, что если мы хотим понять весь
спектр человеческого поведения, необходимо изучать самых разных людей и в
самых различных жизненных ситуациях, а не только студентов (Sears D., 1986).
Так или иначе, но экспериментальные исследования дают наилучшую
возможность для проверки причинно-следственных гипотез, поскольку
позволяют исследователю контролировать условия всех экспериментальных
версий. Кроме того, немаловажен и тот факт, что исследователь здесь в
состоянии контролировать независимые переменные, которые являются
наиболее значимыми для исследования. Но, с другой стороны, контроль за
ситуацией и переменными порождает массу других проблем, в силу которых
результаты эксперимента несут на себе отпечаток искусственности, жизненной
непохожести. Поэтому обычно проводят различие между тем, что может — как
один из вариантов — произойти, и тем, что действительно случится в реальной
жизни. Люди могут различным образом вести себя, но это не значит, что они
действительно будут в любой социальной ситуации именно так выстраивать
свое поведение.
Квазиэксперимент
Имеется масса потенциальных независимых переменных, работать с которыми
либо просто невозможно, либо исключительно трудно, либо манипуляция ими
неприемлема по этическим соображениям. В этих случаях одной из
альтернатив эксперименту выступает квазиэкс-периментальное исследование
(Кэмпбэлл Д., 1980; Корнилова Т., 1998). В данном случае частица “квази” (что
переводится как “будто бы”, “якобы”, “вроде бы”), входящая в название метода,
184
означает, что исследователь здесь не в полной мере или вообще не
контролирует независимую переменную. Он лишь выбирает: как, когда и
относительно кого или чего определяется независимая переменная.
Многие независимые переменные, используемые в квазиэкспериментальном
исследовании, включают в себя естественные жизненные события:
политические решения, несчастные случаи, изменения состояния здоровья,
перемену социального статуса. В других квазиэкспериментальных
исследованиях независимые переменные являются предварительными
условиями исследования, как, скажем, в исследованиях, связанных с
гендерными различиями, личностными особенностями, интеллектуальными
различиями и т. д. В последнее время квазиэксперимент стал широко
использоваться в кросс-культурных исследова-ниях (Гордиева Т., 1998). Все
названные выше независимые переменные не могут произвольно задаваться
исследователем. Он может лишь определять их в качестве независимых
переменных.
И действительно, нелепо было бы пытаться экспериментально создать факторы,
определяющие половую, возрастную, социальную, национальную или
культурную принадлежность. С другой стороны, можно, конечно, создать
факторы, влияющие на изменение здоровья, например, в сторону ухудшения,
но это вряд ли приемлемо по этичес-ким соображениям. Поэтому
исследователь и должен прибегать к помощи квазиэксперимента, поскольку не
может произвольно делать людей больными или здоровыми, европейцами или
азиатами, русскими или китайцами, нищими или миллионерами.
Следовательно, самым уникальным преимуществом квазиэкспериментального
исследования является то, что оно позволяет нам изучать влияние таких
независимых переменных, которыми нельзя манипулировать и которые
невозможно контролировать. Этот метод дает исследователю возможность
достичь очень высокой степени внешнего качества (жизненной достоверности)
в сравнении с более ограниченным в этом отношении “чистым”
экспериментальным исследованием.
Но в отношении квазиэкспериментального исследования справедливо и то, что,
поскольку исследователь не имеет возможности контролировать переменные,
то часто случается так, что на зависимые переменные могут оказывать влияние
не те, выбранные исследователем независимые переменные, а совсем другие, не
учтенные планом исследования.
Кроме того, в этом методе невозможно применение принципа слу-чайности при
определении для участников тех или иных экспери-ментальных условий. Как
уже отмечалось, по многим, в том числе этическим, причинам одинаково
невозможно ни определить каким-либо образом неблагоприятный исход
185
медицинской операции, ни пред-писать кому-то воспитываться в условиях
определенной культуры или национальной традиции. И уж совсем невозможно
предписать кому-либо расовую или гендерную принадлежность.
И хотя некоторые статистические процедуры позволяют увеличить степень
достоверности
в
выявлении
причинно-следственных
отношений,
невозможность использования принципа случайности не дает достичь такого
уровня достоверности (валидности) и надежности, который достижим в
эксперименте. Ведь даже самый изощренный статистический анализ не может
заменить ту объективность, которую гарантирует применение принципа
случайности.
Таким образом, квазиэкспериментальный метод исследования дает заметные
преимущества в изучении сложных и трудных ситуаций. К тому же он
позволяет изучать такие обстоятельства, которые невозможно исследовать
другими методами. Тем не менее, исследователь почти не имеет возможности
контроля за переменными по сравнению с настоящим экспериментом, и
поэтому он должен быть особенно осторожен в интерпретации результатов.
Полевое исследование (наблюдение)
В отличие от уже описанных экспериментального и квазиэкспериментального
методов исследования, полевое исследование или наблюдение характеризуется
подробным, глубоким и всесторонним изучением поведения любого количества
людей в местах их естественной жизнедеятельности. Вместо работы с
переменными и наблюдения за происходящими вследствие этого изменениями
наблюдатель собирает и регистрирует столько информации, сколько возможно
из развертывания сложившейся ситуации, не пытаясь при этом влиять на сами
события. Люди, ставшие объектом изучения, могут осознавать либо не
осознавать присутствие исследователя или сами цели исследования.
В других случаях исследователь может стать включенным наблюдателем, т.
е. активно участвовать в происходящих событиях и в то же время
регистрировать поведение тех, в чьем окружении он находится. Вот в каком
детективном духе описывает эту ситуацию Роберт Чалдини: “Наблюдение в
качестве участника — это специальный подход, при применении которого
исследователь играет роль шпиона. Скрывая свою личность и намерение,
исследователь внедряется в интересующее его общество и становится членом
группы, которую намеревается изучать” (Чалдини Р., 1999, с. 13).
Является ли наблюдение включенным или нет, оно всегда - ключевой момент
полевого исследования. Поскольку наблюдение людей является для
большинства из нас делом обычным, то часто трудно понять, насколько сложно
186
это делать специально, с научными целями. Сложность этого занятия
обусловлена рядом причин. Первая: исследо-ватель должен в совершенстве
знать свое окружение и с поведением какого рода ему придется иметь дело.
Вторая: наблюдатель должен решить для себя, поведение какого вида и уровня
он будет фиксировать. Необходимо ли ему наблюдать поведение масс людей (
демонстрации, митинги и т.д.) или же ему нужно следить за выражением лиц,
интонациями голоса, взглядами. Все это нужно спланировать заранее.
Выбор типов поведения, естественно, зависит от тех вопросов, на которые
исследователь хочет получить ответы. Полевые исследователи не могут
специально создавать условия, но они должны заранее сформулировать
вопросы и гипотезы. Без них полевое наблюдение увязнет в бесконечном
множестве разноречивых событий, в потоках различной информации.
Когда выбраны для наблюдения типы поведения, исследователь должен
продумать вопрос о специальных методах регистрации необходимой
информации. В этом случае он получает возможность проя-вить творческий
подход, точно так же, как в том случае, когда он работает в эксперименте с
независимыми переменными. Правда, одним творчеством здесь не обойтись,
часто уже предварительно собранные данные требуют оценить надежность
выбранных приемов наблюдения и привести их в соответствие с имеющимися
условиями. В полевом исследовании понятие надежности часто зависит от
уверенности, что различные наблюдатели регистрируют одни и те же типы и
уровни поведения, причем одинаковыми способами. Без этого вся система
кодирования информации будет просто отражать пристрастия и пред-почтения
наблюдателей и не сможет стать основой для объективных научных выводов.
К сказанному добавим, что полевые исследования не ограничиваются только
наблюдением повседневного поведения людей в привычных местах. Они могут
проводиться также в экзотических, необычных либо экстремальных условиях.
Например, в дальних экспедициях, под водой, в воздухе и даже в космосе
(Stewart R., 1988).
Таким образом, основным достоинством полевого исследования-наблюдения
является его реализм, жизненность. Исследование всегда сосредоточено на
наблюдении событий, естественным образом происходящих в реальной жизни.
Т. к. большинство полевых исследований продолжается довольно длительное
время, то они дают столько и такой информации, сколько и какой нельзя
получить в короткий период экспериментального и квазиэкспериментального
исследования. К тому же, благодаря большой продолжительности
исследования, у наблюдателей имеется возможность отбирать несколько типов
информации разного рода, обусловленных ситуацией. Многосторон-ние
измерения, сделанные для того, чтобы одновременно отрабатывать несколько
187
концепций, дают возможность с большей уверенностью делать заключения,
чем если бы было сделано измерение только одного параметра.
Вместе с тем, хотя успешно проведенное полевое исследование предоставляет
богатую информацию, отсутствие контроля за условия-ми исследования
порождает определенные проблемы. Как уже отмечалось, невозможность
работать с независимыми переменными и использовать принцип случайности
затрудняет возможность каких-либо твердых, определенных заключений о
причинно-следственных отношениях в происходящих событиях. Как и в
квазиэксперименте, использование некоторых статистических приемов
расширяет возможности полевого исследования-наблюдения, но для вынесения
твердых, неоспоримых суждений все же требуется наличие контролируемого
плана исследования.
Другая потенциальная проблема полевого исследования кроется в том, что
участники могут быть осведомлены, что их поведение изучается. А когда люди
знают, что за ними наблюдают, то на их поведение влияет ожидание оценки.
Как и в других методах исследования, влияние, оказываемое самим
исследователем, здесь еще в большей мере создает проблемы. Особенно, если
исследователь является включенным наблюдателем.
В заключение отметим, что полевое наблюдение позволяет иссле-дователю
полноценно изучать последовательность событий, протекающих в
естественных условиях. Этот метод — не всегда лучший способ проверки
гипотез определенного типа (причинно-следственных), но он служит
неисчерпаемым источником информации, которая затем может стать основой
для выдвижения гипотез и более строгой эксперимен-тальной проверки.
Архивное исследование
Этим названием можно обозначить любое исследование, где изучаются,
анализируются факты и данные, которые изначально предназначались, конечно
же, не для проведения исследований. Собранные в архивах данные, как
правило, предназначались для каких-то иных целей. В различных случаях
предметом изучения и анализа архивных исследований могут быть
правительственные документы, газетные материалы, книги и журналы,
фольклор, личные письма, выступления политических деятелей, функционеров
общественных организаций.
В сущности сведения любого рода для архивного исследования — это “золотая
жила”. В том числе и данные, которые содержатся в отчетах об уже
проведенных исследованиях. Раньше мы уже отмечали, что любая
теоретическая конструкция может быть переведена на язык различных
188
переменных в исследовании. Отсюда следует, что любая теория может
послужить основой для выдвижения множества исследовательских гипотез.
Этот же принцип работает и в отношении отчетов о самих исследованиях,
проведенных ранее. Поэтому в настоящее время в профессиональной
периодике, в основном, правда, пока что за рубежом, регулярно публикуются
обзоры исследовательских отчетов, в которых отдельные статьи объединены с
тем, чтобы сделать какие-то общие выводы, чего невозможно достичь,
ограничиваясь сферой лишь одного исследования.
Подобная техника обработки данных многих исследований получила название
метаанализа. Суть его состоит в том, что с его помощью определенным
способом статистически анализируются результаты отдельных исследований. И
хотя одна из разновидностей этой техники комбинирования отчетов различных
исследований впервые была изложена уже в 1954 году, широкого распространения метаанализ не получил вплоть до 70-х годов ХХ столетия. О том, что в
настоящее время метаанализ занял достойное место в качестве одной из разновидностей архивного исследования в социальной психологии, свидетельствует
тот факт, что ему посвящен отдельный раздел в недавно вышедшей книге о
методах исследования в социальной психологии (Cooper Н., 1990), а в
специальном номере “Бюллетеня по социальной психологии” ему отведена
специальная глава (Miller N. & Cooper Н., 1991). И это понятно: ведь
метаанализ позволяет с большей, чем обычно точностью выявлять общие
тенденции и закономерности, определившиеся в проведенных исследованиях.
Архивное исследование, таким образом, содержит в себе ряд ценных качеств,
которые отсутствуют в других методах. Оно позволяет прове-рять гипотезы,
используя данные широкого исторического и социального диапазона на
материалах различных времен и народов, что недоступно другим методам.
Многие сведения и факты относятся к вековой истории, т. е. охватывают такой
временной период, который находится вне сферы исследования других, уже
описанных методов. Гипотезы антропологического ряда, касающиеся,
например, человека вообще, его природы как родового существа,
подтвержденные на примерах многих исторических периодов и различных
культур, вызовут больше доверия, чем гипотезы, созданные только на
материалах одного общес-тва и одного исторического периода. Еще раз
отметим, что этого можно добиться только с помощью архивных исследований.
Другим достоинством архивного метода является то, что для его проведения
используется беспристрастная информация, т. е. сведения о людях без личного
знакомства с ними. Это объясняется тем, что данные, анализируемые в
архивном исследовании, как правило, собирались для других, не
исследовательских целей. Поэтому здесь мало шансов столкнуться с проблемой
189
требуемых характеристик, а возможность влияния ожидания оценки довольно
невелика, хотя, разумеется, нельзя быть абсолютно уверенным, что те, от кого
поступали сведения, попавшие затем в архив, были полностью объективны и не
стремились выглядеть получше в глазах тех людей, кому эти сведения
изначально направлялись.
Как уже говорилось, не существует идеальных, удобных во всех отношениях
методов исследования. И архивный метод здесь не исклю-чение. Хотя при его
использовании практически отсутствует проблема требуемых характеристик и
очень мала вероятность столкнуться с ожиданием оценки, тем не менее, и здесь
не обходится без своих проблем. Самая существенная из них — отсутствие или
недостаток нужной информации. Данные, сосредоточенные в архивах, могут
быть фраг-ментарными, неполными, в результате чего исследователь не имеет
возможности получить то, что ему требуется. Конечно, изобретательность и
творческий подход помогают ему иногда восполнить недостающие сведения.
Но когда информация искажена или неточна, то тут уже просто невозможно
адекватно проанализировать данные. И даже в том случае, когда имеется
доступный необходимый материал, его порой трудно классифицировать,
рассортировать таким образом, что-бы он стал пригодным для исследования.
Методы контент-анализа, которые в основном применяют для изучения
лингвистического материала, должны быть разработаны бо-лее тщательно и
точно, чем те, которые используются в других исследованиях. Но все эти
процедуры трудоемкие, они отнимают много времени и к тому же не всегда
бесспорны. Хотя, конечно, в настоящее время эта проблема частично решается
благодаря использованию компьютерных программ.
Таким образом, архивное исследование дает ученому большие возможности
для изучения данных в широком спектре времени и пространства. Но опора на
факты, собранные когда-то для определенных, отнюдь не исследовательских
целей, а потому малоприспособленные для проведения исследования, может
создать свои проблемы. Тем не менее, привлекательность этого метода
очевидна, особенно, если он используется в совокупности с другими методами.
Имитативное исследование (ролевая игра)
Многие ситуации и виды поведения, интересующие психологов, не могут быть
изучены непосредственно через наблюдение. Существуют, скажем, правовые
ограничения, запрещающие присутствие посторонних во время судебного
совещания присяжных. Поэтому прямое наблюдение процесса принятия
судебного решения просто невозможно. Есть также этические ограничения, не
позволяющие проводить экспериментальные исследования с созданием
экстремальных
условий,
чреватых
стрессовыми,
травмирующими
190
последствиями. Есть немало и других ситуаций, где по многим причинам
невозможны наблюдение или чистый эксперимент.
Во всех этих случаях психологи прибегают к помощи имитации, т. е. пытаются
сконструировать некоторые критически значимые аспекты ситуаций, имеющих
место в реальной жизни. В имитации участников исследования просят сыграть
роль, или действовать так, как будто все происходит на самом деле. Чтобы
лучше представить себе, как это делается, вспомним описанное выше
исследование “Стэнфордская тюрьма”. Оно является типичным, причем теперь
уже классическим примером имитативного исследования. Эта ролевая игра
дала возможность не только зафиксировать изменения в поведении участников,
вызванные исполнением определенных социальных ролей (в Стэнфорде —
“заключенных” и “надзирателей”), но еще и предоставила обширную
информацию о тех психических переживаниях, которые сопут-ствовали этому
процессу.
Современной разновидностью имитативного исследования, которой сегодня
часто пользуются, является компьютерное моделирование. Его преимущество
в том, что оно позволяет проверять гипотезы, относительно поведения сотен, а
то и тысяч или даже десятков тысяч людей. Правда, компьютерное
моделирование больше пригодно для отработки социологических, нежели
психологических гипотез.
Успех имитативного, или игрового, исследования во многом зависит от того,
какая степень правдоподобия достигается при создании условий исследования.
Если участники искренне, глубоко вживаются в роли и чувствуют, и ведут себя
естественно в созданных условиях, значит имитация удалась, и ситуация
исследования соответствует условиям реальной жизни. Поскольку участники
знают цели исследования, они выступают в нем как соисследователи. С точки
зрения этики, это во многих отношениях более приемлемо, чем в типичном
эксперименте, где участники исполняют свои роли, не зная о намере-ниях
экспериментаторов.
Еще одной сильной стороной имитации является то, что исследователь
получает возможность изучать такие явления,
ситуации и процессы,
исследование которых в естественных условиях затруднено. Обществоведам
трудно изучать, например, тюремную жизнь или, скажем, следить за
переговорами враждующих сторон. С помощью ролевой игры исследователи
могут все это сымитировать в лаборатории или в компьютере. Понятно, что
имитация так же, как и в чистом эксперименте, дает возможность
контролировать переменные и использовать принцип случайности.
191
Но несмотря на все свои преимущества имитация является одним из наиболее
спорных методов социально-психологического исследования (Кэмпбелл Д.,
1980; Hendrick С., 1977).
Критики этого метода считают, что участники имитации ведут себя так, как им
кажется нужным себя вести, а не так, как бы они поступили в реальной жизни.
Так, например, одной из самых популярных ролевых игр в американской
социальной психологии является имитация судебных совещаний жюри
присяжных. В связи с этим можно задаться вопросом: так ли, как в имитации
поведут себя люди, если им представится реальная возможность решать участь
настоящего подсудимого, живого, а не описываемого человека? Тем более, если
встанет вопрос о высшей мере наказания?
Что же касается компьютерной имитации, то в ней все зависит от тех
теоретических положений и принципов, которые заложены в компьютерной
программе. И нет никаких гарантий, что они отражают реальную жизнь, а не
умозрительные искусственные схемы.
К этому следует добавить, что когда участники полностью проинформированы
о целях исследования, то проблема эксперимен-тальных ожиданий, требуемых
характеристик и ожиданий оценки встает здесь во весь рост.
С другой же стороны, приверженцы ролевой игры утверждают, что все люди,
независимо от того, участвуют они или не участвуют в исследовании, так или
иначе, вольно или невольно, но всегда играют какие-то социальные роли.
Поэтому безразлично, играть ли роль в жизни или играть ее в исследовании.
Этот спор сторонников и противников имитации трудно разрешим и, вероятно,
продолжится и в дальнейшем. Но несмотря на отмеченную противоречивость
этого метода, ролевая игра сохраняет свое место в методологическом арсенале
социальной психологии.
Обзорное исследование (исследование обследованием)
Обзорное исследование рассчитано на получение сведений с помощью анкет и
интервью. При обследовании посредством
интервью задают ряд
предварительно систематизированных вопросов и регистрируют ответы
респондентов. При анкетировании респондент читает вопросы и отвечает на
них письменно. Если анкеты рассылаются по почте, то респондент может даже
никогда и не видеть исследователя. Но и в том, и в другом виде обследования
исследователь сначала выдвигает гипотезы, а затем составляет систему
вопросов, которые должны выявить мнения, убеждения, установки людей, их
192
самоотчеты о пережитом, т. е. весь тот материал, который необходим по данной
теме исследования.
Подготовка хорошего, добротного вопросника интервью или анкеты не такое
простое дело, как может показаться на первый взгляд. Планирование обзорного
исследования включает в себя формулировки вопросов, рассмотрение
подходящих альтернативных ответов, решение вопроса о размерах анкеты или
опросника.
Следует иметь в виду, что уже сама формулировка вопросов может оказать
влияние на характер получаемых ответов. Здесь могут сыграть роль
категоричность, утвердительность, оценочность, резкость, афо-ристичность,
последовательность заданных вопросов. Поэтому при подготовке исследования
важно убедиться, что вопросы имеют ней-тральный, бесстрастный, т. е. не
склоняющий к определенному ответу, характер. В противном случае, мы
столкнемся с проблемой требуемых характеристик и ожидания оценки.
Необходимо также убедиться в том, что вопросы понятны обычному среднему
человеку-респонденту, что их достаточно для получения необходимых
сведений.
Сама процедура проведения исследования также имеет свои тонкости. Так,
скажем, чтобы получить прямые, искренние ответы на некоторые вопросы,
касающиеся, например, интимных, личностных, семейных проблем,
интервьюеру необходимо установить доверительные отношения с
респондентом. Но, с другой стороны, интервьюер должен стандартизировать
процедуру проведения интервью, чтобы исключить вольное или невольное
подталкивание респондента к нужному ответу. Интервьюер должен
демонстрировать бесстрастность и отстраненность, свою незаинтересованность
в каком-либо определенном типе ответа. А это, согласитесь, затрудняет
установление доверительности. Кроме того, людям часто проще ответить на
какие-то вопросы письменно и анонимно. Поэтому обычно обследование чаще
проводят с помощью анкет. Анкетирование, кроме того, разрешает еще одну
проблему: отпадает нужда в большом количестве интервьюеров. Ведь иногда, в
крупномасштабных обзорных исследованиях, для работы в качестве
интервьюеров привлекают сотни человек.
Как при анкетировании, так и при интервьюировании требуется уделять
большое внимание процедуре составления выборки. Если необходимо охватить
обследованием большие массы населения, например, целой страны, то
исследователю нет необходимости опра-шивать каждого жителя. Для этого
достаточно грамотно составленной выборки, скажем, из двух-трех тысяч
человек,
представляющих
все
слои
населения.
Неграмотные,
непрофессионально составленные выборки всегда приводят к искаженным,
193
неточным результатам. В этом отношении показательны многие теле- и
радиопрограммы, где “блуждающий репортер” опрашивает прохожих по
каким-то вопросам. Такие опросы практически бессмысленны, поскольку
никогда не дают объективной информации и ничего не говорят о реальных
взглядах и интересах большинства населения.
Итак, основным преимуществом обзорного исследования является его
точность, определенность, возможность прямого, непосредственного получения
информации. Здесь не нужно придумывать и создавать ситуации, не нужно
искать возможность попасть в естественные условия, позволяющие наблюдать
поведение людей. Исследователь просто опрашивает их по интересующей его
теме и зачастую это единственный способ получить необходимые сведения.
Если вам нужно узнать о планах человека на будущее, то эти сведения можно
получить от него самого, только попросив рассказать об этом.
Анкетирование и интервью имеют свои достоинства и недостатки, которые
примерно уравновешены. Скажем, анкетирование — более легкий и
экономичный способ обследования, чем интервьюирование. К тому же
анкетирование гарантирует большую анонимность респондента, что особенно
важно, когда изучаются личностные, интимные аспекты человеческой жизни.
Однако интервью “лицом к лицу” позволяет интервьюеру получить
дополнительную информацию, наблюдая поведение респондента. Интервьюер
может также уточнить вопрос, вызвавший затруднение респондента. И,
наконец, интервьюер точно знает, что на его вопросы отвечает именно тот
человек, который его интересует.
Но в применении и этого метода исследователь сталкивается с затруднениями.
Главное из них связано с достоверностью, правдивостью информации, которую
сообщает о себе респондент. Если, на-пример, респондента опрашивать о
событиях достаточно отдаленного прошлого, скажем, о детских годах его
жизни, то сведения, которые он сообщит будут частично искажены из-за того,
что многое забылось, вытеснилось, а что-то, наоборот, могло быть невольно
привнесено, придумано. Ведь прошлое, как правило, нами идеализируется и
приукрашивается. И даже когда обсуждаются недавние события, то и здесь не
исключены искажения, вызванные пристрастиями, вольными интерпретациями,
желанием оправдать себя. Одним словом, здесь в полную силу работают
механизмы защиты личности. Наиболее отчетливо это проявляется при
исследовании некоторых, особо тщательно табуированных форм поведения,
например сексуального. Поэтому люди, обычно скрытны и менее всего
искренни при описании своего сексуального опыта. Эти и другие темы
вызывают ожидание оценки, что ведет к приукрашиванию поведения, так как
194
человек часто стремится создать о себе наиболее благоприятное впечатление.
Проблема эта касается как интервью, так и анкетирования.
Анкетирование к тому же практически не дает возможности исследователю
контролировать ситуацию. Он почти не имеет возможности убедиться, что
анкета была вручена тому, кому предназначалась и что на нее отвечает тот,
кому следует. У него также нет уверенности, что респондент правильно понял
все вопросы.
Подводя итог, отметим, что обзорное исследование позволяет ученым
непосредственно задавать вопросы по интресующим их пробле-мам.
Анкетирование особенно удобно для проведения крупномасштаб-ных
исследований. На его основе можно делать заключения, касающиеся очень
широких слоёв населения. Вместе с тем, в обзорном исследовании приходится
всецело полагаться на точность, честность и искренность респондентов. Ведь
все сведения, полученные в обследовании, поступают от самих людей, берутся
из их самоотчетов о собст-венном поведении. А это, разумеется, не самый
надежный источник информации.
Заканчивая разговор о методах исследования в социальной психологии, стоит
еще раз напомнить, что выше мы обсудили не все методы, а лишь наиболее
часто применяемые. Так что приведенный здесь перечень необходимо
рассматривать не как исчерпывающий, а лишь как примерный.
Кроме того, помимо уже упоминавшихся выше так называемых
“нереактивных” методов исследования в социальной психологии вполне может
быть допустимо использование методов диагностики, применяемых в
клинической психологии. Так, например, в некоторых случаях в качестве
вспомогательных средств могут быть задействованы проективные методы,
личностные опросники, тесты (скажем, эмоциональных состояний,
интеллектуального развития и т. д.). Одним сло-вом, пытливый, вдумчивый,
творческий исследователь в области социальной психологии вправе, и даже
обязан, применять весь арсенал экспериментальной психологии.
Литература
195
1. Александер Ф., Селесник Ш. Человек и его душа: познание и
врачевание от древности и до наших дней / Пер. с англ. М.: Прогресс:
Культура, 1995. 608 с.
2. Артемьева Е. Ю., Мартынов Е. М. Вероятностные методы. М.:
Изд-во Моск. ун-та, 1975.
3. Бандура А. Теория социального научения. СПб.: Евразия, 2000.
320 с.
4. Бандура А., Уолтерс С. Принципы социального научения //
Современная зарубежная социальная психология: Тексты. М.: Изд-во
Моск. ун-та, 1984. C. 55-61.
5. Блумер Г. Общество как символическая интеракция //
Современная зарубежная социальная психология: Тексты. М.: Изд-во
Моск. ун-та, 1984. C.173-180.
6. Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. СПб.: Питер, 1997. 336 с.
7. Гордеева Т.О. Кросс-культурный эксперимент // Корнилова Т.В.
Методы исследования в психологии: квазиэксперимент. М.: Изд. группа
ФОРУМ—ИНФРА-М, 1998. С.108-138.
8. Готтсданкер Р. Основы психологического эксперимента. М.,
1982. 486 c.
9. Гофман Э. Представление себя другим // Современная
зарубежная соци-альная психология: Тексты. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.
С.188-197.
10. Грановская Р.М., Никольская И.М. Защита личности:
психологические механизмы. СПб.: Знание, 1999. 352 с.
11. Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия //
Вопросы философии. 1986. № 3. С. 103-136.
12. Ждан А. История психологии: Учебник. М.: Изд-во Моск. ун-та,
1990. 367 с.
13. Зимбардо Ф. Стэнфордский тюремный эксперимент (1975) //
Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. СПб.: Питер,
2000. С. 296-320.
14. Зимбардо Ф., Ляйппе М. Социальное влияние. СПб.: Питер,
2000. 448 с.
15. Тибо Д., Келли Х. Межличностные отношения. Теория
взаимозависи-мости // Современная зарубежная социальная психология:
Тексты. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. С. 61-82.
16. Корнилова Т. В. Введение в психологический эксперимент:
Учебник. М.: Изд-во Моск. ун-та: ЧеРо, 1997. 256 с.
17. Корнилова Т.В. Методы исследования в психологии:
квазиэксперимент. М.: Изд. группа ФОРУМ — ИНФРА-М, 1998. 296 с.
18. Кэмпбелл Д. Модели эксперимента в социальной психологии и
приклад-ных исследованиях. М.: Прогресс, 1980. С. 34-240.
196
19. Лафранс М. Руководство по разумному потреблению научной
информации (1977) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной
психологии. СПб.: Питер, 2000. C. 19-61.
20. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении.
М.: Педа-гогика-Пресс, 1994. 608 с.
21. Майерс Д. Социальная психология / Пер. с англ. СПб.: Питер,
1997.
22. МакГайр У. Дж. Ин и Янь прогресса в социальной психологии:
семь принципов // Современная зарубежная социальная психология:
Тексты. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. C. 32-50.
23. Милграм С. Эксперимент в социальной психологии. СПб.:
Питер, 2000. 336 с.
24. Налимов В. В. Теория эксперимента. М., 1971. 207 с.
25. Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии.
СПб.: Пи-тер, 2000. 528 с.
26. Современная зарубежная социальная психология: Тексты / Под
ред. Г.М. Андреевой и др. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. 256 с.
27. Солсо Р.Л., Джонсон Х.Х., Бил М.К. Экспериментальная
психология: Практический курс. СПб.: Прайм-ЕВРОЗНАК, 2001. 528 с.
28. Стивенс С. Экспериментальная психология: В 2 кн. М.:
Иностранная литература, 1960.
29. Толмен Э. Когнитивные карты у крыс и у человека //
Хрестоматия по истории психологии / Под ред. П.Я. Гальперина и др. М.:
Изд-во Моск. ун-та, 1980. С. 63-83.
30. Фресс П., Пиаже Ж. Экспериментальная психология. М.:
Прогресс, 1966.
31. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.: Изд-во
“АСТ-ЛТД”, 1998. 672 с.
32. Чалдини Р. Психология влияния. СПб.: Питер Ком, 1999. 272 с.
33. Шульц Д., Шульц С. История современной психологии / Пер. с
англ. СПб.: Евразия, 1998. 528 с.
34. Ярошевский М. Психология в ХХ столетии. М., 1971.
35. Campbell A., Converse P.E. & Rogers W.L. The quality of American
life: perceptons, evaluations, and satisfactions. New York, 1976.
36. Eagli А.H. & Carli L.L. Sex of researchers and sex-typed
communications as determinants of sex differences in influenceability: A metaanalysis of social influence studies // Psychological Bulletin. 1981. № 90. P. 120.
37. Harrison A.A. & Saeed L. Let’s make a deal: An analysis of
revelations and stipulations in lonely hearts advertisements // Journal of
Personality and Social Psychology. 1977. № 35. P. 257-264.
38. Hendrick C. Role-playing as a methodology for social research: A
symposium // Personality and Social Psychology Bulletin. 1977. № 3. Р. 454.
197
39. McGuire W.J. Perspectivism: A look back at the future //
Contemporary Social Psychology. 1984. № 10. P.19-39.
40. Miller N. & Cooper H.M. Special issue: Meta-analysis in personality
and social psychology // Personality and Social Psychology Bulletin. 1991. №
17.
41. Sears D.O. College sophomores in the laboratory: Influences of a
narrow data base on social psychology’s view of human nature // Journal of
Personality and Social Psychology. 1986. № 51. P. 515-530.
42. Sprecher S. The relation between inequity and emotions in close
relationships // Social Psychology Quarterly. 1986. № 49. P. 309-321.
43. Stewart R.A. Habitability and behavioral issues of space flight //
Small Group Behavior. 1988. № 19. P. 434-451.
Раздел III. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ
И СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ
Глава 1. Индивид как объект психологических исследований
Проблема типологии человека
Гуморальные классификации
Конституциональные классификации
Психогенные классификации
Глава 2. Психологические теории личности
Определение личности
Психологические теории личности
Теории личности в социальной психологии
Глава 3. Структура самосознания
Подходы к пониманию Я-концепции
Уровни самосознания
Центральные аспекты самосознания
Ролевая структура Я-концепции
Возможные Я
Самопознание и самооценка
Теория социального сравнения
Регулирование самооценки
198
Глава 4. Самосознание и поведение
Деиндивидуализация и поведение
Личная ответственность
Стигматизация
Я и другие
Самомониторинг
Глава 5. Самосознание и личностный контроль
Теории локусов контроля и самоэффективности
Последствия утраты личностного контроля
Реактивное психическое сопротивление
Беспомощность из-за утраты контроля
Самовнушенная беспомощность
Иллюзия контроля
Раздел III
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ
И СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ
К сфере индивидуального принадлежит, во-первых, свобода совести в самом
широ-ком смысле слова, абсолютная свобода мысли, чувства, мнения
относительно всех возможных предметов: и практических, и спекулятивных, и
научных, и теологических... Во-вторых, сюда принадлежит свобода выбора и
преследования той или иной цели, свобода устраивать свою жизнь сооб-разно
со своим личным характером, по своему личному усмотрению, к каким бы это
ни вело последствиям для меня лично, и если я не делаю вреда другим людям.
Джон Стюарт Милль
Глава 1
Индивид как объект психологических исследований
199
Психологию масс, о которой шла речь в первом разделе книги, главным
образом интересуют массообразующие признаки, присущие человеку. Но,
кроме того, что человек может быть стереотипным, анонимным и
обезличенным, каждый из нас обладает еще и особыми, индивидуальными
чертами, неповторимостью, уникальностью — словом, совокупностью всех тех
свойств, что отличают индивида от всех других людей. Поэтому с тех пор, как
человек сделался сам для себя объектом исследования (попутно отметим, что
самого себя человек начал изучать позднее, чем окружающий мир), вдруг
выяснилось, что различные люди неодинаково ведут себя в одних и тех же
ситуациях, по-разному переживают эмоции, обладают различными
склонностями, способностями, предрасположенностями, даже болеют поразному.
Человек рождается индивидом. Под индивидностью традиционно принято
понимать биологические, или природно обусловленные особенности организма
— генотип. Генотипические индивидные свойства в процессе жизни организма
развиваются и образуют совокупность свойств, которые называются
фенотипом.
Будучи индивидами, люди отличаются друг от друга не только внешностью или
конституционально-соматическими особенностями, такими, как телосложение,
тип нервной системы, рост, вес, цвет кожи, но и психическими —
темпераментом, характером, способностями. Поэтому в человековедении давно
уже существует проблема типологизации людей. Стоит она и перед
психологией.
Проблема типологии человека
Итак, в психологии проблема типологии существует давно и уходит корнями в
историю человекознания. В ХХ веке, на который, собст-венно, и приходится
развитие психологии как отдельной науки, наибольшую известность получили
психологические классификации З. Фрейда, К.Г. Юнга, И.П. Павлова, Э.
Кречмера, У. Шелдона, К. Ле-онгарда, Г. Айзенка. Вводя различные основания
для построения своих классификаций, ученые отразили в них многие
типологические осо-бенности человека: конституционально-соматические,
поведенческие, психические, психофункциональные, характерологические и т.
д.
Разумеется, ни одна из классификаций не может претендовать на то, чтобы
целостно описать человека. Да и большинство авторов типологий, создавая их,
решали какие-то конкретные вопросы, стоявшие перед медициной или
200
психологией и поэтому осознавали относитель-ность, ограниченность своих
классификаций, оговаривая конкретную сферу их применения.
Поскольку классификации создаются, как правило, на основе опыта
непосредственной профессиональной деятельности ученых, то цен-ность
типологий в том и состоит, что их можно использовать в прак-тической работе,
они имеют, помимо прочего, прикладное значение.
Знание их и умение применять особенно необходимы там, где име-ется
потребность классифицировать, разбивать на группы огромное многообразие
психических феноменов, для чего необходимо, по мысли К. Юнга,
“использовать простые схемы, которые, с одной стороны, удовлетворительно
отражают эмпирические факты, а с другой — вклю-чают в себя общеизвестное
и тем самым находят понимание” (Юнг К., 1994, с. 112). Применение типологий
возможно при решении целого ряда практических психологических задач, таких,
как проблемы профессиональной ориентации, т. к. для каждого определенного
типа людей существуют соответствующие, наиболее подходящие сферы
деятель-ности; проблемы саморазвития, т. е. реализации потенциальных возможностей человека или, говоря в понятиях гуманистической психологии,
возможность самоактуализации в конкретных условиях жизни; достижение
гармонии — внутренней и с внешним миром. Это, наконец, и задачи
психокоррекции — использование сильных и совершенствование слабых
сторон человека того или иного типа, регулирование и установление
оптимальных межличностных и внутригрупповых отношений. Словом, чем
большее количество прикладных задач необходимо решать психологии, тем
актуальнее стоит вопрос группирования наблюдаемых различных психических
состояний, их классификации и упорядочения для более удобного
использования в практической деятельности.
Но какова же типология самих классификаций? Иначе говоря, какие
сущностные признаки человека кладутся в основу при создании
классификаций? Какие при этом используются критерии?
Если коротко, то, как правило, основанием для типологий служат темперамент,
характер, способности, личностные черты.
Существует немало определений темперамента. Но наиболее рас-пространенным является такое его понимание, где темперамент определяется как
динамическая характеристика психической деятельности. В психологическом
смысле темперамент — это совокупность соответствующих динамических
свойств поведения, своеобразно сочетающихся в каждом индивиде. Обычно
выделяют три сферы проявления темперамента: общую активность,
особенности моторной сферы, эмо-циональность. Общая активность, в свою
очередь, определяется интенсивностью и объемом взаимодействия человека с
201
окружающей средой — физической и социальной. По этому параметру индивид
может быть инертным, пассивным, спокойным либо инициативным, активным,
стремительным.
В моторной сфере темперамент проявляется как частное выражение общей
активности. Здесь можно говорить о темпе, быстроте, ритмич-ности и общем
количестве движений.
Под эмоциональной проявленностью темперамента обычно понимают
впечатлительность, чувствительность, эмпатичность, глубину и импульсивность переживаемых чувств.
На протяжении долгой истории изучения темперамента он обычно связывался с
морфологическими или конституционально-соматическими особенностями
организма.
Гуморальные классификации
Благодаря открытию индивидных различий между людьми и появилась самая
древняя из известных типологий — деление их по типу темперамента. Эту
классификацию типов традиционно связывают с именем древнегреческого
врача Гиппократа (ок. 460 — ок. 377 годы до н. э.), который создал
гуморальную, иначе жидкостную (от лат. humor — влага) теорию болезни и
здоровья. Согласно этой теории, люди различаются неодинаковым
соотношением четырех основных “соков” организма — крови, слизи (флегмы),
желтой и черной желчи. Оптимальное соотношение этих “соков” определяет
здоровье, а их диспропорция ведет к различным заболеваниям.
Однако сам Гиппократ не увязывал то или иное сочетание жидкос-тей в
организме с определенными психическими свойствами и поведением человека.
Теорию темперамента разработал римский медик Клавдий Гален (131-200 гг. н.
э.), самый известный после Гиппократа врач античности. Исходя из учения
Гиппократа о четырех “соках” или гуморах, он создал типологию
темпераментов, которую изложил в известном трактате “De temperamentis”
(лат. temperamentum — соразмерность, правильная мера). Из девяти
выделенных и детально описанных им темпераментов четыре, непосредственно
связанные с преобладающим в организме “соком”, до сих пор пользуются
популярностью. Детальное описание их сделал в IV веке н. э. пос-ледователь
Гиппократа и Галена римский врач Аэций. Темпераменты эти следующие:
сангвиник, у которого преобладает кровь (лат. sanguis — кровь),
вырабатываемая сердцем; флегматик, у которого преобладает флегма (греч.
phlegma — слизь), вырабатываемая мозгом; холерик — преобладает желтая
желчь (греч. chole — желчь), вырабатываемая печенью; меланхолик —
202
преобладает черная желчь (греч. melas chole — черная желчь), вырабатываемая
селезенкой.
Эта умозрительная теория Гиппократа—Галена получила частичное
подтверждение в современных эндокринологических и психофармакологических исследованиях. Российский физиолог Иван Петрович Павлов,
ориентируясь на эту типологию, дал ей физиологическое обоснование, создав
типологию нервной системы (Стреляу Я., 1982). Так что эта концепция до сих
пор излагается почти во всех учебниках по психологии. В том или ином виде ее
придерживаются многие совре-менные исследователи. Например, английский
психолог Г. Айзенк, объединив учение Галена о темпераментах и И. Павлова о
типах нерв-ной системы, дополнил их позаимствованной у швейцарского
психо-лога Карла Густава Юнга концепцией биполярной психологической
типологии — экстраверсии и интроверсии (Eysenck Н., 1963). В результате все
личностные психические особенности он разделил на два полярных типа —
экстраверты (сангвиники и холерики), интроверты (меланхолики и
флегматики). К первому типу относятся люди эмоционально устойчивые,
стабильные. Ко второму — неустойчивые, невротисты. Сангвиники и холерики
отличаются подвижностью, часто являются лидерами. Только сангвиники
добродушны, а холерики агрессивны и напористы. Меланхолики и флегматики
относятся к зависимому типу людей, редко претендуют на лидерство.
Флегматики спокойны и инертны, меланхолики малообщительны, быстро
утомляются, стрессонеустойчивы, болезненно воспринимают неудачи. Поэтому
часто находятся в депрессивном настроении.
Именно сочетание этих трех типологий — Галена, Павлова, Юнга —
послужило основой для разработанного Айзенком вопросника “Описание
личности” (MPI), довольно широко используемого практическими психологами
средства измерения экстраверсии-интроверсии и невротизма (MPI — Maudslay
Personality Inventory, получившего название от Maudslay Hospital, клиники, где
работал Г. Айзенк).
Конституциональные классификации
Созданная немецким психиатром Эрнстом Кречмером типология является еще
одним примером классификации темперамента. Она изложена им в книге
“Строение тела и характер” (Кречмер Э., 1995). Эта типология относится к
разряду конституциональных. В классификациях такого типа свойства
темперамента выводятся из индиви-дуальных различий в телосложении - рост,
полнота, телесные пропорции. Согласно концепции Кречмера, люди с
определенным
типом
телосложения
обладают
соответствующими
203
психическими особенностями и предрасположены к тем или иным
психическим заболеваниям.
По существу, это означает, что телосложение предопределяет тот или иной
способ реагирования на жизненные, в том числе и соци-альные обстоятельства.
Ведь психические заболевания, если они не детерминированы органическими
причинами, являются неадекватны-ми способами реагирования на какие-то
социальные ситуации.
На основании множества измерений Кречмер выделил четыре основных
конституциональных типа:
1.Лептосоматик (греч. leptos — хрупкий, soma — тело). Характерными для данного типа являются высокий рост, хрупкое телосложение,
плоская грудная клетка, вытянутое лицо, длинный, тонкий нос. Плечи
узкие, ноги длинные и худые. Индивидов с крайней выраженностью этих
свойств Э. Кречмер определил как астеников (греч. astenos — слабый).
2.Пикник (греч. pyknos — толстый, плотный). Много жировой ткани,
чрезмерная тучность, малый или средний рост, расплывшееся туловище,
большой живот, круглая голова на короткой шее.
3.Атлетик (греч. athlon — борьба, схватка). Хорошая мускулатура,
крепкое телосложение, высокий или средний рост, широкие плечи, узкие
бедра, выпуклые лицевые кости.
4.Диспластик (греч. dys — плохо, plastos — сформированный).
Строение тела бесформенное, неправильное. Индивиды этого типа имеют
различные деформации телосложения — чрезмерный рост, диспропорции,
евнухообразность.
Наибольшая
предрасположенность
к
психическим
заболеваниям
обнаруживается у лептосоматиков и пикников. По мнению Кречмера,
большинство больных шизофренией составляют лептосоматики. Среди
циклофреников
(больных
маниакально-депрессивными
психозами)
преобладают пикники. Атлетики меньше других предрасположены к
психическим заболеваниям, но вместе с тем, имеют определенную склонность к
эпилепсии.
С точки зрения Кречмера, телосложение влияет не только на предрасположенность к определенным видам психических заболеваний, но и на
формирование психических свойств у здоровых людей, похожих на те, которые
характерны
соответствующим
психическим
заболе-ваниям.
Правда,
проявляются они в менее выраженной форме. Так, здоровый лептосоматик
обладает свойствами, напоминающими пове-дение шизофреника. Здоровый
пикник демонстрирует свойства, типич-ные для маниакально-депрессивного
психоза и т. д.
На основе конституциональной типологии Кречмер различает три типа
темперамента: шизотимический, циклотимический и иксотимический.
204
1.Шизотимик (от психического заболевания — шизофрения). Леп-тосоматик или астеник. При расстройствах психики предрасположен к
шизофрении. Замкнут (аутичен), эмоции колеблются от раздражительности до холодности, сухости. Упрям, малоподатлив к изменению установок и взглядов. Трудно приспосабливается к окружению, склонен к
абстрактному мышлению.
2.Циклотимик (от циклического, или маниакально-депрессивного,
психоза). Телосложение пикника. При психических нарушениях предрасположен к маниакально-депрессивному психозу. Психические свойства
противоположны шизотимику. Эмоции колеблются между ра-достью,
весельем и печалью. Веселый циклотимик подвижен, печального отличает
спокойная медлительность. Легко контактирует с окружением.
Реалистичен во взглядах.
Хотя психомоторная сфера циклотимиков и характеризуется то быстротой, то
медлительностью, она, вместе с тем, всегда отличается закругленностью,
естественностью и адекватной импульсу формой мимики и телодвижений. В то
время как психомоторной особенностью шизотимиков является неадекватность
моторной реакции психическо-му раздражению, что проявляется в форме
аристократической сдержанности, парализованности аффекта или временной
задержки — робости, скованности.
Целостная жизненная установка циклотимиков характеризуется тенденцией
растворения в окружающей среде. Это общительные, не-посредственные люди,
энергичные практики или веселые прожигатели жизни.
А вот жизненная установка шизотимика характеризуется склон-ностью к
аутизму, созданию ограниченной индивидуальной зоны, внутреннего, чуждого
действительности мира принципов и грез, как реакции неприятия внешнего
мира, а также стремлением к рав-нодушному или сентиментальному
уединению от людей или холодному пребыванию среди них с минимальным
контактом.
3. Иксотимик (греч. ixos — тягучий.) Атлетическое телосложение. При
психических расстройствах предрасположен к эпилепсии. Спокойный, даже
равнодушный, маловпечатлительный. Сдержанные жесты и мимика. Невысокая
гибкость мышления, трудно приспосабливается к перемене обстановки,
мелочен.
Зависимость психических свойств и определенных психических заболеваний от
типа телосложения Кречмер объясняет тем, что как строение тела, так и
темперамент имеют одну и ту же причину: они обусловлены химическим
составом крови. И, таким образом, прежде всего, зависят от особенностей
гормональной системы.
205
Разновидностью конституциональной типологии темперамента является также
классификация У. Шелдона. Это, хотя и более сложный по сравнению с
типологией Кречмера, но все же явно подражательный вариант. Концепция Э.
Кречмера получила распространение в Европе, в то время как созданная почти
двадцать лет спустя типология Шелдона — в США. Иногда классификацию
Шелдона называют еще формализованным вариантом кречмеровской
типологии.
Психогенные классификации
Но наибольшую, пожалуй, популярность получила классификация
психологических типов, предложенная Карлом Юнгом. От перечис-ленных
выше она отличается, прежде всего, тем, что строится не на соматических, а
исключительно на психологических основаниях.
Все люди, по мнению Юнга, делятся на интровертов и экстравертов. Он пишет:
“Интроверсия и экстраверсия как типы установок обознача-ют диспозицию,
обусловливающую в значительной степени весь ду-шевный процесс, поскольку
они характеризуют предрасположенное реагирование и тем самым определяют
не только образ действия и вид субъективного опыта, но и характер
бессознательной компенсации” (Юнг К., 1994, с. 101-102). Как видим,
основанием для выделения того или иного психологического типа Юнг считает
способ привычного реагирования человека на ситуацию. Он зависит от
внутренней пред-расположенности (диспозиции) индивида, которая определяет
тип его психической установки. Предрасположенность, таким образом, является центральным звеном всего психического процесса, так как, с од-ной
стороны, она регулирует внешнее поведение, а с другой — оказывает влияние
на формирование специфического опыта индивида. Иначе говоря,
определенное поведение человека, принесшее ему те или иные результаты,
затем осмысливается им, благодаря чему у него появляется опыт, который, в
свою очередь, вновь оказывает влияние на поведение. Так формируется
привычный способ реагирования. При этом у каждого индивида свои
предрасположенности
и
диспозиции.
Так,
например,
человек с
интеллектуальной предрасположенностью, поскольку интеллектуальная
функция у него наиболее развита, реагируя на ситуацию, будет полагаться
именно на интеллект, а не на физическую силу или какие-то иные факторы.
Более того, он будет стараться попасть именно в такие ситуации, где имеется
возможность интеллектуального реагирования. И напротив, тот, у кого иная,
скажем, агрессивно-силовая предрасположенность, а физическая функция
лучше всего развита, будет реагировать, опираясь не на интеллект, а на силу. То
206
же самое можно сказать относительно хитрости, подлости, изворотливости,
честности, открытости и т. д. Одним словом, К.Г. Юнг полагает, что в борьбе за
существование “каждый человек инстинктивно использует свою наиболее
развитую функцию, которая в результате становится критерием привычного
способа реагирования” (Юнг К., 1994, с. 104).
В соответствии с этим критерием Юнг выделяет несколько пар противоположных психологических типов:
экстравертированный — интровертированный;
мыслительный — эмоциональный;
ощущающий — интуитивный;
рациональный — иррациональный.
Следует помнить, что данное деление довольно условно, и в “чистом виде” ни
один психологический тип не встречается, поскольку каждый человек несет в
себе признаки различных психологических типов. Поэтому корректно говорить
о доминировании признаков того или иного психического склада.
Экстраверт — его отличает повышенный интерес к происходящему в
окружающем мире, он ориентирован на внешние объекты. В зависимости от
того, какая психическая функция наиболее развита у индивида — мышление,
чувство, ощущение или интуиция, таким способом и будет реализовываться его
эстравертная установка. Если у человека развито мышление, то его интерес к
внешнему миру будет осуществляться посредством осмысления этого мира,
если чувство — то через его эмоциональное переживание, если ощущение —
через нюансировку перцепции объектов, интуиция — через интуитивное
постижение происходящего вокруг. Таким образом, экстраверта занимают
внешние, объективные события, но только те, разумеется, которые его
касаются. Он чутко реагирует на происходящее вокруг.
Отсю-да его
активность, инициативность. Он легко контактирует с другими людьми, быстро
осваивается в новой обстановке.
Интроверт — преимущественно занят своим внутренним миром. Причем его
способ самопостижения также зависит от того, какая из психических функций у
него наиболее развита. Поведение интроверта впрямую мало зависит от
внешних событий, поскольку объективный мир имеет для него второстепенное
значение. Самоцентрированность индивидов такого типа проявляется в
молчаливости, задумчивости, сосредоточенности, внешнем спокойствии. У
интровертов узкий круг общения, они трудно заводят новые знакомства, не
любят шума, сутолоки, парадности, помпезности и празднеств. Им претит все
демонстративное, показное, напускное.
Мыслительный тип (как экстраверт, так и интроверт) характеризу-ется тем,
что стремится все разложить по полочкам, систематизиро-вать, обнаружить
207
законы и выявить закономерности. Одним словом, он полагается на логику и
анализ.
Поэтому
все
его
оценки
соот-ветствуют
критерию
разумности/неразумности. По многим причинам людям этого типа сложно
говорить о чувствах, которые у них устой-чивы, малоподвижны.
Эмоциональный (чувствующий) тип, напротив, отличается высокой
подвижностью чувств. Люди этого склада, пишет Юнг, “стойко про-водят
политику чувств”. Они либо вообще не способны задумываться, либо
требуются чрезвычайные обстоятельства, чтобы это произошло.
К.Г. Юнг отмечает, что психологический тип человека не может быть в
одинаковой
мере
мыслительным
и
эмоциональным,
поскольку
эмоциональность и мышление в значительной степени взаимоисклю-чают друг
друга, они — антагонисты. Поэтому отчетливо выраженная мыслительная
функция предполагает слабую эмоциональность. И наоборот.
Такое же противопоставление справедливо и в отношении другой пары
психологических типов — ощущающего и интуитивного.
Ощущающий (Юнг специально подчеркивает его отличие от чув-ствующего)
— характеризуется тем, что хорошо схватывает детали, оттенки. В силу
повышенной способности к перцепции он чуток к мелочам, наблюдателен.
Поэтому хорошо ориентируется либо в своем внутреннем, либо во внешнем
мире. Отсюда его активность и практич-ность. Поскольку он живет
восприятием сиюминутных ощущений, то есть в мире повседневных реалий, то
и не склонен заглядывать в будущее и вообще что-то загадывать наперед.
Область его существо-вания — “здесь и теперь”. Кроме того, его ощущения, т.
к. они не осмысливаются, а воспринимаются как данность без истолкования и
оценки, характеризуются бессознательностью.
Интуитивный тип также отличается преобладанием бессознатель-ного, т. е.
интуиции, которую К.Г. Юнг определяет как “восприятие через
бессознательное”. Для людей этого типа характерно безотчетное восприятие
как прошлого, так настоящего и будущего. Способность интуитивно
воспринимать будущее предопределяет их повышенный интерес ко всему
новому — к новой деятельности, новым людям, новым задачам. Они постоянно
пытаются как бы опередить время. Отсюда их раздвоенность, метание между
настоящим и будущим, сомнения, колебания в намерениях.
Еще одним критерием для деления психологических типов у Юнга выступает
степень участия сознания в психической жизни индивида. Другими словами,
речь о преобладании рациональности либо ирра-циональности. Сам Юнг
полагал в этой связи: “Иррациональность — это то, чего не хватает мышлению
и чувству, рациональность — то, чего не хватает ощущению и интуиции”
(Юнг К., 1994, с. 108).
208
Рациональный тип, таким образом, представлен через мыслительный и
эмоциональный. Под углом зрения этого деления люди раци-онального типа
склонны к размеренности, планомерности.
Им свой-ственны точность,
пунктуальность, взвешенность. Они дисциплиниро-ванны и придерживаются
установленных правил.
Иррациональный тип представлен ощущающим и интуитивным. Для него
характерны импульсивность, даже хаотичность, порыв, что противоположно
расчету и пунктуальности. Еще одна черта данного склада — это нежелание и
неумение завершать начатое, необязатель-ность. Интерес к новому и отсутствие
планирования приводят к тому, что большую роль в их жизни играет случай.
Типология К. Леонгарда, изложенная им в книге “Акцентуированные
личности”, хотя и повторяет во многом идеи К. Юнга, но вместе с тем выделяет
такие аспекты и характеристики человеческой индиви-дуальности, которые не
были отражены в классификации Юнга. Так, например, говоря об
экстравертированных и интровертированных типах личности, Леонгард
подчеркивает такие характеристики, как зависимость и самостоятельность,
легкомыслие и глубина, порывис-тость и медлительность. Кроме того,
Леонгард отмечает такие типоло-гические особенности характера, как
демонстративность и сосредоточенность, педантизм, возбудимость и
застревание. Что касается перво-го деления, то демонстративному типу
присущи выраженный эгоизм, жажда признания со стороны окружающих,
которое проявляется в самовосхвалении (саморекламе — об этой стратегии
саморепрезентации речь пойдет в разделе “Социальное влияние”), жалость к
себе (часто она выражается с чрезвычайной назойливостью), умение приспосабливаться и играть ту роль, которую ведет партнер по общению.
Педантичный тип отличается нерешительностью, аккуратностью, добросовестностью, повышенным вниманием к своему самочувствию и здоровью в
целом.
Описывая возбудимость и застревание, Леонгард делает упор не столько на
характеристике протекания эмоциональных процессов, сколько на социальных
качествах личности ( Леонгард К., 1995).
Обычно проблема психологической типологии рассматривается в курсе общей
психологии. Но дело в том, что темперамент, характер, склонности, черты,
психологический склад индивида, т. е. все те аспек-ты индивидуальности,
которые классифицируются в типологиях (с наиболее известными из них мы
только что кратко ознакомились) в значительной мере предопределяют более
общее, и сложное, образова-ние — человеческую личность. Это, так сказать, ее
биопсихические детерминанты. Наряду с ними личность обусловливается
209
также и соци-альными факторами. Но даже наличия биопсихических и
социальных факторов недостаточно для того, чтобы сформировалась личность.
При всем многообразии подходов в трактовке личности большин-ство авторов
теорий личности соглашаются в одном — личность формируется тогда, когда у
человека формируется Я-сознание, Я-осознание, самосознание или Яконцепция. О личности и пойдет у нас разговор в следующей главе.
Глава 2
Психологические теории личности
Вначале предпримем небольшой экскурс в историю развития представлений о
личности. Это необходимо сделать, прежде всего, потому, что в понимании
личности между учеными имеются существенные расхождения. В
дальнейшем, когда мы будем знакомиться с теориями личности, суть этих
разногласий станет для нас более понятной.
Определение личности
Как само понятие “личность”, так и все производные от него слова: “личный”,
“личностный”, “персональный” и т. д. - сегодня очень прочно вошли и в
сознание человека современной европейской культуры, и во все европейские
языки. Слово это настолько широко задействовано в нынешнем лексиконе, что
может сложиться впечатление, будто бы оно существовало всегда и всюду. Но
это далеко не так.
Понятие “личность” и даже само представление о человеческой индивидуальности появились в Европе относительно недавно, при-мерно три с
половиной века назад. Идея человеческой личности и индивидуальности не
является универсальной, т. е. она распространена не во всех культурах даже
сегодня. Так, например, в китайском языке нет иероглифа, которым можно
было бы адекватно обозначить понятие личность. Об этом сообщает Леонид
Баткин (Баткин Л., 1989).
В кросс-культурной психологии, т. е. в таком направлении сов-ременной
социальной психологии, которое исследует психические особенности людей
различных культур, все культуры условно подразделяются на два вида:
коллективистские и индивидуалистические.
Культуры индивидуалистического типа возникли и развивались в западных
обществах. И именно там появилась идея человеческой индивидуальности, а
личность стала массовым социальным явлением. Причину такого положения
210
дел многие исследователи, вслед за Мак-сом Вебером (Вебер М., 1990),
усматривают в том, что облик современной европейской культуры и в целом
западного общества во многом сформировался под влиянием идей
христианства, особенно протестантской его разновидности. “В отличие от
христианской Европы, обожествившей абсолютную личность Творца, а тем
самым и человека, как его образ и подобие, восточные религии основываются
на идее ложности индивидуальных форм духовной жизни. Восток
культивировал от-ход от личного Я в пользу безличного абсолюта. Существуют
различия и в отношении к возможностям разума. Если Европа в целом двигалась в сторону рационального и прагматичного познания, видя в нем высшую
ценность, то Восток ставит рациональное познание ниже интроспективноинтуитивного” (Спиркин А., 1988).
Таким образом, в неевропейских культурах и обществах индивидуальность не
поощрялась, а следовательно, не появлялась и личность как социальное
явление. В этих культурах не сложилось достаточно многочисленного слоя
людей с развитым самосознанием, который оказывает активное влияние на
жизнь общества и государства.
В соответствии с названным выше делением культур, личность и
индивидуальность в них обладают неодинаковой социальной ценностью. Так, в
коллективистских культурах социальная ценность лич-ности очень невелика.
Подтверждение этому мы находим у Освальда Шпенглера, который пишет об
анонимности, обезличенности форм индийской культуры, где не было авторов,
не было их лиц, не было развито искусство портрета, хотя само искусство
достигло там значительных высот (Шпенглер О., 1993). Религиознофилософские системы восточных, коллективистских культур также не
рассматривают личность и индивидуальность в качестве нравственной или
духовной ценности. “Буддизм, — отмечает Василий Налимов,— это прежде
всего отрицание личности” (Налимов В., 1989).
Иначе дело обстояло в западных, индивидуалистических культурах.
Английский философ Джон Локк еще в VII веке обратил внимание на феномен
личности и дал ей определение. “Я думаю, — писал он, — что личность есть
разумное мыслящее существо, которое имеет разум и рефлексию и может
рассматривать себя как себя, как то же самое мыслящее существо, в разное
время и в разных местах только благодаря тому сознанию, которое неотделимо
от мышления, и, на мой взгляд, существенно для мышления, ибо невозможно,
чтобы кто-ни-будь воспринимал, не воспринимая, что он воспринимает” ( Локк
Дж., 1985, с. 387).
Как видим, Дж. Локк основными признаками личности считает мышление и
рефлексию, т. е. способность человека к самосознанию. Правда, Локк выделяет
211
довольно узкую область самосознания человека, а именно рефлексию им
процесса собственного восприятия и мышления. В этом смысле мудрость,
приписываемая древнегреческому философу Сократу “Познай самого себя”,
которая предполагает целос-тное самоисследование, гораздо ближе к
современному пониманию личности, чем определение, данное Локком.
Осознание индивидом самого себя, своей отдельности и уникальности имеет то
следствие, что у него формируются новые ценности и идеалы. Прежде всего это
идеал свободы, т. к. только свобода дает человеку возможность саморазвития и
творчества во всех сферах деятельности. Обладая свободой, он волен поступать
не в соответствии с “законом подражания”, не руководствуясь принципом “как
все, так и я”, а в соответствии со своими творческими устремлениями, помыслами и намерениями. Вспомним, что Г. Тард именно таких людей считал творческой элитой общества.
Конечно, здесь встает проблема: какого рода помыслы и намерения стремится
реализовать индивид? Разрушительны они или созидательны? Гуманны или
античеловечны? Добрые или злые? Свобода, как и всякое другое явление, не
может нести в себе исключительно положительные тенденции. Поэтому
начиная с Нового времени, когда личность становится массовым социальным
явлением (а до этого личности в общей массе народа встречались достаточно
редко), западное общество столкнулось с двумя разнородными процессами. С
одной стороны, духовное развитие, научный и технический прогресс,
распространение гуманистических идей, раскрепощение человека, с другой —
прогрессирующее разрастание преступности, ее дифференциация и изощренность, рост насилия, жестокости, бесчеловечности, что ярче всего отразилось в массовости, масштабности, глобализации военных конфликтов и войн,
в распространении терроризма, в глобальных проблемах современности,
которые стали перед человечеством в ХХ веке.
Но так или иначе, позднее идею личности стали увязывать с индивидуальностью и свободой, понимаемой, прежде всего, как свобода выбора.
Причем сама свобода рассматривалась как двухфакторное явление, сочетающее
как внешние, так и внутренние условия. К числу внешних относятся
социальные и экономические
факторы, позволяющие индивиду быть
свободным. К внутренним — потребность и способность человека быть
свободным, наличие у него свободной воли. Разумеется, как эти условия, так и
сама личность понимаются в западной культуре как высшие и важнейшие
социальные ценности. В XVIII веке Вильгельм фон Гумбольдт писал:
“Истинный разум не может желать человеку никакого другого состояния,
кроме того, при котором каждый отдельный человек пользуется самой широкой
свободой, развивая изнутри все свои своеобразные способности и
212
особенности...” (Гумбольдт В., 1985, с. 34). Затем, уже в IX веке, Джон Стюарт
Милль, как это явствует из эпиграфа к данному разделу, раскрывает
содержание понятий свободы и индивидуальности, объявляя их главными человеческими ценностями, присущими личности.
Учитывая сказанное о различиях культур и вытекающее из него различие в
понимании личности и отношение к ней, правомерно задаться вопросом: к
какому же типу относится российская культура и каково в ней понимание
личности? Какой ценностью она обладает в общественном сознании, и, что не
менее важно, в сознании правящих кругов, в проводимой ими социальной
политике?
Вопрос этот довольно сложный и запутанный. Достаточно сказать, что начиная
с XIX века и до наших дней среди российских мыслящих людей идет спор о
том, куда необходимо относить российскую культуру — к Востоку или Западу?
Выскажем точку зрения, которая, как представляется, наиболее точно
определяет место России: российская культура была и остается на полпути от
Востока к Западу. Впервые эту мысль еще в XIX веке высказал российский
философ Петр Яковлевич Чаадаев (Чаадаев П., 1989).
Такое промежуточное положение российской культуры наиболее рельефно
отражается в отношении к личности. Личность, ее ценность, благополучие и
самочувствие в определенной мере признаются в российской ментальности.
Осознается и наличие творческого потенциала личности, необходимость
создания основных условий для ее развития и самореализации.
Вместе с тем, ни в сфере межличностных взаимодействий, ни в
производственных взаимоотношениях, ни в области государственной
социальной политики личность, как значимый фактор, обладающий
самодовлеющей ценностью, практически никогда не учитывалась и не
учитывается до сих пор. Одним из следствий такого положения явилось то, что
исследованием
личности
отечественное
человековедение
занялось
относительно недавно. Не являются исключением здесь и психология, и
социология. Эти дисциплины сами получили законный статус и право на
существование тоже совсем недавно. Отметим лишь такой факт: практически
все социологические и психологические теории личности были созданы за
рубежом, европейскими и американскими учеными. И те немногие,
заслуживающие внимания работы отечественных авторов, посвященные
феномену личности, были выполнены на базе зарубежных исследований.
Психологические теории личности
213
Первые попытки создания психологических теорий личности были
предприняты в первой половине XIX века учеными-психиатрами. Понятно, что
необходимость в теориях такого рода диктовалась практическими нуждами.
Психиатрам требовалось хоть каким-то образом упорядочить, теоретически
выстроить структуру человеческой психики. К числу наиболее известных
теоретических конструкций такого рода можно отнести теории психической
организации, разработанные немецкими психиатрами Иоганном Хайнротом и
Вильгельмом Гризингером. Кстати, Хайнрот первым ввел в научный оборот
понятие психосоматика, поскольку исходил из того, что психическое и
телесное в организме взаимообусловлены и непосредственно влияют одно на
другое. И Хайнрот, и Гризингер в значительной мере признавали социальное
влияние на этиологию (происхождение) психических заболеваний и, тем
самым, хотя и косвенную, социальную обусловленность психики человека. Оба
ученых выделяли в психической структуре Эго как центральный компонент
человеческой психики (Александер Ф., Селесник Ш., 1995).
Во второй половине XIX века психология оформилась как самостоятельная
наука, началось быстрое ее развитие. Теперь уже задачи собственно
психологических исследований побуждали психологов к созданию все новых и
новых теорий психической структуры человека, а значит и теорий личности1.
В течение всего нескольких десятилетий существования психологии было
создано такое огромное количество психологических теорий личности, что уже
в 30-е годы ХХ столетия возникла новая, отдельная отрасль психологических
исследований — персонология, в рамках которой шло активное изучение
человеческой личности. Само наз-вание этой сферы исследований —
“персонология” — было предло-жено в 1938 году американским психологом Г.
Мюрреем.
С
момента
своего
возникновения
персонология
столкнулась
с
трудноразрешимой проблемой. Суть ее в том, что теории, входящие в область
персонологических исследований, принципиально расходи-лись в понимании
природы личности. Американский психолог Гордон Оллпорт, первым
обнаруживший эту проблему, проанализировав в 1937 году около 50 собранных
им определений личности, пришел к выводу, что существуют два основных
подхода в ее трактовке — “биосоциальный” и “биофизический” (Родионова Е.,
1976). Расхождение между ними касалось, прежде всего, проблемы социальной
обусловленности личности.
Теории, выражавшие биосоциальный подход, подчеркивали либо преимущественно, либо исключительно социальную ее природу. Классическим
примером такого подхода является марксистское понимание личности, которое
основывается на формулировке К. Маркса из его знаменитых “Тезисов о
214
Фейербахе”: “... сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному
индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных
отношений” (Маркс К., Энгельс Ф., 1970, с. 3).
Крайней формой выражения данного подхода являются социально-ролевые
теории, в которых личность трактуется как набор ролей-масок, которые
индивид демонстрирует окружающим в ходе соци-альных взаимодействий.
Структура личности, таким образом, состоит из масок, за которыми не сокрыто
никакого сущностного, устойчивого содержания. Личность человека — это его
роли и маски, которые он представляет как реакцию на стимулы внешней
социальной среды, индивидуальность — персональный набор ролей каждого
человека. Личность в этих теориях предстает и в виде луковицы, у которой за
первым слоем открывается второй, за вторым — третий и т. д., а, в конечном
счете, вся она состоит только из этих слоев. По сути, такое понимание вообще
отрицает объективное существование личности, поскольку она здесь
отождествляется с теми впечатлениями, которые человек производит на других
людей. А если это так, то личность не существует сама по себе, как присущая
индивиду внутренняя органи-зация его духовного мира, она есть лишь в
восприятии окружающих.
Биофизический поход, напротив, отстаивает субстанциональную и
объективную природу личности. Здесь каждая личность понимается как
сущностная, устойчивая, к тому же уникальная, т. е. отличное от других
образование.
Крайним
выражением
такого
подхода
являются
субстанционально-антропологические
теории,
в
которых
личность
отождествляется с родовой сущностью человека. Раньше уже отмеча-лось, что
такой подход ведет к смешению понятий “человек”, “психи-ческая структура” и
“личность”.
Таким образом, Г. Оллпорт столкнулся с тем фактом, что сущест-вующие
определения личности варьируются от одного крайнего полю-са, где личность
понимается как производимое человеком впечатление, до другого, где она
отождествляется с человеком как таковым.
В конце 60-х годов ХХ века еще один сравнительный анализ теорий личности
предпринял другой американский психолог С. Мэдди. Он попытался разрешить
обнаруженное Оллпортом парадоксальное расхождение в понимании личности
и предложил в каждой теории выделять понятия, касающиеся “ядра” личности,
или такие понятия, в которых описывается ведущая тенденция или
характеристика человека, сохраняющаяся неизменной в течение всей его
жизни. Кроме того, в каждой теории описывается “периферия” личности, т. е.
те ее компоненты, которые изменяются: либо в самом человеке на протяжении
жизни, либо они отражают различия, имеющиеся между людьми.
215
Согласно Мэдди, именно “периферия” является социально обусловленной
частью личности, в то время как ее “ядро” мало зависит или вообще не зависит
от социальной среды. Социальные условия, следовательно, формируют лишь
облик, стиль, усвоенные индивидом формы поведения. Словом, все то, что
изменяется в человеке под влиянием внешних условий.
Теории личности в социальной психологии
В социальной психологии личность рассматривается как социальный феномен,
хотя признается и тот факт, что на ее формирование оказывают влияние и
природные характеристики человека: пол, конституция, темперамент,
наследственность и т. д. Поэтому социальные психологи в качестве базовых
концепций для своих исследований, как правило, используют те теории,
которые Г. Оллпорт отнес к разряду биосоциальных. Или же ими берутся
промежуточные модели, в которых, по мнению С. Мэдди, содержится описание
“ядра” и “периферии” личности. Именно к такому, промежу-точному, типу
относится теория личности Уильяма Джеймса, которую американские
социальные психологи традиционно рассматривают как исходный образец для
создания теорий личности.
Джеймс дает предельно широкое определение личности. В Я человека он
выделяет два аспекта: эмпирическое Я и чистое Я. Эмпирическое Я
определяется им как “общий итог того, что человек может назвать своим”
(Джеймс У., 1991). Сюда относятся:
материальное Я, включающее наше тело и нашу собственность;
социальное Я — “есть то, чем признают данного человека
окружающие”; при этом каждый человек имеет столько социальных Я,
“сколько существует отдельных групп или кружков, о мнении которых он
заботится”;
психическое Я представляет собой совокупность психических
способностей и склонностей индивида.
Чистое, или духовное, Я — это сфера самосознания, самооценки человека. В
современной психологии она рассматривается как центральная часть личности
и обозначается понятием Я-концепция (этот термин введен в научный оборот
американским психологом Карлом Роджерсом, автором известной, нашедшей
широкое применение концепции клиент-центрированной терапии).
Представление У. Джеймса о том, что в социальном Я человека представлено
его социальное окружение, нашло дальнейшее развитие в социальнопсихологической теории. Социолог Чарльз Кули использовал понятие “зеркало
личности”, выдвинув идею, что самосознание индивида отражает оценки и
216
мнения людей, с которыми он взаимодействует. Позднее эту мысль подхватили
Джордж Герберт Мид и Гарри Стэк Салливан. Мид полагал, что самосознание
человека является результатом его социальных взаимодействий, в ходе которых
он учится смотреть на себя как бы со стороны, как на объект. Причем
решающее значение для самосознания имеет мнение не отдельных людей, а
“обобщенного другого” — коллективная установка организованного
сообщества или социальной группы. Сегодня эта концепция известна под
названием “принцип отраженных оценок”. Согласно ей, мы видим себя такими,
какими нас видят другие люди. Только вот кто именно из других — вопрос.
Ведь различные люди имеют о нас противоречащие одно другому мнения. Чье
мнение окажется для нас значимым, зависит от многих факторов. Прежде всего
это связано с возрастом человека. Для детей, например, более значимым может
быть мнение родителей, учителей. Для взрослых людей — это могут быть
мнения и оценки супругов, друзей, коллег. Кроме того, разные люди в
зависимости от пола и возраста полагаются на мнение различных других. Так,
например, Джон Хоэлтер, опрашивая американских подростков — учащихся
средней школы, установил, что девушки больше ориентируются на оценки
своих сверстников, в то время как юноши полагаются на мнения своих
родителей (Hoelter J., 1984).
Влияние других людей на формирование нашего Я и самосознания очевидно.
Но в связи с этим возникает и проблема, на которую ука-зывал Карл Юнг. В
структуре психики он выделяет защитное образование, которое называет
Персоной. Она-то и создает проблему истинного Я и ложного Я, или Я и не-Я
(Harding М., 1973). По мнению Юнга, Персона, являясь своеобразной маской,
которую человек надевает в ответ на требование общества, скрывает его
истинное Я. Она представляет лишь то, чем человек кажется самому себе, или
то, что он демонстрирует окружающим, а не его истинную сущность, не то, чем
он является на самом деле. Юнг полагает, что Персона — это компромисс
между индивидом и обществом. Ее цель — произвести соответствующее
впечатление на других людей путем сокрытия своего подлинного лица. И очень
часто случается так, что сам человек отож-дествляет свою сущность с
Персоной. Тогда его Я становится тождественным Персоне, а личность
предстает в виде отчужденного, неистинного существа, играющего социальную
роль, навязанную обществом. Другими словами, человек отождествляет себя со
своей маской. Ее он демонстрирует обществу, поскольку общество от него
этого требует. В этом случае можно говорить об обезличивании человека,
нивелировке его сущности и в целом о нереализовавшемся истинном Я.
Срастание Я и Персоны означает, по Юнгу, омассовление индивида (Юнг К.,
1993). Вспомним, как этот процесс описывается в психологии масс.
217
К.Г. Юнг указывает на реальную опасность, угрожающую самосознанию
индивида. И сам Юнг, и его последовательница Эстер Хардинг приводят
немало убедительных доказательств того, насколько типичной является
ситуация, когда человек воспринимает в качестве своей сущности те
социальные маски и оценки, которые навязывает ему социальное окружение. В
этом случае Я-концепция и Персона инди-вида совпадают. Чтобы этого
избежать человек не должен полагаться только на мнения и оценки
окружающих, не должен идентифици-роваться со своими социальными ролями,
ему необходимо и самому активно участвовать в формировании Я-концепции
путем самопознания, самоисследования, самоанализа.
Говоря в целом, отметим, что каждый из нас может стремиться как к
самоактуализации, т. е. реализации имеющегося
у каждого человека
творческого, духовного потенциала (а именно это должно стать целью каждой
личности, считают основатели гуманистического направления в психологии
Абрахам Маслоу и Карл Роджерс), так и к тому, чтобы изо всех сил стараться
соответствовать социальному стандарту. Кста-ти, некоторые авторы, выступая
с позиций романтического, в духе Карлейля-Ницше-Тарда, подхода, полагают,
что отличительной характеристикой личности является как раз отказ следовать
социальным стандартам и стереотипам. “Выбирая собственную стезю, они
(лич-ности — авт.) возвышаются над массой, цепляющейся за коллективные
страхи, убеждения, законы и методы. Совсем иная реакция у человека
заурядного, остающегося в бессознательном состоянии из-за привер-женности
рутине. При возникновении новых обстоятельств, не предус-мотренных
старыми конвенциями, у него возникает паника. Неудивительно, что для
избежания огорчений, одиночества и страха, человек впадает в конформизм,
который ведет к появлению шаблонов в работе и досуге. Предписывается
единообразие в выражении даже чувств, и требуется умение ладить со всеми”
(Грановская Р., Никольская И., 1999, с. 121).
Но к чему бы мы ни стремились — к самоактуализации или к соответствию
стандартам, как бы мы ни проявляли себя — творцами или исполнителями, вся
наша деятельность, все поведение, если они осознаются, служат источником
информации для создания Я-концепции. Из жизненного опыта мы узнаем о
своих предпочтениях, склонностях, способностях, умениях. Все эти знания
входят в наше самосознание.
Таким образом, имеется два источника формирования Я-концепции: мнения
других людей и когнитивная активность самого человека. Позднее мы еще
вернемся к этому вопросу и посмотрим, как работают оба эти фактора. Пока же
более детально познакомимся с тем, что собой представляет Я-концепция. Начнем
с попытки описания ее структуры.
218
Глава 3
Структура самосознания
Самосознание личности — сложное явление. Поэтому неудивитель-но, что,
говоря о самосознании, каждый автор теории личности вкладывает в
понимание структуры, аспектов самосознания свой собственный жизненный
опыт и отражает те теоретические позиции, которых придерживается.
Психологи-когнитивисты рассматривают самосозна-ние человека под углом
зрения функционирования когнитивных схем, где само самосознание (Яконцепция) предстает в виде сложно организованной, структурированной на
основе особых принципов когнитивной схемы личности. Сторонники ролевого
подхода рассматривают самосознание как отражение в Я-концепции
социальных ролей человека. В дальнейшем, рассматривая различные подходы в
понимании самосознания, мы попытаемся отразить как когнитивистский, так и
интеракционистский подходы.
Подходы к пониманию Я-концепции
Итак, Я-концепция — это все мысли и чувства человека относительно
собственной личности, когда он сам для себя становится объектом
исследования, или, проще говоря, когда он сам себя осознает. Хотя существует
и другая точка зрения в понимании Я-концепции. Так, скажем, Рада Грановская
и Ирина Никольская делят самосознание на две сферы — эмоциональную и
рациональную. Эмоциональную они обозначают понятием Я-образ. И лишь
рациональную сферу называют Я-концепцией. При этом предполагается, что Яобраз формируется у человека посредством воспитания: через подражания,
заражения, ими-тации и моделирования — словом, того механизма
подражания-научения, который описан Г. Тардом и А. Бандурой. В то же время
Я-концепция является результатом целенаправленного осознанного обучения
нормам, правилам и ценностям. Это, по мысли авторов, сфера рационального
анализа и прогноза, возможных сознательных изменений в самом себе
(Грановская Р., Никольская И., 1999).
Если учесть, что, действительно, Я-образ или представление о собственном
физическом Я у ребенка формируется раньше, чем знание о других своих Я, и,
кроме того, неразрывно связано с эмоциональным восприятием самого себя, то
данная точка зрения заслуживает внимания.
219
Вместе с тем, большинство авторов, в том числе и сам К. Роджерс — автор
термина Я-концепция, рассматривает ее как целостное, интегральное
образование, включающее в себя и Я-образ.
Так или иначе, но Я-концепция — это особым образом организованное знание
человека о самом себе, которое он использует как для объяснения и понимания
своих жизненных состояний и переживаний, своего жизненного опыта, так и
для объяснения и понимания внешнего, прежде всего, социального мира.
Уровни самосознания
Психологи-когнитивисты рассматривают Я-концепцию как когни-тивную
схему личности. Обычно ее определяют как обобщенное когнитивное
представление о собственной личности, сформированное индивидом на основе
жизненного опыта. В ней, таким образом, собирается, накапливается и
организуется любая информация о самом себе, которой располагает человек.
Так как жизненный опыт индивидов всегда уникален, то и схема личности, или
Я-концепция, у каждого своя.
Но своеобразие Я-концепций предопределяется не только уникальностью
жизненного опыта. Я-концепции людей могут различаться также по степени
сложности и дифференцированности. Самая простая или даже примитивная Яконцепция формируется всего лишь из одного уровня — осознания своей
внешности, своего физического Я, или Я-образа, как называют эту сферу
самосознания Р. Грановская и И. Никольская. Поразительно жизненный образ
Эллочки-Людоедки из “Двенадцати стульев” Ильи Ильфа и Евгения Петрова
превосходно иллюстрирует простейшую Я-концепцию.
Я-образ, или физическое Я, индивида может быть представлено осознанием
себя как привлекательного/непривлекательного, красивого/некрасивого,
крепкого/слабого, высокого/низкого, полного/худого и т. д. Кроме того,
человеком осознается, причем часто болезненно, соответствие либо
несоответствие своих конституциональных харак-теристик существующему
стандарту. Любое несоответствие стандарту, как правило, вызывает
повышенную озабоченность человека этим обстоятельством. У. МакГайр и
А. Падавер-Сингер (1976) сообщают, что дети, чей рост выше или ниже
среднего, в самоописаниях чаще упоминают о своем росте, чем те дети, чей
рост соответствует среднему показателю. Помимо того, дети младше или
старше своих согруппни-ков также в первую очередь упоминают о своем
возрасте.
Разумеется, дети наиболее остро реагируют на свою “необычность”. Но
заострять внимание на своих “особенностях” свойственно не только детям.
220
МакГайр с коллегами (1979) установили, что студенты
4-го курса гораздо
чаще упоминали о своей гендерной принадлежнос-ти, если в своей семье они
принадлежали к “гендерному меньшинству”. Так, принадлежность к женскому
полу была более важной для самосознания девушек из семей, где было больше
мужчин, чем женщин. Если же девушка была из семьи, где преобладали
женщины, то ее гендерная принадлежность не воспринималась ею как значимая
характеристика в самоописании. Студенты также оказались чувствительны к
гендерному составу своей группы или компании. Если группа состояла даже из
трех человек, то ее члены, описывая себя, чаще упоминали о своей гендерной
принадлежности, если являлись единст-венными представителями данного
пола в группе.
Если у человека неустойчивая или заниженная самооценка, неуве-ренность в
себе, высокий уровень тревожности или другие проблемы, то
конституциональные или физические “отклонения от стандарта”, вошедшие в
его Я-образ, могут вызывать болезненные переживания. Но правда и то, что
низкая самооценка, высокая тревожность и т. д. могут быть уже следствием
осознания “нестандартности” своего физи-ческого Я. Эта ситуация наиболее
вероятна в том случае, когда физическому Я в самосознании индивида
придается исключительно важное значение. К сказанному добавим, что
неудовлетворительный для человека Я-образ формируется у него чаще всего
под влиянием оценок окружающих, которые первыми замечают в его облике
“отклонения от нормы (“гадкий утенок”), заостряют на этом внимание,
агрессивно указывают на ту или иную внешнюю “нестандартность” индивида,
чем побуждают его слишком часто сравнивать себя с окружающими, что может
только усугублять болезненность его самосознания. И посколь-ку это, прежде
всего, детская и подростковая проблема (хотя может обостренно
восприниматься и взрослыми), то у ребенка или подростка формируется Яобраз, абсолютно неадекватный реальности. Любое несоответствие “среднему
показателю” в своем облике он может начать воспринимать как физический
недостаток или даже уродство. Именно таким путем развивается
“стигматизированное” самосознание. К вопросу об идентификации со своей
“отметиной”, своим “знаком” или “пятном” (а именно так переводится
древнегреческое слово “стигма”), мы в дальнейшем еще вернемся. Сейчас же
укажем на другие особен-ности формирования и функционирования Я-образа.
Те люди, для которых физическое Я в их Я-концепции играет важную роль (а
таких подавляющее большинство), всегда имеют такой идеальный образ самих
себя, какими бы они хотели выглядеть или на кого хотели бы быть похожими.
Поэтому люди лучше помнят те свои фотографии, на которых их изображения
больше соответствуют их воображаемому представлению о своем облике. И
221
хуже помнят те фотографии, где, как им кажется, они “не похожи на самих
себя”. Вспомните, как, глядя на свою фотографию, вы думали или говорили:
“Здесь я совсем на себя непохож/непохожа”. При этом случившееся на данный
момент выражение лица на фотографии — серьезное, улыбающееся, глупое,
встревоженное, удивленное и т. д. — не имеет значения для вашего Я-образа.
Главное в том, что фотография не соответствует образному материалу вашей Яконцепции.
Кроме того, Я-образ, как и Я-концепция в целом, — устойчивое, трудно
поддающееся изменению образование. Поэтому тот идеальный Я-образ,
который имеется в самосознании индивида, сохраняется даже тогда, когда
реальный облик человека изменяется. Человек же, чаще всего, не хочет
признавать эту реальность, не желая с ней смириться. И сохранение в Яконцепции идеального Я-образа, не соответствующего реальному, является
признаком того, что человек оказывает психичес-кое сопротивление
жизненным изменениям.
Разумеется, люди сопротивляются изменениям в самих себе не только
ригидностью Я-образа. Не желая признавать факт старения, человек может,
например, закрашивать седину, стараться избавиться от морщин и т. д. Но даже
и безотносительно проблемы старения, большинство людей прилагают
невероятные усилия, чтобы их внешность соответствовала идеальному Яобразу в их Я-концепции.
Спрос рождает предложение. В современном мире создана мощная,
разветвленная индустрия для удовлетворения потребности человека “идеально
выглядеть”. Люди расходуют огромные средства для приобретения украшений,
косметики, модной дорогой одежды и других ве-щей, делают дорогостоящие
косметические и пластические операции, чтобы добиться желаемого эффекта
соответствия идеальному Я-об-разу.
Физическое Я — лишь одно из возможных в схеме личности. Кроме него в Яконцепцию могут входить и другие уровни самосознания: социальный и
когнитивно-психический. Причем здесь срабатывает такая закономерность: чем
выше уровень осознания, тем более расплывчатыми, неопределенными
понятиями оперирует человек в своих самоопределениях. Это следствие того,
что если для внешнего облика существуют какие-то определенные стандарты,
на которые можно объективно ориентироваться, то для “внутреннего облика”
таких объе-ктивных критериев нет. Человек сам определяет, какой он. Как правило, для самого себя — он самый замечательный, самый хороший. О
самооценке мы поговорим чуть позже. Сейчас же добавим, что хотя, в
принципе, люди в состоянии объективно оценивать как свои достоинства, так и
недостатки, но делают они это довольно редко.
222
Социально-психологическое Я индивида отражает его социальные характеристики
и
психические
особенности:
удачливый/неудачливый,
старательный/ленивый,
аккуратный/неаккуратный,
самостоятельный/несамостоятельный, богатый/бедный, бережливый /щедрый и т. д.
Когнитивно-психическое Я отражает психические качества человека:
сообразительный/тугодум, способный/неспособный, собранный/несобранный,
внимательный/рассеянный, спокойный/вспыльчивый и т. д.
Более сложная схема личности может содержать в себе еще два уровня
самосознания: морально-этический и духовно-творческий. Первый отражает
как осознание себя в целом, так и своих поступков с позиций
справедливости/несправедливости,
честности/нечестности,
порядочности/непорядочности. Сразу оговоримся, что для многих людей проблемы
нравственного самоосознания просто не существует, поскольку их
нравственная установка в отношении себя (а схема личности — это социальная
установка индивида в отношении себя самого) жесткая и неизменная: я и мои
действия изначально нравственны и иными быть не могут. Такая позиция
может служить показателем того, что нравственность поведения индивида
детерминируется стыдом, а не совестью. При этом под стыдом понимается
чувство психического дискомфорта перед лицом либо реальных, либо
потенциальных свидетелей, т. е. других людей. “Стыдливого” человека
занимает вопрос: а что об этом подумают люди? Для “совестливого” человека
не требуются внешние судьи. Его судья — собственная совесть. И он задается
вопросом: как с этим я буду жить дальше? Поэтому и можно предположить, что
уровень морально-этического Я существует не во всякой Я-концепции. Его
может заменять простой принцип: я поступаю так же, как все. А если не всегда
соблюдаю правила, то об этом никто не знает, этого никто не видит.
И наконец, уровень духовно-творческого Я, который также может либо
присутствовать, либо нет в схеме личности. Он является осознанием своего
творческого духовного потенциала, таланта, творческих способностей.
Опять-таки оговоримся, что речь здесь идет об идеальной модели, и выделение
названных уровней является не более, чем теоретической конструкцией.
Поэтому мы не можем говорить о четких границах между уровнями Яконцепции, тем более, что все они находятся в сложных отношениях
взаимовлияния, взаимообусловливания и образуют целостную структуру — Яконцепцию.
Центральные аспекты самосознания
223
К сказанному добавим, что значимость того или иного уровня самосознания
для различных Я-концепций неодинакова. В схеме лич-ности одного человека
на первом месте может стоять физическое Я, а все другие играть подчиненную
роль. В другой же Я-концепции наи-более значимым может оказаться
морально-этическое Я, в третьей — социальное Я и т. д. Причем любая
центральная характеристика какого-либо уровня Я-концепции (например, Я красивый, Я - честный, Я - независимый и т. д.) может служить организующим
принципом схемы личности одного человека и не быть важной в самосознании
другого.
То, как мы осознаем себя, влияет не только на наше отношение к себе, но и на
отношение к другим людям. Так, если в Я-концепции человека будет
доминировать физическое Я, а в нем ведущей харак-теристикой окажется “Я красивый”, то и окружающих этот человек будет воспринимать
преимущественно
с
позиций
оценки
их
физической
привлекательности/непривлекательности.
Если
центральной
будет
характеристика “Я - богатый”, то и все вокруг станут оцениваться меркой
богатства. В то же время человека, у которого центральной характеристикой Яконцепции является честность, другие люди будут интересовать именно в этом
их качестве — честности и нечестности, подлости.
Но не только на восприятие других людей влияет центральная характеристика
самосознания. Она в большой мере определяет и то, как мы ведем себя, как
реагируем на события, на информацию. В этом отношении показательно
квазиэкспериментальное исследование, про-веденное Хейзелем Маркусом. В
нем участвовали три группы людей: первая определила себя как “очень
независимых”, вторая — как “очень зависимых”, для третьей — эта
характеристика не была важной. Участники третьей группы определили себя
как нейтральных в этом отношении (Markus Н., 1977).
Х. Маркус просил членов каждой из трех групп выполнить два задания: первое
— вспомнить и описать поступки, которые могли свидетельствовать о
независимости или зависимости поведения; второе — нажимать кнопки с
обозначениями “Я” и “не Я” в ответ на серию прилагательных.
“Независимые” более быстро реагировали на прилагательные, ассоциирующиеся с независимостью (например, самостоятельный, индивидуальный,
напористый, самоуверенный), чем на прилагательные, говорящие о
зависимости (коллективный, мягкий, покладистый, тактичный). Люди,
относящие себя к “зависимым” натурам, показали прямо противоположный
результат, отвечая быстрее, когда прилагательные ассоциировались с
зависимостью, и гораздо медленнее — если с независимостью.
224
Участники, нейтральные в отношении данной характеристики, не показали
различий во времени реагирования, отвечая на эти прилагательные. Как
“независимые”, так и “зависимые” участники смогли вспомнить и описать
больше таких поступков, которые соответствовали центральной характеристике
их схемы личности, чем таких, которые ей не соответствовали. Важно отметить
также, что все три группы не обнаружили различия, реагируя на
прилагательные, не относящиеся к делению зависимость/независимость
(например, честный, умный, трудолюбивый).
Все это позволяет заключить, что результаты исследования Маркуса не просто
свидетельствуют о том, что люди в различных группах отличались друг от
друга только скоростью реакций или способностью вспоминать случаи из
жизни. Исследование продемонстрировало, что центральная черта Я-концепции
влияет на восприятие и использование людьми поступающей информации,
делает ее для них важной или второстепенной. Поэтому можно смело
утверждать, что окружающий нас мир мы воспринимаем сквозь призму нашего
самосознания.
Как уже говорилось выше, Я-концепция — устойчивое, инертное образование.
Тем не менее, она, хотя и трудно, но все же поддается изменениям. В этом,
собственно говоря, и заключается смысл использования К. Роджерсом понятия
“концепция” для обозначения самосознания. Он полагает, что самосознание,
организованное как Я-концепция, как и любую другую концепцию можно
корректировать, усовершенствовать, улучшать. Сформировавшись однажды, Яконцепция борется не только за самосохранеиие, но и за свое усиление.
Усилиться же она может только развиваясь и совершенствуясь. В развитии,
перестройке схемы Я и состоит сущность самоактуализации личности. Для
этого, согласно Роджерсу, требуется “всего лишь” безусловно положительное
отношение к Я индивида и поддержка его со стороны окружающих его людей.
Ролевая структура Я-концепции
Самосознание помимо восприятия физических, психических и прочих
личностных характеристик включает в себя также и осознание тех социальных
ролей, которые исполняет каждый из нас. Поэтому Я-концепция может
структурироваться в соответствии с ролевым набором человека. Исполняемые
индивидом роли осознаются им опять-таки в соответствии с ролевыми
ожиданиями, т. е. теми значениями, которые человек и его окружение придают
той или иной роли. Проще говоря, человек так играет свои социальные роли,
как понимает их сам и окружающие его люди. Если вновь обратиться к
примеру из “Двенадцати стульев”, то роль “гиганта мысли” и “отца русской
225
демокра-тии” в представлении Остапа Бендера состояла в надувании щек, что
он и советовал время от времени делать Кисе Воробьянинову, кото-рому
предстояло эту роль играть. Можно привести и другой литературный пример —
“Мещанин во дворянстве” Мольера, где происходит смена социальных ролей,
согласно сценарию русской поговорки — “из грязи в князи”. Примеры эти не
только литературные, но и жизненные. К сожалению, очень часто при смене
социальных ролей или при заня-тии новой роли индивид видит лишь внешнюю,
фасадную сторону роли и осознает ее на уровне “надувания щек”. У студентов,
например, может сложиться ожидание, что роль преподавателя в том и состоит,
чтобы “надувать щеки”. Позже, по иронии судьбы, сами, оказавшись в этой
роли, они будут играть и осознавать ее в соответствии с имеющимися у них
ожиданиями. Или, скажем, роль психолога или философа многими
воспринимается в том значении, чтобы с важным видом нагнать побольше
“тумана” или “мути”. И человек, случайно оказавшийся в этой роли, будет
исполнять ее, реализуя свои ролевые ожида-ния, т. е. “напускать туман”, “гнать
муть” и “надувать щеки”.
Социальные роли, таким образом, способствуют проявлению сущ-ностных
характеристик личности. Через роли раскрываются как все самосознание
человека, так и его отдельные аспекты. Например, инди-вид может осознавать
себя как студента, как друга, как сына или как дочь, как гражданина, как члена
многих групп — расовой, нацио-нальной, религиозной. Характерные признаки
каждой роли организуются в Я-концепции в виде особых самостоятельных
схем.
Так, осознавая себя, например, как студента, вы можете думать о себе как о
способном или неспособном, прилежном или нет учащемся. Как дочь или сын
вы же можете осознавать себя послушным или дерзким, почтительным или нет,
зависящим или не зависящим от родителей. Вместе с тем, различные роли
могут включать в себя одну и ту же интегральную характеристику, что
указывает на цельность лич-ности. Например, человек и как студент, и как
друг, и как работник может быть в одинаковой степени заботливым,
правдивым, готовым прийти на помощь. Или наоборот.
Роли, конституирующие Я-концепцию, могут выстраиваться в определенной
иерархии: одни, наиболее важные, стоять на первом месте, другие, менее
важные, отодвигаться на задний план. Если это так, то некоторые аспекты
самосознания оказываются постоянными и веду-щими в мышлении и
поведении индивида. Тогда как другие могут всплывать в сознании лишь в
определенных ситуациях. Более значимые аспекты Я-концепции, занимающие
высшую ступень иерархии, с боль-шей вероятностью влияют на то, чем мы
занимаемся, чем мы интересуемся. Эта закономерность проявилась в
226
исследовании Марка Лири и его коллег (Leary М., 1986). Исследовались две
группы людей, которые идентифицировали себя либо как “коллективистов”,
либо как “индивидуалистов”. Лири с коллегами интересовало, каким видам
спорта отдавали предпочтение те и другие. Выяснилось, что “индивидуалисты”
предпочитали индивидуальные виды спорта. Они занимались бегом, плаванием
и т. д. и меньше всего хотели играть, например, в волейбол. И наоборот:
коллективисты предпочитали командные виды спорта. Оказалось даже, что и
причины, которыми люди объясняли свое желание заниматься спортом, в
исследуемых группах были разные. “Индивидуалисты” объясняли свое желание
тем, что занятия спортом улучшают их здоровье, физическую форму. Да и сама
мысль о том, что они ведут “спортивный образ жизни”, приносила им
удовольствие. “Коллективисты” же объясняли свое увлечение спортом тем, что
им нравится, когда окружающие знают об их физической активности, что им
приносит удовольствие участие в спортивных состязаниях, в совместных
тренировках и играх.
Ролевая структура самосознания также довольно устойчива, хотя и не столь
жесткая, как оценочная. Объясняется это тем, что социальные роли человека
могут время от времени меняться. Кроме того, может меняться в зависимости
от ситуации их статус в иерархии ролей: в одном случае на передний план
может выйти роль студента, а соответственно, и интеллектуальный аспект Яконцепции, в другом — роль родителя или друга.
Возникает вопрос: если все эти аспекты самосознания, роли, уровни являются
частями единого самосознания, тогда почему они не осознаются все разом?
Почему, как правило, функционирует лишь какой-то фрагмент самосознания,
который и влияет на наше актуальное поведение? Дело в том, что целиком Яконцепция может быть востребована лишь в исключительных случаях, в какието чрезвычайные, кризисные периоды жизни, которые философы и психологиэкзистенциалисты называют пограничными ситуациями или часами пик. В
обычное же время включается лишь та или иная грань самосознания.
Механизм, который активизирует какие-то аспекты Я-концепции, ориентируясь
при этом на признаки ситуации, в американской когнитивной социальной
психологии получил название “прайминга”.
Прайминг, таким образом, — это процесс, в ходе которого признаки ситуации
включают нашу память и активизируют тем самым какой-то аспект
самосознания. Благодаря праймингу мы сосредоточиваем внимание на
опредленной грани нашей личности. Увидев, например, ребенка, человек может
вспомнить о своих детях и в его схеме личности активизируется социальная
роль родителя. Следовательно, определенные признаки, метки в какой-то
ситуации ассоциирующиеся с исполнением той или иной роли, привлекают
227
наше внимание и выводят в центр сознания некоторые аспекты Я-концепции,
активизируют их.
Ту часть Я-концепции, которая задействована в данный момент, называют
активной, или работающей, частью самосознания. Понятно, что эти аспекты
меняются от ситуации к ситуации, от роли к роли.
Как влияет смена ролей и, соответственно, аспектов Я-концепции, причем
иногда довольно частая, на психическое самочувствие чело-века? Не угрожает
ли это его самоидентификации? Другими словами, не может ли
множественность идентификаций породить кризис самоидентификации?
Однозначно ответить на этот вопрос нельзя. С одной стороны, богатство,
разнообразие, сложность Я-концепции выступает залогом и показателем
нормального психического состояния. Так, в частности, Патрисия Линвилл
(Linville Р., 1987) считает, что сложность личности, многогранность
самосознания лучше всего защищают человека от стрессов. Если индивид
имеет всего лишь одну или две ролевые идентификации, то любое событие,
чреватое утратой роли, способно серьезно травмировать его сознание.
Например, довольно типична ситуация, когда спортсмены осознают себя
исключительно и только в этой роли. Но спортивные достижения, карьера,
признание возможны лишь в относительно короткий период жизни. К тому же
здоровье, как необходимое условие спортивных успехов, тоже подвержено
изменениям. В результате, потеряв здоровье или выйдя из “возраста
спортивных достижений”, перестав быть спортсменом, человек утрачивает
большую часть своего самосознания, нарушается его самоидентичность.
Профессиональные военные — еще один пример такого рода социальной
группы риска.
Если же человек имеет более сложную самоидентификацию не только
спортсмена или военного, но и, допустим, супруга, родителя, поэта, друга и т.
д., то утрата одной роли и одной идентификации будет переживаться им менее
болезненно, поскольку у него имеются не менее значимые “запасные” роли.
Исследования Линвилл показали, что люди со сложной Я-концепцией менее
подвержены депрессиям и болезням, а также колебаниям настроения в
зависимости от успехов или неудач в какой-то одной своей деятельности.
Таким образом, “ролевой недобор” может вести к появлению серьезных
психических проблем у человека.
Но, с другой стороны, “ролевой перебор” также чреват опасностями. Согласно
Г.-Д. Шмидту, для каждого человека существует оптимальное количество
социальных ролей, превышение которого ведет к ролевой перегрузке. И дело не
столько в том, что человек начинает неэффективно исполнять свои роли,
сколько в превышении психичес-ких возможностей индивида. Следствием
228
этого является перманентное состояние межролевого конфликта (Киршбаум Э.,
1993). В результате — все тот же кризис самоидентификации. Только теперь
причина его в психической перегрузке из-за множественности идентификаций.
Отвечая, таким образом, на поставленный выше вопрос: что лучше — много
или мало социальных ролей, скажем, что их должно быть достаточно, но не
излишне много.
Возможные Я
Еще более дифференцированный вариант самосознания разработан в теории
личности М. Розенберга (Кон И., 1967). В ней выделяется настоящее Я (каким я
вижу себя в данный момент), динамическое Я (та личность, какой я поставил
перед собой цель стать), фантастическое Я (каким я хотел бы быть, если бы все
желания чудесным образом исполнялись), идеальное Я (та личность, какой, как
я убежден, исходя из усвоенных норм и предписаний, я должен быть), будущее,
или возможное, Я (представление о том, каким я могу стать при том или ином
развитии событий), идеализированное Я (каким мне приятно себя видеть —
сюда могут быть включены аспекты настоящего Я, идеального Я, будущего Я).
Кроме того, самосознание, по Розенбергу, может содержать весь спектр
демонстрируемых Я — тех образов и масок, которые демонстрирует индивид,
чтобы скрыть за ними какие-то отрицательные, болезненные или просто
интимные черты и слабости своего актуального Я. Все эти аспекты
самосознания формируются как под влиянием социального опыта человека, так
и благо-даря его когнитивной активности. Идеальное Я, например, может быть
результатом тех норм и правил, которые интериоризованы человеком, но может
и просто отражать существующие в обществе стандарты и образцы. В первом
случае оно будет весьма значимо для Я-концепции, во втором — не очень
важно. Динамическое Я формируется в зависимости от социального положения
человека. Поэтому индивид, ставя перед собой цели, сообразует свои действия
с объективными условиями, определяет возможность достижения успеха. Что
касается демонстрируемых Я, то есть масок, предъявляемых окружающим, то
они, как правило, симулируют те качества, которые необходимы для исполнения определенной социальной роли, но которых у индивида нет (вспомним О.
Бендера и его принцип надувания щек).
Поскольку роли человека меняются, одни уходят, другие приходят, то все это
заставляет нас задумываться и беспокоиться о том, какими мы можем стать.
Именно эта обеспокоенность своим будущим подчеркивается Х. Маркусом и
его коллегами, выступающими с позиций когнитивного направления. Они
говорят о возможных Я в когнитив-ной схеме личности (Майерс Д., 1997).
229
По сути, концепция Маркуса — это упрощенная модель теории личности,
разработанной Розенбергом, который, в свою очередь, основывался на теории
личности У. Джемса. Новое здесь в том, что возможные Я могут
ассоциироваться не только с процветанием и благополучием. Индивид может
видеть себя в будущем известным, богатым, здоровым (Я знаменитый, Я
богатый), или, наоборот, несчастным, бедным и больным (Я безработный, Я
нищий, Я инвалид). Этот аспект, если, конечно, он представлен в Я-концепции
индивида, должен, по мысли авторов, побуждать его стремиться к достижению
желаемых возможных Я. Он же должен заставлять человека беспокоиться о
том, чтобы избежать участи стать нежелательным Я.
Еще одна версия развития теории Розенберга содержится в концепции
внутриличностного расхождения Тори Хиггинса. Он также обращается к
проблеме возможных Я, но уже в связи с самооценкой и эмоциональными
состояниями, которые порождает самооценка. Хиггинс полагает, что наряду с
актуальным Я в самосознании представле-ны также идеальное Я и
долженствующее Я1 (Higgins Т., 1989).
Т. Хиггинс разводит идеальное и долженствующее Я. В идеальном Я
воплощены все желания, надежды и мечты человека относительно собственной
личности. Коротко говоря, это такое самосознание, каким человек мечтает
обладать. Но, как справедливо замечает Игорь Кон, одно дело — эгоистическое
желание, другое — моральное долженство-вание. Одно дело — абстрактное
хотение быть всем сразу: умным, творческим, спортивным, богатым и т. д.;
другое — иметь способности и возможности этого достичь (Кон И., 1967).
Иными словами, желаемое и должное, желаемое и возможное — не одно и то
же. Поэтому долженствующее Я — это совокупность всех норм, правил,
требований и предписаний, вошедших в Я-концепцию человека. Они
обязывают его следовать долгу и нести ответственность. Вполне возможен
вариант, когда индивид не хотел бы быть таким (поскольку в идеале он видит
себя как раз свободным от всяких правил и предписаний), но считает себя
обязанным соответствовать нормам и требованиям.
Концепция внутриличностного расхождения утверждает, что отри-цательные
чувства в отношении себя самого возникают у человека не от того, что он
осознает какие-то свои недостатки, а по другой причине — из-за расхождения
между актуальным Я и идеальным Я, или долженствующим Я. То, какие
именно чувства будет переживать человек, зависит от типа внутриличностного
расхождения. Рассогла-сование между актуальным Я и долженствующим Я
порождает чувство вины, тревоги, беспокойства. Допустим, например, что
человек имеет твердое убеждение в необходимости всегда быть честным и
поря-дочным: это предписывает ему долженствующее Я в его Я-концепции. Но
230
вот в какой-то ситуации он обманывает знакомого или поступает по
отношению к нему непорядочно. Когда и если он осознает явное расхождение
между своими убеждениями и поступком, то, скорее всего, почувствует вину и
беспокойство. Вероятно, при встрече с обманутым им человеком он будет
испытывать неудобство, тревогу.
Если же расхождение образуется между актуальным Я и идеальным Я, то
вероятнее всего возникновение уныния, чувства подавленности, депрессивного
состояния. Например, в идеале человек может пред-ставлять себя независимым,
самостоятельным, авторитетным. И в то же время он осознает, что в реальной
жизни представляет собой жал-кую ничтожную личность — заискивает,
никогда не принимает самос-тоятельных решений, с ним никто не считается,
над ним смеются. В этой ситуации человек будет чувствовать себя
подавленным, разоча-рованным, поскольку его идеальное Я так и остается
недостижимым. Более того, разочарование этой гранью своей личности может
распространиться и на другие аспекты его Я-концепции.
И напротив, уменьшение расхождения между актуальным Я и идеальным Я
способно стать источником положительных эмоций. Если человек, решив
соответствовать своему идеалу, начнет проявлять самостоятельность, заставит
окружающих себя слушать и уважать, то, осознав это изменение в отношении к
себе, он скоро почувствует удовлетворение, у него появится приподнятое
настроение.
Понятно, что в различных Я-концепциях как долженствующее Я, так и
идеальное Я представлены в самых разнообразных вариантах. Ведь у разных
людей различные представления и об идеалах, и о долге.
Как видим, концепция внутриличностного расхождения поднимает еще одну
важную тему, связанную с Я-концепцией, — тему самооценки.
Самопознание и самооценка
Самооценка является, пожалуй, главной функцией Я-концепции. Она
осуществляется всякий раз, когда активизируется какой-либо аспект
самосознания, либо вся Я-концепция в целом.
Но самооценка — не только функция. Это еще и эмоционально-когнитивное
состояние человека, характеризующее его отношение к себе самому, к своей
личности. Индивид может оценивать себя как положительно, так и
отрицательно, может любить или не любить себя. Но в любом случае его
самооценка, как правило, довольно устойчива. Это означает, что одни люди
постоянно имеют о себе высокое мнение, другие же, напротив, невысокое. Но
231
иногда, под влиянием каких-либо событий, возможно быстрое изменение
самооценки.
Предметом самооценки может служить весь спектр качеств человека — от
физического Я до творческого Я, весь его ролевой набор. Причем в последнем
случае оценивается успешность или неуспешность функционирования в какойнибудь роли.
Для одних людей более значимой оказывается оценка своих физических
данных, внешнего облика, для других — оценка своих интеллектуальных или
нравственных качеств. Для третьих важнее всего оценка своей успешности во
что бы то ни стало. Разумеется, высокая значимость оценки какого-то аспекта
Я-концепции не означает, что человек не оценивает другие аспекты своей
личности.
И. Кон, вслед за Розенбергом, разводит понятия “самооценка” и
“самоуважение” (Кон И., 1967). Самооценка, с его точки зрения, показывает,
как индивид оценивает какой-то определенный аспект своей личности —
физический, нравственный, интеллектуальный и т. д., в то время как
самоуважение выражает обобщенную самооценку. Оценивая определенные
аспекты своей личности, человек одни из них может ставить высоко, а другие
— не очень. Самоуважение в этом случае является своего рода итогом этих
противоречивых самооценок. Высокое самоуважение, считает Розенберг, не
означает, что человек ставит себя выше окружающих, не видит своих
недостатков, считает себя пределом совершенства. Оно означает лишь то, что
индивид уважает себя, не считает себя хуже или ниже других, положительно
относится к себе как к личности.
Но дело в том, что в русском языке слово “уважение” уже само по себе
предполагает высокую самооценку. Самооценки же людей могут быть как
низкими, так и высокими. И, например, высказывание: “У него низкое
самоуважение” в русском языке будет содержать внут-реннее противоречие: с
одной стороны, низкое, а с другой — уважение. Иное дело — низкая или
высокая самооценка. Поэтому, каким бы логичным не представлялось
разведение этих понятий, в дальнейшем мы будем использовать только понятие
самооценка.
При всех различиях самооценки большинство людей обнаруживают одну
общую склонность — к ее завышению. Так, в результате многих исследований
было доказано, что люди, как правило, считают себя внешне более
привлекательными, чем их оценивают другие.
Но, несмотря на нереалистичность, немного завышенная самооцен-ка
рассматривается психологами как хороший признак, указывающий на
нормальное психическое состояние человека. Правда, необходимо подчеркнуть,
232
что речь идет все-таки о немного завышенной самооценке. Потому что очень
завышенная, неадекватная самооценка может обер-нуться для человека как
социальными, так и психическими проблемами.
С другой стороны, явно заниженная и опять-таки неадекватная самооценка
тоже ничего хорошего человеку не несет. Она расценива-ется как плохой
симптом. Большинство современных психотерапевтов именно в низкой
самооценке видят причину тяжелых психических и психосоматических
заболеваний (Higgins Т., 1989).
Что касается теоретических представлений, то одна из первых моделей
самооценки была предложена У. Джеймсом. Она выглядит сле-дующим
образом:
успех
самооценка = ------------------ .
притязания
Чем выше у индивида притязания, тем большего он должен достичь, чтобы
иметь высокую самооценку. В этой формуле содержится импли-цитное, иначе
говоря, неявное, предположение, что человек оценивает себя, соотносясь с
социальными стандартами. И цели, и понимание успеха либо неуспеха во
многом предопределяются социальным окружением индивидов. Чтобы
человеку понять, насколько он успешен или нет, ему необходимо сравнить свои
достижения с достижениями других людей. Кроме того, Джеймс, что понятно,
если учесть его позитивистскую философскую ориентацию, берет только один
критерий самооценки — успешность. Но люди оценивают не только свои
достижения. Они еще познают и оценивают свои личностные качества,
которые, разумеется, могут влиять на достижение успеха. Но могут быть
важными и интересными для человека и в других отношениях.
Теория социального сравнения
Так или иначе, но в случае оценки аспектов собственной личности человек
сравнивает себя с другими. Этот процесс описывает теория социального
сравнения Леона Фестингера (Festinger L., 1954).
В соответствии с этой теорией, при отсутствии объективных стан-дартов для
оценки своих личностных черт и качеств человек ищет других людей, чтобы
через сравнение с ними оценить себя. Поначалу он сталкивается с проблемой:
очень широкий выбор вариантов для сравнения и нет ясного представления о
том, с кем, собственно, себя сравнивать. И тогда человек опять-таки
ориентируется на других: с кем сравнивают себя они?
233
Точно так же дело обстоит и с оценкой своего внешнего облика. Если у нас нет
объективного стандарта, то мы полагаемся на мнение окружающих о нашей
внешности. Таким образом, идет ли речь о нашей внешности, наших
способностях, мнениях относительно кого-либо или чего-либо, даже о
чувствах, которые мы испытываем, — во всех этих случаях мы ориентируемся,
по мнению Фестингера, на внешность, способности, мнения и чувства других
людей, т. е. на наше социальное окружение.
Теорию социального сравнения Л. Фестингера уточняет и детали-зирует Джоан
Вуд (Wood J., 1989), которая определила три основных мотива, побуждающих
людей прибегать к социальному сравнению:
1) потребность в самооценке;
2) стремление к самосовершенствованию;
3) потребность в повышении самооценки.
Когда цель сравнения — самооценка, то люди, полагает Вуд, заин-тересованы в
том, чтобы получить как можно более точное представ-ление о себе. Эта цель в
определенной мере достижима, если мы в качестве образца для сравнения
выбираем человека, чьи характе-ристики примерно соответствуют нашим.
Если, например, вы хотите объективно оценить свои математические
способности, то, вероятно, не станете сравнивать себя с великими
математиками. Но не будете вы сравнивать себя и с заведомо бесталанными в
этой области людьми. Скорее всего, вы сравните себя с кем-то, чей уровень
способностей немного выше вашего.
Выбирая другого для сравнения, люди ориентируются обычно на тех, чей
уровень они надеются достичь. Затем, когда их собственный уровень
повысится, повышается и стандарт сравнения.
Иногда, однако, человек пытается исследовать такие свои аспекты, черты или
способности, знания о которых у него вообще отсутствуют. В этом случае,
утверждает Вуд, человек будет стараться получить информацию об этих
характеристиках от тех людей, у которых они проявляются в наиболее яркой, т.
е. в крайней, экстремальной форме. Например, молодая девушка, не зная как
себя вести, будет выбирать между двумя моделями поведения — крайне
скромной и крайне развязной. Почему так? Потому, что у нее пока что нет
знаний ни о том, что является нормой, ни о том, насколько коммуникабельна
она сама. И лишь определившись в этих вопросах, она станет сравнивать себя с
теми, чей уровень примерно соответствует ее собственному.
Когда люди сравнивают себя с другими, то выбирают в качестве образца тех,
кто одинаков с ними в существенных признаках. Одним из таких признаков
является гендерная принадлежность. Так, например, когда участники
исследований выбирают партнеров, с кем им предстоит себя сравнивать и
234
соревноваться, они стабильно выбирают людей одного с собой пола. Выбор
объекта одного с собой пола тем более вероятен, если человек убежден, что
решение предстоящей задачи ка-ким-то образом связано с гендерной
принадлежностью. Таким образом, люди стремятся сравнивать себя и свою
деятельность с теми, чья деятельность и способности соотносимы с их
собственными. И сходство здесь выступает и как признак, и как предпосылка
для возможности сравнения.
Вторая цель сравнения — самосовершенствование и самоутверждение.
Согласно Вуд, люди целеустремленные или просто с повышенным чувством
соперничества предпочитают сравнивать себя с теми, чьи способности развиты
лучше в какой-то одной, определенной сфере: интеллектуальной, спортивной,
творческой и т. д. А во всех остальных отношениях они примерно на одном
уровне. Сравнение себя с тем, чьи способности в определенной области
развиты лучше, чем наши, дает нам возможность улучшить собственные
способности. Осознание, что кто-то “такой же, как я” добился в этой сфере
успеха, дает человеку надежду и на собственный успех, служит для него
источником уверенности в своих силах.
И, наконец, третья цель социального сравнения — стремление повысить
самооценку, т. е. попытка убедить себя, что ты лучше, чем себе кажешься. В
этом случае, согласно Вуд, люди выбирают заведомо заниженный образец для
сравнения. Другими словами, мы сравниваем себя с теми, кто, как нам
кажется, хуже нас. Причем, если у человека нет под рукой реального того, кто
“хуже его самого”, тогда он просто выдумывается. Иногда посредством
абстрактного рассуждения: “Если подумать, то сколько на свете дрянных
людей! Да таких, что не мне чета, я, по сравнению с ними, ангел!” Для этой же
цели, если нет достоверных сведений о дурных нравах или поступках другого
человека, люди охотно пользуются слухами. Например, слух о том, что некто
совершил предосудительный поступок, может поднять человека в его
собственных глазах: ведь я такого, что о нем рассказывают, не делал!
Регулирование самооценки
Наиболее распространенным способом самоутверждения выступает все-таки
сравнение себя с заведомо заниженным образцом. Так, скажем, вид нищего или
просто опустившегося человека у людей с низкой или неустойчивой
самооценкой может вызвать прилив радости и вообще хорошее настроение:
“Ведь я-то, слава Богу, до такого еще не дошел!”.
По этой же причине многие люди с чувством глубокого удовлетворения могут
воспринимать известия о бедах, несчастьях или просто неприятностях,
235
случившихся у знакомых или известных им людей. Радость здесь объясняется,
по крайней мере, двумя причинами. Во-первых, радость от того, что это
случилось не со мной, это не я такой невезучий. Во-вторых, радость от того,
что находит удовлетворение зависть к чужому благополучию, которая очень
часто и является при-чиной низкой или неустойчивой самооценки. К
сказанному добавим, что социальное сравнение оказывает влияние не только на
нас самих, но и на тех, с кем мы себя сравниваем.
Очень распространенную стратегию повышения самооценки анали-зирует
Роберт Чалдини (Чалдини Р., 1999).
Она называется “Стремление греться в чужой славе (to bask in reflected
glory)”. Суть ее в том, что люди стремятся “привязаться” к чужому успеху,
чужой славе, чужим достижениям, чтобы поднять себя как в своих собственных
глазах, так и в глазах окружающих. Наиболее ярко это проявляется в поведении
фанатичных поклонников, “фанатов” — спортивных, театральных, эстрадных.
Чалдини приводит слова известного писателя Айзека Азимова о том, что
движет людьми — зрителями на разного рода соревнованиях: “Наблюдая за
соревнующимися, вы всегда будете в глубине души болеть за свой собственный
пол, свою культуру, свою родную местность... Вы хотите доказать, что вы
лучше, чем другие люди. Любой, за кого вы болеете, представляет вас. И когда
побеждает он, побеждаете вы”.
Но “фанаты” — поклонники и болельщики — со своим кумиром, как правило,
лишь до тех пор, пока ему сопутствует успех. Так, болельщики на трибунах
скандируют не “Наша команда победила!”, а “Мы победили!”, “Мы — номер
первый!”, или, например, “Спартак — чемпион!”. И никогда вы не услышите
скандирования “Мы проиграли!”, “Мы — на последнем месте!”, “Спартак
проиграл!”. Гово-ря о проигрыше своей команды, болельщики обычно
употребляют местоимение “они”: “Они проиграли”, “Они загубили наш шанс
на выигрыш в чемпионате”.
Таким образом, желание погреться в лучах чужой славы сосуществует наряду
со стремлением отмежеваться от чужих неудач.
Характеризуя людей, использующих этот способ самоутверждения, Чалдини
замечает, что всем им присущ скрытый изъян личности — низкая самооценка.
Именно низкая самооценка, глубоко спрятанная внутри, заставляет их
самоутверждаться не при помощи собственных достижений, а путем
демонстрации своих связей с теми, кто многого достиг. Чалдини говорит о
нескольких типах таких людей. Самым распространенным является тип
человека, постоянно сообщающего о своих связях с влиятельными людьми, с
могущественными силами. Еще одна раз-новидность — девушка-подросток,
фанатичная поклонница какого-нибудь рок-музыканта, мечтающая сообщить
236
своим подружкам и друзьям, что она какое-то время “была с ним”. Есть и более
замас-кированная разновидность: это те, которые не стремятся похвастать
связями со знаменитостями, а стараются “раздуть” успехи тех людей, с кем они
реально связаны. Например, успехи своих близких: жен, мужей, детей и т. д.
Или же это люди, одержимые желанием “протолкнуть” своих близких в
“большие люди”. Это могут быть и родители, стремящиеся во что бы то ни
стало сделать из своего ребенка “звезду”, и жены, изо всех сил побуждающие
мужей к головокружительной карьере. Таким образом, низкая самооценка и,
как следствие, убеждение, что самоутвердиться можно только вне собственного
Я, побуждает людей “греться в лучах отраженной славы”, чтобы повысить
собственную самооценку.
Идентификация с “удачливым неудачником”. Интересный пример
повышения самооценки приводят Р. Грановская и И. Никольская.
Описываемый ими способ — одна из разновидностей социального сравнения,
когда люди идентифицируются с героями-неудачниками, которых по сюжету
фильма или книги неизбежно, фатально ждет заслуженная удача. Наиболее
показательны в этом отношении “мыльные оперы”. Их громадная
популярность, по мысли авторов, свидетельствует о том, насколько
распространена в обществе низкая самоо-ценка. Еще более удивительную
мысль они высказывают о том, что “Марианна, героиня фильма “Богатые тоже
плачут” — невеста, жена, мать — помогла психической реабилитации
миллионов людей, утративших в последние годы смысл своего личного
существования” (Грановская Р., Никольская И., 1999, с. 111-112).
Но для повышения или поддержания самооценки мы прибегаем не только к
социальному сравнению или идентификации с героями. В ход идут и другие
психологические механизмы. В частности и такой, как самоинвалидизация.
Самоинвалидизация. Суть ее в том, что, опасаясь потерпеть неудачу и в то же
время, стремясь сохранить или даже повысить самооценку, человек
представляет себя жертвой обстоятельств. Наиболее знакомый пример: студент,
который собираясь на экзамен, заранее приготовил вариант объяснения
возможного провала: плохое самочувствие (свое или родственников),
невозможные бытовые условия, снег или дождь, выпавший накануне,
неритмичная работа общественного транспорта, несчастная любовь, ссора с
родственниками и даже тяжелое детство. Словом, все ополчилось против него.
Где уж сдавать экзамен в таких условиях? Ясно, что все эти объяснения или
часть из них должны извинить или оправдать неуспех (“я здесь ни при чем”).
Если же он сдаст экзамен, то в этом случае его успех тем более достоин
похвалы и уважения: ведь он преодолел такие невероятные трудности (“я даже
в этих условиях не оплошал”).
237
Следовательно, самоинвалидизацию можно определить как стремление
объяснять внешними (извиняющими) обстоятельствами или условиями
возможный неуспех, а в случае успеха объяснять его исключительно
собственными усилиями, стараниями. Все это делается, чтобы сохранить или
поднять самооценку.
Прекрасно иллюстрирует эту тактику исследование, проведенное Стефеном
Бергласом и Эдвардом Джонсом (Berglas S. & Jones Е., 1978). В эксперименте
участвовали две группы студентов, которым предстояло решить проблемные
задачи. Одна группа работала над задачами, у которых было решение. Вторая,
не зная об этом, получила нерешаемые задачи. Исследование было разбито на
два этапа. После первого студентам было предложено выбрать один из двух
препаратов, якобы интересовавших исследователей. Один из них был
представлен студентам как улучшающий, другой, наоборот, ухудшающий работоспособность, хотя и тот и другой были плацебо. Так вот, те студенты, что
работали над решаемой задачей, выбирали, как правило, препарат,
“улучшающий” работоспособность. Участники из другой группы, чей опыт
предварительной работы, вероятно, убедил их в том, что они не справятся с
заданием, явно предпочитали “ослабляющий” препарат, заготавливая себе, тем
самым, оправдание перед неизбежной неудачей.
Если человек не успел или не смог заготовить оправдания впрок еще до того,
как потерпел поражение, он попытается найти их после того, как его постигнет
неудача. Ведь она противоречит его самооценке.
Эту тактику люди используют не только для самоутверждения, но и с тем,
чтобы не выглядеть неудачниками в глазах окружающих. Человек убеждает не
только себя, но и других, что потерпел неудачу случай-но, что она — следствие
уникального или рокового стечения обстоя-тельств, что сам он в ней
неповинен. Как видим, ссылка на судьбу, случай, обстоятельства, тяжелое
детство и т. д. одинаково удобна как для поддержания самооценки, так и для
попытки сохранить свою репутацию в глазах других людей.
Еще в 50-е годы ХХ века Фриц Хайдер установил, что причины, которыми мы
можем объяснять события, бывают двух видов: диспозиционные, т. е. те, что
мы усматриваем в самом человеке; и ситуацион-ные, т. е. такие, какие мы
обнаруживаем во внешнем мире, в обстоя-тельствах, условиях, ситуациях
(Heider F., 1958).
Так, хронически неуспевающий студент может объяснять свои неза-видные
достижения невезением, злым умыслом преподавателей, тяжелой жизнью и так
далее, но он мог бы поискать объяснение и в самом себе. В том, например, что
он ленив, слабоволен, интеллектуально не развит, что вообще в вузе оказался
случайно, а плохая учеба является следствием нежелания работать,
238
самостоятельно себя содержать и, наоборот, желания как можно дольше быть
на содержании у родителей и т. д. Но такое диспозиционное объяснение
противоречит его высокой самооценке. Поэтому большинство людей крайне
неохотно использу-ют такого рода объяснения своих неудач. Такие объяснения
просто “не приходят в голову”.
На основе работ Хайдера была разработана теория каузальной атрибуции (порусски ее можно назвать “теорией приписывания при-чин”). Она выявила
много закономерностей в том, как люди объясняют происходящие с ними и
вокруг события.
Главная из этих закономерностей отражена уже в самом названии теории. Суть
ее в том, что причины людьми не отыскиваются, не выясняются — они просто
приписываются. Причем находятся именно такие объяснения событий, которые
позволяют людям сохранить или поднять самооценку. Человеку, например,
свойственно брать на себя ответственность только за благоприятные события
или положительные исходы. Такие положительные результаты — плод их
личных усилий, стараний и качеств. В то же время все плохое — это результат
чужих действий или следствие неблагоприятных обстоятельств. Иначе говоря,
неудачи мы объясняем ситуационными, объективными, не зависящими от нас
причинами. Эту тенденцию можно назвать склонностью к самооправданию.
Причина ее проста. Используя самооправдание, человек поддерживает не
только самооценку, но и Я-концепцию в целом. Ведь возлагая на себя
ответственность за плохое, человек вынужден будет изменять Я-концепцию.
Вспомним пример с убогим, неуспевающим студентом. Разумеется, склонность
к самооправданию присуща не только студентам. Тот же преподаватель охотно
признает свои заслуги, если студенты с интересом учатся и хорошо успевают.
Но если они плохо учатся и успевают, то это уже не его “заслуга”, а вина самих
студентов.
Таким образом, человек всегда найдет возможность избежать не-приятных,
угрожающих Я-концепции объяснений и возложить ответст-венность за плохое
на других или на обстоятельства.
Но не только названные способы используются людьми для сохранения и
повышения самооценки. Имеются и другие, в том числе и те, которые
психологи-клиницисты рассматривают как патологические. Например, человек
может неистово стремиться к власти, чтобы ком-пенсировать неизжитый
комплекс неполноценности. В данном случае власть ему необходима, чтобы
чувствовать свое, хоть и формальное, но все же превосходство над другими
людьми. Пользуясь властью, он может пытаться их унижать и тем самым
самоутверждаться. (Впрочем, это отдельная тема. Более подробно о ней мы
239
будем говорить в разделе “Социальное влияние”, когда станем обсуждать
психологическую теорию власти Альфреда Адлера.)
К сказанному добавим, что люди не всегда склонны к самооп-равданию, не
всегда расценивают успехи как результат собственных усилий, а неудачу — как
следствие стечения обстоятельств. Речь о том, что, находясь в депрессивном
состоянии, люди часто прибегают не к самооправданию, а, наоборот, к
самообвинению. Любая неудача вос-принимается ими как результат их
собственных ошибок, вины и несостоятельности. Другими словами, человек,
впавший в депрессию, ищет диспозиционные причины неудач. А в том случае,
когда он добивается успеха или происходят благоприятные для него события,
он, напротив, усматривает не диспозиционные, а ситуационные причины. Он
может объяснять это тем, что ему просто повезло или так сложились
обстоятельства. Одним словом, с его точки зрения, все хорошее происходит не
благодаря ему самому или кому-то еще, а выходит как бы само по себе.
В заключение отметим, что результаты многих исследований показывают:
люди, прибегающие к самооправданию, живут и чувствуют себя лучше, чем те,
кто не умеет этим пользоваться.
Как видим, очень часто вместо того, чтобы самосовершенст-воваться,
добиваться успехов, развивать свои способности, приобре-тать новые знания,
навыки и умения, люди для сохранения и повы-шения самооценки прибегают к
различным уловкам: находят себе оправдания (иногда даже заготавливая их
впрок), ищут изъяны и ошибки в действиях других людей и если не находят, то
придумывают их сами, принижают достижения других людей или
препятствуют достижению успеха другими, радуются чужим неудачам и бедам,
греются в лучах чужой славы и тотчас же бросают своих кумиров, как только
их слава начинает меркнуть, идентифицируют себя, словно дети, со
сказочными героями, рвутся к власти и т. д.
Все эти тактики далеко не безобидны для человека. Как маски, которые мы
надеваем, способны “прирастать”, образуя личину (Юнг называет ее Персоной,
т. е. ложным Я), так и описанные способы поддержания самооценки могут
стать привычными. Это тем более вероятно, если человек пользуется ими
постоянно. В результате может измениться Я-концепция человека и, как
следствие, трансформироваться личность.
Глава 4
Самосознание и поведение
240
Раньше уже упоминалось о том, что Я-концепция является соци-альной
установкой человека в отношении себя самого. Это означает, по сути, что
самосознание, как и всякая другая установка, влияет на наше поведение.
Благодаря Я-концепции, мы стремимся вести себя так, чтобы наше поведение
соответствовало нашему самосознанию. Проис-ходит это даже в тех случаях,
когда такое поведение может негативно отразиться на нас самих. Так, скажем,
человек, осознающий себя смелым, скорее всего, будет проявлять бесстрашие,
хотя это может угрожать его благополучию. Человек, осознающий себя
правдивым, будет говорить правду, несмотря на то, что говорить правду всегда
опасно и невыгодно.
Или возьмем другой пример: с кем мы дружим? С кем нам приятно находиться
и поддерживать отношения? Вероятно, с теми людьми, которые подтверждают
наши Я-концепцию и самооценку, проще говоря, с теми, кто нам
симпатизирует, ценит нас, уважает или, по крайней мере, делает вид, что
восхищается нашими достижениями, т. е. льстит нам. И, наоборот, нам
неприятны те, кто угрожает нашей
Я-концепции и самооценке.
Внесем уточнение: хотя наше самосознание всегда
с нами, степень
сосредоточенности внимания на себе, на своем поведении в разное время у нас
различна. Нам, например, не требуется самосознание в полностью заученном,
автоматическом поведении. Здесь мы ведем себя “бездумно”, не смотрим на
себя со стороны, не оцениваем своих действий.
Деиндивидуализация и поведение
Кроме того, как утверждают некоторые авторы, люди мало контролируют свое
поведение, будучи анонимными. Этим, в частности, объясняется бесшабашное,
раскованное поведение людей на карнавалах, когда их лица скрыты под
масками.
Можно предположить, что последнее утверждение не совсем бес-спорно и
справедливо лишь в отношении тех людей, чья Я-концепция либо еще не
сложилась, либо она слабо выражена, либо вообще неопределенная. Но нужно
иметь в виду, что достаточно много людей вообще не склонны осмысливать
себя и свое поведение и, таким образом, их личностные признаки находятся в
зачаточном состоянии. Об индивидуальных различиях в самосознании у нас
еще будет случай поговорить попозже. Сейчас же обратимся к двум
исследованиям Артура Бимена, Боннела Клентца и Эдварда Дайнера, которые
показывают, как фактор анонимности может влиять на поведение детей, то есть
тех людей, чья Я-концепция находится еще в стадии формирования (Beaman А.,
Klentz В. & Diener А., 1979).
241
Исследования проводились в виде игры, все дети были одеты в маскарадные
костюмы и маски, т. е. сохраняли анонимность. В ходе игры исследователи
предлагали детям угощаться сладостями. Причем в одних случаях перед
стеклянным шаром, наполненным лакомствами, ставилось большое зеркало
так, чтобы дети видели себя в то время, когда брали сладости из шара. В других
случаях зеркало отсутствовало. (Зеркало, в котором испытуемые видят себя, —
классический прием, используемый в лабораторных условиях для активизации
само-внимания и самоосмысления.)
Женщина-исследователь, игравшая с детьми, иногда предлагала им самим
угощаться и без стеснения, а иногда разрешала брать только одну конфету. Но
сама она, когда дети брали сладости, отворачивалась и подчеркнуто смотрела в
другую сторону. У одних детей она спрашивала имя, у других — нет, так что
они оставались анонимными.
Результаты исследования отчетливо показали влияние самовнима-ния на
детское поведение. Если перед детьми находилось зеркало, в котором они себя
видели, и при этом им разрешалось взять лишь одну конфету, то ослушание
случалось редко. Если же зеркало отсутст-вовало, то дети ослушивались
гораздо чаще. Но даже и без зеркала дети стеснялись брать больше
разрешенного, когда вынуждены были называть свои имена. Более того, когда
детям позволяли брать сладостей сколько душе угодно, но при этом они видели
себя в зеркале, то они редко брали больше, чем одну. Если же зеркало
отсутствовало, дети вели себя иначе. Вероятно, зеркало, когда дети видели себя
в нем, заставляло их соотносить свое поведение с принятыми нормами,
препятствующими проявлению жадности.
Понятно, что взрослому человеку со сложившейся и устойчивой Я-концепцией,
не нужно смотреться в зеркало или называть себя по имени, чтобы вести себя
достойно и не совершать предосудительных поступков — не быть жадным,
лживым, подлым, изворотливым.
Личная ответственность
Но и в случае с неоформившейся, или детской, Я-концепцией дело обстоит не
так однозначно, как может показаться после знакомства с исследованиями А.
Бимена и его коллег. Р. Чалдини описывает серию исследований Джонатана
Фридмена, который также работал с детьми (Чалдини Р., 1999).
Фридмен хотел выяснить, сможет ли он запретить мальчишкам в возрасте от
семи до девяти лет играть с интересной игрушкой, сказав шестью неделями
ранее, что делать это дурно. Основная задача, по мнению исследователя,
состояла в том, чтобы сами мальчишки убедили себя, что играть с запрещенной
242
игрушкой нехорошо. Но как заставить их в таком возрасте отказаться играть с
дорогим, работающим на батарейках, роботом?
Во-первых, этого можно добиться угрозой наказания, т. е. с помощью внешнего
давления. Другое дело, насколько эффективно и долго будет действовать
угроза? Она действовала лишь до тех пор, пока мальчишки считали, что их
могут поймать и наказать. Именно это Фридмен и предвидел. Уже через шесть
недель, когда с детьми вместо самого Фридмена работала его ассистентка,
которая не угро-жала наказанием, 77% мальчишек захотели играть именно с
роботом, который раньше был для них “запретным плодом”.
Набрав другую группу мальчишек, Фридмен изменил тактику внушения. На
этот раз он не запугивал их, а просто говорил им, что с роботом играть
нехорошо. Этого было достаточно, чтобы мальчишки непосредственно после
разговора не подходили к роботу. Но этого оказалось достаточно и спустя
шесть недель. Произошло поразительное: несмотря на разрешение играть с
любой игрушкой, большинство мальчишек избегало робота, хотя это была
самая привлекательная игрушка. Только 33% из них выбрали для игры робота.
Запрет в данном случае начинал действовать как социальная норма, предопределявшая поведение детей.
Этот феномен эффективного запрета без угроз Фридмен объясняет тем, что
вместо внешнего давления (угроз) у мальчиков возникало своего рода
“внутреннее давление”, препятствующее нарушению запрета. Оно оказалось
надежнее и действеннее угроз, поскольку “работало” даже в отсутствие того,
кто запрещал играть с роботом. Иначе говоря, дети приняли личную
ответственность за свое решение не трогать привлекательную игрушку. Они
решили, что сами этого не хотят, а не кто-то извне их заставляет поступать
таким образом. Следовательно, на их поведение оказывало влияние
самосознание, а не внешнее принуждение.
Внесем существенное уточнение. Дело в том, что в самосознание, наряду со
стандартами поведения, входит также оценка своих способностей выстроить
поведение в соответствии с этими стандартами. Исследования показали, что
для американских студентов стандартом, образцом является независимое,
нонконформистское поведение. Многие из них, в соответствии со своей Яконцепцией, могут противостоять давлению группы. Некоторые же, не
уверенные в своей способности сопротивляться групповому давлению,
проявляют конформизм, хотя в идеале хотят быть независимыми. А если
человек не уверен в том, что он в состоянии достичь соответствия идеальному
Я или долженствующему Я, то, как мы уже знаем, он испытывает
беспокойство, тревогу, даже депрессию. Поэтому люди, осознающие свою
неспособность следовать стандарту или идеалу, как правило, предпочитают
243
вообще уклоняться от осознания себя и своего поведения. Более того, они
стремятся даже избегать таких ситуаций, которые могут активизировать их
самосознание.
Стигматизация
Вместе с тем, известны и другие примеры того, как Я-концепция может влиять
на поведение людей. Дженифер Крокер и Бренда Майор, произведя обзор
многих исследований, показали, что люди обезображенные, имеющие заметные
уродства, шрамы, кожные патологии (стигмы), т. е. те, к кому другие люди
обычно относятся с брезгливой жалостью и страхом, могут специально
выставлять свои уродства и язвы напоказ, подчеркивать их, как бы бравируя
своей увечностью. Исследователи полагают, что делается это для
самоподтверждения, поскольку у стигматизированных людей центральным
аспектом
Я-концепции может выступать как раз осознание своей стигмы
(Crocker J. & Major В., 1989).
Заметим, что стигматизированное самосознание может сформиро-ваться не
только у внешне обезображенных людей, но и у тех, кто вообще чем-то
отличается от окружающих. Так, по мнению Альберта Меграбяна, в США, где
белые составляют большинство населения, чернокожие и латиноамериканцы
также обладают стигматизированным самосознанием, поскольку белое
большинство передает им свои предубеждения через невербальные каналы
коммуникации. Таким образом, у национальных и расовых меньшинств с
самого детства формируется стигматизированное самосознание. Люди, принадлежа-щие к группам гендерных и возрастных меньшинств в каких-либо
социальных сообществах, тоже могут испытывать дискриминацию и
предубеждения со стороны большинства окружающих. Вследствие этого и у
них складывается стигматизированное самосознание (Пайнс Э., Маслач К.,
2000). Кроме того, индивиды с ярко выражен-ными личностными изъянами,
также могут обладать своего рода стигматизированным самосознанием и
бравировать своими душевными уродствами. Можно сказать, что в этом случае
человек, не видя у себя никаких достоинств, вынужден гордиться
собственными недостатками.
Поведение людей детерминируется не только содержанием их
Я-концепции, но и степенью представленности и развития тех или иных функций
самосознания. Раньше уже говорилось, что люди в неодинаковой степени
обладают потребностью и, соответственно, способностью осознания себя. Одни
делают это постоянно, другие — время от времени, третьи — в
исключительных случаях, четвертые, может быть, вообще никогда. И если это
244
так, то понятно, что поведение не всегда и не у всех людей определяется их
самосознанием. Как мы помним из первого раздела, с точки зрения психологии
масс, человеческое поведение вообще мало зависит от сознания, поскольку
почти целиком детерминируется бессознательным. И хотя сегодня этот взгляд
оспаривается, необходимо все же признать, что в отношении, по крайней мере,
определенной категории людей он справедлив.
Я и другие
Самосознание обычно действует как бы на два фронта. С одной стороны,
человек осознает “себя для себя”: эта функция обеспечивает индивиду то
осознание, которое необходимо ему, так сказать, для “внутреннего
пользования”. С другой стороны, человек осознает “себя для других”: эта
функция дает ему знание о том, как он выглядит в глазах окружающих, как они
его воспринимают. Более того, благодаря этой функции он в состоянии
определить, каким бы его хотели видеть другие люди, какого социального
образа от него ждут.
На эту возможную разнонаправленность самосознания обратил внимание в
своей теории личности Дж. Г. Мид, выделив такие компоненты личности, как I
(я) и Mе (меня). Первая, т.е. I, означает: “как я сам себя осознаю”, Mе — “я
осознаю, как меня воспринимают другие”.
У разных людей степень развития этих функций неодинакова. Одни больше
способны осознавать “себя для себя”, другие — “себя для других”. Для
определения развитости названных функций в американской социальной
психологии разработаны специальные таблицы, которые состоят из ряда
утвердительных высказываний. В качестве примера рассмотрим одну из них,
разработанную Алланом Фенигстейном и его коллегами (Fenigstein А., 1975).
Уровень самосознания “себя для себя” определяется в таблице по следующим
утверждениям:
1.Я всегда стремлюсь понять, что собой представляю.
2.Я много думаю о себе.
3.Я всегда внимательно отношусь к своему внутреннему состоянию.
Самосознание “себя для других” определяется через высказывания:
1.Я озабочен тем, что обо мне думают другие.
2.Я беспокоюсь о том, как выгляжу со стороны, в глазах других
людей.
3.Я озабочен тем, как воспринимается мое поведение с точки зрения
других людей.
Люди, мало обеспокоенные тем, как они воспринимаются другими, не очень
интересуются внешними оценками своей личности. Люди же, очень
озабоченные по поводу того, как они воспринимаются другими, весьма
245
неравнодушны к чужим оценкам, они более чувствительны к социальному
отражению.
О том, как самосознание “себя для других” способно влиять на поведение,
можно судить по результатам исследования К. фон Байера, Д. Шерка и М.
Занны (Baeyer K., Sherk D. & Zanna M., 1981). Суть его состояла в том, что
претендующим на рабочие места женщинам, которым предстояло пройти
собеседование перед приемом на работу, сооб-щали, что беседовать с ними
будет мужчина. Причем одним претенденткам его заранее представляли как
человека, придерживающегося традиционалистского, патриархального взгляда
на роль женщины в обществе. Другим же женщинам его описывали, как
сторонника гендерного равноправия, симпатизирующего независимым, инициатив-ным, ориентированным на карьеру женщинам. Исследователей интересовало не только то, что и как женщины будут говорить собеседнику в ходе
интервью, но и то, какой внешний образ они создадут — как будут одеты, как
будут вести себя, какие особенности постараются подчеркнуть,
продемонстрировать мужчине-кадровику.
Выяснилось, что женщины создавали тот или иной образ в зависимости от того,
каких, как они полагали, взглядов придерживается собеседник. Те
претендентки, что ожидали встретить кадровика-традиционалиста, старались
выглядеть более женственно. Это проявлялось и в их разговоре, и в макияже, и
в украшениях, и в манере поведения. Эти женщины давали также
традиционные “женские” ответы, касающиеся замужества, детей, домашних
дел.
Совсем иной имидж демонстрировали претендентки, рассчитываю-щие на
встречу с собеседником, симпатизирующим деловым женщинам. И в
поведении, и во внешнем облике, и в разговоре они всячески подчеркивали
свою деловитость и целеустремленность, т. е. отход от традиционно женского
стереотипа.
Разумеется, такое поведение присуще не только женщинам. Сходные
исследования установили, что мужчины так же, и ничуть не в меньшей степени,
чем женщины, обладают способностью создавать такой образ, который
соответствовал бы предполагаемым ожиданиям других людей.
Самомониторинг
Эту способность человека демонстрировать такой образ, который был бы
приятен окружающим, Марк Снайдер назвал самомониторингом (1987).
Функция самомониторинга, или способность быть социальным хамелеоном, не
у всех людей развита в одинаковой степени (Майерс Д., 1997). Для одних такое
246
лицедейство — это образ существования и в то же время способ преуспевания в
жизни. Для других — проявляемая время от времени способность,
активизирующаяся в исключительных ситуациях. Но есть и такие люди, у которых
эта функция вовсе отсутствует.
Для определения уровня самомониторинга также разработана шкала, состоящая
из утвердительных суждений. Люди с высоким уровнем самомониторинга
соглашаются со следующими утверждениями:
1. Я веду себя как разные люди в различных ситуациях и с различными людьми.
2. Я не всегда тот человек, каким выгляжу.
3. Я могу ввести в заблуждение другого человека, могу притвориться дружелюбным с тем, кого на самом деле не люблю.
Люди с низким уровнем самомониторинга согласны с другими
утверждениями:
1. Я с трудом изменяю поведение так, чтобы оно подходило для
различных ситуаций и людей.
2. Я могу согласиться только с теми идеями, которые
соответствуют моим убеждениям.
3. Я не изменяю своего образа мыслей для того, чтобы сделать
людям приятное или завоевать их расположение.
Индивиды с высоким уровнем самомониторинга хорошо приспо-сабливаются к
любым ситуациям и людям, умеют контролировать свои эмоции и поведение с
тем, чтобы, используя это умение, эффективно создавать нужное впечатление,
демонстрируя окружающим подхо-дящий к случаю образ. Как они этого
добиваются? Исследователи полагают, что эта способность достигается путем
заимствования образцов чужого поведения. При этом прилагаются немалые
усилия, чтобы “прочитать” и скопировать поведение других людей. Эту деятельность можно сравнить с тем, как профессиональные артисты “вхо-дят в
роль”. Только если артисты, вживаясь в образ, делают это специально и
сознательно, то люди с высоким самомониторингом осуществляют это
непроизвольно, в основном бессознательно. Как уже говорилось, для них
социальная мимикрия — это образ существования.
И, напротив, люди с низким самомониторингом не стремятся учитывать,
контролировать или как-то специально организовывать впечатление, которое
они производят на окружающих. Они могут видеть, осознавать, как их
воспринимают, какое они производят впе-чатление и при этом не стараться
отрегулировать его, приспособиться. И хотя они в состоянии контролировать
производимое впечатление, но не делают этого по тем или иным причинам.
Легко можно обнаружить некоторые общие моменты между самомониторингом
и осознанием “себя для других”. Правда, сходство здесь частичное: человек с
247
развитой функцией осознания “себя для других” может осознавать
производимое им впечатление, но никак не использовать это знание. Человек
же с высоким самомониторингом, нао-борот, будет максимально использовать
это знание с тем, чтобы соз-дать нужное ему впечатление. Как видим,
осознание “себя для других” выступает необходимой предпосылкой для
высокого самомонито-ринга. Но одной этой функции недостаточно, чтобы
прибегать к социальной мимикрии и специально организовывать нужное
впечатле-ние.
Исследования Марка Снайдера и Томаса Монсона
экспериментально
подтвердили существенные различия в поведении людей с высоким и низким
самомониторингом (Snyder & Monson, 1975). Иссле-дование проводилось с
двумя группами участников, одну из которых составили люди, отличающиеся
независимостью и не склонные к конформизму, другую — наоборот, склонные
к конформизму. Люди с высоким самомониторингом демонстрировали и ту, и
другую склон-ность. Они были конформистами в группе конформистов, где
конформность
считалась
предпочтительной
формой
межличностного
взаимодействия, и нонконформистами, когда нормой референтной группы
являлась независимость, устойчивость перед социальным давлением.
Люди с низким самомониторингом оказались менее чувствительны к различиям
в социальных условиях и ситуациях.
В однотипном исследовании индивиды с высоким самомониторингом
проявляли готовность к сотрудничеству в том случае, когда ожидали, что в
будущем им вновь придется взаимодействовать с этим человеком (он казался
им “полезным”). И, наоборот, не проявляли интереса к сотрудничеству, когда
взаимодействие в будущем не ожидалось (тогда человек казался им
“бесполезным”).
Люди с низким самомониторингом не меняли своего поведения с партнером
вне зависимости от того, ожидалось или не ожидалось взаимодействие с ним в
будущем.
Конфликт интерпретаций
Как относиться к самомониторингу?
По мнению Дэвида Колдуэлла и Чарльза О’ Рейли, самомониторинг нельзя оценивать однозначно (Caldwell D. & O’Reilly С., 1982). Проведя соответствующие
исследования, они пришли к выводу, что люди с высоким уровнем
самомониторинга могут использовать свои способности не только для того,
чтобы успешно обманывать других, но и с целью быть полезными обществу.
Некоторые виды трудовой деятельности и определенные должности требуют от
человека развития способности к самомониторингу. В основном это такая
248
деятельность, где человеку приходится постоянно взаимодействовать со
многими людьми и организациями, выполнять одновременно различные
функции, оказываться в различных ситуациях. Это может быть работа в
учебных заведениях, средствах массовой коммуникации, сфере обслуживания и
т. д. Люди с высоким самомониторингом, умеющие все схватывать на лету и
мгновенно менять свое поведение в соответствии с ситуацией, умеющие
адаптироваться к любым взглядам, мнениям, вкусам и запросам, подходят здесь
лучше других.
Такого же мнения придерживается и Эрвин Гоффман, подчеркивая, что люди
могут руководствоваться как добрыми, так и дурными намерениями,
представляя себя другим людям и создавая при этом тот или другой образ
(Гоффман Э., 1984). С другой стороны, исследование Эдварда Джонса, Кеннета
Бреннера и Джона Найта (1990) заставляет задуматься о такой проблеме, как
связь самомониторинга, нравственности и самооценки. Авторы исследования
утверждают, что люди с высоким уровнем самомониторинга испытывают
удовлетворение даже в том случае, если успешно сыграли роль, требующую
неприглядного поведения. И наоборот, если человека с низким уровнем
самомониторинга попросить сыграть роль такого индивида, каким бы он не
хотел быть в жизни, то его самооценка в случае удачно сыгранной роли,
понизится, а в случае неудачи — возрастет. Иными словами, удачное
исполнение роли подлеца его огорчит, а неудачное — обрадует.
В исследовании принимали участие 38 студентов-мужчин. Каждый оценивал
себя по шкале самомониторинга и заполнял анкету самооценки. Участники
должны были сыграть роль жадного, во что бы то ни стало стремящегося к
собственной выгоде, беспринципного человека. Для этого им необходимо было
соответствующим образом решать нравственные дилеммы. Например, такие:
можно ли воспользоваться в своих целях секретной коммерческой
информацией, полученной от друга? Можно ли скрывать поломки, требующие
серьезного ремонта при продаже автомашины? И т. д.
Участникам сообщали, что после того, как они сыграют свою роль, их
истинную личность будут оценивать на семинаре по межличностному
восприятию другие студенты. Ответы на вопросы — дилеммы — записывались
на магнитофон.
Через неделю участникам сообщали, как на семинаре отреагировали студенты
на их ответы. Результаты были представлены в виде оценочных листов, якобы
заполненных студентами на семинаре, и в виде короткой магнитофонной
записи обсуждения. Для изображения успешного исполнения роли участника в
“обсуждении” описывали как очень циничного, ни перед чем не
останавливающегося человека (например, “я почувствовал, что этот парень —
249
ловкач, он способен на что угодно, чтобы только продвигаться вперед...”). Для
изображения же неуспешно сыгранной роли участника описывали как
“благодетеля человечества”, витающего в облаках, который вряд ли преуспеет в
деловом мире (например, “чувствуется, что этот парень не будет вредить
людям, не пойдет по головам”). После ознакомления с результатами участники
вновь заполняли анкету самооценки.
Как и предполагали исследователи, успешное исполнение сомнительной,
неблаговидной роли приносило радость и удовлетворение людям с высоким
уровнем самомониторинга. И напротив, люди с низким уровнем
самомониторинга испытывали удовлетворение, если их игра признавалась
неудачной. Отсюда и название статьи, в которой авторы сообщают о
результатах своего исследования, — “Когда неудача приводит к повышению
самооценки” (Пайнс Э., Маслач К., 2000).
Таким образом, основное внимание мы уделили тому, как Я-концепция, будучи
установкой человека, в отношении себя самого, во многом предопределяет его
поведение, влияет на его самочувствие, отношение к другим людям,
окружающему миру. Но необходимо иметь в виду, что существует и обратная
связь, а именно: поведение влияет на содержание и структуру самосознания
человека. О том, как протекают эти процессы, говорится в теории когнитивного
диссонанса Л. Фес-тингера и теории самопонимания Д. Бема (более подробный
разговор об этих концепциях пойдет в разделе “Социальная установка”).
Сейчас же, кратко суммируя сказанное, отметим, что Я-концепция является
одновременно и результатом наших социальных взаимодействий, и фактором,
влияющим на эти взаимодействия, а в более широ-ком плане, на поведение
человека в целом. Достаточно отчетливо это проявляется и в случае с
ощущением личностного контроля.
Глава 5
Самосознание и личностный контроль
Раньше мы уже говорили, что свобода является одним из ключевых факторов,
способствующих формированию личности. Именно наличие свободы, сначала
экономической, а затем религиозной, социальной и, наконец, когнитивнопсихологической позволило выделиться когда-то в общей массе населения
Европы достаточно многочисленному слою людей с развитым самосознанием.
Они начали активно влиять на ход человеческой истории, причем это влияние
оказалось настолько мощным, что запустило тот глобальный процесс, который
нынче принято называть общественным прогрессом. Таким образом, за отно250
сительно короткий исторический период благодаря свободе сформировался
облик современного человека и человечества.
Но свобода — понятие философское. Оно слишком сложное и абстрактное для
того, чтобы использовать его при описании повседневного социального
поведения. Поэтому социальные психологи редко им оперируют, предпочитая
другое — личностный контроль. Оно более приземленное и означает лишь то, в
какой мере человек осознает себя ответственным за собственное поведение и за
свою жизнь в целом. Можно сказать и иначе: личностный контроль - это
осознание индивидом того, в какой мере он способен контролировать свои
решения и поведение, а, в конечном счете, свою жизнь и судьбу.
Думается, понятно, что у различных людей представления на этот счет
неодинаковые. О том, как, с точки зрения социальной психологии, эти различия
в восприятии контроля влияют на мировоззрение, активность, настроение,
здоровье и даже на продолжительность жизни людей, мы теперь и поговорим.
Теории локусов контроля и самоэффективности
Концепция локусов контроля предложена в конце 60-х годов прошлого, ХХ,
века Джулианом Роттером — одним из основоположников теории социального
научения. Ему же, кстати, принадлежит и авторство самого термина “теория
социального научения” (Шульц Д., Шульц С., 1998).
Роттер полагал, что в целом люди делятся на тех, кто уверен, что преимущественно они сами контролируют собственную жизнь, и на тех, кто
убежден в обратном, т. е. в том, что их жизнь и судьба находятся во власти
каких-то внешних сил: обстоятельств, других людей, неконтролируемых
политических, социальных, экономических процессов и т. д. У первой
категории людей развит внутренний локус контроля, а
у второй,
соответственно, внешний.
Роттером была разработана специальная шкала определения локу-сов контроля
и проведены исследования установок и поведения людей как с внешним, так и с
внутренним локусом контроля. В ходе исследований выяснилось, что люди, в
зависимости от ощущаемой ими способ-ности контролировать жизненные
обстоятельства, различаются, и часто — значительно, в своих подходах и
отношениях к миру. Так, например, люди с внешним локусом контроля
отличаются социальной пассивностью и, оказавшись в неблагоприятных
обстоятельствах, либо вовсе не пытаются, либо пытаются вполсилы переломить
ситуацию в свою пользу. Люди такого типа сильнее, чем люди с внутренним
локусом контроля подвержены социальному влиянию.
251
Иную жизненную установку демонстрируют люди с внутренним локусом
контроля. Прежде всего, по мнению Роттера, они оказываются более
здоровыми физически и душевно, чем люди с внешним локусом контроля. Да и
по другим показателям, таким, как самооценка, уровень оптимизма, развитость
социальных навыков и т. д., дела у них обстоят лучше, чем у людей с внешним
локусом контроля.
Индивидуальные различия в локусах контроля, полагал Роттер, закладываются
в детстве и обусловлены отношением родителей к ребенку, а в целом локусом
контроля самих родителей. Несколько упрощая, можно сказать, что локус
контроля передается от родителей к детям через воспитание (научение).
Концепция самоэффективности А. Бандуры очень близка по смыслу теории
Роттера (Шульц Д., Шульц С., 1998). Развивая идею Д. Роттера о локусах
контроля, А. Бандура утверждает, что люди, обладающие высокой личной
эффективностью, уверены в себе и в своих силах. Они верят, что в состоянии
преодолеть любые препятствия и могут под-чинить себе неблагоприятные
обстоятельства и события жизни.
Уверенность в своих силах настраивает человека на успех, придает ему
упорство и настойчивость в достижении цели. Вследствие этого шансы на
успех у человека действительно возрастают. А достижение хороших
результатов при решении трудных задач, в свою очередь, еще больше
укрепляет у человека уверенность в себе и повышает его эффективность
(Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Люди с низкой самоэффективностью, наоборот, изначально настроены на
неудачу. Неуверенность порождает у них чувство беспомощности и
растерянности в любой мало-мальски сложной жизненной ситуации. Первая
неудачная попытка справиться с проблемой оказывается для них и последней,
поскольку из-за неверия в свои силы от даль-нейших попыток ее решения они
отказываются. У людей с низкой самоэффективностью, таким образом,
постоянно доминирует убеждение, что обстоятельства выше их, и от них ничего в
этой жизни не зависит.
Конфликт интерпретаций
К вопросу об эффективности личности
А. Бандура полагает, что обычной жизненной тактикой людей с низкой
самоэффективностью является избегание всех ситуаций, где, как им кажется,
они обречены на неудачу. Таким образом, с его точки зрения, эффективность
или неэффективность личности предопределяется тотальной жизненной
установкой человека.
252
Вспомним, что эту же проблему поднимал К.Г. Юнг, но решал ее несколько
иначе. По его мнению, эффективность или неэффективность человека в какойлибо ситуации зависит от степени развитости у него определенной психической
функции: интеллектуальной, эмоциональной, физической и т. д., а не тотальной
установкой на успешность или неуспешность. Поэтому, с точки зрения
К.Г. Юнга, индивид пасует лишь в тех случаях и вообще пытается их избегать,
где требуется использование таких функций, которые у него не развиты. И
напротив, он стремится оказаться в тех ситуациях, где он может блеснуть,
продемонстрировать свои способности. Таким образом, полагал К.Г. Юнг, нет
всецело эффективных и всецело неэффективных людей. Индивид
неэффективный в одних случаях может оказаться очень даже эффективным в
других. И наоборот.
Понятно, что с такой жизненной позицией, привыкнув терпеть неудачи,
человек окончательно разуверяется в своей способности хоть что-то изменить в
собственной судьбе. Ожидание поражения, как правило, приводит к поражению.
Здесь срабатывает эффект самоподтверждаемых пророчеств (подробнее о нем
мы будем говорить в следующем разделе “Межличностное восприятие и
социальное познание”).
В результате человек с низкой личностной эффективностью начинает во всем
полагаться на случай, а не на себя самого. Подобная установка приводит к
тому, что индивид, если даже он сам добьется успеха, будет объяснять его не
как собственное достижение, а как благоприятное стечение обстоятельств, как
везение (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Индивидуальные различия в самоэффективности частично связаны с гендерной
принадлежностью.
В
целом,
мужчины
проявляют
большую
самоэффективность, чем женщины (Шульц Д., Шульц С., 1998).
Последствия утраты личностного контроля
Локусы контроля, о которых шла речь выше, выражают некую общую
жизненную установку индивида. Вместе с тем, у каждого человека, вне
зависимости от его локуса контроля, всегда имеется достаточно таких сфер
жизни, где он самостоятелен. Или, по крайней мере, где он уверен, что
контролирует свое поведение и жизненные обстоятельства. Последнее важно, т.
к. для человека гораздо более значимо даже не реальное наличие контроля, а
субъективная уверенность в том, что он им обладает.
Как полагают детские психологи, стремление к самостоятельности появляется у
детей в самом раннем возрасте, с двух лет. Для родителей двухлетнего малыша
253
наступают нелегкие времена. Ребенок начинает сопротивляться всякому
внешнему давлению, особенно родительскому. Он стремится все делать
наоборот, капризничает и никому не подчиняется. Родители и психологи
называют этот возраст “ужасные два года” (Чалдини Р., 1999).
Понятно, что для взрослого человека, у которого сформировалось
самосознание, уверенность в своей самостоятельности тем более важна. Это
убеждение является для каждого из нас высочайшей психологической
ценностью. Еще раз подчеркнем: речь не столько о реальном контроле (или
самостоятельности), сколько о его субъективном ощущении.
Утрата чувства контроля может тяжело переживаться людьми и приводить к
очень существенным негативным последствиям как для каждого индивида, так
и для общества в целом.
Реактивное психическое сопротивление
Но первой реакцией человека на угрозу потери контроля является все же
сопротивление. Джек Брем, автор теории реактивного психического
сопротивления, утверждает, что всякий раз, когда человек начинает ощущать,
что его самостоятельность ограничена или даже находится под угрозой, он
проявляет реактивное сопротивление этому.
В принципе, каждый знает без всякой теории, что если человека схватить,
скажем, за руку, то его первой, практически неконтролиру-емой реакцией,
будет стремление вырваться. Психика человека реагирует на утрату контроля
хоть и столь же непосредственно, но все же более изощренными способами.
Д. Брем в качестве иллюстрации приводит пример с “господином Джоном
Смитом”, который по воскресеньям после обеда обычно играет в гольф, либо
смотрит телевизор, либо бесцельно бродит вокруг своей мастерской.
Но вот в одно воскресное утро жена Смита заявляет, что сегодня после обеда он
будет играть в гольф, т. к. она пригласила подруг, и они собираются устроить
“девичник”. Свободе Смита угрожает опасность. Во-первых, он не сможет
смотреть телевизор, во-вторых, не сможет слоняться вокруг мастерской, и, втретьих, он будет вынужден играть в гольф (Brehm J., 1966).
Разумеется, Смит не смирится с таким покушением на свою свободу и станет ее
защищать. Он может в знак протеста или остаться в мастерской, или вообще
демонстративно усесться перед телевизором и испортить женщинам весь
“девичник”. Спрашивается, для чего? Для того, чтобы сохранить ощущение
самостоятельности и самоконтроль.
254
Курьезный пример с господином Смитом, приведенный Д. Бремом, указывает
на общую закономерность в поведении людей, когда они ощущают угрозу
своей самостоятельности.
Но опасность потерять свободу угрожает человеку не только со стороны жены.
К тому же, она, наверное, и не самая страшная. Россияне, большую часть жизни
прожившие при советском режиме, не понаслышке знают, что такое
всеобъемлющий репрессивный контроль со стороны государства,
коммунистической партии, карательных органов, в том числе и карательной
психиатрии.
Прекрасно знаком был советскому обществу и “принцип дефи-цита”. С точки
зрения американских социальных психологов (например, Роберта Чалдини,
Тимоти Брока, Ховарда Фромкина, Стефена Уорчела, Джеймса Дэвиса, Филипа
Зимбардо и т. д.), реакция в виде повышенного, ажиотажного спроса на любой
дефицитный ресурс - товарный, информационный, мировоззренческий и т. д. является психологическим сопротивлением ограничению в праве потреблять и
в свободе выбора. При этом вышеуказанные авторы отмечают, что
повышенный спрос усиливается в том случае, когда первоначально никакого
ограничения на ресурсы не существовало, но потом вдруг в силу каких-то
обстоятельств появляется дефицит (Чалдини Р., 1999).
В этой связи Р. Чалдини приводит пример с жителями одного из округов штата
Флорида, где с целью охраны окружающей среды был принят закон,
запрещающий использование и даже хранение моющих средств, содержащих
фосфаты. Следствием запрета стало то, что жите-ли округа начали скупать в
чудовищных количествах где только можно фосфатосодержащие стиральные
средства. В каждом доме были сделаны такие запасы порошков и жидкостей,
что их хватило бы на несколько лет вперед. Кроме того, общественное мнение
наделило именно эти фосфатосодержащие средства поистине фантастической
эффективностью при стирке белья (Чалдини Р., 1999).
Трудно судить исчерпывающим образом о мотивах поведения американцев,
которые лишь время от времени сталкиваются с дефи-цитом чего-либо. Но дело
в том, что советское общество проживало в условиях тотального,
перманентного дефицита буквально на все. У советских людей никогда не было
свободного доступа ни к товарам, ни к информации, ни к альтернативным
идеям. Но ажиотажный спрос был всегда. Чем он вызывался? Как его можно
объяснить? Только ли тем, что это была реакция на ограничение свободы?
Думается, что здесь следует прислушаться еще к одному мнению. Его высказал
З. Фрейд в своей концепции “целепрегражденного либидо”. С точки зрения З.
Фрейда, сладость “запретного плода”, т. е. недоступного объекта, объясняется
просто человеческой завистью и жадностью.
255
Почему возрастает интерес к закрытым или запрещенным материалам, скажем,
к информации, пропагандирующей насилие и порнографию? Не подлежит
сомнению, что интерес здесь подогревается ограничением доступа. Но наряду с
этим, вероятно, имеется и другая причина, а именно соображение: ведь кому-то
это доступно, а почему не мне?
Отчего дети или подростки нарушают запреты родителей и вообще взрослых?
Например, обычным является нарушение запрета брать какие-то вещи или
поздно возвращаться домой. Очевидно, здесь проявляется реактивное
сопротивление. Но бесспорно и то, что ребенок или подросток задается
вопросом “почему им (взрослым, роди-телям) можно, а мне нельзя?”.
В случае с жителями Флориды, на годы вперед запасшихся стиральными
порошками, есть хоть какая-то толика рациональности. Моющие средства не
очень страдают от длительного хранения. А как быть с советской гражданкой,
которая каждый день героически выс-таивала очередь к прилавку, чтобы
купить полкилограмма (больше в “одни руки” не давали) сливочного масла, и в
результате сделавшей себе запас масла в 50 кг (полцентнера), которое, конечно,
в конце концов испортилось?
Можно ли объяснить ее поведение только как реактивное психоло-гическое
сопротивление в соответствии с принципом дефицита, обна-руженного
американской социальной психологией? Вероятно, нет. Как, впрочем, и
поведение жителей города Майами, штат Флорида, о которых пишет Р.
Чалдини.
Таким образом, мы еще раз убедились в том, что ни одна теоре-тическая
позиция не в состоянии сколько-нибудь целостно отразить социальное явление.
Теория реактивного психического сопротивления Д. Брема указывает лишь на
один мотив человеческого поведения в условиях ограничения доступа к
ресурсам. Психоаналитическая теория З. Фрейда дает возможность обнаружить
и другие мотивы, движущие человеком в тех же обстоятельствах.
Реактивное сопротивление — это всего лишь первая непосредственная реакция
на ограничение контроля. Разумеется, она не всегда приводит к
восстановлению утраченной самостоятельности. Более того, иногда возникают
такие ситуации, когда человек лишен возможности проявить даже эту первую
реакцию, чтобы обрести уверенность в контроле за ситуацией. Скажем, если вы
оказались в лифте, остановившемся из-за отключенного электричества, то
какое-либо сопротивление для обретения чувства контроля в этих условиях
попросту невозможно. Здесь остается только ждать и надеяться.
Кроме того, люди часто добровольно отказываются от контроля за своим
поведением, чтобы снять с себя ответственность, которая неразрывно связана с
чувством контроля. Почему и как это происходит, подробно и глубоко
256
анализирует Эрих Фромм в упоминавшейся уже книге “Бегство от свободы”
(Фромм Э., 1990). Для многих людей бремя ответственности за свои решения и
поступки представляется непосиль-ным, и они с готовностью возлагают его на
других, отказываясь от самостоятельности.
Многим людям также свойственно отказываться от контроля в тех ситуациях,
где вероятны негативные последствия, ответственность за которые может лечь
на них самих. И наоборот, ответственность за благоприятные последствия они,
как правило, берут на себя. Как мы теперь уже знаем, делается это для защиты
самосознания и сохранения самооценки.
Но вне зависимости от того, добровольно человек отказывается от контроля
или теряет его в силу каких-то объективных событий, следст-вием этого
становится, как правило, ощущение беспомощности, несамостоятельности,
зависимости.
Беспомощность из-за утраты контроля
Контролировать свое поведение — значит, иметь возможность предвидеть
последствия своих действий. Жить в мире, где все непред-сказуемо, не то
чтобы тяжело, а попросту невозможно. Если вы у себя дома включаете воду, а
из крана вместо воды с шипением вырывается воздух, но зато вода начинает
течь с потолка; если вы щелкаете выключателем, но свет не загорается, а
вместо этого загорается дверь в квартиру; если вы от всего этого в
изнеможении опускаетесь на стул, но он разваливается под вами, а стол падает
на вас сверху; если вы полагаетесь на порядочность знакомого человека, а он
вас “продает за чечевичную похлебку”; если вы, наконец, обращаетесь за
защитой в правоохранительные органы, но неожиданно видите, что милиционеры и прокуроры, у которых вы просите помощи, на самом деле являются
отпетыми бандитами, то долго ли вы сможете прожить в этом мире?
Нечто подобное, правда, не столь масштабное, но не менее страш-ное и
отвратительное по смыслу создал, экспериментируя с животными, чтобы
вызвать у них состояние безысходности, Мартин Селигман — автор
концепции приобретенной беспомощности (Seligman М., 1975). Животное
(собака) помещалось в такие условия, когда не могло избежать ударов
электротоком. Позднее, когда экспериментатором создавались другие условия,
позволяющие уклоняться от ударов, собака, пережившая ситуацию
безысходности, уже не пыталась этого сделать и безучастно переносила
электрошок.
Селигман утверждает, что переживание состояния неконтролируе-мых
последствий приводило к возникновению у животного трех видов дефицита.
257
Первый — дефицит мотивации. Собака не пыталась научиться новому
поведению. Второй — когнитивный дефицит. Отсутствие попыток освоить
новое поведение приводило к отсутствию нового опыта. Животное не обретает
новый опыт, т. к. у него отсутствует желание и стремление его получить.
Третий — эмоциональный дефицит. Животное впадало в депрессию, у него
пропадал интерес к жизни. Понятно, что следствием этого становится гибель.
Приобретенная беспо-мощность, таким образом, оборачивается для животного
смертью.
В определенных обстоятельствах приобретенная беспомощность и человека
может привести к гибели. Или, по крайней мере, способствовать
возникновению болезней и преждевременной смерти, как это показали
исследования Эллен Лангер и Джудит Родин (Langer А. & Rodin J., 1976), о
которых мы поговорим немного позже.
Но в целом человеческая психика более гибкая и адаптивная, чем психика
животных. Поэтому для человека приобретенная беспомощность необязательно
напрямую связана с какими-то чрезвычайно отрицательными последствиями.
Хотя, конечно, и хорошего в ней тоже мало.
Здесь многое зависит от того, каким образом индивид будет объя-снять
происходящее с ним. Иначе говоря, какой тип атрибуции — диспозиционную
или ситуационную — он станет использовать для объяснения случившегося.
Поскольку человек обладает самосознанием, которое, как предполагается,
отсутствует у животных, то у него всегда имеется возможность, о чем мы уже
не раз говорили, возложить ответственность за происходящее с ним, на
внешние силы: судьбу, Бога, людей, обстоятельства и т. д. В этом случае он
может утешать себя тем, что от него мало что зависит. Конечно, это не
освобождает его от чувства беспомощности, но дает возможность поддержать
само-сознание, сохранить высокую самооценку, а следовательно, и легче
переживать состояние беспомощности.
Хуже дело обстоит в том случае, когда человек всю ответственность за
происходящее с ним возлагает только на себя самого. Когда состояние
беспомощности объясняется с позиций самообвинения (диспозиционная
атрибуция), тогда у человека кроме чувства несамостоя-тельности появляется
еще и заниженная самооценка. Сочетание этих двух факторов приводит, как
правило, к развитию депрессии, пассивности, соматическим заболеваниям, к
потере жизненного тонуса.
Вероятность неблагоприятных последствий для человека, использующего
диспозиционную атрибуцию, возрастает, если его неудачи при-обретают
хронический характер и распространяются не на одну, а сразу на несколько
сфер его жизни и деятельности.
258
Состояние приобретенной беспомощности появляется у человека под влиянием
различных факторов. Оно может развиваться у детей в многодетных семьях,
растущих в условиях скученности, как установила Д. Родин (Rodin J., 1976).
Приобретенная беспомощность возникает у людей, оказавшихся на больничной
койке и на долгое время лишенных возможности двигаться самостоятельно. У
таких пациентов появляется “госпитальный синдром”. Человек, даже если его
здоровье идет на поправку, продолжает сохранять неподвижность, боясь
передвигаться без посторонней помощи.
Самовнушенная беспомощность
Особое место среди факторов, способствующих развитию состояния
беспомощности, занимает самовнушение. Самовнушенная беспомощность
может возникать у определенных социальных групп, например у детей и людей
преклонного возраста под влиянием существующих в обществе стереотипных
представлений о слабости и недееспособности стариков и детей. Общество как
бы “наклеивает” ярлыки на эти возрастные категории людей, навязывая им
убеждения, что дети, в силу инфантилизма, неразвитости, а пожилые люди, в
силу старческой слабости, как интеллектуальной, так и физической, не могут
обходить-ся без опеки со стороны других людей. Вследствие этого человек
начи-нает сам себя воспринимать как слабого и беспомощного, неспособного к
самостоятельной жизни.
Особенно тяжело в этом отношении приходится старикам. Возраст-ные
предубеждения, существующие в обществе, накрепко приклеивают им ярлыки
старения, из-за чего у пожилых людей формируется стигматизированное
самосознание (Родин Д., Лангер Э., 1980). Осознание себя неполноценной
личностью в конечном счете приводит к тому, что человек начинает вести себя
в соответствии с самовосприятием, т. е. в соответствии с негативными
стереотипами. Срабатывает эффект самоподтверждаемых ожиданий. В
результате у пожилого человека снижается самооценка, он утрачивает чувство
контроля.
О том, насколько опасна для пожилых людей самовнушенная беспо-мощность
и как важно для них чувство контроля, свидетельствует исследование Эллен
Лангер и Джудит Родин, проведенное в пансионате для престарелых (Langer А.
& Rodin J., 1976, 1977).
Началу исследования предшествовала гипотеза о том, что главной причиной
угасания жизненного тонуса и ослабления здоровья стариков в домах для
престарелых является то, что в учреждениях такого типа над пансионерами
устанавливается гиперопека со стороны обслуживающего персонала,
259
вследствие чего пожилые люди утрачивают чувство контроля за собственной
жизнью.
Договорившись с администрацией одного из частных пансионов для
престарелых о проведении исследования, Лангер и Родин разделили всех
пансионеров на две группы, каждой из которых предписы-вались
свои
правила проживания. Для одной группы (жильцы одного этажа) условия
жизни и правила поведения остались прежними, т. е. были типичными для
домов престарелых. Эти пожилые люди продолжали оставаться под тотальной
опекой обслуживающего персонала. Старики жили по распорядку,
составленному
администрацией,
неукоснительно
соблюдали
режим,
предписанный врачами, и не несли никаких обязанностей по уходу за своей
комнатой и даже по уходу за собой. Словом, их жизненные условия сводили до
минимума их самостоятельность и чувство контроля.
Для второй группы (жильцы другого этажа) правила проживания были
изменены. Старикам предоставили возможность самим устанавливать
распорядок дня, обставлять комнату по собственному вкусу, ухаживать за
комнатными растениями, самостоятельно поддерживать порядок в комнате,
заказывать кинофильмы и самим определять время их просмотра. Кроме того,
этих пансионеров попросили, чтобы они активно жаловались на недостатки в
пансионе, протестовали и выражали несогласие с тем, что им не нравилось.
Иначе говоря, пожилым людям была предоставлена возможность для
проявления элементарной, разумной самостоятельности.
Гипотеза исследовательниц полностью подтвердилась. Результаты не заставили
себя ждать. Уже три недели спустя старики из экспери-ментальной группы
стали сообщать, что у них значительно улучшилось самочувствие. Об этом же
свидетельствовал и обслуживающий персонал пансионата, отмечая, кроме того,
высокую активность, расширение круга интересов и улучшение душевного
состояния у своих подопечных.
Но еще более впечатляющий эффект вновь обретенной самостоятельности
обнаружился спустя 18 месяцев, когда исследовательницы вновь приехали в
пансионат. Служащие пансионата продолжали отмечать высокую активность,
общительность, жизнерадостность стариков из экспериментальной группы. По
мнению врачей, у этих пансионеров улучшилось состояние здоровья. Но
наиболее поразительными оказа-лись различия между двумя группами
стариков в уровне смертности (не стоит забывать, что речь идет все-таки об
учреждении для престарелых людей). Если в первой (контрольной) группе за
отмеченный период умерло 30% стариков, то во второй только 15%. Все это,
бесспорно, свидетельствует о том огромном значении, которое имеет чувство
контроля в жизни человека.
260
Иллюзия контроля
Поэтому неудивительно, что люди, даже в тех ситуациях, которые они
заведомо не могут контролировать, все равно пытаются это де-лать, создавая
иллюзию контроля. Студенты, делающие пассы руками над стопкой
экзаменационных билетов на столе преподавателя, чтобы вытащить
“счастливый” билет, так же как и покупатели лотерейных билетов, долго
выбирающие, осматривающие их со всех сторон и даже обнюхивающие
билеты, — все это типичные примеры создания иллюзии контроля.
Одно из самых интересных исследований иллюзии контроля было проведено
Эллен Лангер (Langer А., 1975).
Участие в лотерее — одна из тех ситуаций, где выигрыш определяется чистой
случайностью, а не способностями и умениями человека, если, конечно, это
честная лотерея, а не жульнический трюк, наподобие игры в “наперстки”. Тем
не менее, многие люди полагают, что и в этих условиях они могут
контролировать ход событий и влиять на результат. В этом случае человек
наиболее явно создает иллюзию контроля. Исследование Лангер
продемонстрировало, как влияет иллюзия контроля на поведение людей.
Исследовательница предлагала группе испытуемых приобрести лотерейные
билеты стоимостью в один доллар, по которым можно было выиграть 50
долларов. Одной части испытуемых предоставлялась возможность самим
выбрать билет — тот, который казался им “бесспорно” выигрышным. Другие
участники получали билеты путем случайного распределения. Подчеркнем, что
билеты в обеих группах были одинаковыми.
Прежде, чем объявить выигрышный билет, Э. Лангер спрашивала участников,
не согласятся ли они продать свои билеты, если кто-то предложит за них
большую, чем начальная, цену? Те испытуемые, которые получили свои билеты
без выбора, соглашались продать их в среднем за 1,96 доллара. Та же группа
испытуемых, которые сами выбирали билеты, требовала за них уже 8,67
доллара, т. е. в четыре с лишним раза больше.
Можно предположить, что участники исследования Лангер исходили из
наивного рассуждения: “Я ведь сам выбирал, а я знаю в этом толк, так что
плохой-то билет не выберу!”
То, что люди создают иллюзию контроля, свидетельствует о том, что человеку,
привыкшему осознавать себя самостоятельным, трудно признать, что могут
существовать такие обстоятельства, где от него ничего не зависит. Поэтому
иллюзия контроля — это тоже своего рода реактивное психическое
сопротивление в ситуациях, которые невозможно контролировать. Таким
261
образом, при помощи иллюзии контроля люди стремятся поддерживать свое
самосознание. И, нужно сказать, им часто удается этого добиться.
Подводя итог, еще раз отметим, что самосознание, будучи центральным
компонентом личности современного человека, во многом определяет его
поведение, самочувствие и даже дальнейшую судьбу. Особенно наглядно это
проявляется в отношении к личностному контролю — важнейшей
составляющей самосознания человека.
Литература
1. Александер Ф., Селесник Ш. Человек и его душа: познание и
врачевание от древности и до наших дней / Пер. с англ. М.: Прогресс:
Культура, 1995. 608 с.
2. Баткин
Л.
Итальянское
Возрождение
в
поисках
индивидуальности. М.: Наука, 1989. 271 с.
3. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранное.
М.: Прогресс, 1990. 765 с.
4.
Гофман Э. Представление себя другим // Современная зарубежная
социальная психология: Тексты. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. С. 188-197.
5. Грановская Р.М., Никольская И.М. Защита личности:
психологические механизмы. СПб.: Знание, 1999. 352 с.
6. Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М.: Мысль, 1985.
7. Джемс У. Психология. М., 1991.
8. Зимбардо Ф., Ляйппе М. Социальное влияние. СПб.: Питер,
2000. 448 с.
9. Киршбаум Э.И., Еремеева А.И. Психологическая защита.
Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 1993. 104 с.
10. Кон И. Социология личности. М.: Политиздат, 1967. 383 с.
11. Кречмер Э. Строение тела и характер. М.: Педагогика-Пресс, 1995.
607 с.
12. Леонгард К. Акцентуированные личности. Киев: Выща школа,
1989. 374 с.
13. Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Сочинения: В 3 т.
Т. I. М., 1985.
14. Майерс Д. Социальная психология / Пер. с англ. СПб.: Питер,
1997. 684 с.
15. Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф.
Избранные произведения: В 3 т. М.: Политиздат, 1970. Т. 1. С. 1-3.
16. Налимов В.В. Спонтанность сознания. М.: Прометей, 1989. 327
с.
17. Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии.
СПб.: Питер, 2000. 528 с.
262
18. Родионова Е.А. О постановке проблемы социальной
обусловленности личности в зарубежной персонологии // Психологические
проблемы социальной регуляции поведения. М.: Наука, 1976. С. 118-144.
19. Спиркин А. Основы философии. М.: Политиздат, 1988. 591 с.
20. Стреляу Я. Роль темперамента в психическом развитии / Пер. с
польск. В.Н. Поруса. М.: Прогресс, 1982. 232 с.
21. Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1990. 270 с.
22. Чаадаев П. Философические письма // Статьи и письма. М.:
Современник, 1989. С. 38-147.
23. Чалдини Р. Психология влияния. СПб.: Питер Ком, 1999. 272 с.
24. Шпенглер О. Закат Европы. М.: Мысль; Новосибирск: Сиб.
издат. фирма “Наука”, 1993. 584 с.
25. Шульц Д., Шульц С. История современной психологии / Пер. с
англ. СПб.: Евразия, 1998. 528 с.
26. Юнг К.Г. Настоящее и будущее // Октябрь. 1993. № 5. С. 164181.
27. Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени / Пер. с нем.
А.М. Бокови-кова. М.: Прогресс: Универс, 1994. 336 с.
28. Baeyer C.L., Sherk D. L. & Zanna M.P. Impression management in
the job interview: When the female applicant meets the male (chauvinist)
interviewer // Personality and Social Psychology Bulletin. 1981. № 7. P. 45-51.
29. Beaman A.L., Klentz B. & Diener E. Self-awareness and
transgression in childern: Two field studies // Journal of Personality and Social
Psychology. 1979. № 37. P. 1835-1846.
30. Berglas S. & Jones E.E. Drug choice as an externalization strategy
in response to noncontingent success // Journal of Personality and Social
Psychology. 1978. № 36. P. 405-417.
31. Brehm J.W. A theory of psychological reactance. New York, 1966.
32. Caldwell D.F. & O’Reilly C.A. Boundary spanning and individual
performance: The impact of self-monitoring // Journal of Applied Psychology.
1982. № 67. P. 124-127.
33. Crocker J. & Major B. Social stigma and selfesteem: The selfprotective properties of stigma // Psychological Review. 1989. № 96. P. 608630.
34. Eysenck H.J. The Structure of Human Personality. London, 1971.
35. Fenigstein A. Self-consciousness,self-attention, and social
interaction // Journal of Personality and Social Psychology. 1979. № 37. P. 7586.
36. Festinger L. A theory of social comparison processes // Human
Relations. 1954. № 7. P. 117-140.
37. Harding M.E. The ‘I’ and the “Not-I”. A study in the development
of consciousness. N. J.: Princeton University Press, 1973.
38. Heider F. The psychology of interpersonal relations. New York,
1958.
263
39. Higgins E.T. Self-discrepancy: A theory relating self and affekt //
Psychological Review. 1987. № 94. P. 319-340.
40. Hoelter J.W. Relative effects of significant others on selfevaluation // Social Psychology Quarterly. 1984. № 47. P. 255-262.
41. Langer E.J. The illusion of control // Journal of Personality and
Social Psychology. 1975. № 32. P. 311-328.
42. Langer E.J. & Rodin J. The effects of choice and enhanced personal
responsibility for the aged: A field experiment in an institutional setting //
Journal of Personality and Social Psychology. 1976. № 34. P. 191-198.
43. Leary M.R., Wheelez D.S. & Jenkins T.B. Aspects of identity and
behavioral preference: Studies of occupational and recreational choice // Social
Psychology Quarterly. 1986. № 49. P. 11-18..
44. Linville P.W. Self-complexity as a cognitive buffer against stressrelated illness and depression // Journal of Personality and Social Psychology.
1987. № 52. P. 663-676.
45. Markus H. Self- schemata and processing information about the self
// Journal of Personality and Social Psychology. 1977. № 35. P. 63-78.
46. Rodin J. Density, perceived choice, and response to controllable
and uncontrollable outcomes // Journal of Experimental Social Psychology.
1976. № 12. P. 564-578.
47. Seligman M.E.P. Helplessness: On depression, development, and
death. San Francisco, 1975.
48. Snyder V. & Monson T.C. Persons, situations, and the control of
social behavior // Journal of Personality and Social Psychology. 1975. № 32.
P. 637-644.
49. Wood J.V. Theory and research concerning social comparisons of
personal attributes // Psychological Bulletin. 1989. № 106. P. 231-248.
Раздел IV. МЕЖЛИЧНОСТНОЕ ВОСПРИЯТИЕ
И СОЦИАЛЬНОЕ ПОЗНАНИЕ
Глава 1. Социальное восприятие и понимание
Межличностное восприятие
Внешний облик и впечатление
Эффект первого впечатления
Внешний облик и ассоциации
Внешность и реальная информация
Факторы социальной привлекательности
Инфантильная внешность
264
Красивая внешность
Эффект ореола
Пространственная близость
Сходство
Вежливость и лесть
Взаимосимпатия
Глава 2. Приемы и методы социального познания
Эвристики
Эвристики представительности
Эвристики доступности
Ложный консенсус
Каузальная атрибуция (теория приписывая причин)
Ковариация
Каузальные схемы
Диспозиционная атрибуция
Фундаментальная атрибутивная склонность
Эффект “исполнителя-наблюдателя”
Модель объективной атрибуции
Атрибуция и успех
Глава 3. Социальное восприятие и самосознание
Социальное восприятие с позиций “теории справедливого мира”
Формы организации социальных знаний и опыта
Философия человеческой природы
Имплицитные теории личности
Имплицитные социальные теории
Когнитивные схемы
Прототип
Социальный стереотип
Глава 4. Стадии процесса социального познания
Первичная категоризация
265
Подтверждение
Уточнение, или рекатегоризация
Эффект самоосуществляемых пророчеств
Некатегориальные способы социального познания
Раздел IV
МЕЖЛИЧНОСТНОЕ ВОСПРИЯТИЕ
И СОЦИАЛЬНОЕ ПОЗНАНИЕ
Век живи — век учись! И ты наконец достигнешь того, что, подобно мудрецу,
будешь иметь право сказать, что ничего не знаешь.
Козьма Прутков
Глава 1
Социальное восприятие и понимание
Эрвин Гоффман, автор концепции социальной драматургии, опи-сывал
социальное взаимодействие по аналогии с театральным представлением, где
каждый индивид использует искусно выстроенную систему вербальных и
невербальных средств для создания определенной социальной роли (Гоффман
Э., 1984). По сути, это означает, что любой образ, который мы представляем
другим, подобен театральной роли, исполняемой актером. Мы, как и артисты,
специально прилагаем усилия, чтобы наиболее выигрышно и правдоподобно
представлять каждый из своих образов.
Согласно Э. Гоффману, успешное социальное взаимодействие возможно лишь
в том случае, если человек, играя свою роль, помогает играть партнеру с тем,
чтобы и он мог создать свой собственный образ. Роль студента можно успешно
играть лишь тогда, когда другой человек исполняет роль преподавателя. И
наоборот, преподавателем можно быть до тех пор, пока есть студенты. Все это
означает, что успешное социальное взаимодействие требует, чтобы каждый из нас
исполнял свою роль так, чтобы, во-первых, она была приемлемой для других, а вовторых, давала им возможность сыграть собственные роли.
Данную аналогию, конечно, можно принять, но с оговорками. Во-первых, не
все люди, о чем уже говорилось, являются хорошими артистами и поэтому не
всегда умеют выразить то, что им хотелось бы донести до окружающих. Вовторых, подавляющее большинство людей никак не относятся к числу
266
грамотных, наблюдательных, опыт-ных и доброжелательных партнеров и
зрителей чужой игры. Часто, самозабвенно играя собственную роль, люди
попросту забывают об окружающих или не обращают на них внимания,
игнорируя как партнеров.
Межличностное восприятие
Как мы воспринимаем других людей? Что лежит в основе наших суждений,
интерпретаций и выводов относительно окружающих? Как правило, мы
считаем, что воспринимаем реальные образы. Но на самом деле то, как мы
воспринимаем других, какими они нам представляются, характеризует, скорее,
нас самих, чем тех, кого мы воспринимаем. Наши собственные установки и
ожидания, интерпре-тации и стереотипы заставляют нас делать определенные
выводы, отдавая им предпочтение и отбрасывая другие. В окружающем социальном мире мы часто видим то, что хотим, а потому и готовы увидеть.
Происходит это либо потому, что мы обращаем внимание на одни факты и не
замечаем другие, либо потому, что, воспринимая конкретного человека, видим
в нем другого — похожего, опыт взаимодействия с которым у нас имелся
прежде.
Разумеется, все это затрудняет выполнение основного правила про-фессиональной сцены, о котором говорит Э. Гоффман — правила сотворчества и
подыгрывания чужой игре. Поэтому чаще мы не стре-мимся понять чужие роли
и образы, чтобы распознать их. Вместо этого мы создаем их сами в своем
воображении и наделяем ими окружающих.
Таким образом, то, что мы воспринимаем в окружающем социальном мире,
является не столько реально существующими процессами и объектами, сколько
продуктами наших собственных чувств, склонностей, пристрастий и мыслей.
Дело в том, что наше восприятие не пассивно отражает окружающую среду,
оно представляет собой, скорее, результат активного поиска, отбора,
организации и интерпретации различных фактов. Это означает, что мы сами
создаем, формируем свою собственную субъективную реальность, с которой
затем и имеем дело. Иначе говоря, мы воспринимаем тот мир, который сами и
создали. И в результате получается так, что, взаимодействуя с реальным
человеком, мы, тем не менее, видим не его, а тот фантастический образ, мало
или вообще не похожий на реальный, который создали сами. Коротко говоря,
чаще мы вместо действительных людей с их реальными характеристиками
взаимодействуем с фантомами, или виртуальными фигурами, порожденными
нашими заблуждениями. В свое время эту мысль удачно сформулировал Г.
Лебон: “Мы никогда не можем видеть вещи такими, каковы они в
267
действительности, потому что мы воспринимаем лишь состояния нашего
сознания, создаваемые нашими же чувствами” (Лебон Г., 1995 б, с. 100).
Вместе с тем, других способов восприятия социального мира у нас попросту
нет. В целом, мы только так можем получать и интер-претировать, осмысливать
и организовывать массу многочисленных, неупорядоченных, разноречивых
социальных фактов, обрушивающих-ся на нас со всех сторон. В данной главе
речь и пойдет о том, почему это так, а не иначе.
Внешний облик и впечатление
О том, как познается человек, в хорошей русской пословице говорится, что
встречают по одежке, а провожают по уму. Но мудрость она потому и
мудрость, что ею редко кто пользуется. Поэтому в повседневной жизни люди
гораздо чаще руководствуются другим принципом, согласно которому первое
впечатление — самое верное. Вероятно, и представление о любви с первого
взгляда из того же источ-ника. И хотя никто не возьмется судить о содержании
книги по ее обложке, очевидно, что в отношении людей мы именно так и поступаем, т. е. судим о них, основываясь на впечатлениях, полученных от их
внешнего вида. Из предыдущего раздела мы уже знаем, что большинст-во
людей, учитывая эту всеобщую склонность обманываться первым
впечатлением, специально прилагают большие усилия, чтобы создать нужный
образ и произвести выгодное впечатление. Как правило, их старания не
напрасны, т. к. процесс познания другого человека дальше “встречи по одежке”
не идет, заканчиваясь первым впечатлением, которое и принято считать самым
точным. Поэтому до “проводов по уму” дело так и не доходит. Восприняв
только внешний облик, мы, тем не менее, делаем далеко идущие выводы о
сущности человека. Зная лишь о том, какого он пола, роста, телосложения,
какие у него черты лица, цвет глаз, волос и т. д., мы беремся судить о его
характере, способностях и намерениях.
Эффект первого впечатления
Но как и почему вообще возникло убеждение, что первое впечат-ление —
самое точное? Одно из объяснений этому дает открытый Германом
Эббингаузом, изучавшим механизмы памяти, “закон края”. Согласно этому
закону, лучше запоминается та информация, которая поступает первой или
последней. Следовательно, первое впечатление оказывается не самым точным,
а самым ярким и запоминающимся. Другое дело, что люди, сформировав у себя
первое впечатление, вместо того, чтобы как-то убедиться в его корректности и
268
проверить его, во что бы то ни стало стремятся его подтвердить, увериться в
его истин-ности. Впрочем, обо всем по порядку.
Итак, встретившись с человеком, первую, наиболее очевидную информацию
мы получаем о его внешнем облике. Пол и раса — самые заметные признаки,
их-то мы и воспринимаем в первую очередь. В большинстве случаев (хотя
бывают, особенно сегодня, и исключения) нам не нужно особо
присматриваться, чтобы понять, кто перед нами — мужчина или женщина.
Также сразу мы замечаем такие особенности внешности, как рост,
телосложение, тип и выражение лица. Тем более, если этими характеристиками
человек в чем-то отличается от других. Быстрее всего мы фиксируем что-то
необычное, отличающееся, высту-пающее из общего ряда: неожиданно
высокий или низкий рост, чрезмерную полноту или худобу, ребенка среди
взрослых и взрослого среди детей. Мы делаем это бессознательно,
автоматически. Иначе говоря, дело обстоит не так, что сначала мы замечаем
неожиданно высокого человека, а затем решаем сосредоточить на нем
внимание. Напротив, тот факт, что человек выделяется среди других своим ростом, автоматически притягивает к нему наше внимание. И лишь затем мы
осознаем, что человек очень высокого роста.
Эта закономерность — восприятия по контрасту — выявляется не только при
знакомстве с социальными объектами. Точно так же нами воспринимается весь
окружающий мир. Наше внимание сразу фик-сирует все необычное,
выделяющееся на общем фоне.
Понравится нам встречный человек или нет, вызовет он доверие и симпатию
или, наоборот, тревогу и антипатию — все это зависит от того, какие чувства
возникают у нас при восприятии его внешнего облика. Чувства, конечно,
ненадежный фундамент для установления отношений. Тем не менее, как
правило, на этом шатком основании и создаются первые отношения между
людьми. И то, как в дальнейшем мы будем вести себя с человеком, зависит от
того, понравилась или нет нам его внешность. Это вполне объяснимо, ведь
никакой иной информации, кроме сведений о его облике в момент знакомства у
нас не имеется. Так что сначала мы узнаем о человеке мужчина он или
женщина, высокий или низкий, полный или худой, молодой или пожи-лой, а уж
потом — честный он или нет, умный или не очень, добрый или злой.
Те чувства, которые вызывает у нас восприятие внешнего облика человека,
обусловлены, в свою очередь, нашей бессознательной или осознанной
уверенностью в том, что черты внешности выражают сущностные
характеристики и потому дают возможность понять, что за человек перед нами,
чего от него можно ждать. Вот почему человек с первого взгляда вызывает у
269
нас приязнь или неприязнь, доверие или страх. Отсюда и фантастические
высказывания “Я его сразу раскусил” или “Я его насквозь вижу”.
Внешний облик и ассоциации
Практически любая черта внешности человека может ассоциироваться у
окружающих
с
определенными
психическими
и
социальными
характеристиками. Предполагается, что особенности внешности свиде-тельствуют о склонностях, способностях, свойствах характера и тем-перамента.
Так, например, большой лоб считается признаком незаурядного ума, развитого
интеллекта. В русском языке эта ассоциация нашла отражение в такой
характеристике умного человека, как “у него семь пядей во лбу”. Очевидно, что
в данном случае большой лоб расценивается как признак крупного мозга,
который, якобы, и служит гарантией недюжинных умственных способностей.
Но, по мнению специалистов, большой лоб не коррелирует с объемом мозга,
так же, как и сам объем мозга не коррелирует с умственными способностями,
уровнем интеллекта, талантом и гениальностью.
В отношении формы и размера носа также имеются определенные мнения.
Считается, например, что длинный нос свидетельствует о творческой натуре,
энергичности, предприимчивости, а короткий и тупой — об упрямстве,
вздорности, заносчивости.
Люди высокого роста неодинаково воспринимались в различные исторические
эпохи. Высокий рост ассоциировался то с утонченностью и благородством, то с
замкнутостью и меланхолией, то с интеллектом, а то и с тупостью. Впрочем, в
европейской культуре имеется и некое устойчивое традиционное
представление о высоких худых людях. Их воспринимают как странных,
чудаковатых, рассеянных и мечтательных фантазеров. Это нашло отражение
даже в образах литературных героев. Достаточно вспомнить Дон-Кихота
Сервантеса или Жака Паганеля Жюля Верна. В то же время о людях
невысокого роста существует представление как о вспыльчивых, мелочных,
отличающихся горячностью, склонных к спорам, мстительных и заносчивых.
Полнота расценивается как показатель приземленности, простоты, грубости,
неделикатности чувств и манер, склонности к обжорству и пьянству, но в то же
время и добродушия. Убежденность в добродушии полных людей объясняется,
вероятно, тем, что их облик ассоциируется с сытостью. А сытый человек не
может быть недобрым, т. к. злыми считаются только голодные, т. е., в
270
соответствии с этой незамысловатой логикой, худые люди. Поэтому худых
воспринимают как желчных, въедливых, язвительных, недобрых людей.
Некоторые ассоциации могут иметь под собой вполне реальные основания. Так,
скажем, мнение о том, что тонкие губы свидетельствуют о жестокости,
сложилось благодаря меткому наблюдению, что губы в момент гнева
сжимаются. Правильное наблюдение привело, тем не менее, к неверному
обобщению, поскольку признак ситуативного эмоционального состояния
начинает расцениваться как свидетельство постоянной черты характера. Ведь
здесь подразумевается, что губы становятся тонкими у тех людей, которые
постоянно испытывают злобу. Но тонкие губы у человека могут быть просто
врожденной чертой внешности, унаследованной от предков. Точно так же
убеждение в том, что полные губы свидетельствуют о чувственности, основано
на верном наблюдении — во время сексуального возбуждения губы набухают,
наливаются кровью. Но пухлыми губы могут быть у человека и по той простой
причине, что он таким родился (Экман П., 1999).
Внешность и реальная информация
Однако если отвлечься от унаследованных черт внешности, то облик человека
— его одежда, украшения и даже прическа — многое может сказать о нем
внимательному и грамотному наблюдателю. Прическа, например, может
свидетельствовать о складе ума человека, быть показателем его склонностей и
интересов, о чем сообщается в книге “Нереактивные исследования в
социальных науках”. Психологи обратили внимание, что существует связь
между длиной волос студентов и их методологическими склонностями.
Исследователи сравнивали прически тех, кто посещал доклады по
экспериментальной психологии, и тех, кто ходил на доклады по проблемам
самоидентификации личности. Результаты красноречиво свидетельствуют, что
те, кто интересовался “эксперименталкой”, а, следовательно, обладал
склонностью к формализации и расчетам, носили более короткие прически, чем
те, кого привлекала психология личности (Пайнс Э., Маслач К., 2000).
Как видим, к одним людям, обладающим определенной внешностью,
окружающие безотчетно проникаются доверием, симпатией, даже любовью, к
другим, обладающим иной внешностью, они равнодушны, а третьи —
вызывают страх, неприязнь, антипатию. О том, почему это так, мы сейчас и
поговорим.
Факторы социальной привлекательности
271
Какие черты внешности вызывают у нас расположение? Чей вид нас
привлекает, а чей — настораживает и отталкивает? Рядом с кем мы чувствуем
себя спокойно, уверенно, а с кем — испытываем беспокойство и тревогу?
Социальные психологи выделили ряд факторов, которые делают человека
социально привлекательным для других людей.
Инфантильная внешность
Прежде всего, в качестве социально привлекательного фактора можно
упомянуть такие черты внешнего облика человека, которые при восприятии
ассоциируются с детскостью. Иначе говоря, те взрослые, чей облик в каких-то
деталях напоминает облик ребенка, воспринимаются многими людьми
благожелательно. Такие черты, как непропорционально большой лоб в
сочетании с маленьким подбородком, большие глаза, маленький нос, хрупкое
телосложение, тонкие руки и т. д. — словом, все особенности детской
внешности, которые могут сохраниться у взрослого человека, наводят на мысли
о беззащитности, слабости, доверчивости. Поэтому индивид, наделенный
такими чертами внешности, не вызывает у окружающих тревоги и опасения.
Напро-тив, рядом с ним люди чувствуют себя уверенно и безмятежно. Ведь
рядом с ребенком любой взрослый ощущает свое превосходство над ним. Более
того, взрослый считает себя вправе, и даже обязанным, относиться к нему
покровительственно: поучать его, запрещать или разрешать что-то делать,
распоряжаться и т. д., т. е. ребенок позволяет взрослому доминировать над
собой. Поэтому и взрослых людей с детскими чертами внешности считают
слабыми, зависимыми, беспомощными, по-детски наивными и глуповатыми, но
зато эмоциональ-ными, добрыми, прямодушными, отзывчивыми, честными. В
этом случае стереотипное представление о детях (кстати, далекое от действительности), как о бесхитростных, наивных, непорочных существах, переносится
на взрослых. Поэтому они и вызывают у окружающих симпатию и доверие.
Ведь очень многие люди испытывают потреб-ность в самоутверждении, но
хотят добиться этого простым и легким способом — посредством
доминирования над более слабыми. Надеясь удовлетворить эту потребность, они
и стремятся взаимодействовать с теми, кто, как они полагают, даст им
возможность повысить самооценку. Вот почему их привлекают люди с
инфантильными чертами внешности.
Таким образом, по крайней мере, две причины делают привлека-тельными для
окружающих индивидов с инфантильным обликом. Первая — они не
воспринимаются как опасные, несущие угрозу. Вто-рая — считается, что над
ними можно легко доминировать, подобно тому, как взрослые доминируют над
детьми. В предыдущем разделе говорилось о том, как часто люди с низкой
272
самооценкой, неуверенные в себе ищут именно такие социальные объекты для
сравнения и самоутверждения.
Разумеется, чаще всего это мнение об инфантилизме взрослых людей с
детскими чертами внешности оказывается ошибочным. И вполне может
оказаться, что за ангельской, детской внешностью кроется решительный,
твердый характер или вполне взрослые хитрость и рас-четливость, алчность и
преступные намерения.
Но, с другой стороны, убежденность в том, что детский облик свидетельствует
о внутреннем инфантилизме, настолько сильна, что сами люди с детскими
чертами внешности часто начинают осознавать и воспринимать себя именно в
таком качестве — как слабых и безза-щитных. В этом случае их Я-концепция
формируется в соответствии с “принципом зеркала” (Кули Ч.). Иначе говоря,
человек начинает осознавать себя таким, каким его видят окружающие.
Мы взяли здесь лишь возможное социальное объяснение благоск-лонного
отношения к признакам детскости во внешнем облике. Вероятно, у этого
явления имеются и более глубокие, т. е. биологические основания. Ведь у
всякого психически здорового человека не только вид ребенка, но и вообще
любого детеныша — щенка, котенка, теленка и т. д. — вызывает теплые
чувства. И дело здесь, видимо, не только в ощущении безопасности или
возможности доминирования над слабым существом, но и в тех безотчетно
нежных чувствах, которые психичес-ки нормальный человек испытывает при
виде детеныша. Эти чувства побуждают его к осторожному, бережному
отношению, к ласке.
Этологи, т.е. ученые, изучающие поведение животных, сообщают, что в
нормальных, естественных условиях психически здоровые взрослые животные
так же бережно и осторожно, бывает даже заботливо, ведут себя не только со
своими детьми или детьми животных своего вида, но и с детенышами
животных других видов. Наиболее известные примеры такого рода поведения
— “дети-маугли”. Так называют человеческих детей, которых воспитывали
животные — волки, обезьяны и даже свиньи.
Красивая внешность
Внешняя, физическая, красота — еще один фактор социальной при-влекательности. Индвиды с красивой внешностью вызывают у окружающих
положительные чувства, с ними охотно знакомятся и взаимодействуют.
Поэтому люди тратят огромные деньги на косметику, пласти-ческие операции,
диетическую пищу, модную, красивую одежду и украшения, чтобы создать
себе красивый, привлекательный образ. Можно провести отдаленную аналогию
с покровительственной окрас-кой у животных, которым она, правда, дана от
273
природы, тогда как люди создают свой имидж искусственно. Цель же и в том, и
в другом случае одна: как можно лучше приспособиться, адаптироваться в
окру-жающих условиях, у животных — в природе, у людей — в обществе. В
чем же причина притягательной силы красоты?
Прежде всего, вероятно, в том, что при созерцании красивого — людей, вещей,
природы — мы испытываем эстетическое удовольствие. Но не только.
Исследования показывают, что здесь также имеет место ассоциация, суть
которой сводится к простой формуле: красивое — значит хорошее. Эту
ассоциацию наглядно иллюстрирует исследование стереотипного восприятия
красоты, проведенное Карен Дион (1972). В нем она показывала студенткам
колледжа фотографии детей, которых, по ее словам, отличало дурное
поведение. Одни дети на снимках выгля-дели привлекательно, другие — нет.
Выяснилось, что плохое поведение красивых детей, даже когда оно
описывалось как просто дикое, находило у студенток оправдание. Очарованные
красивой внешностью, они явно не желали ничего знать о дурном поведении
этих детей. Но вот непривлекательные на вид дети за такое же поведение характе-ризовались респондентками как недоразвитые, неадаптивные, девиантные.
Такого же стереотипа в восприятии придерживаются даже трехлетние дети, о
чем свидетельствует еще одно исследование К. Дион (1977). Трехлетние
малыши выказывали откровенное предпочтение миловидным напарникам по
играм, уделяя гораздо меньше внимания непривлекательным детям (Пайнс Э.,
Маслач К., 2000).
Коль скоро красивое ассоциируется с хорошим, то привлекатель-ным людям
приписывают все мыслимые и немыслимые положительные качества, что
явствует из обзорного исследования Алисы Игли и ее коллег (Чалдини Р.,
1999). Поэтому красивых людей более охотно, чем некрасивых, принимают на
работу. Их деятельность, как правило, оценивается положительно, а сами они
характеризуются как способные, перспективные работники, хорошие
специалисты. Считается, что внешне привлекательные люди доброжелательны,
отзывчивы, честны, не способны на предательство и обман. Исключение
составляют лишь те случаи, когда красивый человек воспринимается как
соперник. Тогда чувство зависти нейтрализует обаяние красоты.
Неудивительно поэтому, что кандидаты с привлекательной внеш-ностью имеют
больше шансов в избирательных кампаниях, что при уголовном или
административном преследовании красивым людям выносят менее суровые
или обременительные приговоры, что им более охотно, чем некрасивым,
помогают, когда они нуждаются в помощи (Чалдини Р., 1999).
274
И наоборот, некрасивые люди обречены на неприязненное к себе отношение,
особенно при первом знакомстве. Чаще всего их избегают, а если и
взаимодействуют с ними, то лишь по необходимости.
Эффект ореола
В социальной психологии подобного рода ассоциации получили название галоэффектов или, проще говоря, эффектов ореола. Суть эффекта в том, что одна
привлекательная и яркая черта человека, словно ореол или нимб затмевает для
окружающих все другие черты. Если говорить об ореоле физической красоты,
то он к тому же рас-пространяется не только на характеристики самого
красивого индивида, но и на других людей. Оказывается, находиться в
компании красивого человека просто выгодно.
Эффект ореола действует в однополых парах, причем как женских, так и
мужских. Люди с заурядной внешностью рядом с красивым индивидом
воспринимаются как более привлекательные. И, наоборот, рядом с некрасивым
— менее привлекательными.
В разнополых парах этот эффект действует только в одном нап-равлении:
мужчина выигрывает от соседства с красивой женщиной. Но он же будет
выглядеть неприглядно, находясь в компании с некрасивой женщиной. В то же
время некрасивая или с заурядной внешностью женщина не получает никаких
преимуществ рядом с красивым мужчиной. Дэниэл Бар-Тал и Леонард Сейкс
(Bar-Tal D. & Saxe L., 1976) показывали участникам эксперимента фотографии, по
версии исследователей, семейных пар, на которых были засняты либо некрасивый
мужчина рядом с красивой женщиной, либо некрасивая женщина рядом с красивым мужчиной. Мужчина с непривлекательной внешностью рядом с красивой
женщиной характеризовался участникам исследования как человек, добившийся
значительных успехов — богатый, умный, хороший профес-сионал. Некрасивая
женщина в паре с красивым мужчиной ничего не выигрывала. О ней говорилось
только, что она некрасивая.
Красивые люди, как мужчины, так и женщины, в большей мере удовлетворены
качеством своих социальных взаимодействий с окружающими, чем некрасивые,
больше получают удовольствия или удовлетворения от общения. Но имеется и
другая, прямо противоположная тенденция, которая проявляется в том, что
люди с привлекательной внешностью могут быть неудовлетворены собой и
иметь низкую самооценку. По мнению Бренды Майор и ее коллег (1984),
подобное положение дел является следствием осознания красивыми людьми
того факта, что окружающие ценят в них лишь внешнюю физическую привлекательность, а не их социальные качества и достоинства: способности,
интеллект, человечность, достижения и т. д. (Чалдини Р., 1999).
275
Кроме того, чем привлекательнее мужчина, тем больше он общается и
взаимодействует с женщинами, и меньше — с другими мужчинами. Вместе с
тем, внешняя привлекательность женщин не коррелирует с количеством
социальных взаимодействий. Это объясняется тем, что красивые женщины, как
правило, не обладают навыками и искусством социального общения в отличие
от красивых мужчин, которые, напротив, очень искусны, а потому и успешны в
общении.
Шарон Брэм (Brehm S., 1992) считает, что это может быть следствием гендерноролевых стереотипов, согласно которым мужчине надлежит быть активным, а
красивой женщине — пассивной. Социальное окружение, прежде всего родители,
побуждают красивых женщин следовать этому стереотипу, препятствуя тем
самым развитию у них навыков социального общения. Что касается некрасивых
женщин, то им окружение не препятствует в развитии навыков общения.
Поэтому они научаются хорошо взаимодействовать с другими людьми и
получают от этого удовлетворение.
В заключение отметим, что стереотипное восприятие красоты действует и в
противоположном смысле: хороший — значит красивый. Мы переоцениваем
физическую привлекательность тех людей, которые нам нравятся, не из-за их
красоты, а по каким-то другим причинам. Так, например, люди, вызывающие у
нас восхищение своими талантом, успехами, достижениями и т. д., кажутся нам
также и внешне красивыми и привлекательными.
Пространственная близость
При прочих равных условиях людям больше нравятся те, кто проживает
неподалеку, в одной с ними местности. Таким образом, фактор
пространственной, территориальной близости выступает существен-ной
причиной для установления отношений. Об этом свидетельствует хотя бы такое
явление, как землячество. Находясь вдали от дома, люди с большей охотой и
доверием взаимодействуют с земляками. Мы бессознательно предполагаем, что
люди из той же местности, где проживали или проживаем мы сами, лучше нам
знакомы, чем другие, хотя на самом деле это может быть совсем не так.
Еще одна причина привлекательности пространственной близости состоит в
том, что люди, живущие, работающие, вообще находящиеся в одной местности,
имеют возможность чаще встречаться. Вследствие этого возникает эффект
узнавания. Его суть в том, что повторяющаяся демонстрация одного и того же
стимула приводит к его узнаванию и, следовательно, увеличивает
привлекательность. Роберт Борнстейн (Bornstein R., 1989) полагает, что эффект
узнавания носит социобиологический характер. Основываясь частично на том
факте, что появление чего-то непривычного, незнакомого ассоциируется с
276
возникновением негативных чувств, Борнстейн считает, что подозрительное
отношение к новым стимулам является важным адаптивным достижением
животных и человека, которое позволяет им выжить. Если происходит при-выкание к стимулу (в том случае, когда возникнув несколько раз, он не вызвал
отрицательных последствий), то подозрение к нему постепенно исчезает.
Впервые встретившись с человеком, вы, скорее всего, отнесе-тесь к нему
настороженно. Повторные встречи с ним, если они не повлекут неприятности,
приведут к тому, что вы станете относиться к нему как к “шапочному
знакомому”.
Если мы положительно реагируем на чьё-то поведение, а вероятность такой
реакции увеличивается по мере возрастания количества встреч с человеком, то это
делает его более привлекательным в наших глазах.
Сходство
Нам нравятся люди, чьи социальные ценности и установки, пове-дение и
привычки согласуются с нашими. И мы не любим тех, чьи взгляды и поведение
противоречат нашим. Если к тому же человек похож на нас в других
отношениях — личностными характеристиками, стилем и образом жизни,
привычками, даже одеждой, то его социаль-ная привлекательность для нас
возрастет еще сильнее. Коротко говоря, мы любим тех, кто похож на нас, и не
любим тех, кто не похож.
Ранние исследования, изучавшие эту закономерность, проводились в
лабораторных условиях, и процедура предусматривала взаимодействие
реальных людей с вымышленными. Например, испытуемому сообщалось, что
ему предстоит взаимодействовать с человеком и что оба они должны заполнить
анкеты, касающиеся их взглядов, мнений, установок, а затем обменяться
анкетами, чтобы тем самым создать основу для предстоящего разговора.
Прочитав ответы вымышленного другого, реальный участник мог обнаружить,
что предполагаемый собеседник разделяет его убеждения и взгляды по какимто проблемам либо на 80% , либо на 20%. В основном ответы составлялись
таким образом, чтобы социальная привлекательность собеседника в глазах
участника увеличивалась. Ну, а поскольку другой существовал как
воображаемое лицо, то до реальной встречи, разумеется, дело так и не
доходило.
Полевые исследования позволили более детально ознакомиться с влиянием
сходства на социальную привлекательность. В одном из ранних полевых
исследований Теодор Ньюком (1961) обещал студентам колледжа возможность
свободного выбора соседей для поселения в комнатах общежития, если они
заполнят вопросники, где изложат свои установки и выскажутся о том, какими
установками и взглядами должен обладать предполагаемый сосед по комнате.
277
В целом, результаты этого масштабного исследования показали, что те
студенты, чьи установки были схожи в начале семестра, к концу исследуемого
периода сдружились еще больше (Пайнс Э., Маслач К., 2000).
В другом исследовании проводился опрос 1800 молодых людей обоих полов в
возрасте от 13 до 18 лет. Сопоставление ценностей и установок учащихся с
установками и ценностями их друзей подтвердило гипотезу о том, что сходство
обусловливает взаимную симпатию. Кроме того, выяснилось, что сходство в
некоторых аспектах более значимо для сближения, чем в других. Например,
сходства в таких пунктах, как пол, возраст, год учебы в школе, были наиболее
существенными для установления дружеских отношений. Также важным для
дружбы оказалось сходство установок в отношении употребления наркотиков.
А вот сходство в отношении к родителям и преподавате-лям оказалось не столь
важным (Kandel D., 1978).
Еще один параметр сходства исследовали С. Хилл и Д. Сталл, которые провели в
студенческом общежитии опрос соседей, проживающих в одной комнате.
Опрашивались студенты как мужского, так и женского пола, различающиеся по
возрасту, вероисповеданию, этнической принадлежности. Наиболее важным и
значимым для студенток, проживающих в одной комнате, оказалось сходство в
социальных ценностях. Причем этот параметр сходства имел наибольшее
значение для тех студенток, которые сами выбирали соседок по комнате. Для
мужских пар сходство ценностей оказалось менее значимым, зато большую
роль играло сходство интересов, увлечений, привычек и видов деятельности
(Hill С. & Stull D., 1981).
На основании приведенных примеров может сложиться впечатле-ние, будто
сходство вызывает расположение только у молодых людей — студентов и
учащихся школ. Но это не так: фактор сходства значим для всех. Исследования
показывают, что в торговле машинами сходство хоть в чем-то продавца с
покупателем — от одежды до места рождения (причем неважно,
действительное или демонстрируемое) — облегчает возможность первому (т. е.
продавцу) сбыть машину, а второму — расстаться с деньгами. Эта же
закономерность обнаруживается и в других сферах деятельности, например, в
страховом бизнесе (Чалдини Р., 1999).
Почему сходство вызывает симпатию? В чем причина его привлека-тельности?
Наиболее убедительное объяснение этому явлению мы находим у З. Фрейда,
который полагал, что человек изначально эгоис-тичен по своей природе.
Социальные качества: способность к любви, дружбе, симпатии — человек
обретает благодаря тому, что в детстве ему приходится идентифицироваться с
другими детьми, т. е. призна-вать их равными себе. Научившись
идентификации, индивид, таким образом, научается проецировать, иначе
278
говоря, переносить на других свою любовь к самому себе. А дальше все просто:
в других, чем-то похожих на нас, людях, мы обнаруживаем как бы частицу
самих себя — ее-то мы и любим. Таким образом, в симпатии к другим людям
находит социальное выражение наш эгоцентризм. Любовь к другим, замечает
З. Фрейд, кладет предел себялюбию и эгоизму. Следовательно, в других людях
мы любим самих себя. Сходство облегчает процесс иденти-фикации, поэтому
чем больше сходства с собой мы находим у другого человека, тем больше он
нам нравится (Фрейд З., 1997).
Связь между сходством и симпатией симметрична. Мы симпати-зируем тем,
кто похож на нас, и не любим тех, кто не похож. Мы уже знаем, что, с точки
зрения психологии масс (Лебон Г.), любое различие между людьми, но прежде
всего в верованиях и убеждениях, вызывает даже не антипатию, а ненависть. И
чаще всего побуждает к столкновениям и вражде. Этот же факт находит
объяснение и с позиции психологии личности. В предыдущем разделе, где речь
шла о Я-кон-цепции, мы уже говорили, что непохожие на нас люди угрожают
нашему самосознанию. Уже само их существование является вызовом нашим
убеждениям, взглядам и ценностям, нашим представлениям о собственной
нормальности. Понятно, что это порождает тревогу и беспокойство, затрудняет
нашу жизнь.
Таким образом, возможны два варианта взаимоотношений: либо сходствосимпатия, либо непохожесть — антипатия. Хотя большинст-во фактов говорит
в пользу того, что первый вариант более вероятен, чем второй.
Поэтому необходимо сказать и о другом. Мы не всегда испытываем антипатию
к людям, чьи установки расходятся с нашими. Более того, в некоторых случаях
мы даже предпочитаем, чтобы взгляды другого отличались от наших
собственных. Например, если у человека более низкий статус, чем у нас, или он
имеет какую-то отталкивающую черту во внешности или в характере, то мы
можем даже желать, чтобы его установки не совпадали с нашими. Это желание
— результат того, что сходство установок с таким непривлекательным для нас
человеком может угрожать нашему самосознанию и самооценке.
Вежливость и лесть
Нет ничего удивительного, что нам нравятся вежливые, приветли-вые и
обходительные люди. Вежливое обращение и приветливое выражение лица
другого человека вызывает у нас безусловную симпатию, т. к. не угрожает
нашей самооценке. Любая характеристика человека не сама по себе является
положительной или отрицательной, приятной или нет. Определенную оценку
она получает лишь в нашем восприятии. Одна и та же черта в различных
обстоятельствах и у разных людей может восприниматься и оцениваться нами
279
неодинаково. Иначе говоря, когда мы воспринимаем черты другого человека,
то оцениваем их не вообще, а применительно к конкретным отноше-ниям,
определяя, что они могут означать для нас. Поэтому вежливость и
приветливость не просто абстрактно положительные характеристики человека.
Уже само их наличие дает основание для подспудного пред-положения о том,
что общение с человеком, обладающим этими чер-тами, будет для нас
приятным и удовлетворительным. То же самое можно сказать и относительно
противоположных характеристик: гру-бости, черствости, неприветливости.
Человек нам неприятен не потому, что он вообще груб, а потому, что его
отрицательная характеристика несет в себе некую скрытую угрозу и для нас.
Несколько упрощая, можно сказать, что вежливые люди для нас выгодны, хотя
бы потому, что приносят нам психологическую пользу: подтверждают наше
само-сознание и не угрожают самооценке. А зачастую даже способствуют ее
повышению. С позиций такого подхода, а его определяет теория соци-ального
обмена, привлекательность другого человека для нас определяется тем, в какой
мере он способен удовлетворить те или иные наши потребности —
экономические, социальные, психологические.
Понятно поэтому, что лесть еще в большей мере, чем вежливость способна
вызвать расположение у того, кому адресована. Особенно если она
воспринимается как бескорыстная похвала. Но даже и в том случае, когда лесть
расценивается как корыстная, людям она все равно нравится (Чалдини Р.,
1999).
Взаимосимпатия
Наконец, скажем и о том, что нам нравятся люди, которые выказывают нам
приязнь, симпатию, расположение, словом, те, кому мы сами нравимся.
Конечно, трудно провести разделительную черту между лестью и выражаемой
симпатией, но делать это необходимо. Ведь приязнь и симпатия человека к
человеку, как мы уже знаем, могут возникать бескорыстно и безотчетно, в
отличие от лести, которая чаще всего обусловлена соображениями выгоды.
Симпатия и антипатия, приязнь и неприязнь, как правило, обоюдны и взаимны.
Если кто-то, даже незнакомый человек, выказывает свое расположение к
другому, то этого уже достаточно, чтобы вызвать ответную симпатию (Чалдини
Р., 1999).
Взаимность прослеживается также и в антипатии: нам не нравятся люди,
которые негативно настроены по отношению к нам. Но иногда антипатия
может служить и основой для сближения. Это происходит в том случае, когда
двое или больше людей объединяются против кого-то, кто вызывает у них
общую неприязнь. Таким образом, совместная антипатия к третьему порождает
280
между ними симпатию друг к другу, что выражается в формуле: враг моего
врага — мой друг. Ироничное восприятие такой дружбы обычно выражается в
вопросе: против кого дружите?
Глава 2
Приемы и методы социального познания
Как видим, попытки понять человека и спрогнозировать его поведение,
основываясь на информации о его внешности, хотя и имеют смысл, но часто
приводят к заблуждениям.
К сожалению, ошибки в социальном познании, скорее, правило, чем
исключение. Причиной этого во многом являются используемые нами приемы
и методы познания и мышления. К числу наиболее распрост-раненных и в то
же время чаще всего ведущих к ошибкам относятся методы вынесения
суждений, которые в американской социальной психологии получили название
эвристик1.
Эвристики
Амос Тверски и Дэниэл Канеман определяют эвристики как типичные приемы
образования суждений в условиях недостаточной или неопределенной
информации (Тверски А., Канеман Д., 1974).
Сразу уточним, что эвристики необязательно и не всегда приводят к
ошибочным выводам (Майерс Д., 1997). Более того, в большинстве случаев мы
без них просто не можем обойтись, поскольку нам часто приходится делать
выводы при отсутствии нужной информации и времени для логически
выстроенного, систематизированного рассуждения, а ситуация требует
быстрых решений. Поэтому умозаключения, достигнутые индуктивным путем
или на основе интуиции, в этих обстоятельствах являются единственно
доступными методам осмысления проблемы.
Тверски и Канеман выделили два вида эвристик — представительности
(репрезентативности) и доступности.
Эвристика представительности
Что касается эвристики представительности, то она отражает такие
особенности нашего восприятия, как преувеличение значения одних деталей,
черт и характеристик и преуменьшение или вообще игнорирование других. Так,
281
например, люди склонны преувеличивать значение размера, объема,
массивности, яркости — словом, всего того, что можно обозначить понятием
“представительность”. Если, например, обычному человеку предложить
определить, какая из книг является значительным, фундаментальным, научным
трудом (одна объемом в школьную тетрадь, другая — в тысячу с лишним
страниц), то какую он выберет? Вероятнее всего, массивный фолиант, т. к.
значительный, да к тому же фундаментальный научный труд ассоциируется у
большинства людей с чем-то большим и объемным. Этот выбор может быть
верным, а может быть и нет. Ведь сами по себе массивность и громоздкость
еще не гарантируют научность и фундаментальность. И правильнее было бы
сначала ознакомиться с обеими работами, да плюс к тому еще иметь и
необходимые знания, а уж потом выносить суждения.
Но люди не всегда имеют надлежащие знания, а также возможности, чтобы их
получить. Поэтому чаще они судят, используя эвристики, а не знания. Так,
например, в США с 1900 года и по настоящее время в 21случае из 24
президентами становились более высокие кандидаты, т. е. те, кто превосходил
своих соперников ростом. Кроме того, иссле-дования показывают, что для
успеха у женщин рост и массивность мужчин имеют первостепенное значение.
Женщины гораздо чаще от-кликаются на брачные объявления мужчин, когда те
описывают себя как высоких и крепко сложенных. Да и сами женщины в
объявлениях о знакомстве, перечисляя желательные характеристики
потенциального партнера, как правило, прежде всего упоминают высокий рост.
Здесь, видимо, срабатывает стереотип восприятия, который можно выразить
формулой “чем мужчины больше, тем лучше”. Кстати, рост и привлекательность женщин находятся в обратной зависимости. Женщины,
сообщившие о себе, что они невысокие и миниатюрные, получают больше
писем от мужчин. Тем не менее, и в этом случае можно говорить о действии
эвристики представительности (Чалдини Р., 1999).
Если в случае с американскими президентами их высокий рост помогает им
приобрести высокий статус, то в других обстоятельствах, благодаря все той же
эвристике представительности, уже сам статус может увеличивать в глазах
воспринимающих людей рост носителя этого статуса. В ходе исследования,
проводившегося в австралийском колледже, одного и того же человека
представляли как гостя из Англии, из Кембриджского университета. В одной
аудитории его представили как студента, в другой — как лаборанта, в третьей
— как препо-давателя, в четвертой — как старшего преподавателя, а в пятой —
как профессора. После того, как человек покидал комнату, учащихся про-сили
определить его рост. Выяснилось, что по мере того, как вырастал социальный
статус рекомендуемого человека, сам он значительно под-растал в высоту, так
282
что в качестве “профессора” он воспринимался на два с половиной дюйма
выше, чем в качестве “студента”.
Еще одно исследование, на этот раз в США, касалось восприятия размера вещи
в связи с ее значимостью. Студенты колледжа тянули карточки, на которых был
дан их денежный эквивалент — от 300 долларов выигрыша, до 300 долларов
проигрыша. Вытянувшие ту или иную карточку, соответственно, выигрывали
или проигрывали указанную сумму. Затем студенты определяли размер каждой
карточки. Хотя карточки были одного размера, те из них, на которых были
проставлены максимальные суммы как выигрыша, так и проигрыша,
воспринимались студентами как большие по размерам (Чалдини Р., 1999).
Возьмем пример из другой области — прогнозирования. Этот пример из
исследования Тверски и Канемана (1973). Испытуемым в исследовании
предлагалось определить, кем по профессии является некий человек по имени
Джек, если он входит в группу, где 30 инженеров и 70 юристов (Пайнс Э.,
Маслач К., 2000).
Участникам давалось краткое описание этого человека: Джеку 45 лет, он
женат, у него четверо детей. Он не интересуется политическими и социальными
проблемами и большую часть свободного времени посвящает своим
многочисленным хобби, среди которых столярное дело, парусный спорт и
решение математических головоломок.
И хотя вероятность того, что Джек является юристом, была выше (соотношение
70:30), большинство испытуемых посчитало Джека инженером. Причина в том,
что принимая решение, люди обращали внимание на одну информацию —
описание, которое соответствовало их представлениям об инженерах, и
игнорировали другую — коли-чественное соотношение юристов и инженеров в
группе. Здесь также срабатывала эвристика представительности, так как
информация, характеризующая Джека, была более яркая и “представительная”,
чем сухие цифры количественной пропорции.
Понятно, что в социальном восприятии наибольшим значением для
представительности обладают такие характеристики, как: статус, титул,
авторитет, слава, известность, популярность, наконец, одежда и вещи,
свидетельствующие о богатстве, престиже, солидности. Именно они чаще всего
запускают механизм эвристик представительности.
Эвристики доступности
Эвристики доступности можно кратко определить как готовые примеры из
собственного жизненного опыта или имеющиеся знания, на которые мы
полагаемся при вынесении суждений. Другими словами, эвристики
283
доступности отражают тот факт, что столкнувшись с каким-либо явлением и
пытаясь его понять, мы используем наиболее дос-тупные знания, имеющиеся у
нас в памяти и подходящие к случаю. Например, если человека спросить,
доброе или злое животное собака, то, вероятно, ответ будет зависеть либо от
опыта общения с этим животным, либо от тех знаний о собаках, которыми он
располагает. Тот, кто боится собак, посчитает их злыми, тот, кто их любит,
ответит, что они добрые. Хотя собаки могут быть как злыми, так и добрыми. И
даже одно и то же животное может быть злым и агрессивным в одних случаях и
приветливым, мирным и заботливым — в других.
Рассмотрим еще один пример эвристики доступности. В обществен-ном
сознании широко распространено мнение, что преступления, и в частности
воровство, совершается людьми из-за бедности. Если же говорить о
действительном положении дел, то богатые воруют гораздо чаще и больше, чем
бедные. Так что причина воровства не в бедности, а в жадности и в зависти.
Тем не менее, пытаясь объяснить воровство, причину его, прежде всего ищут в
экономических условиях. Здесь, таким образом, срабатывает сложившееся
ранее устойчивое мнение, которое и оказывается более доступным для
объяснения, чем другие.
Драматический пример действия эвристики доступности демонстрирует
исследование Кристиана Крэндэлла, в котором изучалось психологическое
самочувствие людей, заразившихся СПИДом. Дело в том, что в первые годы
массового распространения этого заболевания в США, как, впрочем, и у нас в
стране, первоначально утвердилось мнение, что инфекция передается только
гомосексуалистами. Поэтому в общественном мнении СПИД считался
болезнью гомосексуалистов. Крэндэлл установил, что люди, заразившиеся в
результате гетеросексуальных контактов, в психологическом отношении
чувствовали себя буквально раздавленными из-за неестественности, как они
полагали, случившегося с ними. Ведь они были искренне убеждены, что
СПИДом заражаются только гомосексуалисты. Случившееся не укладывалось у
них в голове, поэтому их психологическое состояние было гораздо тяжелее,
чем у гомосексуалистов. Еще одно следствие эвристики доступности
проявилось в том, что люди с естественной сексуальной ориентацией, не
инфицированные ВИЧ, более терпимо относились к тем, кто заразился в
результате
гетеросексуальных
связей,
чем
к
инфицированным
гомосексуалистам. Ведь гетеросексуально инфицированные воспринимались
как жертвы нелепой случайности, в то время как инфицированные
гомосексуалисты — как люди, заслужившие кару (Crandall К., 1991).
284
Как видим, в данном случае, шаблонная автоматическая реакция людей на
события предопределялась сложившимся ранее расхожим мнением, которое и
послужило основой для эвристики доступности.
Можно ли избавиться от эвристик в процессе познания? Можно, но сделать это
довольно трудно. Для этого необходимо, во-первых, специально, сознательно
стараться избегать упрощенных методов вынесения суждений и, во-вторых,
располагать достаточными временем и информацией. Разумеется, такое
сочетание благоприятных факторов случается довольно редко. Поэтому,
признавая теоретическую возмож-ность избегания эвристик, отметим, что
практически добиться этого навряд ли удастся. К тому же, о чем выше уже
говорилось, делать это не всегда целесообразно.
Ложный консенсус
Еще одна причина ошибок в социальном познании заключается в том, что
многие люди придерживаются заблуждения относительно того, что их мысли,
установки, привычки, поведение являются не только их собственными, но
общепринятыми, и, следовательно, их образ жизни воспринимается ими как
единственно правильный и возможный. В первом разделе, где речь шла о
психологии масс, мы уже говорили о том, как соблазнительно для обретения
уверенности в себе воспринимать себя таким же, как все. Такого же эффекта
можно достичь, идя от обратного — воспринимать всех остальных такими же,
как ты сам. Эта тенденция — считать, что большинство людей разделяет наши
установки, убеждения и ведет себя точно так же, как мы сами, получила в
американской социальной психологии название ложного консенсуса. Заняв
такую позицию, человек как бы помещает себя в центр мира и начинает
полагать естественным, разумным и нормальным только то, что думает и
делает он сам, поскольку, как он считает, так думают и поступают все. Исходя
из ложного консенсуса, человек может заявлять, что есть две точки зрения: его
собственная и неправильная. Понятно, что любой другой человек не менее
эгоцентрично полагает, что истинны лишь его точка зрения и поведение.
Интересно вместе с тем отметить, что ложность консенсуса не всегда
оказывается ложной. Ведь большинство “наших” мнений, установок,
убеждений и т. д. вовсе не наши, а заимствованные, причем чаще всего из
одних и тех же источников. Поэтому Д. Майерс наряду с ложным консенсусом
выделяет еще и представление о ложной уникальности. Сочетание убеждений в
ложной общепринятости и уникальности выражено им в остроумном афоризме:
“Люди считают свои недостатки нормой, а свои добродетели — редкостью”
(Майерс Д., 1997, с. 86).
285
Каузальная атрибуция
(теория приписывания причин)
До сих пор, говоря о социальном познании, мы знакомились с методами и
способами, посредством которых формируются наши впечатления о людях. Но
социальное познание этим не ограничивается. Мы, кроме того, что
запечатлеваем образы людей, стремимся также объяснить и понять их
поведение. Мы ищем и находим причины действий и поступков, причем как
своих собственных, о чем гово-рилось раньше, так и поведения других людей.
При этом в своей повседневной жизни мы, как правило, редко используем
научно выверенную методологию. Так что чаще всего мы не ищем причины
событий, а скорее, приписываем их. Этот процесс, как мы уже знаем, называется каузальной атрибуцией.
Первая, наиболее простая модель атрибуции была разработана Фрицем
Хайдером (1958). В ней выделялось два вида атрибуции: диспозиционная
(когда причины событий усматриваются в самом человеке) и ситуационная
(причины обнаруживаются в ситуации). Дан-ное деление, хотя и удобное, но
явно упрощенное. Оно не охватывает всего многообразия тех приемов и
способов, с помощью которых люди пытаются объяснить события и поведение.
Современные теории предлагают более сложные модели каузальной атрибуции,
более детализи-рованные классификации ее форм. Наиболее известной среди
них явля-ется теория каузальной атрибуции Харольда Келли (Келли Х., 1984).
Основываясь на различении диспозиционной и ситуационной атрибуции,
проведенном Хайдером, Келли выделил три самых распространенных типа
объяснений, которые используют люди, пытаясь интерпретировать чье-либо
поведение. Первое — поведение объясняется причинами, лежащими в самом
действующем лице; второе — причинами, лежащими в партнере по
взаимодействию; третье — причинами, находящимися во внешних
обстоятельствах или условиях, в которых осуществлялось данное поведение.
Ковариация
Келли полагает, что выводы, которые делают люди, объясняя события,
основываются на той же логике, которой пользуются ученые при создании
своих теорий. Единственным отличием наших обыденных объяснений от
научных причинно-следственных теорий является то, что мы свои выводы не
подвергаем научной проверке. Поэтому нам достаточно простого факта
соизменения, или ковариации, как называет это явление Келли, чтобы увязать
286
между собой два этих события. Таким образом, когда происходят два
изменения (например, после-довательно в двух объектах), то нами это
соизменение воспринимается как причинная связь. Несмотря даже на то, что у
каждого события может быть несколько возможных причин, мы выбираем для
своих объяснений, как правило, лишь какую-то одну из них. Теория Келли как
раз и описывает, как мы делаем этот выбор. Сразу отметим, что речь здесь идет
не о сознательном выборе, а о безотчетном предпочтении той или иной
причины для объяснения случившегося в зависимости от обстоятельств и от
того, какой информацией мы располагаем.
Предположим, вы являетесь свидетелем того, как один человек, назовем его
Петром, кричит на другого, допустим, Павла. Какие могут быть варианты
объяснения? Первый — причина в самом Петре. Он — известный скандалист и
разговаривать нормально вообще не умеет. Второй — причина в Павле. Он
совершил какую-то подлость в отношении Петра. Третий — причина не в
Петре и не в Павле, а в том, что некий злопыхатель, желая поссорить этих
людей, оговорил Павла перед Петром, возведя на него напраслину.
Каждое из этих объяснений может быть верным, но мы обычно выбираем одно
из них. На чем основывается выбор? Келли утверждает, что при выборе
объяснений люди полагаются на информацию трех видов: степень
распространенности, постоянства и избирательности поведения.
Так,
например, если в разговоре принято кричать друг на друга и все люди,
разговаривая, так и поступают, то случай с Петром и Павлом мы
интерпретируем как обычный разговор — просто люди общаются. (Большая
степень распространенности поведения — высокий уровень консенсуса.) Если
же это только Петр кричит, то данное поведение необычное, редкое. Другая
разновидность информации, ко-торая может служить уточнением причин
происходящего, — степень постоянства поведения. Всегда ли Петр кричит или
это случается с ним редко? И, наконец, третий вид информации —
избирательность пове-дения. На всех ли кричит Петр — на Михаила, Андрея,
Марию, или же он кричит только на Павла?
Келли полагает, что если мы располагаем всеми тремя видами информации, то
в состоянии объяснить событие с высокой степенью точности. Если мы имеем
информацию только одного вида (а чаще так и бывает), то в зависимости от
того, какого рода информацией мы располагаем, наша атрибуция будет
адресована либо действующему лицу, либо его партнеру, либо
обстоятельствам, в которых происходило взаимодействие. Когда информации
мало или она непонятна нам, то мы осуществляем атрибуцию, пытаясь сочетать
все три вида информации.
287
Таким образом, распространенность, постоянство и избирательность
выступают, согласно теории Келли, основными опорными пунк-тами процесса
каузальной атрибуции в модели ковариации.
Одно из уточнений теорий Келли касается тех случаев, когда атри-бутор (т. е.
тот, кто объясняет) однозначно склоняется в пользу диспо-зиционных причин.
Это происходит, когда атрибутору известно, что совершение определенных
действий сопряжено с трудностями, риском, жертвами, издержками, словом,
оно требует какого-то преодоления. Тогда его объяснение строится согласно
принципу преувеличения значения диспозиционных причин. Так, например, во
время военных действий или в каких-то чрезвычайных обстоятельствах человек
может получить тяжелое ранение или увечье не по причине личного героизма, а
просто случайно или из-за своей беспечности. Тем не менее, люди, зная, что он
вернулся с войны искалеченным, объяснят его увечье как свидетельство
проявления мужества.
Модель ковариации, или соизменения, разработанная Келли, безус-ловно,
очень логична и теоретически красива, но явно умозрительна. Так что в
реальной жизни она малоприменима, поскольку мы редко располагаем всей той
информацией, которую предусматривает модель. Нам часто не известно,
насколько избирательно поведение человека, насколько оно типично для него,
и даже относительно степени распространенности какого-либо поведения мы
не всегда осведомлены точно. Поэтому более приближенной к реальности
представляется концепция каузальных схем, также разработанная Х. Келли.
Каузальные схемы
Любое событие является следствием какой-либо причины, а само оно, в свою
очередь, выступает в качестве причины для другого следст-вия или события. В
своей повседневной жизни мы постоянно видим, как определенные причины
вызывают конкретные следствия. Цепочки этих причинно-следственных связей
откладываются в нашей памяти в виде каузальных схем. Суть рассуждений
Келли по этому поводу сводится к тому, что мы при отсутствии всякой
информации, необходимой для объяснения в соответствии с моделью
ковариации (знаний о человеке и ситуации — последовательность,
избирательность,
распространенность),
используем
для
объяснения
происходящего каузальные схе-мы. Т. е. в своих суждениях мы полагаемся не
на знание о конкретном событии, а на общее представление. При этом мы
рассуждаем пример-но так: в этих обстоятельствах такая-то причина вызывает
такое-то следствие. В результате, хотя у нас нет никаких знаний о данной
конкретной ситуации, мы ее все равно объясняем. Кстати, для человека это
исключительно важно — дать хоть какое-то, пусть совершенно фантастическое,
288
объяснение происходящему. Потому что иначе мир для него становится
непонятным, угрожающим, непредсказуемым.
Представьте, например, что вы являетесь свидетелем следующей сцены: по
улице бежит человек, прижимая к себе гуся, на лице у него испуг и отчаяние. В
некотором отдалении за ним спешит толпа возбуж-денных людей, которые чтото выкрикивают и потрясают руками. Что первое придет вам в голову для
объяснения происходящего? Скорее всего, сцена бегства Сэмюэля
Паниковского с ворованным гусем от местных жителей. Наблюдаемое событие
может действительно оказаться повторением прискорбного происшествия с
одним из “сыновей лейтенанта Шмидта”. Но оно может иметь и другое
объяснение. Например, бегущие люди опаздывают на поезд, а тот, что бежит
впереди с гусем, самый быстрый из них. Или все эти люди, в том числе и
обладатель гуся, чем-то сильно испуганы и теперь все вместе убегают от того,
что их напугало. Ну, и так далее. Однако каузальная схема, поскольку ситуация
кажется хрестоматийно знакомой, заставит вас дать один, хрестоматийный же,
вариант объяснения.
Репертуар каузальных схем человека варьируется в зависимости от
обстоятельств. Если при отсутствии всякой предварительной информа-ции
ситуация предоставляет возможность самых различных интерпретаций, причем
имеющих равное право на существование, то в этом случае сработает схема
нескольких или множества удовлетворительных причин. Иначе говоря,
когда мы видим, что любой из множества факторов может выступать в качестве
причины происходящего, то нам трудно будет объяснить событие, т. к. у нас нет
оснований для того, чтобы отдать предпочтение одному объяснению и
игнорировать другие.
Вновь обратимся к примеру с бегущим гусеносцем и толпой людей. Если мы
просто фиксируем происходящее, а признаки ситуации столь неопределенны,
что позволяют сделать вывод и о краже, и об опоздании на поезд, и о массовом
испуге, то этот случай так и останется для нас загадочным, т. е. необъясненным.
Следовательно, наличие более, чем одной, подходящей для объяснения,
причины часто оборачивается тем, что ни одна из них не принимается в
качестве объяснения. Этот эффект Келли называет принципом обесценивания
причин. Его суть, как вы поняли, в том, что несколько равноценных причин
взаимно нейтрализуют (обесценивают) друг друга в качестве объяснений, что
может поставить атрибутора в тупик.
Некоторые ситуации требуют для объяснения другого вида каузальной схемы
— схемы нескольких или множества необходимых причин. Такая схема
предусматривает, по крайней мере, две причины для объяснения
происходящего. Для примера опять возьмем нашего гусеносца и толпу людей,
289
бегущих сзади. Но только теперь люди, бегущие вслед за человеком с гусем,
все одеты в спортивные костюмы. В этом случае, наблюдая происходящее, мы
можем объяснить его тем, что человек с гусем случайно оказался впереди
группы бегущих марафонцев. И в результате получится, что гусеносец спешит
куда-то сам по себе, а бегущие сзади люди также заняты своим делом.
Таким образом, согласно теории каузальной атрибуции Х. Келли, существует
возможность двух вариантов объяснения в обыденной жизни. Один из них —
по принципу ковариации, когда у нас достаточно времени и знаний, чтобы
относительно верно объяснить происходящее. Но чаще мы не располагаем
нужной или достаточной информацией и временем и тогда полагаемся на
каузальные схемы с тем, чтобы придать хоть какой-то смысл происходящим
событиям.
С точки зрения гносеологии (а в западной философии эту область познания
называют эпистемологией), концепции Ф. Хайдера, Х. Келли, другие модели
каузальной атрибуции относятся к разряду теорий, которые основываются на
принципах каузального детерминизма. Теории данного типа объясняют
события предшествующими причинами. Но происходящее, особенно в
социальном мире, объясняется не только предшествующими причинами, но и
теми целями, которые ставят перед собой люди. Теории, которые
рассматривают целеполагание в качестве причин происходящего, относят к
разряду телеологических. Таким образом, они основываются на принципе
телеологического детерминизма. Нам это разделение каузального и
телеологического детерминизма важно потому, что в процессе социального
познания люди объясняют поведение не только предшествующими причинами, но и теми целями, которые преследует данное поведение. Иначе говоря,
люди стремятся ответить не только на вопрос “почему?”, но и “зачем?” и “для
чего?”. Ниже мы и рассмотрим концепции, в которых описывается то, как мы
объясняем поведение, исходя из предполагае-мых целей и намерений, т. е.
пытаясь ответить на вопрос “для чего?”.
Диспозиционная атрибуция
Понятно, что если мы говорим о намерениях и целях, которыми можно
объяснить поведение людей, то наш разговор касается только диспозиционной
атрибуции. Согласно теории корреспондирования (определения намерений)
Эдварда Джонса, наши выводы относительно намерений человека, чьё
поведение мы наблюдаем, основаны на тех потенциальных следствиях, которые
может иметь данное поведение. Иначе говоря, мы определяем для себя, какую
цель можно достичь, поступая именно таким образом, осуществляя именно то
290
поведение, которое мы видим. А затем, уже на основании этого своего
решения, мы делаем вывод о намерениях человека (Jones А. & Davis К., 1965).
Если вы, например, являетесь свидетелем того, как кто-то из преподавателей
громко и льстиво восторгается научными достижени-ями, непревзойденной
мудростью или просто выдающимися человеческими качествами декана или
директора Гуманитарного института, то, вероятно, станете объяснять эти
действия не тем, почему он это делает, а тем, для чего ему это нужно.
Диспозиционное объяснение поведению мы даем и в тех случаях, когда оно не
соответствует нашим ожиданиям. И в целом любое неожиданное, необычное,
странное с нашей точки зрения, поведение вызывает у нас, с одной стороны,
интерес или удивление, а значит и желание, как можно больше узнать о нем,
детально исследовать его, чтобы объяснить, а с другой — побуждает объяснять
случившееся личност-ными характеристиками человека, совершающего эти
неожиданные действия.
Вероятность использования диспозиционного объяснения поведения зависит
также от той обстановки, в которой происходят наблюдае-мые действия. Если,
допустим, вы видите, как декан факультета психо-логии ни с того, ни с сего
начинает вдруг плясать чечетку в аудитории или слышите как директор
гуманитарно-психологического института утверждает, что Беррес Скиннер
является психологом-когнитивистом, то, скорее всего, объясните случившееся
личностными качествами этих людей. Если же вы будете наблюдать все это на
сцене театра абсурда, то объясните происходящее обстановкой: театр абсурда и
есть театр абсурда. Кроме того, если вы станете свидетелем исполнения
чечетки неизвестным человеком в незнакомой для вас обстановке, например на
вечеринке, в гостях, на улице и т. д., то в этом случае вероятность диспозиционной
атрибуции уменьшится.
Ожидания, которые у нас складываются относительно поведения людей,
бывают двух видов.
Первый — ожидания, сформировавшиеся на основе предположения о том, как
должны вести себя представители какой-либо социальной группы: гендерной,
возрастной, этнической и т. д. Если, скажем, существует стойкое убеждение,
что люди преклонного возраста беспомощны, больны, отличаются ослабленной
памятью и интеллектом, несамостоятельны, а потому требуют сверхопеки, то
мы и станем ожидать, что любой пожилой человек будет вести себя в
соответствии с имеющимися у нас представлениями или, иначе говоря,
стереотипами (о стереотипах и теории “навешивания ярлыков” более подробно
мы поговорим ниже).
Но вот мы встречаем пожилого человека, который проявляет блестящий
интеллект, живость, бодрость и исключительную самостоятель-ность. Как и
291
чем мы объясним его жизненную активность? Разумеется, специфическими
чертами его личности: жизнелюбием, оптимизмом, целеустремленностью и т. д.
Другими словами, мы обязательно станем искать диспозиционные причины.
Второй вид ожиданий — адресные, т. е. связанные с конкретной личностью,
когда мы располагаем определенной информацией именно о данном человеке.
Зная, например, что какой-то знакомый нам пожи-лой человек обладает
блестящим мышлением и великолепной памятью, подвижен и самостоятелен,
мы и будем ожидать от него проявления всех этих качеств, вне зависимости от
того, какие у нас представления о стариках, т.е. независимо от возрастных
стереотипов.
Еще одним фактором, побуждающим нас осуществлять диспозиционную
атрибуцию чужого поведения, являются наши представления о том, что это
поведение каким-то образом касается нас самих, что оно для нас опасно, либо,
наоборот, благоприятно. Таким образом, в какой мере поведение человека
затрагивает нас самих, в той же мере мы будем искать объяснения этому
поведению в самом человеке, в его целях и намерениях. И, напротив, если оно
нас мало касается, то мы, скорее всего, станем искать ситуационное объяснение
данному поведению. Следовательно, когда поведение других людей
затрагивает нас (конкретно сейчас, предположительно в будущем или вообще в
нашем воображении), то у нас появляется убедительная причина объяснять это
поведение личностными особенностями человека.
Фундаментальная атрибутивная склонность
Как видим, очень многие факторы побуждают нас прибегать к диспозиционной
атрибуции для объяснения поведения других людей. Иначе говоря, причины
того или иного поведения мы предпочитаем искать в самих действующих
лицах. Эта тенденция — предпочитать диспозиционные, игнорируя
ситуационные,
объяснения
поведения
других
людей,
называется
фундаментальной атрибутивной склонностью. Само название этого явления
наводит на мысль, что данная склонность носит общечеловеческий характер,
т.е. является культурно-универсальной особенностью. В какой-то мере это так
и есть, хотя американские исследователи полагают, что перекос в сторону
диспо-зиционных причин при объяснении действий окружающих характерен
лишь для людей западной, индивидуалистической культуры. Согласно этой
точке зрения, в западном обществе люди абсолютно убеждены, что человек
должен нести и несет персональную ответственность за свое поведение и,
соответственно, за плоды своей деятельности. Правда, это убеждение
292
распространяется, в основном, на чужое, а не на свое собственное поведение, в чем
мы убедимся ниже (Jellison J. & Green J., 1981).
Одно из первых исследований фундаментальной атрибутивной склонности
было проведено Эдвардом Джонсом и Виктором Хэррисом (1967). Они
показали, что студенты, например, даже зная о том, что автор в статье излагает
те политические взгляды, которые ему пред-писано изложить, тем не менее,
делали выводы о политических убеж-дениях автора, исходя из содержания этой
статьи. Как видим, внешнее влияние, а именно указание изложить эту, а не
другую точку зрения, студентами, странным образом во внимание не
принималось (Чал-дини Р., 1999).
Рассмотрим еще одну ситуацию, заданную в эксперименте Ли Росса, Терезы
Эймэбайл и Джулии Стейнмец (1977). Представьте, что вы смотрите
викторину, где женщина задает вопросы, а мужчина отвечает. Причем,
женщина-ведущая сама определяет темы вопросов и сама их формулирует, в то
время как отвечающий имеет лишь возможность либо кое-как отвечать на них,
если он хоть что-то знает по этой теме, либо пожимать плечами, демонстрируя
незнание. Если вас попросят оценить уровень общей эрудиции участников
состязания, то чьи знания вы оцените выше — ведущей или отвечающего?
Скорее всего, ведущей, ведь она задавала такие трудные, каверзные вопросы,
блистая эрудированностью, а “конкурсант” или отвечающий что-то невнятно
лепетал или вообще отмалчивался. При этом будет проигнорирован тот факт
(ситуационный фактор), что ведущая произвольно выбирала тему и формулировала вопросы. Так, скажем, человека, далекого от астроно-мии, легко
поставить в тупик самым простым вопросом, спросив, например, о расстоянии
от Земли до Луны. К тому же спрашивать, задавать вопросы всегда легче и
проще, чем отвечать на них. (Пайнс Э., Маслач К., 2000).
Но стоит участникам состязания поменяться местами (мужчина начнет
спрашивать, а женщина отвечать) — и ваша оценка эрудиции участников также
изменится. Росс и его коллеги подчеркивают, что и в других аналогичных
ситуациях мы не склонны принимать во внимание ситуационные факторы,
которые могут вынуждать людей проявлять те или иные характеристики и
качества.
Насколько сильна фундаментальная атрибутивная склонность, и можно ли ее
избежать при объяснении чужого поведения? Согласно Дэниэлю Джилберту,
она носит непроизвольный, автоматический характер. Поэтому мы не можем ее
избежать, но в состоянии исправлять, корректировать свои объяснения. Правда,
уже после того, как сначала сделали диспозиционную атрибуцию (Gilbert D.,
1985).
293
Отметим, что определенные психические состояния атрибутора, та-кие как
рассеянность, раздражение, возбуждение, гнев и т. д., усилива-ют тенденцию к
проявлению фундаментальной атрибутивной склон-ности, способствуют ее
крайнему проявлению. Джилберт утверждает, что, будучи в неординарном
психическом состоянии, атрибутор автоматически возлагает ответственность за
происходящее на другого человека, порицает его. Затем, уже в нормальных
обстоятельствах, он может пересмотреть ситуацию, взглянуть на произошедшее
более объективно и изменить свою точку зрения на случившееся, дав ему
ситуационное объяснение. Тем не менее, это будет уже вторичная атрибуция,
последовавшая за диспозиционной - первичной - атрибуцией.
Фундаментальная склонность к диспозиционной атрибуции является отчасти
следствием того, что в обществах индивидуалистического типа в процессе
социализации человек приучается к принятию личной ответственности за
обстоятельства своей жизни, что и побуждает его объяснять чужое поведение
диспозиционными причинами.
Подчеркнем, что чаще всего так объясняется чужое, а не собственное
поведение. Почему?
Эффект “исполнителя-наблюдателя”
Эдвард Джонс и Ричард Нисбет объясняют это различие в атрибуции своего и
чужого поведения тем, что когда мы делаем что-то сами, то выступаем в роли
исполнителей, в то время как чужое поведение мы воспринимаем в качестве
наблюдателей. По мнению Джонса и Нисбета, фокус внимания исполнителя и
наблюдателя сосре-доточивается на различных вещах. В этом еще одна причина
фундаментальной атрибутивной склонности (Джонс Э., Нисбет Р., 1971).
Когда мы выступаем в роли наблюдателей, то сосредоточиваем внимание на
действиях исполнителя, а не на внешних условиях: ситу-ации, обстоятельствах
и т.д. Обо всем этом мы просто можем не знать, поскольку чаще всего видим
лишь конкретного человека, совершающего определенные действия в данный
момент. Однако в роли действующих лиц мы по разным причинам заостряем
внимание на внешних факторах — на условиях, ситуации, обстоятельствах,
поскольку в данном случае они нас волнуют больше, чем факторы
диспозиционные. Это открытие Джонса и Нисбета получило название эффекта
исполнителя-наблюдателя. Суть его в том, что действующее лицо, объясняя
свое поведение, будет подчеркивать значение ситуации, а наблюдатель при
интерпретации этого же поведения будет склонен давать ему диспозиционное
объяснение.
Следовательно,
наблюдатель
будет
демонстрировать
фундаментальную склонность к диспозиционной атрибуции.
294
Эффект наблюдателя-исполнителя отчетливо проявился в ходе мно-гих
исследований (Джонс Э., Рок Л., Шейвер К., Готалз Дж., 1968; Маккартур Л.,
1970; Нисбет Р., Капуто Г., 1971 и др.). Но особенно интересно выглядело
исследование Майкла Стормса (1979). Он просил двух участников (действующих лиц) вести беседу, которая воспроизводилась по кабельному телевидению
и наблюдалась другой парой участников (наблюдателей). Когда участники
оценивали состоявшийся разговор, то те, кто вел беседу, акцентировали
внимание на ситуационных факторах, а наблюдатели — на диспозиционных,
личностных факторах. Напомним, обсуждался один и тот же разговор, но с
разных позиций. Затем Стормс сменил фокус внимания участников-исполнителей (тех, кто вел беседу), показав им видеозапись их собственного разговора.
Когда исполнители уже с этих позиций воспринимали беседу (т. е. выступали в
качестве наблюдателей), то в их оценках заметно возросла роль диспозиционных факторов. Таким образом, изменение роли — с исполнителя на
наблюдателя — привело к переоценке даже собственного поведения. Помимо
прочего, это подтверждает ту простую мысль, как важно взглянуть на себя со
стороны (Пайнс Э., Маслач К., 2000).
Объясняя действие эффекта наблюдателя-исполнителя, можно просто
ограничиться констатацией того факта, что изменение роли приводит к
изменению восприятия происходящего. Но можно для объясне-ния эффекта
попытаться проанализировать и когнитивные процессы, влияющие на Яконцепцию людей в тот момент, когда меняются их роли.
Итак, когда человек видит себя со стороны (в данном случае на экране
телевизора), то активизируется его самосознание, и он уже меньше склонен
оценивать ситуацию, сосредоточив внимание на себе самом. Наблюдая за
собой, мы стараемся интерпретировать свое пове-дение так, чтобы оно
соответствовало нашему самосознанию и само-оценке. Следовательно,
исполнитель, ставший наблюдателем, не прос-то сторонний наблюдатель. Он
становится осознающим себя действую-щим лицом. Если его собственное
поведение, которое он наблюдает, соответствует его самосознанию, то его
объяснение будет таким же диспозиционным, как и у стороннего наблюдателя.
Если же поведение осознающего себя наблюдателя не соответствует его Яконцепции, то он постарается объяснить его ситуационными факторами. Иначе
говоря, он будет интерпретировать его таким образом, чтобы оно соответствовало самосознанию, подтверждало его.
Кратко обобщая сказанное о закономерностях и особенностях атрибутивных
процессов, можно выделить одну общую тенденцию, отражающую
человеческую пристрастность в объяснении как своего собственного, так и
чужого поведения. Суть ее в том, что любой благоприятный исход событий
295
люди, как правило, объясняют как результат собственных усилий: “Это моя
заслуга”, “Я приложил к этому усилия, волю, знания, старания”. Т. е. здесь в
ход идет диспози-ционная атрибуция. Неблагоприятный исход побуждает
людей давать ситуационную атрибуцию случившегося: “Так сложились
обстоятельства”, “Возникла безвыходная ситуация”. Для объяснения могут использоваться и рассуждения о судьбе, роке, Божьей воле и т. д.
И прямо противоположным образом осуществляется атрибуция успехов и
неудач других людей. Причины успехов другого человека ни у кого не
вызывают сомнений: “Ему просто повезло”, “Он счаст-ливчик”. Неуспех же
другого тоже всем сразу понятен: “Сам виноват!”. В этой связи Д. Майерс
обращает внимание еще и на такую деталь в объяснении своего и чужого
поведения, как глаголы, используемые нами. Рассуждая о себе, человек
говорит: “Меня раздражает, когда...” (ситуационная атрибуция). Характеризуя
другого, этот же человек утверждает: “Он раздражительный” (диспозиционная
атрибуция) (Майерс Д., 1997).
Модель объективной атрибуции
Подобная пристрастность вполне объяснима: когда дело касается Я-концепции,
то ожидать от людей объективности не приходится. Хотя, разумеется, когда нет
проблем, связанных с самосознанием, и в частности с самооценкой, то мы
способны на беспристрастные и объективные рассуждения. Об этом, в
частности, пишет Бернард Вейнер, разработавший один из вариантов теории
каузальной атрибуции, касающейся того, как люди объясняют причины успехов
и неудач как своих собственных, так и чужих (Weiner В., 1974). В своей
модели атрибуции он рассматривает три независимых параметра: локус
причинности, стабильность, контролируемость.
Локус причинности указывает на то, какими, внешними или внутренними,
факторами детерминирован полученный результат (успех или неуспех). Как
видим, в данном случае Вейнер базируется на классификации видов атрибуции,
созданной Фрицем Хайдером.
Стабильность является показателем того, в какой мере устойчивы и постоянны
те причины, благодаря которым достигнут именно этот результат. Например,
состояние здоровья или настроения достаточно неустойчивые, подвижные
факторы, в то время как черты характера или интеллектуальные способности —
достаточно стабильные обра-зования.
Контролируемость означает, в какой мере человек способен влиять на
причины, предопределившие полученный результат, т. е. насколько он может
их контролировать. Так, от самого человека зависит, сколько усилий он
296
затратит, чтобы выполнить, например, контрольную работу. Но вот внезапное
ухудшение здоровья, семейные неурядицы, низкий интеллектуальный уровень,
посредственные способности или другие неприятности — все эти факторы
мало поддаются контролю.
Согласно Вейнеру, люди учитывают эти три параметра, когда объясняют
причины успехов и неудач как своих собственных, так и чужих. Учет лишь
одного показателя мало что дает для понимания причин полученного
результата. Поэтому смысл имеет лишь учет всех трех показателей. Только в
этом случае можно уяснить объективную картину произошедшего. Разумеется,
все это достижимо лишь в теории. В реальной повседневной жизни достижение
высокой степени объективности — задача не из легких.
Тем не менее, мы пользуемся показателями, выделенными Вейнером, и в
повседневных отношениях, но, как правило, не в совокупности, а по
отдельности. Так, например, учитывая такой параметр как стабильность, мы
пытаемся не только понять причины полученных результатов, но и предсказать
возможные результаты в будущем. Если, скажем, я убежден, что мое быстрое
выздоровление явилось результатом квалифицированной помощи и
внимательности врача (внимательность и квалификация — стабильные
факторы), то и впредь, заболев, я стану обращаться именно к этому врачу,
поскольку буду надеяться, что он так же успешно вылечит меня и в следующий
раз. Если же я полагаю, что причина моего выздоровления не в искусстве врача,
а в моем крепком организме, то свое выздоровление я буду рассматривать как
результат обоюдного везения (нестабильный фактор) — моего и врача. Мне
повезло с организмом, а бездарному и неграмотному врачу — с пациентом.
Понятно, что в дальнейшем я стану держаться от такого врача подальше. Хотя,
возможно, я не буду прав ни в первом, ни во втором случае: ведь речь идет
лишь о моих предположениях и убеж-дениях, а не о знании объективной
истины.
Давая объяснение (предпринимая атрибуцию), мы можем также учитывать
такой параметр, как степень контролируемости, т. е. возможности влиять на
достижение результата. Если мы считаем, что чей-то неуспех был обусловлен
неконтролируемыми причинами (на- пример, плохая успеваемость — низким
интеллектом человека), то будем скептически относиться к самой возможности
улучшения ситуации в дальнейшем, даже если сам человек этого хочет и
стремится к этому. Точно так же успех, приписываемый неконтролируемым
причинам, буден расценен нами как простая удача, он не вызовет у нас ожиданий такого же успеха в будущем.
Добавим, что наш выбор того или иного объяснения, например предпочтение в
процессе атрибуции стабильных или временных причин, зависит от многих
297
факторов: симпатий и антипатий, изначальных ожиданий, стереотипов и т. д.
Если человек нам нравится по каким-то причинам или мы убеждены, что он
хороший специалист, то его успехи мы объясним личностными,
диспозиционными причинами: способностями, умением, мастерством. В
противном случае, если он нам не нравится или мы считаем его бездарем,
неумехой, ленивым,
его успех мы объясним какими-то преходящими
причинами: удачей, везением, случаем.
В свою очередь, от того, какими причинами — диспозиционными или
ситуационными — мы объясним полученный человеком результат
(успех/неуспех), будет зависеть наше дальнейшее отношение к нему. Если мы
полагаем, что чей-то успех явился результатом личных усилий, способностей,
трудолюбия, то вознаграждаем человека похвалой, хорошим отношением,
другими имеющимися в нашем распоряжении ресурсами. То же самое
относится к наказаниям и порицаниям в случае неуспеха. Одно дело, когда
человеку не повезло, другое — когда сам виноват.
Атрибуция и успех
Хотя, как уже отмечалось выше, люди далеко не всегда демонстрируют в таких
вопросах объективность и беспристрастность. Поэтому здесь обнаруживается
одна довольно сложная проблема. Пристрастная атрибуция, выступая в
качестве защитного механизма Я-концепции, является неосознаваемым,
иррациональным процессом. И, разумеется, все это неприемлемо в
экономических, политических, деловых отношениях, где особо ценятся
трезвые, взвешенные отношения, основанные на объективной беспристрастной
информации.
Поэтому
когда
люди,
занимающиеся
бизнесом,
административной, но особенно педагоги-ческой и управленческой
деятельностью, пытаются путем пристрастной атрибуции решать свои личные
психические проблемы, то, как правило, ничего хорошего из этого не
получается. (Почему акцент мы здесь делаем именно на управленческой и
педагогической деятельности, станет более понятным из раздела “Социальное
влияние”, где будут рассматриваться психологические теории власти и в
частности власти как компенсаторной функции в теории А. Адлера.)
В западных обществах, и, прежде всего, в США, где проблема эффективности
любой деятельности, но особенно управленческой, давно стоит на первом месте
по важности, значимости, у будущих управляющих специально развивают
навыки беспристрастности и объективности, умение взвешенно и рационально
принимать решение. Это хоть в какой-то мере служит противоядием от
298
иррациональных суждений и поведения. Как происходит это обучение, видно
из работы Мадлен Хелман и Ричарда Гуззо (Helman М. & Guzzo R., 1978).
В их исследовании, проходившем в виде ролевой игры, студенты, обучающиеся
бизнесу, выступали в роли предпринимателей, имеющих наемных работников.
Задача будущих бизнесменов состояла в том, чтобы определить, кого из
гипотетических работников и за какие качества следует поощрять и продвигать
по службе.
Для объяснения успехов, достигнутых каждым из предполагаемых работников,
предлагался один из четырех видов сведений: блестящие способности,
очевидные трудолюбие и старательность, относительно легкое задание, просто
случайное везение. Действия студентов, играющих роль управляющих,
подтвердили надежность и обоснованность тех показателей, которые выделены
в теории атрибуции Вейнера. Сту-денты-бизнесмены рекомендовали повышать
зарплату только тем ра-ботникам, чьи успехи объяснялись как способностями,
так и прилежанием. Иначе говоря, вознаграждался только тот успех, который
был обусловлен внутренними, диспозиционными причинами. И наоборот. Если
успех объяснялся внешними ситуационными факторами, то вознаграждение за
него не предусматривалось.
Продвижение по службе студенты рекомендовали тем работникам, про которых
было известно, что у них прекрасные способности. Участники игры
совершенно справедливо полагали, что в будущем можно лишь в том случае
рассчитывать на успешную деятельность работников, когда у них имеются
блестящие способности (т. е. внутренний, стабильный, неконтролируемый
фактор). А вот в отношении тех работников, которые проявили прилежание и
трудолюбие (менее стабильный и более контролируемый фактор), нельзя быть
уверенным, что они и впредь будут работать так же эффективно.
К сожалению, в нашем обществе эффективность до сих пор не является
основным критерием в оценке управленческой деятельности. Во многом это
объясняется тем, что в России до последнего времени отсутствовала
конкуренция — политическая, экономическая, социаль-ная. В результате
власть, которой располагают российские управляющие, используется ими для
чего угодно — для личного обогащения, мести, “сведения счетов”, для
“удержания кресла”, т. е. самосохранения в качестве начальника и в конечном
итоге для защиты Я-концепции, но только не для достижения наивысшей
эффективности своей непосредст-венной деятельности в качестве
управляющих. Существовавшая у нас система общественных отношений
давала нашим управляющим воз-можность действовать неэффективно. И коль
скоро эффективность управленческой деятельности стоит на последнем месте
по степени важности, то понятно, что своих подчиненных такой управляющий
299
будет оценивать субъективно и пристрастно, причем не по деловым качествам,
а по степени подобострастия, угодливости, личного распо-ложения, “удобства”
и т. д.
Глава 3
Социальное восприятие и самосознание
Как видим, диспозиционная атрибуция может часто использоваться как прием
психологической защиты Я-концепции. Особой разновид-ностью этого
механизма является вера в то, что наш мир основан на справедливых
принципах и каждый человек в конечном итоге получает в жизни то, что
заслужил. Эту веру разделяет большинство людей, поэтому в данном случае
можно говорить не об индивидуальном, а о массовом, социальном механизме
психологической защиты.
Социальное восприятие с позиций
“теории справедливого мира”
Феномен “веры в справедливый мир” был открыт в 60-е годы ХХ столетия
канадским социальным психологом Мэлвином Лернером (1966), который и
описал его в своей теории справедливого мира. Согласно Лернеру, вера в
справедливый мир является выражением общественного мировоззренческого,
даже философского взгляда на устройство мира. Но вера эта не только и даже
не столько мысли-тельная конструкция, сколько психическая потребность, т. е.
необхо-димость и желание верить в то, что мир справедлив. Лернер полагает,
что относительное благополучие одних (большинства) на фоне неблагополучия
других (меньшинства) требует каких-то объяснений и оправданий. Вера в
“справедливый мир” как раз и позволяет человеку, достигшему определенного
уровня достатка и комфорта, считать, что он свое благополучие заработал и
заслужил. В то же время и другие также имеют то, что заслужили и заработали.
А в конечном итоге каждый получает то, чего он достоин: ведь мир —
справедлив! Так что участь каждого — это справедливое воздаяние или
возмездие “по делам его”.
В повседневной жизни вера в справедливый мир сплошь и рядом оборачивается
тем, что жертвы обманов, ограблений, избиений, изна-силований и т. д. вместо
сочувствия и поддержки со стороны окружающих слышат осуждения и
обвинения в свой адрес. Именно на них возлагается вина и ответственность за
случившееся. Первое, что слышит, например, обманутый человек даже от
300
самых близких: “Нельзя же быть таким наивным и доверчивым!”, “Ну почему
ты такой ротозей?”, “Зачем ты поверил?”. По сути, все это означает — “сам
виноват”. В правоохранительных органах ограбленного человека обязательно
станут спрашивать: “Почему в вечернее время вы ходите в такой доро-гой
одежде?”, “Зачем вы носите с собой столько денег?”, “Почему у вас такие
слабые замки в дверях?”. За всеми этими вопросами кроется откровенное
осуждение: ведь если бы ты шел днем и не в шубе, а в ватнике и без копейки
денег с собой, то разве бы кто тебя стал грабить? Следовательно, сам виноват!
Довольно типичными и распространенными являются обвинения в адрес
изнасилованных женщин. Вину за случившееся, как правило, возлагают на саму
жертву. Причем чаще эти обвинения следуют от мужчин, чем от женщин.
Вероятно, это связано с тем, что женщинам в большей мере самим угрожает
опасность разделить участь жертвы. Осознание этой опасности служит
сдерживающим фактором против обвинений женщин со стороны женщин.
В целом те, кому приходилось оказываться в положении жертв различных
несчастий, или те, кто опасается попасть в такое положение, проявляют больше
осмотрительности и милосердия к жертвам, они менее склонны столь рьяно
отстаивать веру в “справедливый мир”.
Вспомните, как часто вам доводилось вслед за сообщением о террористическом акте против политического или общественного деятеля, об
убийстве журналиста или предпринимателя слышать от окружающих
констатацию, высказанную торжествующе или удовлетворенно: “Допрыгался!”,
“Довыступался!”, “Доборолся за правду!” и т. д. В этих заявлениях много чего
психо- и социопатического. Но кроме всего прочего они являются еще и
выражением веры в “справедливый мир”. Так, например, в апреле 1968 года
сразу после убийства известного американского общественного деятеля,
проповедника расового мира и терпимости Мартина Лютера Кинга был
проведен опрос по репрезентативной выборке 1337 взрослых американцев по
поводу покушения на доктора Кинга. На вопрос “Когда вы услышали о
терракте, то какие чувства и мысли возобладали у вас: гнев, грусть, стыд, страх,
"сам виноват"?” около одной трети респондентов (426 человек) выбрали последний вариант ответа — “сам виноват” (Rokeach М., 1970).
Заявления “допрыгался” или “сам виноват” имплицитно содержат следующее
нехитрое рассуждение: если бы он сидел тихо и не высовывался, как я, то никто бы
его не тронул! Ведь никому же, слава Богу, не приходит в голову убивать меня. Я
веду себя умно, а он нет, вот и допрыгался. Каждый получает то, что заслужил, и
добивается того, чего хочет.
Таким образом, люди испытывают потребность верить в справед-ливое
основание мира. Эта вера дает им опору в жизни, ощущение надежности и
301
стабильности, избавляет от ненужных тревог и мучительных раздумий и
сомнений. Чтобы сохранить и поддержать эту веру, можно просто закрывать
глаза на все случаи несправедливости. Сооб-щения об убийствах и погромах
можно воспринимать как известия об актах справедливости (Гозман Л.,
Шестопал Е., 1996). В результате такого восприятия информации получается,
что жертвы несчастий сами виноваты в своих бедах.
Правда, полагает Лернер, если какое-то событие не встраивается в нашу
концепцию “справедливого мира” и воспринимается как явная несправедливость, то оно может побудить нас к каким-то реальным действиям,
чтобы эту несправедливость устранить. Мы можем начать оказывать помощь
жертвам несправедливости, можем даже поста-раться искоренить источник зла
и несправедливости. И уже в том случае, когда мы оказываемся не в состоянии
победить зло и несправедливость, вновь прибегаем к спасительной вере в
“справедливый мир”, пытаемся просто убедить себя, что ничего
несправедливого вообще не бывает. Это удобно еще и в том отношении, что
позволяет избавиться от страха самим оказаться жертвами несправедливости.
Формы организации социальных знаний и опыта
Как уже говорилось раньше, согласно некоторым теориям (например, Ч. Кули),
наше восприятие социального мира носит пассивный характер. Но другие
теории (например, когнитивистской ориентации), напротив, подчеркивают
нашу активность и избирательность в процессе социального познания.
Почему же познавая социальный мир, мы не ограничиваемся ролью
отстраненных, объективных наблюдателей, к чему, как мы знаем, специально
стремятся ученые? Почему наша активность простирается так далеко, что
вместо непредвзятого восприятия этого мира мы сами конструируем его в
своем воображении, в сознании? А проще говоря, придумываем его, замечая и
воспринимая одно и не обращая внимания на другое? Почему наша активность
проявляется в субъективизме, пристрастности, избирательности?
Прежде всего, это объясняется тем, что у каждого из нас имеются уже готовые,
сложившиеся заранее ожидания и предположения относительно других людей
и социального мира в целом. И мы хотим, чтобы наши ожидания и
представления подтвердились. Ведь как приятно сказать и себе и окружающим:
“Я был прав!” Для человека это очень важно — всегда ощущать себя правым.
Если он “не ошибается”, значит, хорошо ориентируется в мире, значит мир
надежен и предсказуем. Кроме того, осознание собственной правоты повышает
самооценку человека.
302
Как можно добиться этого ощущения? Сделать это можно двумя способами —
либо привести свои знания хоть в какое-нибудь соответствие с реальностью,
либо, наоборот, подогнать, приспособить реальность к своим представлениям,
так чтобы мир соответствовал созданной человеком мыслительной
конструкции. В социальном познании второе случается гораздо чаще, чем
первое.
Философия человеческой природы
Наиболее общий уровень наших изначальных ожиданий обычно называют
философией человеческой природы. Она имеется почти у всех. Многим
людям кажется, что они знают человеческую натуру, сущность человека и
воспринимают окружающих именно сквозь призму своих ожиданий или
“знаний”. Одни считают, что “ все люди — эгоистичны и злы по своей
природе”, другие же, напротив, полагают, что людям присущи доброта и
альтруизм. Одним кажется, что люди рассудительны, дальновидны и
рациональны, другим — что они безалаберные, безрассудные, импульсивные
существа, кто-то убежден, что люди честны и открыты, кто-то — что они
лживые и хитрые. Мы уже знаем, что на восприятие индивидом других людей
большое влияние оказывает Я-концепция самого человека, т. е. то, как он сам
себя осознает и воспринимает. Исходя из этих предположений, иначе говоря, из
собственной философии человеческой сущности, каждый из нас и оценивает
окружающий социальный мир, людей и их поступки. Таким образом, при
помощи убеждений относительно человеческой природы мы организуем
социальную информацию.
Помимо философии человеческой природы людьми в социальном познании
широко используются и другие формы организации знаний, такие, как
имплицитные теории, прототипы, стереотипы и другие когнитивные схемы.
Имплицитные теории личности
Каждый из нас, приобретая социальные навыки и опыт, непроизвольно создает
некие теории, в том числе и теории личности, в которых пытается уловить
определенную логику того, как взаимосвязаны в людях те или иные черты или
качества, те или иные характеристики. Иногда эти теории не создаются
индивидом, а просто заимствуются из чужого опыта или общественного
мнения. Характеристики же, в свою очередь, увязываются с определенным
поведением. Такие теории получили название имплицитных, поскольку, с
одной стороны, то, что в них утверждается, воспринимается людьми как само
303
собой разумеющееся, а с другой — они чаще всего носят неосознанный
характер, т. к. создаются безотчетно, спонтанно. Понятно поэтому, что такие
теории плохо согласуются с логикой, но, тем не менее, преобладают в наших
представлениях о других людях. Именно сквозь призму этих теорий мы
воспринимаем окружающих.
В имплицитных теориях личности могут увязываться, например, веселость с
щедростью и сердечностью и не ассоциироваться с черствостью и
равнодушием (хотя улыбчивый, веселый человек может быть черствым и
бессердечным), маскулинность с суровостью и мужественностью, а
женственность, напротив, с мягкостью и беззащитностью (хотя как первое, так
и второе может оказаться неверным), воинский героизм с социальной
смелостью (хотя давно известно, что для многих людей проще совершить
воинский подвиг, чем сказать правду в глаза своему начальнику).
Сентиментальность и способность умиляться могут увязываться людьми с
добротой и заботливостью, хотя даже из истории сколько угодно известно
сентиментальных людей, отличающихся крайней жестокостью; восторженность
— с искренностью и благородством чувств, хотя восторженность чаще всего
объясняется лицемерием и корыстью, реже — глупостью. Ну, и так далее.
Истинность имплицитных теорий легко подвергнуть проверке, исследовав,
насколько в реальности взаимосвязаны черты, ассоцииро-ванные в этих
теориях. Но имплицитные теории тем и отличаются от научных
(формализованных психологических теорий), что их создатели совершенно не
обеспокоены их проверкой. Эти теории и так считаются истинными. И
поскольку мы, как правило, не осознаем, что непроизвольно увязываем одни
характеристики с другими (например, веселость и добродушие), то в тех
случаях, когда наши теории не оправдываются, эти факты минуют наше
сознание, и мы на них просто не обращаем внимание.
Относительно того, как люди сочетают различные личностные черты для
формирования впечатлений о человеке, Соломоном Ашем еще в 40-х годах
(1946) была создана теория центральных черт личности. По мнению Аша,
центральные черты личности — это такие характеристики человека, которые
способны полностью предопределить впечатление о нем. Так, например, когда
в исследовании Аша в перечне из семи характеристик индивида содержалось
определение холодный, то только 10% участников допускали, что холодный
человек может быть также и честным или обладать чувством юмора. Если же в
перечне содержалась характеристика сердечный, то 30% участников считали
этого человека щедрым, благородным, а более 70% предполагало у него
чувство юмора. А вот такие характеристики, как воспитанный/невоспитанный,
мало влияли на организацию целостного впечатления о человеке. На основании
304
этого Аш сделал вывод, что холодность и сердечность являются центральными
чертами
при
восприятии
личности,
в
то
время
как
воспитанность/невоспитанность
оказываются
периферийными
характеристиками.
Теорию Аша в интересном эксперименте подтвердил Харольд Келли (1950).
Его исследование состояло в том, что различным студенческим группам одного
и того же преподавателя представляли то как сердечного, мягкого, то как
холодного и черствого человека.
И хотя потом преподаватель читал
идентичные лекции во всех группах, у студентов сложилось о нем
неодинаковое впечатление. Оно полностью соответствовало предварительному
представлению, т. е. той установке, которую сформировали у слушателей. Там,
где преподаватель был рекомендован как добродушный человек, у студентов
сложилось о нем такое же мнение. И наоборот.
Келли, таким образом, пришел к заключению, что характеристики,
относящиеся к центральным чертам, во-первых, способны повлиять на
формирование целостного впечатления о человеке еще до реального знакомства
с ним. А, во-вторых, это впечатление настолько сильное, что даже очное
знакомство и реальное взаимодействие с этим человеком не в состоянии
изменить сложившееся о нем впечатление.
Однако дальнейшие исследования этой проблемы показали, что с
центральными личностными чертами дело обстоит несколько сложнее, чем
полагали Аш и Келли. Так, в частности, выяснилось, что люди придают
решающее значение тем или иным характеристикам человека не вообще, а в
зависимости от того, какого рода социальные взаи-модействия их связывают.
Весь спектр этих взаимодействий условно можно разделить на два типа:
социально-межличностные и интеллек-туально-деловые взаимодействия. Для
первого типа отношений такие характеристики, как холодность и сердечность,
действительно могут быть критически значимыми. Для другого же типа эти
черты могут оказаться малозначимыми или вообще незначимыми. В деловых
отношениях, например, более востребованы такие характеристики, как
честность, порядочность, точность, пунктуальность, добросовестность и т. д.
Поэтому холодности или сердечности здесь отводится второстепенное
значение. Точно так же дело обстоит и в сфере интеллектуальной деятельности.
Сердечность или холодность ученого, вероятно, мало способны повлиять на его
научное творчество. Другое дело, что, в соответствии с имплицитными
теориями личности, человека, определенного как сердечный, окружающие
могут
наделять
другими,
сопутст-вующими
характеристиками:
интеллектуальный, добросовестный и т. д. И, наоборот, человека,
305
определенного как холодный, могут наделять отрицательными качествами, в том
числе и низкой интеллектуальностью.
Что касается исследования Аша, то в нем для описания человека
использовались в основном такие характеристики, которые указывали на его
интеллектуальные способности, и лишь одна из них касалась проявления его
душевных качеств. Все это повторилось и в исследо-вании Келли. Представляя
студентам
преподавателя,
исследователи
описывали
лишь
его
интеллектуальные и научные достижения, а характеристика уровня социальномежличностных отношений ограничивалась только указанием на сердечность
или холодность. Отсюда и такое большое влияние этих характеристик на
формирование впечатления о нем у студентов.
Следовательно, можно сделать вывод, что центральных черт характера в том
смысле, как понимал их Аш, не существует. Поэтому, полагает Розенберг,
правильнее говорить о наборе личностных черт, которые и предопределяют то,
какое впечатление сложится о человеке (Кон И., 1968).
Этот набор характеристик зависит, в свою очередь, от того, какого рода
социальные отношения связывают людей. В заключение отметим, что в
отношении некоторых личностных черт нам легче сделать определенный
вывод, чем в отношении других. Так, например, нам проще убедиться в том,
что человек веселый, чем в том, что он умный, поскольку веселое поведение
легче распознается, чем умное. С другой стороны, некоторые характеристики
человека оказываются для нас крайне значимыми, т. к. могут нести угрозу для
нас самих. Поэтому они и кажутся более очевидными. Например,
единственного случая обмана нам достаточно для того, чтобы сделать
решительный вывод, что перед нами нечестный человек. В то же время, увидев
однажды своего знакомого небритым или в неглаженой одежде и нечищеных
башмаках, мы не станем торопиться с выводами и заключать, что этот человек
— неряха и вообще опустившийся тип.
Правда, и здесь обнаруживается определенная закономерность, суть которой в
том, что нам легче разубедиться в наличии у других людей положительных
качеств, чем отрицательных. Так, если у вас изначально сложилось негативное
впечатление о человеке, то понадобится немало времени и усилий со стороны
этого человека, чтобы переубедить вас и сформировать благоприятное
впечатление о нем. Если же мы считаем кого-то порядочным, но однажды этот
человек поступает подло, то этого достаточно, чтобы наше мнение о нем резко
измени-лось. Вместе с тем, если мы кого-то считаем жестоким, поскольку
однажды видели, как он проявил жестокость, то сколько бы впоследст-вии этот
индивид ни демонстрировал доброту и милосердие, наше впечатление о нем
как о жестоком человеке мало изменится.
306
Имплицитные социальные теории
Люди создают не только имплицитные теории личности, в которых увязывают
характерологические, личностные черты, но также и имплицитные социальные
теории, в которых увязывают между собой определенные социальные события.
А если это так, то понятно, что речь идет о выявлении причинно-следственных
связей. И действительно, каждый из нас имеет систему довольно устойчивых
представлений о взаимосвязи социальных событий, о том, что за чем должно
сле-довать, какие причины вызывают или порождают те или иные следствия.
Теории подобного рода можно назвать еще и обыденной или расхожей
мудростью. Так, например, одной из таких расхожих муд-ростей является
убеждение, что с преступностью можно покончить лишь с помощью
беспощадной жестокости. “Расстреливать на месте без суда и следствия”,
“отрубать руки” ворам, устраивать публичные казни и т. п. — вот типичные
“рецепты” преодоления преступности в обществе, представленные в
имплицитных социальных теориях.
Как видим, в имплицитных социальных теориях, так же как и в теориях науки,
предпринимаются попытки выявить причинно-следственные связи, что делает
их похожими на научные теории. Чем же они отличаются, если отличаются
вообще?
Во-первых, в имплицитных социальных теориях отсутствуют точные, четкие
формулировки, что делает их расплывчатыми, неопределенными. Любая
расхожая мудрость является не результатом общес-твенной практики, но, чаще,
следствием неверных сведений, предположений и просто заблуждений. Вовторых, формализованные социаль-ные теории основаны на строгой логике и
подвергаются проверке с помощью специальных процедур, в отличие от
имплицитных теорий, которые, как уже говорилось, основаны на случайных
наблюдениях и считаются истинными без всякой проверки.
Говоря о том, как имплицитные теории влияют на поведение людей, Джордж
Келли (1955) пишет, что люди воспринимают мир с помощью простых и ясных
образцов, шаблонов, схем, которые сами и создают. Интерпретируя события
или явления, они пытаются втиснуть окружающий социальный мир в знакомые
им схемы. Так, чтобы он соот-ветствовал привычным, понятным образцам и
шаблонам, которые Келли обозначает понятием “конструкт” (примысливание).
Конструкт (примысливание), таким образом, это, с одной стороны, способ
истолкования мира, попытка его постижения, а с другой — соответствующее
этому истолкованию поведение. Иначе говоря, наше поведение предоп307
ределяется тем, как мы интерпретируем окружающий социальный мир.
Согласно Келли, все мы действуем, как стихийные ученые, и так же, как они,
создавая собственные системы конструктов, пытаемся понять и предугадать
события (Хьел Л., Зиглер Д., 1997).
Больше всего люди заинтересованы в том, чтобы быть абсолютно уверенными
в системе своих конструктов. Поэтому они стремятся получать только такую
информацию, которая подтверждала бы их взгляд на мир. Это делает его
понятным и предсказуемым. Ну, а поскольку абсолютной и объективной
истины (т. е. одной для всех) не существует, то, согласно Келли, научные
теории не имеют никаких преимуществ перед имплицитными теориями, или
теориями обыденной мудрости. Словом, все конструкты хороши — выбирай на
вкус! Фено-менологическая позиция, которой придерживается здесь Д. Келли,
следующая: не имеет значения, каким видится объект или событие другому
человеку. Важно лишь то, как все это воспринимается лично мною, как объект
или событие присутствуют в моем восприятии, как они встроены в систему
моих конструктов.
Таким образом, имплицитные теории в системе конструктов служат для того,
чтобы организовать, собрать воедино наше восприятие мира, сделать его более
простым и понятным с тем, чтобы увереннее себя чувствовать в непростом
мире сложных человеческих отношений. Коротко говоря, эти теории нам
просто необходимы, мы в них нуж-даемся и с их помощью делаем мир —
людей, вещи, события — более постижимыми. В этом источник живучести и
устойчивости имплицитных теорий. И пусть они часто противоречат
действительному (реаль-ному) положению дел, когда, например, увязывается
появление на небе кометы с засухами, войнами и т. д. Зато благодаря
связыванию воедино двух, по сути, не связанных между собой событий, мир
становится понятным и объяснимым. Поэтому люди всегда будут стремиться
найти объяснение непонятному, а значит, будут и впредь создавать импли-цитные теории, чтобы пытаться затем найти обоснование и подтверждение уже
своим собственным теориям.
Когнитивные схемы
Еще одной формой организации социальных знаний и опыта являются
когнитивные схемы. Представление о них появилось в психологии в 20—30-е
годы. Так, уже у Эдварда Толмена, одного из основателей необихевиоризма, мы
встречаем понятие “когнитивные карты” (Толмен Э., 1980). Им он обозначал
возникающий, по его мнению, в центральной нервной системе (мозге)
животных и человека отпечаток в виде нервных импульсов, который
308
фиксировал определен-ный поведенческий паттерн. Иначе говоря, по Толмену,
когнитивные карты — это схемы нейронных связей ЦНС, в соответствии с
которыми осуществляется поведение организма. Иное, более близкое к современному, понимание когнитивных схем предложил Фредерик Бартоллет (1932),
который использовал понятие “схема” для обозначения процессов памяти.
В современной социальной психологии представление о когнитивных схемах
стало широко использоваться благодаря психологам-когнитивистам. Раньше,
когда мы характеризовали когнитивное направление в психологии, понятие
“схема” было определено как особым образом организованная форма знаний,
полученных из прошлого опыта, основываясь на которых мы интерпретируем
текущие события и осуществляем актуальное поведение. Одну из
разновидностей схем, а именно схему личности, организованную как Яконцепция, мы уже обсуждали в предыдущем разделе. Там же, в частности,
отмечалось, что наше восприятие и познание других людей преломляется
сквозь призму нашего самосознания, т. е. схему собственной личности.
Существует много разновидностей когнитивных схем. Мы здесь ограничимся
рассмотрением двух наиболее очевидных и типичных, а также наиболее
распространенных схем, посредством которых люди организут свой
социальный опыт. Эти схемы непосредственно влияют на социальное
поведение человека. Речь пойдет о прототипах и стереотипах.
Прототип
Прототип — это такая когнитивная схема, в которую включены различные
признаки, черты, особенности, ассоциирующиеся у нас с людьми
определенного типа, а также с вещами, предметами, даже с ситуациями и
обстоятельствами. Можно сказать, что прототип выступает для нас исходным
типичным образцом каких-либо людей, вещей и явлений. У каждого человека
имеются прототипические представления относительно людей какой-либо
профессии, например врача, продавца, шофера, учителя и т. д. Могут
существовать прототипы людей различного типа темперамента — флегматика,
холерика, сангвиника, меланхолика; различной внешности — полный, худой,
высокий, блон-дин, брюнет и т. д. Отличительной особенностью прототипа как
схемы является то, что он формируется на основе нашего собственного опыта.
Наше первое взаимодействие с врачом или учителем приводит к тому, что у нас
складывается представление о том, как выглядит “типичный врач”, “типичный
учитель” и т. д. Сложившись, это представление затем служит для нас
своеобразным стандартом, с которым мы как бы соотносим каждого
встреченного врача, учителя. Понятно, что нам нравится, когда человек
309
“укладывается” в прототип. Когда же этого не происходит, мы говорим, что “он
на врача (учителя) не похож”. Как будто бы существуют “типичные врачи,
учителя” и т. д.
Правда, необходимо добавить, что прототипы не являются застывшими и
неизменными, раз и навсегда сложившимися схемами. Они изменяются по мере
того, как изменяются те, кто послужил моделью для сложившегося прототипа.
Как уже говорилось, помимо прототипов людей у нас имеются также
прототипы предметов, явлений, ситуаций и даже мест. Например, мы можем
говорить о типичном кафе, типичном общежитии, типичном экзамене. Здесь,
как и в случае с прототипом людей, схема выступает для нас своего рода
стандартом для сравнения того, что было и отложилось у нас в сознании, и
того, что есть в настоящий момент или ожидается в будущем.
Социальный стереотип
Социальный стереотип — еще одна разновидность когнитивных схем.
Данные схемы создаются в отношении членов каких-либо социальных групп:
этнических, гендерных, возрастных. Стереотип отличается от прототипа как
способом своего формирования, так и методом функционирования. Если в
основе прототипа, как правило, лежат индивидуальные опыт и знания, то
стереотип основан на социальных, общественных, групповых представлениях,
которые индивид еще в детстве перенимает от окружающих, прежде всего
родителей, сверстников, других значимых людей. Иными словами, стереотипы
формируются, возникают и закрепляются посредством социального научения
(вспомним теорию социального научения Альберта Бандуры и Джулиана
Роттера). Сложившийся социальный стереотип в отношении ка-кой-либо
социальной группы распространяется затем на каждого ее члена. Таким
образом, стереотипы действуют по правилам дедуктивного метода, в отличие
от прототипа, соответствующего другому логическому методу —
индуктивному.
Благодаря этническим стереотипам у нас имеются шаблонные, схематические
представления о людях определенной расы (например, о неграх), нации
(например, о французах, финнах или японцах). Вполне может статься так, что
человек никогда в жизни не видел ни негра, ни француза и у него нет никакого
опыта личного взаимодействия с представителями данных этнических групп,
но, тем не менее, стереотипы в отношении этих групп у него имеются. И если
человеку представится случай встретиться, например, с французом, то
автоматически активизируется имеющаяся у него схема-стереотип “француза”.
Другими словами, в памяти у него сразу же возникнут все его предс-тавления и
310
знания о французах. Но даже и личная встреча необязательно нужна для
активизации стереотипа. Даже простого упоминания достаточно, чтобы
активизировался соответствующий стереотип. Как и любая когнитивная схема,
стереотип является одновременно и установкой. Поэтому он еще и
предопределяет наше поведение.
Поскольку стереотипы возникают в нашем сознании спонтанно, то мы не в
состоянии контролировать этот процесс. Мы можем лишь сознательно,
специально стремиться к тому, чтобы ослабить влияние стереотипов на наше
впечатление о людях, нейтрализовать их воздействие на наше поведение.
Избавиться же от стереотипов полностью невозможно. У каждого из нас
имеются стереотипы мужчины, женщины, ребенка, пожилого человека и т. д.
Впервые термин “стереотип” использовал и ввел в оборот журналист Вальтер
Липпман в 1922 году, определив его как “картинку у нас в голове”. Сам
Липпман рассматривал стереотип лишь как негативное представление о
человеке. По его мнению, с помощью стереотипов люди стремились сохранить
и укрепить свое привилегированное социальное положение. Так, в обществе,
где существует сильное имущественное и социальное неравенство, богатые
создают и используют нега-тивные стереотипы в отношении бедных, считая их
ленивыми, завистливыми, глупыми. В США, где остро стояла проблема
расового нера-венства и доминировали белые, негативные стереотипы
создавались в отношении негров, чтобы обосновать идею расового
превосходства белых и сохранить их привилегированное положение в
обществе. Такого же взгляда на стереотипы придерживались и сторонники
психоаналитической теории, которые определяли стереотипы как невротические защитные механизмы, являющиеся продуктами бессознательных
импульсов. (Позже, говоря о межгрупповых взаимоотношениях, мы еще раз
обратимся к этой проблеме.)
Действительно, социальные стереотипы часто содержат в себе предубеждения,
обидные, оскорбительные, несправедливые характеристики тех или иных
социальных групп. Предубеждения, в свою очередь, порождают
дискриминационное поведение, о чем также пойдет разго-вор в главе о
взаимоотношениях между группами.
Но современные исследования стереотипов показали, что в них имеются не
только негативные представления, они могут содержать также нейтральные и
даже положительные характеристики социальных групп. Иначе говоря,
стереотипы, подобно другим когнитивным схемам, могут включать в себя
самые разнообразные сведения — от негативных до позитивных.
Рассмотрим в качестве примера гендерные стереотипы, согласно которым
мужчины и женщины различаются своими социально-психологическими
311
характеристиками. Большинство людей придержи-ваются того мнения, что
мужчинам присущи такие качества, как независимость, самостоятельность,
эмоциональная сдержанность, деловитость и профессионализм, а женщинам —
мягкость, эмоциональность, нерешительность, беспомощность, зависимость.
Оценка всех этих ка-честв, входящих в гендерные стереотипы, неоднозначна и
зависит от мировоззренческих и установочных позиций человека. Так,
например, эмоциональность, мягкость, уступчивость могут расцениваться как
нейтральные или даже положительные характеристики. Но с позиций
радикального феминизма, сторонницы которого считают вообще неприемлемыми любые указания на социально-психологические различия между
мужчинами и женщинами, эти характеристики могут расцениваться как
оскорбительные и дискриминационные. Точно так же стереотипные
представления о мужчинах как о независимых, деловитых, эмоционально
сдержанных, могут оцениваться нейтрально, положительно или даже
отрицательно. В последнем случае независимость может трактоваться как
упрямство,
даже
агрессивность;
деловитость
—
как
жадность,
беспринципность, стремление любыми средствами дос-тичь благополучия, а
эмоциональная сдержанность — как черствость, равнодушие и т. д.
Вместе с тем, ни одна из этих характеристик не является безусловно присущей
ни одному из полов. И мужчины, и женщины могут обладать набором как
одних, так и других качеств. Стереотипы же просто констатируют, что одни из
этих качеств более характерны для мужчин, другие — для женщин.
В рамках общих стереотипов могут формироваться определенные подтипы, т. е.
могут выделяться классы людей, объединенных не самыми общими, а
специфическими признаками. В случае с гендерными стереотипами можно
сказать, что в отношении женщин существует более дробная классификация, по
крайней мере, пяти типов женщин: домохозяйка, деловая, спортивная,
сексуальная, роковая. Имеется также типология мужчин: деловой, спортивный,
работяга, интеллектуал, донжуан-соблазнитель и т. д. То же самое можно
сказать и о других видах стереотипов, например, возрастных. Среди пожилых
людей выделяют “божьих одуванчиков”, старух, бабок, старичков, дедовветеранов и т. д.
Характеристики, содержащиеся в стереотипах, могут, конечно, отражать
реальные признаки, присущие социальным группам. Но чаще в стереотипах
находят отражение страх, ксенофобия, заблуждения, незнание, случайные
наблюдения и ошибочные обобщения. Роль пос-ледних, т. е. ошибочных
обобщений в формировании стереотипов продемонстрировал эксперимент
Томаса Хилла и его исследовательской группы (Hill Т. at all., 1981). В ходе
эксперимента исследователям удалось за очень короткое время создать у
312
участников один из аспектов гендерного стереотипа. Хилл с коллегами
показывали участникам шесть снятых на видеоленту эпизодов, каждый
продолжительностью менее двух минут. Звуковое сопровождение эпизодов
указывало на то, что заснятый человек был озабочен какой-то проблемой, суть
которой, однако, оставалась неизвестной. Чтобы создать именно гендерный стереотип, половине участников показывали сюжеты с озабоченным мужчиной.
Другой половине демонстрировали эпизоды с участием обеспокоенной,
озабоченной женщины. Перед показом роликов и спустя две недели после
просмотра участников просили определить степень беспокойства,
озабоченности (наряду с другими чертами) своих знакомых мужчин и женщин.
Другими словами, участников просили определить, насколько такие черты, как
озабоченность и беспокойство, характерны для знакомых участникам студентов
и сту-денток.
Исследователи полагали, что испытуемые включат в свои гендерные
стереотипы и результаты манипуляции с показанными им эпизодами. А затем
уже обновленные стереотипы повлияют на их суждения о тех мужчинах и
женщинах, которых они знают.
Результаты эксперимента подтвердили эту гипотезу. До просмотра эпизодов
участники были убеждены, что мужчины и женщины не раз-деляются по
степени беспокойства, уныния, озабоченности, т. е. в их гендерных стереотипах
отсутствовали представления о специфических различиях в степени
озабоченности мужчин и женщин. Однако после просмотра ленты участники,
которые видели эпизоды с мужчиной, находившемся в отчаянном положении,
оценивали своих знакомых мужчин как более печальных и озабоченных, в то
время, как знакомых женщин они оценивали по наименьшей “шкале
обеспокоенности”. Противоположный эффект продемонстрировала та половина
участников, которая смотрела эпизоды с участием обеспокоенной женщины.
Таким образом, простого просмотра роликов, где специально подчеркивалась
как гендерная одна их характеристик, а именно беспокойство незнакомого
человека, оказалось достаточно для изменения представ-лений о своих
знакомых.
В заключение еще раз отметим, что стереотипы являются, по преимуществу,
результатом социального научения, их возникновение и сохранение
осуществляется благодаря социальному влиянию. По мере развития ребенок
воспринимает и усваивает мнения и убеждения, разделяемые его социальным
окружением. Поэтому представления каждого человека содержат в себе многие
страхи, предубеждения, ошибки и заблуждения того общества, в котором он
воспитывался и которому он принадлежит. Структура и содержание наших
когни-тивных схем (стереотипов) относительно тех или иных социальных
313
групп обусловлены многими факторами. Позднее, говоря о межгрупповых
отношениях, мы вновь обратимся к проблеме стереотипов. Сейчас же
продолжим разговор о процессе социального познания.
Глава 4
Стадии процесса социального познания
До сих пор в данном разделе речь шла об особенностях, организации, формах и
способах структурирования социального знания. Но социальное познание, хоть
и кажется на первый взгляд хаотичным и неупорядоченным, тем не менее, как
всякий процесс имеет свою логику, закономерности и этапы. Все это нашло
отражение в модели социального познания, разработанной Сюзен Фиске и
Стивеном Нибергом (1990). Согласно этой модели, весь процесс социального
познания условно подразделяется на три стадии: стадия первичной категоризации,
стадия подтверждения и стадия уточнения, или рекатегоризации.
Первичная категоризация
Она начинается сразу же, как только мы либо реально встретили человека,
либо только услышали или прочитали о нем. Словом, человека, оказавшегося в
сфере нашего восприятия, мы тотчас же стремимся “классифицировать”,
подвести его под определенную категорию, т. е. определить его
принадлежность к тому или иному типу людей (Тейлор Ш., 1982). Понятно, что
здесь оказываются задействованными когнитивные схемы — прототипы,
стереотипы и т. д. Иначе говоря, происходит активизация уже имеющихся у нас
знаний. Прайминг, а именно так, как мы помним, называется процесс
активизации в памяти и возвращения в сознание прошлого опыта, способствует
тому, что определенные когнитивные схемы и понятия, постоянно активизированные в памяти, становятся для нас более доступными и привычными и легче
приходят на ум, чем редко активизируемые и используемые схемы. Постоянная
доступность и применение каких-либо схем и понятий означает, что у человека
имеется набор неких стандартных, привычных “рабочих” когнитивных
компонентов, которые он часто использует и которые выражают систему его
взглядов, представлений и убеждений, а также привычки, склонности и
увлечения. Так, например, если человек является женоненавистником, то при
314
встрече с женщиной у него легко и сразу активизируются все его неприятные,
негативные ассоциации, связанные с женщинами. Если же он, напротив,
женоненасытник, то произойдет активизация позитивных, приятных предс-тавлений относительно женщин.
При категоризации помимо когнитивных схем задействованы также эвристики,
ложный консенсус, социальное сравнение, стереотипы, прототипы, наши
симпатии, антипатии, пристрастия и предубеждения. Все это сразу дает себя
знать, поскольку, как уже отмечалось раньше, социальное восприятие
происходит через призму Я-концепции. Добавим, что категоризацию мы
осуществляем бессознательно, безотчетно и без определенной цели.
В чем тогда смысл этой процедуры? Почему она нами осуществляется? Есть
несколько объяснений причин этого процесса. С одной стороны, с помощью
категоризаци мы в ходе познания упрощаем и облегчаем процесс восприятия и
мышления, сводя его к минимуму. Ведь, действительно, гораздо проще,
удобнее и продуктивнее воспри-нимать информацию и мыслить категориями,
чем
пытаться
справиться
с
потоком
разнородной
информации,
обрушивающейся на нас в каждый данный момент.
С другой стороны, категоризация — это единственный способ, который дает
нам возможность начать процесс познания, открывая путь к дальнейшему
социальному взаимодействию. У нас нет иных средств и способов познания,
кроме как, увидев человека, сначала сразу определить его предельно широкой
категорией “человек”. А уж затем, исходя из собственной философии
человеческой природы, продолжить познание, в ходе которого мы переходим
от абстрактного понятия “человек” к более конкретным выводам об этом
индивиде. Конкретизируя и детализируя информацию о нем, мы определяем
его пол, расовую и национальную принадлежность, социальный статус, черты
характера и т. д. Немецкий философ Гегель определил эту операцию как метод
восхождения от абстрактного к конкретному. Наше познание другого человека
может продолжаться предельно долго, а наши представления о нем становятся
все более и более подробными. Тем самым абстрактную категорию “человек”
мы наделяем все более полным и богатым содержанием. Таким образом,
категоризация — это то единственное, что дает нам возможность начать
взаимодействовать с другим человеком, закладывая для этого хоть какую-то
информационную основу.
Уровень знакомства с человеком от бедной абстракции Homo sapiens до
богатого и полного понятия “мой друг Иван Лапшин” зависит от того,
насколько интересен и привлекателен для нас человек. Одни люди по
определенным причинам вызывают наш интерес, другие — нет.
315
Помимо прочего, исследователи выделили ряд объективных факторов, которые
могут способствовать активизации нашего внимания и пробуждению интереса.
Прежде всего, внимание человека привлекают яркие, броские объекты, в том
числе и яркие, необычные люди. В данном случае повышенный интерес
обусловливается интенсивной эмоциональ-ностью, возникающей при
воздействии на нас яркого стимула. Следовательно, при формировании
впечатления, в процессе категоризации большое значение имеет эмоциональное
состояние человека. Логично предположить, что интенсивная эмоциональность,
пробуждающая обостренный интерес, способствует лучшему, более точному,
адек-ватному восприятию объекта. Но это не так. Сильные эмоции, вызванные
воспринимаемым объектом, препятствуют точному восприятию, искажают его.
Еще Г. Лебон обнаружил, что эмоции и когнитивные процессы — познание и
мышление — являются антагонистами. Эмоции затрудняют мышление и
наоборот, мышление способно снять эмоциональное напряжение. Затем эту же
мысль мы встречаем у К.Г. Юнга в его классификации психологических типов.
О том, как своеобразно может проявляться противоречие эмоцио-нальности и
восприятия в криминальных ситуациях, свидетельствует открытый социальным
психологом Элизабет Лофтус эффект “внима-ние на оружии”. Она пишет, что
свидетели и жертвы преступлений, находясь в сильном эмоциональном
возбуждении, фиксируют свое внимание на самом ярком, опасном и
угрожающем — на оружии преступника: ноже, пистолете и т. д. Вследствие
этого ни свидетели, ни сама жертва, чаще всего, не способны опознать
преступника, т. к. они его, по сути, не видели, сосредоточив свое внимание на
оружии. Но, тем не менее, и это самое интересное, всем им кажется, что они его
“прекрасно запомнили” (Loftus А. at all., 1987).
Кого же они “прекрасно помнят”? Конечно же, в их памяти возникает
прототип преступника — виденного в кино, по телевидению, на книжных
иллюстрациях, либо самостоятельно созданный мысленный образ “типичного
бандита”. Итог всего этого может быть самым печальным. Как преступник
будет опознан человек, возможно, не имеющий к преступлению никакого
отношения, но зато соответствую-щий прототипу “преступника”. А истинный
преступник, следовательно, останется неопознанным, т. к. его внешность не
ассоциируется с прототипом “бандита”.
Плохое и хорошее настроение также способно влиять на точность нашего
восприятия. Алиса Айзен и ее коллеги, проведя исследование, установили, что
люди в хорошем настроении создают и используют более общие категории, чем
люди в плохом настроении. Иначе говоря, в приподнятом настроении люди не
замечают деталей, нюансов, оттенков, мелочей. Когда участников исследования
просили рассортировать цветные картинки по каким-либо объединяющим
316
признакам, то оказалось, что после смешного фильма они обнаруживали
меньшее число классификационных оснований. И такие вещи, как верблюд,
ноги, лифт, оказывались объединенными в одну категорию — средства передвижения. А вот после просмотра серьезной документальной ленты участники не
обнаруживали склонности к образованию столь широких категорий, создавая
более детальные классификации (Isen А., 1987).
Впрочем, даже без специальных исследований каждый из собственного опыта,
наверное, знает, что люди в плохом настроении “при-дираются по мелочам”. И
недаром студенты перед тем, как идти на экзамен, частенько спрашивают у
товарищей, уже получивших оценку, в каком настроении находится
преподаватель. (Попутно отметим, что подобные расспросы перед экзаменом
не лучшим образом характе-ризуют преподавателя, как, впрочем, и студентов
тоже.)
Наше внимание и интерес привлекают также необычные, отличающиеся
стимулы. Иными словами, наше внимание приковывают люди или события,
выделяющиеся из общего контекста. Высокий человек среди низкорослых или
людей среднего роста, очень полный среди людей с нормальным
телосложением, взрослый среди детей, женщина среди мужчин и т. д. — все
эти люди вызовут повышенный интерес только тем, что будут выделяться на
общем фоне, хотя в другом окружении они, возможно, не привлекли бы нашего
внимания. Кстати, в том случае, когда имеется необычный стимул, наше
восприятие более точное и адекватное, оно дольше и лучше сохраняется в
памяти, чем в случае с эмоциональным возбуждением, вызванным ярким
стимулом.
Как видим, многие факторы оказывают влияние на пробуждение нашего
интереса и активизацию внимания. Но вне зависимости от того, сколько
факторов действуют в момент формирования впечатления, категоризация,
полагают Фиске и Ниберг, все равно состоится, она неизбежна. Другое дело,
насколько далеко пойдет процесс дальнейшей конкретизации и детализации
полученного впечатления. Или, другими словами, насколько подробной станет
наша категоризация, будем ли мы стремиться узнать более близко этого
человека. Если он нам мало интересен, то мы ограничимся общей
констатацией, что это “обычный человек”, “простой студент” и на этом процесс
категориза-ции закончится. Если же индивид покажется нам интересным и привлечет внимание, то процесс категоризации продолжится, мы будем стараться
узнать о человеке побольше, т. е. станем наполнять первоначальную
абстрактную, “бедную” категорию конкретным “богатым” содержанием.
Следовательно, от того, насколько глубокое впечатление произвел на нас
человек, будет зависеть степень близости нашего зна-комства с ним, а также и
317
то, насколько наши знания о нем будут соответствовать его реальным
характеристикам.
Подтверждение
Когда мы уже имеем о человеке какое-то впечатление (первичная
категоризация осуществлена), то последующая информация о нем будет
восприниматься нами сквозь призму уже сложившегося впечатления и
связанных с ним ожиданий. Как это может проявляться в конкретных
взаимодействиях, в нашем поведении?
Люди, как правило, заинтересованы в том, чтобы увериться в собственной
правоте и поэтому стремятся во что бы то ни стало подтвердить свои
впечатления и выводы. Выше мы уже говорили о том, насколько приятно
сказать самому себе и окружающим: “Я был прав!” Помимо всего прочего,
доказательство собственной правоты воспри-нимается людьми как гарантия
своей социальной опытности, умение ориентироваться в социальном мире и в
целом как умение жить. Уверенность в безошибочности своих суждений
помогает, в конечном счете, справиться с тревожностью, беспокойством,
страхом непонятного и неизвестного. Об этом также уже шла речь выше, где
говорилось о формировании самосознания. Такие же закономерности
действуют в случае с формированием впечатлений о других людях.
Набор приемов, используемых людьми для подтверждения своих впечатлений
и выводов об окружающих, тот же, что и для подтверждения суждений о самом
себе. Это избирательный подход к информации (селективность), игнорирование
“неправильной”,
“ненужной”
или
“неудобной”
информации,
самоподтверждаемые ожидания и самоосуществляемые пророчества. (Об
эффекте самоподтверждаемых ожиданий и самоосуществляемых пророчеств
речь пойдет дальше.)
Что касается избирательности, то, сформировав о человеке определенное
мнение, люди в дальнейшем стремятся воспринимать только ту информацию о
нем, которая соответствует уже сложившимся у них представлениям. Причем
эта информация будет расцениваться как очевидное доказательство
обоснованности сделанных выводов. Более того, люди могут даже специально
отыскивать только такие явные примеры поведения человека, которые бы
заведомо подтверждали сложившееся впечатление о нем.
В том же случае, когда “выбирать” не из чего и вся дальнейшая информация
противоречит дальнейшей категоризации, люди могут просто игнорировать ее,
не обращать на нее внимание, искренне не воспринимая ее, будто ее вовсе не
существует.
Конечно,
это
тревожный,
болезненный
симптом,
318
свидетельствующий о наличии сильного соци-ального страха, неуверенности и
беспокойства.
Особой разновидностью игнорирования информации является такое
истолкование фактов, когда они воспринимаются, вопреки очевидному, в прямо
противоположном значении. Довольно распространенной является, например,
такая ситуация, когда родителям сооб-щают, что их ребенок совершил тяжкое
преступление, допустим, убийство. А они либо не понимают, не воспринимают
эту информацию, либо утверждают, что это ошибка, что это не было
преступлением, что это было попыткой помочь, спасти и их ребенок действовал
из лучших побуждений. Не стоит спешить обвинять этих людей в лицемерии,
притворстве или кощунстве. Их реакция совершенно искренняя. Прос-то в их
представлении образ собственного ребенка и образ прес-тупника настолько
несовместимы, что у них начинает действовать механизм бессознательной
психической защиты.
В заключение отметим, что все вышеописанные приемы и способы
подтверждения сложившихся представлений, к которым прибегают люди, чаще
всего не осознаются ими и применяются бессознательно.
Уточнение, или рекатегоризация
В некоторых случаях, несмотря на стремление подтвердить уже сложившееся о
человеке представление, некоторые его характеристики не укладываются в
созданную (придуманную) схему его личности. Если имеется такое явное
несоответствие, то люди пытаются составить более точное представление, не
отступая, впрочем, от первоначальной схемы. От нее не отказываются, а просто
немного уточняют и видоизменяют.
Тот факт, что вся дальнейшая информация о человеке не соответствует
сложившемуся о нем впечатлению, не обязательно приводит к ее
игнорированию. Такая ситуация может также побудить к уточнению первого
впечатления. Как правило, это случается, когда первое впечатление не очень
четкое и определенное, поскольку сформировалось на основе общесоциальных,
а не конкретно-личностных характеристик человека. Скажем, если оно
возникло только на основе социальных стереотипов. Дальнейшее знакомство с
человеком приводит к “размыванию” стереотипов. Но это происходит не
всякий раз, когда дальнейшая информация противоречит первичной
категоризации.
Кроме того, даже в тех случаях, когда мы составили вполне четкое и
определенное суждение о человеке и определили его как “хороший парень” или
как “подонок”, сами эти характеристики достаточно неопределенны и
319
нуждаются в уточнении, что и может побудить нас к рекатегоризации
первичного представления.
Эффект самоосуществляемых пророчеств
В эпоху советского энтузиазма большой популярностью пользо-вался гимн
авиаторов, начинающийся словами: “Мы рождены, чтоб сказку сделать
былью”. Социальные взаимодействия практически во всех сферах, а не только в
области воздухоплавания, свидетельствуют о нескончаемых бессознательных
попытках людей сделать былью свои фантазии. Или, говоря словами Марка
Снайдера, претворить свою веру в реальность.
Раньше мы уже отмечали, что люди воспринимают других не пассивно, а
творчески, т. е. имея уже собственные теории, представле-ния, ожидания как в
отношении отдельных индивидов, так и в отношении целых социальных групп.
Причем представления эти, по большей части, ошибочные. Тем не менее,
дальнейший процесс взаимодействия может неожиданно подтвердить эти их
изначальные неверные ожидания и представления. Такое явление получило
название самоосуществляемых пророчеств.
“Самоосуществляющееся пророчество, — пишет Р. Мертон, — это изначально
ложное определение ситуации, порождающее новое поведе-ние, которое
приводит к тому, что первоначально ложное представление становится
истинным. Подтверждение самоосуществляющего пророчества способствует
сохранению ошибки, поскольку автор такого пророчества будет приводить
фактическое развитие событий в качестве доказательства того, что он с самого
начала был прав... Таковы примеры порочности социальной логики” (Цит. по:
Снай-дер М., 1978, с. 146).
Суть этой логики в том, что человек своими представлениями о другом
человеке может провоцировать его на такое поведение, которое как бы
подтверждает эти изначальные представления. Как утверждает М. Снайдер в
своей статье “Когда вера создает реальность...” (Снайдер М., 1978), мы
являемся активными творцами образа другого человека, хотя считаем, что
просто видим, объективно воспринимаем его. Это значит, что наше начальное
впечатление о человеке, “какой он есть на самом деле”, будет определять наше
поведение по отношению к нему. А наше поведение, в свою очередь, вызовет
ответную реакцию человека таким образом, что наши первоначальные
впечатления и ожидания подтвердятся. Из этого можно сделать еще один
вывод: то, что мы считаем привлекательным или отталкивающим, страшным
или нестрашным, красивым или уродливым в другом человеке, зачастую
320
является отражением наших собственных качеств, которыми мы посредством
механизма проекции, открытого З. Фрейдом, наделяем других людей.
Изложение принципа самоосуществляемых пророчеств восходит к
незапамятным временам. Еще Иисус Христос в Нагорной проповеди выразил
его в ясной и простой мысли: поступай с другими так же, как бы ты хотел,
чтобы они поступали с тобой. В новое время немецкий философ Иммануил
Кант сформулировал эту же идею в своем знаменитом категорическом
императиве. Первое научное описание этого явления принадлежит социологу
Роберту Мертону (Уорд К., Занна М., Купер Д., 1974).
Современные исследователи достаточно хорошо изучили процесс, посредством
которого мы вызываем такое поведение людей, которое согласуется с нашими
представлениями о них. Еще одно название этому явлению дают Джон Дарли и
Рассел Фазио (1980), определяя его как самоподтверждаемые ожидания.
Говоря об этом эффекте, нужно помнить, что процесс подтверждения ожиданий
носит двусторонний, реципрокный характер. Иными словами, свои
“пророчества” относительно друг друга исполняют оба взаимодействующих
индивида, поскольку одновременно являются субъектами и объектами
воздействия.
Это явление “самоисполняемых ожиданий” как следствие межличностного
взаимодействия подтверждено множеством исследований. В ходе одного из них
Марк Снайдер и Уильям Сванн (1978) говорили, например, участникам
состязания, где соперники противостояли друг другу, что их партнер либо
враждебно настроен по отношению к ним, либо, наоборот, дружелюбно.
Человек, убежденный, что его соперник настроен враждебно, действовал
против партнера более жестко и агрессивно, чем в том случае, когда подобных
предварительных ожиданий у него не было (Пайнс Э., Маслач К., 2000).
В другом исследовании Снайдера, Элизабет Танке и Эллен Бершайд, целью
которого
было
изучение
стереотипного
восприятия
физической
привлекательности,
студенты
мужчины
должны
были
провести
десятиминутный телефонный разговор с незнакомыми студентками. В одном
случае студентам вручались фотографии красивых девушек, так что они были
уверены, что их собеседницы очень привлекательны. В другом случае
студентам предъявлялись фотографии некрасивых девушек, и собеседницы
представлялись им непривлекательными. В исследовании выяснилось, что
студенты, уверенные в привлекательности своих собеседниц, были более
дружелюбными, любезными, сексуально экспрессивными и в целом вели себя
более галантно, чем те студенты, которые были уверены, что разговаривают с
некрасивыми партнершами.
321
Как в первом, так и во втором исследовании срабатывал эффект
“подтвердившихся ожиданий”. В эксперименте Снайдера и Сванна человек,
партнер которого был уверен в его враждебности и, соответст-венно, также
действовал агрессивно, в конце концов, начинал отвечать ему тем же, т. е.
враждебностью и агрессией. Сходным образом дело обстояло и в исследовании
с телефонными разговорами. Те девушки, чьи собеседники полагали, что
разговаривают с красавицами, в разговоре были более благожелательны, милы
и приветливы, чем и отлича-лись от студенток, собеседники которых полагали,
что разговаривают с дурнушками. Отметим, что в реальности все девушки не
отличались друг от друга по степени внешней привлекательности, а кроме того,
совершенно не знали, что их собеседникам хоть что-то известно о том, как они
выглядят. И, наконец, фотографии, которые получали студенты, не имели к их
собеседницам никакого отношения, и вообще распределялись путем
случайного выбора.
Аналогичные результаты были получены в исследовании Картиса и Миллера
(1968), где людям, которым предстояло участвовать в разговоре, в одном случае
сообщали, что собеседники их любят и хорошо к ним расположены, а в другом,
напротив, не особенно их любят. Те, которые были уверены, что нравятся
собеседнику, были склонны отвечать ему взаимным расположением. Они были
более откровенны, тон их голоса был теплым, мягким, и в целом установка
более дружественная. Они же в разговоре с собеседником меньше и реже выражали несогласие.
Интересные выводы в связи с исследованием “самоподтверждаемых ожиданий”
были сделаны Р. Розенталем и Л. Джейкобсон (1986), которые
экспериментировали в учебных заведениях. Исследователи устано-вили, что
убеждения преподавателя по поводу того или иного учащегося или целой
учебной группы влияют на то, насколько успешно этот ученик или группа
будут учиться. Если преподаватель заранее убежден, что какая-то учебная
группа — “сильная”, то в конце года эти учащиеся действительно
продемонстрируют более высокий показатель при тестировании на интеллект,
чем та учебная группа, которую он считал “слабой”. В данном случае у
преподавателя:
имеется ожидание;
его ожидания-убеждения влияют на качество его
преподавательской деятельности;
учащиеся стремятся отвечать на заинтересованное либо
незаинте-ресованное отношение преподавателя к ним так, чтобы оправдать
его ожидания (Майерс Д., 2000).
322
Здесь подтверждается мысль Гете, который писал: “Обращайтесь с людьми так,
как будто они на самом деле такие, какими они хотели бы быть, и вы поможете
им стать такими”.
Таким образом, всякий раз, когда достигается эффект самоосуществляемых
пророчеств, ожидания их “авторов” получают поведенческое, как называет его
Снайдер, подтверждение. Проще говоря, “пророк” добивается от индивида
нужного ему поведения, т. е. тех действий, которые сам “предсказал”. Если
вспомнить о “теории справедливого мира”, то, как видим, она отчасти права, и
люди действительно время от времени добиваются и получают то, чего хотели
(и заслужили). По этому поводу существует ехидное присловье: за что боролся,
на то и напоролся.
Как и посредством чего удается одному человеку навязать другому
собственные представления о нем, чтобы добиться, в конечном счете,
реализации своих ожиданий? Моника Харрис и Роберт Розенталь (1985),
изучавшие эту проблему, описывают следующее вербальное и невербальное
поведение, осуществляемое в случае позитивных, т. е. благожелательных
ожиданий: установление близкой межличностной дистанции, стремление к
длительному взаимодействию, частые прикос-новения, взгляды, одобрение,
похвала, улыбчивость.
Негативные ожидания передаются соответствующим образом. Если вы
враждебно настроены к человеку, то, скорее всего, ваша враждебность, так или
иначе, даст о себе знать. И человек, если он, конечно, не толстовец, вероятно,
ответит вам той же монетой, т. е. взаимной враждебностью. Ведь большинство
людей бессознательно до сих пор привержены закону талиона: око за око, зуб
за зуб.
Правда, Д. Майерс дает еще один возможный вариант развития событий,
связанный с использованием сильного притворства и лицемерия: “Иногда
бывает так, — пишет он, — что мы, думая о человеке как о негативно
настроенном к нам, необыкновенно милы с ним, а он, в свою очередь,
любезничает с нами, опровергая, таким образом, наши ожидания” (Майерс Д.,
1997, с. 145). Понятно, что если такая развязка и бывает, то довольно редко.
Кстати, Майерс же вполне резонно замечает по поводу результатов
исследований Розенталя и Джекобсон о влиянии ожиданий педагога на
интеллектуальное развитие учащихся, что здесь не все так однозначно.
Дальнейшее изучение проблемы показало, что эффект от ожиданий
преподавателя не так уж велик и значителен, как свидетельствовали первые
исследования. Хотя он, безусловно, имеется. По подсчетам самого Розенталя
(1991),
только в 39% случаев из 448 опубликованных отчетов об
экспериментах
сообщалось
о
достижении
значительного
эффекта
323
самоподтверждаемых ожиданий преподавателей. Заниженные ожидания
преподавателя, считает Майерс, не всегда перечеркивают способности ребенка,
как и завышенные ожидания не могут превратить неспособного учащегося в
отличника. Интеллект и академические успехи детерминированы не только
социальным влиянием, но и природой. Это с одной стороны. А с другой —
успешность обучения студентов зависит также от их собственных ожиданий в
отношении преподавателя. Иначе говоря, как у преподавателей могут иметься
ожидания по отношению к студентам, так и у студентов — в отношении
преподавателя. В том случае, когда студенты воспринимают преподавателя как
интересного, компетентного, яркого педагога и специалиста, тогда их ожидания
приводят к тому, что повышается качество его профессиональной
деятельности. Понятно, что сами студенты начинают учиться лучше. И
напротив, изначально негативные ожи-дания в адрес преподавателя снижают
уровень его работы, что в конечном итоге приводит к плохой учебе и
студентов.
Однако было бы ошибочным полагать, что мы способны всегда вызывать
ожидаемое поведение других людей. Человек, как мы уже знаем, ведет себя в
соответствии со своей Я-концепцией, у него имеются собственные
представления о себе, своих целях, задачах и поведении. Поэтому всегда
проблематичным остается вопрос: подтвердит или нет человек своим
поведением ожидания другого человека.
Исследователи выделили несколько условий, которые препятствуют
исполнению ожиданий. Первое — Уильям Сванн и Робин Или установили, что
если ожидания сильно расходятся с той Я-концепцией, кото-рая имеется у
объекта ожиданий, то эффект самоподтверждаемых ожиданий, скорее всего,
достигнут не будет. Второе — Хилтон и Дарли (1985) выявили, что если
ожидания слишком очевидно выражены, то человек просто из “духа
противоречия” может не захотеть их подтвердить. Более того, он может даже
специально стремиться к тому, чтобы не подтверждать, но опровергнуть чужие
ожидания. Так, скажем, если вы считаете кого-то лодырем и неряхой, то этот
человек может поставить перед собой осознанную цель разубедить вас в ваших
представлениях. Третье — большинство людей не захотят подтвердить негативные ожидания. Например, если вы считаете человека лжецом, то тем самым
навряд ли заставите его лгать. Если вы ожидаете, что он — вор, то и в этом
случае ваши ожидания не сделают из него вора (Майерс Д., 1997).
Другое дело, как вы будете интерпретировать поведение человека, в отношении
которого у вас имеются определенные ожидания. Мы уже знаем, как важно для
человека подтверждение первичных впечатлений. Поэтому вполне возможно,
что если человек был определен вами как лжец, то даже его честное поведение
324
может быть воспринято и интерпретировано вами как лживое. Здесь не раз уже
говорилось: мы сами создаем свою социальную реальность. Человек видит
только то, что хочет видеть и игнорирует любую информацию, которая не
соответствует его ожиданиям.
Процесс “подтверждения предсказаний” может иметь и отдаленные
последствия, он не обязательно прекращается после окончания общения
индивидов. Если окружающие считают человека хорошим специалистом,
профессионалом своего дела, то он, вероятно, постарается оправдать их
ожидания. Он может начать повышать уровень своего профессионализма,
совершенствоваться как специалист и в целом думать о своем дальнейшем
росте, о своих перспективах.
В этой связи Р. Грановская и И. Никольская указывают на возможность
терапевтического воздействия применения эффекта самоподтверждаемых
предсказаний (Грановская Р., Никольская И., 1999). Человека, попавшего в
трудную ситуацию, считают эти авторы, следует похвалить, поднять его в
собственных глазах, помочь ему повысить самооценку. Если авансировать
человека доверием и обращаться с ним как с достойной личностью, то это
может побудить его к совершенствованию. И напротив, упреки, обвинения в
его адрес, даже справедливые, могут привести его к ожесточению,
равнодушию, депрессии и даже деградации: “раз я такой плохой, то мне один
путь — вниз”. Добавим, что в данном вопросе авторы излагают позицию
известного австрийского психотерапевта, автора теории логотерапии Виктора
Франкла, который полагал, что если убедить человека в том, что он лучше, чем
кажется сам себе и окружающим, то тем самым можно открыть перед ним
перспективу здорового саморазвития.
Кроме того, укажем еще на одну грань самоподтверждаемых ожиданий,
которую отмечает Д. Майерс, ссылаясь на исследования Стивена Шермана.
Речь идет о том, что убеждения и предположения отно-сительно самих себя
тоже могут стать самореализуемыми. Если мы предполагаем у себя наличие
каких-либо качеств, например альтруиз-ма или, напротив, эгоизма и
непорядочности, то эти качества, в конце концов, действительно могут
проявиться
в
нашем
поведении.
Таким
образом,
последствия
самоподтверждаемых ожиданий, причем как в отношении других людей, так и
в отношении самих себя, имеют свойство проявляться и в отдаленном будущем
(Майерс Д., 1996).
И последнее. Ошибкой было бы считать, что самоподтверждение ожиданий
происходит только в сфере обыденных, бытовых, житейских взаимодействий.
Вспомним, что когда рассматривались методы социально-психологических
исследований,
мы говорили о таком методическом просчете, как
325
экспериментные ожидания, влияние которых необходимо свести к минимуму,
поскольку они способны обессмыслить исследование, т. к. снижают
достоверность полученных результатов. Они начинают отражать ожидания
экспериментатора, а не реальное положение дел. Как видим,
экспериментальные ожидания тоже из разряда самоисполняемых предсказаний.
И ученые, как и все остальные люди, находятся во власти их влияния.
Позднее, в главе о межгрупповых отношениях, мы еще раз обратимся к
проблеме самоисполняемых предсказаний, чтобы проиллюстрировать, как
конкретно посредством невербальных способов запус-кается механизм их
действия (Уорд К., Занна М., Купер Д., 1974).
Некатегориальные способы социального познания
Несмотря на то, что невозможно избежать категоризации в процессе
социального познания, поскольку только так мы в состоянии упорядо-чивать
потоки социальной информации, на что указывает Шелли Тейлор, люди не
всегда ограничиваются только категориальным способом восприятия других
людей (Пайнс Э., Маслач К., 2000).
Во-первых, иногда нам встречаются настолько оригинальные личности, что они
просто не укладываются в имеющиеся у нас стереотипные, шаблонные схемы и
трафареты. Понятно, что такие люди вызывают повышенный интерес. Нам
хочется познакомиться с ними поближе, но привычные способы познания в
данном случае не годятся.
Во-вторых, в деловых отношениях партнеров, при приеме человека на работу,
или если нам предстоит долговременное взаимодействие с индивидом,
например в браке, — во всех этих случаях категоризация не лучший способ
знакомства. Ведь во всех перечисленных ситуациях мы очень заинтересованы в
получении как можно более точной инфор-мации о человеке. Поэтому,
преодолевая схематичное восприятие (а нужно сказать, что это не всегда и не
всем удается), мы знакомимся с человеком постепенно, шаг за шагом, получая
информацию о нем по крупицам, чтобы затем объединить ее в некое общее
представление. Такой способ познания, напоминающий составление мозаичной
картины, имеет свои сложности и особенности.
Дело в том, что при таком подходе мы не механически присоединяем одну,
открывшуюся для нас черту человека к другой. Нас ведь интересует не просто
набор характеристик. Мы пытаемся понять, что за человек перед нами. Иначе
говоря, речь опять идет об определении, классификации человека, но уже не на
основе клишированных, трафаретных, схематических представлений, а на
основе разнородной, разрозненной, отрывочной информации. Здесь можно
326
вспомнить о теории центральных черт характера Соломона Аша, о которой мы
уже говорили раньше, и о современной ее модификации. Мы уже знаем, что наше впечатление о человеке предопределяет не одна, критически значимая
черта, а совокупность таких черт.
Идя по пути фрагментарного составления портрета человека, мы, как полагает
Норман Андерсон (1974), взвешиваем каждую его характеристику и стремимся
дать ему некую средневзвешенную, или усредненную, оценку.
Какие именно черты человека станут для нас решающими, а также, какие
критерии мы будем использовать для оценки, зависит от того, какого рода
взаимодействие нас с ним связывает. Понятно, что те качества, которые важны
для нас в наших друзьях, не обязательно должны иметься у слесаря-сантехника,
вызванного для ремонта санузла, или у нашего делового партнера. Например,
вы, вероятно, не будете настаивать на том, чтобы слесарь обладал теми же
характеристиками, что и ваш приятель.
Выявление и оценки тех или иных характеристик — не такое простое дело, как
может показаться. На каких поступках, действиях, поведении другого человека
можно основываться, чтобы сделать вывод о его качествах?
Допустим, человек расточает в ваш адрес похвалы, восхищается вами в вашем
присутствии. Выраженная симпатия, как мы уже знаем, вызывает ответную
симпатию. Нам нравится, когда нас хвалят. И наоборот. Поэтому человека,
говорящего нам в глаза лестные слова, мы оцениваем как хорошего,
порядочного человека. Но вот вы узнаете, что “за глаза” этот же человек вас
порочит, злословит о вас, или же, молча, не афишируя своего отношения, он за
вашей спиной строит вам всякие козни. Как теперь вы станете оценивать этого
человека?
Возьмем другой пример: вы посчитали человека добрым и отзывчивым, но
вдруг замечаете, что он не подает уличным попрошайкам, хотя у него и
имеются деньги. Достаточное ли это основание, чтобы изменить свое мнение о
нем?
Словом, некоторые действия и поступки обладают большей, чем другие,
диагностической ценностью для выведения средневзвешенной оценки
человека.
Какие качества в людях получают высшую, а какие — низшую оценку? Если
судить по исследованию Н. Андерсона (1988), который составил перечень из
555 наиболее употребляемых характеристик людей и предложил студентам
оценить каждую из них по семибалльной шкале от “самой желательной” до
“самой нежелательной”, то наиболь-шее предпочтение получила такая
характеристика, как “искренность”, а наименьшее — “лживость”, “лицемерие”,
“фальшивость”. Конечно, это оценки только достаточно узкой выборки людей,
327
а именно американских студентов. И вполне возможно, что в других выборках,
в том числе и среди российских студентов, уже другие характеристики получат
как самую высокую, так и самую низкую оценку. Тем не менее, исследование
Андерсона очень показательно. Во-первых, оно дает представление о
предпочитаемых социальных ценностях американского студенчества, а вовторых, думается, выражает более общую тен-денцию, поскольку возможность
понимать, предвидеть и предсказы-вать поведение других людей очень важна
для всех, а не только для студентов. Поэтому “честность” и “искренность”
оказались наиболее востребованными и предпочтительными характеристиками.
Литература
1.
Грановская Р.М., Никольская И.М. Защита личности:
психологические механизмы. СПб.: Знание, 1999. 352 с.
2.
Гозман Л.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология. Ростов
н/Д, 1996.
3.
Гофман Э. Представление себя другим // Современная
зарубежная социальная психология: Тексты. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.
С. 188-197.
4.
Джонс Э., Нисбет Р. Действующее лицо и наблюдатель:
различия в восприятии причин поведения (1971) // Пайнс Э., Маслач К.
Практикум по социальной психологии. СПб.: Питер, 2000. C. 149-167.
5.
Келли Г. Процесс каузальной атрибуции // Современная
зарубежная социальная психология: Тексты. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. С.
127-138.
6.
Кон И. Социология личности. М.: Политиздат, 1967. 383 с.
7.
Лебон Г. Психология социализма. СПб.: Макет, 1908/1995 б.
544 с.
328
8.
Майерс Д. Социальная психология / Пер. с англ. СПб.: Питер,
1997. 684 с.
9.
Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии.
СПб.: Питер, 2000. 524 с.
10.
Снайдер
М.
Когда
вера
создает
реальность:
самоподтверждающееся влияние первых впечатлений на социальное
взаимодействие // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной
психологии. СПб.: Питер, 2000. C. 140-149.
11.
Тверски А., Канеман Д. О психологии прогнозирования (1973)
// Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. СПб.:
Питер, 2000. C. 120-139.
12.
Тейлор Ш. Социальное познание и здоровье // Пайнс Э.,
Маслач К. Практикум по социальной психологии. СПб.: Питер, 2000. C.
487-505.
13.
Толмен Э. Когнитивные карты у крыс и у человека //
Хрестоматия по истории психологии / Под ред. П.Я. Гальперина и др. М.:
Изд-во Моск. ун-та, 1980. С. 63-83.
14.
Уорд К., Занна М., Купер Д. Невербальные способы передачи
самоисполняющихся пророчеств при межрасовом взаимодействии (1974) //
Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. СПб.: Питер,
2000. C. 345-366.
15.
Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого Я // Тотем
и табу. М.: Олимп: Изд-во “АСТ-ЛТД”, 1997. С. 279-349.
16.
Хьел Л., Зиглер Д. Теории личности (основные понимания,
исследова-ния и применения). СПб.: Питер, 1998. 608 с.
17.
Чалдини Р. Психология влияния. СПб.: Питер Ком, 1999. 272
с.
18.
Эймэбайл Т., Стейнмец Д., Росс Л. Социальные роли,
социальный контроль и искажения в процессах социального восприятия
(1977) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии. СПб.:
Питер, 2000. C. 107-120.
19.
Экман П. Психология лжи. СПб.: Питер, 1999. 272 с.
20.
Bar-Tal D. & Saxe L. Perceptions of similarly and dissimilarly
attractive couples and individuals // Journal of Personality and Social
Psychology. 1976. № 33. P. 772-781.
21.
Bornstein R.F. Exposure and affect: Overview and meta-analysis
of research, 1968 —1987 // Psychological Bulletin. 1989. № 106. P. 265-289.
22.
Brehm S.S. Intimate relationships (2nd ed.). New York, 1992.
23.
Crandall C.S. AIDS-related stigma and the lay sense of justice //
Contemporary Social Psychology. 1991. № 15. P. 66-67.
24.
Gilbert D.T. Thinking lightly about others: Automatic components
of the social inference process. Uleman J.S. & Bargh J.A. Unintended thought.
New York, 1989. Р. 189—211.
329
25.
Helman M.E. & Guzzo R.A. The perceived cause of work success
as a mediator of sex discrimination in organizations // Organizational behavior
and Human Performanse. 1978. № 21. P. 346-357.
26.
Hill C.T. & Stull D.E. Sex differences in effects of social and
value similarity in same-sex freindship // Journal of Personality and Social
Psychology. 1981. № 41. P. 488-502.
27.
Isen A.M. Positive affect, cognitive processes, and social behavior
// Advances in Experimental Social Psychology. 1987. № 20. P. 203-253.
28.
Jellison J.M. & Green J. A self-presentation approach to the
fundamental attribution error: The norm of internality // Journal of Personality
and Social Psychology. 1981. № 40. P. 643-649 .
29.
Jones E.E. & Davis K.E. From acts to dispositions: The
attribution process in person perception // Advances in Experimental Social
Psychology. 1965. № 2. P. 219-266.
30.
Kandel D.B. Similarity in real-life adolescent friendship pairs //
Journal of Personality and Social Psychology. 1978. № 36. P. 306-312.
31.
Loftus E.F., Loftus G.R. & Messo J. Some facts about “weapon
focus” // Law and Human Behavior. 1987. № 11. P. 55-62.
32.
Rokeach M. Faith, hope, bigotry // Psychology Today. 1970. № 4.
P. 33—37, 58.
33.
Weiner B. Achievement motivation and attribution theory.
Morristown, NJ, 1974.
Раздел V. МЕЖЛИЧНОСТНАЯ КОММУНИКАЦИЯ
Глава 1. Теория коммуникации
330
Немного истории
Современные представления о значении, принципах и структуре
коммуникации
Средства коммуникации
Глава 2. Вербальные средства коммуникации
Лингвистический канал
Выбор слов и выражений
Создание новых слов и выражений
Выбор грамматических форм
Выбор последовательности слов
Расстановка ударений, интонация, тон голоса и т.д.
Паралингвистический канал
Разговор
Кодирование
Речевое табу
Разговор и гендерные различия
Глава 3. Невербальные средства коммуникации
Взгляд
Взгляд и информация
Регуляция процесса коммуникации
Показатель социальных отношений
Индикатор социального статуса
Инструментальная функция взгляда
Мимика (выражение лица)
Пластика (поза и жесты)
Прикосновение (тактильный контакт)
Межличностная дистанция
Одежда, раскраска и другие украшения
Глава 4. Проблема сочетания каналов коммуникации и ложь
Комбинирование средств коммуникации
Гендерные различия
Коммуникация и ложь
331
Признаки лжи
Вербальные признаки
Невербальные признаки
Технические средства обнаружения лжи
Раздел V
МЕЖЛИЧНОСТНАЯ КОММУНИКАЦИЯ
Как вместо серебра и золота ходят бумажные деньги, так вместо истинного
уважения и настоящей дружбы в свете обращаются наружные их
доказательства и как можно естественнее подделанные мимические гримасы и
телодвижения… Во всяком случае я больше полагаюсь на виляние хвостом
честной собаки, чем на сотню таких проявлений уважения и дружбы.
Артур Шопенгауэр
Глава 1
Теория коммуникации
Понятие коммуникация является производным от латинского communicatio, что
означает сообщение, передача, общение, обмен мыслями, сведениями, идеями и
т. д. Иначе говоря, коммуникация — это передача того или иного содержания
от одного сознания (индивидуального или коллективного) к другому
посредством знаков. Такое определение этому феномену дает “Философский
энциклопедический словарь”.
В более широком смысле коммуникация выступает основой всех без
исключения социальных взаимодействий, будучи и сама по себе также
социальным процессом.
Немного истории
Мы уже упоминали в первом разделе, что начало изучению комму-никации
положила психология масс, и прежде всего Габриэль Тард. Он же заложил
основы общей теории коммуникации. Именно Тарду при-надлежала идея
проследить генезис (возникновение и развитие) коммуникации и увязать его с
историческими общественными изменениями. Согласно Тарду, роль
332
коммуникации в обществе настолько значительна, что те или иные ее формы
детерминируют определенные типы общественных отношений, в том числе и
отношений власти (Тард Г., 1997).
Утверждение Тарда не беспочвенно, к нему следует отнестись серьезно.
Сделанный ученым прогноз относительно возможности установления
тоталитарных диктатур в связи с развитием средств массовых коммуникаций в
ХХ веке удручающе неоднократно подтвердился.
Интересно, идея Г. Тарда нашла поддержку с неожиданной, каза-лось бы,
стороны. Основатель кибернетики Норберт Винер, заложивший фундамент
общей теории информации, пишет, что в первой своей книге отождествил
понятия “коммуникация” и “управление”, т. к. передача сообщений
равнозначна управлению поведением и действиями каких-либо устройств,
машин,
организмов, а
в более
широком
смысле, управление
функционированием систем. Вот почему для названия новой, созданной им,
науки, ученый предложил древнегреческое слово “кибернетес” (kubernetes), что
переводится как рулевой, кормчий (Винер Н., 1958).
Кстати, неразрывную связь коммуникации и власти признают и современные
исследователи. В этом отношении показательно уже само название работы Р.
Блакара “Язык как инструмент социальной власти” (Блакар Р., 1987).Но
коммуникация — это не только язык, не только вербальное взаимодействие.
Тард, Лебон, Фрейд специально отмечали особую роль невербальных средств
коммуникации — взгляда, мимики, жестов, поз, телодвижений и т. д. Ведь
говоря о подражании (Тард) и заражении (Лебон), трансе (Фрейд), психология
масс прежде всего имела в виду невербальное взаимодействие.
Г. Тард вполне логично полагал, что изначальной формой комму-никации
является разговор. Если вспомнить центральную идею Тарда — о социальном
подражании, то не станет неожиданностью его утверждение, что диалогу,
разговору, предшествует речь — монолог отца, вождя. Семья — исходная
модель общества, отец — прототип всех вождей. Зарождаясь в семье, разговор
становится формой общения сначала группы, затем групп и, наконец, всего
общества.
Тард предлагал и планировал создание особой науки о разговоре. И психология
масс многое сделала для этого, хотя и не создала собственной теории разговора.
Зато сегодня, как отмечает французский психолог Серж Московичи, разговор
стал одним из самых актуальных предметов исследования современных
психологии и социологии, вызывая по многим причинам повышенный интерес
ученых (Московичи С., 1997). В данной главе мы также обсудим некоторые
теоретические аспекты этой темы.
333
Заявляя о необходимости создания теории разговора, Тард предполагал
выстроить ее на основе сравнительного анализа, как различных типов
разговора, так и разговоров в различных культурах, подобно тому, как
создавались сравнительное религиоведение и сравнительное искусствоведение.
В настоящее время такие исследования коммуни-кативных особенностей в
различных культурах проводятся кросс-культурной психологией. О некоторых
выводах, полученных на основе этих исследований, мы поговорим ниже.
Современные представления о значении,
принципах и структуре коммуникации
Современная теория коммуникации разрабатывается как фило-софией, так и
самыми различными науками — от социальных до технических, компьютерных
дисциплин. Ее проблемная область включает в себя предельно широкий спектр
явлений — от внутриличностных коммуникативных процессов (внутренний
диалог в сознании инди-вида) до крупномасштабных коммуникативных
процессов в социокультурных системах и даже в мировом сообществе в целом,
где используются научно-технические достижения и задействованы средства
массовой коммуникации, включая глобальные компьютерные сети.
Традиционной областью исследования социальной психологии считается
межличностная коммуникация, хотя, разумеется, современных социальных
психологов также интересуют как внутриличностные коммуникативные процессы,
так и влияние средств массовой коммуникации на индивидов, на группы,
межгрупповые отношения и т. д.
Коль скоро коммуникация является единственно возможным способом
осуществления всех социальных взаимодействий, то ее не следует понимать
только как информационный обмен. В самом общем виде за коммуникацией
признаются три группы функций:
информационно-коммуникативные;
регуляционно-коммуникативные;
аффективно-коммуникативные (Ломов Б., 1976).
Более подробное описание этих функций будет сделано при харак-теристике
каналов коммуникации.
Как отмечает Б.Ф. Ломов, исследование информационных процес-сов было
вызвано потребностями развития техники связи. Действительно, одна из самых
ранних моделей информационного процесса, оказавшая большое влияние на
развитие теории коммуникации, была предложена сподвижниками Норберта
Винера Клодом Шенноном и Уорреном Уивером (1949). Она полностью
копировала систему связи двух радиопередатчиков и включала в себя четыре
компонента:
334
источник информации;
передающее устройство;
приемник информации;
адресат (получатель информации).
Кроме того, модель предусматривала еще один практически всегда
присутствующий фактор, затрудняющий информационный обмен, — фон,
который образуют различные шумы, помехи и т. д. (Винер Н., 1958).
Позднее эта модель неоднократно дорабатывалась и усовершенствовалась. В
нее было введено представление об обратной связи, чтобы объяснить, почему и
каким образом получается так, что воспринимающее устройство не всегда
получает то же самое сообщение, которое было послано передатчиком
информации.
Понятно, что модель коммуникации, копирующая процесс связи двух
радиоэлектронных устройств, имеет очень отдаленное сходство с процессом
межличностной коммуникации в силу своей упрощенности. Во-первых,
процесс общения в ней представлен как однонаправленный, в то время как в
него включены, по крайней мере, два индивида, которые одновременно
посылают и получают сообщения, внося тут же, по ходу дела, поправки и
уточнения в посылаемые сообщения, поскольку они мгновенно
интерпретируются партнерами, что вызывает незамедлительную ответную
реакцию. Во-вторых, в процессе реального общения людей исключительно
важную роль играет кон-текст, т. е. обстоятельства и ситуация, в которых
осуществляется
коммуникация.
Следовательно,
коммуникационными
составляющими являются люди с их личностными особенностями, ожиданиями
и представлениями, решаемые проблемы, а также обстоятельства и ситуации
общения.
Говоря о значении личностной составляющей в коммуникационном процессе,
Лебон еще в начале века писал: “Вся наша обиходная пси-хология, основанная
на том предположении, что люди под влиянием одинаковых возбуждений
испытывают одинаковые чувства, как нельзя более ошибочна” (Лебон Г., 1995
б, с. 100). Как видим, за несколько лет до выхода программной статьи Дж.
Уотсона “Психология с точки зрения бихевиориста” (1913) и возникновения
бихевиоризма Г. Лебон, по сути, опровергает его основные постулаты.
Конечно, французский психолог спорит не с бихевиоризмом, поскольку его
тогда еще не существовало, а с академической психологией школы В. Вундта,
представители которой стремились с помощью интроспекции выделить,
зафиксировать и описать “типичные” психические паттерны, присущие
“типичному” человеку.
335
Ту же мысль, что и Г. Лебон, спустя более полувека высказывает гештальттерапевт Д. Энрайт, только теперь уже в отношении ситуа-ционной
(контекстной) составляющей коммуникации. Д. Энрайт описывает две
возможные ситуации, в которых с маленьким мальчиком происходит один и тот
же досадный случай — он падает и оцарапы-вает коленку. Тем не менее, его
реакции на один и тот же стимул — падение и царапину — в разных ситуациях
различны. В первом вари-анте мальчика ведет за руку мать, и после падения
ребенок заходится в плаче: ему очень больно и обидно. А, кроме того, так
хочется, чтобы мать его пожалела и почувствовала бы свою вину за
случившееся с ним.
Во втором варианте мальчика взяли играть с собой старшие дети. Ему этого
уже очень давно хотелось, и вот после падения ребенок не то что не плачет, но
и, кажется, даже не замечает, не чувствует боли. А может быть, это
действительно так и есть, и боль он не чувствует. Таким образом, как видим,
стимул в обоих случаях один и тот же — падение и царапина, реакция же, в
зависимости от контекста, различ-ная (Энрайт Д., 1997).
Поэтому современные теоретические представления о межличнос-тной
коммуникации значительно сложнее, чем схема Шеннона и Уиве-ра 1949 года.
Нынешние модели исходят из того, что коммуникация представляет собой
взаимодействие между двумя самонастраивающимися системами, каждая из
которых одновременно посылает и получает сообщение. С этих позиций
коммуникация выглядит как взаимообусловленная социальная система,
основанная на принципе обратной связи, или, что то же самое, на реципрокных
отношениях.
Кроме того, личностная составляющая и контекст коммуникации побуждают
людей, находящихся в процессе общения, действовать в соответствии с
определенными правилами, которые Тори Хиггинс называет “правилами
коммуникационной игры” (Higgins Т., 1981). Вспомним пример Д. Энрайта с
мальчиком, когда ситуация побуждает его “играть” то по одним, то по другим
правилам. Или возьмем другой пример, где задействована личностная
составляющая. Представьте, что вы обратились за помощью к нескольким
своим знакомым. Все ли они одинаково откликнутся на вашу просьбу? Скорее
всего, нет. Кто-то из них искренне и бескорыстно постарается вам помочь, ктото равнодушно отмахнется, кто-то пообещает помощь, но обставит ее рядом
условий, ну, а кто-то, узнав о вашем затруднении и беспомощном положении,
возможно, постарается извлечь из этого максимальную пользу для себя, не
оказывая вам помощь, а наоборот, что называется, добивая. В одной и той же
ситуации различные люди будут “играть” каждый по собственным правилам, в
336
соответствии со своими личностными особенностями. Один будет искренен,
другой лжив, один бескорыстен, другой жаден и подл.
И еще одно. У участников коммуникации должно быть единое общее языковое,
культурное, социальное, образовательное основание коммуникации. Другими
словами, для того, чтобы понимать друг друга, участники общения должны
иметь общие или схожие верования, убеждения, представления, ценности.
В заключение еще раз отметим, что вербальные и невербальные средства
коммуникации являются частями одной и той же коммуникационной системы.
Поэтому процесс коммуникации осуществляется по многим или даже всем
каналам одновременно. Иногда информация, поступающая по различным
каналам, может передавать один и тот же смысл, нести одно и то же
содержание. Параллельное выражение одного и того же содержания
одновременно по нескольким каналам усиливает эффект воздействия. Но
иногда сообщения, поступающие по различным каналам, могут быть
противоречивыми, несогласованны-ми между собой, что, естественно,
затрудняет их интерпретацию. О чем это может свидетельствовать, мы
поговорим ниже. Сейчас же присту-пим к характеристике каналов, или средств,
коммуникации.
Средства коммуникации
Все каналы коммуникации обычно разделяют на вербальные и невербальные.
К первым мы отнесем лингвистический и паралингвис-тический каналы, ко
вторым — взгляд, выражение лица (мимику), прикосновения, телодвижения
(позы), жесты, межличностную дистанцию, а также одежду, макияж и
украшения. В.А. Лабунская предлагает несколько иную классификацию,
рассматривая коммуникацию как совокупность знаковых систем. С позиции
этого подхода, коммуникация представляет собой четыре системы:
оптико-кинетическую (выражение лица, жесты, телодвижения);
пара- и экстралингвистическую (вокализация, тональность голо-са,
темп речи, смех, плач, покашливание и т. д.);
организацию пространства и времени коммуникации (межличностная дистанция, время протекания коммуникации, опоздания, точность
и т. д.);
визуальный контакт (взгляд) (Лабунская В., 1986).
Насколько можно судить, речь идет все о тех же каналах комму-никации, но,
как обычно говорят в таких случаях, “только вид сбоку”. Кроме того, в
предложенной классификации все, характеризующие речь признаки, отнесены
к невербальным средствам коммуникации.
337
Ситуация коммуникации характеризуется тем, что коммуникатор (отправитель)
имеет некое сообщение, а также потребность и намерение передать его
получателю (Блакар Р.,1987). Какие цели при этом преследуются?
Согласно лингвисту Джону Серлю (Серль Дж., 1978), в коммуника-ции могут
быть достигнуты 5 наиболее общих целей:
1.
Сообщение и описание чего-либо.
2.
Влияние на кого-либо.
3.
Выражение чувств и отношения.
4.
Взятие на себя каких-то обязательств.
5.
Непосредственно, или прямо, добиться чего-либо, например
попросить, потребовать, приказать.
Понятно, что это деление условное и любая из описанных целей может
имплицитно предполагать другие.
Передача сообщения может осуществляться многими способами и с помощью
различных средств. Но наиболее привычным и естественным для нас средством
является язык. Поэтому понятие коммуникации прежде всего ассоциируется с
языком и речью. Ведь в повседневной жизни, в ординарных ситуациях именно
посредством языка и речи (устных и письменных) осуществляется большинство
наших коммуникативных взаимодействий.
Наша речь лучше всего нами осознается и контролируется, и хотя известный
афоризм утверждает, что язык людям дан для того, чтобы скрывать свои мысли,
верно и обратное: чтобы выразить свои мысли у человека, помимо языка, нет
другого, столь же надежного средства. Поэтому у нас имеются все основания,
чтобы характеристику каналов коммуникации начать с языка и речи.
Глава 2
Вербальные средства коммуникации
“Чтобы быть понятым кем-либо, — писал Г. Лебон, — надо гово-рить на языке
слушателя со всеми свойственными его понятиям оттенками” (Лебон Г., 1995 б,
с. 100).
Лингвистический канал
Действительно, слова и предложения всегда содержат множество
потенциальных смыслов и могут быть многозначными, многосмысленными.
Слова имеют как денотацию — прямое или явное значение, так и коннотацию
— невыраженное, неявное, но подразумеваемое значение. Так, например, слова
338
“крыша” или “чердак” в прямом своем значении означают часть здания, дома,
но в обиходном, особенно сленговом языке эти слова означают “голову”.
Отсюда и бытующие высказывания: “крыша поехала” или “чердак варит”.
Кстати, в этих выражениях глаголы “поехала” и “варит” также употребляются в
коннотационном значении. Если вы проанализируете свою повседневную речь,
а также речь окружающих, то найдете сколько угодно примеров
коннотационного словоупотребления. Конечно, это может создавать проблемы
в понимании. И чтобы их избежать, у людей, находящихся в процессе
коммуникации, должно присутствовать симпрактическое включение как еще
одно необходимое условие понимания, о чем пишут немецкие психологи Г.
Гибш и М. Форверг. Данный термин, предложенный К. Бюлером, означает
одинаковую мысленную оценку ситуации собеседниками, в результате чего у
них складывается единое ее понимание (Гибш Г., Форверг М., 1972).
Попутно отметим, что многозначность, смысловая многоуровне-вость слов и
высказываний, наличие тонкостей, оттенков, нюансов создает сложность не
только для понимания бытовой речи, но и для языка науки. Поэтому в
недавней истории методологии науки сущест-вовали даже совершенно
утопические идеи создания некоего рафинированного языка науки, слова и
высказывания которого были бы строго однозначными. Еще раз подчеркнем,
что такая цель, даже в отношении терминов научного языка, навряд ли
достижима.
Точно так же дело обстоит и с высказываниями и предложениями. В них тоже
могут присутствовать как прямой смысл, так и скрытый подтекст, или
иносказательное значение, которое в него привносит либо сам говорящий,
либо слушатель, либо ситуация (Блакар Р., 1987).
Казалось бы, задача говорящего (коммуникатора) должна состоять в том, чтобы
сделать высказывание как можно более понятным для слушателя. Но в том-то и
дело, что люди не всегда прямо и непосред-ственно выражают то, что хотят
сказать, прибегая к кодированию, зашифровыванию своих сообщений. Для
этого, как правило, всегда существуют свои социальные причины. Так, скажем,
имеется прямой смысл высказывания: “Я устал”. Но говорящий это может
вкладывать в него и скрытые подтексты, например: “Отстаньте от меня” или
“Неплохо бы получить вознаграждение”, “Я ничего делать не буду” и т. д.
Любой из этих скрытых смыслов может быть вложен говорящим в сообщение в
зависимости от ситуации или от того, кто является слушателем (получателем)
сообщения.
Что касается произвольного вкладывания скрытых смыслов (кодирования) со
стороны говорящего, то Р. Блакар пишет, что мы выбираем слова и выражения,
которые создают или порождают тот контекст, в котором мы хотели бы видеть
339
свои высказывания. Для этого в распоряжении говорящего (пишущего)
имеются следующие средства:
выбор слов и предложений;
создание новых слов и выражений;
выбор грамматической формы высказывания;
выбор последовательности слов, выражений и высказываний;
расстановка ударений, интонации, тон голоса и т. д. (т. е. средства
из паралингвистического арсенала).
Выбор слов и выражений
Забавный пример Р. Блакара иллюстрирует, как это может быть. Высказывания
“Бутылка наполовину пустая” и “Бутылка наполовину полная” на первый
взгляд констатируют одну и ту же ситуацию. Тем не менее, они, вероятно,
могут по-разному воздействовать на настроение веселой компании,
проводящей время за этой самой бутылкой. Кроме того, эти высказывания
могут характеризовать и самого говорящего. Так, говорящий о полупустой
бутылке, скорее всего, смотрит на си-туацию пессимистически, в то время как
говорящий о полуполной смотрит на нее же с оптимизмом.
Добавим еще, что от того, какие выбраны слова, особенно глаголы, может
также зависеть причинное объяснение происходящего (каузальная атрибуция).
Роджер
Браун
утверждает,
что
когда
используются
глаголы,
свидетельствующие об активности, напористости, то они побуждают
слушателей к диспозиционной атрибуции в отношении действующего лица.
Например, в высказывании “Давид победил Голиафа” Давид сразу предстает
героем, и именно его героизм послужил причиной победы. Причем здесь
совсем не возникает мысли о том, что, возможно, Голиаф был совершенно
больным, беззащитным существом, поэтому и не мог противостоять Давиду,
который воспользовался его слабостью. Так что, возможно, причина победы
Давида не в его героизме, а в слабости Голиафа, которого мог бы победить
любой другой. Но использование активного глагола не дает повода для
возникновения сомнений.
И наоборот. Глаголы, описывающие переживания чувств (“переживательные”),
созерцательность, пассивное восприятие, заставляют приписывать причину не
действующему лицу, а стимулу, внешним факторам. Допустим, высказывание
“Татьяна Ларина влюбилась в Евгения Онегина” не наводит на мысль, что
причина случившегося в самой героине, в ее неуемной влюбчивости, что она
влюблялась во всех мужчин, включая кучера Петра. Скорее всего, данное
340
высказывание заставляет предположить, что влюбленность Татьяны была
вызвана личностными чертами самого Онегина, т. е. стимулом.
Создание новых слов и выражений
Этот прием широко задействован в рекламе и идеологии. Как пример
рассмотрим название одного из психотерапевтических направлений —
нейролингвистическое программирование (НЛП). Оче-видно, что уже само это
название создавалось с расчетом на рекламный эффект, а проще говоря,
является рекламным трюком. Ведь у людей, далеких от психологии, не
знающих ни ее истории, ни направлений (в том числе и терапевтических),
сочетание звучащих туманно-многозначительно слов “нейролингвистическое”,
да еще “программирование” порождает представление о чем-то настолько
технически надежном и безотказном (по аналогии с компьютерным
программированием, как призналась автору студентка-первокурсница), что
пресловутое НЛП начинает восприниматься ими, как психотерапевтическая
панацея, а практики НЛП, как таинственные, всемогущественные колдуны,
маги или как некие оккультные мастера “зомбирования”. Хотя за лукавым
названием скрывается обычное для психотерапии средство — изменение
установок у людей. Надо иметь в виду, что таких пышных, многозначительных
названий, скрывающих суть, в разговорах, в рекламной деятельности, в
пропаганде используется очень много.
Ту же рекламную или идеологическую цель преследует неправиль-ное
использование слов и применение “пустых” слов. Последнее, кстати, отмечал
еще Г. Лебон, говоря, что слова “демократия”, “равен-ство”, “братство”
(добавим “прогресс”), хотя и бессмысленны по со-держанию, но обладают
взрывной силой воздействия на слушателей в определенных ситуациях.
Выбор грамматических форм
Согласитесь, что неодинаковый смысл содержится в высказываниях:
“Преподаватель Х поставил студенту Y двойку” и “Студент Y получил двойку
у преподавателя Х”. Если в первом случае сразу представляется зловредный Х,
ставящий несчастному Y двойку, то во втором — Y получает свою вполне
заслуженную двойку у Х. Выбор активной или пассивной форм оказывает
влияние не только на вос-приятие причинных отношений, но и приводит к
переосмыслению ситуации в отношении того, кто является “главным
действующим лицом”, т. е. тем индивидом, о ком говорят.
341
Выбор последовательности слов
В предыдущих разделах мы уже упоминали о “законе края”, открытом
Германом Эббингаузом, согласно которому лучше всего запоминается первая
(“эффект первичности”) и последняя (“эффект новизны”) информация. Таким
образом, выбор последовательности характеристик человека или описываемых
событий способен создать нужный смысл и произвести требуемое впечатление.
Кстати, Соломон Аш, чью теорию личностных черт мы уже обсуждали, в своем
исследовании конформизма (1946), о котором мы будем говорить позже, также
использовал принцип последовательности для формирования впечатления у
испытуемых.
Расстановка ударений, интонация, тон голоса и т. д.
Р. Блакар обозначает эти приемы как “суперсегментные характеристики”. Но
здесь мы, собственно, уже имеем дело с паралингвис-тическим оформлением
речи.
Паралингвистический канал
Тон голоса, высота звука, интонации, скорость речи, вокализации и т. д. — т. е.
все то, что относят к паралингвистическим средствам коммуникации, также
несут и передают смысл, хотя непосредственно языком не являются. Если
коротко охарактеризовать суть паралин-гвистического канала, то можно
сказать, что он сообщает не о том, что говорится, а как это делается.
Паралингвистические средства включают в себя как речевые модификации —
высота голоса, ударение, темп, ритм речи, паузы, так и вокальные модуляции
— смеющийся, плачущий, стонущий, воющий голос, а также разного рода
покашливания, всхлипывания, покряхтывания, стоны и т. д. Блакар приводит
пример простого предложения “Он меня ударил”, где с помощью подчеркивания ударения на одном из трех составляющих его слов, можно изменить
смысловое значение сказанного, отвечая на три разных вопроса:
- Кто же тебя ударил? — Он меня ударил.
- Что он тебе сделал? — Он меня ударил.
- Кого это он ударил? — Он меня ударил.
Вокализация голоса, каким произносятся слова или фразы, может порой нести
большую смысловую нагрузку, чем сами слова, а иногда даже перечеркивать
смысл слов. Так, например, если на пляже вы услышите, как кто-то весело,
342
смеющимся голосом кричит “Спасите!”, вам, скорее всего, не придет в голову
бросаться спасать кричащего, поскольку в данном случае крик “Спасите!”
будет свидетельствовать не об опасности, а о чем-то другом.
Говоря в общем, можно утверждать, что анализ паралингвистического
сопровождения речи дает не меньше сведений, чем анализ самой речи. Так,
скажем, низкий тон голоса может свидетельствовать о вежливости, скуке,
грусти, в то время как высокий — о гневе, злобе, страхе, удивлении, вообще о
возбуждении и даже о лжи.
Характеризуя интонации, Роджер Браун использует понятие “социальный
регистр”, которым он обозначает способ выражения сообщений, адресованных
определенному типу слушателей (Brown R., 1986). Чтобы лучше понять, о чем
идет речь, вспомните, как взрослые люди разговаривают с маленькими детьми,
какие при этом отмечаются лингвистические и паралингвистические
особенности в их обращении. Это и предельно простые слова, и короткие
предложения, нарочитое, преувеличенное интонирование голоса, разного рода
сюсюканье, либо подчеркнуто правильное, выразительное произнесение слов,
либо, наоборот, намеренное их коверканье в подражание ребенку. Эти характерные особенности разговора с маленькими детьми, иначе регистр данного
типа, присущ всем культурам (в одних он более выражен, в других — менее).
Этот регистр легко распознается даже в том случае, когда не видно, с кем
разговаривает взрослый. Правда, иногда можно и ошибиться, поскольку (и эта
интересная деталь о многом говорит) людям свой-ственно использовать этот же
регистр, разговаривая с домашними животными.
И не только. Специальные исследования и обычные житейские наблюдения
свидетельствуют о том, что речь обслуживающего персо-нала больниц, домов
для престарелых, других социальных учреждений имеет ярко выраженное
сходство с речью взрослых, адресованной детям (Caporael L., 1981). Тем самым
работники сферы социального попечительства и медицинского обслуживания,
как и взрослые в отношениях с детьми, подчеркивают факт
несамостоятельности своих подопечных, их зависимости от других. Этим
выражается, разумеется, и их покровительственное отношение к ним, факт их
более высокого социального статуса. Таким образом, дети, старики, больные и
животные оказываются удобными мишенями для самоутверждения (о том,
какие последствия это может иметь для пожилых людей, мы уже знаем).
Итак, как мы выяснили, коммуникатор (отправитель информации) кодирует
свое сообщение. Задача слушателя (получателя информации) состоит в том,
чтобы его декодировать и понять, какими намерениями и интересами движим
говорящий. Для выполнения этой задачи люди полагаются на различные
общепринятые правила и негласные согла-шения, принятые в данной культуре
343
и считающиеся само собой разумеющимися. Другими словами, коммуникация
всегда имеет общие основания, о чем уже говорилось раньше. Это служит определенной гарантией того, что сообщение отправителя декодируется получателем, как правило, в более или менее приближенном к истинному смыслу
значении. Как правило, но не всегда, поскольку слушатель может обнаружить в
сообщении такой скрытый смысл, который отправитель не вкладывал в него, т.
е. этого смысла там попросту никогда не было. В этом случае мы имеем дело с
мнительностью.
Вообще, что касается кодирования и декодирования сообщений, то не все люди
владеют (или пользуются) этим умением в одинаковой мере. Степень
развитости этих навыков и потребность в их использовании обусловлена
такими факторами как социальный статус, гендер-ная принадлежность,
контекст или ситуационные признаки. Позже мы еще вернемся к этому
вопросу.
Конфликт интерпретаций
Теория разговора
Габриэль Тард полагал, что одна из функций разговора состоит в том, что он
способствует уравниванию, а значит, омассовлению людей, что он стирает
между ними различия. В этом и заключается его социально-психологическое
значение. Ученый пишет: “Он синтезирует в этом смысле все формы
психологического взаимодействия. Из-за сложности своего воздействия он
может прослыть за зачаточное социальное отношение. По причине этого
взаимного характера действий он представляет собой самый мощный и
одновременно оставшийся самым незаметным фактор социального
нивелирования” (Цит. по Московичи С., 1995, с. 231).
Иной точки зрения в этом вопросе придерживается Густав Лебон, который
утверждает: “Верования, обратившиеся в чувства, влияют не только на наши
поступки, но и на смысл, который мы придаем разным словам. Раздоры и
борьба между людьми в большинстве случаев происходят оттого, что одни и те
же явления порождают в умах разного склада крайне различные идеи.
Проследите из века в век, от одной расы к другой и от одного пола к другому
представления, вызываемые одними и теми же словами. Посмотрите, например,
чем являются для умов различного происхождения такие термины, как:
религия, свобода, республика, буржуазия, собственность, капитал, труд и т. д.
И вы увидите, какая пропасть лежит между умственными представлениями,
выраженными одним и тем же словом. Кажется, что различные классы
общества, люди разных полов говорят на одном языке, но это только
обманчивая внешность” (Лебон Г., 1995 б, с. 98).
344
Разговор
Разговаривать для нас так же естественно, как и дышать. Поэтому мы столь же
мало задумываемся о теории разговора, как и о теории дыхания. Правда, до тех
пор, пока не начинаем испытывать каких-либо затруднений в осуществлении
этих процессов.
Между тем разговор подчиняется определенным правилам, имеет
определенный порядок и структуру. Кроме того, можно говорить о классификации типов разговора, основанием для которой может слу-жить степень
формализации. С этой точки зрения выделяются, по крайней мере, три типа
разговора:
1.
Формализованный, где разговор следует строгой, заранее
огово-ренной регламентации (например, переговоры, разного рода совещания, конференции, симпозиумы и т. д.).
2.
Полуформализованный, где отсутствует предварительно
задан-ная регламентация, но где, тем не менее, строго соблюдаются некие
каноны (например, светские беседы, официальные приемы и т. д.).
3.
Неформализованный, где также существуют правила,
которые, однако, регулируют не внешнюю, а внутреннюю, сущностную
сторону разговора. К тому же их отличает большая гибкость, что позволяет
беседующим их модифицировать, видоизменять в зависимости от си-туации (например, повседневные разговоры с близкими людьми, знакомыми, случайными собеседниками и т. д.).
Можно составить и другие классификации разговора, например разговор с
применением опосредующих, в том числе и технических, звеньев (телефонный
разговор, теледискуссия и т. п.), где также имеют-ся свои специфические
правила.
Вместе с тем, независимо от типа все разговоры подчинены единой логике,
выраженной в последовательности фаз: инициирование (вызы-вание,
завязывание) разговора, сам разговор, его окончание.
Первая фаза неформализованного разговора включает в себя признание людьми
друг в друге потенциальных собеседников, что может достигаться с помощью
различных средств коммуникации, например взглядов и приветствий. Хотя,
конечно, некоторые индивиды вместо приветствия могут использовать более
оригинальную завязку разговора, скажем: “Эй, ты, как тебя там...”.
Сам неформализованный разговор характеризуется следующими признаками:
1.
Длительность разговора заранее не оговаривается.
2.
Речь, перебивая друг друга, одновременно ведут оба или несколько собеседников. Правда до тех пор, пока им не становится ясно, что
они друг друга не понимают и разговор грозит обернуться бессмыслицей.
345
Поэтому такие всплески обоюдной речевой активности, хотя и типичны,
но длятся, как правило, недолго. (Понятно, что бывают и исключения.
Тогда вместо связного разговора получается долгий, утомительный
сумбур.)
3.
Порядок вступления в разговор каждого участника и время
его высказывания строго не фиксируются и меняются по ходу разговора.
4.
В процессе разговора участники используют различные
приемы, чтобы взять слово или перейти в позицию слушателя. Так,
например, вопрос, обращенный к собеседнику, или пауза могут служить
пунк-тами перехода слова от одного собеседника к другому.
Паузы, как мы уже знаем, относятся к паралингвистическим средствам
коммуникации. Ясно, что и другие паралингвистические средства играют
важную роль в разговоре, неся свою смысловую нагрузку. Так, например,
размеренный темп речи может служить показателем спокойного состояния
собеседника, его уверенности в себе. И напротив, торопливая речь является
индикатором тревоги, волнения, страха, возбуждения. Помимо того, темп речи
может выступать способом регулирования позиций “говорящий — слушатель”.
Многие, верно, из своего опыта знают, как собеседники, которые еще не успели
до конца высказаться, но замечают, что у них хотят перехватить слово, вместо
того, чтобы спокойно предупредить: “Подождите, я сейчас закончу мысль”,
начинают ускорять темп речи, чтобы успеть выложить “все, что они об этом
думают”. (Сразу скажем, что это не самый эффективный прием для сохранения
слова и инициативы в разговоре, но, тем не менее, очень распространенный.)
Попытка перехватить слово в разговоре может осуществляться также с
помощью различных междометий.
Разговор между знакомыми людьми, у которых имеются, как говорится, общие
темы — совместные переживания, воспоминания, проблемы — обычно
протекает легко и непринужденно. Люди же, ранее не знакомые между собой,
должны попытаться найти какое-то общее основание, чтобы разговор и
взаимодействие состоялись. Так, ваша инициатива “Давайте познакомимся...”
лишь в том случае найдет поддержку и развитие, если тот, кому адресовано
предложение, также заинтересован в знакомстве с вами.
Помимо общей темы собеседники, каждый для себя, определяют допустимый
уровень доверительности, искренности, правдивости. Все это, в свою очередь,
зависит от того, насколько, по мнению собеседников, правдив, искренен,
заинтересован, информирован и способен к пониманию или сочувствию
партнер по общению. Выводы, касающи-еся всех этих аспектов,
предопределяются, с одной стороны, опытом прошлого общения, а с другой
(особенно, если такого опыта нет) — Я-концепцией собеседника, т. е.
механизмом проекции. По этому поводу существует отличный афоризм:
346
“Каждый судит в меру своей испорченности”. И если человека отличают
хитрость, лживость, неискренность, черствость и т. д., то ему сложно
предположить у собеседника наличие противоположных характеристик.
Возникающие недоразумения и непонимание часто объясняются этим
обстоятельством. Искренний, правдивый человек, разговаривая с лживым и
принимая его неискренние убеждения и заверения за чистую монету,
оказывается обманутым. С другой стороны, его лживый собе-седник, слыша
правдивые высказывания и ответы, подозревает в этом какой-то подвох, тайный
смысл, подтекст, скрытую насмешку, ловушку, попытку скрыть что-то
“действительно достоверное”. Или, наконец, усматривает в этом желание уйти
от прямого разговора. Словом, лжец усиленно “декодирует” слова собеседника.
И если искреннего собеседника обманывают, то неискренний обманывается
сам.
Вместе с тем, если уж мы заговорили об открытости собеседников, то
необходимо сказать и о том, что искренность, самораскрытие вызывают, как
правило, ответную открытость и доверительность собеседника (при том,
конечно, условии, что он — не социопат). Это одно из правил
коммуникационной игры, проявляющееся в разговоре. А в более широком
смысле здесь можно говорить о нормах социальной взаимности как форме
социального влияния, о которой речь пойдет в следующем разделе
(“Социальное влияние”). И когда один из собеседников увеличивает степень
открытости, а другой отвечает ему взаимностью, то между ними
устанавливаются сбалансированные отношения, которые также называют
реципрокными. Уравновешенность, или реципрокность, отношений служит
показателем того, что данная социальная связь носит стабильный, устойчивый
характер, более того, что в ней прослеживается тенденция к развитию. Правила
коммуникации, таким образом, могут изменять сам ее характер, делая
знакомство между людьми более доверительным и близким.
Кодирование
Теперь вновь вернемся к проблеме кодирования — декодирования сообщений в
разговоре. Раньше уже отмечалось, что умение и стремление зашифровывать и
расшифровывать послания в большой мере зависят от социального статуса и
гендерной принадлежности собе-седников. В целом здесь наблюдается
следующая закономерность: чем выше у человека социальный статус, тем
меньше у него потребность прибегать к “эзопову языку”, т. е. использовать
изощренные способы кодирования своих высказываний. Видимо поэтому от
людей с высоким социальным статусом ожидают не намеков, иносказаний и
разно-го рода подтекстовых, неявно выраженных смыслов, а прямолинейных,
347
отчетливо сформулированных суждений и высказываний. Вот почему речь
высокостатусных
людей
воспринимается
как
самоуверенная,
безапелляционная, напористая, даже грубая. На фоне высказываний людей с
более низким социальным статусом суждения высокостатус-ных выглядят
необычно, ярко, поэтому и производят сильное впечат-ление и лучше
запоминаются.
Люди с низким статусом или самооценкой (неуверенные, тревожные) не могут
позволить себе такую роскошь, как прямое, открытое суждение. Разного рода
социопаты: льстецы, лжецы, подхалимы, авто-ритарные личности,
манипуляторы (последних, правда, А. Добрович (Добрович А., 1986) относит к
психопатам, поскольку считает их людьми психически извращенными, с
садистическими склонностями) - используют либо не используют сложное
кодирование в зависимости от ситуаций.
Такая же закономерность, как в случае со статусными различиями, действует и
в случае гендерных различий. Патрисия Ноллер, которая изучала эту проблему,
пришла к выводу, что в целом женщины проявляют лучшие способности в
кодировании своих сообщений. Исследуя такой аспект коммуникации в
супружеских парах как умение кодировать/декодировать взаимные сообщения,
Ноллер предлагала одному из супругов вообразить предложенную ею ситуацию
и каким-либо образом отреагировать на нее. Женщине, например, предлагалось
представить, что в зимний, холодный вечер она сидит в отдалении от мужа и
что ей зябко. Далее, она удивляется, неужели ее муж не чувствует холода, как и
она? Поэтому женщина говорит: “Мне холодно, а тебе?” (Noller Р., 1984).
Задача мужа состояла в том, чтобы декодировать сказанное женой. Ноллер
снабжала его тремя возможными интерпретациями, из которых он должен был
выбрать одну, отражавшую, по его мнению, смысл сказанного женой.
Интерпретации предлагались следующие:
1.
Буквальное значение без всякого подтекста.
2.
В сказанном содержится предложение — просьба о
физической близости.
3.
Намек на то, что муж никудышный хозяин, из-за чего в доме
холодно.
Исследование показало, что в тех парах, где оба супруга обладали достаточным
умением декодировать взаимные сообщения (т. е. там, где существовало
взаимопонимание),
семейные
отношения
складывались
лучше,
а
удовлетворенность браком была выше, чем в парах с плохим
взаимопониманием. При всем при том мужчины, как в удачных, так и в
неудачных семейных парах, оказались, на удивление, беспомощны, сильно
348
уступая женщинам в умении и способности кодирования/декодирования. Но
особенно в передаче позитивных сообщений.
Частичное объяснение этому Ноллер нашла в дополнительном исследовании, в
котором она предлагала мужьям декодировать сообщения не своих жен, а
чужих, в том числе и незнакомых, женщин. Нет ничего удивительного, что в
этом случае способности мужчин к декодированию заметно улучшались. Таким
образом, здесь начинало возрастать значение ситуационного фактора.
Но вне зависимости от статуса или гендерной принадлежности большинство
людей используют сложную систему кодирования, если разговор касается
таких тем, которые обычно называют неудобными или щекотливыми. По этому
поводу Г. Гибш и М. Форверг высказы-вают интересную мысль, что язык, хоть
и является только системой знаков реальности, но вследствие его тесной связи
с действительностью он начинает приобретать для человека характер
квазиреальности. Дру-гими словами, язык начинает восприниматься не как знак
вещи (реальности), а как сама вещь (реальность) (Гибш Г., Форверг М., 1972).
Речевое табу
Отсюда возникает такое интересное явление, как речевое табу, существующее,
вероятно, в различных формах на протяжении всей человеческой истории.
Темы, подвергавшиеся в разговоре табуации, в основном касались сакральных
вещей и явлений (латинское слово sacer означает одновременно как самое
священное, возвышенное, так и самое низкое, грязное, постыдное, проклятое),
которые, как полагают Гибш и Форверг, запрещается называть своими
именами, поскольку предполагается, что табу может быть нарушено самим
использованием их языкового символа.
Разумеется, речевое табу в первобытном обществе и темы, на которые “не
принято говорить” сейчас, — не одно и то же, хотя, скорее всего, одно
генетически вытекает из другого. Так, что оба эти явления имеют одну и ту же
психологическую причину.
Логически безупречное объяснение происхождения табу и вообще социальных
запретов предлагает З. Фрейд. Он пишет, что табуировать, запрещать имеет
смысл лишь такие явления и предметы (добавим, и темы), к которым люди
испытывают трудно преодолимое влечение. Ведь никому не приходит в голову
запрещать класть руки или ноги в горящий костер, хотя это гораздо опаснее,
чем, например, обсуждать какие-то темы. Почему это так? Вероятно, потому,
что мало найдется охотников это сделать. Поэтому здесь и не требуется
специального запрета (Фрейд З., 1997).
349
С момента распространения “протестантской этики” (Вебер М.), проще говоря
со времени установления капиталистических отношений в западном обществе,
а с недавних пор и в России, стало “не принято” напрямую интересоваться
размерами, а главное, источниками чужих доходов. Почему? Частичное
объяснение этому негласному, но распространенному запрету может дать
теория З. Фрейда: потому, что очень хочется об этом узнать! В разговоре это
желание реализуется не прямолинейно, а косвенно, посредством различных
ухищрений, в том числе и с помощью наводящих вопросов.
Еще одна “табуированная тема”, которую не принято обсуждать во всех
современных обществах, — это сексуальные отношения. Фрейд утверждает,
что психика подчиняется универсальным, природным фи-зическим законам, и
сила противодействия в ней равна силе действия. Все это означает, что чем
сильнее бессознательное желание, тем строже действует запрет. Таким
образом, абсолютно неприемлемой и запретной, требующей тщательной
маскировки в разговоре, тему секса, согласно Фрейду, делает для индивида его
чрезвычайно сильное бессознательное сексуальное влечение (либидо). Эта тема
имеет еще одну особенность. В случае с сексуальной проблематикой для
многих людей язык приобретает характер даже не квазиреальности, о чем
пишут Гибш и Форверг, а некой сверхреальности. Иначе говоря, язык, речь,
слова становятся для них большей реальностью, чем сама реаль-ность. Как
поется в известной песенке, “сердце, полное любви, молчать обязано”.
Поэтому, как отмечают сексологи и психотерапевты, для многих людей гораздо
легче и проще осуществлять сексуальное поведение, чем говорить на эту тему
(Хорни К., 1995). Ведь сказать “об этом” для них равнозначно признанию
наличия сексуальности, в том числе и у себя, что, разумеется, для них
неприемлемо. Таким образом, сказать в словах, выразить нечто в языке —
значит допустить это в сознание. А пока что-то не названо своим именем, оно
как бы и не существует вовсе. Этот сложный психический паттерн З. Фрейд
называет механизмом защиты посредством вытеснения и отрицания.
Конечно, не только такие темы, как чужие доходы и сексуальные отношения,
являются табуированными или закрытыми для обсуждения в разговоре. Люди
неохотно пускают других, даже очень близких, в свой внутренний мир. Многим
не нравится обсуждать свои семейные проблемы, состояние здоровья, темы,
касающиеся собственного тела, особенно его изъянов и недостатков.
Разговор и гендерные различия
Говоря о тематике разговоров, необходимо отметить, что существуют
гендерные различия в выборе предпочтительных тем. Иначе говоря,
350
существуют традиционно “женские” и традиционно “мужские” темы. Правда,
согласно данным некоторых исследователей, различия эти не очень
значительны и касаются, в основном, обсуждения личностных тем.
Так или иначе, но женщины, как правило, более охотно, чем мужчины ведут
“исповедальные” разговоры, особенно с близко знакомыми людьми, больше
говорят о себе, своих делах и проблемах. Поэтому темы, которые обсуждают
женщины, несколько отличаются от тем, обсуждаемых мужчинами. Для
женщин очень важна проблема взаимоотношений с другими людьми, ее-то они
и предпочитают обсуждать в разговорах. Да и в целом, женщинам больше всего
нравится говорить обо всем том, что касается их самих.
Состояние социальной тревожности усиливает гендерные различия в
разговорной тематике. Под влиянием тревоги мужчины в разговорах, причем
как с мужчинами, так и с женщинами, стремятся всячески продемонстрировать,
подчеркнуть свою маскулинность. В этих случа-ях они предпочитают говорить
о своей смелости (“Я ему прямо так и заявил...”), независимости,
самостоятельности (“Я им не ребенок, и сам решаю...”), значительности (“Со
мной еще считаются...”), напористос-ти (“Я своего добьюсь...”), решительности
(“Я этого так не оставлю...”), суровости (“Не потерплю...”), грозности (“Они у
меня еще пожалеют...”, вариант: “Плакать будут”, “Попляшут...”). Словом, в
таких ситуациях мужчины в разговоре, как правило, жаждут продемонстрировать весь “джентльменский набор” характеристик, соответствующих
гендерно-ролевому стереотипу мужского поведения.
Точно так же обстоит дело с темами разговоров и у женщин в состоянии
социальной напряженности. Они тоже, следуя гендерным стереотипам,
обсуждают традиционно “женские” темы и проблемы: жертвенность (“Я всем
пожертвовала ради него, а он...”, “Он погубил мою молодость...”),
взаимоотношения, взаимопонимание (“Я хочу, чтоб меня понимали, а он меня
не понимает”) и т. д.
Одну из возможных причин непонимания в разнополых парах обнаружила
лингвист Дебора Таннен. Она считает, что мужчины и женщины по-разному
воспринимают ситуацию коммуникации. Если женщины настроены на
сопереживание и ждут его от мужчин, в чем, собственно, и состоит для них
смысл понимания, то мужчины ориентированы на практическое решение
проблемы. И вместо сопереживания предлагают собеседнице советы, т. е.
рациональные варианты выхода из сложившейся ситуации. Получается так, что
женщины ждут от мужчин сочувствия и эмпатии, но получают советы. Мужчины
же ждут от женщин советов и решений, а получают сочувствие и сопереживание.
Из-за такого расхождения создается впечатление, будто мужчины и женщины
живут в различных социальных мирах. Если женщины говорят на языке
351
отношений и близости и понимают именно этот язык, то мужчины говорят на
языке статуса и независимости и понимают только его. “Можно сказать, —
пишет Таннен, — что мужчины и женщины говорят не на разных диалектах, а
на разных гендерлектах” (Таннен Д., 1994).
Заканчивая обсуждение гендерных различий, обнаруживающихся в разговоре,
отметим также, что согласно исследованиям, женщины в разговоре в большей
мере, чем мужчины, уделяют внимание паралингвистическим и невербальным
средствам коммуникации. Это означает, что для них в определенной мере
важнее не то, что говорится, а то, как говорится (Атватер И., 1988).
Здесь напрашивается интересное сопоставление с исследованием ораторского
искусства бывшего президента США Р. Рейгана. Речи Рейгана не были ни
цветистыми, ни поэтичными, его словарь был довольно незатейлив. Но его
речи, несомненно, производили эффект. Ученые выяснили, что высокий
рейтинг популярности президента и общественное одобрение, которого он
добивался, были следствием того, что на общественное мнение влияло не то,
что он говорил, а то, как он это делал (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). На
основании этого можно сделать вывод, что в случае с выступлениями Р.
Рейгана лиш-ний раз находит подтверждение мысль Г. Лебона о женственном
характере общественного мнения.
И последнее. По мнению специалистов в области общения, манера ведения
разговора, как мужчинами, так и женщинами, может свидетельствовать об
отношении к контролю за ситуацией. Здесь возможны четыре варианта:
1)
отстаивание своих позиций как индикатор сохранения,
удержания контроля;
2)
уступки в разговоре как индикатор передачи контроля
собеседнику как в случае простого согласия на его контроль, так и в
случае, когда этого контроля со стороны другого ждут и добиваются;
3)
возражение как показатель попытки нейтрализации чужого
контроля. Вопросы, а их задавать легче, чем отвечать на них, также
позволяют перехватить контроль за ситуацией, поскольку дают
возможность поставить собеседника в тупик;
4)
спор, взаимные
аргументы являются свидетельством
одновременной попытки контролировать ситуацию.
Заключительная фаза, или окончание, разговора также подчиняется
определенным правилам. Обычно это ритуализованная процедура прощания,
состоящая из набора стандартных фраз. Причем, каждый из указанных типов
разговора, предполагает свой собственный ритуал завершения. И хотя
теоретически можно, конечно, представить, что официальные переговоры или
совещание заканчиваются возгласами: “Ну, пока!”, “Бывайте!”, “До скорого!”,
“Еще увидимся!”, а окончание разговора приятелей — церемонным
352
заявлением: “Считаю тему нашего разговора исчерпанной, поэтому прошу
разрешения закончить беседу и попрощаться с тобой до новой встречи”, но все
же в коммуни-кационной практике такая подмена ритуальных фраз случается,
вероятно, исключительно редко.
Глава 3
Невербальные средства коммуникации
Речь, как уже говорилось выше, хоть и наиболее осознаваемый, а потому и
кажущийся нам наиболее очевидным способ общения, но все же не
единственный. Ведь в коммуникационном процессе также задействован очень
широкий спектр невербальных средств передачи информации: взгляд, мимика
(выражение лица), пластика (позы, жесты, телодвижения), прикосновения,
межличностная дистанция, одежда, макияж, украшения. Именно благодаря
этим средствам коммуникация между людьми происходит непрерывно, пока
они находятся в пределах восприятия друг друга. И даже при том условии, что
ими не произносится ни слова. В этой связи подчеркнем, что по невербальным
каналам коммуникации в процессе общения передается более половины всей
информации (Атватер И., 1988).
Впрочем, значение невербальных средств коммуникации было известно давно,
задолго до возникновения социальной психологии. И задолго до того, как эти
средства начали исследовать ученые. Об этом свидетельствует любой язык, где
имеются такие выражения, как “распирать от гордости”, “съежиться от страха”,
“встать на почтительном расстоянии”, “смущенная улыбка”, “радостный
взгляд”, “испепелить взглядом”, “поедать глазами”, “ласкать взглядом”,
“влюбленные глаза”, “настырный взгляд”, “глазеть” и т. д. Здесь намеренно
приведен более обширный, по сравнению с другими выражениями, перечень
речевых оборотов, касающихся взгляда и глаз. Дело в том, что язык, в том
числе и русский, очень точно отражает тот факт, что для людей исключительно
важно воспринимать взгляды и глаза других людей.
Взгляд
Разумеется, приведенный выше перечень высказываний о взгляде — лишь
малая толика того обилия речевых оборотов, которые характеризуют взгляд
(каждый при желании может постараться вспомнить, сколько их на самом деле и
с удивлением обнаружить, что их сотни!). О значении взгляда свидетельствуют
данные, приведенные Кэролом Изардом, который пишет, что уже трехнедельные
353
младенцы начинают отвечать на внимательный взгляд смотрящего на них человека
(Изард К., 1980).
С другой стороны, история каждой культуры содержит множество элементов,
связанных с мистификацией взгляда, и свидетельствует о наделении глаз,
взгляда сверхъестественными возможностями. Об этом можно судить по
мифологии, религии и, конечно, современным суевериям. Кому не известно
поверье о “дурном глазе”, кто не знает об опасности “сглаза”? В каких
культурах не существует амулетов, оберегов от этой напасти?
Ну и наконец, о важности взгляда как средства коммуникации говорит то
обстоятельство, что взгляд в межличностном общении способен выполнять
почти все те функции, которые несет в себе речь (Аргайл М., 1990; Атватер И.,
1988 ). А именно:
1.
Служить источником информации.
2.
Регулировать межличностное взаимодействие.
3.
Служить показателем социальной близости, выражать
симпатию/антипатию, приязнь/неприязнь.
4.
Служить индикатором социального статуса (или стремления
к доминированию).
5.
Способствовать выполнению совместных задач.
Как пример рассмотрим простой факт. Вспомните, как вы реагируете, когда
чей-то взгляд обращен в вашу сторону? Как вы это интерпретируете? Наверно,
вы воспринимаете его как разглядывание. И это в лучшем случае, поскольку
глаза незнакомого человека (но и животного тоже!), смотрящие в вашем
направлении, способны вызвать безотчетный страх. Согласно Конраду
Лоренцу, австрийскому этологу, чужой взгляд интерпретируется любым
животным прежде всего как сигнал об агрессивных намерениях (Лоренц К.,
1994).
Взгляд и информация
Как бы тривиально, в силу частого употребления, ни звучало высказывание
“Глаза — зеркало души”, все мы, похоже, считаем, что так оно и есть.
Действительно, взглядом выражают симпатию, антипатию, приязнь и
неприязнь, внимание и невнимательность, доверие и недоверие, сомнение,
заботу, радость, торжество и т. д. Поэтому понятно то чувство дискомфорта и
даже раздражения (а возможно, и антипатии), которое мы испытываем, когда
разговариваем с человеком, чьи глаза скрыты за солнцезащитными очками. В
этом случае мы “не видим”, что он думает.
354
Люди чаще смотрят на тех, кто им нравится. И наоборот, отводят глаза от тех,
кто им неприятен. Поэтому, когда мы замечаем, что кто-то смотрит на нас
чаще, чем другие и чаще, чем на других, мы испытываем к нему симпатию,
платим взаимностью (Атватер И., 1988). Правда, это не относится к тем
случаям, когда нас назойливо разглядывают или когда сложилась такая
ситуация, что частые взгляды могут свидетельствовать об угрозе.
Эффект ответной симпатии (когда частые взгляды интерпретируют-ся как
показатель
благорасположения)
неоднократно
демонстрировался
в
исследованиях. Причем некоторые из них показали, что человеку достаточно
просто сообщить, будто кто-то на него часто поглядывает, чтобы этот “кто-то”
стал для него симпатичным.
Примечательно, что сообщение о частоте взглядов производит неодинаковое
впечатление на мужчин и женщин. Когда женщине сообщают, что мужчина
смотрит на нее чаще, чем это принято, то ее симпатия к нему не возрастает. То
же самое сообщение имеет у мужчин прямо противоположный эффект, и они
проникаются повышенной симпатией к женщине, которая, как они считают,
смотрит на них чаще и дольше, чем обычно.
Взгляд может также информировать о социальном статусе человека. Ральф
Икслайн (1971), изучавший проблему взаимосвязи взгляда и статуса, отмечает,
что люди с низким статусом, как правило, чаще и дольше смотрят на
высокостатусного, чем высокостатусный на низкостатусного. По этому поводу
говорят: “Есть начальство глазами” (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Гендерные различия в использовании взгляда почти один к одному повторяют
статусные различия (Атватер И., 1988). Женщины более часто, чем мужчины
используют взгляд как средство межличностного контакта. Таким образом,
здесь срабатывает та же закономерность, что и в случае со статусными
различиями. Кроме того, женщинам, как правило, не свойственно назойливое,
настырное разглядывание других людей. Сами они также предпочитают
избегать пристальных взглядов других. По мнению некоторых исследователей,
эти различия отражают усвоенные в процессе социализации представления о
том, что женщины имеют более низкий, чем мужчины статус (Henley, 1977).
Причем убеждения эти разделяются как мужчинами, так и женщинами (Блок
Д., 1983).
Регуляция процесса коммуникации
Зачастую коммуникационный процесс начинается именно с приглашающего к
знакомству или разговору взгляда. Инициировав разговор взглядом, взглядом
же мы можем подать сигнал о его завершении. Но протекание самого разговора
355
тоже регулируется взглядами. Глазами мы можем “просить слова” или
передавать его собеседнику. Вспомните тот волнующий и мучительный момент
нап-ряженной тишины на семинарском занятии, когда вопрос уже задан, а глаза
преподавателя обегают аудиторию. Что, как правило, они видят? Только
макушки и затылки, поскольку глаза большинства его собеседников опущены
долу. И лишь иногда взгляд преподавателя обна-ружит не затылок или
макушку, не скошенные в сторону или вниз взгляды и не застывшие от
горького чувства отчаяния и безнадежности глаза, лишний раз напоминающие
о незавидной участи кролика, очутившегося перед удавом, а прямой,
осмысленный ответный взгляд. И преподаватель с облегчением вздохнет.
Думается, нет нужды объяснять, что означает приведенная здесь
душераздирающая ситуация. Как говорится, кто это видел, тот поймет...
Итак, взаимный открытый взгляд может служить прелюдией к началу
разговора. Однако в дальнейшем, когда разговор начался, роль взгляда
уменьшается. Исследователи выяснили, что собеседники смотрят друг на друга
около 60% времени. В то же время взаимный взгляд составляет только 31%
общего времени взаимодействия. Средняя продолжительность взгляда одного
собеседника равна примерно 3 секундам, что в три раза больше длительности
взаимного взгляда (Аргайл М., 1990; Ниренберг Д., Калеро Г., 1990).
Показатель социальных отношений
Более долгий взаимный взгляд двух людей может свидетельст-вовать о том,
что они находятся в очень близких, интимных отношениях либо, наоборот, о
крайней обоюдной враждебности, даже готов-ности к физическому
столкновению (Ниренберг Д., Калеро Г., 1990).
Как уже отмечалось, люди смотрят часто, но неназойливо на тех, кто им
нравится, а долго — на тех, кого любят или ненавидят в данный момент. Но
частые и долгие взгляды могут свидетельствовать и о другом: о какой-то
заинтересованности или об определенных намерениях смотрящего.
Своеобразно протекает визуальный контакт людей, находящихся в состоянии
соперничества. Когда их отношения близки к враждебности или уже носят
враждебный характер, то соперники достаточно подолгу смотрят друг на друга,
и эти взгляды можно интерпретировать как взаимный вызов. Примечательно,
что у многих животных (в отличие от человека) противостояние часто
прекращается на этапе взаимного взгляда, после чего соперники расходятся.
Когда соперничество между людьми не переросло во вражду, тогда соперники,
напротив, избегают долгих взаимных взглядов, чтобы они не воспринимались
как враждебные и вызывающие.
356
Индикатор социального статуса
Вольно или невольно, другими словами, сознательно либо бессознательно,
люди могут стремиться подчеркнуть посредством взгляда свой высокий
социальный статус (или, по крайней мере, продемонстрировать свои претензии
на обладание им) и вообще пытаться осуществлять социальный контроль,
управлять ситуацией. Простейший пример такого рода — долгий пристальный
взгляд на собеседника с целью выглядеть в его глазах убедительнее, чтобы
сказанное звучало весомо и доказательно. Кроме того, как уже говорилось,
человек может специально часто смотреть на другого человека, чтобы вызвать
его расположение. Неуверенного в себе человека долгий взгляд незнакомца может заставить забеспокоиться и даже уйти прочь.
Существует несколько определений взгляда, ассоциирующегося с высоким
социальным статусом: “надменный”, “высокомерный”, “повелительный” и т. д.
Все эти определения, не являясь синонимичными, т.к. отражают определенные
оттенки взгляда, тем не менее, указывают на то, что человек, обладающий
таким взглядом, занимает в группе доминирующее положение (или хочет такое
положение занимать). Предполагается, что взгляд, характеризующийся
названными признаками, свидетельствует о наличии воли, решительности,
независимости, мужества и т. д., т. е. ассоциируется с такими качествами,
которые, как считается, присущи лидеру. Если это и так, то лишь отчасти. Дело
в том, что здесь мы сталкиваемся с эффектом типичной эвристики представительности обыденного общественного мнения.
И действительно, когда в исследованиях участников просили оценить
лидерские способности тех или иных руководителей, то наивысшую оценку
получили те из них, кто умел демонстрировать взглядом свое доминирующее
положение (Exline R. at all.,1975). Те же лидеры, которые делали это менее явно
или вообще не использовали такие взгляды, соответственно, оценивались ниже.
Понятно, что данные оценки мало пригодны для выявления реальных
лидерских возможностей того или иного человека. Ведь взгляд,
демонстрирующий превосходство (высокомерный, надменный), может просто
выражать желание и стремление индивида занимать лидерские позиции и/или,
как это ни покажется неожиданным, неуверенность в себе. Человек,
стремящийся всячески, в том числе и взглядом, подчеркнуть свой исключительный статус, по сути, пытается установить дистанцию между собой и
окружающими.
Автор теории социокультурной психопатологии Карен Хорни на-зывает такое
стремление “невротической защитой” (Хорни К., 1993). Такая защита является,
357
согласно Хорни, следствием базальной тревожности и свидетельствует о том,
что человек чувствует себя неуверенно, не знает, как себя вести, испытывает
страх. И тогда он избирает такую тактику поведения, которая, как ему кажется,
защитит его и от мира, и от собственной неуверенности. Он начинает вести
себя согласно принципу “Если я всех запугаю, то меня никто не обидит”.
Поэтому дистанция необходима такому человеку, чтобы окружающие не
узнали о его тревожности, неуверенности и уязвимости. Кстати, подобная
манера поведения часто присуща молодым людям (особенно девушкам), у
которых еще отсутствует социальный опыт. Но не только им. Руководители, в
том числе и крупные, также часто демонстрируют поведение,
свидетельствующее о невротической защите. Их надменность является
показателем внутренней неуверенности, незнания, как себя вести в данной
ситуации.
Тем не менее, окружающие, благодаря эвристике представительности,
однозначно интерпретируют взгляды, демонстрирующие превосходство, как
показатель власти и статуса, как свидетельство неза-урядных лидерских
способностей.
Инструментальная функция взгляда
Взгляд, наконец, способен выполнять чисто оперативную функцию в
совместной деятельности. Людям, хорошо знающим и понимающим друг
друга, достаточно обменяться взглядами, чтобы прийти к одному мнению,
принять одно и то же решение или совершить согласованное действие. В этом
смысле роль взгляда возрастает в том случае, когда невозможно использовать
другие, вербальные и невербальные, средства коммуникации. И уже один тот
факт, что взгляд без использования других средств общения может служить
каналом коммуникации, свидетельствует о его роли и значимости в
коммуникационном процессе.
В заключение отметим, что все приведенные здесь данные относительно
взгляда (как, впрочем, и других средств коммуникации, о кото-рых разговор
пойдет дальше) получены американскими психологами на основе
исследований, проведенных, в основном, среди американцев. Поэтому нужно
иметь в виду, что использование средств коммуника-ции людьми,
принадлежащими к другим культурам (латиноамерикан-цы, европейцы, азиаты,
африканцы и т. д.), может быть иным как в деталях, так и по существу, что
будет отражать их культурно-этническую специфику.
Мимика (выражение лица)
358
Человеческое лицо, полагает Кэррол Изард, служит для других людей самым
значимым социальным стимулом. Причем, согласно некоторым исследователям
(Вулфф П., Фэнтс Р., Каган Д., Левис М. и др.), на чьи работы ссылается Изард,
наша повышенная чувствительность к выражению лица других людей заложена в
нас генетически (Изард К., 1980).
Чарльз Дарвин, создатель эволюционной теории, одним из первых обратил
внимание на исключительно важную роль мимики, которую он рассматривал
как адаптационный механизм, возникший в ходе эволюции. Этот интерес
привел ученого к написанию работы “Выра-жение эмоций у животных и
человека” (1872), на которой основываются многие современные специалисты,
изучающие человеческие эмоции (Изард К, 1980; Экман П., 1999).
Изард выделяет и описывает 10 базовых, или фундаментальных, эмоций
человека, имеющих отчетливое мимическое выражение. Фунда-ментальными,
по мнению ученого, они могут считаться потому, что каждая из них:
1)
обладает специфическим нервным субстратом — носителем;
2)
особым образом выражается в мимике;
3)
переживается человеком (субъектом) как особый психический
феномен, отличный от всех остальных.
Ни одного из этих компонентов по отдельности недостаточно для
возникновения целостной эмоции. Только наличие всех трех составляющих
вместе образует полный эмоциональный процесс.
Такими эмоциями, по мнению Изарда, являются: интерес-волнение, радость,
удивление, горе-страдание, гнев, отвращение, презрение, страх, стыд, вина.
Эмоции, когда они переживаются не по отдельности, а комплексно, образуют
паттерны аффектов, такие, например, как тревожность, депрессия, любовь и т.
д. Предрасположенность человека к постоянному и частому переживанию
одних и тех же эмоциональных комплексов может рассматриваться как
характерологическая личностная черта. Другими словами, личность, с точки
зрения дифференциальной теории эмоций, которой придерживается К. Изард,
характеризуется склон-ностью к стабильному переживанию одних и тех же
комплексов аффектов.
Проведя многочисленные исследования, Пол Экман и его коллеги (1999)
составили очень тщательное и подробное описание как самих, переживаемых
человеком, эмоций, так и сопутствующей им мимики, или выражений лица. Для
обозначения паттернов движений лицевой мускулатуры, которыми
сопровождается переживание каждой эмоции, Экман вводит понятие
мимическая программа.
359
Подчеркнем, что сами мимические движения могут быть настолько слабыми,
что их невозможно обнаружить посредством простого наб-людения. Такие
движения П. Экман называет микровыражениями. Поэтому для фиксации
движений тонкой лицевой мускулатуры используется электромимеография,
когда те или иные эмоции выявляются с помощью специальных датчиков.
Подтверждая высказанное Дарвином предположение об универсальном
характере выражения фундаментальных эмоций, Экман с коллегами доказали,
что члены различных культурных групп одинаково выражают и воспринимают
выражения эмоций на лице. Европейцы, азиаты, латиноамериканцы и даже
члены примитивных племен Новой Гвинеи — все были в состоянии правильно
идентифицировать шесть основных эмоций, выраженных на лицах
североамериканцев, запечатленных на фотографиях.
Интересное кросс-культурное исследование, касающееся сходства мимических
паттернов, было проведено Робертом Крауссом и его коллегами. Ученые
демонстрировали американцам японские,
а японцам — американские
“мыльные оперы”. И хотя первые не понимали японского, а вторые
английского языка, тем не менее, и те и другие были в состоянии понять смысл
сериалов, просто распознавая эмоции на лицах и в голосах актеров (Krauss R.
at all., 1983).
Вместе с тем, хотя фундаментальные эмоции считаются врожденными и
универсально культурными феноменами, в каждой культуре имеются свои
правила выражения эмоций. Как доказал
П. Экман, эмоциональная
экспрессия очень сильно зависит от этих правил, и их несоблюдение может
иметь более или менее серьёзные последствия для нарушителя. Правила
предписывают подавлять или маскировать одни эмоции и, наоборот, поощряют
выражение других. Так, скажем, в тех странах и регионах, где распространен
буддизм (например, в Японии) в силу его особых философских воззрений,
согласно которым жизнь рассматривается как наказание, а смерть как
возможность избавления от него, уход человека из жизни, причем даже самого
близкого, не должен восприниматься как горестное событие. Поэтому,
например, японцы обязаны улыбаться, даже если на самом деле они
переживают горе. А вот знаменитая американская улыбка, демонстрируемая
как в случае удачи или приятных событий, так и в случае неприятностей,
является следствием такого своеобразного штриха американской культуры, как
культ успеха. Человек должен улыбаться, с одной сторо-ны, чтобы его не
приняли за неудачника, а с другой — чтобы вызвать расположение
окружающих и тем самым способствовать своему успеху (Экман П., 1999;
Изард К., 1980).
360
Кроме того, существуют социальные и гендерные предписания относительно
переживания и выражения тех или иных эмоций. Так, гендерные правила
переживания и экспрессии эмоций полностью соответствуют социальнополовым стереотипам маскулинности или женственности. Примером такого
правила является предписание, которое гласит, что “Настоящий мужчина не
знает страха”. Попутно заметим, что, несмотря на очевидную абсурдность
таких предписаний (ведь, как известно, страх неведом только клиническим
идиотам), с ними знакомы практически все. Слезы, как и страх, так же являются
естественной функцией и реакцией организма на определенные ситуации, столь
же естественной, как, скажем, потоотделение. И хотя никому не приходит в
голову создать норму, которая бы гласила, что “настоящие женщины не
потеют”, правило в отношении слез все же сущест-вует: “Настоящие мужчины
не плачут!”
Вместе с тем, эти-то правила переживания и выражения эмоций превращают
эмоциональную экспрессию в средство коммуникации. Правда, здесь важно
различать выражение переживаемых эмоций само по себе, безотносительно
окружающих, и экспрессию эмоций как способ передачи сообщений другим
людям, когда мимика служит задачам коммуникации. Дело в том, что чаще
всего выражение на лице эмоций, или наоборот, невыражение их, адресуется
другим людям. Наиболее отчетливо это видно на примере улыбки.
В своем прямом и непосредственном значении улыбка является выражением
радости. Она отличается от всех других экспрессий тем, что эта эмоциональная
реакция осуществляется с помощью только одной лицевой мышцы, в то время
как для выражения других эмоций требуется действие от трех до пяти мышц.
Благодаря своей простоте, улыбка распознается легче других выражений лица.
В своих исследованиях П. Экман и его коллеги установили, что улыбку можно
различить на расстоянии до 300 футов, т. е. на расстоянии, большем, чем то,
которое требуется для различения других выражений лица, и за более короткое
время (Экман П., 1999).
Эти физические характеристики делают улыбку незаменимым и мощным по
психологическому воздействию средством коммуникации. Вот почему улыбка
почти всегда предназначена другим людям. На нее трудно не ответить
взаимностью. Даже улыбка человека на фотог-рафии способна вызвать
ответную улыбку. В большинстве случаев людям нравятся улыбающиеся лица,
что, как известно, широко используется, например, в рекламе.
В ряде исследований Краут и Джонстон также подтвердили коммуникационный характер улыбки. Они выяснили, что люди более склонны
улыбаться во время общения с другими людьми, чем наедине с собой. Даже
361
если в это время они находятся в одиночестве, испыты-вают радость и
пребывают в хорошем настроении (Kraut R., Johnston R., 1979).
Интересные результаты дали также исследования Сьюзен Джонс и ее коллег.
Они наблюдали поведение 10- и 18-месячных младенцев и установили, что дети
чаще улыбались в присутствии внимательной матери, чем в присутствии
матери, не обращавшей на них внимание (Jones S. at all., 1991).
Эти и другие исследования позволяют сделать вывод, что улыбка может быть
не только мимическим выражением приятных эмоций, но в той же мере
служить средством передачи своего состояния другим людям, причем иногда
даже воображаемым другим.
Лауреат нобелевской премии австрийский этолог Конрад Лоренц полагал, что
улыбка, т. е. такой мимический паттерн, посредством которого обнажаются
зубы, первоначально выполняла ту же функцию, что и оскал у животных. А
именно демонстрировала враждебность и угрозу, словом агрессивные
намерения. Позднее, в процессе эволюции, оскал трансформируется в улыбку,
угроза — в приветливость. И лишь одна разновидность улыбки, может быть,
напоминает об ее эволюци-онном прошлом. Речь о таком выражении лица,
которое называют “зловещая”, “злобная” или даже “кровожадная” улыбка. Да и
то в данном случае вместо слова “улыбка” предпочитают говорить об ухмылке
(Лоренц К., 1994).
Уже из одного перечня видов улыбки (жалкая, испуганная, грустная,
презрительная, сконфуженная и т. д.) видно, что улыбка далеко не всегда
является экспрессией радости. П. Экман утверждает, что существуют десятки
видов улыбок. Он делит их на два вида: искренние, непосредственные и
притворные, фальшивые. П. Экман дает описание 18 различных видов одних
только искренних улыбок (Экман П., 1999). Все это лишний раз
свидетельствует о том, что улыбка выступает одним из основных невербальных
средств коммуникации и что она в первую очередь адресована другим людям.
Какие же бессознательные цели преследует индивид (а нужно сказать,
искренняя улыбка всегда бессознательная, автоматическая), когда улыбается?
Общая единая цель всех разновидностей улыбки заключена в том, чтобы
вызвать у окружающих ответное чувство. А вот какое именно чувство — будет
зависеть от вида улыбки. Такими чувствами могут быть: симпатия,
расположение, жалость, сочувствие, радость, удовольствие, страх, гнев, стыд и
т. д. Кроме того, полагают, что улыбка, сопровождаемая поднятием бровей,
выражает, как правило, готовность подчиниться. В то же время улыбка с
опущенными бровями выражает превосходство и стремление осуществлять
социальный контроль (Атватер И., 1988).
362
Фальшивая, притворная улыбка используется с другой целью: чтобы скрыть
истинные эмоции и тем самым ввести собеседника в заблуж-дение. Словом,
фальшивая улыбка — это всегда маска и, как полагает П. Экман, всегда несет в
себе ложь (о лжи в процессе общения мы поговорим потом отдельно).
Не только улыбка, но и другая невербальная, и прежде всего мими-ческая
экспрессия также предназначена для того, чтобы возбуждать эмоции у других
людей. Это хорошо проиллюстрировало исследование МакХьюга (1985), в
котором участникам демонстрировали отрывки из фильмов длительностью в
одну минуту, где был заснят (голова и плечи) бывший президент США Рональд
Рейган, прозванный “Великим Коммуникатором”. Среди участников просмотра
находились как сторонники, так и противники президента. Каждый из
показанных отрывков отражал одно из эмоциональных состояний президента
Р. Рейгана: нейтральное, радость и уверенность, страх, досаду. Во время
просмотра у испытуемых производилось измерение физиологических
показателей, в том числе электромимеография. После просмотра фильмов
участники сообщали о своих собственных эмоциональных состояниях. Все
отрывки, кроме нейтрального, вызвали у испытуемых физиологическое
возбуждение — ускоренное сердцебиение и т. д. Электромимеография
свидетельствовала, что участники сопереживали Рейгану и мимически
подражали его эмоциям, воспроизводя ту же лицевую экспрессию. Президент
улыбался, они — тоже, он демонстрировал страх или гнев, участники
хмурились вместе с ним. Причем происходило это как со сторонниками, так и с
противниками Рейгана (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Кстати, явление эмоционального заражения каждый, вероятно, знает из
собственного опыта и безо всяких специальных исследований. Большинству
людей известно, что такое “заразительный смех” или улыбка, многие люди
морщатся при виде чужой боли или начинают испытывать страх, когда видят,
как боятся другие.
И исследование МакХьюга, и наш собственный социальный опыт еще раз
подтверждают истинность идей психологии масс о социальном характере
эмоций и об эмоциональном заражении. Ведь именно Тард, Лебон и Фрейд
впервые высказали мысль о том, что омассовление происходит за счет
коллективного, совместного переживания одних и тех же чувств.
Как видим, эмоциональная экспрессия не зря адресуется другим. Она вполне
способна достичь своей цели и вызывать у людей соответ-ствующий отклик в
виде сопереживания.
Вместе с тем, мимика является не только средством передачи эмоциональных
состояний другим. Она также может служить средством для возбуждения
определенных эмоций у самого субъекта мимической экспрессии. Проще
363
говоря, не только эмоции предопределяют то или иное выражение лица, ту или
иную мимику, но и сама демонстрация мимики, в свою очередь, способна
возбудить соответствующие эмоции у человека. Впервые эту мысль высказал Ч.
Дарвин. Позднее она оформилась в теорию обратной мимической
зависимости, названную именами ее создателей, - теорию Джемса-Ланге.
Коротко суть этой теории можно определить одним высказыванием: “Я плачу
не потому, что мне больно, а мне больно потому, что я плачу” (вариант: “Я пою
не оттого, что я счастлив, а счастлив оттого, что пою”). Согласно этой теории,
демонстрация
определенного
выражения
лица,
соответствующего
переживанию той или иной эмоции, производит психологический эффект
такого рода, что индивид, изобразивший эту мимическую маску, действительно
начинает переживать реальную эмоцию.
Эта теория частично нашла подтверждение в остроумном эксперименте
немецких психологов Фрица Штрака, Леонарда Мартина и Сабины Штеппер
(1988). Исследователи просили участников оценить смешные рисунки,
используя два критерия. Первый — оценочное суж-дение о том, насколько
забавно изображение, второй — эмоциональ-ная реакция на рисунок.
Рассматривая рисунок, испытуемые должны были удерживать во рту ручку
либо только при помощи зубов (тогда лицевая мускулатура напрягалась,
формируя улыбку), либо только при помощи губ (что препятствовало
формированию улыбки). Когда участники удерживали ручку зубами, то
рисунок казался им смешнее, чем в том случае, когда ручка удерживалась
губами. Но при этом, рассудочные оценки рисунков почти не расходились
(Майерс Д., 1997).
Разумеется, обратная мимическая зависимость выражена гораздо слабее, чем
прямая и, вероятно, в некоторых обстоятельствах она вообще не проявляется.
Поэтому можно не опасаться, что если вы притворно нахмуритесь, то тут же
почувствуете смертельную тоску, или, изобразив гримасу боли, сразу же
почувствуете приступ боли где-нибудь в организме. Хотя, с другой стороны,
одна из расхожих психотерапевтических мудростей гласит: “чаще улыбайтесь,
особенно, глядя на себя в зеркало, и вам станет радостно, даже если для этого у
вас не было никаких причин”.
Следует отметить, что не всякое выражение лица, которое обычно
ассоциируется с переживанием определенной эмоции, обязательно вы-ражает
именно эту эмоцию. Ч. Дарвин, например, однозначно определял покраснение
лица как признак стыда, смущения, замешательства. В обыденном
представлении краска на лице также вполне определенно увязывается со
стыдом, виной и смущением. Это нашло отражение даже в языке: “краска
стыда”, “покраснел от смущения, “пунцовый от стыда”, “врет и не краснеет” и
364
т. д. К тому же считается, что покрасне-ние лица больше присуще женщинам,
чем мужчинам.
Однако П. Экман вполне резонно утверждает, что лицо краснеет также и от
гнева. Поэтому следует различать румянец стыда и багровую краску гнева. По
мнению Экмана, дело обстоит именно так, что стыд, смущение, вина вызывают
легкий румянец, в то время как гнев и ярость вызывают более интенсивное
покраснение. В целом же выражение этих двух эмоций может различаться
степенью проявленности, местоположением (локализацией) красноты и
длительностью экспрессии.
Но гнев может выражаться и бледностью, подобно экспрессии стра-ха, что
также необходимо учитывать, чтобы не впасть в ошибку одноз-начности
(Экман П., 1999).
Помимо того, румянец на лице может быть вызван и положитель-ными
эмоциями, скажем, удовольствием от похвалы — некоторые люди краснеют и в
этих случаях. Правда, природа эмоции здесь не совсем ясна. Это вообще может
быть как признаком возбуждения, так и признаком все того же смущения. Ведь
похвала, или комплимент, способны вызвать у человека не только
удовольствие, но и смущение.
И наконец, покраснение или бледность лица могут явиться следст-вием
волнения человека от предчувствия каких-то событий, которых он ждет с
тревогой. Эта тревога, в свою очередь, может возникать из-за неуверенности,
опасения оказаться не на высоте положения и т. д.
В заключение подчеркнем, что контролируемые мимические пат-терны —
улыбка, взгляд, грусть, удивление, слезы, гнев и т. д. - вполне могут
использоваться людьми также для фальсификации эмоций. Здесь мы не
касаемся вопроса о том, какие при этом могут преследоваться цели, поскольку
они во многом предопределяются ситуацией, обстоя-тельствами, личностными
особенностями людей.
Пластика (позы и жесты)
Все многообразие жестов, телодвижений и поз, имеющих коммуни-кационное
значение, можно разделить на эмблемы, иллюстрации и манипуляции (Экман
П., 1999).
Эмблемами называют такие жесты и движения тела, которые выступают
заменителями фраз, и их можно использовать вместо слов. Они без труда
понимаются большинством людей, принадлежащих к данной культурной
группе. Последнее следует подчеркнуть особенно, т. к. эмблемы могут нести
различные смыслы в разных культурах. Хотя имеются некоторые жесты365
эмблемы, которые одинаково трактуются во многих (но не во всех) культурах.
Такой эмблемой, например, является пожатие плечами, что обозначает “не
знаю”, “ничего не могу сделать”, “не понимаю” или “какая разница?”.
По данным П. Экмана, в США широко используется около 60 эмб-лем.
Общеупотребимыми в североамериканской культуре являются та-кие жестыэмблемы, как: помахивание рукой в знак приветствия; па-лец, положенный на
палец, — “стыдись”; выставленный средний палец на выброшенной вперед
руке — “имел я тебя” или “засунь себе...”.
Некоторые эмблемы, используемые американцами, например верти-кальный
кивок головой — “да” (согласие), горизонтальное покачивание головой —
“нет” (несогласие), подзывающее движение рукой, приставление ладони к уху
как просьба говорить громче, имеют анало-гичное значение и в российской
культуре. А вот российская эмблема “кукиш”, хоть и мало похожа на
американское выставление среднего пальца, тем не менее, близка ему по
смыслу.
О том, как сильно изменяются от культуры к культуре значения одних и тех же
эмблем и какие это может иметь неприятные пос-ледствия, можно судить хотя
бы на примере такого жеста, как кольцо, образуемое большим и указательным
пальцами. Если в США этот жест изображает начальную букву аббревиатуры
ОК, что означает “хорошо”, “порядок”, то во Франции эта эмблема имеет почти
прямо противоположное значение — “ноль”, “ничего”, “ничего хорошего или
стоящего”. А вот в средиземноморье и на Среднем Востоке этот же знак имеет
непристойный смысл, в частности намек на гомосексуальные сношения (Пиз А.,
1992). Поэтому, чтобы избежать непонимания, обид, недоразумений или даже
конфликтов, имеет смысл, общаясь с представителями других культур, не
использовать жесты-эмблемы, да и вообще меньше размахивать руками.
Это тем более необходимо помнить, если учесть, что помимо обще-известных в
каждой данной культуре жестов существуют свои региональные
эмблематические словари внутри страны, а также специфи-ческие жестыэмблемы небольших, в том числе и субкультурных групп: футбольных и
музыкальных фанатов, наркоманов, гомосексуалистов, уголовников и т. д.
Эмблемы, как правило, используются намеренно, специально, хотя бывают и
исключения. Подобно тому, как случаются оговорки в речи (З. Фрейд посвятил
им целую книгу “Психопатология обыденной жизни”), люди иногда допускают
промахи и в телодвижениях. В этом случае бессознательное использование
жестов-эмблем выдает инфор-мацию, которую человек пытался скрыть. Два
признака могут служить показателем того, что человек “проговорился” телом,
допустив промах. Первый — эмблема выполняется не полностью, а
фрагментарно. Например, затруднение, беспомощность могут быть невольно
366
проде-монстрированы поднятием лишь одного плеча вместо обоих с разведением рук ладонями вверх, как это делается в полной эмблеме. Второй — жест
эмблемы выполняется не в привычной позиции. Как правило, эмблемы
демонстрируются прямо перед собой между талией и областью шеи, при
“оговорках” же эмблема никогда не предъявляется в привычной позиции.
Телодвижения и жесты, которые непосредственно связаны с речью, поскольку
иллюстрируют
ее,
называются
иллюстрациями,
или
жеста-мииллюстраторами. Свою речь люди, как правило, иллюстрируют руками, хотя
для этого могут использоваться мимика, ноги, да и все тело в целом.
Сопровождая речь, люди могут жестами делать ударения, подчеркивать слова
или фразы, чертить в воздухе рукой, следя за ходом мысли и т. д.
Обычно к иллюстрациям люди прибегают в тех случаях, когда пытаются
объяснить нечто такое, что трудно сразу выразить словами. Или же когда
затрудняются в выборе нужного слова. Человек тогда может щелкать пальцами
или пытаться как бы выхватить что-то из воздуха, как будто необходимое
слово, определение или мысль находятся именно там. Все это сообщает
собеседнику, что идет поиск нужных средств выражения. Возможно также, что
иллюстрации помогают людям организовать плавное, осмысленное течение
речи. Чем больше человек возбужден (расстроен, обрадован, взволнован,
напуган), тем больше он прибегает к помощи иллюстраций. И наоборот,
снижение эмоциональной вовлеченности, угасание интереса, скука, грусть
приводят к уменьшению использования жестов-иллюстраторов. Поэтому, если
человек изображает радость, энтузиазм, а то и заботу или сопереживание, и при
этом не сопровождает свою речь иллюстрациями, то, скорее всего, он просто
притворяется радостным, озабоченным или сопереживающим.
Кроме того, число иллюстраций резко снижается, когда человек говорит
нерешительно, осторожно, взвешенно, предварительно обдумывая сказанное.
Использование иллюстрирующей жестикуляции в западном обществе не всегда
оценивалось однозначно. В одни исторические эпохи иллюстрирование речи
жестами считалось в высших классах “хорошим тоном”, в другие же, наоборот, —
признаком невоспитанности, неотесанности.
В 30-е годы ХХ столетия, когда в Германии к власти пришли фашисты,
сторонники теории расового неравенства активно пропагандировали идею о
том, что оживленная жестикуляция, сопровождающая речь, свойственна лишь
низшим расам — цыганам и евреям. А сама склонность к интенсивной
жестикуляции является врожденным признаком “расовой неполноценности”,
высшая же, арийская, раса отлича-ется, якобы, сдержанностью в использовании
иллюстраций.
367
Специальное исследование Давида Эфрона (кстати, вообще первое исследование жестов-иллюстраторов) показало, во-первых, что интенсивность
иллюстрирующей жестикуляции обусловлена культурными, а не расовыми
особенностями, и поэтому является не врожденным, а приобретенным
качеством. И, во-вторых, что люди различных культур применяют разные типы
иллюстраций. И даже в пределах одной куль-туры и нации люди различаются
как типами жестов-иллюстраторов, так и интенсивностью их использования.
Одни иллюстрируют много, другие — мало. Так что кроме культурных
особенностей на характер и интенсивность использования иллюстраций влияют
также личностные особенности человека, его статус и гендерная
принадлежность.
Помимо этого не нужно забывать, что ораторское искусство во многом связано
с умением иллюстрировать свою речь жестами.
Таким образом, как эмблемы, так и иллюстрации являются нацио-нально и
культурно обусловленными средствами невербальной комму-никации. В этом
их сходство (Экман П., 1999).
Основное же различие между жестами-эмблемами и иллюстрато-рами
заключается в том, что эмблемы заменяют слова в тех случаях, когда люди в
силу каких-то причин не могут говорить, а иллюстрации сами по себе не имеют
смыслового значения, если их рассматривать отдельно от речи и слов. Не
слыша слов и наблюдая лишь иллюстра-ции, смысла сказанного не понять.
Манипуляции — еще одна разновидность телодвижений, несущих определенную смысловую нагрузку в процессе общения. К ним относятся все те
движения, которыми отряхивают, массируют, потирают, держат, щиплют,
ковыряют, чешут какую-либо часть тела или совершают иные действия с ней.
Как правило, манипуляции совер-шаются рукой или руками, а объектами
выступают волосы (усы, борода), лицо, нос, уши или промежность.
Покусывание губ, постукивание пальцами или ногой, беспричинное
гримасничанье, выпячивание губ, надувание щек или подпирание их языком —
все это тоже манипуляции. И, наконец, люди часто манипулируют попавшими
под руку предметами — карандашами, ручками, стаканами, коробком спичек и
т. д. (Экман П., 1999).
Манипулирование может быть как коротким, так и продолжительным, как едва
заметным, так и явно выраженным. Иногда оно имеет характер рационального,
целенаправленного действия. К таковым можно отнести, якобы, приведение в
порядок прически (манипуляция с волосами), прочищение уха или носа,
почесывание.
По большей части манипуляции совершаются бессознательно. Правда, лишь до
тех пор, пока они не становятся предметом внимания со стороны окружающих.
368
Заметив это, человек, как правило, начинает осознавать свои действия и на
какое-то время удерживает себя от манипулирования. Ведь манипуляции,
особенно некоторые виды, считаются неприличными. Но, как полагает Экман,
никакие старания не в состоянии помочь большинству людей отказаться от их
бездумных действий надолго.
О чем свидетельствуют манипуляции? Однозначного ответа на этот вопрос не
существует. С одной стороны, имеются экспериментально подтвержденные
данные, что манипуляции свидетельствуют о состоянии дискомфорта.
Беспокойные движения — почесывания, сдавливание, ковыряние, отряхивание
и т. д. — становятся интенсивнее по мере увеличения любого дискомфорта.
С другой стороны, Экман считает, что большое количество манипуляций может
говорить о прямо противоположном — о том, что человек находится в
расслабленном, спокойном состоянии. Ведь в этом случае человек
раскрепощается, перестает беспокоиться о приличиях, а значит, и
сдерживаться, контролировать себя. Таким образом, манипуляции могут быть
как признаком дискомфорта (например, в официальной или вообще тревожной
обстановке), так и наоборот, — свидетельством спокойного, расслабленного
состояния человека.
Вместе с тем, остается неясным вопрос о том, почему некоторые люди отдают
предпочтение одним видам манипуляции, а другие — другим? Почему одни
склонны к пощипыванию, а другие к почесыванию? Чем объяснить, что кто-то
чешет руку, кто-то — нос, кто-то щеку, кто-то крутит кольцо на пальце или
наматывает на руку края одежды? Почему, наконец, у одних имеются
“любимые” манипуляции, свойственные только им, а у других их нет, но зато у
них имеется набор манипуляционных движений, используемых от случая к
случаю?
Возможно, на некоторые из этих вопросов могут дать ответ теории глубинной
психологии, но для этого требуются соответствующие исследования. Правда, как
известно, эти теории с трудом поддаются операционализации, и поэтому их
экспериментальное использование затруднено.
Телодвижения и жесты выступают не только в качестве заместителей или
иллюстраторов речи. Они могут также служить показателем того, какого рода
взаимоотношения связывают людей. Наиболее отчетливо это проявляется в
общении людей с различными социальными статусами. Человек с высоким
статусом ведет себя и выглядит более сво-бодно, раскованно: руки и ноги держит
асимметрично, его тело отклонено назад. Низкостатусный человек держит себя
более скромно: тело его выпрямлено, ноги сведены вместе, руки вытянуты вдоль
тела.
369
По тому же типу, что и статусные различия, проявляются и воспри-нимаются
гендерные различия, что, как уже отмечалось выше, можно объяснить
различиями в процессе социализации мальчиков и девочек. Мужчины, как
правило, держат себя более свободно, в то время как женщины принимают
закрытые позиции, что характерно для низкостатусных индивидов.
Кроме того, позы и положение тела могут служить индикаторами симпатии или
антипатии. Люди, испытывающие взаимную приязнь, обычно во время общения
склоняются друг к другу, тела их стремятся занять положение, ориентированное по
направлению к собеседнику. К тому же симпатизирующие друг другу люди
держат себя свободно и непосредственно. Эти и другие признаки легко
распознаются и могут вызвать либо ответную симпатию, либо антипатию у
партнеров по общению (Ниренберг Д., Калеро Г., 1990).
Рей Бёдвистелл (1978) попытался систематизировать движения тела,
производимые человеком во время общения. Он разработал классификацию
телодвижений, названную им кинетикой (kinesics) по аналогии с
лингвистической системой, применяемой для исследования языка. Основываясь
на обширных наблюдениях, Бёдвистелл пришел к выводу, что можно выделить
50 или 60 основных классов телодвижений, которые формируют основу
невербального “языка тела”. Базовые единицы этого языка, воспроизводимые
одновременно, образуют значения, подобно тому, как произнесение звуков
создает слова, передающие смыс-лы и значения (Штангель А., 1986).
Тем не менее, до сих пор остается открытым вопрос: могут ли телодвижения
служить полностью самостоятельным языком или в общении они являются
лишь вспомогательным средством, дополняющим и усиливающим воздействие
речи? Хотя, с другой стороны, в некоторых видах искусства, например в балете,
пантомиме или классическом индийском танце телодвижения и жесты
способны полностью заменять язык слов и передавать определенный
смысловой континуум без использования речи. Правда, это довольно
специфические виды коммуникации, и поэтому навряд ли “язык тела” в
обозримом будущем сможет стать хоть в какой-то мере заменителем или
аналогом обычной человеческой речи.
Прикосновение (тактильный контакт)
Прикосновения являются для нас генетически первым, исходным каналом
коммуникации. Еще до того, как ребенок обретет способность к визуальному,
аудиальному,
речевому,
жестикуляционному
общению
взрослые
взаимодействуют с ним лишь посредством тактильного контакта. Родители и
ребенок в самом начале его жизни строят свои взаимоотношения посредством
370
прикосновений. З. Фрейд в своей теории психосексуального развития полагал,
что именно в этой первой стадии жизни, которую он назвал оральной фазой,
когда у ребенка преобладают тактильные ощущения, закладываются основы
психичес-кой конституции человека, складываются предпосылки его психического здоровья и нездоровья.
По мнению некоторых исследователей, например Харлоу (1971),
прикосновения, или телесный контакт являются биологической потребностью,
удовлетворение или неудовлетворение которой оказывает влияние на
формирование у человека привязанности и любви. Монтегю (1972) считает, что
прикосновение является самым непосредственным способом эмоционального
взаимодействия, и поэтому он рас-сматривает кожную стимуляцию в качестве
фундаментального и существенно важного элемента здорового развития каждого
организма.
Но необходимо отметить и другое. В обществе прикосновения как средство
коммуникации строго регламентированы и являются предметом социальных
норм и табу, которые меняются от культуры к культуре. Регламентация в
наибольшей степени касается прикосновений к лицу, голове, интимным
участкам тела (Изард К., 1980).
Прикосновения, использующиеся в социальных взаимодействиях, подразделяются
на
несколько
видов.
Существуют
прикосновения,
обусловленные
профессиональной деятельностью. Так, например, врачи, парикмахеры,
закройщики, спортивные тренеры прикасаются к другим людям, выполняя свои
профессиональные обязанности, т. е. чисто функциональ-но.
Еще один вид прикосновений является социально обусловленным и носит
ритуальный характер. Это могут быть рукопожатия, принятые в европейской
культуре, взаимные потирания носами, напоминающие обнюхивание, как в
некоторых островных культурах, поцелуи в плечи (как в Индии), в лоб, в щеки
(как в Европе и в России) и т. д.
И, наконец, третий вид прикосновений носит более интимный, личностно
окрашенный характер, свидетельствуя о близких отношениях между людьми —
о родстве, дружбе, любви, знакомстве, сексуальной связи.
В целом, мужчины и женщины прикасаются друг к другу с одинаковой
частотой, но существуют и специфические различия, обусловленные
некоторыми, в частности возрастными факторами. Джудит Холл и Элен Веккиа
сообщают, например, что в разнополых парах до 30 лет к тактильному контакту
мужчины прибегают чаще, чем жен-щины. В более позднем возрасте
инициативу прикосновений в раз-нополых парах перехватывают женщины.
Исследовательницы обнаружили также, что мужчины предпочитают касаться
кистей рук, в то время как женщины — самой руки (Hall J. & Veccia А., 1990).
371
Однако мужчины и женщины неодинаково реагируют на прикосновения, что
обусловлено различиями в социализации и, как следствие, разницей в
восприятии собственного статуса. Так, например, в исследо-вании,
проведенном в одной из университетских библиотек (США), служащие должны
были либо прикасаться, либо не прикасаться к рукам студентов, меняющих
книги. Те студентки, к рукам которых прикасались служащие, реагировали на
это позитивно. И сама библиотека, и библиотекари им нравились больше, чем
тем студенткам, к которым служащие не прикасались. Студенты же (мужчины)
не реа-гировали возросшей симпатией к библиотеке и служащим в ответ на
прикосновение (Fisher J. at all., 1976).
В другом исследовании Шерил Уитчер и Джефри Фишер продемонстрировали
еще более впечатляющие гендерные различия в реак-циях на прикосновение.
Обслуживающий персонал одной из универси-тетских клиник на востоке США
во время предоперационных обследо-ваний либо интенсивно прикасался, либо
почти не прикасался к паци-ентам и пациенткам. Вообще-то, прикосновения
как таковые являются частью профессиональных обязанностей медперсонала,
поэтому ничего необычного в самом факте прикосновений не было.
Исследователи контролировали лишь независимую переменную — частоту и
длительность тактильных контактов персонала с больными. Планом исследования предусматривался опрос пациентов сразу же после операции и изучение их
психического и соматического состояния.
В результате опроса и исследования постоперационного состояния женщин был
выявлен поразительно очевидный положительный эффект от интенсивных
предоперационных прикосновений. Те пациентки, к которым активно прикасались,
сообщали, что меньше боялись операции. Уровень кровяного давления у них в
постоперационный период был почти нормальный. Словом, по всем показателям
их состояние было лучше, чем у тех пациенток, к которым врачи и сестры прикасались мало.
Прямо противоположный эффект от прикосновений продемонстрировали
пациенты-мужчины. Те из них, к кому до операции много прикасались,
отреагировали на это резко негативно, и в частности высоким уровнем
кровяного давления. Тогда как в контрольной группе больных-мужчин, к
которым прикасались мало, показатели постоперационного состояния были
гораздо лучше.
Таким образом, можно сделать вывод, что женщины, как правило, более
положительно, чем мужчины реагируют на прикосновение. Брен-да Майор
полагает, что существующие здесь гендерные различия аналогичны статусным
различиям в реакциях на прикосновение. Когда статус двух людей
приблизительно одинаков или когда он неопределен, тогда на прикосновение
372
мужчины реагируют “по-мужски”, т. е. отрицательно, а женщины — “поженски”, т. е. положительно. Но в том случае, если очевидно высокостатусный
человек прикасается к низкостатусному, то реакция последнего обычно бывает
позитивной вне зависимости от того, какого он пола. Следовательно, как
мужчины, так и женщины воспринимают прикосновения высокостатусного
лица одинаково “по-женски”, т. е. положительно (Major В., 1981).
Понятно поэтому, что прикосновения могут сообщить посторонне-му
наблюдателю о социальном статусе взаимодействующих людей. Тот, кто
прикасается к собеседнику, явно занимает доминирующее положение, имея
более высокий статус, чем тот, к кому прикасаются. И, действительно, легко
представить, например, что руководитель похлопывает сотрудника или
сотрудницу по плечу или по другому какому-нибудь месту. И затруднительно
вообразить, что это же проделывает сотрудник, разговаривая с руководителем.
Таким образом, прикосновения, подобно другим невербальным средствам
общения, могут служить источником информации как о собеседниках, так и о
самом процессе коммуникации.
Межличностная дистанция
Межличностное пространство, которое обычно сохраняется между людьми во
время общения, как полагает К. Изард, имеет, возможно, в своей основе
социокультурные нормы, регулирующие тактильные контакты (Изард К., 1980).
Следовательно, межличностную дистанцию можно рассматривать как такое
средство коммуникации, которое производно от тактильного канала общения.
Пространство между людьми несет в себе смысловые, психологические значения,
поэтому антрополог Эдвард Холл (1966), вероятно, наиболее авторитетный
специалист в области исследований межличностной дистанции, дал ей название
“психологии пространства”. Им же составлена наиболее известная сегодня
классификация дистанций, или зон межличностного взаимодействия. Правда, она
отражает, в основном, те культурные нормы, которые сущес-твуют у
североамериканцев, поскольку создавалась на основе наблюдений поведения
американцев.
Холл выделяет четыре основные дистанции, которые служат показателем того,
какого рода отношения связывают взаимодействующих людей, и которые
получили, соответственно, названия: интимная, личностная, социальная,
официальная (публичная).
Интимная зона — это расстояние между людьми от непосредственного
соприкосновения до 0,5 метра. Такая дистанция свидетельствует об очень близких
373
отношениях собеседников. Разумеется, за исключением тех случаев, когда
незнакомые люди оказываются тесно скученными не по своей воле в
общественном транспорте, в магазинах, на стадионах и т. д. Такое вынужденное
уменьшение межличностного пространства вызывает у человека обычно
ощущение дискомфорта, поскольку в толпе возникает тесный физический контакт
с совершенно незнакомыми людьми.
Личностная зона — устанавливается в пределах от 0,5 до 1,25 метра. Она
характерна для общения людей, имеющих дружеские отношения, или между
близко знакомыми индивидами.
Социальная зона — она более протяженная и простирается примерно от 1,25
до 3,5 метров. Такое расстояние сохраняется людьми, например, в деловых
взаимоотношениях или других социальных взаимодействиях. Эта дистанция
поддерживается, скажем, во время взаимодействия покупателя и продавца,
студента и преподавателя и т. д. Причем крайний предел данной зоны
свидетельствует либо о весьма формальных, либо о достаточно напряженных
отношениях.
Официальная (публичная) зона — она колеблется в пределах от 3,5 до 7,5
метров. Данная дистанция свидетельствует о совершенно официаль-ном
характере общения. Это могут быть дистанции во время публичных
выступлений,
общения
с
официальными
лицами,
торжественных
ритуализованных мероприятий.
Классификация Холла свидетельствует о том, что наиболее близкие отношения
предполагают наименьшую межличностную дистанцию. Более того, дистанция
между друзьями и хорошими знакомыми имеет тенденцию к уменьшению, в
отличие от оптимальной дистанции, сох-раняющейся между незнакомыми
людьми. Поскольку степень близости и межперсональная дистанция столь
тесно связаны между собой, мы часто используем дистанцию для передачи
другим людям своего отно-шения к ним. Посредством дистанции можно также
устанавливать новые и изменять старые, уже сложившиеся отношения. Если вы,
например, хотите по какой-либо причине установить с человеком более близкие
отношения, то, скорее всего, общаясь с ним, попытаетесь уменьшить расстояние
между ним и собой. И, наоборот, когда человек вам не нравится, то вы, вероятно,
поведете себя иначе и будете “держать дистанцию”.
Этот поведенческий эффект нашел подтверждение в исследованиях, и, в
частности, в эксперименте Говарда Розенфельда, который просил участниц
(студенток) пообщаться с каким-нибудь собеседником (обычно тоже
студентом, помощником исследователя). В одном случае студентки должны
были выказывать собеседнику свое дружеское расположение, в другом —
избегать проявления дружеских чувств. В первой ситуации студентки садились
374
в метре-полутора метрах от ассистента исследователя, во второй — в двух-двух
с половиной метрах (Rosenfeld G., 1965).
Здесь необходимо сразу уточнить, что у некоторых людей “чувство дистанции”
может быть нарушено. Проявляется это либо в том, что собеседник, не отдавая
себе в том отчета, приближается настолько близко, что буквально дышит вам в
лицо, что, разумеется, заставляет вас отступать шаг за шагом. И тогда со
стороны ваша беседа будет напоминать исполнение танца “тустеп”. Другое
проявление “сбитого чувства дистанции” обнаруживается в противоположной
тенденции, когда собеседник предпочитает разговаривать с дистанции в три и
более метра, так что вам приходится напрягать и слух, и голос, чтобы слышать
и отвечать ему.
Конечно, этот ваш собеседник может оказаться человеком с вполне здоровым и
нормальным чувством дистанции, но выходцем из Латинс-кой Америки,
Средиземноморья, Индии или из других стран, где высокая плотность
населения. Во всех этих странах и регионах уста-навливается меньшее, чем в
северной Европе или в Северной Америке межперсональное пространство
(Атватер И., 1988). В целом, здесь просматривается такая закономерность: чем
большая плотность насе-ления в стране, тем меньшая межличностная
дистанция устанавли-вается людьми при общении. И наоборот. Эта
закономерность нашла отражение в традициях и культурных нормах.
Межличностная дистанция может сообщать не только о степени близости
между людьми или о типе социального взаимодействия. Она служит также
индикатором социального статуса общающихся людей. Люди, равные по
статусу, как правило, стоят ближе друг другу, чем люди с различным
социальным статусом Чем значительнее различие статусов людей, тем большая
межличностная зона устанавливается между ними. Причем если
низкостатусный индивид обычно всегда “соблюдает дистанцию”, то
высокостатусный может позволить себе самостоятельно определять
межличностное пространство во взаимо-отношениях с низкостатусным. Как
видим, в данном случае проявляется та же тенденция, что и в использовании
прикосновений.
Кроме того, некоторые авторы сообщают, что межличностная зона в
определенной мере зависит от гендерной и возрастной принадлежности
взаимодействующих людей. Так, например, дети и старики держатся ближе к
собеседнику, тогда как подростки, молодые люди и люди средних лет
предпочитают находиться на большем расстоянии от собеседника. Женщины,
обычно, сидят или стоят ближе к собеседнику (независимо от его пола), чем
мужчины (Атватер И., 1988).
375
В целом же, люди с нормальным чувством дистанции обычно удоб-но
чувствуют себя в тех случаях, когда находятся на таком расстоянии друг от
друга, которое соответствует их представлениям как о степени близости и
знакомства между ними, так и о существующем в данный момент типе
социальных отношений — словом, их представлениям о социальных нормах.
Одежда, раскраска и другие украшения
Вопреки распространенному мнению о том, что в первобытном обществе
существовала система социального равенства людей, извест-ные факты
свидетельствуют об обратном. Именно на заре челове-ческой истории
раскраска, украшения, татуировки стали использоваться людьми как
невербальные средства коммуникации, передающие информацию о многих
вещах, но, прежде всего, сигнализирующие о социальном статусе человека.
Взрослый мужчина-воин и взрослая жен-щина имели неодинаковые права и
возможности, и это подчеркивалось специальными отличительными знаками.
Дети, не прошедшие обряда инициации (т. е. не подвергшиеся специальным
ритуальным действиям, символизирующим вступление в половозрелый
возраст), вообще не имели никаких отличительных знаков на теле, что тоже
имело свой смысл: до инициации в них видели не актуальных, но лишь потенци-альных людей, членов племени.
Вожди, шаманы, колдуны, воины, женщины, рожавшие детей — все эти
категории людей имели отличительные знаки в виде особых украшений, меток,
узоров. Вступление в брачный период жизни и наличие брачного статуса во
многих племенах отмечалось, например, нанесением особых татуированных
узоров. Женщинам — на плечи, грудь и бедра, мужчинам — на плечи, живот и
гениталии (Тернер В., 1983). В других племенах “свидетельством о браке”
служили кольца, продевавшиеся в ноздри, или для мужчин — специальные
костяные или деревянные палочки, которые также носили в носу — ими
прокалывалась хрящевая перегородка носа (Ренне А.-Ф., 1985). В наши дни, как
известно, символ брачного статуса выглядит более скромно — это всего лишь
обручальные кольца на определенных пальцах рук.
Таким образом, все то, что в обыденном мнении современных людей
рассматривается как средство украшения “дикарей”, на самом деле изначально,
по большей части, выполняло информационную функцию и служило своего
рода социальным паспортом первобытного человека. Принадлежность к
определенному племени, роду, оповещение о том, что племя находится в
состоянии боевых действий, скорбь и праз-днества, беды и радости, рождение и
смерть, голод и процветание — все это передавалось в виде ритуальной
376
раскраски определенных цве-товых тонов, узоров, “украшений”, татуировок —
словом, посредством символов. В последующие эпохи большую часть
информационной функции вместо нательных знаков начала выполнять одежда,
став, таким образом, еще одним средством коммуникации. В обществах,
разделенных на социальные слои, классы, касты, сословия, профессиональные
корпорации, одежда (и украшения, конечно) сделались символическими
репрезентантами принадлежности человека к определенному социальному
слою, показателем знатности или безродности, богатства или нищеты, власти
или безвластия и рабства.
Наиболее наглядно эту функцию выполняет униформа. Например, различные
мундиры, а также профессиональная одежда — врачей, рабочих продавцов и т.
д. Причем как в прошлые века, так и сегодня униформа, особенно
свидетельствующая о принадлежности к силовым государственным
структурам, не только сообщает окружающим о роде деятельности человека,
но и производит на них магическое дей-ствие. Индивид в мундире (или мундир
на индивиде) ассоциируется с авторитетом. Исследования Леонарда Бикмана
(1974) показали, что подавляющее большинство (92%) прохожих на улице,
отмеченных исследователями за время проведения эксперимента, подчинялись
самым нелепым требованиям человека, одетого в униформу охранника
(Чалдини Р.,
1999). Впрочем, не обязательно обращаться к данным
исследований, чтобы убедиться в этом волшебном свойстве форменной
одежды. Достаточно вспомнить, как великий комбинатор Остап Бен-дер
выручил С. Паниковского, попавшего в затруднительное положе-ние, всегонавсего нарядившись в милицейскую фуражку.
Более того. Ранее мы уже говорили о гало-эффектах. Мундир, как средство
коммуникации, также производит гало-эффект. Исследования Мауро (1984)
свидетельствуют о том, что люди в традиционной полицейской униформе
оценивались испытуемыми как более справед-ливые, отзывчивые, умные,
честные, чем люди в обычной гражданской одежде (Чалдини Р., 1999). (Еще до
недавнего времени точно так же дело обстояло и в нашем обществе.)
Конечно, украшения, одежда, раскраска (словом, внешний вид чело-века) как
средства коммуникации могут сообщать не только о власти, статусе, богатстве,
профессии, гендерной принадлежности либо сексу-альной ориентации. Они
могут сообщать также и об эстетическом вкусе, пристрастиях, характере,
темпераменте, уме или глупости человека, и даже о складе его мышления.
Вспомните о том исследовании, в котором выявилась зависимость между
стрижкой студентов и их научными интересами.
В этой проблеме есть еще один интересный аспект, заслуживающий
специального исследования и обсуждения. Речь идет о том, что сущест-вует
377
много общего (иногда до отчетливых аналогий!) между тем, как с помощью
раскраски и украшений, каких-то элементов одежды и дру-гих общих
отличительных знаков первобытные люди выражали свою социально-духовную
общность, “коллективную душу” — Мы, и тем, как современные молодежные
группировки, в том числе субкультур-ного типа (хиппи, панки, наркоманы,
криминальные группы и т. д.), стремятся достичь той же цели — групповой
сплоченности и демонст-рации принадлежности к группе, с помощью тех же
средств. Вдумчиво-го исследователя этот факт может подтолкнуть к
выдвижению многих интересных гипотез...
Как видим, в распоряжении человека имеется много различных, вербальных и
невербальных, средств коммуникации. Их вполне доста-точно, чтобы быть
понятым или самому понять другого человека. И так как люди зачастую не
понимают друг друга, то, по мнению социальных психологов, это объясняется
не тем, что наш аппарат общения несовершенен, а другими, в том числе
социальными, причинами, о которых говорилось выше.
Вместе с тем, есть еще одна точка зрения на эту проблему. Ее выражают
философы и психологи-экзистенциалисты. Причины непонимания они
усматривают в том особом положении, которое человек занимает в мире.
Другими словами, само человеческое существование обрекает индивида на
непонимание и одиночество. Согласно этой теоретической позиции, каждый
человек замкнут в своем собственном мире внутренних психических
переживаний и проблем. Наши миры отделены друг от друга, замкнуты в
незримые, но, тем не менее, непроницаемые оболочки отчуждения. Еще в ХIХ
веке глубокий и мудрый русский поэт Федор Тютчев передал это состояние
такими строчками: “Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?..”
Оболочки человеческих миров, таким образом, оказываются непроницаемыми
как изнутри, так и снаружи. Еще одно известное поэтическое видение
экзистенциальной проблемы человеческого существования отражено в
англоязычной литературе. В нем люди сравниваются с островами в океане
(Джон Дон, Эрнест Хемингуэй).
Социальные психологи, хотя им тоже не чужды философия и поэзия, проблему
непонимания объясняют более прозаически, а точнее, социальными и
функциональными причинами. Что касается последних, то, имея совершенный
аппарат передачи информации (средства выражения), человек, вместе с тем,
наделен несовершенным аппаратом восприятия сообщений. Даже специально
подготовленные люди не в состоянии “считывать”, воспринимать,
обрабатывать, анализировать и интерпретировать весь поток информации,
идущей от другого чело-века по всем каналам коммуникации. Более или менее
успешно нам удается считывать и обрабатывать сведения с двух, максимум с
378
трех каналов одновременно, в то время как информация может поступать сразу
по всем каналам.
Глава 4
Проблема сочетания каналов коммуникации и ложь
Общение — это процесс, осуществляемый, как правило, одновре-менно всеми
или многими средствами коммуникации. И лишь в каких-то чрезвычайных
обстоятельствах могут возникнуть ограничения в использовании (как при
передаче, так и при приеме) каналов общения. Обычно же в повседневном
общении нами задействованы все как вербальные, так и невербальные средства
коммуникации, из-за чего может сложиться впечатление, что все они для нас
одинаково значимы и действенны. Но исследователи полагают, что это не так, и
какое средство общения окажется наиболее эффективным в каждый данный
момент коммуникации, зависит от многих факторов: искренности и правдивости
собеседников, темы разговора, вида беседы и т. д. (Экман П., 1999).
Конфликт интерпретаций
Значимость средств общения в коммуникации
А. Меграбян (Mehrabian А.,1967, 1972) полагает, что в процессе общения люди
больше полагаются на выражение лица, чем на содержание речевого сообщения
собеседника, или паралингвистическое сопровождение его речи. Ряд
исследований Беллы де Пауло и ее коллег также свидетельствуют в пользу
визуальной информации. Эта исследовательская группа сравнивала восприятие
сообщений, передаваемых мимической экспрессией, и восприятие вербальной
информации. Выяснилось, что визуальные сообщения оказывали на участников
большее влияние, чем звуковые. Правда, значимость телодвижений и жестов,
которые, разумеется, также воспринимаются визуально, тоже проигрывала по
сравнению со значимостью выражения лица. Роль мимики оказалась особенно
важной при восприятии сообщений о симпатии/антипатии и менее важной при
восприятии статуса или доминирования (De Paulo В. at all., 1978).
Данные, полученные другой исследовательской группой (Краус Р. и др., 1981),
существенно противоречат выводам Меграбяна и де Пауло. В исследовании
Краусса участникам показывали видеозапись политических дебатов, где
оппоненты отчетливо демонстрировали свои эмоции. Одни участники
(контрольная группа) видели видеозапись целиком, т. е. изображение и звук, и
поэтому легко различали эмоциональные оттенки речи. Другие участники
(экспериментальные группы) имели возможность воспринимать информацию,
379
поступающую лишь по одному из каналов коммуникации. У первой группы в
распоряжении был текст выступлений, так что они читали речь, не видя и не
слыша самих выступающих. Вторая группа получила только визуальную
информацию. Поэтому, видя выступающих, они были лишены возможности
слышать речь и ее паралингвистическое сопровождение. Третья группа,
наоборот, располагала только паралингвистической информацией, слушая
запись, смикшированную таким образом, что разобрать слова было
невозможно, зато тембр, громкость голоса, темп речи и т. д. были сохранены.
Оказалось, что самые точные представления об эмоциях выступающих вынесли
участники из первой группы, т. е. те, кто читал письменную речь. Именно их
оценки эмоций лучше всего совпадали с оценками участников из контрольной
группы, получавших информацию, передаваемую всеми средствами
коммуникации (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Роджер Браун в этой связи полагает, что эмоции лучше всего передаются
посредством языка. Слова и правила речи обладают всеми возможностями для
выражения любого эмоционального состояния.
Таким образом, результаты данного исследования свидетельствуют о том, что
невербальные каналы коммуникации являются хотя и важными, но все же
вспомогательными средствами общения.
Комбинирование средств коммуникации
Несмотря на различие взглядов социальных психологов в вопросе о значимости
тех или иных средств общения, все они сходятся в том, что, по крайней мере, в
некоторых ситуациях важность одних каналов коммуникации действительно
возрастает по сравнению с другими. Так, например, Филип Зимбардо и Майкл
Ляйппе, которые в целом придерживаются точки зрения Р. Краусса и Р. Брауна,
все же признают, что визуальная и паралингвистическая информация
оказываются решающими в тех случаях, когда вербальное сообщение
тщательно отфильтровано — ведь то, что мы говорим, лучше всего поддается
нашему контролю. Но контролировать речь и подбирать слова — это, как мы
теперь знаем, еще не все. Человек может “проговориться” взглядом,
выражением лица, жестами и т. д. И вот в тех случаях, когда визуальная
информация противоречит тому, что человек говорит, т. е. вербальному
сообщению, тогда доверять следует именно невербальной информации,
полагаясь на то, что “говорят” его глаза, тело, мимика (Зимбардо Ф., Ляйппе
М., 2000).
380
Гендерные различия
С другой стороны, в некоторых обстоятельствах наоборот необходимо
полагаться на вербальную, а не на визуальную информацию. И вот почему.
Проведя ряд исследований, Дафна Бугенталь и ее коллеги установили, что дети
по-разному реагируют на одинаковые сообщения мужчин и женщин, когда те
таким образом комбинируют средства коммуникации, что вербальная
информация противоречит визуальной. В ходе эксперимента детей просили
проинтерпретировать ситуацию, в которой либо мужчина, либо женщина
высказывали угрозы, но при этом улыбались. Когда к ним обращался мужчина,
то дети игнорировали его грозные слова, воспринимая их как шутку, и больше
дове-ряли его улыбке. И наоборот. Когда к ним обращалась женщина, то дети
предпочитали верить ее словам и не обращали внимания на улыбку,
воспринимая ее как фальшивую (Bugental D. at all., 1971).
В ходе дальнейших исследований выяснилось, что навыки различного
реагирования на противоречивое сочетание вербальной и визуальной
информации у мужчин и женщин дети приобретали в своих семьях. Они
привыкли к тому, что матери говорят им неприятные вещи, как правило, с
улыбкой на лице, так, словно сообщают что-то хорошее. Отцы же более
последовательны и менее коварны: они улыбаются, говоря приятное, и
хмурятся, сообщая о неприятных вещах. В результате, дети, общаясь с
матерью, учатся не обращать внимание на выражение ее лица, поскольку это
ненадежный признак. Но зато к выраже-нию отцовского лица они очень
внимательны.
Поведение детей в исследовании Бугенталь и ее коллег указывает еще на одну
особенность в коммуникационном процессе, а именно на гендерные различия
при использовании, комбинировании и восприятии вербальной и визуальной
информации.
Так, в исследованиях было установлено, что при наличии вербальной и
визуальной информации женщины в большей мере, чем мужчины
предпочитают руководствоваться принципом: лучше один раз увидеть, чем сто
раз услышать. Иначе говоря, они больше доверяют визуальной информации
(Атватер И., 1988).
Кроме того, мужчины и женщины, как правило, различным образом
комбинируют межличностную дистанцию и визуальное взаимодействие.
Мужчины, например, когда дистанция увеличивается, начинают чаще смотреть
на собеседника. В поведении женщин этого не отмечается. И даже, когда
межличностная дистанция превышает семь метров, женщины не увеличивают
объем визуального взаимодействия.
381
И, наконец, гендерные различия в восприятии вербальной и визуальной
информации отчетливо продемонстрировало исследование Линды Карли (Carli
L., 1990). В ее эксперименте перед участниками (женщинами и мужчинами) с
обращением выступала женщина. Причем манера ее выступления ясно
сигнализировала о ее статусе. К одной группе испытуемых она обращалась как
явно низкостатусное лицо. Это подчеркивалось вопросительными интонациями
ее речи, вопро-сами, свидетельствующими о неуверенности, например: “Верно?”, “Не правда ли?”; выражениями, в которых чувствовалось сомнение:
“Может быть...”, “Не знаю...” и т. д. Другая половина участников слышала то
же самое обращение, но уже уверенное, напористое, без тени сомнения.
Реакция мужчин и женщин на эти выступления заметно разнилась, несмотря на
то, что, во-первых, в обоих случаях женщина говорила одно и то же, а вовторых, в ее выступлении содержались такие утверждения, с которыми все
участники эксперимента — как мужчины, так и женщины — были согласны,
что выяснилось еще в ходе предварительной проверки.
Когда женщина говорила напористо, т. е. “по-мужски”, то мужчины
воспринимали ее выступление отрицательно и не соглашались с ней. Но ее
выступление им нравилось, и они с ней соглашались в том случае, когда она
выступала “по-женски”, т. е. демонстрировала свой низкий статус.
Противоположная реакция последовала от женщин, которые соглашались с
выступавшей, когда она говорила “по-мужски”. И, наоборот, не соглашались с
ней, когда она демонстрировала свой низкий статус, т. е. выступала “поженски”. Оценка слушателями (муж-чинами и женщинами) обаяния,
правдивости, искренности выступавшей женщины находилась в полном
соответствии с указанными различиями в восприятии статуса оратора и
убедительности обращения.
Важность вопроса о приоритетной значимости, влиянии, достовер-ности и
контролируемости тех или иных средств коммуникации, когда они
комбинируются в различных сочетаниях, обусловлена не столько
теоретическим, сколько практическим интересом. Каждый из нас хочет жить в
надежном, предсказуемом мире. Такое возможно лишь в том случае, когда
люди получают правдивую, достоверную информацию. Ведь обман и ложь
делают нашу жизнь непредсказуемой, тревожной, полной опасностей. Но обман
и ложь, к сожалению или к счастью (на этот счет высказываются разные
мнения), являются вечной состав-ляющей всех социальных взаимодействий
людей. Словом, ложь несет людям страдания, но и без нее они обойтись не
могут. Поэтому следующей темой нашего обсуждения станет проблема лжи и
нечестности в общении.
382
Коммуникация и ложь
Один из наиболее известных исследователей психологии лжи Пол Экман
предлагает: “Представьте себе, на что бы стала похожа жизнь, если бы все в
совершенстве владели искусством лгать или если бы никто не умел
обманывать” (Экман П., 1999). Сам он, обдумав эту ситуацию, приходит к
выводу, что любая из названных альтернатив без одновременного
существования другой сделала бы жизнь невы-носимо тягостной. Наверное, это
действительно так, но, вместе с тем, трудно вообразить такое общество, в
котором бы ложь культиви-ровалась и считалась добродетелью, а правда
искоренялась бы и счи-талась пороком. Люди всегда стремились обезопасить
себя от лжи и нечестности. Кстати, и сами исследования психологии лжи, в том
числе и исследования Экмана, преследуют именно эту цель.
Ложь — явление социальное. Нечестными люди не рождаются, а становятся. И
хотя всегда и во всех ее проявлениях — ложь как прямой обман, как
умолчание, как полуправда и т. д. — считалась явлением постыдным и
недостойным, нечестность, тем не менее, всегда имела и сейчас имеет
повсеместное распространение в человеческих взаимоотношениях. Психологов,
как, впрочем, и других людей, прежде всего интересуют возможности
обнаружения лжи, признаки, которые выдают лжеца, отличая его от человека,
говорящего правду. Зигмунд Фрейд, например, в начале века полагал, что для
опытного, наблюдательного человека в этом отношении нет большой
проблемы. Он, в частности, писал: “Когда я поставил своей задачей пролить
свет на то, что люди скрывают, не посредством гипнотического принужде-ния,
а лишь внимательно наблюдая за тем, что они сами говорят и показывают, я
считал эту задачу более трудной, чем она оказалась в действительности. Тот,
чьи губы молчат, выдает себя кончиками паль-цев. Из всех пор просачивается
предательство. И потому эта задача по осознанию наиболее скрытого в душе
очень хорошо разрешима” (Фрейд З., 1998, с. 275-276).
Признаки лжи
Современные психологи не разделяют такую безоговорочную уверенность
основателя психоанализа. Хотя тоже признают, что абсолютно скрыть ложь не
удается никому, и лжец все равно выдает себя либо аудиально, либо визуально.
Экман разделяет невербальные признаки обмана на поведенческие
и
психофизиологические (Экман П., 1999).
Другое дело, что наблюдатель, верификатор ( т. е. тот, кто заинтересован в
обнаружении лжи), далеко не всегда в состоянии обна-ружить едва заметные
383
признаки, которые могут разоблачать лжеца. Другими словами, “утечка”
информации о лжи всегда происходит, но не всегда ее можно заметить и
понять.
Вербальные признаки
Что касается вербальных (лингвистических и паралингвистических) проявлений лжи, то они, в большей мере, могут выдавать плохо подго-товленного
лжеца — ребенка или взрослого человека, не искушенного в обмане. Как
правило, это такие люди, чья нечестность имеет эпизо-дическую,
ситуационную природу, не будучи характерологической чертой их личности.
Иначе говоря, есть люди, лгущие от случая к случаю, и есть те, кто лжет
постоянно, поскольку нечестность стала для них привычной, удобной и
единственно возможной коммуникационной стратегией. Первые лгут неумело,
вторые — очень искусно. Лжецы-профессионалы, как правило, овладевают
навыками контроля за своей речью и паралингвистическими средствами.
“Непрофессионалов” же могут разоблачать как манера, так и структура речи. Их
высказывания могут отличаться, например, неопределенностью, уклончивостью.
Другая крайность их суждений — безосновательность, т. е. ни на чем не
основанные заявления и утверждения. Речь лгущего непрофессионала может
содержать пробелы в изложении как свидетельство того, что он опасается
сообщить нечто такое, что не соответствовало бы ранее высказанным им ложным
утверждениям, и тем самым разоблачила бы его. Но вместе с тем, им присущи
оговорки, ошибки и вообще все то, что З. Фрейд назвал “психопатологией
обыденной жизни” (Фрейд З., 1990). Кстати, лгущие дети еще более бесхитростны
и зачастую даже не заботятся о логической связности своих заявлений (Экман П.,
1993).
Но необходимо помнить, что уклончивость, туманность высказываний,
неясность суждений, логическая несвязность речи и т. д. могут указывать не на
лживость или нечестность говорящего, а на его неуме-ние связно и толково
излагать мысли, на хаотичность и недисциплини-рованность самого процесса
его мышления, наконец, на усталость либо, напротив, на чрезмерную
взволнованность.
Паралингвистические признаки, такие, как высокий тон и излишняя громкость
голоса, быстрый темп речи, частые паузы и растянутые междометия, например
“а-а-а”, “э-э-э”, “ну..” и т. д., — все это также не может рассматриваться как
безусловные признаки лжи, поскольку часто просто отражает либо манеру речи
человека, его ораторскую беспомощность, либо опять-таки высокий уровень
его эмоциональ-ности, вызванной причинами, не связанными со страхом
разоблачения.
384
Хотя, конечно, в определенных обстоятельствах паралингвистичес-кие
признаки могут выдавать неопытного лжеца, например ребенка. Те же, кто
поднаторел во лжи, в состоянии лгать, паралингвистически никак себя не
обнаруживая. Так, например, люди с высоким уровнем самомониторинга без
труда контролируют паралингвистические средства общения и поэтому
совершенно одинаково говорят хоть ложь, хоть правду.
Невербальные средства
Все невербальные средства общения могут передавать поведенчес-кие
признаки лжи, хотя, конечно, одни каналы коммуникации лучше поддаются
контролю, другие — хуже. Так, скажем, большинство людей довольно успешно
контролирует свою мимику, поэтому люди могут лгать друг другу с
безмятежным выражением лица, с улыбкой, с горестным видом, изображая
гнев, либо даже со слезами на глазах.
Правда, другие признаки, также выражаемые на лице и могущие
свидетельствовать об обмане, либо с трудом, либо вовсе не поддаются
контролю. Экман относит к ним расширение зрачков, частое помарги-вание и
микровыражения. Последние, кстати, хотя и невозможно контролировать, но и
зафиксировать их без специальных знаний и оборудования нельзя. А что
касается расширения либо сужения зрачков и частого моргания, то эти
паттерны, как и все другие признаки, могут свидетельствовать и о том, что
человек лжет, испытывая при этом различные эмоции — от восторга обмана до
страха — и о том, что он находится по какой-либо причине в возбужденном
состоянии (Экман П., 1999).
Большинство людей плохо справляются с контролем за осанкой тела,
жестикуляцией и манипулированием. Говоря неправду, они могут усиленно
жестикулировать, часто прикасаться к лицу, прикрывать рот ладонью (в основном,
дети), вертеть в руках различные предметы, непроизвольно использовать эмблемы,
противоречащие вербальной информа-ции (эту ситуацию Экман называет
“эмблематической оговоркой”).
Словом, если лжецу удается хорошо контролировать вербальные средства
коммуникации, то признаки лжи могут просочиться по невербальным каналам,
поскольку одинаково успешно контролировать все средства сообщения едва ли
кому-нибудь под силу. Поэтому кому-то лучше удается следить за своей речью,
а кому-то — контролировать невербальные каналы коммуникации. И в этом
отношении Фрейд, вероятно, действительно был прав, утверждая, что утечка
лжи все равно происходит. Другое дело, что вряд ли найдется такой верификатор, который был бы в состоянии анализировать весь поток информации,
одновременно поступающей по всем каналам.
385
Профессионализм здесь мало чем помогает. Это стало очевидным после
исследования Краута и Пои (1988). В нем психологи просили пассажиров,
ожидавших свои рейсы в аэропорту города Сиракузы, штат Нью-Йорк, принять
участие в имитации и перевоплотиться в “контрабандистов”, которым необходимо,
не вызывая подозрения таможенников, пройти таможенный контроль (Зимбардо
Ф., Ляйппе М., 2000).
Половине согласившихся участников выдали “контрабанду” — па-кетики с
белым порошком — и пообещали в случае успешного прохождения досмотра
награду в 100 долларов.
Результаты инсценировки оказались удачными для участников исследования,
получивших свое вознаграждение, и неутешительными для таможенников. Их
профессиональные навыки не дали им никаких преимуществ перед группой
случайно набранных людей, которые смотрели видеозапись прохождения
таможенной процедуры. Ни таможенники, ни впоследствии зрители
видеоленты не сумели выявить “настоящих контрабандистов”, которые, кстати,
вызывали меньше подозрений, чем другие обычные пассажиры. И у служащих
таможни, и у зрителей-судей подозрение вызывали одни и те же люди — те, чье
поведение выглядело нервозным. Эти пассажиры говорили нерешительно,
давали короткие ответы, переминались с ноги на ногу, ну и т. д. Но ни один из
них не нес “контрабанду”, не был “контрабандистом”.
Хоть выше и было сказано об “очевидности” результатов исследования Краута
и Пои, тем не менее, полученные данные также нельзя интерпретировать
однозначно. Ведь несмотря на максимальную приближенность описанной
имитации к жизненным реалиям, все же име-ются существенные различия
между провозом настоящей контрабанды и участием в игре, где люди ничем,
собственно, не рискуя, вместо реальных наркотиков проносили безвредный
порошок. Хотя, с другой стороны, конечно, реальные контрабандисты более
опытны и умелы в своем преступном ремесле, чем случайные пассажиры.
Таким образом, поведенческие признаки обмана также не являются надежным
гарантом обнаружения лжи. Поэтому невозможность их зафиксировать не
служит доказательством правды. Так же как и наличие этих признаков еще не
свидетельствует о лжи. Люди могут демонстрировать эти признаки и быть при
этом совершенно честными.
Технические средства обнаружения лжи
Психофизиологические признаки, обусловленные реакцией вегета-тивной
нервной системы (ВНС), выявляются с помощью специальных средств, в
частности с помощью полиграфа, более известного под названием “детектор лжи”.
386
Хотя некоторые из этих реакций, такие как учащенное дыхание, вздымание
грудной клетки, нервный кашель, частое сглатывание, пот, краска или бледность
на лице, расширение зрачков, моргание и т. д., можно фиксировать и без помощи
специальной аппаратуры.
Что касается применения полиграфа, то относительно надежности его данных в
качестве свидетельства лжи или правды, вины или невиновности среди
специалистов нет единой точки зрения. Так, П. Экман, в частности, полагает,
что если ученым удастся выявить не вообще эмоции, а специфические
выражения каждой отдельной эмоции — страха, гнева и т. д., то данные
полиграфа могут оказаться достаточно надежными для обнаружения лжи.
Правда, он же утверждает, что если эта задача будет решена и удастся получить
подтверждение дифференцированного реагирования ВНС на то или иное
эмоциональ-ное состояние, то в этом случае большой нужды в детекторе не
будет. Просто верификатор сможет, руководствуясь лишь своими зрением и
слухом, с успехом заменить полиграф.
Мнение другого специалиста Леонарда Сейкса по поводу использования
детектора однозначно скептическое. Он утверждает, что эмоциональные
возбуждения и в целом психические изменения, отмечаемые у людей в момент
тестирования на полиграфе, вызваны страхом перед самой процедурой проверки, а
не волнением, связанным с боязнью быть разоблаченным. Интересное
исследование, которое провели Сейкс и его коллеги, во многом подтверждает эту
точку зрения (Saxe L., 1991).
Участникам эксперимента исследователи предлагали брать деньги из ящика
стола, и в том случае, если им удастся успешно пройти тестирование на
детекторе, забрать их себе в качестве вознаграждения. При этом перед началом
исследования испытуемым говорили, что полиграф не особенно надежное
средство проверки, так что опасаться его не стоит.
В этих условиях все участники, которые брали деньги, успешно прошли
испытание на детекторе лжи. Скорее всего, они после того, как у них была
сформирована установка в отношении детектора, перестали опасаться, что
будут разоблачены “таким ненадежным полиграфом”.
Более забавные результаты были получены от той группы участников, которые
вообще денег не брали. Более половины из них не смогли пройти тестирование
и были “разоблачены”. Видимо, и в данном случае сработала предварительно
сформированная установка о ненадежности полиграфа в качестве средства
проверки. Поэтому участники-бессребренники боялись, что ненадежный
аппарат не подтвердит их невиновность, что и вызвало у них беспокойство. Как
видим, их опасения оказались ненапрасными. Таким образом, полиграф в
большей мере заслуживает названия “детектор эмоций”, чем “детектор лжи”. И
387
если человек умеет успешно прятать свои эмоции или вообще оставаться
спокойным в любой ситуации, то для него пройти проверку на детекторе не
составит большой проблемы. Правда, это удается далеко не всем людям.
Итоги анализа возможности безусловного обнаружения лжи, как видим, не
внушают большого оптимизма. Да это и понятно. Ведь чем обернулось бы для
людей нахождение какого-то абсолютно надежного средства выявления лжи,
обмана, нечестности? Что стало бы с обществом, если бы была найдена какаято фантастическая возможность, например, наподобие телепатического
прочтения реальных чужих мыслей и намерений? Сначала это сделало бы
невозможным само существование лжи, а затем большинства социальных
отношений. И, наконец, привело бы к разрушению современного общества.
Призыв нобелевского лауреата А. Солженицина “жить не по лжи”, конечно,
благороден, но совершенно нереалистичен. Ни российское, ни какое другое
общество не может обойтись без лжи. Другое дело, что степень лживости и
нечестности в общественных отношениях бывает различ-ной, а порой
угрожающей самому существованию общества. Следовательно, как полное
отсутствие лжи, так и абсолютное ее господство грозят обществу катастрофой.
Крайности, как известно, смыкаются. Но это уже другая, не социальнопсихологическая, а философская, этическая, религиозная и т. д. проблема.
Поэтому исследователи находят и предлагают не абсолютно, а относительно
надежные средства обнаружения лжи. П. Экман, например, разработал
обширную таблицу из 38 пунктов, облегчающих возможность обнаружения
лжи. Вот лишь некоторые из этих условий.
Ложь легче обнаруживается, если:
ложь заранее не спланирована, а вырывается спонтанно;
ложь сопровождается переживанием эмоций;
лжец знает, что в случае раскаяния его ждет прощение;
лжец знает, что в случае разоблачения последует суровое
наказание;
лжец обманывает знакомого человека;
лжец неопытен;
ложь излагается не от имени официального учреждения.
Ну, и т. д. (Экман П., 1999).
Кроме того, известно, например, что женщины лгут менее искусно, чем
мужчины, поэтому их ложь легче обнаруживается. Возможно, эти гендерные
различия объясняются тем, что женщинам свойственна большая эмоциональная
вовлеченность в коммуникационный процесс, а в случае попытки обмана —
тем более. Говоря ложь, женщины, таким образом, больше, чем мужчины
388
боятся разоблачения и тем самым эмоционально выдают себя. (Вспомним
условия из таблицы Экмана, касающиеся переживания эмоций.)
И в целом отметим, что обман лучше удается высокостатусным лицам уже
хотя бы потому, что им больше верят и доверяют. Здесь сказывается влияние
авторитета (референтное влияние, о котором речь пойдет в следующем
разделе).
Отметим также, что ложь легче распознается при общении разнопо-лых пар,
поскольку женщины успешнее разоблачают мужскую ложь и, наоборот,
мужчины — женскую.
Существуют, в свою очередь, и такие факторы, которые способствуют тому,
что ложь выглядит более убедительно и принимается за правду, но о них мы
поговорим в разделе “Социальное влияние”, когда будем обсуждать
информационное влияние.
Прежде уже отмечалось, что коммуникация является основой всех социальных
взаимодействий. Какие общие цели стремятся достичь люди, взаимодействуя
друг с другом?
Очевидно, что мы, в первую очередь, сознательно или неосознанно, пытаемся
повлиять друг на друга. Поскольку любое социальное взаимодействие — это
всегда так или иначе оказываемое социальное влияние.
Ложь — лишь один, хотя и нечестный, скрываемый, но все же примитивный и
прямолинейный способ оказания влияния на других людей. О других более
тонких и замаскированных способах социального влияния речь у нас пойдет в
следующем разделе.
Литература
1.
Аргайл М. Психология счастья. М.: Прогресс, 1990. 332 с.
2.
Атватер И. Я вас слушаю. Советы руководителю как
правильно слушать собеседника. М.: Экономика, 1988.
3.
Блакар Р. Язык как инструмент социальной власти
(теоретико-эмпирические исследования языка и его использования) // Язык
и моделирование социального взаимодействия. М.: Прогресс, 1987. 462 с.
4.
Блок Д. Влияние дифференцированной социализации на
развитие личности мужчин и женщин (1983) // Пайнс Э., Маслач К.
Практикум по социальной психологии. СПб.: Питер, 2000. C. 168-182.
5.
Винер Н. Кибернетика и общество / Пер. с англ. Е.Г.
Панфилова. М.: Иностранная литературы, 1958.
6.
Гибш Г., Форверг М. Введение в марксистскую социальную
психологию / Пер. с нем. Т.А. Рябушкиной. М.: Прогресс, 1972. 295 с.
7.
Добрович А. Общение: наука и искусство. М.: АОЗТ “Яуза”,
1996.
389
8.
Зимбардо Ф., Ляйппе М. Социальное влияние. СПб.: Питер,
2000. 448 с.
9.
Изард К. Эмоции человека. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980.
10.
Лабунская В. Невербальное поведение. Ростов н/Д, 1986.
11.
Лебон Г. Психология социализма. СПб.: Макет, 1908/1995 б.
544 с.
12.
Ломов Б. Научно-техническая революция и социальная
обусловленность регуляции поведения личности // Психологические
проблемы социальной регуляции поведения. М.: Наука, 1976. С. 29-41.
13.
Лоренц К. Агрессия (так называемое “зло”) / Пер. с нем. М.:
Прогресс: Универс, 1994. 272 с.
14.
Майерс Д. Социальная психология / Пер. с англ. СПб.: Питер,
1997.
15.
Московичи С. Век толп: Исторический трактат по психологии
масс / Пер. с фр. Т.П. Емельяновой. М.: Изд-во “Центр психологии и
психотерапии”, 1996. 478 с.
16.
Ниренберг Д., Калеро Г. Читать человека — как книгу. М.:
Экономика, 1990.
17.
Пиз А. Язык жестов. Воронеж, 1992.
18.
Серль Дж. Перевернутое слово // Вопросы философии. 1992.
№ 4. С. 58-70.
19.
Таннен Д. Ты просто не понимаешь (1990) // Пайнс Э., Маслач
К. Практикум по социальной психологии. СПб.: Питер, 2000. C. 192-193.
20.
Тард Г. Законы подражания. СПб., 1892/1997.
21.
Тернер В. Символ и ритуал. М.: Наука, 1983. 277 с.
22.
Уотсон Дж. Психология с точки зрения бихевиориста
//Хрестоматия по истории психологии / Под ред. П.Я. Гальперина, А.Н.
Ждан. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980. С. 17-34.
23.
Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. Среди племен
Новой Гвинеи / Пер. с датск. В.А. Якуба. М.: Наука, 1985. 192 с.
24.
Фрейд З. Тотем и табу. М.: Олимп: Изд-во “АСТ-ЛТД”, 1997.
447 с.
25.
Фрейд З. Фрагмент анализа истерии // Интерес к
психоанализу. Ростов н/Д: Феникс, 1998. С. 177-336.
26.
Фрейд З. Психопатология обыденной жизни // Психология
бессознательного. М.: Просвещение, 1990.
27.
Хорни К. Невротическая личность нашего времени.
Самоанализ / Пер. с англ. В.В. Старовойтова. М.: Прогресс: Универс, 1993.
С. 7-223.
28.
Хорни К. О психологии женщины // Психоанализ и культура:
Избранные труды Карен Хорни и Эриха Фромма. М.: Юрист, 1995. С. 191272.
29.
Чалдини Р. Психология влияния. СПб.: Питер Ком, 1999. 272
с.
390
30.
Штангель А. Язык тела. М., 1986.
31.
Экман П. Психология лжи. СПб.: Питер, 1999. 272 с.
32.
Энрайт Д. Просветляющий гештальт: гештальт, ведущий к
просветлению: Пробуждение от кошмара. М., 1997. 135 с.
33.
Brown R. Social psychology: The second edition. New York,
1986.
34.
Bugental D.E., Love L.R. & Gianetto R.M. Perfidious feminine
faces // Journal of Personality and Social Psychology. 1971. № 17. P. 314-318.
35.
Caporael L.R. The paralanguage of caregiving: Baby talk to the
institutionalized aged // Journal of Personality and Social Psychology. 1981. №
40. P. 876-884.
36.
Carli L.L. Gender, language, and influence // Journal of
Personality and Social Psychology. 1990. № 59. P. 941- 951.
37.
DePaulo B.M., Rosenthal R., Eisenstat R.A., Rogers P.L. &
Finkelstein S. Decoding discrepant nonverbal cues // Journal of Personality and
Social Psychology. 1978. № 36. P. 313-323.
38.
Exline R.V., Ellyson S.L. & Long B. Visual behaivor as an aspect
of power role relatioships // Pliner P., Kramers L. & Alloway T. Nonverbal
communication of aggression. New York, 1975.
39.
Fisher J.D., Rytting M. & Heslin R. Hands touchig hands:
Affective and evalutiative effects of an interpersonal touch // Sociometry. 1976.
№ 39. P. 416-421.
40.
Hall J.A. & Veccia E.M. More “touching” observations: New
insights on men, women, and interpersonal touch // Journal of Personality and
Social Psychology. 1990. № 59. P. 1155-1162.
41.
Henley N.M. Body politics:
Power, sex, and nonverbal
communication // Englewood Cliffs. NJ, 1977.
42.
Higgins E.T. The “communication game”: Implications for social
cognition and persuasion // Higgins E.T., Herman C.P. & Zanna M.P. Social
cognition: The Ontario Symposium. 1981. Volume 1. P. 343-392.
43.
Jones S.S., Collins K. & Hong H.-W. An audience effect on smile
production in 10-month-old infants // Psychological Science. 1991. № 2. P. 4549.
44.
Krauss R.M., Curran N.M. & Ferleger N. Expressive conventions
and the cross-cultural perception of emotion // Basic and Applied Social
Psychology. 1983. № 4. P. 295-305.
45.
Kraut R.E. & Johnston R. Social and emotional messages of
smilling: An ethological approach // Journal of Personality and Social
Psychology. 1979. № 37. P. 1539-1553.
46.
Major B. Gender patterns in touching behavior. Mayo C. &
Henley N. Gender and nonverbal behavior. New York, 1981.
47.
Mehrabian A. & Weiner M. Decoding of inconsistent
communications // Journal of Personality and Social Psychology. 1967. № 6.
P. 109-114.
391
48.
Mehrabian A. Nonverbal communication. Chicago, 1972.
49.
Noller P. Nonverbal communication and marital interaction.
Oxford, England, 1984.
50.
Rosenfeld H.M. Effect of an approval-seeking induction on
interpersonal proximily // Psychological Reports. 1965. № 17. P. 120-122.
51.
Saxe L. Lying: Thoughts of an applied social psychologist //
American Psychologist. 1991. № 46. P. 409-415.
Раздел VI. СОЦИАЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ
Глава 1. Межличностное влияние
Восприятие социального влияния
Стратегии межличностного влияния
Классификации видов влияния
Глава 2. Конформизм
Информационное влияние и конформизм
Нормативное влияние и конформизм
Внешние факторы конформизма
Внутренние факторы конформизма
Глава 3. Уступчивость
Ситуация просьбы
Уступчивость и вежливость
Манипулятивные приемы влияния (опять социальные нормы)
Уступчивость и нормы долга — ответственности
“Нога в двери” (the-Foot-in-the-Door-effect)
“Пробный шар”
Приманка
Уступчивость и нормы взаимности
“Не в дверь, так в окно”
Глава 4. Подчинение
Подчинение авторитету
392
Психология подчинения
Психология власти
Компенсаторная теория власти
Фиктивные цели
Жизненные стратегии
Власть как компенсация
Глава 5. Сопротивление влиянию
Проблема сублиминального влияния
Я-концепция и сопротивление влиянию
Упреждающее согласие
“Прививка” от социального влияния
Раздел VI
СОЦИАЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ
В самом деле, чем менее занята и чем меньшей стойкостью обладает наша
душа, тем легче она сгибается под тяжестью первого обращенного к ней
убеждения. Вот почему дети, простолюдины, женщины и больные склонны к
тому, чтобы их водили, так сказать, за уши.
Мишель Монтень
Глава 1
Межличностное влияние
Социальный мир создается людьми, он возникает как результат разнообразных
человеческих взаимодействий. Это особая реальность, в которой действуют
свои законы, многим отличающиеся от законов природы. Главный из них —
закон всеобщего социального влияния. Индивид может ощущать и осознавать
393
его воздействие, но может и не догадываться о его существовании. Последнее,
конечно, не означает, что он находится вне сферы социального влияния. В мире
человеческих отношений социальное влияние действует так же неизбежно, как
сила тяготения в мире физическом. Человек, вне зависимости от того, знает он
или нет о законе всемирного тяготения, подчиняется ему, коль скоро является
физическим телом. Точно так же дело обстоит и с законом всеобщего
социального влияния. Будучи социальным животным, чело-век испытывает на
себе постоянное социальное воздействие. Но и сам он, так или иначе, влияет на
других людей.
Поэтому неправильно было бы представлять социальное влияние в виде неких
отдельных актов или разрозненных попыток людей воздей-ствовать друг на
друга. Социальный мир действует на нас постоянно, ведь мы находимся в
непрерывном потоке событий и взаимодействий. Все они, а также люди, вещи,
ситуации, обстоятельства образуют единое силовое поле социального воздействия.
Каждый индивид в нем является одновременно субъектом и объектом влияния
(Милграм С., 2000).
Восприятие социального влияния
Тем не менее, людям иногда присущи две взаимоисключающие иллюзии в
отношении социального влияния. Первая — иллюзия независимости от
социального воздействия. В этом случае человеку кажет-ся, что он совершенно
свободен от всякого общественного влияния, его поведение является
результатом исключительно собственных решений и воли. Вспомним, что
именно такую идею поведенческой независимости первоначально развивал У.
МакДуголл в своей теории инстинктов социального поведения. Но задолго до
того, как появилась эта теория, выдающийся немецкий мыслитель Карл Маркс,
возражая против идеи социальной автономности, сформулировал свой знаменитый тезис: нельзя жить в обществе и быть от него свободным. И
действительно, даже если индивид отгородился от всех людей и стал
отшельником, уже сам факт его ухода, самоизоляции все равно будет
результатом социального влияния.
Иллюзия другого рода выражается в том, что у людей складывается
впечатление, будто сами они ни на кого не воздействуют, являясь в то же время
пассивными объектами влияния окружающих, социальных сил, обстоятельств и
общества в целом. (Здесь уместно вспомнить теорию локусов контроля
Джулиана Роттера.) Или, в крайнем случае, собственное влияние оценивается
ими как более слабое по сравнению с давлением других людей.
394
Об этом заблуждении свидетельствует, в частности, исследование Бренды Рал и
ее коллег (Rule В. at all., 1985). Они изучали вопрос о том, как люди
воспринимают и оценивают интенсивность воздействия на них окружающих и
свои собственные попытки влиять на других людей. Исследователи предлагали
студентам университета Альберта ответить на два вопроса: “Кто в
повседневной жизни постоянно стремится убеждать вас?” и “ Кого вы
стараетесь постоянно убеждать?”
Не было ничего неожиданного в том, что ближайшее окружение респондентов
— семья, друзья, знакомые — являлось главным источником навязывания
убеждений. Но они же, т. е. родные и близкие, оказывались объектами
навязывания убеждений со стороны самих студентов.
Неожиданность обнаружилась в другом. Все участники опроса утверждали, что
сами они чаще становятся объектами навязывания убеждений, чем другие люди
подвергаются давлению с их стороны. Чужое влияние оценивалось студентами
в 5,8 балла, в то время как собственное всего лишь в 4,6 балла.
О чем это говорит? Вероятно, прежде всего, о том, что собственное поведение
мы не воспринимаем как фактор воздействия на других людей. Поэтому нам
кажется, что окружающие постоянно стремятся воздействовать на нас, а сами
мы ни на кого не влияем и даже не предпринимаем для этого никаких попыток.
Стратегии межличностного влияния
Воздействие человека на человека путем прямого, непосредственного
убеждения и переубеждения — это лишь одна из многих форм межличностного
влияния. К тому же, как полагают Ф. Зимбардо и М. Ляйппе, не самая
эффективная, хотя и трудоемкая (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
В целом межличностное влияние — это сложный процесс, который не сводится
только к вербальному убеждению с помощью аргументов. Надо иметь в виду,
что в нем могут быть задействованы самые разно-образные способы, приемы,
силы и средства социального давления. Ложь, например, о которой говорилось
в предыдущем разделе. Внушение и заражение — о них речь шла в начале
книги, где мы познакомились с психологией масс. Надменный взгляд, громкий
голос, повелительные жесты и интонации, специальная одежда и знаки отличия
— все это также средства из арсенала межличностного влияния.
Особо следует выделить такие способы социального воздействия, как лесть и
заискивание, угрозы и запугивания, самовосхваление (самореклама),
самоназидательность
и
обвинение,
просительность,
демонстрация
395
беспомощности, слабости, зависимости, вызывание жалости. С точки зрения
ролевого подхода, и, в частности, с точки зрения одного из его основателей
Эрвина Гоффмана, все эти способы применяются для того, чтобы управлять
впечатлениями. Что для этого требуется? Конечно, управлять эмоциями других
людей. Ведь все перечисленные стратегии преследуют одну цель: вызвать
эмоции, которые делают человека более податливым влиянию.
Социальные психологи Эдвард Джонс и Тейн Питтман (Jones А. & Pittman Т.,
1982) полагают, что каждый из названных способов межличностного влияния
(или управления впечатлениями) лежит в основе особых поведенческих
стратегий, названных ими стратегиями саморепрезентации. Каждая из этих
стратегий может быть как доминирующей в поведении индивида, так и
применяться им от случая к случаю в зависимости от ситуации и обстоятельств.
Несмотря на очевидные различия, все стратегии объединяет единая цель:
произвести нужное, выгодное впечатление и тем самым повлиять на других
людей.
Лесть и заискивание, кстати, пожалуй, наиболее, распространенные способы
социального влияния вызывают чувство удовольствия у тех, кому адресованы.
Их не стоит понимать лишь только как безудержные восхваления в адрес
другого и подчеркнутое преклонение перед ним. Хотя, конечно, грубая лесть
может также использоваться в этой стратегии. Но все же чаще люди прибегают
к замаскированной тонкой лести, т. е. к таким похвалам и заискиванию,
которые воспринимаются не как лесть, а как вежливость, воспитанность,
обходительность, отзывчивость или доброта. Это могут быть всевозможные
комплименты, одобрение слов и поступков, согласие с чужим мнением, восхищение, почтительное выслушивание наставлений или просто почти-тельное
молчание в присутствии другого.
Льстец хочет понравиться, хочет произвести впечатление добросердечного,
дружелюбного единомышленника. Расположив к себе другого человека, он, по
сути, завоевывает его, получает над ним власть. Поэтому те люди, от которых
кто-то или что-то зависит и от которых хотят что-то получить, чаще всего
слышат похвалы в свой адрес, видят восхищение окружающих, их преклонение.
Лесть действует безотказно. Как мы уже знаем, причина ее эффективности в
том, что она благотворно влияет на самооценку и самосознание того, кому
предназначена. Причем даже если человек знает о корыстных намерениях
льстеца или о том, что похвалы явно фальшивые и неискренние, он все равно
склонен верить лести и испытывает расположение к льстецу (Чалдини Р., 1999).
Об этом чудесном свойстве лести и похвал мы уже говорили в другой теме и в
другой связи: как о действенном факторе социальной привлекательности.
396
Угрозы и запугивание воздействуют на человека иначе, чем лесть. Их
используют, чтобы вызвать чувство тревоги и страха. Испуганный,
встревоженный индивид легко поддается чужому влиянию. Как и в случае с
лестью, запугивание может быть как явным и грубым, так и замаскированным,
скрытым. И тогда оно не воспринимается как запугивание. Можно ли,
например, заподозрить заботливую бабушку, говорящую своему внуку: “Если
не будешь есть кашку, то не вырас-тешь”, в том, что она ему угрожает? А
между тем, ее слова не что иное, как скрытая угроза. И говоря их, бабушка
стремится именно запугать внука, вызвать у него тревогу и страх. Хотя, может
быть, сама она и не осознает этого.
Запугивание менее эффективно, чем лесть. Страх, вызванный угрозами, может
оказаться скоротечным в отличие от головокружения, порожденного лестью.
Правда, людей удается проще запугать, чем польстить им. Поэтому в
некоторых случаях, как полагают теоретики рекламы, вызывание умеренного
страха является лучшим средством воздействия на людей (более подробно об
этом мы поговорим в следующем разделе).
Страх — не самая приятная эмоция. Людям не нравится, когда им угрожают,
поэтому они стараются не попадать в такие ситуации, где могут подвергнуться
запугиванию. И напротив, стремятся оказаться там, где им польстят, где их
одобрят и похвалят.
Поэтому запугивание как фактор межличностного влияния наиболее
распространено в таких социальных взаимоотношениях, разрыв которых
труден или невозможен, так что угроз невозможно избежать: в тюрьмах, в
армии, в семье, в учебных заведениях.
Если льстец хвалит другого человека и тем оказывает на него влияние, то
“саморекламщик” хвалит самого себя. И, что интересно, с той же целью —
чтобы воздействовать на других людей. Ведь люди прибегают к
самовосхвалению для того, чтобы повысить свой автори-тет. А авторитет или
“престиж”, как называл его Лебон (вспомним первый раздел), действительно
имеет сильное влияние. Мы убедились в этом, когда знакомились с
психологией масс. Современные социально-психологические исследования
экспертного и референтного влияния, и, в частности, эксперимент Стэнли
Милграма по изучению повиновения, о чем мы поговорим позднее, однозначно
подтверждает этот вывод психологии масс.
Другое дело, действительно ли самовосхваление способно вызвать чувство
восхищения, повысить авторитет индивида? Однозначного ответа здесь нет.
Иногда умно выстроенная стратегия саморекламы действительно дает свои
плоды в виде уважения окружающих. Но чаще “саморекламщик” добивается
обратного, и другие начинают воспринимать его как пустого, назойливого,
397
недалекого, самовлюбленного хвастуна или как индивида с низкой
самооценкой. Классический пример человека, использующего стратегию
саморекламы, — Хлестаков из комедии Н.В. Гоголя “Ревизор”. Следовательно,
саморекламщик всегда рискует произвести такое впечатление, которое С. Паниковский определил кратко, но емко: “Жалкая, ничтожная личность”.
Поэтому, хоть и говорят, что если “сам себя не похвалишь, то как оплеванный
сидишь”, к самовосхвалению все же нужно подходить осторожно. Его
эффективность зависит от многих факторов. Но прежде всего от чувства меры и
здравого смысла. Словом, хвалить себя нужно с умом. А еще лучше подождать,
когда за вас это сделают другие.
Самоназидательность преследует цель вызвать у других людей чувство вины.
Человек, применяющий эту стратегию, сам себя ставит в пример окружающим.
Здесь возможны различные варианты. Так, скажем, пожилые люди обычно
заявляют: “Я в твои годы уже кормил семью, многого добился, был
ответственным” и т.д. Другой пример самоназидательной стратегии выглядит
несколько иначе: “Пока вы отдыхали, я работала…”, “Ты смотришь телевизор,
а я в это время тяну на себе все домашние дела…” Ну, и т. д.
Так или иначе, но индивид, репрезентирующий себя как образец для
подражания, стремится подчеркнуть свою примерность, образцовость мыслей,
поступков, биографии, жизни, чтобы собеседник на фоне его великолепия
осознал собственную никчемность, малость, недалекость и почувствовал за это
вину.
Дело в том, что человек, чувствующий себя виноватым, стремится избавиться
от этого чувства (загладить вину), и поэтому им легко управлять. Недаром в
русском языке слова “виноватый” и “повиновение” происходят от одного корня
— вина. Интересно отметить, что австро-американский психолог и
психотерапевт Вильгельм Райх, автор сексуально-социологической теории,
полагал, что в современных патриархальных культурах (обществах) чувство
вины специально культивируется в детях с самого раннего возраста, чтобы
воспитать в них покорность и управляемость (Райх В., 1997).
Поведенческая стратегия вызывания чувства вины используется не только в
обыденных межличностных взаимодействиях. В массовых политических и
религиозных движениях, о чем говорилось в первом разделе, лидеры-вожди
очень выигрывают, если предстают перед своими последователями в образе
мучеников, пострадавших за свои убеждения, веру, “за святое дело”, “идеалы”,
светлое будущее, родину и т. д. Ореол мученика, претерпевшего гонения “за
всеобщее счастье”, сильно укрепляет авторитет вождя. Ему приписываются
смелость, честность, бескорыстие, способность к самопожертвованию,
бескомпромиссность и т. д.
398
В отличие от укоряющей назидательности, порождающей чувство вины и
требующей к себе почтения и уважения, к просительности прибегают с тем,
чтобы вызвать у собеседника чувство жалости, сочув-ствие, пробудить в нем
заботу. Жалеющий и сопереживающий человек становится мягким,
покладистым, им легко манипулировать. Это и используют те, кто
демонстрирует свои слабость, беспомощность, свою зависимость от других,
несамостоятельность.
Слабые и беззащитные нуждаются в покровительстве, требуют отзывчивости.
Жизненную позицию сильного в отношении слабого определил Антуан де
Сент-Экзюпери, автор “Маленького принца”: “Мы в ответе за тех, кого
приручили”.
И хотя зачастую дело обстоит так, что вы никого не “приручали”, но всегда
найдется немало желающих поэксплуатировать те чувства, о которых говорит
французский писатель и убедить вас в том, что вы обязаны нести
ответственность за их благополучие. Но человек — не животное и не растение,
которые, будучи “прирученными” людьми, и действительно становятся
беззащитными и погибают без внимания и заботы, без хозяйского
покровительства.
Хотя на эту ситуацию можно взглянуть и с других позиций. Например, с
позиций ролевых теорий. Согласно Эрвину Гоффману, один из главных
принципов социальной драматургии, как, впрочем, и сценической тоже,
состоит в том, чтобы помогать играть роль своему партнеру по
взаимодействию. Следовательно, те, кто прибегает к просительности, попросту
“подыгрывают” людям, исполняющим роль покровителей, “друзей обездоленных,
“защитников слабых” и т. д. Таким образом, исполнение одной социальной роли
попросту невозможно без другой. Сильный не может играть свою роль без роли
слабого и наоборот.
Классифицируя межличностное влияние, Е. Сидоренко (Сидорен-ко Е., 1997)
делит его на два вида: преднамеренное и непреднамеренное. Отличаются они,
по мнению автора, тем, что различным образом детерминированы. Если первое,
т. е. преднамеренное влияние предпринимается зачем-то или для чего-то —
оно имеет цель, а следовательно, телеологическую обусловленность, то второе,
непреднамеренное, цели не имеет. Оно каузально, иначе говоря причинно,
детерминировано и осуществляется не зачем-то, а почему-то.
Преднамеренное влияние всегда осуществляется с целью удовлетворения
каких-то человеческих потребностей, оно всегда отвечает чьим-то интересам.
Это могут быть материальные потребности: экономическое благополучие,
богатство, процветание, или психологические: например, потребность в
господстве над другими, жажда власти.
399
Непреднамеренное влияние действует в том случае, когда один человек
воспринимает (даже мысленно) присутствие другого. Мы уже говорили, когда
обсуждали межличностную коммуникацию, что процесс коммуникации
начинается тотчас же, как только двое людей оказываются в сфере восприятия
друг друга. Более того, собеседники могут быть даже воображаемыми или
мысленно представляемыми.
Точно так же дело обстоит и с непреднамеренным влиянием. Достаточно факта
простого присутствия одного индивида рядом с другим, чтобы они начали
оказывать влияние на поведение друг друга.
Непреднамеренное межличностное влияние, таким образом, неизбежно, его
оказывает каждый человек. (Добавим, однако, что непреднамеренное влияние
оказывают друг на друга и животные. Как для человека, так и для животных
присутствие особей своего вида является сильным стимулом, изменяющим
поведение.)
Межличностное влияние — это конкретная форма выражения более общего
социального влияния, разговор о котором мы продолжим ниже.
Классификации видов влияния
Существует несколько подходов в понимании социального влияния, что нашло
отражение в имеющихся на сегодняшний день классификациях видов
социального влияния. В чем-то эти классификации пере-секаются, как мы
увидим в дальнейшем, но а в чем-то дополняют друг друга.
Так, например, Джон Френч и Бертран Равен (Мескон М.Х., Альберт М.,
Хедоури Ф., 1992) анализируют социальное влияние с точки зрения сил,
действующих в обществе и заставляющих индивидов подчиняться им. Авторы
выделяют пять форм и, соответственно, сил влияния. Вот они: сила наказания и
принуждения, сила вознаг-раждения, сила экспертного влияния, сила
референтного влияния, сила влияния власти и закона.
Эффективность наказания и вознаграждения можно объяснить бихевиористской формулой “стимул — реакция”. Совместное применение обеих
этих сил образует пресловутый принцип воздействия “кнута и пряника”.
Трудно представить себе использование этих сил порознь друг от друга. Если
агент влияния обладает правом и возможностью наказывать, то в его
распоряжении автоматически оказывается и сила вознаграждения. Ведь даже
неприменение наказания уже может быть воспринято как вознаграждение. То
же самое справедливо и в отношении агента влияния, у которого есть
возможность и право вознаграждать.
400
Экспертное влияние оказывают люди или организации, которые, как
представляется, обладают специальными знаниями, профессиональными
навыками, умениями, способностями, т. е. всем тем, что отсутствует у
непрофессионалов, которые как раз и оказываются подверженными
экспертному влиянию. Обычный слесарь-водопроводчик, заменяющий кран в
квартире, являясь специалистом в своей сфере деятельности, способен
оказывать экспертное влияние на хозяев квартиры. В том, конечно, случае, если
они ничего не смыслят в водопроводном хозяйстве и никогда не держали в
руках гаечный ключ. Экспертное влияние выступает, по сути, особой
разновидностью информационного влияния, о котором мы более подробно
поговорим ниже, когда будем рассматривать классификацию влияния Мортона
Дойча и Харольда Джерарда.
Референтное влияние оказывают человек или группа, с которыми индивид
идентифицирует себя, кого признает в качестве образца для подражания, на
кого хочет быть похожим. Проще говоря, референтным влиянием обладают те,
кому подражают и с кого берут пример. Таким образом, референтное влияние
— это влияние авторитета. Вспомним, что Г. Тард считал его основным видом
социального влия-ния, а А. Бандура рассматривает как основу всякого
социального научения. Добавим, что референтное влияние отчасти так же, как
и экспертное, является модификацией информационного.
Но его же частично можно считать и проявлением нормативного влияния —
еще одного вида влияния из классификации Дойча и Джерарда. А вот сила
влияния власти и закона почти всецело основана на нормативном влиянии.
Испокон веков существующие в каждом обществе нормы предписывают
подчиняться представителям закона и влас-ти. Поэтому, например,
милиционер, государственный чиновник или выборное лицо, представляющие
власти и закон, вправе требовать подчинения в пределах своей компетенции,
своих полномочий. И люди им подчиняются. Мы можем как угодно относиться
к этим людям, можем их презирать, не любить, не уважать, но все равно
подчиняемся им. И дело здесь даже не в том, что данные люди обладают
возможностью наказывать или вознаграждать. Просто они олицетворяют власть
и закон, а у людей вырабатывается, как пишут Зимбардо и Ляйппе (2000),
“закоренелая привычка” подчиняться представителям власти. Такое
подчинение авторы называют “подчинением через эвристику”, а Роберт
Чалдини (1999) считает его чем-то вроде социального рефлекса.
Разумеется, агенты влияния — люди, группы, организации — могут
располагать одновременно несколькими или даже всеми силами воздействия.
Тогда в руках одного человека или организации оказываются
сосредоточенными все рычаги воздействия, которые существуют в обществе.
401
Правда, необходимо сразу оговориться, что экспертное и референтное влияние,
а также сила закона и власти действенны лишь до тех пор и в той мере, пока и
поскольку человек, на которого направлены эти виды влияния, уважает знания
и профессионализм, чтит закон и стремится кому-то подражать. Иначе говоря,
агент влияния имеет силу и власть воздействовать на людей, если они
разделяют те же ценности и убеждения, что и он сам. Так, например, трудно
ожидать от преступ-ника, не уважающего законы, подчинения влиянию закона.
Он, скорее, подчинится силе наказания или вознаграждения. То же самое
можно сказать и о человеке, ни в грош не ставящего знания и умения. Он
окажется неуязвим для экспертного влияния. Ну и так далее.
Кроме того, характер влияния различных сил неодинаков. Скажем, сила
наказания и принуждения сохраняет свою действенность лишь до тех пор, пока
источник влияния находится тут же. Когда же он отсутствует, то сила этого
влияния сразу ослабевает (вспомним об исследовании Джонатана Фридмана с
детьми, которое мы обсуждали в третьем разделе).
Дело в том, что эффективность любого влияния зависит от того, как люди,
подвергающиеся этому влиянию, объясняют причину своего поведения. Если,
например, сила наказания и принуждения или сила закона отчетливо
распознается как внешнее влияние и, значит, эти силы воспринимаются как
внешние силы, то человек объясняет свое поведение воздействием
ситуационных факторов: “Меня заставили” или “Мне ничего не оставалось
делать, как только подчиниться”. Следовательно, влияние этих сил
недолговременно — до тех пор, пока присутствует источник влияния. Как
только он исчезает, действие этих сил ослабевает, а затем прекращается вовсе.
Иначе обстоит дело с силой вознаграждения и силой референтного влияния.
Они не распознаются как внешние источники влияния, и собственное
поведение
человек
объясняет
своими
личностными
качествами,
характеристиками или потребностями. Он прибегает, таким образом, к
диспозиционной атрибуции своего поведения. Но сила вознаграждения, или,
говоря понятиями бихевиористской теории, позитивное подкрепление, такое же
внешнее влияние, как и сила наказания. К тому же, может быть, оно более
действенное, чем наказание, поскольку, по мнению ученых-бихевиористов
(например, Скинне-ра), позитивное подкрепление более эффективно, чем
негативное.
Таким образом, сила вознаграждения и референтное влияние действуют
долговременно и более эффективно, так как воспринимаются людьми как
внутренние силы, мотивирующие их поведение.
402
Глава 2
Конформизм
Как уже говорилось выше, согласно Дойчу и Джерарду (1955), соци-альное
влияние можно разделить на два вида — информационное и нормативное
(Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). Оба эти влияния вызы-вают поведение,
которое называется конформизмом. О нем мы уже упоминали в первом разделе
книги, где конформизм рассматривался с точки зрения психологии масс.
Понятно, что и современная социальная психология не могла обойти
вниманием этот ключевой феномен социальной жизни.
Информационное влияние и конформизм
Начало экспериментальному изучению информационного влияния положило
исследование Музафера Шерифа (1955), известное ныне как исследование
аутокинетического эффекта или самодвижения света (Чалдини Ф., 1999;
Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). Это явление возни-кает в том случае, если
человек, находясь в совершенной темноте, смотрит на неподвижный источник
света. Через какое-то время ему начинает казаться, что свет движется,
смещается. Этот эффект возникает из-за того, что источник света всего один и
рядом нет другой, референтной светлой точки, с которой можно было бы
сопоставить первый. Ведь движение какого-либо объекта мы в состоянии
фиксиро-вать лишь в отношении к другим. Когда референтные объекты отсутствуют, то и возникает кажущееся самодвижение.
М. Шериф использовал это явление для того, чтобы изучить, как в условиях
неопределенности на человека влияет мнение и суждение других людей.
Участников, “наблюдавших” аутокинетический эффект, спрашивали — на
какое, по их мнению, расстояние смещается источник света? Исследование
выявило любопытную закономерность. Когда людей опрашивали поодиночке,
то смещение оценивалось ими как незначительное, к тому же каждый из
участников называл свое рас-стояние.
Но позднее, когда опрос проводился в условиях группы (состоящей из
сообщников исследователя), члены которой уверенно, с видом зна-токов
заявляли о более значительном смещении света, реальные испытуемые также
начинали утверждать о большем расстоянии смещения. Кроме того,
первоначально сильно различающиеся оценки расстояния смещения света в
условиях группы начинали выравниваться, тяготея к единой “общепринятой
величине”.
403
Что повлияло на участников и заставило их изменить свои первона-чальные
впечатления? Прежде всего, вероятно, новая информация, полученная от
“знающих” людей, которые, к тому же, все как один утверждали одно и то же,
то есть, выступали, действовали группой. Ведь участники исследования
Шерифа в данной экспериментальной ситуации находились в полной
неопределенности относительно того, насколько “реально” смещался источник
света. И им не оставалось ничего другого, как только полагаться на оценки
“знающих” людей.
Таким образом, информационное влияние (на что указывает уже само
название), действует посредством информации — сведений, знаний фактов о
жизненных проблемах и ситуациях. Для человека все это чрезвычайно важно.
Дело в том, что люди, как никакие другие животные, зависят от информации,
получаемой извне. Человек, в отличие от других живых существ, не имеет
инстинктивной видовой программы поведения и жизнедеятельности. В природе
человека генетически не заложены знания о том, как нужно вести себя в той
или иной ситуации и вообще о том, как надо жить. Эту идею развивает Эрих
Фромм (Фромм Э., 1990). Он утверждает, что в природе прослеживается
отчетливая закономерность: чем выше на эволюционной лестнице
располагается животное, тем в меньшей степени его поведение биологически
детерминировано. И наоборот, поведение низших видов полностью предопределено их видовыми программами жизни.
Человек занял в эволюции исключительное положение, у него вообще
отсутствует видовая программа жизни. Поэтому он всецело зависит от внешней
информации. Прежде всего от той, которую получает от других людей. Знание
о том, как жить, люди наследуют через систему не биологических, а
социальных механизмов, таких как традиции, нормы, правила, законы, обычаи
и т. д. Отсюда такое большое значение для человека имеет подражание, о чем,
как мы помним, пишет Г. Тард, считающий законы подражания основными
социальными за-конами.
Теории социального научения, по сути, развивают идею Г. Тарда. Ведь
социальное научение — это и есть сначала подражание, имитация. Социальная
модель служит источником информации для имитатора. Конечно, в социальной
информации больше всего нуждаются дети, поэтому им, в первую очередь,
свойственно подражательное поведение. Но, как показал эксперимент Шерифа,
а затем и исследования других ученых, не в меньшей степени оно присуще
также и взрослым (Зимбар-до Ф., Ляйппе М., 2000).
Чем быстрее изменяются условия жизни человека, чем чаще он оказывается в
незнакомых, непривычных ситуациях, тем больше у него потребность в
информации и тем больше он подвержен информационному влиянию. Сегодня
404
эта информационная зависимость начинает приобретать невротический
характер. Появилась, в частности, новая форма маниакального поведения —
интернет-зависимость, о чем заговорили психологи в тех странах, где
наступила “эра сплошной компьютеризации”. Об опасности такого поворота
событий еще в начале ХХ века предупреждали теоретики психологии масс,
которые основывались на анализе тенденций развития средств массовой
коммуникации того времени.
Будучи мощным фактором самосохранения общества, информаци-онное
влияние вместе с тем способно выполнять деструктивную, разрушительную
функцию. На это обращают внимание социальные психологи, изучающие
антисоциальное, агрессивное, девиантное поведение (Бэрон Р., Ричардсон Д.,
1999; Зимабардо Ф., Ляйппе М., 2000; Милг-рам С., 1999), но особенно
агрессивность детей и подростков (Бандура А., Уолтерс Р., 2000). Люди
научаются как полезному добро-му, созидательному, так и вредному, злому,
разрушительному.
Еще один опасный аспект информационного влияния для современ-ного
общества анализирует Роберт Чалдини на примере секты Народного Храма,
которую возглавлял Джим Джонс. В 1978 году почти все члены этой секты (910
человек), поддавшись влиянию своего руководителя, покончили жизнь
самоубийством, приняв яд (Чалдини Р., 1999).
Одну из главных причин случившегося Чалдини усматривает в том, что члены
секты находились в условиях информационной изоляции. Единственным
источником информации для них выступал их пропо-ведник и руководитель
Джонс. Живущим в джунглях, оторванным от большого мира членам секты не
на кого было ориентироваться, кроме как друг на друга и на своего лидера.
Такое положение создавало у людей чувство неуверенности. Предсмертное
поведение сектантов свидетельствует о том, что они совершали самоубийство,
подражая действиям друг друга, и тем самым избавлялись от своей неуверенности.
Кстати, положение информационного монополиста, скорее всего, и
обеспечило лидеру секты Джонсу возможность безраздельно господствовать
над умами, душами и даже жизнями членов Народного Храма.
Пример секты Народного Храма, может быть, наиболее яркий, но не
единственный в современной истории, предупреждающий об опас-ности
информационной монополии. Куда более масштабный по своим последствиям
образец информационной изоляции мы можем найти в истории нашей страны и
нашего общества. Большевистская диктатура, более полувека царившая в
нашей стране, навряд ли, опиралась на научные социально-психологические
знания об обществе. Тем не менее, вожди коммунистического режима (кстати,
405
не только в нашей стране), даже не будучи социальными психологами, отлично
понимали, что их власть может держаться только до тех пор, пока у них
сохраняется монополия на информацию, что любые альтернативные источники
информации угрожают их господству. Поэтому долгие годы нашу страну
отгораживал от всего мира информационный “железный занавес”. Раньше мы
уже отмечали, что в этом кроется одна из причин неразвитости у нас
психологической науки и социальной психологии в частности.
Другим, менее глобальным и драматичным, но все же неприятным следствием,
с одной стороны, информационной изоляции, а с другой — информационной
монополии, являются слухи, сплетни, молва, домыс-лы, небылицы и т. д. На
уровне государственной политики, когда государство выступает в качестве
монополиста на информацию, сплав этих явлений может функционировать в
виде идеологии и пропаганды для психологической обработки населения. На
бытовом уровне информационным монополистом могут выступать группа
людей или отдель-ный человек, распускающие слухи или передающие какуюто ложную информацию (Милграм С., 2000).
Существенной чертой информационного влияния является то, что оно может
оказываться долговременным и труднопреодолимым. Вновь обратимся к
эксперименту М. Шерифа 1936 года. Ученый установил, что те оценки
расстояния смещения света, которые участникам навязали сообщники
исследователя, воспринимались ими как единственно правильные и оставались
неизменными даже спустя значительное время после окончания исследования.
Информация, когда-то полу-ченная испытуемыми от группы, продолжала
восприниматься ими как объективный факт, как знания, почерпнутые из книг,
которые не утрачивают своей значимости даже в отсутствие самого источника
информации.
Объяснение такой живучести информационного влияния мы можем найти
опять-таки в “законе края”, открытом Эббингаузом. В данном случае возникал
эффект первичности, так как первая информация самая яркая, впечатляющая, а
значит, и запоминающаяся. Каждый может припомнить из своего собственного
опыта множество сведений, знаний, оценок, которые кажутся единственно
правильными только потому, что были восприняты или услышаны первыми. В
этом, кстати, заключается трудность переучивания. Так, скажем, если
безграмотный или полуграмотный преподаватель научит студентов
неправильному произношению терминов (например, “рефлекси'я” вместо
“рефле'ксия”, “наркомани'я” вместо “наркома'ния” или “ли'бидо” вместо
“либи'до”), то довольно сложно впоследствии добиться от них корректного,
грамотного произношения. Срабатывает эффект первичности.
406
В заключение отметим, что свой эксперимент с использованием
аутокинетического эффекта сам М. Шериф рассматривал как исследование,
выявляющее механизмы формирования социальных норм, а не действие
информационного влияния. И дело здесь в том, что информация, которую
получали участники эксперимента кроме всего прочего, действительно давала
им знания о некоей “норме”.
Поэтому информационное влияние, рассмотренное под другим углом зрения,
выступает как нормативное влияние. О нем мы теперь и поговорим.
Нормативное влияние и конформизм
Нормативное влияние отличается от информационного тем, что оно проще,
однозначнее, оно имплицитно содержит в себе побуждение к соблюдению тех
или иных социальных норм. Социальное влияние посредством норм
осуществляется сочетанием, с одной стороны, общественных, групповых норм,
а с другой - стремлением человека быть “как все”, его боязнью непохожести,
отличия от других.
Как и в случае с информационным влиянием, начало изучения нормативного
влияния связано с конкретным исследованием. Им стал считающийся теперь
классическим эксперимент Соломона Аша, проведенный им в 1951 году (Аш
С., 1951). Кстати, идея эксперимента возникла у Аша под впечатлением
исследования М. Шерифа. Посчи-тав, что испытуемые в эксперименте Шерифа
подпадали под влияние группы исключительно из-за того, что находились в
ситуации информационной неопределенности, Аш решил доказать, что в
другой ситуации, где будет ясная и однозначная информация, индивид не
поддастся влиянию группы незнакомых людей. Но результаты собственного
исследования заставили Аша отказаться от своей гипотезы и вообще
пересмотреть взгляд на природу социального влияния. Вслед за ним это
сделала и вся социальная психология. Как это происходило? Сценарий
эксперимента Аша был довольно прост, но максимально продуктивен.
Молодым мужчинам, согласившимся на участие в эксперименте, объяснили,
что проводятся исследования особенностей визу-ального восприятия объектов.
Группе из семи человек, среди которых один был настоящий испытуемый,
шестеро - помощниками исследо-вателя, предъявлялись две карточки с
изображениями вертикальных линий. На одной карточке находился отрезокэталон, на другой - три линии для сравнения, одна из которых была равна
эталону. Задание казалось чрезвычайно легким: найти отрезок, равный эталону и
назвать его. При этом разница в длине отрезков была вполне очевидной.
407
Каждый запросто может представить себя участником этого экспе-римента.
Ведущий предъявляет карточки. Вы с первого взгляда сделали правильный
выбор, для сомнений здесь просто нет оснований — все предельно ясно. Дело
за малым: дать правильный ответ. Участники должны высказываться по
очереди.
Неожиданно первый же из участников заявляет, что образцу соответствует
самый короткий отрезок, т. е. явно не равный эталону. Что вы ощущаете? Как
себя чувствуете? Вероятно, превосходно. Вы уверены в себе и вам не терпится
дать правильный ответ. Может быть, у вас даже возникает сострадание к
бедолаге: “Наверное, у парня что-то с глазами! Или с головой…”. Тем
приятнее, признайтесь, осознавать, что у вас-то все в порядке!
Но вдруг второй участник дает все тот же неправильный ответ. Как вы теперь
себя почувствовали? Что вы сейчас думаете? Возникает ли у вас побуждение к
сочувствию этим двоим?
А тут и третий участник соглашается с двумя предыдущими. Четвертый его
поддерживает. Пятый и шестой присоединяются к общему мнению.
Теперь ваша очередь высказываться. Как следует подумайте над своим
ответом… Осмелитесь ли вы утверждать, что все неправы, кроме вас одного?
Так что еще раз подумайте над тем, что вы скажете…
Но вернемся к реальной ситуации эксперимента Аша. Думается, уже понятно,
что проводился он не для исследования особенностей визуального восприятия.
Его целью было изучение социального влия-ния, конкретно - группового
давления на индивида. Поэтому, согласно сценарию исследования, в нем всегда
была задействована группа сообщников исследователя из шести человек и один
настоящий испытуемый, т. е. “человек со стороны”. В принципе все реальные
испытуемые были в состоянии, конечно, выбрать правильный отрезок для
сравнения и дать верный ответ, что они и демонстрировали в ходе предварительной контрольной проверки, когда поодиночке давали ответы, без участия
группы. Присутствие же группы значительно изменяло пове-дение
испытуемых. Неверные ответы группы часто побуждали настоящих
испытуемых давать неправильные ответы.
Стандартная экспериментальная процедура исследования предусматривала 12
эпизодов, когда участнику давалась возможность вы-брать свой вариант ответа
и где сообщники исследователя влияли на испытуемого, согласованно давая то
верные, то неверные ответы. В целом 50 настоящих испытуемых дали 32%
неверных ответов. Таким образом, в среднем давалось около 4 неправильных
ответов из 12.
Но средний показатель здесь не годится, т. к. в данном случае он, скорее,
искажает, а не проясняет картину, вспомним о дисперсии, или вариативности
408
(речь об этом шла во втором разделе). Поэтому здесь важны индивидуальные
различия в ответах. Так вот 75% испытуемых давали неверные ответы. Правда,
некоторые участники поддавались давлению группы лишь в одном из 12
случаев и, соответственно, лишь один раз отвечали неправильно. В то же время
некоторые испытуемые (4 человека, или 8%) соглашались с группой и давали
неверные ответы в 10 и более случаях.
Но важно отметить и другое: четверть участников исследования Аша (25%)
смогла противостоять групповому влиянию, и во всех случаях они сообщали
правильный ответ.
Следует обратить внимание, что в отличие от испытуемых Шерифа,
находившихся в ситуации информационной неопределенности, участники
исследования Аша сами точно знали правильный ответ, но, тем не менее,
большинство из них либо время от времени, либо всегда давали неправильные
ответы. В чем же дело?
Действительно, испытуемые Аша легко могли выбрать верный отрезок для
сравнения, но мнение группы оказывалось для них все же более весомым, чем
очевидность и здравый смысл. Это и есть действие нормативного влияния. Ведь
и в “ситуации Аша”, и в жизненных ситуациях человек, подчиняясь
большинству, прежде всего опасается прослыть “белой вороной”, чудаком,
странным. Словом, большинство из нас боится показаться ненормальным.
Причем не только в глазах окружающих, но, вероятно, в большей мере в своих
собственных. Человеку нелегко, да просто невозможно признать себя
ненормальным (конечно, если это делать всерьез, а не для рисовки и не из
кокетства). Хотя, с другой стороны, и это кажется парадоксальным, достаточно
много людей с гордостью думают о себе: “Я не такой, как все!” Как видим,
страх ненормальности и боязнь обезличенности странным образом могут
сосуществовать в Я-концепции человека.
Экспериментальные ситуации Шерифа и Аша побуждали людей к проявлению
такого социального качества, как конформность. Поведение, вызванное
конформностью, получило название конформизма.
Конформизм, или
беспрекословное согласие с группой, — это подчине-ние особого рода. С.
Милграм выделяет ряд факторов, составляющих специфику конформизма
(Милграм С., 2000).
Во-первых, конформистское поведение является реакцией на давле-ние группы.
Но это давление не выражено в форме конкретного требования. Вспомним, что
ни в исследовании Шерифа, ни в исследовании Аша никто не требовал от
реальных испытуемых, чтобы они соглашались с группой. Они делали это как
бы добровольно.
409
Кроме того, наличие явно выраженного требования способно побудить
человека, напротив, к нонконформистской реакции.
Во-вторых, конформизм ведет к нивелированию, гомогенизации членов
группы. Давление группы делает всех равными и обезличенными. Поэтому Э.
Фромм
называет
поведение
индивида
под
влиянием
группы
автоматизирующим конформизмом (Фромм Э., 1990). Подчинение
директивному требованию, когда один приказывает или требует, а другой
подчиняется, указывает на неравенство, на дифференциро-ванную социальную
структуру. Кто-то имеет право требовать и приказывать, а кто-то обязан
подчиняться.
И, наконец, в-третьих, конформистское поведение, как полагает Милграм, не
дает индивиду возможности переложить ответственность за свои действия на
другого или других, т. к. он не может признать тот факт, что пошел на поводу у
группы. А вот в случае подчинения конкретному лицу или лицам, особенно
когда подчинение приводит к негативным последствиям, люди склонны
снимать всякую ответст-венность с себя и возлагать ее на того, кому они
подчинялись (кто требовал или отдавал приказ). Хотя, думается, здесь не все
так однозначно. И если конформизм приводит к ощутимым отрицатель-ным
последствиям, то человек, так же как и при подчинении, пере-кладывает
ответственность на других, т. е. на группу: “все так делали, и я так делал”.
Итак, конформизм — это уступка в ответ на непрямое, т. е. не выраженное в
форме требования, но вместе с тем, ощущаемое индивидом давление группы,
стереотипизирующее его поведение, а также убеждения и образ мыслей.
Внешние факторы конформизма
Всю совокупность факторов, побуждающих человека к конформизму, условно
можно разделить на внешние и внутренние. При этом внешние действуют как
угроза, а внутренние — как потребность.
С самого раннего детства мы усваиваем простую истину: несогласие с
окружающими, с группой всегда грозит обернуться для нас ка-ким-то
наказанием. Санкции могут быть самыми разнообразными: физическое
наказание, брань, насмешки, антипатия, неодобрение, отверженность.
Подавляющее большинство людей не терпят инако-мыслия, несогласия.
Раньше мы уже отмечали, что непохожесть, отли-чия, в том числе отличия во
взглядах и в поведении, воспринимаются человеком как угроза его
самосознанию.
У индивидов, объединившихся в группы, степень нетерпимости к
инакомыслию возрастает многократно. Ведь люди в группе выступают уже не
410
от собственного лица, а от лица группы. Это вселяет в них уверенность в своей
абсолютной правоте, с одной стороны, а с другой — порождает неприязнь, а то
и ненависть, агрессию ко всем тем, кто чем-то или в чем-то отличается, не
соблюдает групповые нормы и вообще “не такой, как все”. “Белым воронам”
всегда приходилось туго. Их осмеивали, изгоняли, преследовали, они всегда
оказывались отверженными.
Все это давно было известно, но социальный психолог Стенли Шех-тер (1951)
решил с помощью экспериментального исследования проде-монстрировать
эффект отторжения инакомыслия в группе. В эксперименте Шехтера типичная
группа участников состояла из девяти человек, трое из которых были
негласными сообщниками исследователя. Каждый из них играл предписанную
роль: один — конформиста, всегда соглашавшегося с шестью настоящими
испытуемыми, другой — был “перебежчиком”, который сначала спорил с
группой, но потом, поддавшись давлению, уступал ей. Третий играл роль
“диссидента”, то есть постоянно несогласного с большинством человека,
отстаивающего собственную позицию. По сценарию эксперимента участники
должны были в группе обсуждать вопрос о том, насколько строго необходимо
наказывать несовершеннолетнего нарушителя по имени Джонни Рокко
(Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
План эксперимента предусматривал создание и участие нескольких групп
настоящих испытуемых. Все они продемонстрировали одно и то же отношение
к “диссиденту”. Вначале участники пытались его увеще-вать, но когда
становилось очевидным, что переубедить “диссидента” не удается, группа
начинала его бойкотировать. По окончании дискуссии участники давали
взаимную оценку друг другу. Понятно, что самое отрицательное мнение в
группе сложилось об инакомыслящем диссиденте. Зато наиболее
положительную оценку получал постоянно соглашающийся с группой
“конформист”.
Кроме того, члены группы не хотели иметь никаких отношений с
“диссидентом” и в будущем. При составлении списков групп для реше-ния
предстоящих задач инакомыслящего участника в них не включали. Таким
образом, несогласие с большинством заканчивалось для “диссидента”
отвержением и изоляцией.
В реальной жизни подавляющее большинство людей боится стать изгоями, и
этот страх побуждает их к конформизму. Индивиды предпочитают лучше
следовать нормам группы, чем оказаться отщепенцами. Конформизм, таким
образом, в данном случае является следствием нормативного социального
влияния. И сам он, в свою очередь, выступает в качестве всеобщей социальной
нормы человеческого поведения.
411
Степень подчиненности индивида групповым нормам зависит от различных
факторов. Один из них — размер группы. В целом можно сказать, что чем
больше группа, тем сильнее ее влияние. Ведь по мере увеличения размера
группы все больше становится приверженцев и защитников ее норм.
Понятно, что размер группы имеет значение лишь в том случае, когда ее члены
воспринимаются как единое целое. Тогда давление группы ощущается
человеком не как разрозненные влияния отдельных ее членов, а как единое
общее влияние. И человек уже будет подчинять-ся или противостоять не “им”
(т. е. индивидам), а “ей” (т. е. группе). Именно единство группы оказывает на
каждого ее члена исключительно сильное давление.
Если же в группе нет единства и она разделена на большинство и меньшинство,
то уже каждая из этих подгрупп внутри группы начинает оказывать свое
собственное влияние. В эксперименте Аша достаточно было, чтобы кто-то один
из сообщников исследователя выразил несог-ласие с остальными членами
группы, как степень конформности настоящих испытуемых резко шла на
убыль. Ободренные поддержкой хотя бы одного члена группы испытуемые
чувствовали себя гораздо увереннее и начинали отстаивать свою позицию (Аш
С., 1951). Тот же эффект продемонстрировал в своих исследованиях С.
Милграм (Милграм С., 2000). Таким образом, в ходе исследования создавалась
ситуация раскола группы на большинство и меньшинство. И меньшинство
начинало оказывать свое собственное влияние.
Во взаимоотношениях индивида с группой обнаруживается еще одна
закономерность. Чем больше расхождение между индивидом и группой, тем
большее давление он будет испытывать, что, в свою очередь, станет побуждать
его к проявлению большей конформности. И напротив, незначительные
расхождения не вызовут усиленного дав-ления группы на индивида. В этом
случае группа будет более снисходительна и терпима. Следовательно, индивид,
не подвергаясь усиленному давлению группы, проявит меньший конформизм.
Нормативное социальное влияние способно вызвать, как полагают Ф. Зимбардо
и М. Ляйппе, внешний, показной конформизм. Продемонстрировав согласие с
групповыми нормами, индивид получает одобрение, приязнь и принятие
группы (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). Но люди проявляют не только
внешний конформизм. У них также развивается и внутренняя конформность.
Что их к этому побуждает?
Внутренние факторы конформизма
Наиболее очевидной причиной, вызывающей внутреннюю конфор-мность,
является информационное влияние. Его действенность, как мы уже знаем,
412
объясняется тем, что человек вынужден в своей жизни всецело полагаться на
внешние источники информации. Получая знание о том, как необходимо
поступать в той или иной ситуации, мы начинаем воспринимать эти сведения
как норму, как эталон.
Но человек заинтересован в получении не просто информации о том, как вести
себя. Он нуждается в знаниях о том, как вести себя “правильно”, как поступать
уместно. Сведения такого рода он может получить, только сравнивая себя с
другими людьми, утверждает Леон Фестингер в своей
теории социального
сравнения. О ней мы говорили в третьем разделе и знаем, что процесс
сравнения играет исключительно важную роль в формировании нашего
самосознания. Кроме того, сопоставив свое поведение с “правильным”
поведением других людей, мы получаем уверенность в своей правоте, в том,
что мы не ошибаемся. Для человека это важно, поскольку “безошибочное и
пра-вильное” поведение дает ему ощущение, с одной стороны, безопасности и
предсказуемости мира вокруг, а с другой — уверенность, что он сам управляет
своими жизнью и судьбой.
Таким образом, другие люди, группа выступают для индивида эталоном
“правильности”. Соглашаясь с группой, поступая “как все”, индивид получает и
социальное одобрение, и ощущение своей правоты, “правильности”, а
следовательно, и чувство безопасности (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Еще один внутренний фактор конформизма,
также связанный с
самосознанием, обнаружили Доминик Абрамс и Майкл Хогг (Abrams D. &
Hogg М.,1990). По мнению этих исследователей, конфор-мистское поведение
можно объяснить также действием процесса самокатегоризации. Суть его в
том, что мы бессознательно определяем себя как членов каких-либо групп.
Вспомним, что и других людей мы воспринимаем точно так же, т. е.
определяем их как мужчин или женщин, как молодых или старых и т. д.
Словом, мы относим их к той или иной категории людей.
Определив себя как члена какой-либо социальной группы, мы затем
закладываем данную идентификацию в схему нашего самосознания, с одной
стороны, а с другой стороны, начинаем приводить себя “в соответствие с
группой”. Ведь теперь принадлежность к группе ста-новится важной чертой
нашего самосознания, которое, как мы уже знаем, отличается устойчивостью,
ригидностью. Коротко говоря, мы стремимся сохранить самосознание в
неизменном виде. Нам нелегко, и даже больно, его менять.
Поэтому, согласно Абрамсу и Хоггу, человек будет всегда стремиться
сохранить членство в группе, с которой он себя идентифицирует. Ведь только
так можно подтвердить свое самосознание. А принадлежность к группе требует
от человека соблюдения ее норм и правил, т. е. стереотипного группового
413
поведения. Отсюда следует, что конформизм неизбежен, т. к. именно он
позволяет индивиду сохранить само-сознание в неизменном виде, а в группе —
единство.
Как правило, человек является членом одновременно нескольких или даже
многих групп. Это заставляет предположить, что членство в каждой из них
находит отражение в его самосознании в виде множества идентификаций.
Следовательно, один и тот же человек, находясь в различных группах, будет
подчиняться нормам той группы, в которой он присутствует в данный момент.
В семье он станет вести себя конформистски в отношении семейной группы, в
студенческой группе будет следовать ее нормам, ну, и так далее. И в каждом
случае более влиятельными окажутся нормы той группы, членом которой
индивид осоз-нает себя в настоящее время.
Уже ранние исследования конформизма показали, что идентифика-ция с
группой усиливает проявление конформности. Так, в исследовании Дойча и
Джерарда (1956), которое проводилось как инвариант эксперимента Аша,
обнаружилось, что когда всех участников определяли как членов одной группы,
то уровень их конформности заметно возрастал. Следовательно, можно
предположить, что идентификация себя как члена группы (самокатегоризация),
причем даже группы временной, созданной лишь в экспериментальных целях,
уже была достаточным основанием для участников, чтобы включить эту идентификацию в самосознание. Высокий уровень конформизма, таким образом,
объясняется тем, что испытуемые стремились поддержать, сохранить и
защитить свое самосознание.
Принадлежность к группе, отраженная в самокатегоризации, влияла также на
участников исследования Абрамса и Хогга (1990). Но в этот раз идентификация
с группой способствовала проявлению не конформности, а антиконформизма.
Данный эксперимент также прово-дился как инвариант, но уже исследований
М. Шерифа. В темной комнате аутокинетический эффект наблюдали
одновременно две группы: шестеро настоящих испытуемых и группа
сообщников исследова-теля. Способствуя формированию группового
объединения непосвященных участников, сообщники исследователя оценивали
в своих ответах расстояние смещения света всегда на пять сантиметров больше,
чем настоящие испытуемые. Так, среди участников сформировалось две группы. Исследователи способствовали тому, чтобы между ними воз-никло
противостояние. И вот когда непосвященные участники начи-нали сознавать
себя как членов одной группы, их поведение приобретало явно
антиконформистский (по отношению к группе сообщников) характер.
Аналогичные результаты были получены в экспериментах С. Милг-рама,
который задался целью обнаружить действие конструктивной конформности.
414
Его исследования показали, что группа способна оказывать на индивидуума не
только негативное, но и благотворное влияние, побуждающее его к гуманному
поведению. Милграм назвал это явление “раскрепощающим эффектом
группового давления” (Милграм С., 2000). О том, как вызываются эти эффекты,
мы поговорим позднее, в разделе “Просоциальное поведение (помощь и милосердие)”.
Конфликт интерпретаций
Конформизм и гендерные различия
Ранние исследования индивидуальных различий в степени конформности
однозначно подтверждали широко распространенное мнение, что женщины в
целом более конформны, чем мужчины.
Однако Зимбардо и Ляйппе утверждают, ссылаясь, в частности, на
исследования Качоппо и Петти (1980), что результаты ранних исследований
вызывают сегодня сомнение, поскольку исследовательские процедуры
проводились таким образом, что мужчины имели перед женщинами
информационное преимущество. Проще говоря, женщины были более
конформны потому, что меньше чем мужчины знали о предмете обсуждения, и
им приходилось высказываться по “мужским темам”, т. е. конформизм
женщин объясняется информационным влиянием.
Но женщины-исследовательницы более осторожны в своих выводах
относительно женской конформности. Так, например, Алиса Игли и Линда
Карли полагают, что женщины, действительно, более конформны в ситуациях
общения “лицом к лицу, глаза в глаза”. Объяснение этому — нормативное
влияние.
Кристина Маслач и ее коллеги объясняют это тем, что женщины более, чем
мужчины, социализованы и поэтому всегда ориентированы на согласие ради
сохранения единства группы. Поскольку группа требует подчинения, то
женщина, скорее, предпочтет подчиниться и остаться в группе, чем настаивать
на своем мнении и вносить тем самым дисгармонию в сложившиеся
отношения. Именно этот фактор, обусловленный гендерно-ролевыми нормами,
по мнению Маслач, лучше всего объясняет женский конформизм. Женщины
ценят согласие больше, чем независимость. Мужчины — наоборот.
Вместе с тем, мужчины, обладающие “феминными” качествами, конформны в
той же мере, что и женщины. И напротив, женщины маскулинного склада, так
же как мужчины, более склонны к соперничеству и нонконформизму.
Глава 3
415
Уступчивость
Уступчивость, о которой речь пойдет в этой главе, так же как и конформизм,
объясняется действием социальных норм. Вместе с тем, она отличается от
конформизма. Уступчивостью называют такое поведение, которое
осуществляется в ответ на прямое, директивное требование или просьбу
поступать именно так, а не иначе.
Ситуация просьбы
Ситуация, в которой оказываются проситель и адресат просьбы, чревата
психическими издержками как для одного, так и для другого. При этом
положение просителя выглядит наиболее уязвимым. Если, конечно, человек не
свыкся с ролью вечного просителя и стратегия просительности, о которой мы
говорили раньше, не стала главной или даже единственной стратегией его
поведения. В этом случае индивиду может даже нравиться демонстрировать
свою беспомощность и зави-симость, приятно показывать, что он слаб,
несамостоятелен, что он — жертва обстоятельств и поэтому всегда нуждается в
опеке, заботе, присмотре и помощи. Такие люди не испытывают дискомфорта в
ситуации просьбы. Напротив, они чувствуют удовлетворение от хорошо
исполненной роли просителя, поскольку она принесла те результаты, на
которые они рассчитывали.
Можно сказать, что у таких людей формируется психология профессионального нищенствования. Хотя, разумеется, они не обязательно нищие по
своему социальному или экономическому статусу. Любой человек,
занимающий какой угодно пост, вплоть до губернаторского, может обладать
психологией профессионального нищего, которая и определяет его
поведенческую стратегию: “всю жизнь с протянутой рукой”.
Но для многих людей положение просителя неприятно по многим причинам.
Во-первых, оно может оказаться несовместимым с самосоз-нанием человека.
Большинство людей осознают себя как независимых, самостоятельных,
самодостаточных индивидов. Поэтому им нелегко осознавать себя
просителями.
Во-вторых, людям не нравится показывать свою зависимость от других,
обнаруживая беспомощность, неумение или невозможность решать свои
проблемы самостоятельно.
И, наконец, в-третьих, высказывая просьбу, человек всегда боится получить
отказ. Для многих, но особенно для людей с низкой или неустойчивой
самооценкой, отказ является стрессовым обстоятель-ством. Человек, и без того
416
испытывающий неловкость в роли просите-ля, получив отказ, чувствует себя
униженным. К этому ощущению добавляются негативные чувства, вызванные
фрустрацией. Словом, в такой ситуации человеку не позавидуешь.
Эрвин Гоффман писал, что в любом социальном взаимодействии люди прежде
всего стремятся “сохранить лицо” (Гоффман Э., 1984). Чтобы этого достичь,
оии стараются вести себя так, чтобы произвести достойное впечатление.
Поэтому для многих даже пустяковая просьба является большой проблемой, и
они готовы сносить бытовые неу-добства и материальные потери, лишь бы не
обращаться к кому-нибудь с просьбой.
Положение адресата просьбы, на первый взгляд, выглядит более выигрышным.
Но и оно сопряжено с внутренними неудобствами и так- же угрожает человеку
“потерей лица”. Хотя, конечно, имеется доста-точно много индивидов, которые
создали для себя принципиальную установку: никогда и никому не помогать,
не откликаться ни на чьи и ни на какие просьбы. Эта установка становится
частью их самосоз-нания. И говоря “нет” на любую просьбу, они тем самым
поддержи-вают свое самосознание. Кроме того, для многих отказ еще и форма
самоутверждения. Так же, впрочем, как и согласие уступить и выполнить
просьбу. Но об этом речь немного ниже.
Между тем, высказанная просьба в неявной форме, т. е. имплицит-но,
предполагает стремление повлиять на человека, изменить его пове-дение,
намерения, цели, планы. Ведь, по сути, проситель как бы предлагает адресату
просьбы: “Брось свои дела и займись моими”. А это, в свою очередь,
имплицитно предполагает следующее: “все твои заботы и проблемы не стоят
выеденного яйца, а вот мои — по-настоящему важные”. Поэтому попытка
индивида добиться от другого выполнения просьбы или требования, т. е.
попытка достичь уступчивости, неявно предполагает наличие у него некоего
права или власти навязывать другим свои заботы и проблемы. Кроме того,
просьба имплицитно содержит предположение, что тот, кому она адресована,
по натуре своей человек мягкий, податливый, готовый всякому уступить, со
всем согласиться, что из него можно “веревки вить”, что он наивный, недалекий, мягкотелый. Ведь к тому, у кого не предполагают таких качеств, с
просьбами не обращаются.
В положении адресата просьбы есть еще один неприятный момент,
аккумулирующий все приведенные выше неявные смыслы. Рассмотрим его на
примере преподавателя, взаимодействующего с нерадивым студентом,
выпрашивающим тройку или зачет. Конечно, гораздо проще в этой ситуации,
скрепя сердце, поставить в зачетке требуемое, избавившись тем самым от
нерадивого, либо заискивающего, либо нудно бубнящего “Я готовился”, а то и
просто нагло требующего просителя. Ведь приятнее в глазах студентов
417
выглядеть добряком и “душкой”, чем сухарем и злыднем. В этой ситуации
сказать “нет” очень трудно. Поэтому нередко преподаватель оказывается в
своеобразной психологической ловушке и идет на поводу у ленивых и недобросовестных своих учеников. Тем более, что здесь, как ему кажется, он ничего не
теряет. Однако потеря здесь имеется, и существенная. Это — “потеря лица”.
Дешевая популярность легко достается, но и легко улетучивается.
Как видим, ситуация просьбы чревата психологическими проблемами как для
просителя, так и для адресата просьбы.
Уступчивость и вежливость
Тем не менее, взаимные просьбы и их удовлетворение являются едва ли не
самым распространенным видом социального взаимодействия. Ведь ни один
человек не может обойтись без того, чтобы не обращаться к другим с какими-то
просьбами. Значит ли это, что все мы постоянно находимся в состоянии
психического дискомфорта из-за взаимных просьб и требований?
Конечно, бывает и так, но чаще мы довольно просто выходим из ситуации
просьбы. Дело в том, что большинство людей, овладевая навыками общения,
научаются — кто лучше, кто хуже — таким правилам и способам
взаимодействия, которые в значительной степени нейтрализуют или, по
крайней мере, смягчают негативные эффекты просьбы.
Самым действенным и надежным средством для снижения психи-ческого
дискомфорта и “сохранения лица” в ситуации просьбы являет-ся вежливость.
Согласно “теории вежливости”, созданной Пенелопой Браун и Стивеном
Левинсоном, выраженная в вежливой форме просьба не угрожает
самосознанию ни просителя, ни адресата просьбы. К тому же вежливые
просьбы и требования позволяют наиболее эффек-тивно добиться уступчивости
и согласия (Brown Р. & Levinson S., 1987)
“Теория вежливости” дает возможность понять такую форму уступ-чивости,
которую Эллен Лангер называет “бездумной” (Langer Е., 1989). Ее проявляют в
тех случаях, когда человек исполняет просьбу мало над ней задумываясь,
автоматически. Ведь если, согласно Браун и Левинсону, “сохранение лица”
зависит от степени вежливости проси-теля, то, вероятно, когда форма просьбы
в полной мере соответствует нашим представлениям о вежливости, а значит и
не угрожает чувству собственного достоинства, тогда мы проявляем готовность
уступить, даже не анализируя сущность самой просьбы. Просьба исполняется
418
нами бездумно. Результаты многих исследований говорят о том, что люди
очень чувствительны к тому, в какой форме пытаются оказать на них влияние.
Следовательно, во многих ситуациях для человека важнее не то, о чем его
просят, а то, как просят.
Конечно, стремясь добиться желаемого, люди не всегда руководствуются
правилами и нормами вежливости. Нередко в ход идут угрозы, подкуп, ложь,
укоры, критика, апелляция к чувству долга, совести, справедливости и т. д. С
точки зрения психологической корректности, все это является менее
эффективным, чем обычная вежливая просьба, не угрожающая самосознанию
человека.
Думается, понятно, что и отказ, выраженный в вежливой форме, будет менее
болезненно воспринят просителем, чем грубая отповедь. Таким образом, сколь
бы комичной ни выглядела формула: вежливо попросил — вежливо отказали,
она все же более предпочтительна, чем грубая просьба и столь же грубый отказ.
Манипулятивные приемы влияния
(опять социальные нормы)
В практике повседневных взаимодействий людьми, помимо правил
вежливости, выработаны и другие средства нейтрализации неприятных
аспектов в ситуации просьбы и для достижения уступчивости. Речь — о
манипулятивных приемах влияния.
Прежде чем перейти к их описанию, отметим, что данные приемы, или, как их
еще иногда называют, техники влияния, широко используются, как правило,
“профессионалами уступчивости”. Этим поняти-ем Роберт Чалдини обозначает
всех тех людей, кто осознанно и специально прибегает к манипулятивным
способам воздействия на людей, преследуя корыстные цели (Чалдини Р., 1999).
Это могут быть продавцы, люди, занятые в сфере обслуживания, таксисты,
официанты, вербовщики религиозных сект, попрошайки, а то и просто
откровен-ные мошенники и махинаторы. Но эти способы могут случайно или
спонтанно использовать и непрофессионалы влияния. Разница между первыми
и вторыми состоит лишь в том, что одни применяют их сознательно и
намеренно, а другие неосознанно.
Применение манипулятивных приемов воздействия основано на эксплуатации
существующих в обществе социальных норм, т. е. на использовании
нормативного влияния.
Действующие в обществе нормы делятся на два вида: нормы социального
долженствования, или ответственности, и нормы социальной взаимности.
Поэтому и нормативное влияние подразделяется на две модификации, в
419
соответствии с тем, какого рода нормами оно вызвано. В свою очередь,
различные манипулятивные техники основаны на применении того или иного
варианта нормативного влияния.
Уступчивость и нормы долга — ответственности
С нормами долга и ответственности человек начинает знакомиться с самого
раннего детства. Каждый знает, что он должен быть добрым, честным,
отзывчивым, трудолюбивым, аккуратным, вежливым, дисциплинированным и
т. д. Другое дело, насколько эти знания оказываются интериоризованными
индивидом и представлены в его самосознании. Хотя, например, З. Фрейд
полагал, что поскольку у каждого человека в структуре психики формируется
инстанция “Сверх-Я”, постольку любой индивид усваивает достаточно
большой объем социальных норм. Во всяком случае, индивид должен
воспринять все те нормы, которые имелись у его родителей.
К сожалению, не все обстоит так однозначно. Всегда найдется немало людей,
для которых социальные нормы остались факторами внешнего влияния, а не
внутреннего убеждения.
Как бы то ни было, если нормы оказываются включенными в само-сознание
индивида, то они начинают влиять посредством различных психических
механизмов на поведение человека. Вспомним хотя бы теорию личностного
расхождения Тори Хиггинса, которую мы обсуждали в третьем разделе. Он
выделяет такую разновидность возможного Я, как Я долженствующее, —
аналог фрейдовского Сверх-Я. Нормы долга, аккумулированные в
долженствующем Я, влияют на эмоциональное состояние человека и
побуждают его к социально одобряемо-му поведению.
“Нога в двери” (the-Foot-in-the-Door-effect)
Если говорить о манипулятивных приемах, эксплуатирующих нормы долга и
ответственности, то прежде всего следует упомянуть о технике “нога в двери”.
Своим названием этот прием обязан странствующим торговцамкоммивояжерам. На российских просторах этот малопочтенный вид
деятельности появился относительно недавно и представлен, в основном, так
называемым “сетевым маркетингом”. За иностранно-многозначительным
названием кроется простенькое содержание — массированная попытка хорошо
организованных и обученных бродячих торговцев сбыть оболваненным
обывателям залежи ненужной третьесортной товарной дряни. Так вот опытные
коммивояжеры (которые за границей ходят, в основном, по домам и квартирам)
420
утверждают, что если удалось просунуть ногу в дверь дома, то проблем со
сбытом товара (например, набора энциклопедий или мехового купальника для
антарктического пляжного сезона) уже не будет. Расчет здесь строится на том,
что дверь без длительных и утомительных расспросов “кто?” и “зачем?”
открывают, как правило, люди просто-ватые, сердобольные и совестливые. А
затем срабатывает психологическая закономерность: если человек уступил
однажды, согласившись выполнить небольшую просьбу (открыл дверь), то
очень велика вероятность, что он уступит и в дальнейшем, выполнив более
существенную просьбу. Стоит только начать соглашаться… Манипулятор же в
данном случае действует в полном соответствии с поговоркой: “Дай палец —
руку по локоть откусит”.
Столь подробное объяснение названию дается здесь для того, чтобы не
сложилось впечатление, будто манипулятивные приемы влияния придумали
ученые-психологи. Исследователи просто обнаружили их в повседневных
отношениях людей и попытались разобраться, как и почему они работают.
Именно так обстояло дело с манипулятивной техникой “нога в двери”. В ходе
ее первой экспериментальной проверки Джонатан Фридман и Скотт Фрезер
(1966) поручали студентам-выпускникам познакомиться с домохозяйками из
небольшого городка в Калифорнии с тем, чтобы позже попросить их выполнить
две просьбы: одну маленькую, а другую побольше. Первая состояла в том, что
женщин просили поместить в окне, выходящем на дорогу, небольшие плакатики либо с призывом соблюдать безопасность движения, либо с экологи-ческим
обращением: “Сохраним Калифорнию прекрасной!” (Чалди-ни Р., 1999;
Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Две недели спустя уже другие студенты-исследователи вновь появлялись в тех
же домах и просили у домохозяек разрешения поставить на газонах перед
коттеджами большие, уродливого вида щиты с над-писью: “Будьте
внимательны за рулем!”. Ясно, что согласие на установку огромного щита, едва
ли не загораживающего дом, — это уже существенная уступка.
Еще одну группу женщин (контрольная группа) сразу просили выполнить
вторую, большую просьбу.
Полученные результаты удивили даже самих исследователей. Те женщины,
которые согласились с первой, незначительной просьбой, спустя две недели
были готовы уступить в ответ и на вторую, более серьезную просьбу. Если в
контрольной группе на установку щитов согласились только 17% домохозяек,
то в экспериментальной — 76% (Чалдини Р., 1999).
Этот поразительный эффект приема “нога в двери” Фридман и Фрезер
объяснили работой самосознания. Оказав помощь, необременительную для
себя, но значимую для просителя (а в калифорнийском эксперименте —
421
общественно значимую), индивид начинает осознавать себя отзывчивым
человеком, готовым помочь другим в хорошем деле. Восприятие себя
образцовым, ответственным гражданином, нужным обществу или просто
окружающим людям, дает ему возможность повысить самооценку. Каждому
ведь приятно осознавать себя хорошим.
Таким образом, человек как бы открывает для себя способ улучшения своего
душевного самочувствия, обнаруживает простую и легкую возможность
повысить настроение, сделать себе приятное. Теперь он готов согласиться уже
со второй, третьей и т. д. просьбами, пусть даже и обременительными.
Кроме того, с точки зрения Р. Чалдини, здесь также начинает действовать
принцип последовательности. Откликнувшись на первую просьбу, т. е.
поступив в соответствии с нормами долга и несколько улучшив, таким образом,
представление о самом себе, человек бессознательно или осознанно
добровольно налагает на себя моральные обязательства — быть таким же
(отзывчивым, нужным, последовательным и т. д.) и впредь. Это ему
необходимо для поддержания самосоз-нания. Человеку важно воспринимать
себя хорошим не от случая к случаю, а постоянно.
Следует иметь в виду, что техника “нога в двери” не всегда и не со всеми
людьми оказывается результативной. Необходимы, по крайней мере, два
условия, чтобы она срабатывала.
Первое условие: начальная, небольшая просьба должна быть все же достаточно
значимой для того, чтобы у адресата просьбы после ее выполнения появились
основания воспринимать себя как примерного, отзывчивого гражданина,
готового прийти на помощь. Второе — человек должен сохранить ощущение,
что он самостоятельно согласился выполнить просьбу, что его не принуждали к
этому. Если же он воспринимает просьбу как принуждение или приказ и у него
возникает чувство, что его вынуждают, заставляют подчиниться требованию, то
у него не будет, разумеется, повода, чтобы рассматривать свою уступку как
стремление помочь другому.
Еще раз подчеркнем, что как только индивид начинает объяснять или
оправдывать свое поведение внешними факторами, так сразу же “волшебная
сила” всех манипулятивных приемов влияния пропадает. Понятно, что если
сначала вы пришли на двухчасовое, нудное и бестолковое, занятие
преподавателя из-за опасения получить двойку на экзамене, т. к. он обещал
поставить ее каждому, кто не будет посещать его лекции, то ваш следующий
приход, теперь уже на шестичасовое занятие этого же преподавателя, вы,
вероятно, объясните все теми же опасениями, а не стремлением поддержать
человека в скорбный час демонстрации им своей бездарности, неграмотности и
непрофессионализма.
422
Прием “нога в двери” бессилен против людей, которые идентифици-руют себя
как неуступчивых, осторожных, благоразумных, лишенных “глупых
сантиментов” индивидов, руководствующихся принципом: “Никогда и никому
не помогать”. Уже первая просьба будет воспринята таким человеком в штыки.
Поэтому обращаться к нему со второй “утяжеленной” просьбой просто
бессмысленно. Люди такого склада не испытывают никаких затруднений,
отказывая в любой просьбе. Для них это привычная, почти автоматическая
реакция на просьбы. Отказ в данном случае необходим индивиду опять-таки
для подтверждения его самокатегоризации и самосознания в целом.
Интересно, что и определения, которые дают человеку другие люди, влияют на
его самосознание и поведение по тому же принципу, что и самоопределения
индивида. Это, в частности, показало экспериментальное исследование Роберта
Краута (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000; Чалдини Р., 1999). В ходе эксперимента
людей, которые участвовали в благотворительности, называли (т. е.
определяли) либо щедрыми и милосердными, либо скупыми и черствыми.
Некоторых же участников (контрольная группа) не называли ни скупыми, ни
щедрыми.
Позднее всех участников уже другой сборщик пожертвований просил сделать
взнос в благотворительный фонд. Те люди, которых раньше называли
милосердными, были щедрее и давали больше тех, кого на первом этапе
исследования никак не “определили”. И, соответственно, те участники, которых
раньше называли черствыми и скупыми, оказывались более скупыми, чем
участники из контрольной группы.
Разумеется, действие приема “нога в двери” может быть объяснено не только
вышеназванными, но и другими причинами. Тем не менее, все объяснения
касаются, с одной стороны, воздействия норм социального долженствования, а
с другой — работы механизмов самосознания.
“Пробный шар”
Еще один манипулятивный прием, основанный на эксплуатации норм долга и
ответственности, — техника “пробного шара”1. Этот манипулятивный прием
влияния Роберт Чалдини обнаружил в арсена-ле средств торговцев
автомашинами (Чалдини Р., 1999). Суть его в том, чтобы побудить покупателя
приобрести автомобиль, предлагая его по несколько заниженной цене. Скажем,
долларов на 400 дешевле, чем у конкурентов. После того, как покупатель
согласился приобрести машину, условия сделки меняются и в конечном итоге
покупка обходится человеку дороже той цены, которой он первоначально
соблазнился. Чтобы обосновать изменение условий сделки, продавец исполь423
зует разного рода предлоги: либо менеджер отказался утвердить сделку, либо
изменилась торговая конъюнктура, либо произошла ошибка в подсчетах и т. д.
Исследования Чалдини и его коллег Джона Качоппо, Рода Бассета и Джона
Миллера показали, что прием “пробный шар” срабатывает не только в
торговых сделках. Исследователи приглашали студентов университета штата
Огайо принять участие в эксперименте по изучению “процесса мышления”.
Одной группе студентов сразу сообщали, что исследование начнется рано
утром, в 7 часов. Из этой группы согласие на участие дали только 24%
опрошенных.
В отношении другой группы тактика менялась, здесь использовался прием
“пробный шар”. Студентов сначала спрашивали, не хотят ли они участвовать в
изучении мыслительных процессов, и лишь после того, как они давали
принципиальное согласие на участие, им сообща-ли, что занятие начнется в 7
часов утра. Студентам предлагалась даже возможность изменить свое решение.
Но теперь над ними уже давлело принятое обязательство — данное согласие.
Поэтому 95% студентов, уже согласившихся на участие в исследовании,
пришли, как и обещали в 7 часов утра на факультет психологии университета
(Чалдини Р., 1999).
Р. Чалдини полагает, что эффект приема “пробный шар” целиком и полностью
объясняется теми обязательствами, которые принимает на себя человек. Затем
он вынужден создавать ряд оправданий, чтобы объяснить самому себе взятое
обязательство и тем самым укрепиться в своем намерении его выполнить.
Когда первое оправдание — низкая цена — утрачивает силу, индивид
продолжает подыскивать новые оправдания для поддержки своего
обязательства. Ему неловко отказываться, он хочет и перед себой, и перед
другими сохранить образ “человека слова”.
Добавим, что в случае с обязательством приобрести товар, тот же автомобиль
или любую другую вещь, немаловажную роль для окон-чательного решения не
изменять своих намерений играет, видимо, и тот факт, что человек уже как бы
свыкся с облюбованной им вещью, идентифицировался с ней, примерил ее к
себе или на себя. Иначе говоря, в его самосознании эта вещь уже стала как бы
его собственной, а следовательно (вспомним теорию личности У. Джеймса), и
частью его материального Я.
Приманка
Именно так назвали этот прием влияния, являющийся разновидностью
“пробного шара”, Роберт Джоуль
и его коллеги ( 1987), которым и
принадлежит заслуга его открытия. Его эффективность достига-ется за счет
424
действия тех же психических механизмов, что и в приеме “пробный шар”,
поскольку оба они эксплуатируют одно и то же чувство — чувство
ответственности. Добавим, что “приманка” так же, как и “пробный шар”,
обнаружена исследователями в арсенале манипулятивных трюков работников
торговли.
Как же “приманка” используется в торговле? Представьте, что вы заходите в
магазин и видите там какую-нибудь вещь, допустим, прекрасную рубашку,
которая стоит неожиданно мало. Вы точно знаете, что в других магазинах
точно такие же рубашки продают в два, а то и в три раза дороже. Вполне
естественно, что вы сразу же решаете купить такую замечательную и, вместе с
тем, недорогую вещь. Но тут вдруг выясняется, что рубашки нужного вам
размера или расцветки нет. Видя ваше огорчение, продавец предлагает вам
точно такую же вещь, причем подходящую вам по всем характеристикам, но
уже за обычную цену. Он объясняет это тем, что данная рубашка из другой
партии товара, поэтому ее еще не уценили. Как вы поступите в этих
обстоятельствах?
Конечно, найдется немало людей, которые откажутся от покупки и уйдут. Но в
том-то и дело, что ни один манипулятивный прием не является универсальной,
безотказной психологической
“отмычкой”, рассчитанной на охват 100%
населения. Таких приемов влияния просто не существует. И продавцаманипулятора интересуют, разумеется, бо-лее скромные результаты. Он
прекрасно знает, что всегда найдутся и такие покупатели, которым будет
неловко отказаться от своего намере-ния. Ведь они его уже
продемонстрировали, т. е. как бы взяли на себя обязательство. В этих условиях
человек чувствует себя очень неудобно. К тому же продавец такой вежливый,
заботливый, обходительный, что, право, неудобно отказываться. Поведением
человека может руководить и опасение: “Еще подумает, что я — скряга и
соблазнился деше-визной”. Именно на таких людей и рассчитана “приманка”.
В торговле используется много модификаций “приманки”. Напри-мер, может
осуществляться разбивка цены товара, продающегося в комплекте. Простейший
случай — импортные электрические батарейки, которые обычно упакованы по
две штуки в комплекте. Но в ценнике обозначается цена только одной
батарейки. Лукавство здесь состоит в том, что, как правило, человеку
требуется пара элементов питания, поскольку электрические фонарики,
радиоприемники и т. д. обычно рассчитаны на две батарейки.
Покупатель, соблазненный низкой ценой комплекта, вознамерива-ется его
купить, но тут ему объясняют, что здесь обозначена стоимость лишь одной
батарейки. Дальше все происходит по описанному выше сценарию.
425
Понятно, что “приманкой” пользуются не только в торговле. Допустим, вы
ищете хорошее место работы. И вот находите объявление, где предлагается
интересная работа, высокий заработок, прекрасные условия, возможность роста
и т. д. Обрадованный такой удачей, вы спешите по указанному адресу.
Работодатель вновь, теперь уже в устной форме, уверяет вас, что все
изложенное в объявлении — сущая правда, и что вы ему прекрасно подходите.
Вы соглашаетесь и устраиваетесь на это прекрасное место, но спустя какое-то
время начинает выясняться, что зарплата вам полагается гораздо меньше той,
что была обещана, что работать нужно не три дня в неделю, а шесть и не до
обеда, а до позднего вечера. Ну, и т. п.
Джоуль и его коллеги провели экспериментальную проверку дейст-вия
“приманки” (1989). Исследователи предлагали двум группам сту-дентов
принять участие в эксперименте. Одну группу приглашали учас-твовать в
довольно нудном исследовании, занимающем час времени, где нужно было
запоминать числа. Вознаграждения в этом эксперименте не предусматривалось.
Так что неудивительно, что только немногие, всего 15% опрошенных,
согласились участвовать в этом исследовании.
Другой группе предлагали участие в более интересном эксперименте, с
просмотром кино и длительностью всего в полчаса. Причем здесь за участие
полагалось вознаграждение, правда, небольшое. В этом случае согласились
поработать уже около 47% молодых людей.
Позднее, когда студенты из второй группы приходили в экспери-ментальную
лабораторию, их встречал незнакомый им исследователь и сообщал, что
интересный эксперимент завершен, поэтому участников для него больше не
требуется.
Взамен студентам предлагалась возможность поработать в скучном,
бесплатном исследовании с запоминанием чисел. Удивительно, но факт:
практически все студенты, которым раньше была предложена “приманка”,
“клюнули” на нее, согласившись участвовать в скучном эксперименте без
оплаты. Связав себя согласием, студенты чувствовали себя обязанными
выполнить обещание. Теперь им уже было неловко отказываться и идти на
попятную (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Как видим, нормы долга и ответственности — довольно серьезный фактор
влияния на поведение людей. Поэтому он может быть использован и
используется не только в межличностных отношениях, но и в государственной
политике, в экономической деятельности, в пропаганде.
Правда, следует иметь в виду, что чувство ответственности, столь сильно
влияющее на поведение, возникает у человека лишь тогда, когда он сам,
добровольно принимает обязательства. Если же обяза-тельства и
426
ответственность навязываются индивиду извне, то тогда они не оказывают на
него сколько-нибудь существенного воздействия, т. к. воспринимаются им как
внешнее давление.
В недалеком прошлом нашего общества был неудачный опыт экс-плуатации
чувства ответственности, когда на уровне общегосударственных решений
людям, занятым в производстве, образовании, медицине и т. д., предписывалось
принимать так называемые “социалистические обязательства”.
Р. Чалдини и другие американские авторы полагают, что публич-ное принятие
человеком обязательств имеет прямо-таки фантасти-ческую силу воздействия
на его дальнейшее поведение (Чалдини Р., 1999; Зимбардо Ф., Ляйппе М.,
2000).
Но американские исследователи плохо знакомы с реалиями других обществ, и,
в частности, советского. Поэтому им трудно представить, что публичные
обязательства могут никак не отразиться на поведении индивида.
Именно так и обстояло дело с принятием “социалистических обязательств” в
СССР, которые воспринимались людьми как пустая формальность, навязанная
“сверху”. Об отношении людей к “социалис-тическим обязательствам”
красноречиво свидетельствует язвительная шутка советского времени: “Взял
обязательства — выполни, не выполнил — возьми другие”.
Уступчивость и нормы взаимности
Не менее важным фактором влияния на поведение служат и нормы социальной
взаимности. Согласно теории социального обмена Джор-джа
Хоманса,
которую мы уже обсуждали раньше, вообще все взаимоотношения людей
основаны на взаимности, которая реализуется согласно принципу: “Ты —мне, я
—тебе”.
Во многом это действительно так, и люди чаще всего строят свои отношения на
взаимности. Поэтому большинство из нас с детства усваивают базовую
социальную мудрость: “долг платежом красен”.
Но нормы взаимности регулируют не только межличностные отношения. Они
могут
служить
краеугольным
камнем
государственной
политики,
предопределяя всю систему отношений государства и чело-века. Так, в
частности, было в недалеком прошлом нашего общества, когда тоталитарный
коммунистический режим выступал по отноше-нию к каждому индивиду в
роли “Великого Благодетеля”.
Поскольку в условиях коммунистической диктатуры человек был лишен
возможности самостоятельно приобрести жильё, оплатить медицинские услуги,
обучение в вузе, содержание ребенка в детском саду, туристическую путевку
427
или отдых в санатории, то все эти блага доставались людям (далеко не всем,
конечно, т. к. на всех их все равно не хватало) в виде особой милости от
государства. Что этим достига-лось?
Достигалась полная психологическая зависимость индивида от государства. С
самого раннего детства каждому человеку внедрялась в сознание простая, но
очень убедительная идея: “Ты перед государством в неоплатном долгу”, “Ты
всем обязан коммунистической партии и советской власти”. Поэтому власть
взамен может потребовать от тебя чего угодно, даже твою жизнь.
Это действительно так и было. Да во многом и есть до сегодняшнего времени.
Человек, специально лишенный самостоятельности, в самом деле не имел
возможности расплатиться с государством и поэтому находился в пожизненном
неоплатном долгу. Это чувство неоплаченного долга, искусственно
культивировавшееся у людей, приводило к утрате у человека ощущения
контроля, к покорности, к тому, что человеком можно было легко
манипулировать.
Еще одним следствием государственной политики “неоплатных долгов”
становилось социальное иждивенчество, психология нищенства. Поэтому до
сих пор в нашем обществе многие с ностальгией вспоминают о
коммунистическом прошлом, когда “все было бесплатным”: образование,
медицина, жилье и т. д. Человеку, всю жизнь прожившему в неестественных
условиях, когда блага не зарабатываются, а достаются, выпрашиваются, трудно, а
то и невозможно научиться быть самосто-ятельным и начать полагаться на себя, а
не на государство-благодетеля. Как мы уже знаем, это — состояние приобретенной
беспомощности.
Нечто подобное происходит с дикими животными, которых чело-век, создав им
неестественные условия существования, начинает кормить. Через какое-то
время животное утрачивает способность самостоятельно добывать себе пищу.
И если человек перестанет о нем забо-титься, то оно погибнет. Только
коммунистический
эксперимент
по
формированию
приобретенной
беспомощности проводился не над животными, а над целыми человеческими
обществами.
Интересно отметить, что ситуацию неоплатного долга в своих целях
используют не только коммунистические режимы, но и уголовники, что,
впрочем, неудивительно. Они также эксплуатируют нормы социа-льной
взаимности. В уголовном мире, особенно в местах лишения свободы,
существует понятие “загнать в долги”. Уголовники-манипу-ляторы хорошо
знают, что, если человека “загнать в долг”, то тем самым можно получить над
ним неограниченную власть.
428
Поэтому неудивительно, что на основе действия норм социальной взаимности,
так же как и в случае с нормами долга, образовались свои манипулятивные
приемы влияния.
“Не в дверь, так в окно”
Наиболее известный из этих приемов случайно открыл Роберт Чалдини,
который неожиданно сам оказался объектом манипулирования, причем, со
стороны малолетнего “профессионала уступчивости”. Маленький мальчик,
повстречавшийся ученому, помог ему расстаться с несколькими долларами,
всучив ему взамен ненужный шоколад (Чалдини Р., 1999).
Прием влияния, использованный юным манипулятором, Р. Чалдини и его
коллеги назвали техникой the Door in the Face1.
Техника “не в дверь, так в окно” осуществляется следующим обра-зом: сначала
человека просят выполнить какую-то чрезвычайную, об-ременительную для
него просьбу, и после того, как он откажется ее удовлетворить, его просят о
более скромном одолжении. Как правило, вторую, сниженную просьбу человек
выполнить соглашается. Понят-но, что эту-то цель и преследуют
“профессионалы уступчивости”.
Задумав экспериментально проверить действие приема “не в дверь, так в окно”,
Р. Чалдини и его коллеги просили студентов поработать в качестве
добровольцев с малолетними преступниками. Причем сначала одних студентов
они просили сопровождать юных правонарушителей на экскурсию в зоопарк,
что заняло бы несколько часов времени. Количество студентов, согласившихся
выполнить эту просьбу, было невелико, — 83% опрошенных отказались это
делать.
Тогда исследователи изменили тактику и стали предлагать уже другим
студентам поучаствовать в благородной, но чересчур обременительной миссии,
а именно опять-таки добровольно и бесплатно кон-сультировать малолетних
преступников по различным вопросам в течение двух лет. Разумеется, никто из
опрошенных не согласился пойти на такую жертву.
Таким образом,
“проникнуть в дверь” исследователям не удалось, она оказалась “захлопнутой
перед носом”. Тогда они попробовали пробраться “в окно”. И, нужно сказать,
им это удалось сделать.
Студентам, отказавшимся два года работать с “малолетками”, предлагали
посвятить им всего лишь несколько часов, сопровождая на экскурсию в
зоопарк. На этот раз количество согласившихся сопро-вождать “трудных”
подростков в зоопарк увеличилось в 3 раза. Студенты охотно уступали в ответ
на сниженную, “маленькую” просьбу.
429
Р. Чалдини полагает, что уступчивость, проявляемая после уменьшения
просьбы, объясняется тем, что человек воспринимает ее снижение как своего
рода уступку себе. И поэтому делает шаг навстречу просителю, чтобы не
выглядеть в его, да и в собственных глазах тоже, совсем уж черствым и
неблагодарным. Иначе говоря, на уступку он отвечает взаимностью и тоже
уступает.
Еще одной причиной уступчивости в данном случае по мнению Р. Чалдини,
выступает “принцип контраста”. Значительно уменьшенная просьба выглядит
на фоне первоначальной, завышенной совсем уж пустяковой.
Таким образом, эффективность приема “не в дверь, так в окно” обусловлена
заметной разницей в предъявляемых просьбах. Правда, как считает Р. Чалдини,
первая просьба должна быть хоть и явно завышенной, но все же реалистичной,
а не фантастической. Нереалистические требования сразу настраивают
человека на скептическое восприятие ситуации, и дальнейшее снижение
просьбы не восприни-мается им всерьез.
Кроме этого, для успешного применения приема необходимо, чтобы обе
просьбы, и первая, и последующая, исходили от одного и того же лица. И,
наконец, обе просьбы должны быть об одном и том же (Чалдини Р., 1999).
Джефри Бургер выявил еще одну разновидность приема “не в дверь, так в
окно” и назвал ее “это еще не все” (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). Чтобы
понять суть этого приема, не обязательно обращаться к примерам из
американской жизни. Вспомните, как на рынке в ответ на ваш вопрос “сколько
стоит ведро картошки?” тетушка-торговка сначала называла “большую” цену,
допустим, 30 рублей. И тут же, не дав вам времени обдумать ее и отказаться,
добавляла: “Но вам продам за 25”.
Многие люди, обрадованные неожиданной удачей, тотчас же соглашаются с
предложенной ценой и делают покупку. Немаловажную роль в сговорчивости
покупателей здесь играет и тот факт, что “упреждающая уступка”, сделанная
еще до того, как человек успел согласиться или отказаться (а в этом,
собственно, и состоит особенность приема “это еще не все”), воспринимается
покупателем как знак уважения и симпатии продавца, оказанный именно ему.
Человеку льстит, что другим товар продают за обычную, а вот ему — за
сниженную цену.
Таким образом, три причины могут объяснить действие приемов “не в дверь,
так в окно” и “это еще не все”:
влияние норм социальной взаимности;
принцип контраста восприятия;
заблуждение людей относительно избирательности, уважения и
симпатии в их адрес со стороны агента влияния.
430
Глава 4
Подчинение
Социальное влияние осуществляется не только посредством не-зримого
группового давления, вызывающего конформизм, или просьб, вызывающих
уступчивость. Мощным средством воздействия человека на человека являются
требования, приказы, распоряжения. Большинст-во людей, как правило, не
раздумывая, выполняют их. Исполнение директивных предписаний — это и
есть подчинение.
Подчинение авторитету
Вообще-то, подчинение, так же как конформизм и уступчивость, является
необходимым условием существования человеческого общест-ва. Но, будучи
фактором социальной стабильности, подчинение, вмес-те с тем, несет в себе
потенциальную угрозу как отдельным людям, так и целым обществам. Другими
словами, подчинение в одинаковой мере может быть как полезным и
созидательным, так пагубным и деструк-тивным.
Начало экспериментальным исследованиям различных аспектов подчинения
положил американский социальный психолог Стэнли Милграм. Объясняя свой
интерес к этой проблеме, Милграм писал, что его потрясли те чудовищные
преступления, которые совершались во время второй мировой войны, но
особенно преступления нацистов в отношении евреев. Таким образом,
холокост, оставивший глубокий след в душе ученого, и стал отправной точкой
его исследований.
Здесь необходимо напомнить, что в военные и послевоенные годы в нашей
стране, наиболее пострадавшей от войны, широко распрост-ранилось мнение,
что преступления нацистов явились следствием немецкого национального
характера. Немцам как нации приписывались такие качества, как бездумное
повиновение, жестокость, бездушный педантизм, бесчеловечность. В
послевоенном обществе это убеждение было настолько сильным, что само
слово “немец” сделалось нарицательным и им стали обозначать все
отвратительные качества, которые имеются у человека. Более того, слова
431
“немец” и “фашист” употребля-лись как синонимы, и оба они воспринимались
как символ абсолютного зла.
В других странах, воевавших против фашистской Германии, мнение о немцах в
то время было не на много лучше.
Среди других целей исследования С. Милграм ставил и такую: выяснить,
действительно ли деструктивное подчинение является не-мецкой национальной
чертой? Или это все же общечеловеческое свойство?
Подчинение всегда основано на референтном и экспертном влиянии, поэтому
основным содержанием экспериментов Милграма стало изу-чение подчинения
авторитету.
Дав объявление в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, С. Милграм набрал группу
из 40 мужчин в возрасте от 20 до 50 лет, пожелавших принять участие в
исследовании, проводившемся Йельским универ-ситетом. Добровольцы
принадлежали к различным социальным слоям, имели различный уровень
образования и род занятий.
Каждого мужчину, откликнувшегося на объявление, знакомили с
экспериментатором и его помощником, которого, впрочем, представляли как
такого же добровольного участника эксперимента. Добро-вольцам сообщали,
что цель предстоящего исследования в том, чтобы выяснить, насколько
эффективно действует при обучении физическое наказание.
Участники исследования тянули жребий, чтобы определить, кому предстоит
играть роль учителя, а кому — ученика. На самом деле жеребьевка была
подстроена таким образом, что все реальные испы-туемые оказывались в роли
“учителей”, а помощники исследователя становились “учениками”.
Эксперимент проходил следующим образом: “ученика” пристегива-ли к креслу,
на запястья ему прикрепляли электроды и участникам эксперимента
объяснялась их задача. “Урок”, который давал “учитель”, состоял в заучивании
слов, образующих ассоциативные пары.
“Учителю” предписывалось
наказывать “ученика” электротоком всякий раз, когда тот ошибался.
На панели генератора электротока находилось 30 тумблеров, напряжение
варьировалось по нарастающей от 15 до 450 вольт. Панель прибора была также
снабжена указателями: “Слабый ток” в нижнем пределе и “Опасно! Сильный
ток” на той отметке, где возникала угроза для жизни. И, наконец, предельное по
силе напряжение в 450 вольт сопровождалось предупреждающим знаком
“ХХХ”.
“Учителю” перед тем, как он начинал “урок”, давали возможность самому
почувствовать, как действует наказание — он получал слабый разряд тока в 45
вольт. “Учителя” же, судя по их признаниям, оценивали его силу как минимум
в 70 вольт (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
432
Испытуемые получали инструкцию от экспериментатора, согласно которой
после каждого неверного ответа “ученика” (а такие они специально давали
довольно часто) увеличивать силу тока для нака-зания на 15 вольт. Когда
“учитель” доводил ток до 300 вольт, “ученик” начинал колотить в стену,
разделяющую комнаты, и с этого момента он переставал отвечать на вопросы.
Обычно в этом случае испытуемые обращались к экспериментатору за
дальнейшими указаниями, а тот невозмутимо отвечал, что отсутствие ответа
должно расцениваться как неправильный ответ и что “ученик” должен быть
наказан согласно инструкции.
Главный вопрос, на который хотел получить ответ Милграм, был таков:
“Сколько испытуемых, выполняя распоряжение эксперимента-тора, применят
всю серию ударов?”.
Перед проведением исследования С. Милграм провел опрос среди студентов, а
также психологов и психиатров, выясняя их мнение на этот счет. Большинство
студентов выразили уверенность, что никто из нормальных людей не доведет
силу тока до 450 вольт. Они полагали, что лишь один человек из ста способен
на такое. Мнение психиатров было еще более оптимистическим. Они считали,
что только один чело-век из тысячи, да и то садист, сделает это.
Внесем ясность. Все электрооборудование, используемое в эксперименте, на
самом деле было бутафорским, но выглядело оно очень убедительно.
“Ученики”, разумеется, никаких электроударов не получали, а все их
отчаянные реакции на “наказание” — крики, стоны, жалобы — были искусной
имитацией. Единственными, кто не догадывался о том, что эксперимент был
чистой мистификацией, были “учителя”.
Результаты
эксперимента
опровергли
радужные
предварительные
предположения опрошенных специалистов. Самое странное, что профессиональные знатоки человеческой души, психологи и психиатры,
ошибались в своих прогнозах относительно человеческого поведения гораздо
сильнее, чем непрофессионалы.
Из 40 испытуемых 26 человек (65%) использовали всю серию ударов, доведя
силу тока до 450 вольт. Ни один из “учителей” не остановился перед
применением удара в 300 вольт. Напомним, что с этого момента по
экспериментальной версии “ученик” уже не мог отвечать на вопросы. Но лишь
5 испытуемых, дойдя до удара в 300 вольт, отказались дальше подчиняться
экспериментатору (12,5%). В целом же, на разных этапах эксперимента
неподчинение экспериментатору оказали 14 человек (Милграм С., 2000).
Позднее, расширив проект исследования, С. Милграм изучал раз-личные
ситуационные факторы, которые могли либо способствовать, либо
препятствовать проявлению подчинения у испытуемых. Так было установлено,
433
что пространственная близость “ученика”-жертвы к испытуемому-“учителю”
снижала уровень подчинения последнего указаниям экспериментатора. Проще
говоря, когда испытуемый не только слышал, но и видел, что творилось с
“учеником” после того, как тот получал очередной удар, количество случаев
неподчинения экспе-риментатору возрастало. В этих условиях только треть
“учителей” доводила силу тока до максимума.
Кроме того, Милграм также установил, что когда экспериментатор
непосредственно не присутствовал при проведении урока, а распоряжения
поступали от него либо по телефону, либо с магнитофонной ленты, то
испытуемые чаще склонны были их проигнорировать. В отсутствие
экспериментатора несколько участников вместо предписанного инструкцией
сильного тока применяли более слабые удары, проявив тем самым
неподчинение.
Ученым исследовался и другой аспект влияния авторитета, а именно:
конструктивное подчинение разумному воздействию авторитетного лица.
Когда, например, в одной из экспериментальных версий экспериментатор
приказывал прекратить “урок”, а “ученик” начинал настаивать на его
продолжении, заявляя, что хочет проверить свою выносливость и всю
ответственность за последствия берет на себя, “учитель”, как правило, сразу и
беспрекословно подчинялся распоряжению экспериментатора.
Впоследствии исследования С. Милграма были многократно про-дублированы
как в США, так и в других странах. Учеными исследовались различные
выборки разных возрастных и профес-сиональных групп: учителя, рабочие,
почтовые служащие, инженеры, профессора и т. д. Становились испытуемыми
и женщины (Зимбар-до Ф., Ляйппе М., 2000).
Психология подчинения
Результаты практически всех исследований в основном совпали с результатами
экспериментов С. Милграма. Большинство людей, несмотря на имеющиеся
между ними различия — возрастные, гендер-ные, профессиональные,
национальные и т. д. — демонстрировали одно и то же: бездумное подчинение
авторитету.
Положение “ученика” в эксперименте С. Милграма, если бы он действительно
подвергался ударам электротока, было бы очень незавидным. А как во время
“урока” чувствовали себя “учителя”? Было ли их положение более приятным?
Может быть, они испытывали радость и удовольствие, наказывая людей?
Ничего подобного. Милграм отмечает, что многие “учителя” очень тяжело
переживали происходящее, находясь на грани нервного срыва. Практически все
434
они протестовали против продолжения наказания. Они “потели, дрожали,
заикались, кусали губы, стонали, впивались ногтями в собственную кожу.
Некоторых из них одолевал нервный смех…” (Милграм С., 2000, с. 168).
Когда в роли испытуемых “учителей” оказывались женщины, они часто
начинали плакать, при этом не прекращая бить “ученика” током (Зимбардо Ф.,
Ляйппе М., 2000).
Чем же тогда можно объяснить пугающую покорность и безропотное
подчинение людей? Одно из первых мнений, высказанных ком-ментаторами,
скептически настроенных в отношении исследования Милграма, было
следующее: “На поведение испытуемых повлиял авторитет Йельского
университета, пользующегося заслуженным уважением как серьезный научный
центр. Люди, согласившиеся принять участие в исследовании, рассматривали
эксперимент как исключительно важное в научном отношении мероприятие.
Иными словами, участники исследования, осознавая огромную научную
важность эксперимента, во имя науки старались беспрекословно выполнять все
распоряжения и инструкции экспериментатора”.
Опровергая это мнение, С. Милграм повторил свой эксперимент с другой
группой, но уже не в стенах университета, а городке Бриджпорт, в обшарпанном
здании захудалой конторы. В этих условиях уровень подчинения испытуемых
действительно снизился, но не критически значимо. Почти 50% участников этого
варианта эксперимента полностью подчинились экспериментатору и довели серию
ударов до конца.
Кроме того, некоторые оппоненты Милграма, и в частности Орн и Холланд,
усматривали в самой экспериментальной процедуре наличие методологических
просчетов. Они считали, что на результаты эксперимента оказали влияние
требуемые характеристики (о которых мы говорили во втором разделе).
Согласно Орну и Холланду, испытуемые на самом деле не верили в реальность
экспериментальной версии, зная, что все это не всерьез, а понарошку и просто
подыгрывали экспериментатору. Таким образом, тот немыслимый уровень
подчинения людей — просто результат действия требуемых характеристик
(Милграм С., 2000).
Но, как мы уже убедились выше, почти все испытуемые пребывали в таком
отчаянном психологическом состоянии, что говорить об их неверии в
серьезность происходящего просто не приходится.
Кстати, именно по этому поводу Эрих Фромм, анализируя исследование С.
Милграма, делает неожиданные и интересные выводы. Для него значимым
кажется тот факт, что у большинства испытуемых имелась внутренняя,
бессознательная установка против жестокости, что и нашло отражение в их
поведении на грани нервного припадка. По мнению Э. Фромма, это хороший
435
признак, указывающий на наличие доброго начала в природе человека (Фромм
Э., 1998).
Внешнее, жестокое поведение приходило в противоречие с внут-ренним
бессознательным человеколюбием, что и порождало у испытуемых
внутриличностный конфликт. Проявлению жестокости у испы-туемых, полагал
Фромм, способствовало то, что эксперимент был освящен принадлежностью к
“высокой науке” — кумиру современного общества.
Кроме того, участники не чувствовали личной ответственности за свои
действия, т. к. ее брал на себя экспериментатор.
Сам Стэнли Милграм, интерпретируя полученные результаты, сделал вывод,
что подчинение авторитету, власти, государству в совре-менном обществе
стало закоренелой привычкой, превосходящей по своей силе этическое
воспитание, сострадание и нормы социального поведения.
Ф. Зимбардо и М. Ляйппе считают, что дополнительным фактором воздействия
на поведение испытуемых в исследовании Милграма послужило
информационное и нормативное влияние.
Точку зрения Милграма полностью разделяет Роджер Браун (1986), отмечая,
что поскольку привычка бездумно подчиняться угрожает самому человеку, то
необходимо специальное обучение, чтобы люди избавлялись от этой пагубной
привычки (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Роберт Чалдини вносит еще один штрих в понимание проблемы подчинения.
Он пишет, что подчинение само по себе не опасно. Опасным оно становится
тогда, когда правило социального подчинения начинает применяться
избыточно (Чалдини Р., 1999).
Таким образом, многие исследователи подчеркивают, что к деструктивным
последствиям приводит не вообще подчинение, а привычка к бездумному
подчинению. “Многие люди, — пишет С. Милграм, — делают то, что им
указывают, не особенно задумываясь о содержании диктуемых действий и не
терзаясь угрызениями совести, если эти указания исходят от человека, который
воспринимается как представитель законной власти. Если в нашем
исследовании некий экспериментатор смог подчинить себе взрослых людей,
заставив их подвергать болезненным ударам тока 50-летнего человека вопреки
его протестам, то на какие же поступки может толкнуть граждан правительство,
которое обладает куда большим авторитетом и огромными властными
полномочиями?” (Милграм С., 2000. с. 161).
Запомним эту мысль С. Милграма. Она представляется чрезвычайно важной
для нашей следующей темы, которую мы обсудим немного ниже, а именно,
темы психологии власти.
436
Конфликт интерпретаций
Еще раз об этике эксперимента
Понятно, что исследование Стэнли Милграма, давшее столь ошеломительные
результаты, не могло не вызвать ожесточенной полемики. Наиболее острая
дискуссия разгорелась по поводу этичности эксперимента. Естественно, встал
вопрос и об этике проведения подобных исследований вообще.
Диана Баумринд, один из самых суровых среди социальных психологов,
критиков Милграма, писала, что эксперимент Милграма недопустим по многим
причинам. И главная из них — тот психологический вред, который, по мнению
Баумринд, исследование нанесло участникам. Потрясение, пережитое
испытуемыми, могло деформировать их самосознание, подорвать веру в
авторитет вообще, привести к тяжелому разочарованию в себе и в людях,
снизить самооценку. Сама процедура эксперимента, а затем раскрытие
мистификации в процессе дебрифинга, полагает Баумринд, были
чувствительными ударами по человеческому достоинству испытуемых.
Поэтому исследования, подобные эксперименту Милграма, не имеют права на
существование. Помимо прочего, они еще дискредитируют психологию как
науку.
Еще более резко отозвался об исследовании представитель гуманистического
направления в психологии Бруно Беттельхейм, заявив, что эксперимент
Милграма настолько отвратительный, что полученные в ходе его результаты
утрачивают всякую научную ценность.
Иная точка зрения у социального психолога Алана Элмса, который утверждает,
что исследование Милграма внесло наибольший нравственный вклад в
современную психологию, поскольку в нем изучалось не только подчинение,
но и определялись средства, с помощью которых можно вызвать у человека
неповиновение преступному влиянию.
Самую высокую оценку исследованию С. Милграма дает Роджер Браун, считая
его очень полезным, поскольку оно заставляет задуматься и через это
освободиться от реакции бездумного подчинения.
Сам С. Милграм признавался, что для него этическая критика со стороны
Д.
Баумринд была неожиданной и очень болезненной. Вместе с тем, он не считал
ее справедливой, полагая, что лучшим моральным оправданием его
исследованию служит тот факт, что испытуемые, участвующие в эксперименте,
в большинстве случаев высказывали полное согласие с экспериментальной
процедурой, а кроме того, сообщали, что были рады тому, что приняли в нем
участие. Таким образом, последнее слово в оценке этической стороны дела
должно принадлежать участникам эксперимента, а не сторонним
наблюдателям.
437
Милграм настаивает, что процедура дебрифинга (ликвидация моральнопсихологических последствий эксперимента), проведенная после исследования,
полностью сняла у участников напряжение, устранила чувство обиды и
возмущения. Между “учителями” и “учениками” было организовано дружеское
примирение. Словом, были предприняты все необходимые усилия, чтобы
испытуемые покинули лабораторию в нормальном психологическом состоянии
и хорошем расположении духа.
К сказанному добавим, что из-за возросших этических требований к
исследованиям сегодня фактически невозможно провести эксперимент,
подобный исследованию Милграма (Милграм С., 2000; Зимбардо Ф., Ляйппе
М., 2000; Баумринд Д., 1964), уточним — за рубежом.
Психология власти
Как мы помним, интерпретируя результаты своего исследования подчинения
авторитету, С. Милграм указывает на грозную опасность, которая может
исходить от правительств, обладающих куда большим престижем, авторитетом
и властными возможностями, чем психолог-экспериментатор.
Но наделенное огромной властью правительство — это не просто какая-то
абстракция. Оно состоит из конкретных людей, имеющих свои собственные
мотивы, интересы, психические проблемы. Следова-тельно, распоряжения и
указания издает не правительство вообще, а определенные люди, в силу тех или
иных причин оказавшиеся в правительстве. Таким образом, смысл и характер
распоряжений прави-тельства в большой мере предопределен личностными
психологи-ческими чертами его членов. Собственно говоря, точно так же дело
обстоит с любой социальной структурой, где существуют отношения власти и
подчинения.
Исследование Милграма ставило целью ответ на вопрос “Что заставляет людей
подчиняться?”. Тогда правомерно задаться и другими вопросоми: “Что
побуждает людей подчинять себе других?”, “Чем может мотивироваться
желание человека обладать властью над другими людьми?”, “Почему и зачем
человек может стремиться к власти?”, “Почему одни люди хотят власти и
стремятся к ней, в то время как другие боятся и всячески избегают ее, а третьи
вообще к ней равнодушны?”. Все эти вопросы поднимают очень сложную
проблему — проблему психологии власти.
На первый взгляд удивительно, но психологических теорий власти создано
очень мало. С некоторыми из них, разработанными теорети-ками психологии
масс, мы уже знакомились раньше. Как мы помним, психология масс объясняет
стремление к власти иррациональными, бессознательными причинами. Да и все
438
другие психологические теории усматривают в основании власти мощный
иррациональный компо-нент. И этим они отличаются от экономических,
исторических, политических и социологических теорий власти, авторы которых
объясняют стремление к власти и саму власть как порождение человеческого
разума и осознаваемых целей.
Создатель теории индивидуальной психологии Альфред Адлер выд-винул,
пожалуй, наиболее интересную и убедительную психологическую концепцию
власти. Она получила название компенсаторной теории власти (Адлер А.,
1995, 1997).
Компенсаторная теория власти
Ключевым понятием, как всей теории индивидуальной психологии, так и
концепции власти А. Адлера, является понятие комплекса неполноценности.
Согласно Адлеру, он формируется у каждого человека в раннем детстве.
Причиной возникновения этого психического образования в душе ребенка
является то обстоятельство, что родив-шийся ребенок оказывается самым
слабым, беззащитным и зависимым существом в мире.
Разумеется, ребенок этого не осознает, но, тем не менее, его психика очень
болезненно переживает это состояние беспомощности и слабости.
Мы уже знаем, причем из других источников, далеких от теории Адлера,
насколько психологически опасно для любого организма ощущение
беспомощности, зависимости, непредсказуемости. Психика любого животного,
а тем более, человека не в состоянии сколько-нибудь продолжительное время
выдерживать стресс, вызванный ощущением непредсказуемости мира, его
неконтролируемости.
Поэтому психика ребенка создает защитные компенсаторные механизмы для
нейтрализации чувства зависимости и беспомощности. Реально ребенок ничего
не может противопоставить окружающему миру, который во всем его
превосходит и подавляет. Ребенок еще долго остается самым слабым и
несамостоятельным среди других людей, находясь в полной зависимости от
них.
Но зато в мире психической реальности ребенок не только ни в чем не уступает
окружающим, но даже превосходит их. Это оказывается возможным благодаря
тому, что в его душе в качестве компенсаторного средства возникает
сильнейшее стремление к власти и превосходству. В самом общем виде два
439
этих психических процесса — ощущение слабости, беспомощности,
зависимости, с одной стороны, и стремление к превосходству — с другой,
образуют отмеченный выше комплекс неполноценности.
Стремление к власти и превосходству может реализовываться через различные
психические и поведенческие тенденции. Мы не будем здесь анализировать их
все, остановившись на одной, той, которая имеет самое непосредственное
отношение к обсуждаемой проблеме.
Фиктивные цели
Итак, среди прочих компенсаторных процессов, выделяемых Адлером, особое
место принадлежит процессу постановки фиктивных целей. Ребенок, не имея
реальной возможности не то что превосходить других, но и быть с ними
наравне из-за своей беспомощности, превосходит их в своем воображении. Он
воображает себя каким угодно сильным, всемогущим, знаменитым,
прославленным. Предельный вариант этих грез о собственном величии —
богоподобие.
Так или иначе, все дети видят себя в будущем не обычными людьми, а самыми
значительными, блестящими персонами. Разумеется, уровень и направленность
фантазирования у каждого ребенка своя. Вот почему одни дети просто говорят:
“Вот когда я вырасту, то…”, а другие формулируют эту фразу несколько иначе:
“Вот подождите, когда я вырасту, я вам…”.
Взрослея, социализируясь, многие дети научаются реальной, а не воображаемой самостоятельности. У них появляются социальные и трудовые
навыки. Завершенность психического развития у человека характеризуется тем,
что индивид становится самодостаточным и не нуждается уже в опеке со
стороны окружающих людей. Взрослый человек научается быть полезным и
обществу. Господствующая раньше в его психике “фиктивная цель” постепенно
утрачивает свое значение, отходя на второй план, а затем и пропадает совсем.
Ей на смену у взрослого, психически развитого человека, нашедшего свое
место в жизни, приходят реальные цели.
В принципе, согласно Адлеру, человеку, избавившемуся от инфантильных
психических качеств, нужно не так уж много. Ему требуются лишь физическая
(материальная) и психологическая независимость как условие свободы,
признание и уважение окружающих людей.
Всего этого можно достичь, научившись хорошо делать свое дело и став
полезным членом общества. Таким образом, путь здорового, нормального
психического развития человека, полагал Адлер, идет через преодоление
комплекса неполноценности от выдвижения вначале инфантильных
440
“фиктивных целей” воображения до постановки затем взрослых, реальных
целей жизни.
Но далеко не все люди успешно преодолевают этот путь. А. Адлер считает, что,
по крайней мере, трем категориям людей не удается изжить свой комплекс
неполноценности. Поэтому их психика остается неразвитой, инфантильной,
несмотря на то, что сами они стали биоло-гически взрослыми людьми. Эта
неразвитость проявляется в том, что, будучи уже взрослыми, они, как дети,
продолжают упорствовать в преследовании “фиктивных целей”.
Неизжитым, или непреодоленным, комплекс неполноценности, как полагал А.
Адлер, остается у невротиков, т. е. лиц, страдающих душевными
расстройствами, у преступников и у властолюбцев.
Жизненные стратегии
У каждого человека, согласно А. Адлеру, формируется индивидуальная
жизненная стратегия, или, как он сам называет ее, “жизненный план личности”.
У отмеченных выше трех категорий людей также имеются собственные
жизненные стратегии. Но, несмотря на индивидуальные различия жизненных
стратегий, им присущи и общие черты, делающие данные стратегии
типичными.
Типичный жизненный план личности невротика включает в себя “бегство в
болезнь” и уход от реальности в мир грез. Невротик строит “воздушные замки”,
придуманный мир, в котором ему хорошо, в отличие от мира реального, где он
чувствует себя неважно. Такой человек постоянно демонстрирует свою
болезненность, слабость, беспомощность. Его цель состоит в том, чтобы
привязать к себе как можно больше людей, которые бы заботились о нем,
опекали бы его, но в то же время и восхищались им. Власть им, таким образом,
достигается через демонстрацию своей слабости. При этом невротик сам себя в
душе считает достойным гораздо лучшей участи, поскольку в воображении он,
как и ребенок, видит себя в ореоле славы, поклонения, восхищения. Ничего не
делая, разумеется, чтобы этого добиться в реальной жизни. Сказка о Золушке
— лучшая иллюстрация этого состояния. Поэтому проблема невротиков
терапевтами и обозначается понятием “синдром Золушки”.
Преступник также стремится жить в сказочном, придуманном инфантильном
мире, где можно, как ребенку, не трудиться, но быть всем обеспеченным, все
иметь, причем самое лучшее. Вот только преступник не ограничивается
пассивным ожиданием благ. Его инфантилизм носит агрессивный характер. Он
отнимает, ворует, обманывает, чтобы удовлетворить свою детскую зависть и
441
жадность. Одним словом, преступник живет в соответствии со словами
известной песен-ки: “Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда”.
И, наконец, жизненная стратегия властолюбца как раз и является, по Адлеру,
олицетворением феномена психологии власти. Властолюбец также подобен
завистливому, жадному и злому ребенку, жизненное кредо которого можно
передать словами: “Вот подождите, когда я вырасту, то вы у меня поплачете!”.
Не научившись ничего делать как следует, властолюбец, тем не менее, как и все
люди хочет признания, уважения, почета. Это, как мы уже знаем, необходимо
каждому человеку для поддержания высокой самооценки или для повышения
ее, если она низкая. Но социальные навыки и качества, необходимые для
признания, любви и уважения, у властолюбца отсутствуют. Поэтому он, решая
свои психические проблемы, стремится к власти, поскольку знает, что в
обществе институт власти сам по себе, безотносительно к тому, кто его
олицетворяет, пользуется авторитетом, уважением, почитанием.
Власть как компенсация
Таким образом, власть необходима властолюбцу как компенсаторный
инструмент, с помощью которого он может, как ему кажется, повышать свою
самооценку, самоутверждаться. А в конечном счете попытаться все же
преодолеть неизжитый комплекс неполноценности. По сути, властолюбец на
протяжении всей своей жизни продолжает преследовать “фиктивную цель”.
Ведь в глубине души человек ощущает, что уважение и почет, которые его
окружают, адресованы не его личным человеческим качествам, не его
социальным или профессиональным умениям, но той должности, которую он
занимает. Тем не менее, он продолжает упорствовать в стремлении приобрести
все больше и больше власти над людьми, поскольку им движет детская, фантастическая уверенность: “Вот я поднимусь еще на одну ступеньку, обрету еще
большую власть, и тогда все чудесным образом переменится. Все станут
уважать и любить меня, а не мою должность. Я заставлю всех меня уважать и
почитать, восхищаться мною и т. д.”.
Эти общие идеи А. Адлера развил и конкретизировал журналист и политолог
Г. Лассуэл. Он полагает, что стремление человека к власти мотивируется его
низкой самооценкой. Власть, таким образом, необходима ему как средство
компенсации. Поэтому некоторые люди обладают необычно сильной
потребностью во власти. Их стремление к ней приобретает маниакальный
характер. Очень показательно в этом отношении уже само название книги Г.
Лассуэла — “Психопатология и политика”.
442
Другой исследователь А. Джордж, автор работы “Власть как компенсаторная
ценность” (1986), опираясь на представления А. Адлера и Г. Лассуэла,
предлагает свою классификацию тех эмоциональных и бессознательных
факторов, которые могут обусловливать низкую самооценку властолюбца и
характеризовать его самоощущение в целом. Факторы, о которых пишет
Джордж, могут присутствовать все сразу, но могут быть представлены и в
различных сочетаниях. Такими факторами он считает:
ощущение собственной ничтожности, никчемности, малости и
незначительности;
ощущение своей моральной неполноценности и ущербности;
ощущение своей слабости, беспомощности;
ощущение своей посредственности, несостоятельности;
ощущение собственной интеллектуальной неразвитости и неадекватности.
Как видим, с точки зрения А. Джорджа, мотивация стремления человека к
власти полностью детерминирована его Я-концепцией. Поэтому процесс
достижения власти означает для него, по сути, бесконечную попытку
разрешения внутренних личностных проблем. Джордж полагает, что феномен
стремления к власти можно исследовать методом психобиографии конкретного
индивида (Гозман Л., Шестопал Е., 1996).
Разумеется, то, как человек станет распоряжаться достигнутой властью, зависит
и от его личностных качеств, но также от внешних, ситуативных факторов.
Поэтому, возвращаясь к выводам С. Милграма, где он высказывает опасения
относительно той потенциальной угрозы, которую могут нести обществу в
целом и каждому конкретному человеку в отдельности распоряжения
правительства, необходимо помнить, что самой надежной преградой против
антигуманных, жестоких устремлений власти может стать только осознанное
неподчинение ее преступным приказам.
Правда, с сожалением приходится признать, основываясь на резуль-татах
исследования Милграма и других социальных психологов, что для
подавляющего большинства людей оказать неподчинение чрезвычайно трудно,
а то и вообще невозможно.
Хотя, с другой стороны, не все люди и далеко не всегда пассивно подчиняются
и вообще поддаются влиянию. Именно об этом мы сейчас и поговорим.
443
Глава 5
Сопротивление влиянию
Как мы выяснили, стремление людей влиять друг на друга объясняется их
потребностью регулировать собственную Я-концепцию: повышать самооценку,
самоутверждаться, самоподтверждаться, избавляться от страха, тревоги,
сомнений, неуверенности и т. д.
Вместе с тем, наряду с решением внутриличностных психических проблем,
люди, оказывая влияние, могут преследовать вполне материальные, в том числе
и корыстные цели. Но и стремление к материальному благополучию или к
обогащению, включая желание обога-титься за чужой счет, также тесно связано
с самосознанием человека. Следовательно, и в этом случае мы можем говорить
о попытке решения психических проблем.
Зная об этом, вполне естественно предположить, что и подверженность
влиянию или, наоборот, сопротивление ему тоже детерминированы Яконцепцией человека.
Прежде чем продолжить разговор, подчеркнем, что люди лишь тогда способны
сопротивляться влиянию и действительно сопротивляются, когда они
осознают, что стали мишенью чужого влияния, а, кроме того, не хотят, чтобы
это происходило. Таким образом, могут либо облегчать, либо затруднять
процесс влияния два основных фактора: а) осознанное или бессознательное
восприятие влияния; б) потребность самосознания человека противостоять
влиянию или изменяться под его воздействием.
Поэтому неудивительно, что разного рода мошенники, проходимцы,
социопаты-манипуляторы, или “профессионалы уступчивости”, как называет
их Р. Чалдини, стараются скрыть или замаскировать попытки своего влияния
различными трюками, приемами, отвлекающими деталями так, чтобы жертвы
оставались в неведении и даже не догадывались о том, что они подвергаются
целенаправленному психологическому воздействию.
Проблема сублиминального влияния
С этой же целью, т. е. с целью сделать процесс воздействия нерас-познаваемым
и тем самым нейтрализовать способность людей сопротивляться влиянию, в 50е годы ХХ столетия началось коммерческое экспериментирование с
подпороговыми стимулами, которые, как предполагалось, можно будет
эффективно применять в рекламе. Воздействие на уровень бессознательного
восприятия с помощью подпороговых стимулов получило название
сублиминального влияния.
444
Первая попытка такого рода воздействия была предпринята в 1957 году в
городе Форт Ли, штат Нью-Джерси в процессе демонстрации кинофильма.
Автор этого эксперимента нью-йоркский специалист по маркетингу Джеймс М.
Викари объявил о том, что им проведены революционные эксперименты. Они
доказали, заявил он, что если во время демонстрации кинофильма через
короткие промежутки времени будет вспыхивать надпись с призывом
потреблять товары, то это может вызвать небывалый рост продажи. Поскольку
сообщение нельзя прочесть, утверждал Викари, то оно воспринимается и
запечатлевается человеком бессознательно.
Казалось, воплотилось в реальность оруэловское общество Большого Брата,
если таким образом можно будет тайно управлять и мани-пулировать
поведением людей.
Как же проводился этот эксперимент? Экспериментаторами в киноленту были
вставлены единичные кадры с надписями: “Вы голодны? Ешьте поп-корн” и
“Пейте кока-колу”. Поскольку кинокадры мель-кали настолько быстро, что
зрители не в состоянии были зафик-сировать каждый отдельный кадр, то
предполагалось, что замаскированная таким образом информация, воспринятая
бессознательно, безотказно подействует на поведение зрителей (Зимбардо Ф.,
Ляйп-пе М., 2000).
Как мы помним, еще теоретики психологии масс и, в частности, Г. Лебон,
полагали, что прямое, непосредственное воздействие на бессознательное людей
является оптимальным способом влияния на их поведение. Г. Лебон даже
специально разъяснял, что уровень бессозна-тельной психики напрямую связан
с двигательными центрами. Таким образом, если эта гипотеза верна, то с
помощью воздействия на бессоз-нательное человека его очень просто
превратить в биологический автомат, или марионетку, покорную чужим
приказам.
Какие же результаты принес первый эксперимент с использованием
подпорогового воздействия? Если судить по сообщениям маркетинговой
фирмы, финансировавшей этот проект, то неплохие: во время антракта объем
продажи поп-корна вырос на 50%, а прохладительных напитков — на 18%.
Еще одним закономерным результатом эксперимента по скрытому внушению,
когда известия о нем распространились в СМИ, стал взрыв общественного
негодования. Многие были настолько обеспокоены этими опытами, что их
расследованием занялась федеральная комиссия по связи. Впоследствии были
приняты законы, запрещающие исполь-зование подпороговых стимулов в
рекламной деятельности.
Позднее, когда изучением проблемы сублиминального влияния занялись
социальные психологи, то выяснилось, что разразившийся в связи с рекламным
445
экспериментом скандал во многом оказался преж-девременным. Во-первых,
приведенные торговой компанией результаты эксперимента, вызвали большое
сомнение. Они не подвергались никакой научной объективной проверке и
вообще оказались едва ли не сфальсифицированными. Во всяком случае, сам
Викари не смог повторить свои опыты в присутствии комиссии. К тому же,
когда Канадская телерадиовещательная корпорация попробовала провести
такой же эксперимент, воздействуя на бессознательное людей, смотревших
телевизионную программу, призывами “Позвоните сейчас”, число звонков на
студию не увеличилось.
Викари просили вновь повторить эксперимент, но либо оборудование давало
сбой, либо результаты получались отрицательными. Наконец, в 1962 году
Викари признался, что он провел только начальное исследование и что данных
у него было слишком мало, чтобы делать далеко идущие выводы.
Во-вторых, дальнейшие исследования воздействия подпороговых визуальных
стимулов показали, что нет никаких оснований утверж-дать, будто скрытое
воздействие путем предъявления в течение десятых долей секунды визуальных
стимулов способно сколько-нибудь значи-тельно влиять на поведение человека.
Единственное, что удалось установить исследователям, так это то, что
сублиминальное визуальное воздействие способно вызывать более или менее
отчетливые общие эмоциональные реакции.
Об этом свидетельствует, например, исследование Роблеса (1987), в котором
участникам во время демонстрации на экране компьютерной графики
предъявлялись подпороговые кадры, на которых из-за стремительной скорости
невозможно было сосредоточить внимание. На вмонтированных кадрах
изображались либо страшные, либо веселые, либо нейтральные персонажи из
популярных кино- и мультфильмов. Те испытуемые, которым были показаны
персонажи фильмов ужасов (окровавленные лица, чудовища и т. д.),
находились после просмотра в состоянии повышенной тревожности. И,
напротив, участники, на которых воздействовали образами героев веселых
мультфильмов, после просмотра пребывали в хорошем расположении духа.
В-третьих, исследователи выяснили, что использование подпорого-вых
аудиальных (звуковых) стимулов практически равно нулю. Самое примечательное здесь то, что именно этот вид воздействия, якобы обладающий
терапевтическими свойствами, имеет широкое коммерческое применение в
США. Американцы ежегодно тратят 50 миллионов долларов на покупку
записей “для улучшения памяти” и “повышения самооценки”. Эксперимент
Пратканиса и его коллег (1990) показал, что подпороговые аудиозаписи
“самопомощи” практически бесполезны и не производят даже эффекта плацебо
(Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
446
Включение “замаскированных символов” в печатную продукцию — дело столь
же безнадежное, как и подпороговое аудиовнушение.
Здесь, конечно, есть проблема, но это психическая проблема тех людей,
которые любое изображение стремятся воспринимать как кар-тинку-загадку,
которую во что бы то ни стало нужно “расшифровать”. В нашей стране еще
совсем недавно, в 80-90—е годы, на волне перес-троечных перехлестов
появилось достаточно много бдительных граждан, особенно из числа
околотворческой интеллигенции, бросившихся искать тайное зарубежное
влияние в картинках, фотографиях, изобра-жениях, орнаментах и даже узорах.
Дотошная бдительность этих людей находилась на грани помешательства. В
иллюстрациях детских книг они обнаруживали сексуальные символы, а значит,
и замаскированное сексуальное развращение детей со стороны злобных
недоброжелателей русского народа. В сценических костюмах и оформлении
обнаружи-валась скрытая сионистская пропаганда, в интерьерах домов и
зданий разоблачалась нацистская символика и т. д. Чтобы все это углядеть,
рьяные отечественные блюстители чистоты детских душ и национального духа
предлагали рассматривать изображения под необычными углами зрения,
вплоть до переворачивания изображения вверх ногами. Но если с книгой это
достаточно легко сделать, то как быть со зданием? Разве что только самому
стать на голову. По всей вероятности, наши борцы со всевозможными
происками именно в таком положении и усматривали то, что изо всех сил
хотели увидеть.
Таким образом, представление о необычайно эффективном влиянии
подпороговых стимулов на образ мыслей и поведение людей оказалось сильно
преувеличенным, если не сказать фантастическим. Во всяком случае,
современная социальная психология не располагает данными, которые
свидетельствовали бы об устойчивом, сколько-нибудь продолжительном
эффекте сублиминального влияния. Поэтому проблема противодействия, как со
стороны общества, так и со стороны конкретных людей, подпороговому
воздействию пока что не актуальна. Хотя некоторые авторы (например,
Зимбардо О., Ляйппе М., 2000) высказывают опасение, что развитие индустрии
пропаганды и рекламы может привести к созданию таких средств и способов
сублиминального воздействия, которые сделают эту проблему действительно
реальной.
Я-концепция и сопротивление влиянию
Итак, человек сопротивляется социальному давлению, если ощущает в нем
угрозу своему самосознанию. Отсюда следует вывод, что противостоять
447
социальному влиянию способен лишь человек, ставший личностью. Прежде мы
уже говорили, что отличительной чертой личности является наличие
относительно развитого самосознания.
Поэтому можно предположить, что человек традиционалистской культуры, у
которого отсутствовали либо были слабо выражены личностные
характеристики, был неспособен сопротивляться социальному влиянию, т. к. не
испытывал в этом потребности. Более того, по мнению ученых, изучавших
механизмы социального регулирования поведения в традиционалистских
культурах, в том числе и в первобытных обществах, для людей этих обществ
беспрекословное подчинение всем социальным предписаниям имело жизненно
важное значение (Леви-Брюль Л., 1994; Поршнев Б.Ф., 1966). Таким образом,
не потребность в противостоянии социальному давлению, а, напротив,
потребность в полном и безусловном подчинении ему присуща человеку
традиционалистского общества. Поэтому его поведение отличает стереотипность, унифицированность, шаблонность. Человек традиционалистской
культуры в своем поведении следует раз и навсегда установленному
образцу, сливаясь со своей социальной группой, растворяясь в ней.
Для человека современного общества, обладающего развитым самосознанием,
одной из самых значимых ценностей является собственная уникальность,
неповторимость. Хотя, с другой стороны, для большинства людей очень
тягостно, а то и невыносимо, осознавать себя не таким, “как все”, о чем
свидетельствует
распространенность
конформизма.
Таким
образом,
современный человек вынужден “бороться как бы на два фронта”: стараясь “не
выделяться”, он проявляет конформизм, а отстаивая свою индивидуальность,
он сопротивляется социальному давлению, побуждающему его к конформизму,
уступчивости, подчинению. Поведение конкретного индивида в данной
ситуации будет зависеть от того, какая из двух потребностей для него более
значима: потребность быть “как все” или потребность быть “не таким, как все”.
Большинство проведенных исследований конформизма было посвящено
изучению первой потребности, а именно потребности быть “как все”. Кристина
Маслач и Ричард Санти решили устранить эту диспропорцию и провели два
эксперимента (1982, 1987), в которых исследовали сопротивление социальному
давлению тех людей, у которых преобладала потребность быть “не как все”.
Результаты обоих экспериментов показали, что проявление личностных
особенностей в виде инакомыслия и противостояния группе тем отчетливее,
чем сильнее групповое давление. Когда в группе не было единомыслия,
следовательно,
социальное
влияние
ослабевало,
инакомыслие
нонконформистов оказывалось слабо выраженным. Но как только давление
448
повышалось (группа выступала единодушно), так сразу усиливалось
индивидуальное сопротивление влиянию со стороны диссидентов.
Исследователи полагают, что в том случае, когда имеется сильное давление,
для людей нонконформистского типа на первый план выступает потребность
подтвердить свою Я-концепцию. Поэтому человек в этой ситуации будет вести
себя так, чтобы его поведение, с одной стороны, выражало бы его Яконцепцию, а с другой — соответ-ствовало ей. Вместе с тем, такой человек
будет пытаться установить ситуационную идентичность, которая бы
соответствовала его образу Я в социальном окружении. Человек ярче и
отчетливее проявляет индивидуальность и утверждается в своей уникальности
тогда, когда противостоит сильному, а не слабому социальному влиянию
(Пайнс Э., Маслач К., 2000). Иначе говоря, заявить, что “Я не такой, как все”
человеку лучше всего удается в острой и напряженной ситуации
противостояния группе.
Как видим, осознание человеком своей индивидуальности и уникальности
может побуждать его к неординарному, нонконформистскому поведению как
для самовыражения, так и для самоподтверждения. Кроме того, если в своей Яконцепции индивид воспринимает себя как независимого, не поддающегося
чужому влиянию человека, то любое социальное давление вызовет его
сопротивление. Чаще всего такой способ реагирования на внушение и
убеждение носит характер реактивного психического сопротивления, о котором
мы уже говорили раньше в третьем разделе книги.
Конечно, такая
неизбирательная реакция на любое социальное воздействие не обязательно
является свидетельством свободолюбия и независимости. Как правило, это
индикатор других качеств, и, в частности, упрямства, вздорности, негибкости,
даже ограниченности и антисоциальных склонностей. Нередко за таким
антиконформизмом ничего не стоит, кроме желания просто заявить “нет” в
ответ на любое предложение, мнение, норму.
Поведение таких людей легко прогнозируется, т. к. известно, что их основная
потребность заключается в том, чтобы делать все наоборот или “поперек” тому,
что делают все остальные. Недаром человека, обязательно поступающего
вопреки всем, что бы они ни делали — разумное или неразумное, называют
“поперечным”.
А вот люди, осознающие себя податливыми, подверженными любому
внешнему влиянию, про которых обычно говорят, что они безвольные и
мягкотелые, на первый взгляд представляются прямой противоположностью
антиконформистам, поскольку они никогда не оказывают никакого
сопротивления и со всеми соглашаются, демонстрируя постоянную готовность
449
всем уступать и подчиняться. Поэтому может сложиться впечатление, будто
такие люди — самые благодатные мишени для социального воздействия.
Но здесь дело обстоит не так просто, как кажется. Начнем с того, что
хроническое отсутствие собственной позиции — это тоже позиция. Причем
наиболее неуязвимая для любого влияния. Повлиять на человека означает
убедить его в чем-то, сформировать у него нужную агенту влияния точку
зрения, навязать ему нужный образ мыслей и действий. Но в том-то и дело, что
убедить человека, у которого отсут-ствуют всякие убеждения, попросту
невозможно. Каждое последующее убеждение будет им восприниматься с той
же готовностью, что и предыдущее, несмотря даже на то, что первое будет
радикально противоречить второму. То же самое будет происходить с любым
другим влиянием. Поэтому чрезмерная податливость “бесхребетного” человека
влиянию на деле оборачивается практической невозможностью на него
воздействовать.
Иногда поведение таких людей сравнивают с каучуковым стержнем, который
гнется во все стороны. Эта аналогия, как, впрочем, и всякая другая хромает.
Каучуковый стержень, хоть и гнется во всех направ-лениях, тем не менее,
имеет свою форму, которую принимает сразу же, как только на него перестают
давить. Парадоксальным образом формой Я-концепции “бесхребетного”
человека является бесформенность,
принципом — беспринципность,
сопротивлением — отсутствие всякого сопротивления. Поистине, такие люди
неуязвимы.
Но вернемся к реактивному психическому сопротивлению. Как мы уже знаем,
наиболее упорно люди сопротивляются всему тому, что угрожает их
самосознанию. В более широком контексте это означает, что человек будет
противостоять любому социальному давлению в тех вопросах, которые
касаются его лично, которые определяют его образ жизни, чувство личной
идентичности, его картину мира, философию жизни, способ социальных
взаимодействий. В этой связи Энтони Гринуолд (1980) уподобляет
человеческое сознание тоталитарному государству, которое противится любым
попыткам, как внешним, так и внутренним, внести хоть какие-то изменения. С
этой целью тоталитарные диктатуры предпринимают любые действия, вплоть
до “переписывания” истории в нужном свете (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
(Кстати, это не только литературная придумка Дж. Оруэла из его романа
“1984”. В нашей стране в период коммунистического правления эта
утопическая идея неоднократно воплощалась в реальной жизни.)
Что же касается сознания человека, то в нем может “переписываться” память,
как акт сопротивления изменению самосознания. Причем, процесс этот может
приобрести клинический характер. Альфред Адлер как-то заметил по этому
450
поводу, что невротик страдает не от воспоминаний, а от того, что их сам
придумывает. Эту же проблему, как мы уже знаем, имел в виду Карл Роджерс,
вводя понятие Я-концепции. Этим он подчеркивал жесткость, негибкость,
ригидность самосознания.
Другие способы, с помощью которых человек может сопротивляться всему, что
угрожает его установкам, верованиям, убеждениям, стилю и образу жизни и т.
д., т. е. в конечном счете его самосознанию, мы уже раньше подробно
обсуждали в разделах третьем и четвертом. Поэтому сейчас мы лишь
напомним, что речь шла об избирательном (селективном) отборе информации,
касающейся как себя самого, так и других людей и событий, а также о такой
интерпретации информации, когда факты, вопреки очевидному, буквально
переворачиваются с ног на голову и истолковываются в противоположном
смысле. Если человек очень заинтересован в поддержании положительного
образа собственного Я, то даже свои низкие и подлые поступки он будет
интерпретировать как действия, исполненные высоких намерений и
благородства. И, напротив, стремясь сохранить убеждение, что некто является
отпетым негодяем, человек может истолковывать его действия даже самые
честные и порядочные, как подтверждение своей правоты относительно
порочности данного индивида.
Более того, как установили Р. Чалдини и его коллеги (1976), если человека
пытаются переубедить в чем-то, что для него чрезвычайно личностно значимо,
то он вместо того, чтобы внять разумным дово-дам, может еще больше
укрепиться в своем мнении. Его убеждения в этом случае могут обрести
экстремистский характер. Человек становится вообще нечувствительным,
нетерпимым к любым попыткам повлиять на него (Чалдини Р., 1999).
Поступая таким образом, индивид стремится не только остаться при своих
убеждениях, но и обезопасить себя на будущее от возможных попыток
переубеждения. Ведь кому захочется стараться влиять на человека, про
которого заранее известно, что он “непробиваемый”. Кроме того, если даже и
будут предприняты такие попытки, то человек, заблаговременно занявший
неприступные позиции, будет чувствовать себя гораздо увереннее и не
поддастся опасному и вредному, на его взгляд, давлению.
Упреждающее согласие
Не все люди и не всегда оказывают явное сопротивление влиянию. Об этом мы
знаем хотя бы по такому явлению, как внешний конформизм. Кроме того,
451
довольно часто сопротивление осуществляется скрыто, исподволь.
Упреждающее согласие как раз и есть такая замаскированная форма
сопротивления давлению.
Прежде чем перейти к описанию этого вида противодействия, назовем его
причины. Их, по всей вероятности, две. Первая, наиболее очевидная, — люди
могут бояться, по разным причинам, оказывать открытое сопротивление
социальному давлению. Вторая — сам по себе процесс влияния: убеждение,
переубеждение, принуждение и т. д. — воспринимается мишенью влияния как
неприятная процедура, вызывающая негативные чувства, такие как страх, стыд,
вина, разочарование, возмущение и т. п. Поэтому люди при первой же
возможности предпочитают уклониться от этой процедуры и избежать тем
самым неприятных переживаний.
Впервые явление упреждающего согласия исследовали Уильям МакГайр и его
коллеги (1965). Они наблюдали, как люди, ожидающие, что на них будут
воздействовать путем переубеждения, торопились заранее согласиться со всем,
что им скажут, еще до того, как их начинали убеждать или переубеждать —
лишь бы от них отстали.
Думается, явление это довольно распространенное и известно едва ли не
каждому, может быть, даже из собственного опыта. Достаточно типичной в
этом отношении выглядит ситуация, когда в школе учителя, а в семье родители
призывают провинившегося ребенка “на проработку”. И вот, когда еще никто
из взрослых воспитателей не успел раскрыть рта, ребенок уже с готовностью
заявляет: “Я больше не буду!”.
Конечно, такое поспешное согласие ребенка может вызвать умиление у
взрослых агентов влияния. Ведь столь быстрый и блестящий результат будет
рассматриваться ими как свидетельство, с одной стороны, их педагогического
таланта, а с другой — исключительной воспитуемости ребенка. На самом же
деле ребенок продемонстрировал лишь нежелание подвергнуться тягостной
проработке, где, как он знает, его будут стыдить, призывать исправиться, грозить
наказанием и т. д.
Взрослые люди, когда они прибегают к тактике упреждающего согласия, мало
чем отличаются от детей. Разве только тем, что могут соглашаться из
вежливости или из желания продемонстрировать широ-ту, разносторонность
своих взглядов, свою современность и толерант-ность, терпимость к различным
мнениям и взглядам. В целом же, и дети, и взрослые с помощью упреждающего
согласия просто создают впечатление согласия, тогда как на самом деле они
оказывают психическое сопротивление социальному давлению.
“Прививки” от социального влияния
452
Когда мы обсуждали исследование С. Милграма по изучению подчинения
авторитету, то упомянули о том, что Р. Браун заявил в связи с этим
исследованием
о
необходимости
специального
обучения
людей
противостоянию преступному влиянию. И действительно, социальная
психология уже почти полвека изучает проблему повышения сопротивляемости
влиянию.
Впервые вопрос о том, каким образом можно повысить способность людей
сопротивляться социальному давлению, был поставлен Артуром Ламсдейном и
Ирвином Дженисом (1953). Ими, в частности, изучалась сравнительная
эффективность изложения односторонней и многосторонней точек зрения.
Основываясь на результатах своих исследований, Ламсдейн и Дже-нис пришли
к выводу, что если убеждать людей и при этом излагать не одну-единственную
точку зрения на проблему, а несколько разных, то тогда у них формируется
более устойчивое мнение, труднее поддающееся изменению. Таким образом,
изложение различных подходов служит своеобразной прививкой от
переубеждения, делает людей менее уязвимыми для влияния.
Позднее изучение проблемы повышения сопротивляемости влиянию
продолжил Уильям МакГайр. Им была проведена серия тщательно
разработанных исследований, где использовались различные экспериментальные ситуации. В каждой из экспериментальных версий участникам
предлагался один из трех видов “защит” от влияния.
Одну группу испытуемых снабжали такими аргументами, которые поддерживали их точку зрения и были призваны отстоять свои позиции.
Вторую группу знакомили с наступательной контраргументацией, с помощью
которой можно было опровергать, разбивать точку зрения оппонентов, т. е.
“нападающей” стороны. Иначе говоря, этой группе испытуемых предлагали
действовать в соответствии с принципом: лучшая защита — нападение.
И, наконец, третью группу также снабжали контраргументами, но только
узконаправленного действия, т. е. способными опровергать лишь одну из
позиций убеждающего сообщения, но бессильными про-тив других доводов.
Самыми безоружными из всех оказались испытуемые из первой группы,
которые пытались защищать свои позиции. Их сопротивляе-мость была самой
низкой, и практически всех их удалось переубедить.
И напротив, испытуемые, снабженные контраргументами, опровергающими
любую позицию убеждающего сообщения, проявили повы-шенную
сопротивляемость влиянию, их переубедить не удалось.
Еще один аспект этой проблемы обнаружили Джон Лидон, Марк Занна и
Майкл Росс (1988). Они установили, что “прививка” может не только усиливать
453
сопротивляемость влиянию, но и, наоборот, способствовать закреплению
воздействия. Так, например, если человек под влиянием пропаганды здорового
образа жизни бросит курить, то надежным способом закрепления его нового
способа поведения будет напоминание о том, как ему было плохо раньше, когда
он еще не избавился от своей вредной привычки. При том, конечно, условии,
если у него раньше действительно было плохое здоровье, которое заметно
улучшилось, когда он бросил курить. “Прививкой” здесь будет служить
напоминание о его прежнем состоянии.
Еще одной “прививкой”, повышающей сопротивляемость, может послужить
простое предупреждение человеку о том, что он в скором будущем
подвергнется чьему-то воздействию. При этом его не обязательно снабжать
“защитами” в виде аргументов или контраргументов. Защитой здесь послужит
уже само предупреждение. Предупрежденный человек будет осуществлять так
называемую “самогенерируемую защиту” (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000). Он
сам постарается заранее заготовить доводы и доказательства, так что агент
влияния не застанет его врасплох. (Кстати, различные мошенники, вербовщики
в секты и т. д. пользуются именно этим преимуществом: воздействуют на
человека, ничего не подозревающего и не готового к сопротив-лению. Поэтому
взаимодействие агента влияния и его жертвы происходит в этом случае не на
равных: один хорошо подготовлен к воздействию, а другой — совершенно не
готов противостоять ему.)
Ричард Петти и Джон Качоппо полагают, что если люди предупреждены о
предстоящем давлении, то у них есть время подумать, как создать и
осуществить свою защиту. Кто предупрежден, тот вооружен, говорят в этом
случае (Петти Р., Качоппо Д., 1984) .
Таким образом, предупреждение является одним из надежных способов
повышения сопротивляемости социальному влиянию. Кроме того, предварительные знания о содержании, способах, формах предстоящего воздействия
также делают человека более устойчивым к влиянию. Наконец, знание
различных точек зрения, различных подходов и мнений тоже необходимы
человеку для того, чтобы успешнее отстаивать свои собственные взгляды и
убеждения. Поэтому неубедительно выглядит позиция тех людей, которые
полагают, будто незнание является лучшей защитой от “дурного влияния”. Не
обладая знаниями или обладая лишь односторонними знаниями, как раз легче
всего поддаться любому влиянию.
Наш разговор о социальном влиянии на этом не заканчивается. Мы уже не раз
говорили, что в самом широком смысле социальная психология является
наукой о социальном влиянии. Только в каждой теме оно рассматривается под
определенным углом зрения. Поэтому и во второй части книги мы продолжим
454
знакомство с тем, как, почему и какими способами и средствами люди влияют
друг на друга. Тема “Социальная установка”, с которой начнется вторая часть
книги, и станет непосредственным продолжением разговора о социальном
влиянии.
Литература
1.
Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии /
Пер. с нем. М.: Фонд “За экономическую грамотность”, 1995.
2.
Адлер А. Наука жить / Пер. с англ. и нем. К.: Port-Royal, 1997.
3.
Аш С. Влияние группового давления на модификацию и
искажение суждений (1951) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по
социальной психологии. СПб.: Питер, 2000. C. 210-25.
4.
Бандура А., Уолтерс Р. Подростковая агрессия. Изучение
влияния воспитания и семейных отношений / Пер. с англ. Ю. Брянцевой.
М.: Апрель-Пресс: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999. 512 с.
5.
Баумринд Д. Некоторые мысли об этике научных
исследований: после прочтения статьи Милграма “Исследование
поведения подчинения” (1964) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по
социальной психологии. СПб.: Питер, 2000. C. 38-46.
6.
Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. СПб.: Питер, 1997. 336 с.
7.
Гозман Л.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология.
Ростов н/Д, 1996.
8.
Гофман Э. Представление себя другим (1984) // Современная
зарубеж-ная социальная психология: Тексты. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.
С.188-197.
9.
Зимбардо Ф., Ляйппе М. Социальное влияние. СПб.: Питер,
2000. 448 с.
10.
Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном
мышлении. М.: Педагогика-Пресс, 1994. 608 с.
11.
Майерс Д. Социальная психология / Пер. с англ. СПб.: Питер,
1997.
12.
Милграм С. Проблемы исследования подчинения: ответ
Баумринд (1964) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной
психологии. СПб.: Питер, 2000. C. 46-60.
13.
Милграм С. Эксперимент в социальной психологии. СПб.:
Питер, 2000. 336 с.
14.
Мескон М.Х., Альберт М., Хедоури Ф. Основы менеджмента.
М.: Дело, 1992. 546 с.
15.
Пайнс Э., Маслач К. Практикум по социальной психологии.
СПб.: Питер, 2000. 528 с.
16.
Петти Р., Качоппо Д. Зависимость реакций на количество и
качество аргументов от актуальности проблемы: центральный и
455
периферийный пути к убеждению (1984) // Пайнс Э., Маслач К. Практикум
по социаль-ной психологии. СПб.: Питер, 2000. C. 62-79 .
17.
Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М.: Мысль,
1966.
18.
Райх В. Функция оргазма. Основные сексуальноэкономические проблемы биологической энергии / Пер. с нем. В.
Костенко. СПб.: Универ-ситетская книга; М.: АСТ, 1997. 305 с.
19.
Сидоренко Е.В. Личностное влияние и противостояние
чужому влия-нию // Психологические проблемы самореализации
личности. СПб., 1997.
20.
Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1990. 270 с.
21.
Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.: Издво “АСТ-ЛТД”, 1998. 672 с.
22.
Чалдини Р. Психология влияния. СПб.: Питер Ком, 1999. 272
с.
23.
Abrams D. & Hogg M.A. Social identification, self-categorisation,
and social influence // European review of Social Psychology. 1990. № 1. P.
195-228.
24.
Brown P. & Levinson S. Politeness: Some universals in language
use. Cambridge, England, 1987.
25.
Jones E.E. & Pittman T.S. Toward a general theory of strategic
self presentation. Suls J. Psychological perspectives on the self. Hillsdale, NJ,
1982.
26.
Langer E.J. Minding matters: The consequences of mindlessnessmindfulness // Advances in Experimental Social Psychology. 1989. № 22.
P. 137-174.
27.
Rule B.G., Bisanz G.L. & Kohn M. Anatomy of a persuasion
schema: Targets, goals, and strategies // Journal of Personality and Social
Psychology. 1985. № 48. P. 1127-1140.
Раздел VII. Социальная установка и поведение
Глава 1. История исследования социальной установки
Что же такое установка?
Психическая установка
Социальная установка
Другие теоретические подходы
Основные этапы исследования установки
«Загадка» или «ошибка» Лапиера?
456
Глава 2. Установка и поведение
Современные представления о связи установки и поведения
Ситуационные факторы
Диспозиционные факторы
Теория планируемого поведения
Теории непланируемого поведения
Психоанализ
Аналитическая психология
Теория самопонимания
МОДЕ – модель, как синтетическая теория поведения
Влияние установок на поведение
Глава 3. Формирование установок: теории и исследования
Источники и принципы формирования установок
Средства массой информации
Процесс формирования установок
Модель последовательных стадий
Модель параллельного процесса: убеждение и внушение
Центральный процесс
Раздел VII
Социальная установка и поведение
Мужик, что бык: втемяшится
В башку какая блажь,
Колом ее оттудова
Не выбьешь: упираются,
Всяк на своем стоит!
Н. А. Некрасов
457
В настоящем разделе мы продолжаем разговор о социальном влиянии. Но
только теперь мы будем обсуждать эту проблему с иных позиций, а именно:
под углом зрения исследования социальных установок.
Вещи, явления, события мира не сами по себе хороши или плохи, красивы или
безобразны, значительны или незначительны, малы или велики – они
приобретают то или иное значение, тот или иной смысл лишь в нашем
восприятии. В этой связи древнегреческий философ-скептик Протагор
утверждал, что мера всех вещей – человек. Именно он определяет, или
«измеряет» вещи. Причем, как говорится в известной поговорке «каждый
меряет на свой аршин». Установки, о которых пойдет речь, как раз и являются
теми самыми «аршинами» или «мерами», какими люди измеряют, или
определяют вещи.
Человек не просто знает о каком-либо явлении. К предмету знания у него
формируется определенное отношение. Так, ваше отношение, например, к
оперному искусству может быть как положительным, так и отрицательным.
Одни люди могут нам нравиться, а другие – нет. Точно также и мы сами комуто симпатичны, а кому-то - не очень. По этому поводу обычно говорят:
«одному нравится поп, а другому – попова дочка».
Наше отношение к людям, явлениям, вещам и событиям предопределяется
многими факторами, но, в конечном счете, нашими оценками. Собственно
говоря, социальная установка – это и есть наше отношение к кому-либо или к
чему-либо, сложившееся на основе знания и оценки.
Раньше мы уже говорили о некоторых разновидностях установок, хотя и не
использовали самого понятия «социальная установка». Я-концепция или
самосознание, о котором речь шла в Разделе 3, является установкой человека в
отношении себя самого. Можно сказать и иначе: самосознание – это
отношение человека к самому себе.
Как мы помним, в основе этой аутоустановки тоже лежит оценка – самооценка.
Причем, у большинства людей отношение к самим себе сугубо положительное,
а порой так даже очень. С точки зрения клинических психологов, это хороший
симптом, т. к. высокая самооценка – залог психического здоровья. Правда, если
при этом отсутствуют перехлесты в виде самовлюбленности, эгоизма,
нарциссизма, мании величия и других социальных и психотических
расстройств личности.
Установками же являются прототипы и стереотипы, другие когнитивные
схемы, о которых мы говорили в Разделе 4, где обсуждали социальное
познание. Там же мы выяснили, что наше отношение к другим людям,
событиям, даже вещам во многом определяется нашим отношением к самим
себе, иначе говоря, нашим самосознанием.
458
Понятно, что наше отношение к чему-либо или кому-либо так или иначе влияет
на наше поведение. Другими словами, установки людей и их поведение
определенным образом взаимосвязаны. Следовательно, воздействуя на
установки, мы тем самым, можем влиять на поведение. Но сегодня с полным
основанием можем утверждать и обратное: изменяя поведение людей, можно
изменять их установки. Конечно, с точки зрения традиционных подходов в
психологии, это заявление звучит необычно, но именно это утверждает теория
когнитивного диссонанса Леона Фестингера. На этом же настаивает и теория
самопонимания Дерила Бема.
Об этих теориях, а также о многих других проблемах, связанных с
социальными установками и социальным влиянием, мы и будем говорить в
данном разделе книги. К сказанному добавим, что поскольку установки и
поведение так или иначе взаимосвязаны, постольку проблема социальных
установок оказалась одной из наиболее важных тем в социальной психологии.
Глава 1
История исследования социальной установки
В Разделе 1 мы уже упоминали о том, что 1918-1920 гг. вышло 5-томное
исследование У. И. Томаса и Ф. Знанецкого «Польские крестьяне в Европе и
Америке», и что благодаря этой работе понятие «установка» становится
центральным в социальной психологии.
О том, что дело обстояло именно так, свидетельствует заявление известного
гарвардского психолога Гордона Оллпорта, который в 1935 году писал, что
установки являются краеугольным камнем всего здания американской
социальной психологии
В справедливости заявления Г. Оллпорта не приходится сомневаться. В 1968
году другой, не менее известный социальный психолог, У. МакГайр отмечал,
что на долю установок в 60-годах приходилось не менее 25 % всех
исследований в социальной психологии (Штальберг Д., Фрей Д., 2001).
Понятно, что коль скоро мировая социальная психология ориентировалась и до
сих пор ориентируется на американскую науку, то тема социальной установки
стала центральной для социальной психологии в целом.
Но мало указать на важность того или иного явления, необходимо также дать
ему определение с тем, чтобы различные исследователи, используя одно и то
же понятие, вкладывали в него одинаковое содержание. Иначе они просто не
поймут друг друга. Сразу скажем, что сформулировать такое определение
очень непросто. Так что первая трудность, возникающая при изучении
459
установок, как раз и связана с определением того, что же она собой
представляет.
Что же такое установка?
В свое время Карл Маркс, рассуждая в знаменитом «Капитале» о таком
экономическом явлении как товар, шутил, что оно тем и отличается от
вдовицы Квикли, что неясно, с какого бока за него надо браться. Думается, что
с понятием «установка» дело обстоит точно так же.
Психическая установка
Первоначально термин «установка» использовался в психологии для
обозначения психофизиологической готовности организма реагировать на те
или иные стимулы. Сам этот термин впервые появился в экспериментальной
психологии: в конце XIX века немецкие психологи Л. Ланге, а позднее, Г.
Мюллер и Т. Шуман обнаружили, что в процессе повторения одних и тех же
действий у человека вырабатывается определенная предрасположенность,
готовность к восприятию и реагированию на конкретную внешнюю ситуацию.
Это-то явление и получило название «установка». Затем, уже Г. Эббингауз
соотнес установку с теми или иными психическими состояниями индивида,
возникающими в процессе совершения привычного действия.
Примерно в начале XX века понятие «установка» стало использоваться в
других разделах и направлениях психологии. И в частности, в различных
версиях глубинной психологии. Так, например, К. Юнг положил в основание
своей теории психологических типов, о которой мы упоминали в Разделе 3,
представление о психической установке. К проблеме установки и поведения с
позиций аналитической психологии К. Юнга мы еще вернемся в данном
разделе.
Пока же отметим, что Юнга понятие установки представляется важным для
раскрытия сложных душевных явлений, психических состояний человека, под
воздействием которых вырабатываются определенные типы поведения (Лейбин
В.М., 1977).
В современной экспериментальной психологии, где измеряется скорость
реакций испытуемых на определенные стимулы-ситуации, также используется
понятие установки.
460
И, наконец, для широкой советской, а теперь уже российской общественности
слово «установка» стало знакомым благодаря скандально-знаменитым телешоу небезызвестного «психотэрапеута» Анатолия Кашпировского, который
использовал гипноз в массе (думается, в полном соответствии с формулой
двойного гипноза З. Фрейда), и чей боевой суггестивный клич «Даю
установку!» вводил в транс немалое число женщин по всей территории
бывшего СССР на излете советской власти.
Социальная установка
Понятие «социальная установка» стало широко применяться в
социологической и социально-психологической литературе после выхода в свет
исследования У. Томаса и Ф. Знанецкого, о чем мы уже говорили. Эти авторы
определили установку как психологический процесс, который характеризует
отношение индивида к социальному миру и определяется социальными
ценностями (Шихирев П. Н., 1999).
При этом ценности понимались названными исследователями как внешняя,
объективная сторона установки. И это действительно так. Ведь ценности
изначально социальны по
своей природе. Индивид их усваивает,
интериоризирует, делает их своими ценностями, а не создает их сам. Такие
социальные ценности как свобода, социальный статус, порядочность,
милосердие, богатство, покой и т. д. становятся и индивидуальными
ценностями лишь потому, что они сначала являются ценностями данного
общества.
Таким образом, установка, по мнению Томаса и Знанецкого, свидетельствует об
усвоении человеком той или иной социальной ценности, являясь, по сути, ее
субъективным переживанием. Можно сказать и другими словами: установка
есть субъективный, индивидуальный способ существования объективных
социальных ценностей. Возьмем, например, такую социальную ценность как
свобода. Каждым конкретным человеком она воспринимается, понимается и
переживается по-своему. Следовательно, установки каждого индивида в
отношении своей свободы будут его собственные. И в этом смысле установка
выступает своеобразной формой связи между индивидом и обществом, являясь
одновременно и элементом психической структуры личности, и элементом
системы социальных ценностей общества.
Вместе с тем, базовым, исходным определением установки в социальной
психологии, во всяком случае в американской, считается определение, данное
461
Г. Оллпортом: «Установка есть состояние психонервной готовности,
сложившееся на основе опыта и оказывающее динамическое влияние на
реакции индивида относительно всех объектов или ситуаций, с которыми он
связан». Как отмечает П.Н. Шихирев, основным признаком установки в данной
формулировке служит ее предваряющее и регулирующее действие (Шихирев
П. Н., 1976). Он же утверждает, что приведенное выше определение «исполняет
обязанности общепринятого» (Шихирев П. Н., 1991, с. 101).
В сущности, факт «общепризнанности» формулировки Г. Оллпорта признавали
и немецкие авторы Г. Гибш и М. Форверг (психологи из бывшей ГДР). Но
поскольку, как полагали они, определение установки, данное Д. Н. Узнадзе в
1958 году, совпадает с определением Г. Оллпорта, то немецкие психологи
почему-то решают пользоваться формулировкой Узнадзе, а не Оллпорта (Гибш
Г., Форверг М., 1972).
Разумеется, определение Д. Узнадзе сформулировано с использованием других
слов. В нем, в частности, говорится о «целостном состоянии субъекта»,
«целостной направленности в определенном направлении на определенную
активность» и т. д. (Узнадзе Д. Н., 1958).
Современные американские социальные психологи предлагают менее
мудреные, последовательные, легче поддающиеся операционализации, проще
говоря, более практичные концепции установки.
Тем не менее и среди них, как мы увидим позднее, нет единого взгляда на
сущность установки. Так, например, Д. Майерс определяет установку
следующим образом: «Установка – это благоприятная или неблагоприятная
оценочная реакция на что-либо или кого-либо, которая выражается в мнениях,
чувствах и целенаправленном поведении» (Майерс Д., 1997). Такую же точку
зрения и формулировку мы встречаем у Ж. Годфруа (Годфруа Ж., 1996).
Несколько иное определение установки дают А. Пратканис и А. Гринвальд
(1998): «Установка – это оценочное отношение к какому-либо предмету или
явлению, о которых у индивида имеются определенные знания» (Зимбардо Ф.,
Ляйппе М., 2000).
Столь же простую формулу установки предлагают и сами Зимбардо и Ляйппе:
«По сути своей установка – это ценностная диспозиция по отношению к тому
или иному объекту. Это оценка чего-либо или кого-либо по шкале «приятнонеприятно», «полезно-вредно», «хорошо-плохо». Что-то мы любим, а что-то
терпеть не можем. К чему-то испытываем привязанность, а к чему-то
антипатию» (Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000, с. 450).
Как видим, Д. Майерс, а также многие другие авторы (среди американских
можно назвать У. МакГайра (1965), Д. Каца, Р. Стотланда (1959), Г. Оскампа
(1977), а среди российских – практически все авторы, пишущие об установках)
462
выделяют в установке 3 компонента: когнитивный (познавательный),
аффективный (эмоциональный) и поведенческий.
В определение Пратканиса-Гринвальда, Зимбардо-Ляйппе указание на
поведение и эмоции отсутствет. В чем же дело?
Конфликт интерпретаций
Компоненты установки
Впервые трехкомпонентную модель структуры установки в 1947 году
предложил М. Смит. Он выделил в ней когнитивный, аффективный и
поведенческий аспекты. В 1960 году схему взаимодействия компонентов
установки довольно убедительно описал Д. Кац: «Установка есть
предрасположенность индивида к оценке какого-либо объекта, его символа или
аспекта мира индивида как положительного или отрицательного. Мнение
является вербальным выражением установки, но установка может выражаться и
в невербальном поведении. Установки включают как аффективный (чувство
симпатии или антипатии), так и когнитивные элементы, которые отражают
объект установки, его характеристики, его связи с другими объектами» (Katz
D., 1960, с. 397).
Как отмечали авторы данной точки зрения на установку (сегодня ее считают
устаревшей), например, Г. Оллпорт и У. МакГайр, названные компоненты
установки отражают три соответствующих экзистенциальных состояния
человека: познание, чувствование, деятельность. Представление об этих
состояниях восходит еще к античной философии, в частности, о них говорил
еще Платон.
Сегодня эту точку зрения на установку разделяют не все. Современные
теоретики ставят под сомнение трехчленную схему. Р. Фазио, А. Пратканис, А.
Гринвальд и другие авторы предпочитают рассматривать поведение отдельно
от установки, обосновывая это тем, что поведение само по себе может являться
предметом установки. Например, большинство людей имеют положительную
установку в отношении искренности и честности. Но ведут ли они себя в
соответствии со своими установками? По-видимому, нет. Человек может
стесняться своей искренности, считать честное и искреннее поведение
несолидным, детским или даже опасным. Человеку может нравиться честность,
но вести себя соответствующим образом он не станет, хотя бы потому, что
463
будет считать такое поведение невыгодным для себя, рискованным,
неодобряемым и т.д.
Аффективный компонент, (т. е. определенные чувства) также необязательно
присутствует в установке. Поэтому имеет смысл рассматривать его отдельно.
Ведь эмоции в отношении объекта установки могут возникать лишь в
определенных состояниях, ситуациях, а иногда просто отсутствовать. Так,
скажем, положительные или отрицательные эмоции в отношении, например,
ваших соседей по дому могут появиться у вас в том случае, если их поведение
каким-то образом затрагивает вас самих. Другой пример – все знают, что рыбий
жир или кефир полезны для здоровья. Но навряд ли эти продукты в обычных
условиях вызовут сильные эмоциональные переживания.
Таким образом, если вновь обратиться к определению установки ПратканисаГринвальда, то окажется, что в установке всегда и обязательно присутствует
только когнитивная составляющая (т. е. знание) и оценка, основанная на
знании.
Добавим, что названное расхождение между двумя подходами в понимании
установки имеет не только теоретическое, но и практическое, прикладное,
значение. Ведь социальные психологи не только рассуждают об установках,
они пытаются с ними и работать. Кроме того, установки выявляются,
формируются, измеряются, изменяются и т. д. О том, как именно это делается,
мы и будем говорить в дальнейшем.
Другие теоретические подходы
Раньше мы уже неоднократно отмечали, что у различных теоретических школ в
психологии складывалось собственное понимание одних и тех же явлений.
Социальные установки не являются исключением.
Если вспомнить формулу поведения радикального бихевиоризма С – Р, то
окажется, что установке, в том смысле, как мы ее определили раньше, в этой
теории попросту не находится места. В лучшем случае она может быть
встроена в эту формулу в виде некоей латентной психологической диспозиции,
роль которой можно не принимать во внимание, т. к. это ненаблюдаемая,
гипотетическая, переменная. В необихевиористской версии поведения
установка рассматривается как промежуточная переменная, которая опосредует
связь между стимулом и реакцией. Причем связь эта существенна как для
восприятия индивидуумом стимула, так и для его реагирования на этот стимул.
Ведь именно благодаря установке стимул и реакция наделяются индивидом
социальной значимостью. Так, во всяком случае, трактует установку Энтони
Дуб (1947).
464
Как известно, начало современной когнитивистской традиции восходит к
гештальт-психологии, с которой, в свою очередь, был тесно связан Курт Левин.
Неудивительно поэтому, что Соломон Аш, ученик и последователь К. Левина,
понимал установку в духе гештальт-психологического подхода: «Установка
есть организация опыта и знаний, связанных с данным объектом. Это
иерархически организованная структура, части которой функционируют в
соответствии с их местом в общей структуре. В отличие от
психофизиологической
установки
восприятия,
она
высоко
концептуализирована» (1952). Нетрудно заметить насколько это определение
близко современным когнитивистским концепциям, оперирующим понятиями
«когнитивные схемы», «когнитивные структуры» и т. д.
Большое значение для понимания современных представлений об источниках и
способах формирования установок имеет интеракционистский взгляд на
проблему. В нем, с одной стороны, подчеркивается тот факт, что наши
установки носят по большей части интернализованный характер, т. е. что они
заимствованы у других людей (вспомним теорию «зеркального Я» Ч. Кули, а
также теорию «отраженных оценок» Дж. Мида), а с другой – говорится, что
установки тесно связаны с социальными ролями и изменяются вместе со
сменой социальных ролей.
Что касается первого, т. е. интернализации чужих установок, то эта идея
согласуется как с психоаналитической концепцией З. Фрейда о комплексе
Эдипа, в соответствии с которой ребенок идентифицирует себя с родителями
(или другими взрослыми), интернализует их установочный багаж, так и с
теорией социального научения А. Бандуры – о ней мы довольно подробно
говорили в Разделе 2.
Подтверждение второй идеи – о связи установок и социальной роли – мы
находим в поучительном исследовании Сеймура Либермана (1956).
С. Либерман наблюдал изменение установок заводских рабочих. В первом
исследовании он выявлял установки рабочих завода бытовых товаров в
отношении администрации и профсоюзных активистов. Спустя год Либерман
повторил исследование установок рабочих на том же заводе. За это время у
части испытуемых изменились социальные роли. Одни рабочие выдвинулись
на лидирующие позиции, что позволило им сблизиться с дирекцией завода.
Другие были избраны в профсоюзный комитет, и уже сама эта роль заставляла
их вступать в конфронтацию с администрацией предприятия.
У обеих этих групп рабочих установки претерпели существенные изменения,
поскольку изменились их роли в коллективе. По сравнению с контрольной
группой рабочих, чьи позиции сохранились неизменными, группа ставшая
«рабочей аристократией», выработала подчеркнуто проадминистративную
465
установку как в отношении заводского руководства, так и в отношении его
политики на заводе.
И наоборот. Рабочие, ставшие профсоюзными активистами, сформировали
более позитивную установку и в отношении профсоюзных лидеров, и в
отношении профсоюзной политики.
В обоих случаях изменение установок рабочих произошло вслед за изменением
их социальных ролей (Lieberman S., 1956).
Еще один важный аспект интеракционистского подхода заключается в том, что
самосознание (Я-концепция) признается здесь ключевым координирующим
центром, организующим все установки индивида в единую целостную систему.
Об этом мы уже говорили раньше. Добавим только, что подобный взгляд
хорошо согласуется и с когнитивистским пониманием взаимосвязи установок
между собой, организованных как единая когнитивная структура.
Психоаналитическую ориентацию установки интересуют в той мере, в какой
они способны выполнять вспомогательную роль в снятии или в разрядке
психоэнергетического напряжения у индивида. С точки зрения Фрейда, жизнь,
в том числе и социальная, характеризуется чередованием концентрации
энергии, напряжением, которое переживается как неудовольствие, и разрядкой
напряжения, что, соответственно, переживается как удовольствие. Частично
отражением такого понимания роли установок являются функциональные
теории изменения установок, например Д. Каца, разговор о которой пойдет
ниже.
И, наконец, с точкой зрения аналитической психологии, т. е. К. Юнга, на
установку, мы хоть и поверхностно, но уже знакомились в Разделе 3, где
описывалась его классификация психологических типов. Напомним, что в
самом общем виде Юнг выделяет экстравертную и интровертную установки.
Основные этапы исследования установки
Историю исследования социальной установки можно разделить на несколько
этапов так, как, например, это делает П. Н. Шихирев вслед за американским
исследователем истории установок М. Ягодой (Шихирев П. Н., 1999).
Первый период приходится на 1918-1940-е годы. В это время закладываются
теоретические основания в исследовании данного феномена, ведутся дискуссии
о содержании самого понятия «социальная установка», ее влиянии на
поведение, о взаимосвязи личностных особенностей индивида и его
установочной позиции. В 1929 году Льюис Терстоун разработал один из
466
первых методов измерения установок, получивший название метода равных
интервалов или шкалы интервалов (подробнее об этой и других техниках
выявления и измерения установок речь пойдет ниже). Л. Терстоун же впервые
заявил о наличии в структуре установки аффективного (эмоционального)
компонента.
Другой автор, В. Парк пришел к выводу о том, что установки невозможно
наблюдать непосредственно, т. е. они носят латентный характер, и что
установки формируются на основе жизненного опыта.
В 1932 году Ренсис Ликерт предложил свой метод выявления установок –
метод суммарных оценок (метод суммарного рейтинга). Применение этого
метода основано на использовании, так называемой шкалы Ликерта.
Раньше мы уже упоминали, что в тот же период, в 1935 году, Г. Оллпорт,
проанализировав большое количество имеющихся к тому времени понятий
установки, сформулировал свое понимание этого концепта, ставшее базовым
для американской социальной психологии.
Особенно отметим, что в этот же период, в 1934 году, социологом Ричардом
Лапиером было проведено скандально знаменитое исследование, наделавшее в
свое время много шума в научных кругах. Результаты его казались настолько
ошеломительными, что в работах некоторых российских авторов до сих пор
исследование называют не иначе как «парадокс», «казус» или «загадка
Лапиера» (см. напр. Дилигенский Г. Г. 1994; Шихирев П. Н. 1999 и др.).
Правда, на Западе давно уже разрешили «загадку Лапиера» и предпочитают
говорить об ошибках Лапиера (более подробно об этом мы поговорим чуть
ниже). Пока же отметим, что исследование Лапиера оказало заметное влияние
на дальнейшие исследования установки, и в частности, заметно снизило к ней
интерес ученых.
Именно этим, т. е. снижением интереса к установке, и характеризуется второй
этап в истории ее исследования: 1940–1950-е годы. Кроме разочарования,
вызванного результатами исследования Р. Лапиера, переключение внимания
социальных психологов на другие проблемы произошло, как полагают
некоторые авторы, также и под влиянием идей Курта Левина, изучавшего
процессы групповых динамик. Тем не менее, именно в это время создается одна
из первых когнитивистских теорий установок – теория когнитивного баланса
Фрица Хайдера (1946). Как уже говорилось, М. Смитом (1947) было
предложено деление установки на три компонента: когнитивный,
аффективный, поведенческий.
Д. Кемпбелл (1960) обратил внимание на устойчивый, даже ригидный характер
установки, определив ее как «синдром устойчивости реакции на социальные
объекты» (Шихирев П. Н., 1999, с. 102)
467
Следующий этап (50–60-е годы) отмечен новой активизацией исследований
установки. Достаточно сказать, что в это время в Йельском университете
(США) начинает осуществляться «Проект исследования коммуникаций»,
руководил которым Карл Ховланд. Именно в рамках йельского исследования
Музафером Шерифом (1961) была разработана, ставшая христоматийной
теория социальных решений, в которой излагаются принципы формирования
и изменения установок.
Вслед за этой теорией последовали другие, сформулированные с иных
теоретических позиций. Среди них наибольшую известность и применение
получили теория когнитивного диссонанса Лиона Фестингера (1957) и
функциональные теории изменения установок М. Смита, Д. Брунера, Р.
Уайта (1956) и Д. Каца (1960). Теории изменения и формирования установок
разрабатываются также Ж. Сарновым (1960) и У. МакГайром (1968).
Некоторые из названных теорий будут подробно анализироваться в Главе 3
данного Раздела.
Кроме того в 1957 году К. Осгуд создает новый метод измерения установок,
получивший название техники семантических различий. Она известна в
отечественной литературе как «шкала семантического дифференциала».
В 50–60-е годы как на Западе, так и в СССР начинают применяться
психофизиологические методы измерения установок, от которых, впрочем,
если вспомнить о современном понимании установки как прежде всего
когнитивного и оценочного образования, проку было немного.
Начиная с 70-х годов и по настоящее время меняются подходы к пониманию
сущности установки. Когнитивное направление и в общей, и в социальной
психологии завоевывает все большую популярность. Поэтому в исследованиях
социальной установки начинают преобладать когнитивистский подход (Солсо,
1997; Солсо, Джонсон и Билл, 2001).
«Загадка» или «ошибка» Лапиера?
Начнем с того, что Ричард Лапиер, американский социолог, усомнился в том,
что установки и поведение взаимосвязаны между собой. Чтобы убедиться в
своей правоте Лапиер решил наглядно продемонстрировать, что, в частности,
националистические и расистские установки в виде предубеждений не
вызывают
соответствующего,
т.е.
расистско-националистического
дискриминационного поведения.
Дело в том, что в 30-е годы в связи с большим наплывом эмигрантов из Азии, в
том числе, и не легально, в США и особенно на Западном побережье страны
сложилась стойкое предубеждение против азиатов.
468
Лапиер, пригласив с собой в 3-месячное автомобильное путешествие
супружескую чету китайцев, своих аспирантов, дважды пересек Соединенные
Штаты, вдоль и поперек изъездив Западное побережье. В ходе путешествия
Лапиер со спутниками останавливались в 250 отелях, обедали во множестве
ресторанов. Несмотря на существующие, широко распространенные расовые
предубеждения, путешественников всегда принимали и хорошо обслуживали.
С отказом они столкнулись лишь однажды.
Позднее Лапиер направил во все отели, где они останавливались, письма, в
которых он, представляясь секретарем, спрашивал, смогут ли в них принять его
боссов-китайцев. Ответы он получил только из 128 гостиниц, причем в 90 %
писем сообщалось об отказе обслуживать китайцев.
Понятно, что получив такие результаты, Лапиер с легким сердцем сделал вывод
о расхождении вербального и невербального поведения, а, следовательно, и об
отсутствии связи между установками и поведением.
Почти 20 лет спустя, в 1952 году, похожие результаты были получены в
аналогичном исследовании (Kutner, Wilking, Yarrow, 1952). В нем 3 женщины,
среди которых одна была негритянкой, посетили 11 ресторанов, в которых они
обедали, ни разу не столкнувшись ни с одним случаем отказа в обслуживании
чернокожей женщины. Однако позднее, когда исследователи по телефону
просили зарезервировать стол для межрасовой компании, то получили 6
отказов. В пяти же случаях заказ был принят, но с большим неудовольствием.
Вывод кажется очевидным, но вот только бесспорный ли он? Во-первых, имеет
смысл усомниться в методологической корректности самого проведения
подобных исследований. Ведь ни в первом, ни во втором исследовании
реальные действительные установки служащих и владельцев отелей и
ресторанов не выявлялись и не измерялись. Исследователи просто исходили из
незатейливого предположения, что установки должны быть расистскими и
националистическими, коль скоро в обществе широко распространены расовые
предубеждения.
Во-вторых, ни в первом, ни во втором случаях исследователи не удосужились
выяснить, были ли те, кто письменно или по телефону отказывался
обслуживать гипотетических представителей расовых меньшинств, теми же
самыми людьми, которые принимали и обслуживали китайцев и негритянку,
когда те посещали их заведения. А если это так, то тогда вообще нет смысла
говорить о связи установок и поведения или ее отсутствии, ведь реальные
установки не выявлялись.
В-третьих, нельзя сбрасывать со счета и то обстоятельство, что у людей
имеется масса самых различных установок, которые, хотя и образуют единую
установочную позицию, тем не менее, могут конкурировать между собой. Так,
469
в нашем случае, например, у человека может иметься негативная установка в
отношении людей из другой расовой группы, но в то же время положительная
установка в отношении денег, которыми располагают китайцы или у негры.
Человек может проявлять национализм в письменной форме, а невербальное и
даже вербальное его проявление лицом к лицу может считать недопустимым
для себя.
Ну, и наконец, та или иная установка и даже установочная позиция – это еще не
все. Как совершенно справедливо пишут Ли Росс и Ричард Нисбетт, а также
Ричард Петти и Джон Качоппо, огромное влияние на связь «установка –
поведение» оказывает и такая переменная как ситуация (Росс Л., Нисбетт Р.,
2000; Петти Р. и Качоппо Дж., 1984; Дарли Д., Бэтсон Д., 1973; Джонс Э.,
Нисбетт Р., 1971; Зимбардо Ф., Ляйппе М., 2000).
Таким образом, учитывая сказанное, едва ли можно согласится с однозначным
истолкованием результатов исследований Лапиера, Катнер, Уилкинса и Яроу.
Вызывает сомнения также и безапелляционный вывод Алана Уикера (1969),
проанализировавшего несколько десятков исследований связи установок и
поведения и заключившего, что изучение установок не имеет практического
значения для понимания человеческого поведения. Уикер посчитал, что связь
между установкой и наблюдаемым поведением отсутствует, что люди говорят
одно, а делают совсем другое (Майерс Д., 1997). Поэтому исследовать
установки не имеет смысла.
Безусловно, заслуга А. Уикера в том, что он поднял существенную проблему.
Но она не только в том, что говоря одно, люди делают другое. (Кстати, сплошь
и рядом встречаются еще и более тяжелые и даже патологические случаи, когда
люди думают одно, говорят другое, а делают третье). В конце - концов, такова
природа многих людей. Проблема еще и в существующих методиках выявления
и измерения установок, в интерпретации полученных результатов, в упущениях
процедурного характера (вспомним о «требуемых характеристиках»,
«экспериментных ожиданиях», «ожиданиях оценки» и т.д.), в соблюдении
этики исследования, в нравственном уровне испытуемых, и, наконец, в
профессионализме, научной добросовестности, и просто одаренности самих
исследователей.
Поэтому мы не будем категорически утверждать о бессмысленности
исследования установок, а попытаемся хотя бы в общих чертах понять, почему
связь между установкой и поведением оказывается слабо выраженной и не
выявляется отчетливо. Именно благодаря исследованиям в этой области
открывается новое направление в социальной психологии. Всеми этими
вопросами мы и займемся в следующей главе.
470
Глава 2
Установка и поведение
Итак, в предыдущей главе мы выяснили, что связь установки и поведения
необязательно отчетливо выражена. Причин тому несколько. Первая – на
поведение человека оказывают влияние не только установки, но и ситуация.
Вторая – субъективность восприятия и интерпретация поведения. Например, вы
можете иметь очень положительную установку в отношении, допустим,
бескорыстных, готовых прийти на помощь людей. Но вот вы встречаете
человека с хмурым выражением лица, да к тому же еще и отпускающего
язвительные замечания. Ваше же представление о доброте и бескорыстии
ассоциируется с лучезарными улыбками и ангельским пением, т.е. с чисто
кинематографическими и евангелическими образами. В результате хмурый
человек, который на самом деле может оказаться бескорыстным
бессребреником, будет идентифицирован вами как злобный корыстолюбец, и
наоборот, херувимоподобный мошенник будет воспринят как воплощенное
бескорыстие.
Связь «установка – поведение» может быть опосредованной и ослабленной и в
силу других факторов: конкуренции установок между собой по степени
интенсивности, поведенческих привычек, свидетельствующих о незнании
индивидом собственных установок (бездумное поведение), влияния
самосознания (Я-концепция) и т. п. О некоторых из упомянутых здесь факторов
мы и поведем речь ниже, но при этом необходимо твердо помнить, что сколько
бы факторов мы не выявили и не проанализировали, наивно было бы полагать,
что нам когда-либо удастся учесть и просчитать все переменные так, что
человеческое поведение можно будет рассчитать как траекторию движения
физического тела, например, планеты или артиллеристского снаряда. И хотя
некоторые авторы (например, Зимбардо, Ляйппе, 2000) полагают, что нечто
подобное достижимо в эксперименте, в контролируемых условиях, в
лаборатории, другие авторы (Росс, Нисбетт, 2000) имеют на этот счет иное
мнение.
И действительно, даже в условиях лаборатории исследователь не в состоянии
учесть влияние всех переменных. Об этом, кстати, совершенно справедливо
утверждал еще Г. Лебон (1995 б).
Современные представления о связи установки и поведения
471
Начнем с того, что современная социальная психология усматривает одну из
причин отсутствия отчетливо выраженной связи между установкой и
поведением в том, что исследователи часто используют слишком обобщенные
критерии как для выявления установки, так и при определении поведения. Так,
скажем, если вы обнаружили у человека некую общую человеколюбивую,
гуманистическую установку в противоположность мизантропической, а потом
выясняете, что он не любит индивидов А, Б, В, а субъекта Г так просто
ненавидит, то это вовсе не означает, что у данного человека поведение не
соответствует установке. Здесь, конечно, есть проблема, но она, скорее,
философского плана. Суть ее в том, что сколько угодно найдется индивидов (а
может быть, их даже и большинство), которые очень положительно относятся к
человеку вообще, но в любом конкретном человеке видят угрозу, испытывают к
нему зависть, злобу, агрессию, либо рассматривают его как потенциальную
жертву для своих манипуляций.
Поэтому для иллюстрации того, как расходятся общие и специфические
установки, возьмем другой, более конкретный пример. Допустим, человек
может положительно относится к фруктам, но при этом на дух не переносить,
скажем, персики.
С поведением дело обстоит точно так же. Человек выбирает для себя наиболее
приемлемый способ поведения. У большинства людей, например, негативная
установка в отношении преступников и преступности. Но, вероятно, далеко не
каждый, увидев, скажем, что в чужую квартиру забрались воры, бросится их
задерживать, вязать по рукам и ногам или, по крайней мере, примется их
увещевать, усовествлять, убеждая, что брать чужое – нехорошо, а воровать
вообще грешно. Гораздо более вероятно, что многие в такой ситуации
предпочтут позвонить в правоохранительные органы, чем самим вступать в
схватку с преступниками.
Националистические или расистские установки тоже не обязательно могут
вызывать откровенно расистское или националистическое поведение (о чем,
кстати, свидетельствовало исследование Лапиера). В этом отношении очень
показательны результаты долговременной, широкомасштабной компании по
преодолению расовой вражды в США. Единственное, чего добились
американцы, так это того, что на смену традиционному, откровенному расизму,
пришел расизм современный, замаскированный, утонченный, получивший
название символического расизма. Таким образом, американцы добились
только одного – быть расистом в США стало неприлично и накладно,
поскольку за выражение расистских взглядов могут не только лицемерно
осудить на словах, но и присудить крупных штраф. Исчезла ли из-за этого
расовая дискриминация? Нет, просто она приняла более изощренные формы.
472
Следовательно, изменилась форма поведения, но не изменились установки.
Американское общество как было расистским и националистическим, таким
остается и поныне.
Попутно отметим, что, как полагают Ли Росс и Ричард Нисбетт (2000),
достижение столь скромных результатов в крупномасштабных акциях,
подобных кампании по установлению расовой терпимости в США, вполне
закономерно. Ни одна из таких акций, заключают авторы, не приводила к
какому-нибудь заметному успеху. Создатели таких проектов с помощью
рекламы добивались лишь одного – щедрого финансирования из бюджета
правительства и различных фондов.
Впрочем, вернемся к нашей теме. Итак, мы выяснили, что второй причиной, изза которой создается впечатление, будто связь установка – поведение
оказывается разорванной, является то обстоятельство, что исследователи
склонны, как правило, ждать от человека какого-то конкретного, к тому же
сиюминутного, поведения, детерминированного имеющейся у него установкой.
Ведь именно так обстояло дело с конкретизацией поведения в исследовании
Лапиера.
На самом же деле, нет никаких оснований полагать, что если у человека
негативная установка в отношении, допустим, китайцев, то он непременно
должен наброситься с кулаками на первого же встречного китайца, начать
оскорблять его или, по крайней мере, плевать в его сторону.
Поведение – сложное явление, оно предопределяется множеством причин,
причем, одновременно, поэтому при попытке выявить связь установки и
поведения не стоит рассчитывать на проявление какого-то конкретного
поведенческого паттерна. Эту связь необходимо искать в примерах более
широкого спектра поведенческих актов. К тому же не стоит забывать и о
поликаузальности, иначе говоря, о многопричинности любого поведения.
Ситуационные факторы
И одной из множества этих причин выступает ситуационное давление, которое,
как мы уже отмечали, складывается из нормативного и информационного видов
влияния. Особенно отчетливо это влияние ощущается в экстремальных
ситуациях.
Вспомним исследование Стенли Милграма, в котором изучалось подчинение
авторитету (о нем мы говорили в Разделе 6). Нет сомнения, что у
подавляющего
большинства
испытуемых
Милграма
существовали
473
отрицательные установки в отношении жестокости, истязания людей, а уж тем
более, в отношении их калечения и убийства, даже ради науки. Но оказавшись
в экстраординарной, незнакомой ситуации, почти все испытуемые не смогли
противостоять ее давлению, и по сути, поступали вразрез со своим
человеколюбивыми, гуманными установками.
Правда, здесь мы рассматриваем лишь один, наиболее очевидный,
поверхностный уровень психической детерминации поведения. Если же
посмотреть на результаты исследования Милграма с позиций теории
психоанализа, как это делает Эрих Фромм, то картина будет выглядеть
несколько иначе. А именно: испытуемые получали возможность выплеснуть
свои бессознательные, агрессивные импульсы, не неся при этом никакой
уголовной и даже нравственной ответственности. А то шоковое состояние,
которое они переживали, объяснялось сильнейшим конфликтом между
сознательными установками и бессознательными импульсами, между Оно и
Сверх-Я.
Конечно, и это рассуждение не может претендовать на исчерпывающее
объяснение
сложнейшего
психологического
кластера,
заданного
экспериментом Милграма. Но оно дает, по крайней мере, возможность
задуматься о реальных психологических диспозициях людей, оказавшихся в
сложных социальных ситуациях.
В целом же можно отметить, что чем опаснее, острее ситуация, тем в меньшей
степени проявляются, с одной стороны, индивидуальные различия в
установках, а с другой – вообще влияние социальных установок на поведение
людей. (Вспомним тезис Густава Лебона о массе: интеллект пропадает,
эмоциональность возрастает). Причем это свойственно не только для
лабораторных условий. В литературе описано сколько угодно случаев, когда в
ситуациях, опасных для жизни (например, при кораблекрушении), возникает
паника, и люди, забыв о своих установках, например, о благородном,
великодушном отношении к слабым – детям и женщинам, начинают вести себя
в соответствии с принципом – выживает сильнейший.
К ситуационным факторам можно также отнести и наличие возможностей для
реализации своих установок в конкретном поведении. Так, вне сомнения, у
большинства людей имеются очень положительные установки в отношении
материального достатка, богатой и обеспеченной жизни. Но далеко не у всех
имеются возможности вести такой образ жизни, чтобы не испытывать
материальных затруднений. В фильме «Кавказская пленница» один из героев
констатирует этот ситуационный фактор как расхождение между желаниями и
возможностями, поднимая тост за то, чтобы они совпадали, иными словами, за
то, чтобы ситуационные факторы способствовали реализации установок. Здесь
474
также уместно вспомнить теорию Тори Хиггинса о личностном расхождении, о
которой речь шла в Разделе 3.
Диспозиционные факторы
Прочность связи установки и поведения предопределяется также
диспозиционными характеристиками, т. е. личностными особенностями
индивидов. В первую очередь это касается различий в степени самосознания.
Закономерность здесь следующая – чем сильнее развито самосознание
человека, тем отчетливее прослеживается связь между его установками и
поведением. Об этом, в частности, заявляют Лин Миллер и Джозеф Граш
(Miller & Grush, 1986), которые полагают, что установки имеют решающее
значение для поведения тех людей, кто, во-первых, хорошо осознает свои
собственные установки, и во-вторых, не склонен поддаваться влиянию чужих
установок и поэтому мало обращает внимания на то, что думают другие,
руководствуясь, как говорится, «собственным умом».
Проверяя свое предположение, Миллер и Граш выявляли 3 вида параметров:
установки испытуемых, меру их подверженности нормативному влиянию, а
также степень самосознания и самомониторинга. В результате исследователи
установили, что у людей с высоким уровнем самосознания, но низким
самомониторингом,
поведение
довольно
жестко
предопределяется
установками. И наоборот, у людей с высоким самомониторингом, но низким
уровнем самосознания, поведение в большей мере предопределяется
нормативным влиянием, а вот связь между установками и поведением
проявляется слабо.
Можно также предположить, что на связь установки и поведения оказывают
влияние индивидуальные различия в локусах контроля. Скорее всего, у людей
с внешним локусом контроля установки и поведение окажутся в меньшей
степени связаны между собой, чем у людей с внутренним локусом, поскольку
поведение первых в большей мере подчинено давлению ситуационных
факторов.
Разумеется, еще справедливее это предположение в отношении людей, различающихся по шкале
самоэффективности Альберта Бандуры. Выше мы уже рассматривали пример с несовпадением
желания и возможностей, или, установок и ситуаций. Понятно,
что люди с высокой
самоэффективностью, обладая положительными установками в отношении материального (и не
только) благополучия, уверенные в себе, в своих силах и настроенные на успех, приложат больше
настойчивости и упорства для реализации своих установок, чем люди с низкой самоэффективностью.
475
Правда, здесь нельзя обойтись без учета культурных факторов, которые
могут быть одновременно как ситуационными, так и диспозиционными. Как
известно, любимая русская народная сказка – про Емелю, который достигал
благополучия, согласно знаменитой формуле: «По щучьему велению, по моему
хотению…».
В реальной жизни этот сказочный принцип нашел выражение в самоироничном
афоризме, характеризующем массовые установки: «Мы хотим жить поамерикански, а работать (в том числе и учиться) – по-русски». Еще один
афоризм, ставший для очень многих мощным диспозиционным фактором,
ослабляющим связь установки и поведения: «Где бы не работать, лишь бы не
работать!».
Разумеется, диспозиционным этот фактор становится в силу своей изначально
ситуационной сущности. Проще говоря, установки, в том числе и относительно
собственного поведения, усваиваются, интернализуются индивидом из той
культуры, в которой он воспитан и живет. Здесь как нельзя более кстати,
подходит знаменитая формулировка марксизма: нельзя жить в обществе, и быть
от него свободным, и не сознание людей определяет их общественное бытие, а
наоборот – общественное бытие определяет сознание.
К вопросу о том, как формируются установки, мы еще вернемся в дальнейшем,
а теперь кратко суммируем сказанное. Итак, мы выяснили, что связь установок
и поведения существует, но она не всегда жесткая и прямолинейная. Иногда ее
ослабляет и опосредует ситуационное влияние, иногда – различные
диспозиционные причины. Кроме того, проблема состоит еще в том, что очень
часто люди попросту не осознают свои установки и тогда они не могут
выразить их в вербальном поведении, т. е. в виде мнения, или вербализованной
установки. В этом случае выражением установок людей является их поведение,
которое люди объясняют совсем другими причинами, а не своими
бессознательными установками. Зигмунд Фрейд и теория психоанализа в целом
называют это рационализацией, т. е. разновидностью психологической защиты.
Как мы помним, именно на этом аспекте социального поведения акцентирует
внимание Густав Лебон и другие теоретики психологии масс, а также Дэрил
Бэм в своей теории самопонимания.
С совершенно иных позиций природу социального поведения рассматривают
авторы теорий разумного, рационального человеческого поведения –
современные последователи философии и научной идеологии эпохи
Просвещения, провозгласившей в XVIII веке приоритет разума в человеческой
природе.
476
Теория планируемого поведения
К числу наиболее известных и влиятельных сторонников концепции
рационального поведения человека можно отнести американских социальных
психологов Айзека Эйзена и Мартина Фишбейна. Названные авторы полагают,
и это естественно, что установки сознания непосредственно влияют на
поведение, и данное влияние может быть выявлено с помощью
исследовательских процедур. Проблема лишь в том, чтобы с высокой степенью
точности конкретизировать как установки, так и поведение (1977). Для этого
требуется тщательный анализ следующих 4 факторов:
1.
Действие. Здесь определяется, какой вид поведения
осуществляется. Это может быть конкретное политическое или
экономическое поведение, какое-то межличностное взаимодействие и т.д.
2.
Объект. В этом случае определяется, на какой объект
направлено поведение: на определенного политического кандидата, на
какой-либо товар, на близкого человека и т. п.
3.
Контекст. Речь о том, в каком контексте осуществляется
поведение: в какой конкретно политической системе – тоталитарной или
демократической, в какой экономической ситуации – при достаточных
средствах или при их отсутствии, на людях или в интимной обстановке.
4.
Временной фактор. Анализируется конкретное время
осуществления поведения: например, немедленно, через год, в течение
нескольких лет, в определенную дату, допустим, 1 июня 2000 года и т. д.
На основании этих положений А. Эйзен и М. Фишбейн разработали так
называемую шкале самоэффективности (Штальберг Д., Фрей Д., 2001).
Филип Зимбардо и Майкл Ляйппе называют ее «теорией когнитивноопосредованного действия» (Зимбарде Ф., Ляйпе М., 2000).
Сам А. Эйзен назвал свою теорию моделью разумного, или
планируемого поведения (Ajzen, 1991). При этом он исходит из
предположения, что поведение человека носит по большей части
рассудочный характер, что оно преимущественно рационально. Поэтому,
полагает Эйзен, можно утверждать, что люди рассчитывают, обдумывают
последствия своего поведения. Так что прежде, чем что-либо сделать,
человек принимает взвешенное решение для достижения желательных и
избегания нежелательных результатов. Таким образом, намерения всегда
предшествуют поведению. Причем, речь идет не о намерении вообще
добиться чего-то, а о намерении достичь конкретного результата, действуя
определенным образом. Поэтому стоит уточнить, что концепция Эйзена
учитывает лишь установку относительного конкретного вида поведения,
оставляя вне сферы внимания установку относительно тех целей, которые
преследует данное поведение.
477
Теория анализирует 3 основных компонента: установку в отношении
конкретного вида поведения, социальные нормы и саму возможность
осуществлять данное поведение. В зависимости от того, как будут
сочетаться три этих элемента, предполагаемое поведение может
состояться, а может и нет.
Что касается первого компонента, т. е. установки относительного данного
поведения, то оно зависит от 2 факторов:
1.
Знание о том, каких результатов можно достичь посредством
данного конкретного
