М еж дун ар од ны й фо нд
соц и ал ьно - эк о но м и че ск их и
пол и тол оги ч еск и х и сс ле д ова ни й
(Гор б ач е в - Ф онд)
И нст ит ут ист о рии пе р ест ро йки
«Октябрь 1917:
смысл и значение»
Материалы круглого стола в Горбачев –
Фонде 30 октября 1997 г.
2
Оглавление
Горбачев М.С. .................................................................................... 3
Булдаков В.П. .................................................................................... 6
Данилов В.П..................................................................................... 10
Ципко А.С. ....................................................................................... 18
Никонов В.А. .................................................................................. 21
Межуев В.М. .................................................................................... 24
Славин Б.Ф. ..................................................................................... 31
Кантор К.М. ..................................................................................... 35
Кагарлицкий Б.Ю. ........................................................................... 38
Бершидская А.Ю. (США) ............................................................... 41
Серебрякова З.Л. ............................................................................. 44
Панарин А.С. ................................................................................... 47
Левин М.Л. (США).......................................................................... 50
Медведев Р.А. .................................................................................. 56
Шахназаров Г.Х............................................................................... 59
Гольданский В.И. ........................................................................... 66
Розов В.С. ......................................................................................... 67
Арбатов Г.А. ................................................................................... 68
Ольшанский Д.В.............................................................................. 70
Горбачев М.С. .................................................................................. 73
Выступления, представленные в письменном виде
Чешко С.В. ....................................................................................... 78
Шейнис В.Л. ................................................................................... 83
Воейков М.И. ................................................................................... 86
Мурарка Дэв (Индия) ...................................................................... 90
Ма Луншань (КНР) ......................................................................... 95
Загладин В.В. ................................................................................... 98
Евзеров Р.Я. .................................................................................. 103
Савенко Ю.И.................................................................................. 107
Писаренко Э.Е. .............................................................................. 113
Иорданский В.Б. ............................................................................ 116
Иоффе Г.З. (Канада) ...................................................................... 119
Мартьянов Е.Д. .............................................................................. 122
Листов В.С. .................................................................................... 124
Плимак Е.Г. .................................................................................... 129
Михайлов И.А. .............................................................................. 133
Сироткин В.Г. ................................................................................ 135
Солнцева С. .................................................................................... 138
Галкин А.А..................................................................................... 141
Черняев А.С. .................................................................................. 143
3
Горбачев М.С.
Вступительное слово
На днях меня спросили, как, по моему мнению, будет отмечаться 100-летие Октябрьской революции. Я ответил, что 100-летие и 200летие Октябрьской революции в нашей стране и в мире будет отмечаться так, как отмечалось 200-летие Великой Французской революции. И уж во всяком случае – не так, как мы отмечаем это 80-летие.
Может быть, кому-то хотелось бы предать Октябрь забвению
или объявить его случайностью. Но это – напрасные потуги, не имеющие ничего общего ни с наукой, ни с историей.
Октябрьская революция – одно из самых значительных событий
и нашей, и мировой истории. Она определила весь облик XX века. И
ее нельзя понять и правильно оценить вне контекста развития России.
Начиная с Петра, Россия не раз пыталась преодолеть отставание, которое в силу ряда причин было характерно для нее. На рубеже XIX и
XX веков, особенно после русско-японской войны, предпринимается
еще одна попытка догнать Запад, снять препятствия для выхода России на уровень современного для того времени развития. Но, как известно, соотношение сил было в тот момент таково, что эта попытка
тоже не увенчалась успехом.
Развязка наступила в годы Первой мировой войны. Однако историческая инициатива Февраля 17-го года быстро сошла на нет. Те
силы, которые вышли тогда на историческую арену, не смогли реализовать задачи революции. Это сделало новую революцию необходимой и неизбежной.
Именно Октябрьская революция и есть та самая грандиозная
попытка – одним мощным рывком вывести страну на иной цивилизационный уровень. При этом, опираясь на учение Маркса, большевики
выдвинули цель – создать принципиально иную общественную систему, которая могла бы противостоять капитализму и превзойти его.
Октябрь, бесспорно, отразил назревшие потребности народа,
самых широких его слоев в коренных общественных переменах. Достаточно напомнить его лозунги, которые и в наши дни повторялись
не раз: «Мир народам!», «Заводы рабочим!», «Земля крестьянам!»,
«Хлеб голодным!», «Свободу угнетенным!».
Октябрь и само существование Советского Союза оказали в последующие годы огромное воздействие на весь остальной мир. Социальная практика СССР стала стимулом для утверждения в западных
странах таких социальных прав, которые до Октября считались неприемлемыми. Именно русская революция 1917 года и общий рево-
4
люционный подъем после Первой мировой войны заставили капиталистов пойти на многочисленные уступки трудящимся. В иной ситуации этого пришлось бы добиваться неизмеримо бóльшими жертвами и
в течение многих десятилетий, если не столетий.
Разумеется, в международной роли СССР далеко не все было
позитивно. Идеологизированная внешняя политика провоцировала и
усугубляла конфронтацию. А с учетом аналогичных действий западных стран это создавало ситуацию раскола мира и опасного для всего
человечества противоборства. И тем не менее многие миллионы людей за рубежом считали Советский Союз как бы своей второй родиной, видели в его завоеваниях достойный пример.
Что касается самого Советского Союза, то через полтора десятилетия после Октября он стал крупнейшей мировой державой. Не
только в материально-техническом, производственном отношении, но
и в культурном – страна была преобразована. Это непреложный факт.
Однако система, в рамках которой развивалась страна, в конце концов
пришла в противоречие с потенциалом, который был ею же создан.
Потребность в трансформации советского общества на принципах свободы, демократии возникла давно, еще при Сталине. После его
смерти вопрос этот встал в порядок дня, причем сразу же приобрел
наступательный характер – я имею в виду реформы Хрущева. Однако
они, как известно, были сорваны, наступил длительный период правления Брежнева – фактически период «неосталинизма», с экстенсивным развитием экономики.
Между тем в развитых странах происходил выход на новые технологии, на новый уровень производительности труда, глубокие
структурные перемены. У нас же все это оказалось невостребованным.
Начал увеличиваться разрыв между Советским Союзом и развитыми
странами по многим важнейшим показателям, в том числе и по уровню жизни. К этому следует добавить и то, что страна буквально задыхалась в состоянии несвободы. Это проявилось и в диссидентстве, и в
наших бесчисленных «круглых столах» на кухнях, проходивших повсеместно – «от Москвы до самых до окраин». Иными словами, вновь,
как и на рубеже веков, страна оказалась перед историческим выбором.
И этот выбор был сделан и реализован в политике перестройки.
80-я годовщина Октября – подходящий повод для размышлений
о проблемах, поставленных Октябрем и последующим ходом событий, прежде всего с точки зрения перспектив развития. И я надеюсь,
что мы с вами не зациклимся в дискуссии на проблемах истории, на
отдельных фактах, хотя и к ним придется возвращаться для того, чтобы сегодня ответить на сегодняшние вопросы.
5
Я не собираюсь формулировать вопросник предстоящей дискуссии, но хочу выделить один, как мне представляется, существенный
момент.
В «Интернационале», который был нашим гимном, провозглашалось: «Мы наш, мы новый мир построим». Так вот, было ли само
стремление построить «новый мир» обоснованным, закономерным
или, как сейчас иногда говорят, лишь субъективным желанием рвавшихся к власти большевиков, заведомо обреченным на провал? И с
этим связан другой вопрос, может быть, самый актуальный для нас
сейчас. Правомерна ли в условиях современного плюралистического
общества постановка задачи построения в какой бы то ни было стране
«чисто социалистического общества»? Иными словами, можно ли
сейчас или в обозримом будущем пойти на подавление реального
плюрализма – социального, экономического, политического, духовного? Ведь в России пытались решить задачи движения в будущее
именно таким способом, превратив насилие в ведущий метод политического действия.
Или подход к реализации социалистической идеи должен быть
преимущественно ценностным, предполагающим длительную и упорную реформаторскую работу по внедрению различных компонентов
социалистической идеи в сложную ткань общественного бытия? Ну а
то, что социалистическая идея и социалистические ценности будут
востребованы – у меня сомнений нет. Я лишь хочу заострить вопрос:
усвоили ли мы урок Октября и всего последующего нашего опыта или
нет?
Мне кажется, вопрос должен быть поставлен о новом синтезе.
Размышляя о будущем, мы вряд ли можем оставаться перед дихотомией: капитализм или социализм. Поскольку мы очень плохо усваиваем уроки, и свои, и чужие, эту проблему стоило бы, может быть, поставить в центр внимания нашей дискуссии. Тем более что Россия,
думаю, еще не нашла ответа на вопрос – к какому обществу она движется, каким путем пойдет в будущее?
То, что мы сегодня наблюдаем, это в общем-то стратегия выживания. Её реализация, как мы видим, ведет к потере позиций, к скатыванию в «третий мир». Речь должна идти о стратегии развития, способной использовать тот сохранившийся потенциал, который разрушается в ходе осуществляемых «реформ».
Если мы поведем дискуссию вокруг этого, мы не только отдадим дань уважения Октябрьской революции, ее 80-ой годовщине, но и
создадим что-то полезное для нашей свободной мысли, без которой
вряд ли осуществим прорыв в будущее, отвечающий национальным
6
интересам.
Булдаков В.П.*
Смотреть на революцию открытыми глазами
Похоже, споры об Октябрьской революции рискуют вступить в
девятый круг схоластической круговерти. Сегодня любой обществовед с готовностью рассуждает о революции как специалист лишь потому, что некогда затвердил соответствующие страницы учебников по
истории КПСС, а теперь «выправляет» общеизвестное с помощью новых политических клише. Налицо старые споры коммунистов и антикоммунистов, перенесенные на отечественную почву, в минимальной
степени опирающиеся на новые подходы.
Обратимся, например, к вопросу о предпосылках революции. О
них сегодня вспоминают меньше всего, полагая, что статистические
данные, нанизанные на соответствующие догматы, давно объяснили
как «готовность России к социализму», так и «узурпаторский» характер большевистского переворота. Забывают об одной «детали»: а с какими социо-культурными процессами оказались сопряжены известные процессы в экономике?
Не удивительно в связи с этим и то, что об Октябре говорят в
рамках представлений о революции «в одной, отдельно взятой
стране», которая, тем не менее, ухитрилась оказать «решающее воздействие» на ход мировой истории. Никто не задумывается над простым вопросом: а частью какого более общего глобального процесса
явился Октябрь? Почему параллельно революционному процессу
начала XX в. в России нечто подобное происходило и в далекой Мексике, и не менее отдаленном Китае? Объяснение лежит на поверхности: Октябрь был сам вписан в общий процесс острого столкновения
традиционализма и модернизаторства в условиях глобализации человеческого общежития, когда «отсталым» странам и народам поневоле,
в видах геополитического выживания пришлось отважиться на риск
реформаторства.
Но почему этот, в общем неизбежный процесс, принял по преимуществу катастрофичные формы? Ответ может быть предельно
конкретен. Вторая половина XIX в. отмечена стремительным ростом
населения во всей Европе, что совпало с процессом становления
гражданских обществ и трансформацией империй в так называемые
нации-государства (которые в свою очередь стали оформляться в военные блоки – эти своего рода квазиимперии). Произошло повсемест*
генеральный секретарь Международной комиссии по проблемам Октябрьской революции, д.и.н., Институт истории РАН.
7
ное «омоложение» населения с накоплением в нем элементов так
называемой юношеской деструктивности. Не стал ли этот фактор
главным ускорителем и войн, и революций? Не мог ли он острее всего
проявить себя в так называемых этноконтактных зонах (Балканы) и
странах «догоняющего», модернизаторского развития? Этот процесс
не мог не принять стихийные формы. Но либеральные политики, да и
правители в целом, не были готовы ни к этому, ни к «уплотнению»
исторического времени. Последнее и означает революционный характер модернизаторства.
Характерно и другое. Людям образованным не могло прийти в
голову, что революционная самоорганизация масс произойдет в архаичных (а не предписанных ими) формах, что ее двигателем станут не
«классово-сознательные», а маргинально-агрессивные элементы. Приведу пример. Известно, что оплотом русского либерализма была Тверская губерния. На выборах в Первую Думу от нее избрали 7 кадетов
(из 8 мест). Через 12 лет в Учредительное собрание оттуда прошло 6
большевиков, 3 эсера и ни одного либерала. Этого достаточно, чтобы
усомниться в прежних привычных представлениях о революции,
ограничиваемых, как правило, столицами и крупными городами.
Уместно добавить, что Тверская губерния никогда не была «пролетарской», но зато давала громадную массу отходников из числа крестьянского населения. Более того, именно те уезды, которые в наибольшей
степени страдали от аграрного перенаселения, подверглись самым
массовым мобилизациям на войну. Получается, что «пролетарскую»
революцию активнее всего поддержали маргиналы и мигранты из
числа тех юношей, которые вместо того чтобы бегать за девками и
думать о перспективах крестьянского хозяйствования, вынуждены
были осваивать иные образцы поведения.
В принципе, все «предпосылки» хода и, особенно, исхода революции можно свести к аграрной проблеме. Не будет преувеличением
сказать и о том, что все революционные коллизии в России первой
трети XX в. можно описать как истерию крестьянского традиционализма, чудовищно обостренную мировой войной. Спрашивается: готовы ли мы сегодня к дискуссиям о революции в такой плоскости?
Способны ли наши «знатоки» вместо бесконечной игры в альтернативы Ленину или Сталину заговорить о закономерностях революции,
которые лежат в иной плоскости? Сколько, к примеру, было революций в России, если не следовать привычному хронологическому
принципу? Что такое большевизм на фоне русской смуты, получившей «красную», социалистическую окраску?
У нас до сих пор подсознательно думают, что революцию кто-то
8
«сделал». Решающее место отводится Ленину, хотя последний не раз
возражал, говоря: радикализм большевиков – ничто на фоне революционаризма масс. Почему не задуматься над тем, что революцию
«сделал» Николай II, сделавший максимум возможного для десакрализации властного начала в России, которое до поры обуздывало коллективное бессознательное?
Кстати, о роли революционеров как «творцов» истории. Более
200 лет назад французский роялист Ж.де Местр проницательно заметил: не следует думать, что якобинцы делали то, что хотели, не считаясь с обстоятельствами, они сами были заложниками происходящего.
Как только революционный лидер пытается действовать вопреки революционной массе, он оказывается на грани утраты власти. В такой
ситуации оказались сами большевики накануне 1921 г. В связи с этим
стоило бы по-новому взглянуть на НЭП, который у нас трактуется на
редкость однобоко. НЭП тоже продолжение революции как целого
исторического цикла взаимодействия традиционализма и модернизаторства. В этом последнем все лидеры и институты выступают всего
лишь функциональными элементами действительно объективного
процесса.
В нашем обществоведении – применительно к истории революции – решающее место принадлежит феномену, который можно охарактеризовать как перерастание эмоций в концепции. Если кто-то или
что-то не нравится, то на это тут же наклеиваются «научные» ярлыки,
порожденные совершенно иным типом политической культуры. Кто
только не писал о «сталинском термидоре», воображая, что открывает
истину в последней инстанции. Ясно, что сталинский террор никогда
не найдет морального оправдания, а «великий вождь» в глазах новых
поколений никогда не предстанет харизматической величиной, какой
он стал в глазах поколения, усвоившего, что насилие – ближайший
путь к социальному счастью. Как бы то ни было, историю надо пропускать не только через психику, но и через мозги. У нас же мозги заполнены готовыми «научными» терминами.
Октябрьскую революцию упорно именуют социалистической,
полагая, что за этим стоит некое реальное содержание. На деле революция была традиционалистской – как в смысле главных действующих лиц, так и результатов. На то, что корректнее было бы назвать
кризисом (смертью-возрождением) империи, был навешен социалистический ярлык.
Несомненно, что социализм, как идеал, вызывает уважение.
Столь же несомненно, что миром правят идеи, поскольку они овладевают массами. Но в таком случае реальной задачей любого революци-
9
онно-модернизаторского процесса является проблема овладения технологией воплощения социального идеала в жизнь. Последнее достижимо лишь на путях образования. А это невозможно без очистки реалий истории от конъюнктурных идеологических и политических
наслоений.
В принципе, есть только одна история – всеобщая история человека. У нас же до сих пор пишут историю «царей и злодеев». В сколь
бы наукообразные одежды этот процесс ни рядился, он по сути своей
останется отголоском первобытных, «магических» представлений об
истории, ее «творцах». В этом смысле все сегодняшние «за» и «против» Октября – явления того же порядка. Не следует, вместе с тем,
думать, что «истина» лежит посередине. Она находится совсем в ином
измерении.
Несколько лет назад в Научном совете РАН «История революций в России» было решено избавиться от идеологизации и политизации истории Октября. Конечно, сделать это в полной мере оказалось
невозможно. Но зато удалось провести серию конференций под общим названием «Революция и человек». Вышли соответствующие
сборники статей. В них был сделан упор на изучение психосоциальной истории революции, природы девиантного поведения бунтующих
масс. В частности, ставился и такой вопрос, как связь революционности с самогоноварением. Сюжет вовсе не экзотичен: налицо лишь попытка взглянуть на революционный процесс под совершенно иным
углом зрения. В любой иной научной дисциплине такой прием считается не только естественным, но и необходимым. У нас же находятся
люди, которые усматривают в этом некое посягательство на «подлинную» науку.
В чем причина такого положения? Всякая великая революция
оставляет после себя столь мощную идеологическую ауру, пробиться
через которую не удается десятилетиями и столетиями. Но рано или
поздно это придется сделать – научиться смотреть на революцию открытыми глазами. А это вовсе не теоретическая, а вполне практическая задача, ибо сколько раз можно наступать на грабли, беззаботно
оставленные в траве забвения?
Пора признать, что сегодня об Октябрьской революции мы знаем поразительно мало. И в преодолении этого положения нам меньше
всего помогут бесконечные «за» и «против» революции. Вирусы революционаризма живы, и чтобы избежать очередной эпидемии, надо
изучать природу их живучести в человеческой психике и сознании.
10
Данилов В.П.*
Великая крестьянская революция
«Раньше, чем стать большевистской,
Россия созрела для большевизма...»
(П.Н.Милюков)
Смотреть открытыми глазами на прошлое можно, конечно, поразному. Много зависит здесь от позиции, от ситуации, от личных
устремлений. Поэтому открытые глаза все-таки требуют видения процесса в целом, общества в целом, во всех его составляющих элементах, во всех взаимодействиях. Общество – слишком сложное явление
и не может быть сведено ни к одному из элементов и при любых подобных попытках просто исчезает, а вместе с ним и исторический
процесс как таковой. О Русской революции начала ХХ века придется
говорить прежде всего как о народной революции. И это определение
не будет данью высокому стилю. Оно выражает ее действительные
масштабы в пространстве и времени, ее подлинный характер народной стихии, в которой политические партии и отдельные личности играли важную, иногда выдающуюся, но не решающую роль.
Современные идеологические поветрия сделали модной пренебрежительную трактовку русской революции начала XX в. как «красной смуты» и лишь потому, что она была русской. Зачеркивая научную историографию – и отечественную, и зарубежную, – не останавливаются перед прямой руганью: «В застойное время писали историю
для начальства, в перестроечное время – для дураков». («Россия»,
1997, № II. с.6). Оставить такие методы «критики» без ответа нельзя.
Не трудно назвать достаточно представительный ряд историков, писавших и в «застойные времена» и раньше отнюдь не для начальства,
несмотря на давление и прямую расправу. В 70-е годы большую группу таких историков назвали «новым направлением» – ревизионистским и прямо антимарксистским. Но эта группа далеко не исчерпывала тех, кто писал не для начальства и не для дураков. Недавно вышел
в свет сборник документов «История советской политической цензуры» (М., 1997). Загляните туда и найдете там имена историков, подвергшихся дискриминации, хотя они считали русскую революцию не
менее великой, нежели, например, французскую.
В вытаскивании из прошлого образа «красной смуты», служившей исходным тезисом идеологии белого движения, есть и гротескный момент: автор статьи к 80-летнему юбилею революции счел необходимым отметить, что он не кто-нибудь, а «генеральный секретарь
*
д.и.н., профессор, Институт истории РАН.
11
Международной комиссии по проблемам Октябрьской революции».
Правила приличия «генсеком» забыты, иначе при столь крутой перемене взглядов он должен был бы начать с того, чтобы снять с себя
«титул»... Однако ответ на грубость в адрес русской революции и ее
историографии будет неполным, если не отметить, что в перечне тех,
для кого, по утверждению автора, писалась история революции – для
начальства и дураков, отсутствует указание – для кого же вновь создается образ «красной смуты»? Для карателей, чтобы у них не дрогнула
рука, когда прикажут пустить в ход оружие против поднимающихся с
протестом, как это уже было 3-4 октября 1993 г.? – Никого другого в
таком ряду представить нельзя.
Масштаб и характер Русской революции определялись прежде
всего участием крестьянства, составлявшего свыше 80 проц. населения страны. На основе крестьянской революции развертывались и все
другие – буржуазные, пролетарские, значение и исход которых определялись, в конечном итоге, их отношением к этой основе – к крестьянской революции. Эту революцию Россия ждала ХIХ век, о чем
свидетельствует и русская литература, и весь ход аграрных реформ, и
крестьянские бунты, постоянное явление русской жизни.
В ХХ век Россия вступила, сохраняя помещичье землевладение
при крестьянском малоземелье, выкупные платежи за «освобождение»
от крепостного права, политическое господство помещиков в деревне,
в частности, в системе так называемых земских начальников, крестьянское бесправие, доходившее до административной (без суда) высылки из родных мест и даже телесных наказаний – прямого пережитка крепостного рабства. Сохранение крепостнического насилия над
деревней,
промедление
с
давно
назревшими
социальноэкономическими реформами делали революционный взрыв неизбежным. Этот взрыв прогремел в 1902 г. и оказался неожиданным и для
самодержавия, и для революционеров.
Новое по характеру и массовое по масштабам крестьянское
движение охватило тогда черноземную полосу Украины и России –
основной бастион крепостничества. Самым неожиданным явился радикализм крестьянских настроений. Выступления сопровождались захватами помещичьих земель, взломом амбаров и вывозом зерна, поджогами усадеб, часто принимали характер восстаний с открытым сопротивлением полиции и даже войскам. Вот описание крестьянских
действий в телеграмме одного из помещиков на имя министра внутренних дел (1 апреля 1902 г., Полтавская губ.): «Несколько дней совершается систематический грабеж крестьянами помещичьих хлебных
запасов, грабят же неимущие. Обыкновенно являются в усадьбу пого-
12
ловно целые соседние деревни с подводами, с мешками, в сопровождении жен, детей, врываются в усадьбу, требуют ключи от амбаров,
при отказе отбивают замки, нагружают в присутствии хозяина подводы, везут к себе... В дома не входят...»
Материалы судебных процессов (суду было предано 1092 крестьянина) позволяют увидеть ту степень отчаяния и отрицания действительности, которые поднимали деревню на революционные действия. По свидетельству высокопоставленного сенатского чиновника
из Министерства юстиции, на судах со всей определенностью выявилась «недоверчивость к начальству и полная от него отчужденность».
Наблюдение о глубоком изменении настроения и поведения крестьян,
об их «полной отчужденности» в отношениях с властью, подтверждается другими свидетельствами, а, главное, последующим ходом событий. В 1902 г. на историческую сцену вступил новый крестьянин –
крестьянин эпохи революции.
Начавшаяся крестьянская революция с самого начала проявила
себя как фактор социального прогресса: в феврале 1903 г. было провозглашено обещание облегчить отдельным крестьянам выход из общины, в марте 1903 г. ликвидирована круговая порука, а в августе
1904 г. отменены телесные наказания крестьян. 1905 год вырвал новую уступку: в ноябре объявили о прекращении взимания выкупных
платежей с 1907 г. и об уменьшении наполовину их суммы в 1906 г.
Недоимку же прошлых лет крестьяне продолжали выплачивать до
1917 г.
Деревенские события 1905-1907 гг. освещены в исторической
литературе весьма обстоятельно. Движение началось в феврале 1905 г.
в той же черноземной полосе, и опять же с изъятия хлебных запасов в
помещичьих экономиях и распределения их среди населения окрестных сел, которое в очередной раз встречало весну впроголодь. Первые
группы арестованных «грабителей» на вопрос властей: «Чего вы хотели?» отвечали: «Мы хотели и хотим есть». С приближением времени
посевных работ стало быстро расти число самочинных захватов помещичьих земель (иногда и рабочего скота вместе с пахотными орудиями) и их распределение среди крестьянских хозяйств. Осенью 1905
г. крестьянское движение охватывало свыше половины европейской
России, практически все регионы помещичьего землевладения. Современники говорили о начавшейся в России крестьянской войне против помещиков, за передачу всей земли тем, кто ее обрабатывает своим трудом. «Лозунгом восставших... служила идея о принадлежности
всей земли крестьянам», – писал Николаю II министр земледелия
А.С.Ермолов.
13
Убежденность в том, что земля должна принадлежать тем, кто
ее обрабатывает, в 1905 г. не только проявилась в захватах помещичьих земель, но и породила программное политическое требование их
полной и безвозмездной конфискации. Два обстоятельства способствовали быстрому формированию радикальной программы крестьянской революции. Во-первых, революционные действия проводились
легитимными органами общинного самоуправления: решение («приговор») принималось на сельском сходе большинством голосов. Община, служившая средством подчинения деревни государственному
управлению, являвшаяся традиционной опорой самодержавия,
«вдруг» стала действовать как революционно-демократическая организация крестьян в борьбе с помещичьим землевладением, способная
к тому же сразу распределить захваченные земли и включить их в
производственный процесс.
Во-вторых, начавшееся с осени 1905 г. составление наказов депутатам, избираемым в Государственную думу, послужило для деревни небывалой политической школой – школой осмысления своего положения в обществе и формулирования своих требований к обществу.
Эти требования в конечном итоге сводились к одному: «чтобы вся
земля немедленно была объявлена собственностью всего народа» и
бесплатно передана «в уравнительное пользование» тем, кто трудится
на ней.
Захваты помещичьих земель стали сопровождаться разгромами
усадеб, чаще всего сожжением строений и уничтожением хозяйственного имущества. По разным подсчетам, за 1905–1907 гг. в европейской России было уничтожено от 3 до 4 тыс. дворянских усадеб – 7-10
проц. их общего количества. Это не было всего-навсего вандализмом.
Крестьяне, по их же словам, сжигали строения для того, чтобы выдворить помещика из деревни хотя бы на два-три года и не допустить
размещения там отрядов карателей и охранников. Однако не было физического истребления противника, не было крови. Свидетельства самые различные, в том числе из органов государственного управления,
отмечали: «людей не убивают» (Саратовская губерния); «полное отсутствие случаев насилия над личностью как самих землевладельцев,
так и экономических служащих» (Тамбовская и Воронежская губернии).
Лилась тогда почти исключительно кровь крестьян при проведении карательных акций полицией и войсками, при исполнении
смертных приговоров «зачинщикам» выступлений. Вот типичный
приказ министра внутренних дел П.Дурново киевскому генералгубернатору: «...Немедленно истреблять силою оружия бунтовщиков,
14
а в случае сопротивления сжигать их жилища... Аресты теперь не достигают цели: судить сотни и тысячи людей невозможно».
Подавление революции вооруженной рукой сопровождалось
упоминавшимися правовыми «уступками» крестьянству, созданием
Государственной думы – псевдопарламента, где в 1906–1907 гг. крестьянские депутаты все же смогли заявить о нуждах и интересах деревни; а главное, аграрной реформой П.А.Столыпина, направленной
на разрушение общины и передачу общинных земель в частную собственность отдельных ее членов. Все эти меры могли бы изменить ситуацию в России, будь они проведены лет на 20-25 раньше (когда их
предлагал Н.Х.Бунге). Но после 1905 г. было уже поздно. Столыпинская реформа слишком откровенно была направлена на сохранение
помещичьего землевладения, на раскол деревни посредством расчистки крестьянских земель от «слабых» для «сильных». Слишком очевидным был при этом административный нажим на крестьян. Десятки
и сотни тысяч обездоленных выбрасывались из деревни в город, который не мог их принять. Все они – и те, кто оказался в городе, и те, кто
остался в деревне в состоянии скрытого аграрного перенаселения, –
сыграют активную роль в 1917-1920 гг. и внесут немалую долю насилия в события тех лет.
Небывалая по масштабам и жестокости война 1914-1918 годов
обрекла широкие слои населения, особенно в деревне, на крайние бедствия, отчаяние и озлобление. К общим тяготам войны, падавшим на
плечи именно этой части населения, добавился продовольственный
кризис и вместе с ним принудительные заготовки сельскохозяйственной продукции. В декабре 1916 г. кризис правительственных заготовок заставил встать на путь хлебной разверстки, которая сразу оказалась непосильной для крестьянских хозяйств.
Лозунг «Хлеб голодным!» стал одним из главных в революциях
1917 г. – и Февральской, и Октябрьской. Созданное Февральской революцией Временное правительство должно было начать именно с
введения хлебной монополии. Закон, принятый 25 марта 1917 г., имел
вполне большевистское название «О передаче хлеба в распоряжение
государства». Однако слишком тесная связь с эгоистическими интересами крупных землевладельцев и торговцев, непоследовательность и
нерешительность действий привели к тому, что хлебная монополия на
деле осуществлена тогда не была. Провал заготовок из урожая 1917 г.
стал очевидным уже в августе-сентябре.
В сфере аграрных отношений революционный процесс от февраля до октября 1917 г. развертывался в тех же формах, как в 1905–
1907 гг. Однако масштабы и темпы событий, их организованность и
15
сила возросли в огромной степени. Захваты помещичьих земель и разгромы усадеб начались в марте-апреле. Фактическим захватом части
помещичьих земель было повсеместное прекращение выплаты крестьянами арендной платы. Крестьянское отрицание прошлого стало предельным. Оно находило выражение прежде всего в разгроме помещичьих имений, «чтобы некуда (им) было возвращаться ...чтобы не были
они здесь совсем».
Программа крестьянской революции, выявившаяся в 1905 г.,
приобрела еще бόльшую определенность и поддержку деревни. Написанные в мае 1917 г. наказы депутатам Всероссийского съезда крестьянских Советов требовали немедленного уничтожения частной
собственности на землю и передачи ее в трудовое пользование на равных началах. А неопределенность позиции «организованной демократии», как именовали себя партии парламентской ориентации, политика Временного правительства, направленная на сохранение status quo
до Учредительного собрания, избрание которого затягивалось, с неизбежностью вели к тому, что крестьянская революция стала самостоятельно решать свои вопросы, прежде всего вопрос о земле.
Особенно характерным для ситуации того времени было отсутствие действенной аграрной политики у меньшевиков и эсеров, которые по своему положению левых, революционных партий должны
были бы возглавлять движение масс, вести их за собой. Меньшевики
пришли к 1917 г. без аграрной программы как таковой и не смогли ее
предложить ни поднимающимся массам, ни грядущему Учредительному собранию. Эсеры как революционная партия, выражавшая интересы и требования крестьян, первоначально пользовалась безусловным авторитетом в деревне. На 1-м Всероссийском съезде крестьянских депутатов в мае 1917 г. эсеры получили абсолютную поддержку,
а их лидер В.М.Чернов стал даже «крестьянским министром земледелия» во Временном правительстве. Однако его министерская деятельность не пошла дальше неудачной попытки запретить хотя бы на время, до решений Учредительного собрания, куплю-продажу частновладельческих земель. Надежды на парламентское решение аграрного
вопроса в целом посредством компромиссов с цензовой буржуазией и
частными землевладельцами, решительное осуждение «самовольных»
действий крестьян свидетельствовали о том, что черновское
(правоэсеровское) руководство оказалось неспособным понять происходящее в деревне и возглавить крестьянское движение. Уже в августе-сентябре это выявилось со всей очевидностью. Взаимоотношения
крестьянства и эсеровской партии можно определить словами Бертольта Брехта: «ведомые ведут ведущих». Теодор Шанин показал, что
16
эта особенность революционного процесса в русской деревне проявилась уже в 1905-1907 гг. (см. Т.Шанин. Революция как момент истины. М., 1997. с.227) В 1917 г., несмотря на многочисленность эсеровской партии, крестьянская революция в России оставалась стихийной,
никем не «ведомой» до тех пор, пока не слилась с рабочей революцией и не оказалась направляемой, а в какой-то мере и руководимой
большевиками.
Революционный напор сдерживался лишь сельскохозяйственными работами. Даже небольшая пауза между сенокосом и уборкой
хлебов в июле сразу дала почти 2 тысячи официально зарегистрированных выступлений, связанных с нарушением земельных порядков.
Настоящая крестьянская война развернулась с окончанием полевых
работ – в конце августа–сентябре. С 1 сентября по 20 октября было зарегистрировано свыше 5 тысяч выступлений. Основная масса их приходилась на районы помещичьего землевладения – черноземный
центр, Среднее Поволжье и Украину. Эпицентром нового социального
взрыва оказалась Тамбовская губерния. Власть на ее территории 3
сентября перешла в руки крестьянского Совета. 11 сентября Совет
опубликовал «Распоряжение № 3», которым все помещичьи хозяйства
передавались в распоряжение местных Советов. Вместе с землей на
учет бралось (фактически конфисковывалось) все хозяйственное
имущество. Требования крестьянских наказов стали осуществляться
до принятия ленинского декрета «О земле», включавшего в себя соответствующий раздел сводного наказа. И без этого декрета к весне 1918
г. они были бы реализованы крестьянской революцией по всей России, но с более ожесточенной и разрушительной борьбой в самой деревне.
Крестьянство смело систему самодержавно-помещичьего насилия и реализовало свой идеал уравнительного трудового пользования
землей, отдав власть в стране поддержавшим его большевикам. Однако стихийная революционность крестьянства и революционнопреобразующие устремления большевизма имели разнонаправленные
векторы и стали резко расходиться с весны 1918 г., когда ситуация
нарастающего голода в городе потребовала хлеб от деревни. Хлебная
монополия с неизбежностью перерастала в продовольственную диктатуру для действительной «передачи хлеба в распоряжение государства».
Посылка рабочих продотрядов в деревню для изъятия хлебных
излишков летом-осенью 1918 г. и форсирование социального раскола
крестьянства извне и сверху означали глубочайший перелом в русской
революции. С этого момента революции в городе и деревне – проле-
17
тарская и крестьянская, – слившиеся в единый поток осенью 1917 г.,
стали расходиться по своим целям и средствам. Угроза со стороны
общего врага – белой контрреволюции – заставляла соединять свои
силы. Но продовольственный кризис, борьба за хлеб вновь и вновь
ставили естественных союзников лицом к лицу.
Уроки крестьянских восстаний 2-й половины 1918 г. не прошли
бесследно. Они привели к ликвидации комбедов и отказу власти от
попытки опереться исключительно на «сельский полупролетариат». С
января 1919 г. заготовки рабочими продотрядами заменяются продовольственной разверсткой, которую многие большевики считали
«проклятым наследием царизма». Продразверстка провела линию раскола между революциями города и деревни. А мобилизации на военную службу, разного рода повинности, попытки прямого перехода к
социализму еще более усиливали противостояние крестьянства и власти.
В деревне возникло «зеленое» движение – партизанские образования, боровшиеся против и «белых», и «красных», и «желтоголубых»... Однако, как ни сложно складывались отношения большевиков и крестьян, они выдержали удары контрреволюции. Миронов, а
затем Маслаков на Дону, Махно на Украине, Мамонтов в Сибири и
многие другие герои гражданской войны на самом деле были вождями
крестьянской революции, ставшей одним из главнейших факторов победы над контрреволюцией.
Однако повседневное насилие, пронизывавшее отношения деревни с «внешним» миром в условиях гражданской войны, привело к
трансформации крестьянской революции в крестьянскую войну против большевистского режима. Исторически не случайно, что именно
крестьянство тамбовского черноземья, с яростью громившее помещичьи имения в 1905 г. и первыми начавшее аграрную революцию в
1917-м, оказалось наиболее решительным в борьбе против «военного
коммунизма». Уже осенью 1918 г. там возникло повстанческое движение, находившее выражение в постоянных вспышках мятежей. В
августе 1920 г. именно здесь началась «антоновщина». Партизанский
способ ведения боевых действий повстанцев, успевавших под натиском красноармейских частей скрыться и просто раствориться в крестьянской среде, пульсирующий характер движения обеспечивали
успех на первых порах. Возникла своеобразная «крестьянская республика» на территории Кирсановского, Борисоглебского, Тамбовского
уездов с центром в с. Каменка.
Новые документы обнаруживают необычные обстоятельства,
подчеркивающие подлинный трагизм ситуации: в противоборстве
18
оказывались армии, одинаковые по составу – крестьянские, одинаково
организованные (включая комиссаров, политотделы и т. п.), присягавшие красному знамени как знамени революции, боровшиеся «За
победу настоящей революции!»... И между этими армиями вооруженная борьба достигла наибольшего накала, стала борьбой на взаимное
уничтожение.
Большевики со свирепой жестокостью подавили и «антоновщину» в Тамбовской губернии, и «махновщину» на Украине, и все другие крестьянские мятежи. Однако и сами должны были отказаться от
немедленного «введения» социализма и, главное, удовлетворить основные требования деревни. Введение НЭПа в марте 1921 г. означало
признание собственности крестьянина на производимые им продукты
и тем самым перечеркивало продразверстку, введенную еще царским
самодержавием, продолженную Временным правительством и доведенную до предела большевиками. Принятый в декабре 1922 г. Земельный кодекс СССР решал наконец земельный вопрос в духе крестьянских чаяний: практически все сельскохозяйственные земли переходили в трудовое уравнительное пользование с предоставлением
свободы выбора его форм – общинного, хуторского или коллективного.
Можно было бы сказать, что крестьянская революция победила,
однако эта победа оказалась равносильной поражению, поскольку
крестьянство не смогло создать отвечающую его интересам государственную власть, поскольку демократические возможности сгорели в
огне гражданской войны, а из столкновения насилий вырастала государственная диктатура.
Ципко А.С.
Большевистская революция продолжается
Я согласен с профессором Даниловым, что практически в истории революции каждый излагает свое собственное видение. Я не являюсь исключением. Но все-таки люди науки должны хотя бы точно
употреблять понятийный аппарат и научиться отличать самое элементарное. Сейчас очень модно говорить о величии социалистической социальной идеи. Но профессор Данилов очень хорошо показал: Октябрьская революция по основным источникам – это крестьянский
бунт, который был перехвачен коммунистическими экстремистами. А
они никакого отношения к социализму не имеют.
Социализм действительно пронизывает всю человеческую историю, если хотите, как гуманитарный инстинкт на размножение социальной ткани. Но это не имеет никакого отношения к идее переделки
19
мира, природы человека, к насилию над классами, Их уничтожению
во имя этой идеи. Октябрьская революция – это революция коммунистическая, это продолжение дела бабувистов. И Маркс по сути, при
всей своей интеллигентности, был последователем этого. Хотя не случайно он не взял идею диктатуры пролетариата, не случайно он не
взял идею переделки природы человека.
Горбачев М.С. Александр, ты успокойся, успокойся.
Ципко А.С. Очень спокоен, очень спокоен.
Но видит Бог, если мы нормальная нация, обладаем сознанием и
памятью и хоть немного думаем о своем будущем, то мы, во имя памяти о миллионах невинных, включая миллионы детей, погибших от
развязанной Лениным и Троцким гражданской войны, погибших от
коллективизации, искусственного голода начала 30-х, от репрессий
конца 30-х, от депортаций и т.д., просто обязаны поставить вне закона
марксизм-ленинизм с его принципами классовой морали, революционного права, в том числе и права ставить к стенке без суда и следствия. В России, которая так претерпела от марксистско-ленинских
экстремистов, должен быть принят закон, запрещающий открыто отстаивать принципы революционного насилия и проповедовать идеологию национального самоуничтожения.
В конце концов мы, российский многонациональный народ, не
меньше потеряли от победы ленинской гвардии, чем немцы от фашизма. Хотя, конечно, нельзя отождествлять марксизм-ленинизм с
фашизмом. И в конце концов нынешняя моральная и физическая деградация народов России является итогом коммунистического эксперимента, начатого в Октябре.
А сейчас – что мы в состоянии противопоставить новым экспериментаторам? Не надо обманывать себя. Неужели непонятно, что
люди типа Чубайса или Немцова могут находиться у власти или рядом
с властью только благодаря тому, что главная оппозиционная партия
носит название «коммунистической», что ее лидер любит фотографироваться на фоне барельефа Ильича, что в программе КПРФ сохраняются декларации о верности марксизму, ленинизму, что коммунисты
называют Октябрь праздником русской истории.
Можно согласиться с тем, что Октябрьская революция была
тектоническим сдвигом. Но из этого не следует, что после всех вызванных ею потрясений российское общество стало сильнее, жизнеспособнее.
Большевистская революция продолжается. Мы не смогли оградить себя от опасности реставрации большевистской идеологии, ибо
духовная и идейная власть в России принадлежит необольшевикам,
20
постмодернистским марксистам. Суть марксизма молодых реформаторов сейчас проявляется в их убеждении, что общество делится на
тех, кто понимает ход истории и знает, как делать реформы, и на тех,
кто этого от природы не может знать. Мы продолжаем жить в советской истории и руководствоваться советской идеологией. И еще трудно сказать, кто более опасен для духовного здоровья нации: сталинист-реваншист или радикальный либерал, стоящий на позициях перечеркивания всей истории.
До тех пор, пока мы будем праздновать праздники революции,
до тех пор, пока не будет морально осуждена эта революция, по крайней мере, ее насилие, до тех пор, пока будет морально не осуждена
идеология, которая требовала и оправдывала насилие и организовывала этот крестьянский бунт, у нас не будет никакого политического
центра. Мы все время будем расколоты: с одной стороны экстремисты
левого и красного реваншизма, а с другой стороны у нас будет масса
радикалов–демократов, которые будут требовать очередного насилия,
потому что по глубинным основаниям они остаются марксистами.
Горбачев М.С. А как с Великой Французской революцией?
Ципко А.С. Очень просто. Это по сути аномалия, потому что
проблемы, которые решала Французская революция, англичане решили на 100 лет раньше, цивилизованно. Именно этот синдром Французской революции, который глубоко засел в сознании русской интеллигенции, и погубил ее.
Горбачев М.С. Я знал, что есть у Ципко качество – которое теперь я обнаружил и у других – не слушать оппонентов, не слушать
друг друга…
Для того чтобы дискуссия была более содержательной, я хочу
поставить вопрос: можем ли мы ставить знак равенства между теми
идеями, идеалами, лозунгами, под которыми прошла революция и
большевики получили поддержку, и тем, что последовало после Октября в связи с узурпацией власти Сталиным, созданием репрессивнототалитарного режима. Наверное, с научной точки зрения, важно этот
рубеж видеть.
Я сказал, что если мы пойдем сейчас по пути подавления плюрализма и опять скажем: давайте создавать «чистое социалистическое
общество», мы повторим то, что сделали большевики, которые, навязывая утопическую форму, подавляли силой диктатуры. Вот почему и
произошел отказ Ленина от того, что он говорил ранее: пролетариат
идет в революцию через демократию и реализует свои цели через демократию. Ибо когда избрали искусственную модель, ее нельзя было
реализовать через демократию, она была бы опрокинута вместе с
21
большевиками. Вот тогда и появилась диктатура, за ней тоталитарный
режим и т.д. Поэтому нужно слушать, когда оппонент что-то говорит.
Это тоже привычка советских лет: не слушать, а сразу клеймо ставить.
Поэтому я приглашаю серьезно оценивать историю. И дело не в
празднике и тем более не в анафеме. Октябрь – это событие, которое
все изменило в нашей жизни и в мире. И поэтому анализировать его
надо ответственно.
Никонов В.А. *
Смерч не поддается нравственной оценке
Я не согласен с Александром Сергеевичем в том, что Октябрьская революция была аномалией. Любая революция является в известном смысле аномалией. Но любые аномалии – в природе и в обществе
– тоже закономерны. Революция – это исторический катаклизм, смерч,
который сметает существующий строй, заменяет его другим, необязательно лучшим, унося при этом миллионы жизней. Нравственные
оценки смерчам давать довольно сложно. Это всегда трагическое явление. Реально можно говорить о предпосылках и последствиях.
Объективно перед Российской империей начала века стояла задача проведения форсированной модернизации. По валовым показателям Россия входила в первую мировую шестерку, но по всем качественным параметрам отставала от основных мировых держав. Экономика развивалась быстрыми темпами, но надо учитывать, что это
было развитие от очень низкой исходной точки. Рука об руку с экономической модернизацией должно было идти формирование гражданского общества, которое могло бы составить опору режиму в его
борьбе за прорыв в новый, XX век. Но гражданского общества не получалось. Под контролем государства находились практически все
сферы жизни людей. Партийная система только складывалась, политический плюрализм был крайне ограничен. Государственная Дума
носила во многом декоративный характер, и тем самым ответственность за все неудачные действия властей ложилась на сам трон, что
негативно сказывалось на авторитете монархии. На мой взгляд, если
говорить о предпосылках революции, то первая из них – замедленная
модернизация Российской империи.
Вторая предпосылка – замкнутость российской элиты, состоявшей из родовой аристократии, в условиях, когда существенно осложнялись общественно-экономические связи, усилилось влияние финансово-промышленного капитала. Это неизбежно вело к изоляции ре*
президент фонда «Политика».
22
жима, до опасных пределов сокращало его социальную и интеллектуальную базу. К российской элите в полной мере относятся слова А. де
Токвиля о причинах Французской революции: «Правящий класс был
так равнодушен к общей пользе, что оказался неспособным и недостойным стоять во главе управления».
Дворянский снобизм императорского двора препятствовал повышению роли бизнесэлиты, которая рассматривалась как скопище
случайных выскочек. Деловая элита не стала опорой режима, как в
других капиталистических странах.
Важной предпосылкой революции были и столыпинские реформы. Вместо того чтобы сформировать сельский средний класс как
опору режима, столыпинские реформы скорее просто растормошили
деревню и сделали ее ареной классовой борьбы в большей степени,
чем раньше. Формирование среднего класса, который везде играет
роль социального амортизатора и придает устойчивость политической
системе, в России шло исключительно медленно. Разрыв между богатством и нищетой в России был чудовищным. Серьезную роль в формировании у общества негативного имиджа режима сыграла либеральная интеллигенция, которая стала его наиболее беспощадным
критиком. Интеллектуальная Россия в борьбе за «светлые идеалы» давала самые эмоциональные аргументы противникам режима, в том
числе и экстремистски настроенным.
Самоизоляция режима стала особенно нетерпима в условиях
мировой войны, которая диктовала необходимость консолидации всех
ресурсов – людских, материальных, духовных, информационных – в
руках власти. Власть слабела на глазах. Пуришкевич говорил тогда:
«Александра Федоровна распоряжается Россией, как своим будуаром,
но назначенные на министерские посты благодаря ей и Распутину люди чувствуют себя настолько непрочно, что даже не переезжают на казенные квартиры, остаются на своих частных».
И, конечно, у России в тот момент был очень слабый лидер. Николай II, по словам Витте, «обладал средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства», и непосильное бремя власти
просто раздавило его. Он нанес по российской монархии, по крайней
мере, три сокрушительных удара. Первый – это расстрел демонстрации 9 января 1905 года, второй – распутинщина и третий – назначение
самого себя Верховным главнокомандующим. В глазах людей Николай II лишался ореола святости, без чего не может быть эффективной
монархии. Все время его правления представляет собой непрерывный
процесс ослабления режима, который закономерно завершился его
крушением. Почему? Потому что авторитарный режим может позво-
23
лить себе многое. Но он не может позволить себе слабости.
Авторитаризм в редакции русского царя оказался неспособным
управлять страной. Не будет большим преувеличением сказать, что
главным революционером в России являлся сам российский император. Особенно ярко это проявилось в дни февральской революции, когда он фактически добровольно отдал власть, хотя возможность побороться за нее явно существовала. Парадоксально, но факт. Могучую
Российскую империю повергла немногочисленная вначале демонстрация работниц в Петрограде, к которой ни одна из революционных
партий никакого отношения не имела.
Февральская революция открыла шлюзы для политической модернизации. Были предоставлены политические и гражданские свободы, установлена независимость судов и судей, отменены религиозные,
этнические, сословные ограничения, провозглашена свобода слова,
установлена независимость церкви от государства, женщин уравняли
в правах с мужчинами.
Но вместе с тем Временное правительство унаследовало все пороки поздней монархии, в том числе – отсутствие политической воли
и понимания своих задач. Оказавшись не в состоянии обеспечить единовластие, Временное правительство вынуждено было терпеть существование самопровозглашенных Советов, а значит – собственное
безвластие. А оно нанесло удар по такому важнейшему государственному институту, как армия. Армию буквально вытолкнули в сторону
сил анархии и радикализма приказом Петроградского Совета № 1 и
приказом Керенского от 11 мая 1917 года с декларацией прав солдата,
которая узаконила в воинских частях борьбу партий. Это был последний гвоздь, вбитый в гроб вооруженных сил России.
Смертельным для Временного правительства стало то, что решение кардинальных проблем власти оно отложило на потом, на рассмотрение Учредительного собрания. Это было бы правильно, если
бы страна переживала спокойные времена. Но в революцию отложенное решение есть проявление нерешительности, а значит, и неспособности управлять. Публичная демонстрация таких качеств означает
смертельный приговор режиму. Революция – это удел решительных и
не испытывающих интеллигентских рефлексий политиков. Временное
правительство было слишком интеллигентным. Оно не было способно
на жесткие меры, оно не было правительством революции.
Монархия при Николае II была слабеющим авторитарным режимом, который лишился общественной элитной поддержки. А правление Временного правительства было слабеющим протодемократическим режимом, который просто выпустил власть из своих рук. Ке-
24
ренский, подобно императору, сдался без борьбы. Положение просто
вышло из-под контроля прежде, чем были приняты какие-либо меры
для собственной защиты. И в этих условиях единственной организованной силой, обнаружившей стремление к власти и имевшей боеспособные вооруженные отряды, оказались большевики. Они подхватили
валявшуюся на тротуаре власть, чтобы под лозунгом демократии
установить тоталитарный режим. Революция завершила круг – от безвольного авторитаризма через рыхлую демократию к тоталитаризму.
По поводу другой революции Анатоль Франс заметил: «безумием революции было желание водворить добродетель на Земле. Когда
хотят сделать людей добрыми, мудрыми, свободными, воздержанными, великодушными, то неизбежно приходят к желанию перебить их
всех».
Большой кровью большевики провели тоталитарную модернизацию, в центре которой была индустриализация страны. Это позволило Советскому Союзу создать промышленность, выстоять во второй
мировой войне. Но исключительная негибкость режима, подавление
гражданского общества, международная изоляция СССР и его самоизоляция, крайне низкий уровень жизни в стране не позволили ответить на новые вызовы, связанные с научно-технической революцией,
постиндустриальным обществом, с информационной революцией,
глобализацией и транснационализацией мировых экономических процессов. К 80-м годам Советский Союз отставал от всех ведущих стран
даже по «валу», не говоря уже об уровне жизни. И социализма на Западе оказалось больше, чем в Советском Союзе. Михаил Сергеевич
был абсолютно прав, начиная перестройку.
Будут ли праздновать 100- или 200-летие Октября? Наверное,
будут, если россияне отнесутся к революции просто как к факту истории. Французы празднуют свою революцию, и никому не приходит в
голову, исходя из этого, подозревать их в любви к Робеспьеру или,
наоборот, в нелюбви к Людовику XVI.
Межуев В.М.*
Хуже революции может быть только контрреволюция
Александру Сергеевичу Ципко можно возразить лишь в одном:
революция, конечно, не сахар, но хуже ее, если она уже состоялась,
может быть только контрреволюция.
Я понимаю, что мы присутствуем на юбилейном мероприятии, а
к юбилярам принято относиться уважительно. Правда, сам юбиляр не
*
д.ф.н., профессор, Институт философии РАН.
25
дожил до своего восьмидесятилетия, скончавшись на семьдесят четвертом году жизни. Можно спорить о том, была ли эта смерть естественной или насильственной, но в любом случае она наступила после
достаточно продолжительной жизни: политические режимы, создаваемые революциями, обычно так долго не живут. Столь же спорным
является и вопрос о том, насколько эта жизнь была оправданной. Подобные споры сопровождают все значительные события, оставившие
заметный след в истории. О значении Французской революции спорят
до сих пор, причем с диаметрально противоположных позиций. И в
нашей истории реформы Петра I раскололи русское общество на западников и славянофилов, которые и сегодня еще враждуют между
собой. Расхождения по поводу Октябрьской революции не менее остры и конфронтационны, хотя бы уже потому, что она ближе к нам по
времени. Не думаю, что наше время сможет поставить точку в этом
споре. Все мы – дети Октября, сформировались и выросли в начатую
им эпоху, хотя и воспринимаем ее по-разному: одни – как свет, другие
– как мрачную тень, отбрасываемую ею на нашу историю.
Подобное расхождение во взглядах и оценках не должно удивлять – революция сама есть продукт общественного раскола (следовательно, и раскола в умах), который сохраняется и после нее. Она не
примиряет враждующие стороны, а делит их на победителей и побежденных. Для первых революция – триумф разума и воли, торжество
исторической справедливости, для вторых – национальная катастрофа
и гибель. Те, кто победил в Октябре – русские якобинцы (большевики), естественно, смотрят на нее другими глазами, чем побежденные –
русские роялисты (монархисты) и русские жирондисты (либералы и
умеренные социалисты), оказавшиеся в эмиграции. Да и русский термидор, свидетелями которого мы сегодня являемся, не завершает спор
в пользу одной из сторон, а вновь сталкивает их в попытке реставрации – то ли большевистской, то ли антибольшевистской.
Любая революция, как известно, сталкивает между собой все
крайности национальной истории, все задействованные в ней общественные силы. Причем окончательно побеждает та, которая наиболее
радикальна в своих требованиях и лозунгах, наиболее решительна в их
достижении, короче, наиболее революционна. Большевики победили
не потому, что были умнее своих противников, а в силу логики самой
революции, выводящей на первый план наиболее последовательную в
своей революционности силу.
Революция в России началась не в Октябре и не усилиями
большевиков: Октябрь стал лишь ее завершением. За 12 лет (примерно столько же лет отделяет нас от начала перестройки) в России про-
26
изошли три революции, первая из которых окончилась неудачей.
Можно считать их разными революциями, а можно видеть в них последовательные фазы единого революционного процесса, называемого
Великой русской революцией. Первая фаза (Февраль) дает победу
умеренно-революционным силам. Вторая (Октябрь) – радикальнореволюционным. Октябрь лишь доводит до конца революционный
процесс, начатый Февралем. Революция как бы описывает полную дугу от короткой «демократической увертюры» (термин Питирима Сорокина) до грозного финала однопартийной диктатуры. И таков закон
любой революции. Здесь некого винить, кроме самой революции. Раз
она случилась, все остальное неизбежно. Не большевики, а революция, начавшаяся в России, предрешила такой финал. Бердяев был
прав, когда писал, что большевики были не творцами, а орудием революции, которая всегда идет до конца.
Бесплодно поэтому судить о революции с моральной позиции,
предъявлять ей обвинение в жестокости и негуманности. С тем же
успехом можно осуждать рабство, войны, эксплуатацию – этим не
решишь проблему их существования в истории. Революция по самой
природе не правовое и моральное, а чисто силовое действие. У революции своя мораль и свое – революционное – право. Силовое подавление сопротивления, гражданская война, террор – все то, что ставится ей в вину, является ее методом, вполне легитимным, с революционной точки зрения. Добрых, некровавых революций не бывает. Не
нужно доводить дело до революции, но, допустив ее, бессмысленно
предъявлять ей моральный счет. Революция и означает выхождение за
рамки установленного морального и правового порядка. Она ответственна за нанесенный ею ущерб не более, чем землетрясение отвечает за свои жертвы. Осуждая Октябрь с моральных позиций, необходимо тогда осудить и все революционное движение в России, охватившее все поколения русской интеллигенции. А заодно надо осудить и
всю русскую историю, ставшую питательной почвой для этого движения. Если почва рождает революцию, то рано или поздно революция
напоит ее кровью.
И еще одно соображение общего порядка. Революция никогда
не осуществляет своих лозунгов. Чем более радикальны провозглашенные ею цели, тем более далекими от них оказываются ее реальные
результаты. Лозунги революции всегда слишком утопичны, опережают время (потому, видимо, и находят отклик в массах), а значит и
трудно реализуемы. Победившие в революции с течением времени
вынуждены отказываться – если не на словах, то на деле – от них, переходить на более прагматические позиции, решать те проблемы и те-
27
ми методами, которые достались им от прошлого. Происходит своеобразное перерождение – революционный дух сменяется консервативным, подчас более консервативным, чем тот, который предшествовал революции. При всем своем радикализме революции находятся в
плену прошлого в значительно большей степени, чем принято думать.
Во всяком случае, инновационный элемент в революции намного
меньше, чем в нормально проводимой реформе.
Этим я вовсе не хочу перечеркнуть значение революций в истории, в том числе и той, юбилей которой мы сегодня отмечаем. Как и
большинство здесь присутствующих, я так же думаю, что Октябрьская
революция – заключительный этап Великой русской революции – открыла собой новую страницу в истории – как мировой, так и особенно
нашей. Важно лишь правильно прочитать, что написано на этой странице, и не судить о революции по тому, что писали на ней победители
и побежденные.
Согласно большевистской версии (т.е. версии победителей),
ставшей затем официальной идеологией, Октябрь открыл эпоху перехода человечества от капитализма к социализму. Большевики – непосредственные участники революции – искренне верили в то, что она
станет прологом мировой пролетарской революции. Через два-три года, когда стало ясно, что мировой революции не будет, они заговорили о строительстве социализма в одной стране. А еще через десять лет
Сталин объявил о том, что социализм «в основном» построен. Так
возник миф о победившем социализме – основа и суть идеологии сталинизма. Идея социализма у Сталина стала реальностью, точнее, реальность была отождествлена с идеей. Это не «утопия у власти», а
именно миф, выдававший за реальность то, чем она не являлась. В
итоге идея была вульгаризирована, а реальность идеализирована, что
сделало невозможным ее сколько-нибудь критическое осмысление.
Впоследствии сталинский миф трансформировался в представление о
«реальном социализме».
А там, где миф является легитимирующей основой социального
и политического порядка, последний неизбежно принимает репрессивный характер. Миф в любом случае содержит в себе систему запретов, табу, нарушать которые смертельно опасно. Любое сомнение
в истинности мифа квалифицируется как преступление. Общество,
осознающее себя посредством мифа, несовместимо с проявлениями
личной свободы. Практика террора, к которой часто сводят сталинизм,
в действительности есть следствие присущей ему мифической конструкции, которая была принята в качестве идеологического обоснования существующего строя. С создания этого мифа и начинается
28
консервативное перерождение революции, изживание революционного духа (вплоть до физического уничтожения первого поколения революционеров), утверждение порядка, не имеющего ничего общего с
целями и идеалами революции. «Победа социализма в одной стране»
стала, как ни парадоксально, началом контрреволюционного поворота, каким, собственно, и был сталинизм. Он знаменовал собой окончательное закрепление власти административно-бюрократического аппарата над всеми проявлениями общественной жизни. На смену революционерам и бунтарям пришли государственные и партийные чиновники. Новый порядок, выдававший себя за детище революции, в
ряде существенных черт стал походить на тот, который предшествовал ей. Это также в логике любой революции: разрушая старое, она
подчас возрождает его в гиперболизированном виде. Не в социализме
тут дело, а именно в революции, вынужденной выдавать за новое (за
тот же социализм) далеко еще не забытое старое.
Если связывать с Октябрем лишь идею перехода к социализму,
невольно склонишься к мысли, что Октябрь был трагической ошибкой
в нашей истории, злым умыслом большевиков, обманным путем пришедших к власти. Именно так и рассуждают противники Октября. Вопреки этому мнению, смысл революции вовсе не исчерпывается тем,
за что выдавали ее (искренне или лицемерно) победившие большевики. Пусть они и думали, что строят социализм, в действительности же
решали – в иных условиях и более радикальными средствами – задачу,
вставшую перед Россией задолго до революции. А задача эта заключалась не в переходе от капитализма к социализму (ибо ни для того,
ни для другого еще не было никаких оснований), а в ускоренном переходе России от традиционного общества к современному. Октябрь
открыл действительно новую эпоху – эпоху ускоренной модернизации
стран, прямо не принадлежащих к европейскому региону. То, что модернизация происходила здесь по иной модели, чем европейская, т.е.
при отсутствии свободного рынка и демократии, объясняется просто –
у этих стран была другая история, культура и даже география. Россия
первая показала пример нелиберальной (т.е. не по западному образцу
совершаемой) модернизации, первая вступила на путь индустриализации без демократизации. Можно поставить это в вину русской революции, но можно посчитать и ее бедой, отсутствием у нее иной альтернативы прорыва в современность.
В нашем отечественном варианте социализма, помимо его чисто
мифического элемента, нельзя не увидеть и другого, уходящего корнями не столько в коммунистическую утопию, сколько в чисто просветительскую веру в силу и мощь научного разума, способного раз-
29
решить все человеческие проблемы ко всеобщему удовлетворению,
построить общество на строго рациональных началах. Мифология
здесь удивительным образом сочетается с пафосом рационального
упорядочивания жизни, с неприятием любых форм иррационального
поведения и сознания, с отрицанием всякой стихии (в том числе и рыночной), рождающей хаос и непредсказуемость событий. Большевики,
несомненно, хотели порядка в стране, славящейся своей неорганизованностью и расхлябанностью, причем порядка не только полицейского, но и сознательного, базирующегося на общих для всех правилах и принципах. Этот мотив в их мышлении и поведении не может
быть оставлен без внимания.
В России, как известно, не было своего Возрождения и Реформации, предшествовавших европейской модернизации. Ее переход к
Новому времени (начиная с Петра I) совпал с эпохой европейской истории, получившей название эпохи Просвещения. Именно под влиянием европейского Просвещения сформировалось русское западничество, к которому принадлежали и русские либералы, и народничество,
и русская социал-демократия, включая большевиков. Все они стали
носителями революционного сознания. Первым просветителем на
русском троне была Екатерина II (пока не испугалась Французской
революции) – известна ее дружба с Вольтером и Дидро, последним –
Ленин. О влиянии просветительского материализма и атеизма на русский марксизм здесь нет возможности говорить подробно. Большевизм воспринял от Просвещения и утвердил в России культ научной
рациональности и технического прогресса, идею всеобщего – народного – образования, воспитания нового человека, пафос научной организации труда и производства, принцип народного суверенитета и негосударственной демократии, само представление об обществе как
рационально управляемой из единого центра системе.
Общество будущего, по мнению первых большевиков (вспомним Богданова с его «всеобщей организационной наукой»), должно
уподобиться не казарме, а фабрике или заводу, где все взято под общий контроль и учет, заранее просчитано и функционально выверено
(идея централизованного планирования), управляемо во всех звеньях.
Ведь современное производство, о создании которого мечтали большевики, требует рационально продуманной дисциплины труда, высокой технологической культуры и профессионализма. Во имя этого
большевики готовы были обуздать непокорный, своевольный и непривычный к строгой дисциплине русский дух, смирить его рамками
жесткой производственной организации, повернуть в сторону решения вполне практических, земных задач. Культ американской делови-
30
тости, организованности и технической изобретательности начался в
России именно при большевиках. Ленин недаром писал, что для победы социализма необходимо соединение пролетарской революции со
всей буржуазной культурой и прежде всего с тем, что создано ею по
части науки и техники. Сам социализм напоминал у него общество,
проникнутое духом той научной и технической рациональности, которая характерна для любого эффективно работающего капиталистического предприятия. В таком качестве большевики выступили не как
утописты, фанатики и мечтатели, а как трезвые реалисты и прагматики, стремящиеся ускоренными темпами вывести Россию в один ряд с
промышленно развитыми странами Запада.
В этом и состоял тот поворот, который был осуществлен революцией. России патриархальной, религиозно экзальтированной,
склонной к отвлеченной мечтательности и моральному максимализму
(вещи, необходимые для великой культуры и духовности, но недостаточные для того, чтобы жить в условиях современной цивилизации),
была противопоставлена Россия буднично деловая, практически расчетливая, ориентированная на достижение вполне земных целей –
рост производства, повышение научно-технического потенциала,
укрепление обороноспособности. Никогда в России до большевиков
не был так высок в сознании масс престиж научного и инженерного
труда, образования, городской культуры, светских профессий. Большевики не только подняли в глазах народа цену этих видов деятельности, но и открыли к ним свободный доступ для всех слоев населения.
Они взяли на себя роль цивилизаторов России, предпочтя вполне зримые успехи в развитии общественного производства высоким, но и
достаточно далеким от жизни духовным устремлениям и социальным
мечтаниям дореволюционной интеллигенции. Приходится только
удивляться, что Запад принял революцию за нечто абсолютно враждебное себе, поверив, видимо, официально пропагандируемой идеологии. Сегодня Россия со своей ностальгией по дореволюционному
прошлому намного дальше от Запада, чем при большевиках.
Я согласен с мнением Валлерстайна, высказанным им в одной
из его статей: большевики по-своему продолжили дело русских царей
со времен Петра I – дело модернизации России при сохранении ею
своей государственной целостности и независимости. Сегодня их
можно осуждать за те методы, посредством которых они решали эту
задачу (хотя еще вопрос, была ли им альтернатива в той России, которую они застали), но сама задача была решена – после Первой мировой войны Россия не распалась подобно другим империям, а сохранила себя, войдя в разряд промышленно развитых стран мира. Она защи-
31
тила себя и от угрозы фашистской оккупации в годы Второй мировой
войны, отстояв свой статус великой державы. В этом я и вижу реальный смысл Октябрьской революции. Отвергая ее, мы рискуем не
только навсегда покончить с негативными сторонами большевистского правления, но и с его позитивными результатами. Выйти из революции можно не путем контрреволюции и возвращения к старому порядку вещей, а путем постепенной реформы, сохраняющей преемственность со всем тем положительным, что было достигнуто в годы
революции и от чего нельзя отрекаться ни при каких условиях. А то,
что происходит сегодня, выглядит, к сожалению, не реформированием
России, а – под видом борьбы с коммунизмом – ее уничтожением.
Контрреволюция не может быть реформой.
Славин Б.Ф. *
Нужны выводы из уроков Октября
Рассматривать Октябрьскую революцию как результат неудовлетворенного полового инстинкта или как апофеоз голого насилия
большевиков – это нонсенс. Конечно, в революции, может быть, и были люди, которые удовлетворяли свои физиологические инстинкты,
но к политическим феноменам это имеет весьма далекое отношение.
Такие политические феномены, как революция, – это не игра мелкими
величинами, это столкновение миллионных масс, классов, их социальных интересов, где биология и инстинкты отодвигаются в сферу
индивидуального. И в этом смысле Октябрьская революция явилась
для нас уроком массовых революций, уроком того, что нельзя доводить миллионы людей до положения скотов. И сегодня терпение людей не бесконечно. Мы видим – социальное недовольство зреет.
Все, кто пытается сделать революцию, не опираясь на массы,
обречены на верхушечный переворот. И в этом смысле Октябрь был
революцией недовольных низов, которые совершают ее, когда жить
становится невыносимо, когда злободневные проблемы не решаются,
отодвигаясь в будущее. И этих проблем в 1917 г. было несколько. Это
проблема мира, проблема земли, проблема власти и проблема самоопределения народов.
Октябрь состоялся потому, что власть буржуазии не смогла решить ни одной из указанных проблем. Если бы Керенский решил эти,
по сути дела, буржуазно-демократические задачи, Октября могло и не
быть. Но он этого не сделал. Заслуга большевиков как раз состоит в
том, что они предложили решение этих проблем, и массы поддержали
*
председатель Исполкома Партии самоуправления трудящихся.
32
их в этом решении. В этом смысле Октябрьская революция, конечно,
Великая, ибо она решила насущные исторические вопросы. Она Великая еще и потому, что помимо решения сугубо демократических задач, она начала прорыв к будущему, к новой социалистической цивилизации. И этого уже нельзя отнять у истории. После Парижской
коммуны это вторая и более грандиозная попытка, после которой
началась полоса подобных революций в Европе. И хотя Октябрьская
революция потерпела в конце XX века поражение, уверен – это поражение временное.
Я не согласен с теми, кто считает, что в России не было пролетариата, и, следовательно, Октябрьская революция не была пролетарской. Революция – это смена классов у власти. И в Октябре 17-го у
власти встал малочисленный, но достаточно концентрированный рабочий класс и партия, выражающая его интересы. В этом смысле Октябрьская революция была социалистической: не видеть этого было
бы заблуждением. Характер революции определяет класс и его цели.
Цели были социалистическими. Другое дело, что при Сталине они
были извращены, как и средства их достижения.
Сначала в этой революции доминировал крестьянский интерес.
Неустойчивость пролетарской власти в первые годы революции была
очевидной. Ленин говорил: если мы не будем вести правильную политику по отношению к крестьянам, они нас просто сдуют. И когда во
время «военного коммунизма» большевики повели себя не так как
нужно по отношению к крестьянству, крестьяне напомнили о себе
тамбовским восстанием и Кронштадтским мятежом. Как ни парадоксально, но первыми это увидели меньшевики и Троцкий и только затем Ленин. В итоге он предложил новую экономическую политику,
сделав тем самым шаг назад по отношению к социализму, но вперед
по отношению к крестьянским интересам и укреплению собственной
власти.
Мне кажется, что когда мы говорим об Октябрьской революции,
нужно говорить об уроках, которые вытекают из нее и последующих
десятилетий «реального социализма». Следует видеть, что социализм
строился в стране, где для него не было материальных предпосылок. В
этом, конечно, был определенный утопизм Ленина. Но ведь и Маркс
считал, что Англия конца XIX века уже готова материально для социализма. Не было этого. По-человечески классиков можно понять. Видя
логику движения общества к революции, они хотели приблизить ее.
Вот почему они часто ошибались в конкретно исторических сроках.
Ленин, может быть, первый, кто осознал это. Решая практические задачи, он пришел к нестандартному выводу – строить социа-
33
лизм, учась у капитализма. Он был уверен, что без материальной базы,
которая есть в капиталистическом мире, социализм построить нельзя.
Социализм, говорил он, это советская власть плюс прусский порядок
железных дорог, плюс американская техника, плюс американское образование и т.д. Советская власть и прогрессивное в капитализме в
итоге дадут социализм. Но именно этих-то предпосылок – прусского
порядка железных дорог, американской техники у нас не было. Это-то
и нужно было закладывать. В этом-то и состояла специфика российского перехода к социализму. Пока она учитывалась, социализм существовал. Как только стали игнорировать НТР, кибернетику и т.п. – он
с неизбежностью рухнул.
В этой плоскости лежат многие ошибки послеоктябрьских лет.
И важный урок состоит в том, что невозможно построить социализм,
тем более в отдельно взятой стране, не создав в ней более высокого
уровня производительных сил, более высоких экономических отношений, которые являются фундаментом будущего социалистического
общества. Опыт истории подтвердил мысль о том, что в окружении
мирового рынка нельзя построить безрыночное общество. Поэтому
«первоначальный» социализм может быть только рыночным. Это очевидно. И все, кто сегодня настаивает на безрыночном социализме, ничему не научились на истории советской власти.
Еще один урок Октября: о необходимости развития производительных сил, как критерия социалистичности, говорила уже в 20-30-е
годы оппозиция, выступая против преждевременной коллективизации.
В этом смысле урок состоит в том, что нужно слушать оппозицию,
нужно прислушиваться к ее голосу, а не уничтожать ее. Это относится
и к современной власти, которая в официальных СМИ демонизирует
оппозицию, и к самой оппозиции, которая до сих пор шельмует
Л.Троцкого и его соратников. Вот вчера в «Советской России» я увидел такую карикатуру: «Троцкий и его младшие внуки» – Чубайс,
Гайдар, Немцов и др. Более мифологического сознания я себе представить не могу. «Левый» коммунист Троцкий и его «правые» внуки.
Все это очередная мифология КПРФ. С такой мифологией нельзя построить социализм. И партия, которая пропагандирует такую идеологию, находится в явном идейном тупике.
Я не согласен с Ципко в том, что КПРФ – это марксистская партия. Я не согласен и в том, что марксисты – это бабувисты. Вы, Александр Сергеевич, писали книги о социалистической идее. Вы писали о
Бабефе, но, видимо, так и не дошли до многих работ Маркса. Неужели
Маркс – это бабувист? Неужели Маркс, который критиковал Бабефа
за его уравнительность и непонимание историзма частной собствен-
34
ности, который обосновал гуманный идеал и доказал, что решение загадки истории – это осуществление реального гуманизма, есть бабувист? Вся эта «утка» насчет бабувиста Маркса нужна вам, на мой
взгляд, для того, чтобы превратить левое движение и всех учеников
Маркса в неких монстров, недоумков и насильников.
Еще один урок. Невозможен социализм без развития массовой
демократии. Ленин как раз бился над этой проблемой в своих последних работах. Как привлечь массы к управлению обществом, как искоренить бюрократизм – вот вопросы, которые он пытался решить. И
Сталин, игнорируя эти вопросы, заложил предпосылки крушения «реального социализма».
Догмы сталинской мысли о полной и окончательной победе социализма оказались полным блефом. Нужно глубоко осмыслить данный урок. Уверен, нельзя построить социалистическое общество, если
правящая партия будет догматической, будет ставить утопические задачи по созданию «развитого социализма» или звать к развернутому
строительству коммунизма в условиях, когда существует 50 проц. тяжелого физического труда, когда нет материальных предпосылок не
только коммунизма, но и зрелого социализма.
Михаил Сергеевич, вы вслед за Хрущевым начали расшатывать
эти догмы. Вместе с тем сами отдавали им дань. Вслушайтесь в свою
речь по поводу 70-летия Октябрьской революции. Как вы там оценивали Сталина? Сегодня вы говорите о том, что большевизм не идеал.
Но хочу напомнить вам – большевики были разные. Вспомним героев
Шолохова. Был Нагульнов, был Разметнов, был Давыдов. И сегодня
мы видим все версии большевизма. Конечно, во многих отношениях у
нас была нагульновская практика, но почему нельзя построить социализм на основе идей и действий Давыдова, а не Нагульнова, почему
разумный большевизм неприемлем? Опора на разум дает возможность
построить разумное общество, а не казарменное.
Отход от разума – это возвращение к сталинизму. Недавно Зюганов выступил с брошюрой «Октябрь и современность». Посмотрите,
сколько там мифов! Здесь и надуманное противопоставление взглядов
Ленина и Троцкого на мировую революцию, и «противопоказанность»
капитализма «особости» России и т.п. И за ним идет сегодня 500 тысяч членов КПРФ, а за ними 25 миллионов, которые за него голосовали. Недавно он говорил, что «лимит на революции в России исчерпан». Теперь говорит, что мы имеем революционную ситуацию. Все
это, конечно, ерунда. Многие революции были на наших глазах. Мы
видели, что это стихийные явления. От политической партии зависит,
сможет ли она оседлать эту революционную стихию масс. Я уверен,
35
если Зюганов оседлает будущую революцию, неуспех ее обеспечен:
ничего, кроме возвращения к «державному социализму» сталинского
типа, мы в итоге не получим.
Полемизируя с Ципко, я вместе с тем согласен с Александром
Сергеевичем в том, что мифологемы современного комдвижения, его
ностальгия по сталинизму порождает контридеологию радикальных
демократов, неолиберализм Гайдара и Чубайса. Они как бы дополняют друг друга – либеральная идеология и мифологическая «державная» идеология КПРФ.
История идет, как яхта, галсами: она уперлась в тупик сталинского социализма и повернула к еще большему тупику неолиберализма. Выход из этого тупика есть. Если социализм без демократии не
оправдал себя и рухнул, если демократия без социализма сегодня рушится, то, следовательно, остается одно – будущее принадлежит демократическому социализму.
Кантор К.М.
…Распятый Христос мирового социализма
Октябрь невозможно понять изолированно от процессов, происходивших на протяжении ряда веков в мировой социокультурной системе, частью которой была и остается Россия.
Несмотря на увещевания Ромена Роллана «не следовать французскому конвенту», ЦК большевиков в ночь на 25 октября 1917 года
постановил действовать по-якобински, т.е. с помощью террора, возвеличенного Робеспьером, такими сатанинскими афоризмами: «Подавите врагов свободы террором, и вы будете правы как основатели республики». «Террор – это не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость, она, следовательно, является эманацией добродетели». Афоризмы октябрьских вождей – Ленина, Троцкого, Бухарина – отличались от робеспьеровских лишь, может быть, топорным
стилем. Сталин же афоризмов не произносил. Он был просто виртуозом массового убийства.
К сожалению, жертвами террора как во Французской, так и в
Русской революции были не только враги, но и те, ради кого революции совершались, – труждающиеся и обремененные. Революцию
сравнивали со стихийным бедствием, потопом, который, увы, губит
всех без разбора. Только в библейском потопе утонули одни лишь
грешники. И все же смысл революции не исчерпывается террором.
Революция во Франции была нацелена на изживание всего антиисторического, чем обросло после заката Ренессанса ядро доминирующей в стране Монтеня личностной культуры. Октябрьская –
36
должна была очистить все индивидуальное, все буржуазное, западное,
чем обросло на протяжении 300 лет европеизации России антиличностное, государственное чиновно-общинное ядро доминирующей
культуры России. И там и тут речь шла о типологическом возврате к
XVI столетию. С той лишь разницей, что во Франции XVI век был веком Франсуа Рабле, а в России – Ивана Грозного.
По первоначальному замыслу Ленина, Октябрь должен был
превзойти Петра в деле европеизации России. Царь сделал это для
дворянства. Ленин хотел весь народ, самые низы его, еще рабские по
своему положению и по духу, поднять до высот тех идеалов, до которых доработались самые светлые головы Запада, обогнавшие течение
жизни даже самой Европы, – замысел несомненно дерзновенный, поражающий до сих пор воображение необыкновенным упорством воли
и разума, но все же, как оказалось, несбыточный.
С самого начала Октябрьская революция была неоднородной по
целям, по интересам действующих в ней классов, партий и лидеров.
Она была одновременно и пролетарской, и по этой причине до некоторой степени социалистической, и буржуазно-демократической. Крестьяне, получившие в Октябре землю, спасли – на свою голову – в
гражданской войне чуждую им революцию, ибо она была лишь на одну треть собственно социалистической, а на две трети – грубо коммунистической и казарменно-коммунистической в том самом уничижительном смысле, в каком употреблял эти понятия Маркс.
Октябрьскую революцию уже в 1918 году Маяковский назвал
двуликой. Она и была такой, причем во всех измерениях: и классовых,
и национальных, и партийных, и государственных. Эта «двуликость»
оказалась пострашней – по своим последствиям – двоевластия Февраля. А с середины 20-х годов Россия стала напоминать фантастическое
животное «тяни-толкай» и действительно ухитрилась двигаться одновременно в двух противоположных направлениях. Собственность,
насильно отнятая у крестьян, не исчезла, она «перекочевала» в партийно-государственный аппарат, разрослась, окрепла, но, не афишируемая, стала материальной базой «казарменного коммунизма», вынужденного, однако, до поры до времени сохранять идеологемы квазисоциализма, благодаря чему только и могла жировать номенклатура.
«Двуликость» Октября постепенно сходила на нет, пока сам Октябрь и
Советский Союз – ее детище – не были преданы анафеме последним
фазисом контрреволюции в 1991-м (а первый, скрытый, фазис начался, пожалуй, сразу после смерти Ленина).
Пусть не настоящий социализм, но нечто подобное ему, искаженное, все же продержалось в СССР 74 года, а не 72 дня, как Париж-
37
ская коммуна. И это не дало человечеству впасть в состояние анабиоза. Если бы Россия после Октября и разгрома фашизма, немыслимого
без Октября, не стала заслоном на пути проникновения империалистического Запада в Россию, в Азию, Африку, капитализм продолжал
бы развиваться паразитически. Научно-техническая революция не была бы использована для перевода западного капитализма в режим интенсивного развития, вынужденного рассчитывать на рабочую силу
метрополии, на самоинвестирование расширенного промышленного
воспроизводства за счет внутреннего рынка и превращения нового
среднего класса, куда вошла и часть рабочих, в активных потребителей и сокрытие таким образом все еще не изменившего своей сути капитализма под соблазняющий а ля Шэрон Стоун потребительского
общества.
Запад вынужден был заимствовать у нас элементы плановой
экономики и активной социальной политики, перенять кое-что из системы начального и высшего образования, признанной лучшей в мире.
Истомившийся в очередях, изможденный трудом, измордованный
сыском, не знающий прелести западной моды, советский народ оказался тем не менее силой, способной сдвинуть капитализм с мертвой
точки самоудовлетворенного повторения, заставить его двигаться,
пусть оступаясь и отступая, в сторону социализма.
Маркс и Энгельс, едва ли не первыми осознавшие глобальность
всех экономических и социальных отношений, тем не менее считали,
что социализм в чистом виде первоначально победит в Западной Европе. Они не учли эффекта открытой ими же системы, не разглядели
того, что социалистическая революция на Западе может произойти
лишь в результате взаимодействия всех всемирно-исторических культур и прежде всего Запада и России. Ленин, грубо нарушивший марксову теорию революции, оказался ближе своих учителей к постижению феномена взаимодействия культур. Но умер он так и не понятый
ни одним из своих соратников и учеников. В то время как Ленин
предвидел, что полуварварский Октябрь подтолкнет цивилизованный
Запад к социалистическим преобразованиям, которыми затем сможет
воспользоваться отсталая Россия, иными словами, понимал необходимость Октября для социализма, и здесь и там, Троцкий продолжал
рваться к мировой революции, готовый ради нее спровоцировать мировую войну, а Сталин утверждал, что он построил социализм в одной
стране и что теперь весь мир должен преобразоваться именно по модели его казарменного коммунизма, отрицающего личность, демократию и свободу.
Не отступи Ленин от Маркса, останься он ортодоксальным, как
38
Плеханов, в России не произошла бы Октябрьская революция. А она
была действительно необходима для мирового развития, для мировой
социальной системы, куда входят и Франция, и Россия, и другие страны Запада. Она была действительно величайшим событием XX столетия. Теперь об этом можно говорить с абсолютной уверенностью, ибо
за оставшиеся до конца века два года вряд ли в мире произойдет нечто
равновеликое Октябрю. Капитализм все-таки изживает себя, хотя красиво гниет и ароматно пахнет, как говорят иные острословы. В России, я думаю, он мертворожденный и погибнет еще раньше, чем в
остальном мире.
Теперь ясно, как Божий день: осуществив героический прорыв в
будущее в октябре 1917 года, Россия взвалила на себя жертвенную
ношу. По меркам библейским, она стала распятым Христом мирового
социализма. Кто, осознав эту ее роль, не склонится молитвенно перед
ней и не воздаст должное ее жестоковыйным вождям, ее героям и
жертвам, тот уподобится тому обывательскому сброду, обманутому
фарисеями, который с помутненным сознанием кричал: распни, распни его! Самое время сказать сегодня об Октябре словами его великого поэта:
«Вчерашние раны лижет и лижет,
И снова вижу вскрытые вены я.
Тебе обывательское
– о, будь ты проклята трижды! –
и мое,
поэтово
– о, четырежды славься, благословенная!» (1918)
Кагарлицкий Б.Ю.
Без революции нет реформ
Мои знакомые английские аристократы, потомки древних родов, доживших кое-как до конца XX века, могли бы рассказать очень
интересные семейные истории про «цивилизованную» английскую
революцию, которую упомянул Александр Сергеевич Ципко. Тогда
нам пришлось бы взглянуть на этот «бархатный» процесс несколько
иначе. Нам бы рассказали, как вырезáли целыми семьями, как сносили
зáмки и убивали прислугу, которая вообще была ни при чем, просто
имела несчастье оказаться в этом замке в неподходящее время. А жители Ирландии тоже рассказали бы интересные вещи про походы
Оливера Кромвеля. И в этом смысле я думаю, что русская революция
была гораздо более жестокой и гораздо более страшной просто потому, что она была гораздо более современной, с гораздо более массовым обществом, гораздо более развитыми средствами уничтожения. И
39
если мы увидим новые потрясения в будущем, вполне возможно они
будут еще более ужасными.
Но это как бы к слову. Поскольку на самом деле исторический
итог революции несводим к тем жестокостям, которые произошли во
время революции, хотя бы по одной простой причине – жестокости
происходят и не в революционное время и тоже в достаточном масштабе.
Итак, юбилей состоялся, а юбиляр скончался, это очень хорошее
замечание профессора Межуева. Но вопрос, на мой взгляд, должен
был быть поставлен несколько иначе. С одной стороны, юбиляр скончался. А с другой, что осталось, так сказать, в историческое наследство?
Так вот, первый итог, о котором уже здесь говорили (опять же
не хочу повторяться), – это модернизация России. Русская революция
как инструмент модернизации России. Но здесь возникают две проблемы.
Первая. Наверное, все-таки та реальная модернизация, что произошла в России, была бы невозможной без некоторой степени развития капитализма. Потому что и крестьянские бунты, и отсталость – все
это было практически постоянным для России конца XVIII и всего
XIX века. Тем не менее, все-таки лишь в начале XX века все это переходит в новое качество. Почему? Потому что определенный уровень
развития капитализма был достигнут. И поэтому объяснять русскую
революцию просто как восстание деревни против города невозможно.
Если бы это было просто восстание деревни, тогда бы городские
большевики, хорошие они были или плохие, никогда бы не смогли
овладеть этим восстанием.
Русский капитализм попал в своеобразные «ножницы», и это
очень хорошо выразил Ленин, когда сказал: «Россия страдала как от
капитализма, так и от недостаточного его развития». Что это значит?
С одной стороны, страна испытывает все проблемы отсталости. С другой – уже развилась современная капиталистическая индустрия. И
противоречия индустриального капитализма достаточно высоко развиты. Наложение прихода антикапиталистических настроений, являющихся протестом против модернизации, на протест, выросший как
бы изнутри самого капитализма в передовых секторах экономики, создает феномен русской революции.
Кстати говоря, это достаточно типично для стран догоняющего
развития, когда, с одной стороны, вы видите наиболее передовые европейские идеологии и определенные формы производства достаточно передовые, и соответственно знаменитый русский передовой про-
40
летариат, про который столько говорили, а с другой – дикая деревня,
которая бунтует, как и за сто лет до того. И вот вместе это ломает общество. Такой социальный взрыв типичен для XX века. Это новость.
Этого не было в прежних революциях. Отсюда огромный, беспрецедентный революционный импульс. Да, модернизация. Но модернизация бы не состоялась, если бы в ней не было не только идеологии, но
и практики социальной трансформации, не только анти-, но и посткапиталистической, причем с очень мощным пафосом социального
освобождения. Другой вопрос – что из этого вышло.
Вторая. Здесь уже говорилось о том, что русская революция
оказала огромное влияние на Запад в плане его модернизации. Опять
же, легко говорить: мы пошли плохим путем, у нас были ГУЛАГ, тоталитаризм, жертвы, ужасы и т.д. А у них были... демократизация, социальные программы, потребительское общество. Так вот я лично
глубоко убежден, что одного без другого не было бы. Просто очень
интересно разделились роли. Нам досталась как бы негативная часть
единого процесса. Для Запада история сложилась более благополучно.
Но это единый целостный процесс. Заметьте, что ни в одной западноевропейской стране социал-демократия до Октября не пришла к власти. Однако то, что русская революция глубочайшим образом трансформировала сознание западной буржуазии, рабочего класса и соответственно их политических представителей, это очевидный факт. И в
общем-то, как бы побочным детищем русской революции является западный реформизм, будь то реформизм социал-демократический или
реформизм буржуазный. Это, может быть, не тот ребенок, которого
хотели сделать, как бы побочный ребенок, который склонен сейчас от
родителей отрекаться. И мы тоже в Советском Союзе были очень не
склонны признавать это «отцовство». Но тем не менее факт остается
фактом, связь здесь прямая.
И вот теперь мы можем подвести некоторый итог и спросить: а
что осталось? Если юбилей мы действительно справляем в отсутствие
юбиляра, если юбиляр действительно скончался, то скорее всего не
осталось как раз ничего по очень простой причине. Без революции нет
реформ. И не будет.
Мы наблюдаем сейчас как раз демодернизацию России, и вот
это второе обстоятельство, которое, на наш взгляд, абсолютно принципиально. Демодернизация Запада в социальном плане безусловно
нарастает. Именно прекращение революционного шантажа или шантажа «холодной войной» (потому что в разных этапах это имело разную природу), на Западе имеет глубоко социально-реакционный эффект. Мы видим варваризацию западного общества, демонтаж соци-
41
альных программ, нарастание социальных конфликтов при отсутствии
новой позитивной идеологии. Поэтому социальные конфликты зачастую выступают как тупиковые. Такие, которые, по Марксу, ведут к
совместной гибели борющихся сторон, ибо одни противостоят другим, но неизвестно, кто сможет что-либо изменить.
И подводя итоги, я могу сказать, что если «юбиляр скончался»,
то перспектива весьма печальна. И не знаю, как будут отмечать 100летие русской революции, потому что не факт, что будет кому отмечать. Тем более, если говорить про 200-летие... Это наиболее вероятная перспектива, на мой взгляд. Но есть маленькая надежда, что юбиляр все же не скончался, тогда, может быть, будет и кому отметить.
Бершидская А.Ю. (США)*
Революционный дискурс
Революция – это, бесспорно, катастрофическое время, когда
эмоции достигают наивысшего накала. Когда трагедии, взлеты, падения, сама смерть становятся обыденной реальностью. Когда за день
происходит в жизни больше, чем за годы, вне зависимости от желания
участников событий.
Я хочу рассмотреть другую проблему. Проблему революции в
судьбах тех, кого она не включила в свои планы на будущее. Тех, чье
историческое значение эта революция отрицала. Конечно, речь идет о
революции как историческом дискурсе, под которым я понимаю исторический культурно обоснованный сгусток революционных ассоциаций, образов, эмоций и фантазии, то, что здесь называли аурой или
мифом революции.
Попробуем обрисовать дискурс революции в 20-30-х годах. Но
попробуем сделать это не с «объективной точки зрения», которая сегодня чаще всего сводится к обращению к партийным и обязательно
секретным документам. В погоне за засекреченной объективностью
многие забывают проблемы интерпретации. И предположение, что
документ говорит прямым, незашифрованным языком, составляет методологическую основу истории «на современном этапе». Я же попробую проанализировать революционный дискурс относительно общественного, культурного и политического контекста и его преломление в жизни отдельных исторических лиц.
Революционный дискурс кричащих газетных полос, театральных сцен, звенящий в революционных песнях, всегда и везде содержит элемент непредсказуемости. Восприятие и понимание различны*
ассистент Университета Дж.Хопкинса, Балтимор.
42
ми социально-культурными группами разнится и сопровождается
множественными интерпретациями. Вспомните работу Бердяева «Истоки русского коммунизма», его анализ восприятия и множественного
означения революционной идеи русского марксизма различными слоями русского общества. Или книги писателя-философа Андрея Платонова «Чевенгур», «Котлован», в которых он исследует литературно и
художественно не только понимание революционной идеи крестьянской массы, но и механизм и глубину проникновения революционной
идеи в умы, воображения, фантазии русского мужика.
Политический и культурный контекст 20-х годов – это непрерывный разговор о революции. Вспомним основные события этого
периода – НЭП, культурная революция. Их означение осуществилось,
как правило, через и относительно 1917 года. НЭП – отступление от
революции или предательство революции. Культурная революция –
продолжение революции.
Для первого послереволюционного поколения 20-30-е годы были годами ностальгии, годами идиллизации революции. В воспоминаниях Веры Пановой, Веры Кетлинской 20-е годы характеризуются
чувством зависти к биографиям тех, кто успел участвовать в революционной борьбе. Это чувство присутствует как неотъемлемая часть
описания 20-х и 30-х вне зависимости от дальнейшей судьбы мемуаристов. Из всего потока информации о революции, из потока революционных образов и эмоций отдельные лица в зависимости от их социально-культурного положения воспринимали, запоминали или игнорировали разное.
Остановлюсь лишь на одной героине – поэтессе Вере Инбер. В
ее творчестве – в стихах, поэмах, дневниках, записках и автобиографии – революция, героическая биография, подвиг слились в один ассоциативный клубок. Революционная биография становится центром
ее автобиографических работ и центром ее жизни. Психологи могли
бы охарактерировать это как навязчивую идею. В 28-м году Инбер
сформулировала для себя революционный дискурс следующим образом: тяжелое детство, молодые годы в революционном подполье, год
1905-й, арест, тюрьма, ссылка, побег и т.д.
Интересно проследить ее отношение к революционному дискурсу в ее общественных выступлениях и в поэзии, в дневниках и автобиографиях.
В 1932 году в выступлении перед оргкомитетом Союза писателей она открыто протестовала против «хитрого читателя», которого
научили интересоваться писателем только с точки зрения его героической биографии – «Расскажите вашу биографию». Этим то и дело ин-
43
тересовались на литературных вечерах, чтобы удостовериться в отсутствии таковой у поэтессы – это интерпретация Инбер. В таких общественных выступлениях она преподносит себя отстраненной от революционного дискурса как протестующий против его доминирующего
положения в советском обществе 20-х годов.
Однако если мы проанализируем ее творчество тех лет, ее дневники и записные книжки, мы обнаружим более сложное отношение к
революционному дискурсу. И здесь мне придется говорить о чувствах,
о эмоциях этой исторической эпохи. Первое, о чем нам придется говорить, это чувство зависти. Инбер вспоминает в своих записных книжках одну знакомую, которую выгнали из дома родители за участие в
революционном кружке. Инбер говорит: «закончилась её жизнь, её
нормальная жизнь, но началась ее биография, ее биография в революцию, все, что так нужно было мне». Поэтесса не только желает революционной биографии, она также косвенно критикует себя за то, что
не оказалась на месте своей подруги.
Второе чувство – страх. Хотя Инбер и протестовала против
«хитрого читателя», который задавал вопросы о ее биографии, она
признается в своих дневниках в том, что боялась этого читателя. Так,
она боялась выступать с Уткиным и Светловым, чья героическая революционная биография только подчеркивала ее «мелко-мелко, мелкобуржуазную» сущность и удаление от революции. Все эти эмоции
вылились в жизни Инбер в болезненно ощущаемый комплекс неполноценности. В несуществующий список психологических травм революции, а этот список, по-моему, надо начинать создавать, я бы внесла
революционно биографический комплекс неполноценности. В жизни
Инбер не было революции. Вместо революции был пробел. Невозможность применить к себе революционный дискурс приобрел в жизни Инбер признаки психологической травмы, и лечение этой травмы
могло быть только приобретением какой-то революционный биографии, образованием связи между ней и революционным дискурсом,
между ней и революционным мифом. Глубина идентификации Инбер
с революционным дискурсом, его воздействие на нее полностью проявились только в годы Великой Отечественной войны. Решение Инбер
остаться в Ленинграде во время блокады, отчаянные отказы выехать
из города, ее нежелание соединиться с семьей в эвакуации можно объяснить только тем, что Ленинград был для нее попыткой соединиться
с эпохой, ее героическим моментом. Каждый день в Ленинграде она
записывала то, что потом уже передавали по радио и печатали – моменты ее героической жизни. И когда на II пленуме писателей Горбатов сказал, что они теперь завидуют Инбер, завидуют ее героизму, ее
44
самоотверженности, это было публичное признание Инбер и её принятие в революционный дискурс. Это была ее победа.
Одна подробность. Инбер обвинила себя в смерти своего внука,
видела свое присутствие в Ленинграде как прямую причину его смерти. Цитирую – «Оправдание за Ленинград ... Да, мне нужно это оправдание. Ведь я заплатила за Ленинград смертью жанниного ребенка.
Это я знаю точно…». Или другими словами – ценой революционной
биографии стала смерть внука. Я далека от того, чтобы обвинить Инбер, как она это делала сама, в смерти внука. Но мне хотелось бы обратить ваше внимание на силу воздействия революционного дискурса
на жизнь Инбер. Даже вообразив, что она является причиной смерти
внука, она не может пожалеть о военных героических годах в Ленинграде. Какие же выводы? И не эмоции ли все это? Я думаю, что нет.
Перед нами стоит огромная работа по изучению взаимоотношений и преломлений революционного дискурса в судьбах послереволюционных поколений и по изучению глубины идентификации с революционной идеей. А что касается эмоций, то, мне кажется, что их
было недостаточно в моем докладе. Я имею в виду под эмоциями анализ революционной эмоции как исторического факта.
Серебрякова З.Л.
Фальсификация Сталиным документов Октября
В 1924 году Сталин, в присутствии личного секретаря
И.П.Товстухи, дописал к резолюции ЦК 10 октября 1917 года:
«Образовать для политического руководства восстанием бюро в
составе Лен[ина], Зин[овьева], Кам[енева], Тр[оцкого], Стал[ина], Сокольн[икова] и Бубнова».
Там же, в разных местах машинописного текста, рукою Сталина
вписано несколько слов, за которыми следует приписка, разъясняющая, что они «пропущены в тексте по недосмотру», т.е. следует считать – основное дополнение ранее также отсутствовало по чьей-то
небрежности.
Показательно, что в мифическое бюро Сталин включил, кроме
себя, Ленина, Троцкого, Бубнова, а также Зиновьева, Каменева и Сокольникова, выступавших в 1924 году на его стороне против Троцкого.
В 1994 году Н.Мушиц опубликовала фотокопию этого документа. Однако подлог вряд ли удалось бы обнаружить, если бы в феврале
1934 года Товстуха, в то время смертельно больной и уже не работавший в секретариате Сталина, не уточнил:
45
«Надписи от руки, сделанные на оригинале этого «документа»
собственноручно тов.Сталиным, сделаны им не в 1917 году, а в 1924
году во время литературной дискуссии с Троцким, при подготовке к
печати книги «На путях к Октябрю», свидетелем чего лично мне пришлось быть».
Что побудило И.П.Товстуху через 10 лет сделать разоблачительное признание – можно только гадать. Но какие бы мотивы ни руководили им, документальное свидетельство, сохранившееся в архиве,
подтверждает, что Сталин совершил подлог в ключевом документе
1917 года.
Л.Д.Троцкий, не имевший уже доступа к архивам и пользовавшийся официальными документами, не увидел тогда подлога. Он писал, что под самый конец заседания ЦК, затянувшегося за полночь,
«по довольно случайной инициативе Дзержинского было постановлено образовать для политического руководства восстанием бюро из семи человек». В подлинной секретарской записи предложение это (редакция + двое + Бубнов) написано на обороте листа и, что особенно
важно, зачеркнуто. Очевидно, политическое бюро тогда утверждено
не было.
Да и самим сталинистам в полной мере использовать якобы
вновь обнаруженные данные так и не пришлось. Необходимость в них
вскоре отпала. Наступил 1925 год, и трое былых союзника Сталина –
Л.Б.Каменев, Г.Е.Зиновьев и Г.Я.Сокольников перешли к нему в резкую оппозицию.
Вместе с тем сама идея ввести в историю некий центр, противопоставляя его руководившему восстанием Военно-революционному
комитету Петроградского Совета во главе с Троцким, у Сталина и его
подручных осталась.
В 1924 году Комиссия по истории партии, собирая материалы,
якобы случайно «набрела» на запись заседания Центрального Комитета большевистской партии 16 октября 1917 года с решением о создании Практического центра по руководству восстанием в составе пяти
человек.
В революционные дни 24-25-26 октября четверо из пяти членов
центра – Я.М.Свердлов, Ф.Э.Дзержинский, С.П.Урицкий и
А.С.Бубнов действовали в контакте с председателем Военнореволюционного комитета, выполняли различные задания ВРК. Что
же касается Сталина, то он уклонился от вхождения в Исполнительный комитет Петросовета и в ВРК, не появлялся на его заседаниях и
участия в работе не принимал. Потому-то Троцкого так удивили разговоры о якобы вновь обнаруженных сведениях. Он писал:
46
«Помню, Серебряков, у которого были друзья и связи везде и
всюду, сообщил мне, что в секретариате Сталина в связи с открытием
«центра» большое ликование. Какое же это может иметь значение? –
спрашивал я с недоумением. Они собираются на этом стержне что-то
наматывать, ответил проницательный Серебряков».
Ссылаясь на «Практический центр», сталинисты везде и всюду
подчеркивали, что туда не был включен Троцкий, кстати, так же, как и
Ленин. Лев Давидович тогда написал:
«Легенда об этом центре строится ныне на том, что в нее входил Сталин, и в то же время, на полном замалчивании указания, записанного в том же протоколе ЦК 16 октября 1917 года, что «этот центр
входит в состав революционного советского комитета».
Во второй половине 30-х – начале 50-х годов фальсификация
истории Октября усиливается. В частности, в «Кратком курсе истории
ВКП(б)» появляется совершенно вымышленный «Партийный центр
по руководству восстанием во главе с тов.Сталиным» и вопреки истине он объявляется вождем Октябрьской революции. А ведь не случайно ни Джон Рид в «Десяти днях…», ни другие участники революционных событий не заметили Сталина. При жизни Ленина и даже несколько позже пресловутый «центр» ни разу не назывался, и имя Сталина, хотя бы как видного участника восстания, ни в документах, ни в
воспоминаниях, ни в справочниках и исторической литературе никем
не упоминалось. Однако в дальнейшем решение о создании «центра»
и вписанное Сталиным Октябрьское бюро «перекочевали» из оригинала в опубликованные «Протоколы ЦК РСДРП(б)» и тем самым вошли в историографию.
Э.Карр в фундаментальном труде по истории революции, перечисляя семь человек, якобы включенных 10 октября в Политбюро, отмечает противоречие в том, что в орган по руководству восстанием
вошли Каменев и Зиновьев, выступавшие против этого восстания. В
работе Р.Слассера о Сталине в 1917 году также говорится о сформированном в октябре Политическом бюро. Не обнаружив следов его деятельности, Слассер вместе с тем рассматривает взгляды на это бюро
авторов других книг, посвященных революционным событиям в России.
До недавних пор большинство советских историков, которые
писали об октябрьских днях, также не сомневались в существовании
бюро из семи человек. И сейчас в опубликованной в 1996 году Энциклопедии «Политические партии России» это бюро упоминается. В
биографии Г.Е.Зиновьева, например, говорится: «На заседаниях ЦК 10
и 16 октября высказывался против проведения восстания...» и далее
47
опять же о Зиновьеве – «член Политбюро, созданного для руководства
восстанием». Э.Радзинский в своей книге, изданной в 1997 году, использует вымышленные данные об октябрьском политбюро для своего тезиса о том, что якобы Ленин «создал» Сталина. Он утверждает:
«Для руководства восстанием создается Политическое бюро, в которое Ленин включает Сталина».
История раскрывает подобную ложь. Геноцид своего народа,
убийство ленинских соратников, патологическая ненависть к подлинным руководителям большевистской партии подтверждают характеристику Троцкого:
«Те черты, которые позволили Сталину организовать величайшие в человеческой истории подлоги и судебные убийства, были, конечно, заложены в его природе. Но понадобились годы тоталитарного
всемогущества, чтобы придать этим преступным чертам поистине
апокалиптические размеры».
Панарин А.С.
Великие парадоксы Великого Октября
Я хотел бы остановиться на великих парадоксах великого Октября. Не раскрыв их сегодня, мы рискуем оказаться в самом ближайшем времени в крайне тяжелом положении.
Каковы эти парадоксы? Во-первых, большевики пришли к власти, взяв на вооружение великую социальную идею. Это действительно великая неумирающая идея. Мало того, для России это вообще архетипическая идея нашей культуры: пока Россия жива и сохраняет
свой генетический код, это будет самая вдохновительная идея – идея
сострадательности, сочувствия к нищим духом и т.п. Но парадокс заключается в том, что большевики довели эту идею до абсурда, до экстремизма, противопоставив ее таким цивилизационным завоеваниям,
как рынок, индивидуальные свободы и многое другое.
И вот, доведя до абсурда, они едва совсем ее не похоронили в
нашей стране. Напрашивается аналогия. Сегодня наши правящие либералы доводят до абсурда либерализм. Они уже противопоставили
его и социальной идее (идее социального государства), и культурной
идее, и многим другим ценностям и тем самым довели либерализм до
такого абсурда, что он становится в России бранным словом. Радикалы либерализма рискуют похоронить его в нашей стране. Поэтому
первый вопрос: в какой форме возродится в России великая социальная идея? А то, что она будет возрождена, я думаю, нет никакого сомнения. Наша российская идентичность связана с социальной идеей, и
грядущее обретение идентичности – в ответ на крайности нынешнего
48
западничества – станет и новым обретением этой идеи.
Второй парадокс Октября заключается в том, что, на мой взгляд,
в 17-м году большевики пришли к власти как партия красных компрадоров. Они подписали ранящий национальную совесть позорный
Брестский мир. Они готовы были принести Россию в жертву мировой
пролетарской революции. И в этом отношении они, наверное, заслужили название красных компрадоров. Но парадокс заключается вот в
чем: проходит 10-15 лет, и эти красные компрадоры становятся красными патриотами. Мало того, они не просто становятся патриотами, а
прямо-таки фундаменталистами национал-патриотизма. По сравнению
с несколько анемичным, дореволюционным патриотизмом, белым
патриотизмом, которого не хватило на то, чтобы защитить Россию в
Первой мировой войне, они возрождают патриотизм такого накала,
такой мотивации, что его вполне хватило на то, чтобы победить в Великой Отечественной.
Это великий урок, потому что наши правящие либералы тоже
начали как откровенные компрадоры, которые противопоставили свой
либерализм патриотической идее. И сегодня, в общем-то, не чувствуется той грани, на которой они готовы остановиться в своей капитулянтской политике. Кажется, наш официозный либерализм ведет с
Россией игру с нулевой суммой: либо либерализм победит Россию,
либо Россия – либерализм. Но вот вопрос: как и в какой форме возродится патриотическая идея? Возродит ли себя Россия как держава,
убрав с дороги нынешних официозных либералов, или превратив их,
как когда-то было в конце 20-30-х годов с большевиками, в новых
русских патриотов? Это серьезный вопрос и он заслуживает самого
большого аналитического усердия экспертов.
И третье: большевики вооружились великой идеей посткапитализма. Причем, эта идея не принадлежит только Марксу. Вся большая
европейская традиция задолго до Маркса вынашивала эту идею. Вся
великая классическая литература и даже литература Возрождения уже
вынашивала ее. Иными словами, эта идея входит в плоть и кровь нормального человека, в аксиому культуры: не может же корысть и прочие низменные страсти возводиться в ранг высшей ценности, вокруг
которой организовано все общество. Не может такого быть! И это
означает, что цивилизация давно вынашивала великую культурологическую и историческую интуицию, касающуюся перспективы посткапитализма. Должен родиться «постэкономический человек», который
возродит нормальную иерархию ценностей, т.е. поставит вперед духовное, а материальное объявит всего лишь средством, а не самоцелью.
49
Но у наших правящих либералов иная интуиция. Они реабилитировали «экономического человека» и капитализм с помощью крайне
разрушительного приема. Они фактически демонтируют «постэкономического человека» в России. Они разрушают постиндустриальный,
постэкономический задел России. Тот задел в лице науки, культуры и
образования, который обещал России прорыв в постиндустриальное
общество. Все, что «пост» объявлено «до», «постэкономический человек» объявлен «доэкономическим человеком», и вот этот злосчастный
софизм стал приемом идеологии, разрушающей высокую культуру.
Отсюда и вопрос: в какой форме возродится в России постэкономическая идея, идея постэкономического общества?
И в заключение хотел бы сказать еще об одном парадоксе. Об
идеях надо судить, как и о людях, по делам. Если идея, несмотря на
широковещательную благонамеренность, реально поощряет и насаждает худшие социальные практики и ведет к торжеству худших над
лучшими – более квалифицированными и образованными, более совестливыми и ответственными, – то это либо дурная либо по меньшей
мере нечестная идея. Так вот, социалистическая идея, – я выражаю
собственное мнение и готов выслушать всякие возражения, – социалистическая идея в реальности сначала потакала худшим. Это была
экспроприация, это был погром, организованный маргиналами, которые рвались к власти и мстили тем, кто был у власти раньше. Вот эти
дурные страсти, экспроприаторство, грабежи – вот, собственно, ранние «интерпретации» социалистической идеи.
Но опять удивительный парадокс: с какого-то времени эта социалистическая идея в России начинает играть на повышение. С ее помощью был преодолен тот декаданс, который, к сожалению, стал все
сильнее ощущаться в русской дореволюционной культуре в начале
XX в. Я имею в виду деморализацию, паралич воли и кризис норм.
«Красная идея» оказалась враждебной рафинированной культуре, но
нравственно-психологический кризис с ее помощью действительно
был преодолен.
Как с этих позиций оценить сегодняшний либерализм? На мой
взгляд, на нем лежит не только печать декаданса, но и печать прямого
нигилизма. Он потакает наихудшим социальным практикам и реабилитирует наихудшие слои населения. Все те, кто был носителем трудовой этики, кто занимал достойные позиции в культуре и науке, – все
они дискредитируются сегодня. И поэтому, каковы бы ни были намерения наших либералов, но если либерализм понят как вседозволенность, как потакание дурным страстям и инстинктам, как игра на понижение, – тогда это, увы, работает как дурная или неуместная идея.
50
И в этой связи возникает еще один вопрос, на который предстоит ответить нам, современникам. Какая идея в России сыграет на повышение, а не на понижение?
Левин М.Л. (США) *
Эволюция революции
Слишком часто говорят, что революцию «кто-то сделал». Это –
глубокая ошибка. Революции не делались, они случались – и только
после этого на сцену выходили разного типа участники и актеры. 1905
или 1917 годы могут это легко проиллюстрировать. Нас, естественно,
интересует и международное влияние Октября. А явления эти должны
быть изучаемы в контексте: цепь причин внутренних дополняется и
переплетается с факторами международными – и это почти закон.
Напомню – тем более что разговор идет об идее такой, как «социализм», – что идеи заимствуются. Это явление международное, так
же, как и русское. Часто говорилось, что это делает только интеллигенция и ее поэтому обвиняли в антинациональном поведении. А реалии совсем другие. Заимствовали у Запада (мы здесь только о Западе
будем говорить для краткости, «Восток» оставим) не только интеллигенты, но и цари, и бюрократы, и банкиры, и левые, и правые. Так что
этим «правым» можно сказать, что заимствование этого типа есть
национально-русское, хотя и не только русское явление. Русским же
феноменом является проблема того, как эти идеи переводились на
русскую почву и какие последовали результаты. И тут картина довольно сложная и довольно известная, от Петра и до Сталина. Но никакого закона о том, что заимствование обязательно обернется углублением гнета, нет и быть не может. Внутренние и внешние влияния
переплетаются иногда причудливо также и в жизни личностей, которые нас интересуют. Ленин, например, был не только продуктом России и, скажем, народнических влияний. На него большое влияние
произвела Германия, особенно ее социал-демократия.
Особым примером сочетания внутренних и внешних влияний
является, например, ключевое понятие отсталости страны. Отсталость
– феномен внутренний, но задается ведь он извне – уровнем развития
за границей. На этом фоне парадоксально явление обратное – т.е. тот
отклик и влияние, которые получили в мире революционные происшествия в России, скажем, с 1917 до 1921 года. Тут явно отсталая
страна задавала тон и подавала пример (так казалось) именно развитым странам. Это было связано с тем, что послевоенный Запад сам
*
профессор Пенсильванского университета.
51
находился в состоянии не только экономического кризиса, но и кризиса легитимности. После той бойни, никому не нужной, в которую ввязались крупные империи, трудно было объяснить их политику, и критикам капитализма легко было доказывать банкротство этой системы.
Параллельный феномен случился и в 30-е годы, когда капиталистические страны вступили в глубокий кризис, в то время как Советский Союз развернул сенсационное для тех лет индустриальное и
культурное строительство. Иначе выглядели дела, когда на Западе они
шли более удачно, а в СССР – наоборот. Во всяком случае, переплетались здесь с обеих сторон влияние и реалий, и мифов, которые продолжались и во время войны, и в период достижения Россией статуса
сверхдержавы. К тому еще, интересно то, что каждый раз, когда Россия затевала реформы – НЭП, индустриализация, хрущевская десталинизация, косыгинские реформы, престиж СССР шел вверх, а классическим примером этого была феноменальная популярность Горбачева в начальный период его появления. Ведь и он, и СССР выглядели
почти что победителями в «холодной войне» как раз в тот момент, когда система фактически задыхалась.
Так что перед нами интереснейшая проблема: откуда берется
такое влияние у страны, которая фактически лишь старалась – временами удачно, а временами нет – решить национальную проблему своей отсталости. Ответ на этот вопрос нелегко дается, ибо ключ, повидимому, в понятии «социализм», а ведь оно само по себе парадокс.
Но факт остается тот, что с 1917 года СССР объявил себя страной социалистической, т.е. фактически бросил мировому капитализму вызов, ибо тем самым он объявил себя первой и единственной альтернативой этой системе. А это была неслыханная дерзость! Тем более что
тут парадоксов уйма.
Во-первых, сами руководители знали, что социализма без западной помощи не построить. А во-вторых, что какими бы ни были
мифы и их оценки, в СССР социалистической системы никогда не было. Почему все же внутри страны, а тем более извне, этот вызов нередко казался вероятным? По-видимому, потому, что капиталистические страны очень чувствительны к самой возможности альтернативы
и не уверены в том, что их общественное мнение таких альтернатив не
хочет. Россия, на фоне спадов в Западном мире, казалась не только
динамичной со своими государственными планами и программами
обучения населения, но, особенно, из-за того, что она явно была страной некапиталистической, действительно альтернативной моделью.
Тем более что вопреки бытующим оценкам, СССР вышел победителем из Второй мировой войны, восстановил свою экономику и вышел
52
на беспрецедентную для России позицию сверхдержавы, демонстрируя при этом внушительные технологические и научные достижения.
Был момент, к 1958 году, когда многим экономистам казалось, что
язык цифр неумолим: годичный рост США 3 или 3,5 проц., у СССР –
10 проц. Исход казался ясным. И это как раз в момент, когда советские темпы роста начали давать сбой.
Здесь говорили, что социалистический характер Октября стал
частью массового сознания советских граждан. Но сознание и вера не
определяют реальности объекта этой веры. Вера в непорочное зачатие
тоже массовая, но не соответствует фактам. Поэтому нужно задаться
вопросом: какой была не идеология, а сама советская система? Если
она была чем-то другим, то упрямое пользование понятиями социализма и марксизма – помеха в раскрытии ее действительного характера. Сам факт, что мы до сих пор не имеем теории советской системы,
является также парадоксальным, как и само явление привязанности к
идеологическим конструкциям, вопиюще отдаленным от действительности. Так что работа должна начинаться с установления главных
черт системы. Правда, что она не капиталистическая, а все же в ней
был пролетариат. В то же время, напротив этого пролетариата стояла
сложная бюрократическая структура, к которой понятия капитализма
и буржуазии не подходят. Так что перед нами задача определения вот
именно такой комбинации черт, которой в XX веке ни у кого не было
до создания СССР.
Не только идеологические претензии, но и политические термины, которыми до сих пор пользуются в исторических анализах советской системы, тоже мало пригодны. И понятия «социализм», и «ленинизм», и «большевизм» понимались очень догматически, как неменяющиеся явления. А между тем, все они меняли свое содержание, даже
исчезали вовсе, но оставались в обиходе, как будто ничего не случилось. Например, понятие «ленинизм» до 1905 года, во время «военного коммунизма» или во время НЭПа не однозначно настолько, что
один термин здесь не годится. Термины «большевизм» или «партия
большевиков» в 1917, 1925 или в 1935 году, хотя и употребляемые,
абсолютно не выражают тех перемен, которые эта организация переживала. Та партия, которая существовала, допустим с 1912 года, довольно ясно трансформировалась в течение НЭПа, а к 1929-му от нее
осталось только слово, так как политической партии вообще не стало,
она преобразилась в верхушечную политическую администрацию.
Процесс этот станет понятнее, если изучить более пристально период
гражданской войны, когда в партии уже формировались два главных
стремления. Одно, нацеленное на государство, мы можем условно
53
назвать социальным и другое – национально-этатическим. Обе версии,
конечно, мыслились как диктатуры, но первая намеревалась проводить социальные трансформации, особенно среди крестьянства, не как
полицейскую акцию, а как политику социального компромисса. Таков
был смысл последних высказываний Ленина. Другое стремление видело строительство государства как самоцель, а применение силы как
главный метод модернизации. Борьба этих двух стремлений и победа
второй под руководством Сталина и есть причина исчезновения партии большевиков.
Огромная динамика 30-х годов сопровождалась, как известно,
применением не просто силы, а массового террора. Представление о
социалистическом характере преобразований, затеянных в эти годы,
базировалось на понятии государственной собственности на средства
производства. Понятие «государство» подчеркивалось как центральное в системе. И нетрудно показать, что такая собственность стала базой массовой экспроприации сельских и индустриальных производителей. Можно также доказать, что такое понятие государственной
собственности гораздо ближе царскому понятию «вотчины», чем современным понятиям о социализме. Любая теория или даже идеология социализма задаст немедленно вопрос: кто владеет и кто не владеет средствами производства? По отношению к советской системе свобода задавать такой вопрос была бы убийственной. Марксизм поэтому
надо было обязательно заморозить, что и было эффективно сделано.
Хотя интересно, что в сравнительно либеральные 60-е годы могла появиться работа В.П.Шкредова «Государство и право» (1967 г.), которая разбивала вдребезги, с позиции марксизма, социалистические претензии советской национализации.
Какая система создавалась в 30-е годы? Перед нами своеобразный сплав современных форм индустриализма (которые всегда являются глубоко авторитарными) со свойственной России традицией государственного абсолютизма. Это сочетание дает ключ к развитию
специфически сталинского деспотизма. Ибо гигантский нажим диктатуры на социум и глубокая социальная текучка, которая последовала
за пуском пятилеток и коллективизации, создала в верхушке ту неустойчивость, которая позволила Сталину полностью подчинить ее
себе.
Одновременно результаты социальных перемен быстро усложняли задачи системы и делали методы сталинизма анахронистическими. Не трудно заметить, что сталинизм, не сумев ужиться со своими
собственными достижениями, быстро вошел в стадию патологического уничтожения самих устоев своей модернизаторской деятельности.
54
Не только общество, но и та бюрократия, которая создавалась на
волне индустриализации, не могли нормально развиваться в условиях
террора. Война, ее ужасное начало, и, особенно, ее победный конец на
время замаскировали патологию сталинизма. А нам подсказала, что
сталинизм не отражал всех ценностей и потенциала, которые накапливались в системе. То есть, когда после смерти Сталина многим казалось, что система не может существовать без деспота, история распорядилась иначе. Оказалось, что не только может, но и что в системе
этой немало жизненных сил. После смерти Сталина произошла эмансипация самой бюрократии. Она сделала все что нужно, чтобы то, что
случилось с ней при Сталине, никогда по отношению к ней не повторялось. Произошло много и других перемен, важных не только для
бюрократии, но и для жизни людей. Система воссоздала свою динамику, стала сверхдержавой, усилила свои позицию и престиж в мире.
В то же время, ускоренным темпом шла урбанизация и рост образовательного уровня страны. И в этом новая «загвоздка». Возобновляется на новом уровне несоответствие режима результатам его модернизаторской деятельности. Урбанизованная страна ставит перед
режимом задачи совсем другого порядка сложности. И общество, и
сама государственная система усложнились. Но в то время как урбанизация создавала новое для истории России общество, сама государственная система не менялась достаточно быстро. Она застряла где-то
не в далеком прошлом, но все же в прошлом крестьянском. В то время
она владела динамикой, достаточной для того, чтобы вводить страну в
городской век. Но ее монополистический характер уже не годился для
образованного городского общества. Тут уже недостаточно мобилизовать, обучать, давать планы – надо было разрешать, выпускать, давать
больше автономии и демократизировать для того, чтобы высвободить
огромный потенциал энергии современного общества. Можно сказать,
что сталинский сплав двух авторитарных форм, хотя и расшатанный,
начиная с Хрущева, все же сохранял свой консервативный авторитаризм.
Все это еще более понятно, если учесть, что российский капитализм фактически исчез под напором революционных бурь. Так что
Россия к 1921 году стала страной докапиталистической, и альтернативы ее развития постоянно сужались. В 1917 году казалось, что у нее
есть потенциал демократический. После же 1917 года возможности
выбора сократились до двух «кандидатов»: «красных» и «белых». Выбирать можно было только из двух версий диктатуры. Между тем,
проблема отсталости страны становилась все более острой. И исторически необходимая модернизация стала проводиться с применением
55
государственного насилия и массового террора.
Мы уже намекнули, почему и как система пользовалась идеологией социалистической. Но нетрудно понять, почему именно эта
идеология должна была терять свою убедительность. Поэтому руководство довольно рано задействовало другие идеологии, которые –
как надеялись – отражали бы лучше интересы этой своеобразной системы государственного бюрократического индустриализма, которая
проталкивала некоторые структуры XX века методами XVIII века.
Такой подход к делу предохраняет нас от пустых фраз, вроде
какого-то «конца социализма». Кризис европейского социалистического движения произошел в 1914 году, а не в 1991-м. В 1991 году
(конечно, еще раньше, а в известном смысле и до сего времени) проявлялись результаты именно того «сплава», в котором компоненты
XX века не сумели одолеть компонентов XVIII века. Модель, которая
была создана, годилась для войны – для чрезвычайных положений,
для решения некоторых приоритетных задач, но не для решения глобальных международных и внутренних вызовов века. Система как
будто увязла сама в себе. Огромная административная машина приобрела свою логику, стала обслуживать свои интересы, заставлять всех
выполнять «свой» план и свои понятия всего и вся – от обороны до
культуры. Интересы же производителя – потребителя – гражданина
стали, в лучшем случае, второстепенными.
Знаменателен процесс утери системой искусства политики. С
момента, когда заглохли реформы Косыгина, ясно видимые и лавинообразно нарастающие признаки системного склероза были встречены
инертным продолжением проверенных методов управления: контроль
над информацией, византийская система секретности, монополизация
принятия решений в узком верхушечном кругу и т.п. Но именно эти
методы, вместо того чтобы стать средствами исцеления, были фактически синдромами кризиса и углубляющейся неподвижности. Верхушке только казалось, что она что-то контролирует. Фактически же
она перестала выдвигать лидеров, способных дать диагноз ситуации,
выработать программы реформ и заставить государственную машину
при помощи общественного мнения делать нужное дело.
Все это из-за того, что политической партии фактически давно
уже не было. У власти стояла политическая администрация, выражавшая интересы большой бюрократической машины. Сам развал системы тоже фактически был «аполитичен». Некоторые «бывшие» бросились на рыночно-государственные местечки, а широкая публика,
неподготовленная к политической деятельности, оцепенела и пребывает до сих пор в этом состоянии. Можно предположить, что тупик, в
56
котором находится страна, не будет длиться бесконечно. Но как он
будет преодолеваться – пока еще не видно.
Медведев Р.А.*
Социалисты могут полемизировать, но не воевать друг с другом
Я не могу согласиться с теми, кто считает Ленина заложником
исторических событий и массового стихийного движения в России.
Конечно, перемены в России были неизбежны. И Российская империя
не продержалась бы без крупных перемен даже в первой четверти XX
века. Но формы этих перемен, их масштабы и характер не были детерминированы. Деятельность Ленина определила многие из этих
форм, а также сроки перемен и т.п. Не был также заложником событий конца 80-х годов и Михаил Сергеевич Горбачев. Его активности и
инициативе мы обязаны появлением тех форм и тех конкретных событий, которые происходили во времена перестройки.
Мне странно слышать здесь разговоры о том, что Французская
революция пошла по неправильному и слишком радикальному пути.
Что было бы лучше, если бы французы взяли пример с Норвегии или
Швеции, где все социальные перемены происходили в XIX веке без
насилия. Для историка это неприемлемый подход. Китай в XIX и XX
веках не мог развиваться так, как Япония, не говоря уже о Великобритании или Швеции. В Китае, как известно, революционные процессы
происходили в более радикальных формах, чем даже в России. В Китае не имелось почвы для движений социал-демократического типа,
которые возобладали в Западной Европе.
Ответственность за радикализм или жестокость революции
несут не только те, кто участвует в революционном движении, но и
правящий режим, который создает условия, порождающие и питающие революционное движение. Российское общество начала XX века
несет даже бóльшую ответственность за формы революции 1917 года,
чем большевики. Об этом писал еще русский философ-эмигрант Федор Степун. Он был противником большевиков, но писал:
«Чья вина перед Россией тяжелее – наша ли, людей «Февраля»,
или большевиков – вопрос сложный. Во всяком случае, нам надо помнить, что за победу зла в мире отвечают не его слепые исполнители, а
духовно зрячие служители добра».
Я полностью согласен с Ольшанским и отчасти с Даниловым,
что хронологические рамки Октябрьской революции нельзя замыкать
лишь временем осени 1917 года. Октябрь был этапом общего револю*
сопредседатель Социалистической партии трудящихся.
57
ционного процесса. Этот процесс можно наблюдать или с 1902 года,
как предлагает Данилов, или с 1905 года, или с февраля 1917 года, как
думаю я. Но как Французскую революцию нельзя понять без событий
1789 и 1794 годов, так и Великую Русскую революцию следует изучать по событиям от февраля 1917 года до начала НЭПа, когда партия
Ленина встала на путь реформ.
Одна из драм или даже трагедий революции 1917-1922 гг. – это
раскол, разрыв, даже вооруженная борьба между социалистическими
партиями разных направлений. Этому были, конечно, свои причины.
Но не было здесь таких факторов, которых при более разумном подходе, при уступках с разных сторон нельзя было бы преодолеть. Компромисс был возможен, но его не искали. Известно, что во время революции 1905 года большевики и меньшевики продолжали оставаться
в одной партии – РСДРП. Они полемизировали, но не воевали друг с
другом. В Московском восстании принимали участие не только большевики, но и эсеры. Социалисты сотрудничали в первые недели после
Февральской революции, совместно строили новые органы власти –
Советы. Эти же партии сотрудничали в дни корниловского восстания
августа 1917 года, в борьбе против Колчака, при наступлении Деникина на Москву. Большевики сотрудничали и с анархистами в борьбе
против генералов Деникина и Врангеля. Но преобладало все же не сотрудничество, а вражда.
В советской историографии все социалистические партии России, Украины, Грузии и Азербайджана, Армении или Бунд оцениваются как «мелкобуржуазная контрреволюция». Это ошибочная оценка. Это были социалистические партии. Их социальной опорой были
рабочие и крестьяне, интеллигенция и ремесленники, т.е. трудящиеся.
Сейчас некоторые публицисты стараются отлучить от социализма самих большевиков. Ципко говорил здесь, что между коммунистамибольшевиками и социализмом нет ничего общего. Это ошибочный
взгляд. Большевики были радикальным течением в социалистическом
движении. Радикализм был неизбежен и, вероятно, даже необходим в
такой стране, как Россия. Радикализм эффективен при разрушении
старого, но при строительстве нового общества радикализм неэффективен. Социалистам разных направлений трудно находить между собой общий язык, но в критических условиях это ведет к трагедии, к их
общему поражению, как это и было, например, в Германии начала 30х годов.
Ни министры царского правительства, ни идеологи кадетов не
выделяли большевиков из общего лагеря социалистов. Разница между
социалистическими партиями была, конечно, известна властям и осо-
58
бенно жандармским управлениям. Но не большевики до 1917 года казались царской охранке наиболее радикальной организацией. Большевиков ссылали в Сибирь, сохраняя им небольшое денежное содержание. А вот эсеров, причастных к террору, вешали или отправляли на
каторгу. Если же захватывали кого-либо из анархистов-коммунистов,
то их держали обычно в тюрьме в ножных и ручных кандалах.
Здесь для нас должен быть урок, важный именно сегодня, когда
левые и социалистические партии России опять оказались в оппозиции. Даже во времена Брежнева между коммунистами и социалдемократами существовали не только контакты, но и сотрудничество,
которым как будто Вилли Брандт больше дорожил, чем Брежнев и
Суслов.
Процесс объединения левых сил у нас слишком затянулся. Какая-то общая левая партия, допускающая разные течения социалистической мысли, как я думаю, будет создана. На политической арене появляются люди социал-демократических взглядов, далекие от радикализма как правого, так и левого толка. Это видно и в деятельности
Егора Строева, и в деятельности Амана Тулеева, и у Юрия Лужкова.
Социальная база для такого объединении имеется, не хватает ряда политических факторов.
И, наконец, насчет красного и белого террора. Когда я был во
Владикавказе, то был поражен мемориальным захоронением времен
гражданской войны в одном из городских парков. Надпись на плите
свидетельствовала, что здесь похоронены 75 тысяч красноармейцев,
расстрелянных Добровольческой армией. Страшная особенность
гражданской войны состояла помимо прочего и в том, что в этой
войне пленных не брали. Никаких лагерей для военнопленных не
имелось. И захваченных в плен либо отпускали на все четыре стороны, что бывало не так часто, либо расстреливали. Так делали не только белые, но и красные. Так было, например, в Крыму после разгрома
Врангеля. Убили всех, кто был захвачен или сдался в плен, за малым
исключением. Эта страшная особенность характерна почти для всех
гражданских войн, которые ведутся с крайним ожесточением. Мы видели это теперь в Чечне, Абхазии, Таджикистане.
Я не думаю, что в наше время возможна гражданская война в
крупных масштабах. Но элементы ее мы видим в разных районах
постсоветского пространства. Разве не было её в Грузии? в Таджикистане? в Молдавии? А война в Чечне или в Карабахе? Это войны между гражданами еще недавно единого государства. По подсчетам объективных наблюдателей, в военных конфликтах на территории бывшего Союза погибло уже около миллиона человек. И больше всего
59
страдают мирные граждане.
Но я вернусь к событиям 1918 года. Глубокая социальная революция почти всегда сопровождается вспышками насилия. Однако
масштабы и продолжительность гражданской войны зависят от конкретной политики конкретных людей. В первые 100 дней деятельности правительства Ленина распространение Советской власти в России происходило сравнительно мирно. Но уже с января-февраля 1918го началось то, что Ленин называл «красногвардейской атакой на капитал». «Атака» завершилась к маю-июню продовольственной диктатурой, продотрядами, комбедами, враждой большевиков и левых эсеров, расколом крестьянства и в конечном счете – крупномасштабной
гражданской войной. Это было связано и с тактическими, и с концептуальными ошибками большевиков и марксистов в целом.
С июня-июля 1918 года главное противостояние происходило
между большевиками и социалистами других направлений. На юге это
грузинские меньшевики и армянские эсеры, на Украине – украинские
социалисты. Комитет Учредительного Собрания (Комуч) создали эсеры и меньшевики. Народная армия Комуча шла воевать с большевиками под красными знаменами. И с этой и с той стороны Волги развевались красные знамена. Комуч – это еще не белое движение. Война
«красных» и «белых» развернулась позже. Конечно, у меньшевиков и
эсеров имелось очень много ошибок. Но в 1920 году новая экономическая политика была разработана в документах их партий. Ленин в
конце концов принял эти предложения, как он принял в 1917 году эсеровскую программу раздела земли. Но потом снова начали преследовать партии меньшевиков и эсеров.
Для меня один из самых важных уроков революции состоит в
том, что люди, мыслящие как социалисты, должны сотрудничать, а не
воевать друг с другом. Им нужно всегда находить какие-то компромиссы, какие-то формы для объединения. Этот урок не усвоен. Сегодня в России 7 или 8 коммунистических партий, 7 или 8 социалистических партий, и их лидеры не могут договориться друг с другом. Если мы не преодолеем раскол в прогрессивной части общества, то мы
из кризиса не выйдем. Надо совместно строить в России плюралистическое и демократическое социалистическое общество.
Шахназаров Г.Х.
Раздумье об Октябре
Отсчитав 80 лет от начала Великой французской революции,
попадаем в 1869 год. Давно стал историческим анекдотом введенный
ею календарь – разве что время от времени в предостережение ради-
60
калам упоминаются 9 термидора и 18 брюмера. В Париже нет улиц,
названных в честь Робеспьера, Дантона, Марата, но есть бульвары с
именами наполеоновских маршалов. Из символов революции сохранились трехцветное знамя, государственный гимн – Марсельеза,
надписи на зданиях префектур и полицейских участков: Свобода, Равенство, Братство. Остается год до Парижской коммуны, капитуляции
перед Пруссией. Франция сохранит сольный голос в европейском
концерте, останется законодательницей мод, но уже никогда не будет
той сверхдержавой, какой была в XVIII и начале XIX века.
Россия 1997 года. Уже несколько лет идет методическое вытеснение из памяти всего, что связано с наследием революции: переименовываются улицы и города, сбрасываются памятники, вместо красных звезд водружаются двуглавые орлы. Но Ленин в Мавзолее, СанктПетербург – в Ленинградской области, а Екатеринбург – в Свердловской. Повезло «всесоюзному старосте» – Калининград не исчез с карты. Красному знамени высочайшим рескриптом разрешено, хотя
только на военных парадах, развеваться рядом с трехцветным российским флагом. Причем, что принципиально важно, не еще разрешено, а
уже.
Кто знает, что случится через год, через два. Могут ведь «доистребить» все оставшиеся зримые свидетельства о пролетевшем над
страной «красном смерче». Но похоронить Октябрь все равно не
удастся. Это одно из тех событий, которые навсегда западают в генетическую память народа. Оно стоит в ряду с крещением Руси, Куликовской битвой, походом Минина и Пожарского, реформами Петра
Великого, отечественными войнами 1812 и 1941-45 годов. Это постоянный элемент народного сознания.
В советские времена каждый был обязан любить и восхвалять
революцию в соответствии с формулой: «Все мы родом из Октября».
Теперь каждый вправе иметь о ней собственное суждение либо не
иметь никакого. Очередная ее «круглая» годовщина, как барометр,
показала, куда дуют нынче политические ветры и как глубоко расколото наше общество.
Одни проклинают Октябрь, считая, что Россия сорвалась тогда с
пути, предначертанного ей Богом, три четверти века блуждала где-то
«вне истории». В революции видят источник всех бед, постигших
Россию, страданий миллионов людей, вынужденных эмигрировать и
жить на чужбине, погибших от голода, замученных в ГУЛАГе, лишенных политической свободы и прозябавших в условиях большевистской диктатуры.
Для других, напротив, революция – это праздник угнетенных и
61
обездоленных. Благодаря ей Россия превратилась в одну из двух могущественных супердержав, отстояла свою независимость и спасла
Европу от фашистского порабощения, помогла многим народам освободиться от колониального ига, первой ввела бесплатное народное образование и здравоохранение, приобщила трудящихся к ценностям
литературы и искусства, создала великую науку, стала пионером в
освоении космоса.
Одни и те же факты трактуются с полярных позиций. По мнению правых, в послевоенной гонке вооружений повинен советский
милитаризм: стремление хозяев Кремля подчинить мир своему господству поставило его на грань ядерной войны. Левые, напротив, доказывают, что только благодаря военному паритету СССР с США
удалось сорвать завоевательные планы американского империализма,
обеспечить полвека относительно мирной жизни, не допустить ядерного апокалипсиса.
Ошибочно полагать, говорил Гегель, что между двумя крайними
точками зрения лежит истина – на самом деле между ними лежит проблема. Если смотреть на революцию без политических пристрастий,
ее не следует ни проклинать, ни восхвалять. Над ней надо размышлять.
В развернувшейся полемике прозвучало мнение: революцию
надо предать анафеме на веки вечные, стыдиться ее и каяться перед
миром за то, что Россия, сотворив этот неблаговидный поступок, причинила себе и всему человечеству большие неприятности. Впрочем,
это мнение остается «особым» даже среди тех, кто претендует на роль
присяжных заседателей в судебном разбирательстве по «делу об Октябре 1917 года».
А уж народ тем более склонен не стыдиться, а гордиться тем,
что была в отечественной истории такая страница. Не потому, что десять октябрьских дней потрясли мир, а потому, что Россия стала родиной величайшей в истории попытки создать справедливое общество, по-своему воплотить царство Божие на Земле. Как бы при этом
ни ошибались, сколько ни наломали дров, даже если бы все инвективы
по адресу Октября оказались на 100 процентов обоснованными, сам
этот порыв к справедливости заслуживает безграничного уважения.
Недавно прочитал у одного историка, что зарубежные интеллектуалы, поддерживавшие Советский Союз, были слепцами, попавшими
на удочку советской пропаганды. До чего же право замечательная
пропаганда, если она сумела «втереть очки» таким знатокам человеческой души, как Роллан, Шоу, Фейхтвангер, Тагор, Драйзер, Уэллс,
Сартр и многим другим, за редким исключением –цвету творческой
62
интеллигенции того времени. Нет, агитпроп здесь ни при чем. Просто
люди с умом и совестью увидели в Советском Союзе «страну обетованную», начало исполнения вечной мечты о равенстве людей и братстве народов. От их проницательного взгляда отнюдь не укрылся темный шлейф, сопровождавший создание нового строя. Но они полагали, что со временем этот шлейф отпадет, а в рост пойдут заложенные
Октябрем зачатки праведной жизни.
Нередки и утверждения, что «социалистический эксперимент»
от начала и до конца строился на насилии. Народ чуть ли не за загривок тащили в светлое будущее, а он покорно поставлял человеческий
материал для безжалостных «социохирургов» и безропотно позволял
вести себя на заклание. Сказалось, мол, прошлое: как надели на него
ярмо, так он всю свою тысячелетнюю историю и мытарил, не смея
поднять головы.
Но не извечное покорство было тому причиной – история России насыщена бунтарским духом. Достаточно вспомнить разинщину и
пугачевщину, декабристов и народовольцев, наконец, революции 1905
и 1917 годов. За долготерпением стояла вера в то, что народ стал хозяином своей судьбы. Русские люди приняли строительство социализма, как исполнение того самого завета, которому их учили из поколения в поколение с церковных амвонов, в приходских школах. Кому как не «народу-богоносцу» было взяться за приведение жизни в согласие с евангельскими заповедями! Лучше всех это выразил Блок в
«Двенадцати», поставив во главе марширующих красногвардейцев
Иисуса Христа.
Неверно, что у нас на протяжении 75 лет выполнялся социальный проект, чуждый России, являвшийся продуктом западного рационализма. Это может быть сказано лишь о партии, да и то не обо всей
ее миллионной массе, а об идеологическом ядре. Что же касается
народа, он выполнял свой проект, воплощал свою веру в правду и свое
понимание справедливости. Будь иначе, никакие ГУЛАГи не удержали бы его в повиновении, не пошел бы он безоглядно на любые жертвы в Отечественной войне и не проявил поразительного долготерпения, когда факел, зажженный Октябрем, начал уже гаснуть.
Наша историография утверждала, что Россия пережила в 1917
году две революции – в феврале буржуазную и в октябре социалистическую. В действительности это была одна революция, развивавшаяся
по классическим канонам. В русской революции, как и в других великих революциях до и после нее, проявился закон неуклонной радикализации политических и социальных требований. За жирондистами с
неумолимостью рока следуют якобинцы. За Керенским – Ленин, за
63
Чан Кайши – Мао Цзэдун. При всем разнообразии исторических условий и особенностей национального характера, события повсюду развиваются по одной и той же схеме: белый и красный террор, гражданская война, хаос, разруха, диктатура. Все революции пожирают своих
детей. Как корабль, сорванный с якорей налетевшим штормом, общество попадает во власть разбушевавшейся социальной стихии и носится по волнам, пока взобравшийся на мостик «капитан» железной
рукой не направит его в гавань, далекую от первоначального назначения.
Именно таким оказался итог развития нашей страны по пути,
проложенному в октябре 1917 года. При всех бесспорных достижениях советского периода в экономике, социальной сфере, культуре и
науке, не удалось за семь с лишним десятилетий решить главную задачу, провозглашенную коммунистической идеологией, – создать
условия для всестороннего свободного развития личности. Отсутствие
экономической и политической свободы, тотальный контроль над образом мыслей и поступками людей стали ахиллесовой пятой советской модели и предопределили ее конечное фиаско.
Не интриги диссидентов и не происки Запада подорвали жизнеспособность советской модели. Это сделали властолюбивые старцы,
сумевшие превратить трагедию в фарс. Сталинское самовластие было
грозным, брежневское – смешным. А почитать то, над чем смеются,
люди не умеют. Перестройка стала последней попыткой спасти наследие Октября путем глубоких структурных реформ. Поначалу, казалось, у нее был шанс на успех. Но после августовских событий 1991
года, когда настал момент выбора, народ предпочел рыночную «синицу» плановому «журавлю». Впрочем, это не был ясно осознанный выбор, скорее – импульсивное предпочтение, продиктованное желанием
пожить иначе, чем до сих пор, так, как живут «там, за бугром». Нечто
вроде общенародной туристической поездки в греховный, но соблазнительный Париж.
Пожили, вроде бы на западный манер, с банками, фондовыми
биржами, казино, мафией, и очень скоро обнаружилось, что к этой
жизни не слишком приспособлена наша коллективистская психология, привычка видеть в государстве своего хозяина, опекуна и благодетеля. Уж не прав ли был великий инквизитор в «Братьях Карамазовых», упрекавший Иисуса в непонимании человеческой природы: ты
дашь им свободу, а они придут и скажут, что она им не нужна, возьми
ее обратно, дай лучше нам хлеб наш насущный? И не об этом ли свидетельствуют данные опроса, согласно которому свыше половины
наших сограждан хотели бы жить в застойные времена? Заметьте: не в
64
20-40-е с их революционной героикой, не в 50-70-е с их супердержавным пафосом, не в 80-е с их реформаторским духом, а именно при
Брежневе, который сам любил пожить и другим худо-бедно не мешал.
Так чтó, это и есть окончательный вердикт народа, именно такую систему он признает и одобряет, как венец творения? Конечно,
нет. В застой ведь хотят вернуться только потому, что смертельно
устали от нынешней нервотрепки с зарплатой и пенсиями, от криминального беспредела, от паучьей грызни в верхах и явной неспособности властей повернуть дело к лучшему. На этом фоне и застой кажется
обителью покоя и счастья. Кроме того, половина из той половины, что
туда просится, просто выражала таким способом свое отношение к
нынешнему режиму.
Главный свой, судьбоносный, выбор народ еще не сделал. Не
случайно, утратив веру в революцию, не поторопился кинуться с ликованием под двуглавого орла. Он раздумывает. Это вовсе не значит,
что сейчас подходящий момент навязать ему некую новую идеологию,
сочиненную по президентскому повелению. У каждого народа может
быть только одна идеология, с ней он осознает себя как народ, она ведет его по ухабам истории, в одних обстоятельствах вдохновляя на
подвиг, в других – обрекая на слепоту. Отдельные люди могут менять
свои убеждения. Народ, поступи он так, утратит самобытность и должен будет сойти с исторической сцены.
Все это, разумеется, не значит, что идеологии остаются неизменными от седой древности и до наших дней. В вековой работе ума и
рук, в раздумьях над своим призванием на Земле и завещанием для
потомков вырабатывается то, что становится для народа целью и основным законом его жизни. Для русских и людей многих других
национальностей, живущих в государстве Российском, такое жизненное призвание выражается понятиями справедливости и соборности.
Даль расшифровывает понятие «соборно» так: сообща, общими силами, содействием, согласием. Октябрьская революция удержалась и
протянулась во времени на три четверти века именно потому, что поставила своей целью и законом соборность в форме Советов и справедливость в форме Социализма.
На пороге XXI века все в мире радикально изменилось. Страна,
которая не считается с этим, хочет жить по старинке, не стремится к
обновлению, обречена на прозябание. Но это не значит, что нужно
изобретать некие новые идеологии с набором современных, модных
формул. Надо искать ту связку, ту модель экономического и политического устройства, которая позволит поставить на службу модернизации огромную энергию, заключенную в привязанности народа к
65
своим извечным ценностям.
Маркс и Энгельс называли революции локомотивами истории,
но честно признавали, что это дорогостоящий двигатель прогресса, и
даже советовали рабочим там, где это окажется возможным, не экспроприировать буржуазию, а откупиться от нее. Пожалуй, единственное, с чем согласны сторонники любых политических взглядов, кроме
закоренелых анархистов, так это преимущество эволюционного, реформаторского пути.
Но, может быть, такой путь был заказан для России в начале века, нельзя было решить стоявшие перед страной проблемы иначе как
революционным взрывом? Хотя у такой точки зрения много сторонников, с ней трудно согласиться. Ближе к истине те, кто называет революцию «бичом божьим», которым небеса наказывают слепых правителей. В 1905 году Николай II вынужден был учредить Государственную Думу, сделать некоторые другие уступки обществу. Однако
самодержец то и дело норовил взять их обратно, демонстрировал решимость править вопреки не только требованиям оппозиции, но даже
советам сторонников монархии, озабоченных падением ее авторитета.
А.Протопопов писал в своем дневнике 29 декабря 1916 года:
«Государь сказал по поводу последних назначений министров,
что он пойдет против общественного мнения во что бы то ни стало и
докажет этим твердую власть. Таким образом, он нарочно выбирает
лиц, которых общественное мнение не любит и ненавидит».
Конечно, нет гарантий, что если бы император не вел себя так
вызывающе, не назначал премьерами ненавистных народу людей, то
революция не состоялась. Но нет доказательств и противного. Допустимо предположить, что в этом случае события могли развиваться по
другому сценарию и в стране по сей день здравствовала бы монархия
по английскому образцу.
Никто, вероятно, не возьмется подсчитать, сколько революций
было предотвращено в XX веке благодаря своевременным «упредительным» мерам, гасящим надвигающуюся бурю. Но можно не сомневаться, что так называемые экономические чудеса, достигнутые в ряде
стран в послевоенные годы посредством структурных реформ, остановили назревавшие катаклизмы и обеспечили сравнительно надежную политическую стабильность.
Утверждение Г.Зюганова, что Россия «исчерпала лимит на революции», вызвало целую дискуссию. Между тем подобное заявление
от имени партии, претендующей на роль ответственной парламентской оппозиции, объяснимо. И вот что заслуживает внимания: даже
самые отчаянные левые радикалы, на все лады ругающие режим и
66
грозящие использовать «непарламентские формы борьбы», избегают
произносить слово «революция». Она пугает людей, пробуждает «генетическую память» об испытаниях, связанных с революционными
потрясениями.
Отсюда разрыв между оценкой деятельности правительства, доверием к власти и готовностью к активным действиям против ее политики. Почти 80% опрашиваемых недовольны ходом дел в государстве,
но мало кто из них собирается идти на баррикады с красным бантиком
в петличке. Революционная романтика не пользуется большим спросом и у молодежи, а ведь именно она всегда была зачинщицей волнений.
Но «никогда не говори никогда!» Настроения могут измениться,
если не произойдет давно ожидаемого поворота к лучшему. Народы
ведь не считаются с «лимитами», когда их вынуждают защищать свои
права. XXI век не застрахован от революций так же, как XX. Единственная, по-настоящему эффективная гарантия против них – это, повторяю, своевременная реформа. В нашем случае – реформа провалившейся реформы.
Гольданский В.И. *
Новый синтез
Хочу согласиться с теми, кто говорил об огромном международном значении Октябрьской революции. Однако надо иметь в виду,
что среди ее последствий был не только новый курс Рузвельта, но и
приход Гитлера к власти в Германии.
Михаил Сергеевич сказал, что в центре внимания нашей конференции должен быть вопрос о новом синтезе. Вот я и хочу сказать об
этом. Мне кажется, что роковое значение в нашей истории последнего
полувека имела гибель хрущевской «оттепели» и брежневский период. Для шестидесятников, для детей XX съезда была характерна вера в
идеалы революции. Помните окуджавское «Комиссары в пыльных
шлемах»? Была убежденность в том, что Сталин – это не продолжатель, а предатель дела Ленина. Отказ от иллюзий, демифологизация, о
которой здесь говорилось, должны были, как мне кажется, происходить только эволюционным путем. У нас же это стало новым переворотом в сознании. Это породило новый радикализм с обеих сторон
вплоть до проблемы выноса Ленина из Мавзолея, которая по-моему в
корне отличается от решения XXII съезда о выносе Сталина из Мавзолея.
*
академик РАН, Председатель Российского Пагуошского комитета.
67
Этот новый синтез близок к тому, что Сахаров называл конвергенцией. И вот идеи конвергенции надо подробнейшим образом изучать. Недавно, 9 октября, «Известия», к моему удивлению, дали как
цитату на первую полосу вывезенную мной из Берлина фразу: «То,
что нам говорили про социализм, оказалось неверно, а то, что нам говорили про капитализм, оказалось верно». И я хочу закончить еще одной цитатой, тоже пригодной для первой полосы. Мне говорили о том,
что это высказывание принадлежит Уинстону Черчиллю, но точной
ссылки у меня нет. Итак, некто сказал о Ленине: «Это был человек,
рождение и смерть которого явились величайшими несчастиями для
его страны».
Розов В.С.
Как уберечь страну?
Слушаю я выступления и думаю: идет какая-то эксгумация Октябрьской революции. Смотрят, что осталось, чего не осталось, может
быть, жива, может быть, не жива, а скончалась совершенно. Но есть
нечто, чего вы не определили. Вы не определили вот что. Я такую работу чисто любительски делаю для себя: разграфил лист бумаги и с
одной стороны пишу недостатки прошлого, а с другой – достоинства
прошлого и сегодняшнее состояние всех сфер, которые доступны моему пониманию жизни. Это очень интересно. И как бы нам сделать,
чтобы то, что мы приобрели в годы СССР, не ушло бы, ибо я вижу, и
вы это сами знаете, что на нашу страну идет глобальное покушение.
Как нам уберечь страну?
Наша страна отличалась и отличается от других стран европейского и американского типа прежде всего тем, что главное счастье
жизни для нас – это то, что внутри тебя, твоя духовность. Для меня
лично и для тех, с кем я учился, сначала в школе, и во дворе компания,
потом в институте, и дома, –для нас была самым важным духовность.
И мы были счастливы. Я очень много перенес в жизни тяжелого. Но
во мне все время что-то пело, и мне было хорошо. Когда я лежал долго в госпитале, загипсованный почти по горло, я все равно был веселым, хотя все время операции, нога была разбита, осколки. Помню,
подошла ко мне медсестра и спрашивает: «Розов, что ты такой веселый?» Я говорю: так это нога болит, а я-то, я ни при чем…
Я понимаю, что здесь собрание сегодня не для того, чтобы чисто
теоретически рассудить – была ли хороша Октябрьская революция,
была ли она нехороша. Это занятие сейчас не особенно нужное. А как
нам сохранить в сегодняшних обстоятельствах страну? Здесь была
высказана очень хорошая мысль о том, что нам нужно объединиться.
68
Нам нужно объединиться. Мы, люди искусства, предали Родину. И
люди науки предали Родину. А теперь жалеют. Вот и надо нам, исходя
из такого опыта серьезного, в чем-то драматического и трагического
опыта советской власти, взять оттуда все хорошее, что было, вернуть
обратно, а все плохое, так прямо и скажем – не годится нашей стране.
Другой, может быть, и годится. Пожалуйста, пользуйтесь. Как религии. Я не против любой религии, потому что своя религия – это своя
религия. И я, и никакой нормальный человек никогда не вмешивается.
Значит, главное – как нам жить и что мы можем сделать сейчас,
пока нас этот вопрос волнует, пока мы живы. Я когда по телевизору
услыхал, я чуть не заплакал: 2 миллиона детей беспризорных, живущих на чердаках, в люках, где попало. (Голос: Четыре.). Вы говорите
четыре, а я говорю только то, что сказано по телевизору. Там сказано
2 миллиона. Но этого достаточно вполне. Это дети сегодняшнего правительства. Вы понимаете, это горе. А ведь они вырастут. Кем они будут? Они будут грабителями, насильниками и, может быть, отомстят
за такое детство, когда станут взрослыми. Проблема страшная.
И таких проблем много. Вот бы нам и заявить громогласно, что
было хорошего и что должно быть так, а чего не должно быть – это
очень просто. Я не знаю, вы лучше моего знаете, но многие считают,
что нашей страной заведуют люди не наши. Не наши. Как это все переварить, как это все связать с нашим прошлым и взять оттуда многое
хорошее, что там было в прошлом, хотя было там много иного и плохого. (Голос: Поздно.).
Вот, вот, я уже слыхал это, что поздно. Нет, не поздно. Не поздно, и вы, может быть, станете свидетелями того, что это не поздно.
Важно объединение людей, которые полагают, что не поздно и быть
людьми активными. А мы тряпки. И русская интеллигенция – это тряпочная интеллигенция. Для того чтобы сделать жизнь в нашей стране
нашей жизнью, какой мы жили в определенной степени благодаря Октябрьской революции, мы должны быть очень активными и очень
объединенными. Тогда мы что-то можем сделать.
Арбатов Г.А. *
Что есть что…
История знает множество восстаний, революций, путчей. В
прошлом всё это было, можно сказать, повседневным спутником политики. Вопрос, который имеет прямое отношение к сегодняшней
дискуссии: а как будет сейчас и в будущем? И я в этом смысле могу не
*
академик РАН
69
согласиться с зюгановскими словами, что лимит на революции исчерпан. Не потому, что верю в трансформацию ряда партий, идеологий и
деятелей. Дело в другом – сегодня уже только слепой не видит, что
революция – плохой путь развития. Она почти всегда ведёт не к тому,
что планировалось. Если она и оставляет после себя что-то хорошее,
то обычно это куплено неимоверно тяжелой ценой. В этом отношении
и Французская, и наша революции не были исключением.
Мы жили долгие годы, когда многие документы были засекречены. И я, как и многие другие, думал: вот откроют все и наконец-то
возникнет настоящая история и мы узнаем правду. Но, к сожалению,
сейчас читаешь, и все становится еще более непонятным. Теряется вообще всякая определенность. Я просто сочувствую поколению тех,
кому сейчас приходится учиться. С чем они придут в мир, когда все
абсолютно спуталось. Даже когда мы так много знаем, идет страшная
идеализация монархии, царского абсолютизма и идет страшная идеализация всего советского. То есть все понятия – капитализм, социализм – относительны. Имеется десять разных смыслов, которые в эти
понятия вкладываются. Но эти понятия ключевые, ими мы всегда оперировали и ими определяем точки отсчета для больших политических
шагов. И идеи, и теории, и решения должны ну хотя бы как-то быть
согласованы и должно быть ясное представление, что есть что. В этом
плане предстоит еще большая работа. А то, что открыли архивы, так
ведь эти архивы дают столько же возможностей говорить правду,
сколько возможностей говорить неправду. Только неправда будет звучать более убедительно, когда там через фразу будет ссылка на архивные документы.
Мне кажется, что действительно одной революции такой, какая
была у нас, хватит надолго. Потому что мы из нее не вышли, и она, с
моей точки зрения, не умерла. Мы еще переживаем последствия революции. А многое из того, что происходит, – это реакция на какие-то
излишества революции. И социалистическая революция показала, к
сожалению, что она создает удивительно непрочную систему. Как
быстро развалился социализм в странах народной демократии! И как
быстро он разваливается у нас, хотя что-то и остается. И как быстро
легализуется и становится частью жизни все, что было раньше нетерпимым и отвратительным в глазах большинства общества, я имею в
виду, прежде всего, наиболее сознательную и честную его часть.
И мне кажется, что в этом плане сегодня еще трудно давать
окончательные оценки этим 80 годам, хотя я согласен с теми, кто говорил, что нельзя выбрасывать за борт, осуждать всё, что за это время
было создано. Ведь мир был в большом беспорядке тогда, когда про-
70
изошла революция. Война шла ужасная. Большинство стран были в
тяжелом состоянии. В западных странах многие, в том числе лучшие
люди, встретили с надеждой революцию – наконец-то будет найден
выход из тупика.
Влияние наше на ход событий на Западе несомненно. К сожалению, может быть, мы принесли больше пользы народам там, чем у себя в стране. Потому что мы заставили реформировать капитализм. Заставили, увы, в основном, не своим примером. Заставили страхом перед большевизмом. Например, Рузвельту никогда не удалось бы осуществить «новый курс», если бы его оппоненты не боялись панически
большевизации Америки. Так было и с развалом колониальных империй. Влияние в этом плане было большое.
В результате Первой мировой войны рухнула не одна Российская империя. Война привела к краху и Австро-Венгерской империи, и
Германской империи, а потом рухнула и Английская империя, и
Французская. В общем, век империй ушел в прошлое. И по-моему, тут
очень простая логика: когда содержание империй стоит дороже, чем
прибыли, которые ты от нее получаешь, то резон сохранять империю
просто исчезает и поэтому они оказываются недолговечными. То, что
написал Пол Кеннеди в знаменитой книге «Конец империи», действительно правдиво отражает состояние дел. Конечно, вот так взять и
ликвидировать в Беловежской пуще СССР – это акция, которую едва
ли кто-нибудь может одобрить. Но думать о том, что можно все восстановить, это все-таки очень опасная иллюзия.
Ольшанский Д.В.*
Идеологический эксгибиционизм
Мне не хотелось бы продолжать ту линию, которая наметилась,
когда каждый из выступавших высказывал свое видение того, что
произошло 80 лет назад. Мне кажется, это не очень продуктивный
путь. В конце концов что было, то было, а хорошо это или плохо, вообще-то говоря, не совсем наш вопрос. Почему это было? Почему это
произошло? Есть универсальный ответ – а потому! И как говорил Ленин, один не очень умный человек может задать столько вопросов, что
и 100 умных не ответят.
Когда я ехал на наше собрание, я ожидал чего-то одного из
двух. Либо, думал я, возможно «торжественное заседание» с докладом
Генерального секретаря ЦК КПСС, либо второй вариант – собрание
*
профессор, Генеральный директор Центра стратегического анализа и прогноза.
71
«кружка октябристов». В итоге не получилось ни того, ни другого.
Получился какой-то смешанный жанр. И я считаю, что такие смешанные жанры – это в какой-то степени удел нашего времени, один из парадоксов которого заключается в своеобразном сочетании: от нового
времени появился плюрализм, а от старого остался регламент. Такое
сочетание плохо сочетаемого накладывает свой отпечаток.
Здесь много говорили о научной сфере, много говорили о научном анализе. Но ведь научность и претензия на научность связаны
прежде всего со строгостью определения понятия. А вот это, мне кажется, как было самым больным вопросом в нашем обществознании,
так и осталось.
Начали тут считать возраст «усопшего», отталкиваясь от даты
кончины. Но как-то упустили дату рождения. Что произошло 80 лет
назад? Произошло вооруженное восстание в Петрограде. Произошел
переворот. И как мы прекрасно знаем, именно так в течение длительного времени и расценивали это событие те люди, которые в то время
жили.
До определенного времени в нашей стране отмечалось два
праздника: с одной стороны, годовщина февральской революции, а с
другой – годовщина октябрьского восстания. «Переворота», говорили
иные. А вот потом началось создание мифа под названием «Великая
Октябрьская социалистическая революция». И миф этот сложился, его
стало разделять подавляющее большинство населения, которое само и
стало носителем этого мифа. Возникло особое массовое сознание, которое понесло этот миф по истории. Это произошло во всяком случае
не раньше второй половины 20-х годов. Значит, точка отсчета «дня
рождения ВОСР» примерно тут и лежит. А дата кончины – ещё не
наступила. Этот миф жил, жив и продолжает жить.
Для большой части населения нашей страны 80-летие Октябрьской социалистической революции действительно праздник. И хотим
мы или не хотим, но считаться с этим обязаны. Мне кажется, что иногда с нашими оценками происходят некорректные вещи. Есть проблемы, в которых нужна особая осторожность. «Чем наше слово отзовется?» – вот вопрос, который в последнее время стал часто упускаться.
Возникает какой-то идеологический эксгибиционизм. А мы знаем, что
такого рода повороты – это путь к социальному и политическому забвению. И как только идеологи мифа начинают сами разрушать этот
миф, они прежде всего разрушают самих себя. Ведь политические
судьбы связаны с определенными идеями. Как в той песне пелось? –
«Не отрекаются любя».
Конечно, наше право, право рефлексирующей элиты сомневать-
72
ся, копаться, докапываться. Но когда мы имеем дело со сложившимся
социально-политическим мифом, имеющим десятилетние, а – с учётом созвучия христианских идей – и тысячелетние корни, надо быть
предельно осторожным. Тем более что социалистическая идея жива и,
видимо, долго ещё будет жить.
Горбачев М.С. Дмитрий, а за мифами есть ли какие-то реалии,
с которыми они связаны?
Ольшанский Д.В. Михаил Сергеевич, миф становится производительной силой, когда овладевает массами. Только люди, поверившие в Великую Октябрьскую социалистическую революцию, могли
освоить Целину, построить Магнитку, Волховстрой и многое другое.
Стало модным говорить, что это сделали только на лагерях. Нет, нет и
нет! Другое дело, что репрессии были одним из инструментов создания мифа. Логика была простой: поверь в миф – иначе посадят. Но
этот инструмент не единственный. За мифом стояла определенная
психологическая потребность в мифе.
Горбачев М.С. Получается, что вы никак не выберетесь из того, что не можете объяснить и принять то, что есть революция с ее лозунгами и идеалами. А если цель этой революции, её лозунги были в
том, чтобы преодолеть отчуждение человека от власти, от собственности, от культуры? Вы что, скажете, это сегодня не актуально? Нельзя
предавать всё анафеме, как и нельзя упиваться этим. Ципко прав в той
части, когда осуждает, какими средствами шли, не останавливаясь,
ради достижения целей. Но надо видеть и то и другое. Надо понять.
Понять, а не просто выдергивать то одно, то другое.
Ольшанский Д.В. Михаил Сергеевич, в конечном счете ларчик
открывается просто. Для того чтобы понять, надо занять четкую позицию, причём не идеологическую, а исследовательскую. Мы иногда
уподобляемся попам-растригам, а поп-растрига не может понять природу мироздания, он просто меняет веру, не более того. Значит, до тех
пор, пока мы запутаны сами в собственных позициях, мы ничего не
поймем, и объяснить людям ничего не сможем. Вот что страшнее для
меня, как для человека, связанного с социальными технологиями. Для
меня страшнее всего не наши сомнения. Мы можем сомневаться в
наших кружковых собраниях. Но поскольку люди здесь собрались достаточно знаковые, то здесь публичные сомнения опасны. Опасны,
потому что тогда мы будем продолжать раздирать массовое сознание
страны. А это – жуткая вещь. Мы должны осознать опасность демифологизации.
Ведь ситуация для населения трудная: мы живем без идеологем,
без идеологических, ценностных ориентаций. А мифы нужны про-
73
стым людям. Не все люди пишут книжки, не все их даже читают.
Многие не имеют высшего образования, живут другим. Правящая
элита уже осознала это. И именно сейчас, между прочим, наступает
переломный момент. Мы все прекрасно знаем, что к 80-летию Октября готовилось вбрасывание нового мифа. Борис Николаевич Ельцин
обещал выступить с всемирно-историческим, программным и т.д. заявлением. Как известно, речь там должна была идти о народном капитализме: часть идей от Святослава Федорова, часть от Пихоя. Разные
люди приложили разные руки. Пока, однако, такое заявление не состоялось. Наверное, потому, что правящие силы прекрасно понимают
опасность поспешного трогания существующих мифов и внедрения
новых.
Хочу еще раз подчеркнуть одну мысль. Мы говорим о каких-то
вещах, немножко абстрагируясь от того, что эти вещи существуют отдельно от нас – в массовом сознании людей. Вот об этом забывать
нельзя. Мы ищем какие-то факторы. Но на сегодняшний день мы имеем дело не с этими факторами, а со сложившимся социальнопсихологическим феноменом. Вот его, наверное, и надо исследовать.
Горбачев М.С.
Заключительное слово
Спасибо всем за то, что вы пришли, за то, что включились в разговор и размышления по такому важному поводу, каким является 80-я
годовщина Октябрьской революции. Несмотря на подъемы и слабости
нашей дискуссии, повторения, а то и жвачку, которая тоже присутствовала здесь, что-то новое прибавилось к нашим знаниям.
Александр Ципко обрушился на Октябрь с нравственных позиций. Академик Арбатов заявил, что революция – это плохой путь развития. Но ведь революции не рождаются на пустом месте. Они происходят тогда, когда назревшие, а часто уже перезревшие проблемы не
решаются и общество стоит перед альтернативой: или разложение и
гниение страны, со всеми тяжелейшими последствиями в экономическом, социальном, духовном плане, или – народ поднимется и сбросит
режим.
Пресса сейчас осаждала меня в перерыве: возможна ли новая
революция в России? Отталкивались они в своем вопросе от того, что
сказано было Геннадием Андреевичем, что в России сложилась революционная ситуация. Я не знаю, может быть, в результате того, что
они сговорились с правительством и с президентом, действительно
для народа дело пахнет уже революционной ситуацией. Ибо на нынешней стратегии власти мы скатываемся в мир развивающихся
74
стран, а не прокладываем новый путь на основе того, что у нас еще
есть шансы прорваться в будущее, используя потенциал, накопленный
в XX веке. Если Зюганов об этом говорит, тогда можно еще подумать.
Но думаю, он о другом говорил.
Нынешняя ситуация, как я ее вижу и оцениваю, – все-таки я человек, включенный в нее полностью, – не дает оснований говорить сегодня, что у нас уже сложилась революционная ситуация. Я вижу, что
есть шансы, хотя они и уменьшаются, чтобы через изменение направленности реформ мы вышли к другому обществу, к другим результатам в наших реформах.
Эти предсказания чего-то стóят, ибо за ними стоят опыт, интуиция и ответственность в рассуждениях. Впрочем, вспомним Владимира Ильича Ленина, незабвенного нашего вождя. В начале 17-го года на
вопрос: скоро ли будет революция? – он ответил, что его поколению,
вероятно, уже не дожить до этого дня. А через несколько недель в
России началась революция.
Вот почему прогнозы, суждения, безусловно, имеют значение,
но оно весьма относительно. Если ситуация будет развиваться так и в
таком виде, как она развивается сейчас, и если вторая фаза реформ будет связана – как и на первом этапе, с ее осуществлением за счет трудящихся, за счет народа, за счет жилищно-коммунальной реформы,
пенсионной реформы, налоговой реформы и т.п. – тогда терпение может кончиться.
У нас в России это терпение, я думаю, – ключ к пониманию
фразы Александра Сергеевича Пушкина о жестоком и беспощадном
русском бунте. Он вытекает из нашего национального характера. Мы
можем выносить то, чего другие не могут вынести. Вот и сейчас, кажется, можно было бы ожидать, и мы сколько раз уже предполагали,
что народ приходит в движение. А народ наш терпит. Но когда терпение станет уже запредельным, вот тогда может возникнуть ситуация,
которая и вызовет тот самый бунт, или – назовем его в наших терминах – революционный взрыв.
Вот почему, я думаю, для всех людей, обеспокоенных судьбой
страны, сегодня негоже отсиживаться снова по кухням или за «круглыми столами»; надо ставить вопрос серьезно, по-настоящему. Ибо
ситуация требует ответственности, если мы еще люди, не утратившие
окончательно совесть и мораль.
Второй вопрос. История не фатальна. В ней есть место для политики и политических действий, для альтернатив. Это очень важно
нам осознать для сегодняшней жизни, чтобы не чувствовать себя в
положении обреченных кроликов перед удавом. И эти альтернативы в
75
нынешних условиях могут возникнуть под давлением нарастающего
недовольства людей, хоть его замалчивают, поскольку монополизированы все средства массовой информации, особенно телевидение. Но
альтернативы могут возникать и в результате того, что в широком
движении, охватывающем весь левый и центристский демократический спектр течений, что-то, кажется, начинает происходить.
Мне бы очень хотелось, чтобы я не ошибся. Но и тут само по
себе это не произойдет стихийно. Нужны действия. И не потому, что
кто-то сможет деньги дать и заказать ту или иную партию или движение. Нет. Это должно возникнуть как альтернатива, как наше несогласие с тем, как продолжает действовать режим и к чему ведут его реформы. Но мы не можем согласиться и с тем, чтобы это привело к
усилению позиций нынешней Российской коммунистической партии,
где в значительной мере сосредоточились фундаменталистские силы.
Там, безусловно, есть и другие. Но мы не гарантированы от того, что в
случае прихода к власти эта партия не потянет нас в прошлое.
Раз и то и другое для нас неприемлемо, мы должны не терять
времени. Для меня это был главный вопрос в кампании по выборам
президента. Содействовать формированию, как тогда говорили, «третьей силы». Той самой альтернативы, которая нужна сегодня. Но правила прохождения президентской кампании таковы, что трудно это
было сделать, хотя процесс контактов начался. Я встречался с Явлинским, со Святославом Федоровым. Мы пошли на телевидение, публично изложили подходы, сказали, что нужна одна команда, что ставка будет на одного кандидата, а не на всех. И это точно отвечало интересам россиян. Они говорили, что если вы не договоритесь о едином
кандидате, о единой команде, мы по отдельности за вас голосовать не
станем, ибо это приведет к растранжириванию голосов.
Это то, что говорилось мне. У меня сохранились все эти записки, их тысячи, потому что в 22 регионах России везде было одно и то
же. А в Питере даже написали – кто президент, кто премьер, кто министр обороны, кто министр здравоохранения. Вы понимаете, сошлись все потенциальные партнеры этой вроде бы игры в «третью силу». Не получилось. И не получилось в значительной мере оттого, что
очень мы заражены «сепаратизмом», каждый хочет быть хоть маленьким, но вождем. И отказаться от этих претензий, шагать навстречу
объединению – это для российской традиции просто тяжелейшее, а
часто непреодолимое препятствие.
Почувствовав, что все-таки что-то происходит и может произойти объединение, Ельцин пригласил на беседу одного, другого,
третьего, пощелкал как орешки – он-то уж старый волк в политике, а
76
эти все политики молодые, новые – вот и кончилась третья сила. Сели
все в галошу.
Так вот сейчас я думаю, что история не фатальна, что на ход ее
можно повлиять, с учетом, конечно, фундаментальных перемен, которые лежат в основе цивилизационных изменений. Ее можно скорректировать, и прежде всего в интересах основной массы людей. Сейчас,
по-моему, момент настал и до новых выборов еще есть время для этого. Поэтому мне и хотелось, чтобы, говоря об Октябре, вот этот урок
мы усвоили.
На примере Ленина хочу напомнить, что можно менять и стратегию. Я должен сказать, что к фигуре Владимира Ильича отношусь с
огромной ответственностью. И просто не позволяю себе поносить его,
предавать анафеме. Это аморально. Надо сначала разобраться в Ленине, ибо здесь много уроков. И вот вам Ленин… С одной стороны,
навязывание – используя диктаторские методы, отказ от демократии –
коммунистических принципов для крестьянской страны. Но этот же
Ленин, как он тяжело шел, чтобы переменить эту точку зрения на социализм.
Рой Александрович, хочу вас поблагодарить за брошюру, там
много интересных фактов. Еще в 18-м году, будучи главой Петроградской Думы, Калинин сказал: то, что давал царизм мелкому собственнику, мы можем дать, и даже дать больше, это не будет противоречить
нашим целям. И он перечисляет всех, кто может получить от советской власти поддержку и стать ее надежной опорой. Но это было отброшено. В 19-м году, когда пошло послабление к попутчикам и другим социалистам, они проводили свои съезды, и там эта же тема поднималась. В 20-м году говорит об этом Троцкий. Кстати, на VIII съезде он открыто изложил свою точку зрения.
Тяжело шел Ленин. И когда он пришел – под давлением уже и
Кронштадского мятежа и всех восстаний – даже тогда он говорит:
временное отступление, вынужденное. Потом произносит фразу: «отступление окончено», и уже в 22-м году, что НЭП – это «всерьез и
надолго». Вот она альтернатива, свидетельствующая о том, что история не фатальна. Введение НЭПа со всеми вытекающими последствиями сразу дало результат.
Не могу обойти и вопрос о «похоронах юбиляра».
Сейчас очень распространено это настроение – похоронить, закопать социалистическую идею и провозгласить победу либерализма
окончательной, по Фукуяме, так сказать. Это и почти по Гегелю: абсолютная идея нашла свою реализацию в Прусской монархии. История закончена. Это очередные похороны, которые уже не раз были.
77
Все это чепуха! Речь идет о том, что потерпела поражение та модель,
в которой решили реализовать социалистический выбор, идеалы Октябрьской революции. Я не знаю, что бы было, если бы жив был Ленин и продолжал реализовывать свой взгляд о коренной перемене
точки зрения на социализм. Я не буду гадать, но то, что это было связано и с новым взглядом на собственность, и с кооперативами, «строем кооператоров», и с демократией, это позволяет надеяться, что он
разгадал, в чем главная ошибка. В этом направлении он бы пошел далеко. Я в этом убежден.
Тем не менее, мы получили сталинскую концепцию. Кстати, в
обосновании своей концепции, навязывая свой взгляд, который привел к тоталитарному режиму, Сталин всегда ссылался на Ленина периода гражданской войны. Тогда комиссарили от души, решали всё,
не считаясь ни с чем. И преданы были забвению все последние выводы Ленина, их объявили чуть ли не «бредом больного вождя». И запрятали.
Я думаю, мы можем говорить о том, что такая концепция, которая была построена на отторжении демократии, должна была потерпеть – и потерпела – поражение, войдя в противоречие с теми мощными культурными силами, которые породила сама в результате революции. Это не значит, что для нас ленинские идеи потеряли ценность. Я повторюсь, но такие вещи иногда надо повторять, что когда я
читаю Ленина, его обоснование новой экономической политики, я
убеждаюсь в том, что идеи Октября о преодолении отчуждения человека от власти, собственности, культуры – это сегодня звучит еще более актуально, чем в 17-м году. Во всяком случае, не менее актуально.
Поэтому я бы не хоронил сегодня социалистическую идею, а,
наоборот, очистил бы, избавил от того наследства, которое отягощало
ее, от того, что привело страну к той трагедии, за которую мы заплатили миллионами жизней. Ибо все эти наслоения никакого отношения
не имеют к идеям справедливости, равенства, свободы. Так что пока
жив род человеческий, будет жива и социалистическая идея. И для того чтобы избавиться от нее, надо мир похоронить, уничтожить род человеческий, ибо люди, пока они живут, будут стремиться к счастью,
справедливости, ко всему тому, что делает человека человеком. Поэтому разговор о «похоронах юбиляра», по-моему, неуместен.
Будущее социалистической идеи я связываю с тем, что, видимо,
в новые времена должно состояться и новое ее прочтение в духе тех
вызовов, с которыми мы сталкиваемся и в стране, и в мире. Я думаю,
именно нам нужен большой синтез. Построить будущее общество и у
нас, и в мире нельзя без того, чтобы не использовать кирпичи и с «ли-
78
берального завода», и с «социалистического завода». Я имею в виду:
нам нужен и либерализм, его мотивации и стимулы, нам нужен свободный человек. Осуждать либерализм в принципе было бы очередной глупостью. Точно так же, как будут востребованы и социалистические ценности солидарности не только внутри страны, но и для того, чтобы решать мировую проблему бедных и богатых стран.
Конечно, кому-то это, может быть, не подходит. Но за эти шесть
лет я столько имел контактов, в стольких дискуссиях участвовал и
вижу, что и в Америке, и в Западной Европе, уж не говоря о других
странах, эти идеи воспринимаются. Если же нам кто-то будет пытаться навязывать мысль о том, что только либерализм спасет и осчастливит весь мир, то надо прямо говорить, что это очередная утопия. Она
не будет принята, она будет отвергнута. Итак, нужен синтез.
Выступления, представленные в письменном виде
Чешко С.В.
Октябрь в контексте глобальных и национальных процессов
В последние годы многие отечественные историки, не говоря уж
о публицистах, отошли от характерных для советского времени взглядов на революцию. Отчасти это связано с естественной ревизией устоявшихся представлений, которые происходят в любой науке. Но главная причина заключается в ломке всей системы идеологических ценностей и ориентиров в период постсоветской трансформации.
Полное отрицание идеологизированных постулатов советской
исторической науки особенно ярко проявились в оценках Октябрьской
революции 1917 г. Она стала рассматриваться не иначе как государственный переворот и заговор кучки вредителей против страны и ее
народа. Любопытно, что такой подход встречается как среди тех, кто
заявляет о своих демократических убеждениях, так и среди тех, кто
исповедует идеологию радикального русского этнонационализма, обвиняя евреев-большевиков в заговоре против русского этноса. Наконец, старые представления о том, что Октябрь явился величайшим в
истории человечества событием, продолжают бытовать среди оппонентов нынешнего режима и, пожалуй, даже усиливаются по мере
разочарования в его политике.
Развитие науки, очищение ее от идеологической заданности
должно заключаться не в смене идеологических ориентиров и даже не
в их конкуренции, а в усилении исследовательского начала. Октябрь
заслуживает именно серьезного осмысления, а не слепого осуждения
или возвеличивания.
79
Один из обсуждаемых вопросов касается того, в какой степени
Октябрьская революция может считаться естественным продуктом
развития российского общества. Можно отделаться от проблемы, сказав, что все случившееся в истории закономерно, поскольку оно случилось. Но тогда Октябрь предстанет как выражение некоей высшей
целесообразности. И я очень сомневаюсь, что за пределами историософских размышлений подобные абстракции могут принести какую-то пользу. Скорее они могут навредить, уводя от необходимости
анализа фактов.
Исследование столь крупных общественных кризисов, приводящих к смене эпох, убеждает в том, что мы не можем выявить действие неких универсальных исторических закономерностей. Вполне
вероятно, что такие закономерности – это вообще миф, рожденный в
лоне классического эволюционизма и подхваченный марксизмом. Перед нами всегда предстает сочетание многих факторов, поступков людей, политических интересов. В этом сочетании можно и должно
усматривать определенную логику, своего рода закономерности. Но
они не имеют отношения к внеопытным теоретическим постулатам.
Именно с этой точки зрения Октябрьская революция может считаться закономерной или, если угодно, логичной. Выдающийся теоретик и практик революционной борьбы В.И.Ленин хорошо выразил эту
логику своими рассуждениями о революционной ситуации и факторах, необходимых для революционного переворота. При всех различных подходах, оценках нельзя не признать, что Февральская революция 1917 г. явилась реакцией основных политических сил на кризис
самодержавия в условиях войны (а если бы ее не было или она складывалась для России как-то иначе?), что буржуазия не смогла установить стабильный политический режим, что попытки реставрировать
монархию не увенчались успехом, что между февралем и октябрем
кризис в стране усилился и, наконец, что именно большевики сумели
воспользоваться сочетанием этих факторов и ходом развития событий.
Что-то во всем этом было «закономерным», что-то «случайным». Существенно то, что Октябрьская революция оказалась – именно оказалась – в тех условиях логичным выходом из общественного кризиса.
А прежняя политическая система не смогла найти такого выхода. Хочу отметить: выход из кризиса я понимаю как преодоление тупиковой
ситуации, хотя с точки зрения представлений о прогрессе, гуманизме,
демократии и т.п. такой вывод может показаться ретроградным. Однако я избегаю идеологических оценок, поскольку таковые искажают
прагматический научный анализ.
В связи с темой крушения Российской империи нельзя обойти
80
вопрос о роли этнического фактора. В современной науке, а еще
больше в публицистике, распространена точка зрения о том, что
«тюрьма народов» пала не только по причине собственно политических процессов, но и в результате национально-освободительных
движений нерусских этносов. Исследование, однако, показывает, что
1) такое определение Российского государства является, как минимум,
сильным преувеличением, некритическим повторением обвинений
большевиков в адрес свергнутого ими режима, а отчасти – экстраполяцией радикальными критиками Советского Союза их обвинений в
отношении его национальной политики на дореволюционную эпоху;
2) вплоть до послефевральских событий 1917 г. в России практически
не было политизированных национальных движений, выдвигавших
задачу обретения независимости и угрожавших прочности политического строя и целостности государства; 3) массовых национальных
движений не было ни после февраля, ни после октября 1917 г. Происходило примерно то же самое, что и в период распада СССР, – симуляция этническими элитами всеобщего стремления своих народов к
независимости. Таким образом, и в области этно-политических процессов мы опять-таки наблюдаем действие конкретных политических
факторов, а не спонтанное излияние некоей социальной материи, выражавшей какие-то императивные закономерности.
Итак, Октябрьская революция ознаменовала собою смену эпох.
И в этом заключалось, как говорилось в советское время, ее «всемирно-историческое значение». В чем это выражалось?
Глобальное значение состояло в том, что Октябрь положил
начало формированию нового, условно говоря, посткапиталистического или некапиталистического общественного устройства в рамках
индустриальной цивилизации. Можно условно назвать его социалистическим (но, конечно, не коммунистическим!), но лишь условно,
поскольку сам термин «социализм» в научном отношении выглядит
как весьма произвольный.
Строго говоря, эта модель общественного устройства еще как
следует не исследована. Исследования подменялись либо слепой апологетикой, либо столь же слепой обструкцией. Наиболее распространенное ныне определение «тоталитаризм» характеризует главным образом отношения между государством и обществом, но не дает понимания специфики социально-экономических и политических отношений, которое позволило бы поместить советское общество на какуюто определенную ступень социальной эволюции человечества.
Едва ли есть основания полагать, что советский строй явился
моделью прорыва в Будущее (стадия на пути построения гипотетиче-
81
ского и, скорее всего, фантастического коммунистического общества).
Не больше оснований утверждать, что он был лишь своего рода модернизированной азиатчиной. На мой взгляд, это был один из альтернативных вариантов эволюции/трансформации традиционалистских
по своим основам обществ в условиях резкого ускорения исторического процесса и негативных сторон опыта классического капиталистического развития. На эту тему можно дискутировать сколько угодно, но мне кажется неоспоримым главное: Октябрьская революция
породила нечто новое, эпохальное. Вопрос о прогрессивности или регрессивности этого нового зависит преимущественно от идеологических вкусов или научно-методологических установок в области познания и интерпретации направления (или направлений) исторического процесса. Эволюционистско-марксистская парадигма предусматривает, видимо, признание прогрессивности советского строя по сравнению с капитализмом XIX – начала XX вв., а релятивистская парадигма
должна, наверное, являть безразличие к подобным оценкам.
Таким образом, Октябрьская революция в рамках исторических
координат может быть оценена как действительно Великая Революция, но без «Социалистической» (по причине неясности этого термина). Можно добавить «Российская», поскольку она свершилась именно в специфических условиях России и больше нигде. Конкретное
значение этого глобального переворота следует рассматривать применительно к разным группам стран и культурно-цивилизационным моделям, в которые их можно объединить. С точки зрения фундаментальных принципов организации общества наиболее серьезные последствия испытали, возможно, наиболее развитые страны, относящиеся к западноевропейскому цивилизационному кругу.
Октябрь своим «зловещим» примером дал дополнительный
стимул эволюции классического капитализма в государственномонополистический капитализм, а затем – и в то, что теперь называется государством (всеобщего) благоденствия – welfare state. Содержание этого процесса во многом соответствовало, хотя и в иных условиях, идеологии построения советского общества (с той оговоркой, что
эта идеология часто не совпадала с практикой, как, впрочем, нельзя
переоценивать и социальные эволюции западного мира): нейтрализация классовых противоречий посредством перераспределения общественного богатства в пользу малоимущих, утверждение или усиление
роли государства в экономическом планировании, социальном регулировании, патронаже образования, медицинского обслуживания,
науки, культуры и т.п. Сегодня для нас стало привычным ориентироваться на достижения Запада. Однако эти достижения обусловлены не
82
только внутренней его эволюцией, но и вынужденной реакцией на те
«вызовы», которые предъявил миру Октябрь.
Для колониальных и зависимых стран Октябрь оказался дополнительным и мощным стимулом на пути движения к деколонизации.
Этот процесс, развернувшийся в основном после Второй мировой
войны, изобиловал многими противоречивыми коллизиями, которые
не всегда могут рассматриваться как безусловно «прогрессивные».
Часто «национально-освободительные движения» оказывались выражением интересов этнических элит, а со временем выливались в кровопролитные конфликты на почве межэтнических и трайбалистских
противоречий. Плоды этой деколонизации сказываются и по сей день,
особенно в Африке, Южной и Юго-Восточной Азии. Однако в целом
освобождение стран «третьего мира» от колониальной зависимости
явилось одним из самых важных процессов текущего столетия, и этот
процесс был в значительной степени стимулирован Октябрьской революцией.
Образование и возвышение советского государства оказалось,
как это, возможно, ни парадоксально звучит, стимулом и к мирному
сосуществованию, формированию системы международной безопасности. «Коммунистическая угроза» и угроза «мирового империализма», особенно в их ядерном оформлении, явились самым весомым аргументом для таких поисков.
На протяжении многих веков Европа воевала практически постоянно. Две мировые войны явились естественным продолжением
традиционных противоречий на почве раздела и передела сфер влияния. С выходом СССР в число сверхдержав вероятность подобных катаклизмов свелась практически к нулю. Установился, пусть и не идеальный, но стабилизирующий расклад сил на международной арене.
Сегодня это обстоятельство видно особенно отчетливо. Вытеснение
России с первых ролей привело к формированию однополярного глобального политического порядка и, как следствие, к нарушению стабильности. Откровенно агрессивные акции США (под или даже без
прикрытия ООН и НАТО) в Сомали, Ираке, на Балканах, грубые попытки экономического диктата были бы невозможны при наличии такого фактора, как мощный Советский Союз, выпестованный Октябрьской революцией.
Пожалуй, самое сложное – это определить, что она дала и что
она отняла у России. Оправданность постановки подобных вопросов в
науке далеко не очевидна, поскольку они предусматривают оценочный момент и не обеспечены объективными и однозначными критериями оценки, с точки зрения исследования исторического процесса.
83
Обвинители советской истории оперируют фактами массового насилия при большевиках и при Сталине, подавления гражданских прав,
ограничения возможностей для самовыражения индивидов в экономической области, жесткой регламентации в идеологии и духовной
жизни и т.п. Их оппоненты упирают на то, что Октябрь вывел страну
из тупика многообразных конфликтов и дал мощный импульс ее развитию уже на новой основе.
Правы и те и другие. Однако нет смысла в том, чтобы рассуждать о том, что было бы «если бы да кабы». Свершившаяся история –
это то, что свершилось в силу конкретных причин. Мы не знаем, какой была бы Россия, если бы не все то, что произошло в 1917 г. Мы
знаем, чем она затем стала. Это та данность, которая составляет весьма существенную часть нашей национальной истории. Как мы должны к ней относиться? Кто-то относится к ней как к позору, но, кстати,
не считает позором многие жестокости, содеянные при русских царях,
включая, например, и поступки Николая II. Уместно сослаться на
практику других стран, которые не только не выбрасывают из своего
исторического наследия спорные события и имена, но и органично
включают их в систему воспроизводства национального самосознания. Чингис-хан, Тимур, Кромвель, Бонапарт, Бисмарк, Трумэн (сбросил атомные бомбы, что, наверное, заслуживает не меньшего осуждения, чем сталинское душегубство) – все эти и многие другие исторические персонажи являются предметом гордости в соответствующих
государствах. Россия – это, кажется, единственная страна, в которой
культивируется национальное самоедство. Но тогда никакой новой
национальной идеи, о которой так часто в последнее время говорят, не
может возникнуть. Разрыв исторической преемственности – это повторение того, что у нас уже было. Отрицание исторической роли Октябрьской революции и того, что было построено после нее, – это своего рода необольшевизм.
Шейнис В.Л. *
Некоторые итоги
Конечно, XX век, как никакой другой, был насыщен событиями
колоссальной всемирно-исторической значимости. Но хронологические его границы, как это бывало и в прошлом, не совпали с историческими. В мировом масштабе XIX век начался чуть раньше – в 1789 году и закончился чуть позже – в 1914-ом. XX век оказался, напротив,
укороченным: он начался в 1917 и закончился в 1989-91 годах. Именно за такой срок прошла свой исторический путь Октябрьская рево*
профессор, депутат Государственной Думы
84
люция в России, наложившая свой отпечаток на мировые процессы
нашего столетия.
В преддверии семидесятого юбилея Октябрьской революции,
последний Генеральный секретарь КПСС опубликовал программную
брошюру, в которой писал: «... как мы можем согласиться с тем, что и
1917 год был ошибкой, и все 70 лет нашей жизни, труда, борьбы и
сражений – тоже сплошная ошибка, что мы шли «не туда»?... Именно
социалистический выбор привел бывшую отсталую Россию как раз
«туда» – на то самое место, которое занимает Советский Союз сейчас
в прогрессе человечества». Советскому Союзу был уже отмерен срок
– чуть более двух лет, а место, которое он занимал « в прогрессе человечества», оказалось весьма проблематичным.
Французская революция конца XVIII в. разворачивалась на магистрали мировой истории. Ленину не отказало масштабное видение
исторического процесса, когда он говорил, что французская революция недаром называется великой: «... она сделала так много, что весь
XIX век, тот век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству, прошел под знаком французской революции. Он во всех концах мира только и делал, что проводил, осуществлял по частям, доделывал то, что создали великие французские революционеры буржуазии...». В отличие от нее, Октябрьская революция, которая оказала на
XX век не меньшее влияние, чем французская – на ХIХ, открыла тупиковую ветвь исторического развития. Основная (и очень трудная)
проблема для стран, пошедших по этому пути, – возвращение на общецивилизационную магистраль.
Это не означает, конечно, что 70 лет были прожиты зря.
В социалистическом оформлении в России была осуществлена
модернизация: аграрная страна стала индустриальной, сельская – городской, неграмотная – образованной; был создан значительный
научно-технический потенциал, хотя и излишне милитаризованный.
Немаловажно и то, что всему миру было показано, какая жестокая,
непомерная цена была уплачена за модернизацию таким путем.
Впрочем, цена модернизации и даже разрушение квазисоциалистической системы в России не исчерпывают проблемы, не дают полного ответа на вопрос о том, насколько исторически неизбежен был
именно такой способ модернизации в отставшей стране и насколько
вероятно его повторение не во всемирном масштабе – претензии такого рода стали просто смехотворны, – но хотя бы в иных отставших
странах, где живет подавляющее большинство населения Земли. Ведь
достаточно очевидно, что у стран, шедших в первом эшелоне модернизации, совершивших переход к капитализму еще в ХVIII – первой
85
половине XIX в., и у стран и народов, принадлежащих ко второму и
последующим эшелонам, разные исторические судьбы, и вторые по
объективным причинам не могли воспроизвести путь первых. Социалистическая альтернатива капитализму в тех формах, в которых она
до сих пор воплощалась в жизнь, рекомендовалась как наиболее быстрый путь уменьшения отсталости и ускоренного утверждения важных
социальных ценностей.
Думается, что события последнего десятилетия: крушение общественного строя в Советском Союзе, в тех странах, где он был
навязан грубой силой (Восточная Европа) или удерживался силой авторитета и традиции, проистекавших из того же источника (Югославия), товарно-рыночные эксперименты с неясным пока исходом в
странах, вступивших было на тот же путь, но еще более отсталых и
принадлежащих к иной цивилизации (Китай, Вьетнам), – свидетельствуют об исчерпанности данной модели в эпоху научно-технической
и информационной революции. Путь пройден до конца, в конце его
обнаружен тупик. То, что было осуществимо в начале и даже в середине XX века, едва ли имеет серьезную перспективу в его конце. Квазисоциалистическая модель обнаружила полнейшую неспособность
решать проблемы развития в новых исторических условиях.
Во-первых, хотя внерыночные механизмы и выведенные из-под
общественного контроля государственные институты позволили совершить рывок в создании индустриальных производительных сил и
распространении некоторых элементов современной культуры, и те, и
другие стали практически непреодолимым препятствием для перехода
на научно-индустриальную ступень мирового прогресса. Отставание
вновь стало приобретать качественный характер, и вытекает это из
блокирующих свойств модели.
Во-вторых, «нормальное» функционирование этой модели даже
в тех проявлениях, которые принято считать ее достоинствами, порождает социальный иммобилизм и вносит разложение в общество.
Так, замена конкуренции фиктивным соревнованием и социальные гарантии занятости (хотя не для всех и не при всех обстоятельствах),
жизнеобеспечения (хотя и на относительно низком уровне реальной
подготовки и квалификации) и т.д. погашают важнейшие стимулы к
напряженному труду, инициативе, самостоятельности.
В-третьих, особое значение в современных условиях не только
для развития, но и для самого выживания социумов приобретает
утверждение демократических институтов. Определяющим, на мой
взгляд, сегодня становится выбор не между капитализмом и социализмом в теоретически рафинированном виде, а между демократией и
86
авторитаризмом в их бесчисленных конкретных модификациях. Формы экономической организации, соотношение «плана» и «рынка» –
производное от этого основного выбора. Демонтаж государственномонополистических структур, общественное признание частной собственности как базы свободы и независимости индивида в обществе
являются необходимой (хотя и недостаточной) предпосылкой демократического правопорядка.
Существует еще одно, привходящее, но на данном историческом этапе немаловажное обстоятельство, делающее маловероятным
вступление новых стран на путь Октября, – дискредитация советского
образца социализма и ликвидация центра его притяжения. Все иные
попытки учредить социализм в чистом виде были либо локальны и
удалены от центров мировой цивилизации, как в Парагвае в XVIIXVIII вв., либо кратковременны. Парижская Коммуна 1871 г., хотя и
была объявлена Марксом и Лениным диктатурой пролетариата, не запятнала себя, если не считать акта отчаяния – бессудной казни заложников обезумевшим Раулем Риго. Если мало было для компрометации
революционных методов преодоления капитализма сталинщины и последовавшей за нею эпохи так называемого «застоя» (а на деле – погружения в трясину иммобилизма и деморализации), то разложение и
трансформация некогда многочисленных компартий, выходки «антибуржуазных» маргиналов, поставивших себя вне закона и вне общества, – непреложные свидетельства завершения эпохи.
Что следует за нею? «Конец истории», как провозгласил Фукуяма, или «столкновение цивилизаций», как полагает Хантингтон? Дискуссии об этом только начинаются. Но это уже иная история, иные
проблемы, иные действующие лица на мировой арене.
Воейков М.И.*
Русская революция в оценках Л.Д.Троцкого
По общему признанию, Л.Д.Троцкий был второй фигурой (после Ленина) в Русской революции, особенно её Октябрьского этапа.
Октябрь перевернул привычные представления об историческом процессе, породил надежды миллионов трудящихся во всех странах мира
на возможность сознательного устройства жизни, дал примеры реальной демократии для бедных и простых людей. Но в то же время Октябрь породил бюрократическое государство, сталинский тоталитарный режим, который не только убивал идеалы революции, но и надолго убил творческую мысль в России.
*
д.э.н., профессор, Институт экономики РАН.
87
В Советском Союзе значение Троцкого в Русской революции
искажалось. До сих пор в российской литературе, общественном мнении нет ясного представления не только о роли Троцкого в революции, но даже о её характере, а также о природе возникшего общественного строя.
Хотя Октябрь и можно называть «третьей революцией», «пролетарским переворотом», по существу он являлся завершающим этапом
единой Русской революции. Этим этапом были окончательно ликвидированы добуржуазные отношения в обществе. Вместе с тем Октябрьский этап был весьма своеобразен. Выполняя по существу функцию завершения буржуазно-демократических преобразований, этап
был проведен, возглавлен марксистской пролетарской партией. Ее целью было создание социалистического общества.
Эта коллизия внесла много путаницы в дальнейшее развитие
российского общества и в его теоретическую интерпретацию. Партия
большевиков исходила из марксистской теории, считавшей, что социалистическая революция может произойти только в странах развитого
капитализма. Однако Русская революция произошла в стране с низким
уровнем развития капитализма. Ленин почувствовал проблему и пытался найти на нее ответ. И этот ответ он сформулировал в самом
конце жизни. Отвечая Н.Суханову, обвинявшему большевиков, что
революцию они делают не по-марксистски, Ленин писал: «Если для
создания социализма требуется определенный уровень культуры, ... то
почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы».
Конечно, Ленин не отрицал исторический материализм, но он
сделал важную предпосылку, что можно «начать не с того конца» и не
разъяснил, можно ли закончить, если «начали не с того конца». Этому
вопросу посвятили основные свои силы почти все европейские и русские марксисты. И этот же вопрос разделил марксизм на две ветви,
одна из которых выродилась в советский марксизм, оправдывающий
практику русского социализма.
Этот вопрос стал основным в дискуссии между Троцким и Сталиным. Троцкий разъяснял, что да, начать социалистическую революцию в отсталой стране можно, но построить социалистическое общество в отдельной стране невозможно. Троцкий в данном случае держался в рамках классического марксизма, примиряя его с тем, что революция все же произошла в одной стране, своей теорией «перманентной революции».
88
Сам Троцкий выделял три аспекта этой теории: «Во-первых, она
охватывает проблему перехода от демократической революции к социалистической.... Между демократическим переворотом и социалистическим переустройством общества устанавливается таким образом
перманентность революционного развития... Второй аспект «перманентной» теории характеризует уже социалистическую революцию. В
течение долгого времени и в постоянной внутренней борьбе перестраиваются все социальные отношения. Общество непрерывно линяет...
Международный характер социалистической революции, составляющий третий аспект теории, вытекает из нынешнего состояния экономики и социальной структуры человечества». Таким образом, делает
вывод Троцкий, «разные страны будут совершать этот процесс разными темпами. Отсталые страны могут – при известных условиях –
раньше передовых прийти к диктатуре пролетариата, но позже их – к
социализму».
На мой взгляд, главное в теории «перманентной революции» –
это постоянное наращивание социалистических элементов в обществе,
постепенное развитие социализма, т.е. революция, растянутая на довольно продолжительное время. Такое время, которое потребуется для
создания социалистических основ в обществе (материальнотехническая база, культурный уровень, развитие демократии) и подтягивание всех стран до этого уровня. Такой подход вполне отвечал социально-экономической ситуации в России в 20-х годах. То есть предполагал развитие и многоукладности в экономике, и сочетание плана
и рынка, государственной собственности и мелкой частной собственности и т.д. На этом базировалась концепция «левой оппозиции» уже
в 1923 г. На этом специально остановился Троцкий в работе «Новый
курс»: «для нас, для коммунистов, революция не заканчивается после
достижения того или другого политического завоевания, той или другой социальной реформы, а развивается дальше, и пределом её для нас
является только социалистическое общество».
То есть можно понять Троцкого так, что строительство социализма революцией 1917 г. только начиналось и завершение его не
просматривалось в близком будущем. Об этом и писал он в работе
«История русской революции»: «Завоевание власти пролетариатом в
отсталой России неотвратимо вытекает из соотношения сил в буржуазной революции. Какие дальнейшие экономические перспективы откроет диктатура пролетариата, это зависит от внутренних и мировых
условий, при которых она установится. Самостоятельно Россия не
может, разумеется, прийти к социализму. Но, открыв эру социалистических преобразований, она может дать толчок социалистическому
89
развитию Европы и таким образом прийти к социализму на буксире
передовых стран».
В общем, вполне логичная и здравая точка зрения. Однако, если
быть педантом, то можно указать, что Троцкий в теории «перманентной революции» объединял как собственно революционные моменты
развития, так и эволюционные этапы, что в этой теории он искал какой-то компромисс между большевизмом и меньшевистской точкой
зрения на русскую революцию, соединял большевизм с классическим
марксизмом.
«Перманентная революция» Троцкого представляет одну из полемических теорий, появлявшихся в то время для объяснения феномена Русской революции. Теория «перманентной революции» давала логически цельное объяснение российской ситуации начала XX века.
Как теория она была приемлема. Другое дело – практика. Но «левая
оппозиция» не получила развития, стало быть, практических результатов этой теории мы не имеем. Возможно, это был тот шанс, который
позволил бы России развиваться поступательно и демократично.
Теория «перманентной революции», некоторые высказывания
Троцкого, его утверждения о том, что социализма в СССР ещё нет,
дают основания утверждать, что в октябре 1917 г. случилась не столько социалистическая революция (согласно канонам классического
марксизма), а завершающая стадия буржуазно-демократической революции. Конечно, Октябрь был осуществлен под руководством левого
крыла социалистических партий, обильно уснащен марксистской терминологией, но социализма он не дал и не мог дать. Последующее
развитие СССР убеждает в этом практически.
У Троцкого есть ещё одна теория, которая объясняет феномен»
русской революции с марксистских позиций. Речь идет о так называемом законе комбинированного развития: «Закон комбинированного
развития запоздалых стран – в смысле своеобразного сочетания элементов отсталости с новейшими факторами, – пишет он, – предстает
перед нами здесь в наиболее законченном своем виде и дает вместе с
тем ключ к основной загадке русской революции. Если б аграрный
вопрос как наследие варварства старой русской истории был разрешен
буржуазией, если б он мог быть ею разрешен, русский пролетариат ни
в коем случае не мог бы прийти к власти в 1917 году. Чтоб осуществилось советское государство, понадобилось сближение и взаимопроникновение двух факторов совершенно разной исторической природы: крестьянской войны, т.е. движения, характерного для зари буржуазного развития, с пролетарским восстанием, т.е. движением, знаменующим закат буржуазного общества. В этом и состоит 1917 год».
90
В другом месте Троцкий замечал, что в октябре 1917 г. по существу было крестьянское восстание, поддержанное немногочисленным
пролетариатом и левой интеллигенцией, хотя власть и оказалась в руках пролетарской партии. А крестьянство в экономически отсталой
стране вряд ли способно повести к созданию марксистского социализма. Но и буржуазия, в свою очередь, была настолько слабой, что не
могла не только удержать власть, но и проводить свою собственную
программу. Задачи буржуазной революции пришлось доделывать
пролетариату. «Россия так поздно совершила свою буржуазную революцию, – писал Троцкий, – что оказалась вынуждена превратить её в
пролетарскую. Иначе сказать: Россия так отстала от других стран, что
ей пришлось, по крайней мере, в известных областях, обогнать их».
Здесь случилась известная из истории вещь, когда революция,
чтобы выполнить свои задачи и закрепить достигнутое, вынуждена
зайти дальше своего объективного предела. Затем, естественно,
наступает откат. Такой откат и случился с введением НЭПа. Троцкий
это прекрасно понимал (так же, как и Ленин) и стремился этот откат
сделать сознательным и управляемым. Другое дело – Сталин, который
откат принял за дальнейшее развитие революции. В лице Сталина и
его группировки революцию оседлала мелкобуржуазная крестьянская
стихия.
Крестьянство сделало то, на что единственное оно было способно: повести к созданию мелкобуржуазного социализма, что на практике вылилось в «казарменный коммунизм» с русской спецификой. Я не
хочу сказать, что это оказалось очень плохо или, наоборот, очень хорошо. Но это так получилось и ничего другого получиться по большому счету не могло бы. Большевики думали, что они руководят историческим процессом и постепенно экономически разовьют страну,
воспитают народ. Однако, на поверку, объективный процесс стал руководить большевиками. Наиболее умные из них (Ленин, Троцкий)
начали это понимать. Но их силы и возможности были ограничены.
Они никогда не говорили, что в России построено социалистическое
общество. Некоторые основы – да, элементы – да, но и те можно при
желании извратить до неузнаваемости.
Мурарка Дэв (Индия)
Октябрьская революция и Индия
Хотя чернить Октябрьскую революцию 1917 года стало модным, игнорировать её позитивное воздействие на души людей в странах, которые в наши дни называются «третьим миром» – значит идти
наперекор истории. Она затрагивала сердца угнетенных многих стран
91
и не потому, что была коммунистической революцией, а потому, что
произошла во имя социальной справедливости и именно в стране,
считавшейся империалистической державой. И если она не привела к
торжеству коммунизма в конкретной колониальной стране, то потому,
что вскоре стали очевидными смятение ума и неопределенность по
поводу ее дальнейшего хода. Китай, Куба и Вьетнам – особый случай.
Возникает интересная картина, если мы возьмем предметом исследования Индию, где в начале века возрос интерес к России, главным образом её литературе и философии. Этот интерес, в частности,
объяснялся влиянием Льва Толстого на М.Ганди, и растущей популярностью Федора Достоевского и Максима Горького. Даже я помню,
как глубоко меня потрясли «Преступление и наказание» и «Мать».
Несмотря на британскую цензуру, в Индию просачивались и книги о
революции, в частности «Десять дней, которые потрясли мир» Джона
Рида – романтический взгляд на Октябрь.
Воздействие самой Октябрьской революции ощутилось нескоро.
Его носителями были, главным образом, индийские революционеры,
жившие за границей, в изгнании, в частности, в Берлине, Америке,
Афганистане. Именно они ездили в Москву и возвращались в Индию
по одному и в разное время. Все они хотели организовать коммунистическое движение в стране. Националистов интересовало не столько
создание коммунистического движения, сколько помощь, которую
Россия могла оказать им. Они давно углядели столкновение интересов
имперской России и Британской Империи и, зная об этом соперничестве, предвидели последствия «великой игры» в Азии. Таким образом,
еще до Октября они внимательно следили за революционными событиями 1905 года и февраля 1917.
Британские власти всячески препятствовали организации коммунистического движения. Многие революционеры, вернувшиеся в
Индию с грузом коммунистических идей, подвергались арестам и судебному преследованию. Компартия Индии была создана на конференции в январе 1925 года, в которой участвовали многочисленные
группы, ранее появившиеся автономно в разных частях Индии. Однако партия не могла действовать легально, и ее первый съезд состоялся
только в 1943 году. Одной из ключевых фигур на начальном этапе
развития был М.Рой, личность яркая и легендарная в Индии, и в то же
время политически противоречивая и непопулярная в местных коммунистических кругах в силу отрицательных черт характера. В течение ряда лет он был видным членом Коминтерна, имел влияние на
Ленина, а впоследствии принял сторону Сталина. Он внес важный
вклад в разработку политики лидеров Октябрьской революции в от-
92
ношении Индии и Китая. С высоты сегодняшнего дня видно, что ему
удалось так повернуть эту политику, что она навсегда лишила силы
компартию Индии и, фактически, компартии в большинстве колониальных стран. Впоследствии он был изгнан из Коминтерна и КПИ.
Речь шла о том, должны ли коммунистические партии сотрудничать с местными буржуазно-националистическими освободительными движениями. Ленин поддерживал эту идею, как видно из его
предварительных тезисов ко Второму Конгрессу Коминтерна в 1920
году. Однако Рой настаивал на исключении этой формулировки из резолюции. По его требованию в ее текст были внесены поправки. Формулировка звучала так: «Все коммунистические партии должны активно поддерживать революционные движения, выступающие за
освобождение».
Фактически Рой победил, поскольку формулу приняли в качестве доктрины. Как показывает дальнейшая история отношений между националистическим и коммунистическим движениями, коммунисты в целом не сотрудничали с националистическими движениями. А
если и сотрудничали, то недолго и при этом старались прибрать националистов к рукам, а не вести себя как честные партнеры. Именно поэтому националисты перестали доверять коммунистам. После смерти
Ленина уже ничто больше не сдерживало непримиримого отношения
к националистическим движениям. Последствия оказались долговременными. Они разделили коммунистов и националистов на два
непримиримых лагеря. Это означало, что коммунисты в большинстве
своем оставались на периферии основного потока национальной политической эволюции. К ним навечно прилипло клеймо чужаков. Их
успехи в некоторых частях Индии только подчеркивают провал их политики в общенациональном масштабе.
Однако поначалу, именно благодаря таким фигурам, как Рой,
политическое воздействие Октябрьской революции стало ощущаться
в Индии. Позднее в Индию вернулись молодые люди, получившие образование в Лондоне, Кэмбридже и Оксфорде. В Англии они не только внимательно следили за событиями в России, но и поддерживали
контакты с британскими коммунистами-интеллектуалами, влияние
которых они испытывали на себе. Таким образом, антибританские
настроения смешались с романтическим отношением к Октябрьской
революции.
Но главные действующие лица коммунизма уже опоздали. Пока
Ленин и Рой спорили на Конгрессе Коминтерна, в Индии возникло
массовое националистическое движение во главе с М.Ганди. По своему замыслу и намерениям оно не было революционным, ибо Ганди
93
понял, что прямая насильственная конфронтация с британским режимом не даст желаемых результатов. Он придавал первостепенное значение ненасильственному гражданскому неповиновению. Находясь
под определенным влиянием Льва Толстого, он уже попытался внедрить эту форму борьбы в Южной Африке и добился некоторого успеха. Людям импонировали ненасильственные методы борьбы с англичанами, которые предлагал Ганди. А коммунисты смогли добиться
только одного: получить место на периферии этого мощного массового движения.
Тому было немало причин. Прежде всего, большинство коммунистических руководителей Индии по происхождению принадлежали
к высшим слоям общества, и несмотря на попытки приспособиться к
уровню простых людей, они не научились быть убедительными. Иногда они заходили так далеко, что порицали националистических вождей, пользовавшихся уважением народа, таких, как Ганди и Джавахарлал Неру, называя их лакеями и лизоблюдами империализма. Доказала свою несостоятельность и внутренняя логика развития индийских коммунистов. С самого начала они оказались пленниками сталинской идеологии и не хотели знать других вариантов коммунистической философии. Их знания о Ленине были скудными. Библией для
них стал Сталин, который и привел их к катастрофическим политическим и моральным ошибкам.
Были и другие важные вопросы, по которым их догматический
подход, часто инспирированный Москвой, оказывался роковым и для
них самих, и для Индии. Одним из таких вопросов стало национальное самоопределение. Веря в миф о том, что национальный вопрос
решен в СССР на основе самоопределения, они пропагандировали эту
доктрину в Индии, где сложились опасные условия в связи с наличием
многочисленных этнических и религиозных групп и весьма взрывоопасного конфликта между индусами и мусульманами. На этой основе
они в течение какого-то времени поддерживали даже раздел Индии. У
них была иллюзия, что в исламском Пакистане их позиции будут
сильнее, потому что они поддерживали права меньшинств. Однако
очень скоро они и там утратили свои позиции.
Важную роль во всем этом сыграла сталинская брошюра
«Марксизм и национальный вопрос», которую читал почти каждый
индиец, интересующийся политикой. По иронии судьбы эта теория
оказала влияние на написание индийской Конституции, в которой фигурировала модель автономной республики и структура органов власти нижнего звена.
Еще один важный вопрос – Вторая мировая война. Когда она
94
началась, коммунисты выступили в защиту советско-германского пакта и утверждали, что эта война империалистическая, а посему Индия
не должна иметь с ней ничего общего. Но как только Германия напала
на СССР, война стала народной, и компартия стала сотрудничать с
британскими властями в Индии, поддерживая военные усилия Великобритании и даже поставляя информацию о националистах.
Расхождения между коммунистами и националистами еще более обострились после того, как партия Индийский Национальный
Конгресс 9 августа 1942 года объявила о начале антибританского
движения «Вон из Индии». После этого англичане арестовали все
националистическое руководство, начиная с Ганди. Многие лидеры
националистов оставались в заключении вплоть до июня 1945 года,
когда начались политические переговоры, завершившиеся в 1947 году
провозглашением независимости и разделом страны.
Но и после этого индийские коммунисты оставались в плену
сталинских догм, а после победы Мао в Китае попытались встать на
путь вооруженной борьбы. Как ни странно, Сталин сам пытался отговорить их от этого, когда встречался с высшим руководством, тайно
приехавшим в Москву. Сталин просто сказал им, что Индия – не Китай. Однако эта история об индийских коммунистах имела и светлые
стороны. Коммунистам удалось добиться влияния и власти в отдельных регионах Индии, и, что характерно, это были наиболее развитые в
образовательном и культурном отношении штаты, такие, как Керала и
Западная Бенгалия.
Самое важное состояло в том, что они оказывали большое воздействие на политический климат в стране. Их влияния не могли избежать многие националистические лидеры. Коммунисты повлияли на
молодежь и на образованных людей. Даже если они не могли прямо
влиять на ход событий, то пример, поданный Москвой, создал ауру
успеха вокруг марксистской философии, благодаря чему она стала
модной среди интеллигенции.
Влияние коммунистической идеологии и агитации несомненно
привлекло внимание индийских националистов к экономическим вопросам, вследствие чего экономический подъем стал их важнейшей
задачей. Но не все антиколониальные движения восприняли эту позицию, и многие из них оставались движениями чисто политическими.
Вторая идея была связана с концепцией хозяйственного планирования. Еще до провозглашения независимости Неру создал комитет экспертов и впоследствии придал планированию официальную форму.
Это, несомненно, способствовало экономическому развитию страны,
главным фактором которого была помощь Советского Союза в деле
95
индустриализации. Запад противился строительству государственного
сталелитейного комбината в Индии. Только после согласия Москвы на
строительство предприятия в Бхилаи англичане и немцы появились в
индийской экономике.
Последствия Октября сказались не столько в плане идей и революционной доктрины, сколько в смысле практического сотрудничества между независимой Индией и постсталинским советским режимом. Здесь я должен не согласиться с теми, кто утверждал, что колониальные страны получили свободу от Запада вследствие Октябрьской революции. Это натяжка.
Процесс колониального освобождения действительно начался
после Второй мировой войны, спустя много лет после Октября, и ему
способствовали главным образом два фактора. Во-первых, ослабление
колониальных держав в результате войны и, во-вторых, подъем националистических движений во многих странах, в частности в Южной и
Юго-Восточной Азии и на Ближнем Востоке. Примечательно, что в
Африке этот процесс затянулся, поскольку влияние войны здесь было
меньше, чем в Азии. В этом смысле вклад Октябрьской революции
действительно носит вторичный характер.
Ее истинная важность заключалась в другом: она дала надежду,
уверенность и вдохновение народным массам колониального мира.
Независимо от того, что произошло с этой революцией впоследствии
и ее извращения Сталиным, этот импульс действовал в течение десятилетий. Идеи, идеалы и ценности, породившие ее, не канут в Лету,
но, напротив, вызовут к жизни новое мышление. Октябрьская революция, несомненно, останется в благодарной памяти человечества,
ибо, к лучшему или к худшему, она изменила мир.
Ма Луншань* (КНР)
Ещё раз об историческом значении Октябрьской революции
80-летие Октябрьской революции послужило поводом для радикального пересмотра оценок исторического значения Октября 1917 г.
в истории России и всемирной истории в связи с распадом Советского
Союза. Причем пересмотра не всегда объективного и основанного на
знании истории и глубоком анализе.
Различные партии и группы, направления и течения в политической жизни современной России ведут бурные, нескончаемые споры
по поводу этих оценок. Мировая общественность, те зарубежные уче*
Главный научный сотрудник, Заведующий Отделением истории России и
Восточной Европы Института всемирной истории АОН Китая
96
ные, которые обеспокоены развитием мира по пути прогресса, также
обратились в юбилейные дни к данной теме. Уже одно это обстоятельство свидетельствует, что Октябрьская революция в России явилась важнейшим историческим событием XX века в масштабе мировой истории, повлиявшим на дальнейшее развитие всего человечества.
Историческая судьба Китая тесно связана с Россией на протяжении всего XX века. Китайский народ, научная общественность Китая не могут быть равнодушными к негативным оценкам Октябрьской
революции, которая донесла до Китая марксизм-ленинизм. Мы считаем необходимым сказать свое слово и заявить о своем подходе к оценке значения Октября.
Всякое великое событие, имеющее большое влияние на последующее развитие истории, всегда пускает глубокие корни в общественную и историческую почву. Октябрьская революция, повлиявшая на ход всего XX века, укоренилась так же глубоко в истории России, как Французская революция, оказавшая большое влияние на мировую историю XIX века, навсегда закрепилась в истории Франции.
Реформа 1861 г. в России не устранила общественные противоречия, столетиями накопленные господством самодержавнокрепостнического строя. В связи с этим все более углублялся общественный кризис. В начале XX века русское общество жило ожиданием революционной бури. Рабочее движение нарастало с каждым днем.
Непрерывно происходили экономические и политические забастовки,
сопровождавшиеся политическими демонстрациями и митингами.
Именно в такой ситуации, усугубленной поражением России в Русскояпонской войне, вспыхнула революция 1905-1907 гг.
Однако ни революция, ни реформы П.А.Столыпина успеха не
имели и не устранили общественных противоречий и кризиса в
стране. Февральская революция 1917 г., разразившаяся во время Первой мировой войны, предоставила хороший шанс для разрешения общественного кризиса. Но Временное правительство проявило трусливость, слабоволие, недееспособность и оказалось в плену буржуазии,
что привело к полному крушению надежд народных масс на избавление от войны и на завоевание мира, земли и хлеба. Как говорили
древние китайцы, «кто удовлетворит чаяния народа и поймет его душу, тот возьмет власть во всей стране». И только партия большевиков
во главе с В.И.Лениным, выступая под лозунгом «Мир, земля и хлеб»,
выразила чаяния широких масс и потому одержала победу в Октябрьской революции. Победа в Октябре 1917 г. — это не историческая
случайность, а неизбежный результат длительного развития истории
России. Попытка изобразить Октябрьскую революцию как хитроспле-
97
тение каких-то политических комбинаций не состоятельна. Утверждать так значит не уважать не только собственную историю, но и деятельность миллионов людей, принявших участие в Февральской и
Октябрьской революциях.
Октябрьская революция является великой народной революцией, открывшей перспективу социализма. Созданная в Октябре власть
есть рабоче-крестьянская власть, власть народных масс. Рабочекрестьянское Советское правительство, стоя на стороне эксплуатируемых классов и угнетенных народов, провело ряд общедемократических революционных преобразований и защитило равноправие всех
народов России. А на международной арене страна Советов встала на
сторону эксплуатируемых классов и угнетенных народов всех стран и
оказала им поддержку в их справедливой борьбе.
XIX век был эпохой, когда капиталистические державы непрерывно усиливали эксплуатацию в своих странах и расширяли колонии
во всем мире. Это была эпоха кровавого господства капитализма,
стремившегося к тому, чтобы «каждая пóра на коже» эксплуатируемых наполнилась кровью. В то же время это была эпоха продвижения
человечества вперед к современной цивилизации, эпоха поиска путей
модернизации. В конце XIX – начале XX века противоречия и конфликты, накопившиеся в капиталистических и колониальных странах,
обострились до предела. При такой ситуации рабочее движение в
странах Запада и национально-освободительная борьба на Востоке,
накопив потенциальную энергию, находились в состоянии ожидания
взрыва, подобно вулкану, готовому к извержению. Октябрьская революция, разразившаяся в России, как предвестник революционного
движения угнетенных классов и народов всего мира, нанесла тяжелый
удар по мировой колониальной системе и международному капиталу
и тем самым стала важной вехой в борьбе человечества за цивилизацию и прогресс. Поэтому можно сказать, что Октябрьская революция
пустила глубокие корни и в мировой истории.
Октябрьская революция исходила из глубины общества, из всей
истории России, и в этом смысле была российским явлением. В то же
время она выражала интересы угнетенных народов всего мира, сливалась с их борьбой за освобождение, независимость и прогрессивное
развитие человечества, поэтому она глубоко потрясла весь мир. Мировой пролетариат брал пример с русского рабочего класса, выступившего в Октябре 1917 г. против своих угнетателей, угнетенные
народы Востока видели в стране Советов близкого союзника. Новая
страна Советов стала в то время символом революции и надеждой
всего прогрессивного человечества.
98
В 30-е годы, когда западные страны находились в состоянии
экономического застоя, мощь СССР нарастала с каждым днем. Прогрессивные люди всего мира следовали примеру СССР как вдохновляющей силе в их борьбе против фашизма в 30-е годы, в антифашистской войне 40-х годов, в национально-освободительном движении
против колониализма в 50-х годах. Под давлением СССР и мирового
социализма капиталистический мир вынужден был идти на некоторые
изменения экономического механизма и отдельных государственных
структур, направленные на смягчение социальных противоречий.
Октябрь разбудил Восток. Китайский народ, идя по пути Октябрьской революции, в 1949 г. одержал победу в народной революции. Октябрьская революция оказала огромное влияние на ход развития восточных стран. Здесь мировая колониальная система потерпела
полный крах. Целый ряд колониальных стран, завоевав национальную
независимость, вступили на путь самостоятельного развития, направленного на модернизацию. Компартия Китая во главе с Дэн Сяопином
извлекла уроки из опыта социалистического строительства в СССР,
разработала теорию построения социализма, соответствующую особенностям Китая. Под этим знаменем она поднимает свою социалистическую теорию и практику на качественно новый уровень, добиваясь новых успехов в строительстве социалистического общества с китайской спецификой.
Октябрь навсегда останется в памяти прогрессивного человечества. Идеи социализма не померкнут от того, что в СССР на практике
была осуществлена сталинская модель социализма. Они не утратят
своего места в истории развития человечества и из-за распада СССР.
Великое событие в истории и созданная вслед за ним власть и ее судьба, это не совсем одно и то же. Нельзя отрицать великое революционное событие — Октябрь 1917 г. — из-за эволюции, ошибок или просчетов и даже поражения последующей власти, точно так же, как
нельзя отрицать Французскую революцию из-за происшедших вслед
за ней событий.
Свет идей Октября не может померкнуть. Октябрьская революция навсегда останется в истории человечества как величайшее событие XX века.
Загладин В.В.
Октябрь и Запад
О международном значении Октября у нас говорилось всегда.
На первом месте традиционно стоял вопрос о его стимулирующем
воздействии на развитие мирового революционного процесса. Лишь
99
позднее стали говорить о влиянии революции в России на развитие
капитализма. Но это – только начало анализа. На Западе данная тема в
последнее время стала освещаться более широко и, надо сказать, довольно объективно. Причем именно западные историки и политологи
признали: Октябрьская революция способствовала определенному изменению характера и ускорению исторического развития в целом.
Сама попытка создать в России общество нового типа оказалась
мощным стимулятором эволюции капитализма: у него появился «конкурент», который попытался сделать прорыв как раз на тех участках,
которые были наиболее слабым местом западного мира, то есть – в
социальной политике, а с другой стороны – в политике национальной.
Нельзя сбрасывать со счетов и геополитические (и геоэкономические) последствия победы Октября – фактический раскол мира на
две системы, перманентный конфликт между этими системами, заставлявший Запад постоянно учитывать существование «Востока» и –
на разных этапах по-разному – корректировать свою линию поведения.
Судя по литературе, ныне является более или менее общепризнанным, что Октябрь и развитие Советского Союза оказали влияние
на Запад по следующим направлениям:
– ускорение социализации западных обществ, в том числе – появление заметных элементов социальной эмансипации трудящихся (в
смысле предоставления им определённых социальных гарантий, не
снимавших, впрочем, их отчуждения);
– продвижение по пути совершенствования функционирования
экономики (в том числе – ее антикризисной защиты), модификация
роли государства в этом плане;
– определенная демократизация политического строя;
– вынужденная эмансипация колониальных народов (особенно
после Второй мировой войны).
Все это заслуживает серьезного рассмотрения в увязке, разумеется, с учетом объективных имманентных законов развития самого
буржуазного общества, во многих случаях действующих в тех же
направлениях.
Воздействие Октября и СССР на капитализм, имело разносторонний характер. Оно было, во-первых, противоречивым; во-вторых,
неоднозначным (например, по-разному влияло на правящие классы
или круги и на оппозиционные, прежде всего левые силы); в-третьих,
неравномерным (в том числе неодинаковым во времени). Здесь можно
привести некоторые примеры, поясняющие сказанное.
Так, если СССР своим социальным примером принудил Запад
100
пойти по пути известной модернизации своей социальной политики, а
также стимулировал уступки трудящимся в сфере политической демократии, то одновременно тот же социальный пример активизировал и
силы, если так можно выразиться, социального реванша. Нельзя считать, конечно, что фашизм в Италии, Германии и т.д. был прямым ответом на события в СССР, но нет сомнений, что его появление, а особенно – развитие оказалось одной из оборонительных реакций наиболее реакционных кругов Запада на «коммунистическую заразу».
Точно так же после войны утверждение в ряде стран Запада
«социально ориентированной рыночной экономики» имело в качестве
одного из своих источников стремление правящих сил не допустить
разрастания рабочего движения. И на этот счет в последнее время появилось немало интересных свидетельств.
Другой пример – из иной сферы. Октябрь бесспорно оказал косвенную поддержку рабочему движению в его борьбе за права людей
труда. Но одновременно он в чем-то и ослабил его позиции, обусловив
закрепление вражды между коммунистами и социал-демократами.
Один из видных деятелей Второго Интернационала Камилл Гюисманс, с которым мне приходилось беседовать, рассказывал, что после Октября расчеты на парламентский приход социал-демократии к
власти «пришлось сдать в архив». «Отмежевание социал-демократии
от экстремистов коммунистического типа, взявших за основу своей
деятельности курс русских большевиков на вооруженное взятие власти и диктатуру пролетариата, лишь отчасти помогло нам», – говорил
он. По его словам, объявление Коминтерном социал-демократов социал-фашистами было новым ударом, но, с другой стороны, отчасти помогло: «нас перестали считать пособниками Москвы».
Со слов бывшего лидера французских социалистов Ги Молле
известно, что обращения КПСС после XX съезда к социалдемократии, к Социалистическому интернационалу с призывом к взаимодействию, пусть и по ограниченному кругу вопросов антивоенного характера, воспринимались двояко. С одной стороны, как позитивный знак, как признак «поворота КПСС к реализму и признанию ею
роли социал-демократии», но, с другой – с опасением: «а вдруг нас
сочтут за «руку Москвы»? Возможно, этот аспект проблемы в свое
время не учитывался или же учитывался недостаточно.
На протяжении послеоктябрьского времени влияние «советского примера» на Запад развивалось как бы по синусоиде – то нарастало,
то убывало. Речь идет, в том числе, и о влиянии этого примера на левые силы, включая коммунистов. Это было особенно хорошо видно в
послевоенный период. Победа над фашизмом, роль, которую сыграл в
101
ней Советский Союз, дали новый импульс воздействию примера Октября на Запад, прежде всего – на левые, демократические силы. В какой-то мере повторилось то, что происходило после самого Октября, –
новый прилив сил ощутило рабочее движение, дело пошло к распаду
колониальной системы и т.д.
С другой стороны, победа СССР и усиление его позиций в мире
породили активизацию противостоящих социально-политических сил.
«Холодная война», происхождение которой многопланово и ответственность за которую не может быть однозначно возложена на какую-то одну сторону, одним из своих источников имела, бесспорно,
стремление правящих сил Запада поставить барьер на пути советского
влияния, «сжать» его. А в результате «холодной войны» и политических, пропагандистских усилий Запада влияние СССР постепенно
пошло на убыль. Но способствовало этому и его внутреннее развитие.
Следует отметить, например, что разоблачение культа личности
Сталина на XX съезде КПСС имело, с этой точки зрения, также противоречивый характер. С одной стороны, оно продемонстрировало
стремление советского руководства пойти по пути очищения жизни
страны от тяжелого наследия прошлого, что у многих на Западе вызвало вздох облегчения. С другой же – и это относится к левым силам,
особенно коммунистам, – оглашение правды о прошлом для многих
оказалось холодным душем. В тридцатые годы правда о репрессиях
широко известна не была: изолированность СССР не давала миру
узнать все, что тогда творилось. Но после разоблачений XX съезда эта
правда стала очевидной, посеяв сомнения и разочарования.
В последующие годы некоторые внешнеполитические действия
советского руководства (прежде всего – реакция на «Пражскую весну», ввод войск в Чехословакию, а затем вторжение в Афганистан)
нанесли заметный удар по «имиджу» СССР. А затухание динамизма
его внутреннего развития, особенно в конце 70-х и начале 80-х годов,
усугубили негативные впечатления о нашей стране и ее политике у
самых широких кругов общественности.
В те годы было широко распространено приглашение в СССР
иностранных, прежде всего коммунистических делегаций. То, что они
видели, производило на них двойственное впечатление. С одной стороны, оказывавшийся им прием, интернационалистский дух этого
приема, искреннее дружелюбие советских людей вызывали самые позитивные чувства. Но то, что они видели, – далеко не всегда. Ибо уровень социальных гарантий во многих странах Запада по сути дела уже
не только не уступал, но в ряде случаев был более высоким, чем в
СССР. Порядок на производстве, уровень производительности труда и
102
т.д. вызывали недоуменные вопросы. Политические же порядки вызывали подчас полное непонимание.
Именно в это время Э.Берлингуэр произнес свою знаменитую
фразу об «исчерпании движущей силы Октября», что вызвало у руководства КПСС резкую реакцию. Меж тем, по сути Берлингуэр был
прав. Во время одной из встреч с ним я спросил: как понимать его
слова. И вот что он ответил:
– Возможно, я не точно выразился, возможно был не верно понят. Но вдаваться в пояснения – только портить дело, запутывать его
еще больше. Кое-что я и не мог позволить себе сказать. А ведь мысль
у меня была очень простой. Октябрьскую революции никто не способен выкинуть из истории, как бы кто к ней ни относился. Она очень
многое изменила во всем мире, и изменила позитивно, к лучшему для
всех нас. И я метил отнюдь не в Октябрь (хотя даже в период Октября
далеко не все применявшиеся тогда методы я бы одобрил). Я имел в
виду, что тот позитивный заряд, который содержал в себе Октябрь,
был в значительной степени дискредитирован сталинизмом, а сейчас
вы его просто растрачиваете, пускаете на ветер. Убежден, что вам
необходимы крутые перемены – во всем обществе, а особенно в политической сфере. В сфере демократии – просто катастрофа. И как только этого не видят ваши руководители! Убежден, что перемены у вас
наступят. И я очень хотел бы надеяться, что они произойдут в результате понимания ситуации, а не в итоге стихийного взрыва...
Перестройка, новая внешняя политика СССР, позволившая покончить с «холодной войной», взрывным образом повысили интерес к
СССР. Даже те, кто еще недавно был пессимистом, вновь начали питать большие ожидания. Но огромный потенциал осуществленных и
начатых перемен не смог развернуться в полную меру. Мощным тормозом стали здесь августовский путч, а особенно – распад СССР.
Здесь, видимо, значительная доля ответа на вопрос, почему наметившийся было в конце 80-х – начале 90-х годов процесс прогрессивных
перемен в международной жизни быстро исчерпал себя.
Последующее же развитие России, ее поворот на стандартный
путь капиталистического развития, да еще в такой странной форме,
привел к упадку страны, сокращению ее возможностей и ее влияния.
Это оказалось подарком для всех тех, кого не устраивало ни социальное рыночное хозяйство, ни демократизация мировых отношений.
«Социальный конкурент» ведь исчез – открылась полная свобода для
«дикого либерализма». И сдерживающая международная роль СССР
также исчезла – США почувствовали себя вправе считать себя единственным наставником «однополюсного мира».
103
Все это, надо полагать, преходящее. Но все это в целом говорит
о том, сколь важна (и ответственна) задача России. Сколь нужны для
всего мира ее нормально развивающаяся социально ориентированная
экономика, ее демократическая внутренняя политика, ее миролюбивый конструктивный курс в международных делах.
Евзеров Р.Я. *
Октябрьская революция и ее мировой контекст
В отношении Октябрьской революции, ее предыстории и постистории, следует разобраться в том, что же в действительности происходило в XX в. Справедлив ли сформулированный в 1993 г. в Энциклопедическом словаре «Политология» вывод: «несоответствие концепции мирового революционного процесса действительному мировому развитию» (с.180)? А может быть, концепции не соответствует
содержание, которое в нее вкладывалось как в «общий идейнополитический ориентир коммунистов с 20-х до 80-х гг. XX в.» (Там
же)? Ведь оно сводилось к тому, что все новые и новые страны отпадают от мировой капиталистической системы и становятся на путь социализма, а остающиеся в ней идут по пути упадка.
Полагаю важным иметь в виду некоторые методические моменты. Во-первых, говоря о назревании революционной ситуации, можно,
наверное, считать, что их признаком является не только неспособность «верхов» жить по-старому, а и их неспособность жить поновому. Иначе могло бы быть ослаблено накопление «горючего материала» в политике. Во-вторых, революции не следовало бы путать с
восстанием. Именно на такую ошибку Э.Бернштейна обращал внимание не стоявший на сугубо революционаристских позициях В.Адлер.
В-третьих, когда идет речь о разрушении и уничтожении, насилиях и
зверствах, творимых в ходе революций, очевидно, должна соблюдаться мера всесторонности. И дело не только в разных позициях побежденных и победителей, а в некоторых общих принципах анализа событий. Помню, академик Е.Тарле в лекциях отмечал, что если с точного изображения двух борющихся фигур убрать одну из них, то
оставшаяся будет выглядеть особенно неприглядно. В общем, нарушение известного правила – использовать не только «нужные» факты,
а всю их совокупность – при рассмотрении революций дает особо искривленные результаты.
Обращаясь к вопросу о мировом контексте Октября, мы снова
сталкиваемся с проблемой разно-содержательного употребления по*
ИСП РАН
104
нятий и терминов. Разнопонимание дает себя знать уже в том, что 7
ноября может отмечаться лишь как день начала Октябрьской революции, да и то с учетом стихийно развивавшегося еще до взятия Зимнего
дворца народного движения. На такое разграничение приходится обращать внимание и в связи со спорами, была ли в России революция
или только государственный переворот, и в силу того, что в течение
длительного периода, да и поныне, в нашем обществоведении бытует
утверждение, будто коренной вопрос революции – это вопрос о власти. Его распространению в значительной мере способствовали сталинские суждения, будто при переходе от капитализма к социализму
всё новое в общественных отношениях начинается, создается лишь
после взятия власти пролетариатом.
Думается, что коренным (да и главным) вопросом всякой революции, при всей значимости вопроса о власти, является вопрос о коренных преобразованиях, не только ею заявленных, провозглашаемых, но и совершаемых. Между тем в свершениях Октябрьской революции было много противоречивого не только в словах, лозунгах, а и
в делах как текущих, так и на ближнюю и дальнюю перспективы. Не
случайно ведь остается непроясненным до конца вопрос о хронологической датировке революции. Сложились большие расхождения в
суждениях о времени «революционного превращения» капитализма в
социализм в нашей стране. В былые времена тоже по-разному, но с
определенным единством считалось, что концом этого времени, а,
следовательно, и революции, были 30-е гг., то ли когда мы «вступили
в социализм», то ли, когда мы его «в основном построили», то ли когда увенчали его фундамент новой политической надстройкой,
оформленной «Сталинской Конституцией».
Ныне все больше отвергается та вертикаль свершений революции, которая провозглашалась социалистической. И это не произвол.
Во-первых, непонятным оказалось, что такое социализм. Не случайно
в только что вышедшем 10-м номере «Свободной мысли» авторы статьи о социалистических революциях, с одной стороны, заявляют, что
«социализм следует трактовать не как первую фазу коммунизма... и не
как «социализированный капитализм» («шведский» или подобный
ему), а как единый (имеющий единую природу) интернациональный
нелинейный процесс трансформации мира экономической необходимости в «царство свободы». С другой стороны, ими же понятие «социализм» используется «для квалификации общественной системы
наших стран» и вводится понятие «мутантный социализм» как имеющий разнообразный набор признаков, «которые в большей или меньшей степени адекватны «чистому» виду».
105
Следовательно, получается, что социализм – это система, причем с определенным набором признаков, она мыслится как «чистая»,
но реально существует как иная. Когда-то для прохождения преград,
установленных тоталитарным режимом, эта иная именовалась «реальным социализмом» или «реально существующим социализмом». Ныне
в обиходе понятие «тоталитарно-государственный социализм». На
нашем заседании он деликатно именовался как «не настоящий социализм, а нечто подобное ему», что «продержалось 72 года, а не 72 дня
как Парижская Коммуна». Применительно ко всем этим вариациям
непонятно только, при чем здесь социализм, ибо речь идет о каком-то
«леденящем тепле» или о некоей «каторжной свободе».
Если считать, что Октябрьскую революцию назвали социалистической, чтобы обозначить существующую в ней социалистическую
тенденцию, возникает вопрос, к социализму ли стремились массы в
этой народной революции, в которой они сами, как здесь говорилось,
определяли свои устремления, то совпадавшие, а то и сталкивавшиеся
с линией, проводившейся социалистически-устремленными вождями.
(Причем, как последние сами считали, в том, что такое социализм, ясности не было. «Дать характеристику социализма мы не можем», – говорил В.И.Ленин в феврале 1918 г.). И тогда приходит на ум вывод,
что революции по их направленности надо бы характеризовать как
«анти-» чему-то существующему и формирующие нечто иное, в противоположность существующему. Всё это имеет отношение к тому,
где находится конечный рубеж Октябрьской революции. Считать
концом ее начало НЭПа, датировать Октябрьскую революцию 19171921-22 годами, как говорилось в ходе нашего обсуждения, исходя из
того, что НЭП стал началом реформистского пути, представляется неоправданным, хотя используемая мотивировка не безосновательна. За
ней скрываются расхождения в трактовке таких кардинальных для
мирового революционного процесса понятий, как «революция и реформа», «реформаторство и реформизм».
В датировке окончания Октябрьской революции началом НЭПа,
думается, дает себя знать то осмысление процессов «революционного
превращения», которое сложилось в прошлом в силу укоренявшегося
в течение долгих лет противопоставления: «реформа или революция».
Даже известные положения марксизма о «революциях сверху», осуществляемых реформаторски, о подвижной грани между реформой и
революцией втискивались в «прокрустово ложе» акцентируемой противоположности реформы и революции. В результате и ныне происходит смешение «революционного превращения» и свергающих, уничтожающих «революционных приемов действия», хотя первое требует
106
разных, в том числе реформаторских действий.
Представляется необходимым иметь в виду «революционное
реформаторство» или «реформаторские революционные преобразования», не сводимые к реформизму, абсолютирующему реформы. Не
следует забывать и о давно уже бытующем в социал-демократическом
обиходе разграничении реформ «системостабилизирующих» и «системопреодолевающих». Под этим углом зрения, по-видимому, следовало бы продолжить исследование поставленной уже проблемы
взрывной и управляемой революции и становящейся взрывной эволюции, вернуться к вопросу о революциях происходящих и «сделанных».
(См. «Свободная мысль», 1992, № 11, с.15-17). Революционность не
исключает, а включает в себя проведение реформ, отрицает их революционаризм. Реформаторство не исключает осуществления революционных преобразований, отрицает их реформизм.
Обращение к вопросу о революционном реформаторстве побуждает задуматься также о том, что применительно к Октябрьской
революции (да и не только к ней) такого рода реформы могли быть
направлены против изначальной устремленности революционного
действия: и масс, и руководителей революции. Например, думается,
что коллективизация в СССР не без основания определялась в нашем
обществоведении как революционное преобразование. Но по отношению к Октябрьской революции она была, очевидно, контрнаправленна. Соответственно получает дополнительное обоснование прозвучавшее в ходе дискуссии утверждение, что конец Октября следует
связывать со сталинизмом конца 20-х гг.
Всё это имеет значение и для характеристики общемировых
процессов развития в XX веке, которые осуществляются путем взаимопроникновения, взаимопереходов, взаимослияния реформ и революций. Ретроспективное, с конечного рубежа XX века, рассмотрение
его динамики, побуждает говорить о том, что он был временем вызревания и осуществления социальной революции, носящей поистине
мировой характер не только по своему размаху, но, главное, по своей
обусловленности проблемами и насыщенностью процессами, имеющими общемировое значение. Отсюда и констатация генерального
секретаря Римского клуба Б.Шнейдера: «Впервые в истории во всех
странах происходит социальная революция, кровавая или бескровная... Вот почему мы называем это глобальной революцией».
Исходным моментом и глубинной основой происходящего является переход от «капитализма вообще», исследованного Марксом, к
качественно новому состоянию. Совершается изменение экономических,
социальных,
политических
отношений,
социально-
107
экономических и политических характеристик капитализма. Октябрьская революция со своей предысторией, историей и постисторией –
составной компонент этого революционного процесса, им порожденный, в него органично вплетенный.
Но, отмечая всю значимость места и роли в этом процессе её
самой и порожденной ею общественной системы, всё же не следовало
бы считать, что именно Октябрьская революция, а не общая динамика
мирового развития, ею стимулируемая, привела к изменениям в капитализме, что «советский народ заставил капитализм двигаться в сторону социализма», а Октябрьская революция «побудила капитализм к
научно-техническому прогрессу». «Соревнование двух систем» и «холодная война» между ними, разумеется, воздействовали на динамику
мирового капитализма, но, думается, что определяющими были его
внутренние тенденции и процессы. Так же и в СССР, где, как известно, не хуже, чем за его рубежами, «образ врага» искусственно раздувался и использовался. Всё это относится и к антиисторичным утверждениям, будто буржуазный и социалистический реформизм Запада
порождены Октябрьской революцией. Правда, быть может, «октябрецентричная» концепция мирового развития в XX в., как и в свое время
«геоцентричная» концепция вселенной, явилась шагом на сложном
пути научного познания, которое, однако, не может застыть на этом
рубеже.
Савенко Ю.И.
Григорий Мелехов Михаила Шолохова – предтеча перестройки
Михаила Горбачева
Почему власть коммунистов в 1991 г. рухнула мгновенно? Для
меня это является большой загадкой. Атрибутика коммунистического
режима сметалась народом с каким-то остервенением, удовольствием.
Со стороны коммунистических руководителей не было ни восстаний,
ни активных протестов, ни драк за кресла и политические взгляды, ни
самоубийств, ни истеричных воплей: «3а Ленина, за Сталина! За
Брежнева!»
...Но ещё бóльшую загадку представляет поведение рядовых
членов компартии и им искренне сочувствующих! Создаётся впечатление, что и рядовые партийцы, и их руководители всех рангов, и всё
остальное население страны хотели одного и того же: чтобы вся партия и производимые ею институты рухнули. И они рухнули. Почему?
С чего и когда начиналась Перестройка? В марте 1985? В ноябре
1982? Она начиналась с 25 октября 1917 года. Доказательством того
является русская литература советского периода и на первом месте –
108
М.А.Шолохов.
Шолохов показал, что Великая Октябрьская революция заставила многих людей заниматься не свойственными им делами: рубить
шашкой, колоть пикой, расстреливать себе же подобных. О мирном
труде приходилось только мечтать. А все великие идеи революции
держались на самых низменных качествах души человека. Внутренне
порядочный, честный, гуманный должен был наступать на собственное горло и сердце растаптывать. Революция поднимала в душе простолюдина, обывателя всю муть. Настраивала громадную часть населения на то, чтобы отнять, присвоить, конфисковать, затем учесть, потом распределить. Но не произвести! Хлеб, одежду, квартиры... Человек не был свободен в выборе своей судьбы. Всё творчество Шолохова доказывало, что в стране, объятой пламенем революции, все занимались не своим делом.
«Донские рассказы». Любой из них – это протест против безумия войны, которая несёт страдания, смерть, разруху, сиротство. Герои рассказов вовлечены в грандиозные, но не понятные им вихревые,
грозные, жестокие, кровавые события. Они сражаются, убивают, пытаются осмыслить действительность, – и не принимают её, протестуют, мечутся, восстают, убегают от кошмарной действительности, а если это невозможно сделать, – перешагивают через свою волю, ломают
свои представления о человеческом счастье, достоинстве, семейном
благополучии.
Рассказ «Жеребёнок» опрокидывает наше читательское представление о том, что казаки – самый воинственный народ. Молодой
писатель показал, что казак – это крестьянин в первую очередь, это
человек безраздельно слитый с природой, он тонко её чувствует, мечтает о мирном крестьянском труде. Увидев тонущего в реке жеребёнка, обе враждующие стороны прекращают стрельбу, наблюдая, как отважный казак, рискуя утонуть, спасает жеребёнка. Малый спасён. И
вдруг с противоположной стороны раздаётся одиночный винтовочный
выстрел – и казак падает, убитый безумцем.
Рассказ «Родинка» – это осуждение авантюристической затеи
большевиков, которые раскололи Россию, весь мир на два враждующих лагеря, готовых в слепой ненависти уничтожить себя. В бою старый казак убивает молоденького бойца – щенка желторотого. Стаскивая с убитого сапог, матёрый казачина узнаёт в нём по родинке на ноге своего сынка. Отец убил своего сына! Какие тут идеи о всемирной
социалистической революции! Тут же отец убивает и себя. выстрелив
себе в рот...Сумасшедшая истерия. В рассказе «Родинка» сконцентрировалась главная философская мысль гениального писателя, дело Ок-
109
тября в конечном итоге обречено на самоуничтожение и крах: гибнут
и «отцы», и «дети», и сама идея.
В «Поднятой целине» абсолютно все главные герои тоже занимаются не свойственным им делом, насилуя и своё человеческое естество, и своё представление о счастье, справедливости. Бывший матрос, питерский рабочий Семен Давыдов, никогда в жизни не видевший крестьянского труда, направляется мудрыми партийцами с Севера в сторону южную руководить сельскохозяйственными работами!
Нелепость! И смех, и грех!.. Крестьян сгоняют в колхоз, – а они, глупые, не хотят, сопротивляются. Протест выражают по-разному: Кондрат Майданников слёзы льёт над любимыми быками, а дед Щукарь
рискуя здоровьем даже съел свою телушку. Яков Лукич Островнов, по
сегодняшним меркам – крепкий, передовой фермер, лишенный почвы,
вынужден вредить коллективному хозяйству. Не понимая, почему и
кем он лишён возможности свободно и производительно трудиться,
мечется, раздваивается, убивает свою мать. Пропитавшись идеей всемирной революции, Нагульнов с револьвером бегает по станице, отнимая у своих сельчан хлеб…
Сатирически изображенные райкомовские работники, ни бельмеса не понимающие в жизни и труде сельского жителя, крестьянина,
обобществляют, сгоняют, рапортуют. Трудно назвать хотя бы одного
человека в «Поднятой целине», который бы занимался радостно и
плодотворно своим делом. Разве что кузнец. Да дед Щукарь. Но и тот
не избежал соблазна стать коммунистом, чтобы получить «портхвелю» и какую-нибудь должность... И опять же: главный носитель и исполнитель коммунистической идеи прекраснейший, а в сущности
несчастный человек Давыдов погибает…
Роман-эпопею «Тихий Дон» можно смело назвать энциклопедией протеста и борьбы российского народа против активно воинствующего социализма. Самое удивительное явление в истории советской
литературы – это публикация «Тихого Дона» в эпоху Сталина, когда,
казалось, ни одна идеологическая муха, желающая развалить завоевания Октября, не могла просунуть нос ни в один советский журнал.
А.М.Горького надо реабилитировать только за одно то, что он смело
отстоял перед Сталиным право на жизнь романа-эпопеи
М.А.Шолохова «Тихий Дон», когда была приостановлена публикация
романа.
Если вспомнить о Григории Мелехове, в конце концов загнанном и затравленном советской властью в лице Михаила Кошевого, то
с уверенностью можно утверждать, что перестройка 1985 года начиналась в 1917 году, когда метались все: и Мелехов, и Кошевой, и
110
Штокман, и Бунчук, и Фомин. Резко менялись взаимоотношения между людьми. В марте-апреле 1918 г. взаимоотношения Кошевого и Мелехова были вполне дружескими. Но вот Кошевой стал начальником –
руководителем хуторского ревкома. И в январе 1919 г. происходит
резкий поворот во взаимоотношениях Кошевого и Мелехова. Григорий зашёл в ревком откровенно поговорить о советской власти, «о чём
думал в эти дни, что копилось в нём и искало выхода. Стал он на грани в борьбе двух начал, отрицая оба их». Григорий ставит вопрос ребром перед партийными работниками: «Чего она даёт нам, казакам?»
Иван Алексеевич отвечает Григорию: «Власти тоже дюже не касайся, потому – я председатель, и мне тут с тобой негоже спорить.
Твои слова – контра! – холодно сказал Иван Алексеевич, но глаз на
Григория не поднял... – ты советской власти враг!» Вот так: задаёшь
партийному работнику животрепещущие вопросы – значит враг! Арестовать! Взять на заметку! Думающим людям надо было прикидываться дурачками, не высовываться, не поднимать головы – иначе лихие партийцы срубят её.
Григорий не понимал, почему крестьяне должны сдавать государству все излишки зерна и других продуктов сельского хозяйства.
Под шумок зачастую выметалось всё. Крестьяне обрекались на голод.
Мелехов, который «по старой дружбе пришёл погутарить, сказать, что
в грудях накипело», откровенно высказывает своё восприятие действительности: «Казакам эта власть, акромя разору, ничего не даёт!»
Вместо того чтобы помочь Григорию разобраться в сложнейшей
обстановке, в аграрной политике партии, Иван Алексеевич командует,
грозит: «Казаков нечего шатать, они и так шатаются... И ты поперёк
дороги нам не становись. Стопчем!...» Шолохов изображает историческую обстановку правдиво. Художник нашёл единственно верное слово, которое выразило дух новой власти: «Стопчем!» Советская власть
и коммунистическая партия рухнули в 1991 году в одночасье, потому
что продолжали топтать в каждом чувство собственного достоинства,
человеческих прав, инициативность, самостоятельность, независимость от произвола чиновников.
С первых дней существования советской власти между нею и
народными массами существовала «невидимая стена», которая с каждой пятилеткой увеличивалась в размерах и в прочности, хотя с каждой трибуны, с каждого плаката, с каждой газетной строки неслась
восторженная песнь о неразделимом единстве партии и народа. Шолохов подметил и эту особенность советской действительности в самом зародыше: Иван Алексеевич «с каждым днём всё больше ощущал
невидимую стену, разделявшую его с хутором. ..Каменные лица, чу-
111
жие, недоверчивые глаза, исподлобные взгляды видел на майдане
Иван Алексеевич, проводя собрания». Михаил Кошевой просит выдать ему винтовку: «Боюсь идтить с голыми руками». Котляров и
Штокман принимают, не долго думая, решение: арестовать подстрекателей. В список попадает и Григорий Мелехов. Семеро были арестованы по плану, и ещё шестеро – для острастки!
Советская власть никогда не боялась в воспитательных моментах палку перегнуть. Чем объяснить хронические перегибы до марта
1953 года? Преданностью революции? осмотрительностью? предосторожностью? Думается, что простым пренебрежением к человеку. Какую меру наказания должны были понести семеро арестованных? По
мнению Котлярова и Кошевого, они отбудут наказание в тюрьме – и
всё. А что получилось? Казаков расстреляли! Иван Алексеевич сообщает Штокману: «Каких отправили мы ноне – расстреляли в Вешках!
Я думал, им тюрьму дадут, а этак что же... Этак мы тут ничего не сделаем! Отойдёт народ от нас, Осип Давидович... Тут что-то не так».
Советская власть почему-то панически боялась людей инициативных, энергичных. Объявлялась беспощадная война так называемым «кулакам» – основной производительной силе в сельской местности. По сути дела «кулак» с шестидесятых годов Х1Х столетия всегда был в русской деревне стержневой силой. Вот с этой самостоятельной, независимой от чиновников силой компартия и советская
власть с первых шагов боролись, уничтожая её морально и физически.
В эпопее показано активное неприятие власти коммунистов.
Одно восстание следует за другим. Очередное вспыхнуло 11 марта
1919 г. Восставшие станичники избивают Кошевого, и ему только чудом удается избежать смерти после удара вилами в бок. Причины восстания? Из текста эпопеи становится ясным, что главная – недовольство продразвёрсткой и денежными контрибуциями, неправильной,
жестокой, огульной политикой к середняку, безосновательные, скоропалительные суды и расстрелы казаков, ошибки и перегибы партийных и советских работников на местах и в политотделе VIII Красной
Армии. Расказачивание, вылившееся в массовые аресты, допросы,
расстрелы, вызвало у вольнолюбивого южного казачества протест,
неприятие советской власти. Восставшие выдвинули лозунг: «3а советскую власть, но против коммуны, расстрелов и грабежей»! Основания у повстанцев для такого лозунга были. Примечателен в этом отношении образ комиссара Малкина, который собирал с хуторов стариков, вёл их в камыши и расстреливал без суда и следствия. И вот
этот Малкин чужими жизнями, как бог, распоряжается... «Я, дескать,
вас расказачу, сукиных сынов, так, что век будете помнить!»
112
А как ведёт себя представитель советской власти Мишка Кошевой? 22 мая 19-го года началось отступление повстанческих войск. В
Вёшенской появляется Кошевой. Он беспощадно мстит за смерть
Ивана Алексеевича Штокмана: «Ходит по хутору, пущает огонь в купецкие и поповские дома», – рассказывает о нём Пантелей Прокофьевич Григорию. Кошевой словно бы сходит с ума: безжалостно, самосудно рубил пленных, жёг брошенные повстанцами курени, в упор
расстреливал даже коров и быков, с тремя товарищами выжег дворов
полтораста станицы Каргинской. «Хотел он во что бы то ни стало попасть в Татарский, чтобы отомстить хуторянам за смерть Ивана Алексеевича и еланских коммунистов, выжечь полхутора. Он уже мысленно составил список тех, кого надо сжечь...» Попав на хутор Татарский,
Кошевой убивает деда Гришаки, а затем поджигает дом Коршуновых.
Уезжая в часть, Мишка зажёг подряд семь домов!
Григорий возвращается из армии Буденного на хутор Татарский
поздней осенью 20-го года. «Григорий с наслаждением мечтал о том,
как снимет дома шинель и сапоги, обуется в просторные чирики, поедет в поле. Он ехал домой, чтобы в конце концов взяться за работу,
пожить с детьми, с Аксиньей...» Но мечтаниям Григория не суждено
было сбыться: при первой же встрече с Григорием Кошевой, ставший
мужем сестры Григория Дуняшки и председателем хуторского ревкома, заявляет Григорию: «Враги мы с тобой... За старые долги надо
платить сполна!» Себе-то коммунист Кошевой всё простил! Простил и
метания, и колебания, и военные преступления. Григорий более Кошевого имел моральное право на прощение со стороны советской власти, ибо закончил гражданскую войну в коннице Буденного, который
после одного боя «перед строем с ним ручкался, и благодарность и эскадрону и ему была». Но Кошевой, опьянённый данной ему властью,
ведёт себя как непреклонный командир и крутой начальник: гонит
Мелехова регистрироваться в военкомат в Вёшенскую. «Содрогаясь
от испуга и отвращения», Григорий решает, как ему быть? Он боится
ареста. Он начинает бояться советскую власть. Но всё-таки становится
на учёт. Потом рассказывает Аксинье: «Анкету дали заполнить, всю
службу там надо описать... часа два сидел...».
Но Кошевой не успокаивается, продолжает преследовать Григория, хочет, чтобы конный патруль арестовал его. Затравленный как
волк Мелехов вынужден скрываться, но попадает в руки банды Фомина. Примечательно, что и банду Фомина породили самодурные
действия представителей советской власти. Превращение красного
командира Якова Фомина в командира восставшего эскадрона, а затем
и в бандита происходит под воздействием слишком ретивого коман-
113
дира продовольственного отряда, который, подобно Кошевому, непоколебимо верит в правильность своих действий и приказов.
Трагическая судьба Григория Мелехова многозначна и поучительна. Из истории жизни Мелехова, его поисков своего места под
солнцем, его колебаний, заблуждений, ошибок, поисков единственно
возможного жизненного пути мы извлекли нравственные и политические уроки всемирного значения, сочувствуя ему, очаровываясь этим
человеком. И в этом, без всякого преувеличения, громадный вклад
Шолохова в то, что мы были подготовлены, мы созрели для перестройки, начатой Михаилом Сергеевичем Горбачевым.
Писаренко Э.Е.
Ecce Homo – наркомпрод Цюрупа: миф или реальность?
Среди современных мифов есть и такой: Октябрь положил
начало принципиально новой, и по сути, и по методам, продовольственной политике. Поэтому только что опубликованная в «Свободной мысли» (1997, №10) статья профессора В.Т.Логинова о продовольственной политике Временного правительства важна методологически. Она ставит вопрос о том, что весь арсенал средств, составивших основу продовольственной политики «военного коммунизма»,
фактически сформировался еще до Октябрьской революции.
К сожалению, в учебниках истории до сих пор упорно не называется подлинный автор продовольственной разверстки – А.А.Риттих.
Будучи с ноября 1916 г. управляющим министерства земледелия, (а с
12 января 1917-го министром земледелия) он действовал решительно.
По отзывам сослуживцев, «новый министр был необычайно энергичен, отлично знал дела своего ведомства.., знал страну лучше всех
других членов кабинета».
29 ноября 1916 г. Риттих подписал постановление о хлебной
разверстке, а 7 декабря были определены нормы губернских поставок
с последующим расчетом продразверстки по уездам и волостям. Продразверстка в России вступила в силу в январе 1917 года. 17 февраля
1917 г. Риттих выступил в Государственной Думе с детальным обоснованием продразверстки как действенного средства решения продовольственных проблем.
После Февральской революции, в первые два месяца деятельности Временного правительства, продовольственной политикой руководил земский врач-подвижник кадет А.И.Шингарев. 25 марта 1917 г.,
будучи министром земледелия, он провел закон о хлебной монополии.
«Это неизбежная, горькая, печальная мера, – говорил он, – взять в ру-
114
ки государства распределение хлебных запасов. Без этой меры обойтись нельзя». Конфисковав кабинетские и удельные земли, Шингарев
отложил вопрос о судьбе помещичьих имений до Учредительного Собрания.
В мае 1917 г. Временное правительство организовало Министерство
продовольствия,
которое
возглавил
публицист
А.В.Пешехонов. Он стремился осуществить хлебную монополию. Но
его политика вызвала отпор и предпринимателей, и самих крестьян. За
май–август 1917 г. практические плоды деятельности Пешехонова на
посту министра были ничтожны. Его просчеты характерны и для его
преемника – известного экономиста-теоретика С.Н.Прокоповича,
бывшего министром продовольствия вплоть до Октябрьской революции. Прокопович также не выполнил свою продовольственную программу, основывавшуюся на активном вмешательстве государства в
экономику: установлении твердых цен, распределении продуктов, регулировании производства. Он требовал введения трудовой повинности, создания центра управления народным хозяйством, единого плана
снабжения всех его отраслей. Ни сил, ни воли у Временного правительства на это не хватило.
В первом составе Совнаркома наркомом по делам продовольствия стал потомственный дворянин, профессиональный революционер Иван-Бронислав Адольфович Теодорович. Но к середине декабря,
когда он окончательно оставил пост наркома, результаты его деятельности в наркомате равнялись нулю. Заместителем наркома Совнарком
назначил профессионального революционера, врача по образованию
А.Г.Шлихтера, сторонника жестких административных методов работы. Он очень быстро сумел восстановить против себя как новых, так и
старых продовольственников, и это не могло не волновать Ленина.
Нужен был профессионал-продовольственник.
28 ноября 1917 г. товарищем наркома продовольствия был
назначен Цюрупа. Как председатель Уфимской губернской продовольственной управы и председатель Уфимского продкома – продовольственных органов Временного правительства на местах, он наряду с другими специалистами принял активное участие в созванном
Прокоповичем Всероссийском продовольственном съезде в Москве в
ноябре 1917 г. Вскоре Цюрупа уехал в Уфу, но там заболел, а поэтому
задержался. Лишь 13 февраля 1918 г. на VI Уфимском губернском
съезде крестьянских депутатов он официально сложил с себя полномочия предпродгубкома и предгубпродуправы, а уже 25 февраля 1918
г. Совнарком утвердил его наркомом продовольствия. К этому времени у Цюрупы, имевшего специальное сельскохозяйственное образова-
115
ние, стаж продовольственной работы составлял 23 года. Это дело он –
земский статистик, агроном-практик, управляющий крупными латифундиями – знал досконально. Вот почему продовольственники
встретили Цюрупу не как «чужака», а как руководителя региональных
продовольственных органов, знающего их проблемы.
В марте 1918 г. в докладе Совнаркому Цюрупа писал:
«Дело снабжения хлебом переживает тяжелый кризис. Крестьяне, не получая мануфактуры, плугов, гвоздей, чая и проч. предметов
первой необходимости, разочаровываются в покупной силе денег и
перестают продавать свои запасы, предпочитая хранить вместо денег
хлеб. Кризис усугубляется недостатком денежных знаков для расплаты в тех местах, где ссыпка еще производится. Анализ существующего положения приводит к выводу, что только снабжение деревни тем,
чего она требует, т.е. предметами первой необходимости, может вызвать на свет спрятанный хлеб. Все другие меры лишь паллиативы...
Товарообмен уже и теперь повсеместно происходит в связи с мешочничеством (рабочие фабрик обменивают свой продукт на продовольствие для себя). Прекратить этот стихийный процесс можно лишь одним способом – организуя его в масштабе государственном...».
Цюрупа предлагал запасы промтоваров, сельскохозяйственных
машин и предметов первой необходимости на сумму 1,162 млн. руб.
направить в хлебородные регионы. 25 марта 1918 г. СНК утвердил доклад Цюрупы. Продовольственным органам, Наркомпроду и лично
Цюрупе были предоставлены чрезвычайные полномочия по снабжению страны хлебом, другими продуктами. Опираясь на кадровое ядро
Наркомата и старых, опытных продовольственников, Цюрупа проводит в жизнь разработанную царским министром Риттихом продразверстку и проведенный кадетом Шингаревым закон о хлебной монополии.
В мае 1918 г. был принят декрет о продовольственной диктатуре
в стране. Реорганизуются местные органы Наркомпрода. Создаются
губернские и уездные продкомы. И в центре, и на местах, при продорганах
в
губерниях,
создана
сеть
курсов
агитаторовпродовольственников. Регулярно издаются «Известия Наркомпрода»,
«Бюллетень Наркомпрода», «Справочник продработника». «Памятная
книжка продовольственника» и ряд других агитационно-справочных
изданий.
Самые различные люди находились в ближайшем окружении
Цюрупы: будущий академик-энциклопедист О.Ю.Шмидт – тогда социал-демократ интернационалист, член ЦК этой партии; меньшевик
О.А.Ерманский, кадет М.П.Красильников, тесно связанная с левыми
116
эсерами З.Н.Райх. Кстати, будучи женой Сергея Есенина, она способствовала и встрече поэта с Цюрупой.
Летом и осенью 1918 г. в центре внимания Цюрупы – уборка
урожая, заготовка продовольствия. С помощью профсоюзов, фабзавкомов и местных Советов Наркомпрод создавал рабочие отряды, организовавшие на местах уборку урожая, транспортировку зерна и заготовку хлеба. Гражданская война вынуждала к чрезвычайным мерам.
Цюрупа разъяснял:
«Сейчас, когда у нас нет… товаров, когда наши запасы не пополняются и живем полученным нами наследством, мы не можем
провести товарообмена в широком масштабе. Сейчас, когда гражданская война отняла у нас громадные хлебные территории, топливные и
др., формы будущего нам недоступны. Мы должны, прибегая к суррогатам, по одежке и протягивать ножки... В условиях пожара нельзя
допустить экспериментов. Мы должны получить хлеб».
Каковы же реальные итоги деятельности наркомпрода Цюрупы?
По данным экономиста-аграрника П.И.Лященко деградация хлебного
рынка началась до революции 1917 г., когда под влиянием военных
нужд и продовольственных затруднений (неурожаев, оттока сельского
населения в города и армию, потери части хлебородных территорий)
правительственные заготовки стали преобладать вместо свободного
рыночного оборота. В 1916-1917 гг. правительство заготовило 540
млн. пудов хлеба, т.е. немного менее, чем весь прежний торговый
оборот. Введенная при Временном правительстве хлебная монополия
фактически не осуществилась. Но после Октября заготовки хлеба
неизменно возрастали: в 1917-1918 гг. – 47,5 млн. пудов хлеба, в 19181919 гг. – 107,9 млн. пудов, в 1919-1920 г. – 212,5 млн. пудов, в 19201921 гг. – 283,8 млн. пудов. Таков был результат деятельности Цюрупы, использовавшего опыт отечественной продовольственной политики предреволюционных лет.
Иорданский В.Б.*
Великая альтернатива
О значимости исторического события легче всего судить,
наблюдая усилия, которые предпринимаются для того, чтобы его оболгать. И читая московские газеты, смотря и слушая передачи столичного телевидения и радио, нельзя не прийти к заключению, что Октябрьская социалистическая революция – величайшее событие современности. Она еще далека от завершения и погромыхивает то здесь,
*
доктор исторических наук
117
то там на земном шаре.
Когда слышишь, как А.Н.Яковлев, беседуя 8 ноября с радиослушателями, утверждает, что революции вообще не было, а большевики-де просто подобрали валявшуюся на мостовой власть, невольно
думаешь, что подобное ослепление ненавистью возможно только потому, что революция все еще продолжается, ужасая и пугая ренегатов.
Впрочем, революции всегда вызывали не однозначные чувства.
Подобные социальные взрывы возникают там и тогда, где накапливается огромный потенциал социального возмущения и когда он не может найти выхода. Революционный взрыв неизбежно сопровождается
людскими жертвами, горем невинно страдающих в этом потрясении
людей. Но как часто на их беде спекулируют те группы общества, которые виновны в возникновении взрыва! Поэтому их обвинения отдают лицемерием.
Своим успехом Октябрь был обязан в первую очередь таланту,
бесстрашию и самоотверженности своих лидеров. Им удалось соединить в едином все сокрушающем потоке и социальные устремления
низов, и чаяния угнетенных национальных меньшинств, мечты о социальном и национальном раскрепощении. Революция также выдвинула лозунг интернациональной солидарности трудящихся и порабощенных народов мира. Он также не остался пустым звуком.
Был у революции еще один аспект – утопический. Она вдохнула
в сознание миллионов людей во всем мире надежду и мечту, которые
позволяли им выдерживать самые тяжелые испытания. Может быть,
это была самая уязвимая сторона революции, потому что утопии
хрупки и легко разрушаются. Но это была и ее самая сильная сторона,
потому что без надежды и мечты общество погружается в трясину,
утрачивает понимание смысла жизни и начинает слишком полагаться
на наркотики самого различного сорта. Сегодня мы имеем возможность наблюдать все это вокруг нас.
Казалось бы, после того как был уничтожен Советский Союз,
трудно говорить о том, что революция продолжается. Действительно,
еще до краха этой великой страны, родившейся из Октября, усилиями
партбюрократии из нее был изгнан всякий революционный дух, что и
послужило одной из главных причин ее развала. Но социалистическая
идея так и не была задушена.
Российские либералы пытаются представить дело так, что сегодня только старики-пенсионеры интересуются уроками Октября. Это
неправда. Крупнейшие зарубежные историки, философы, экономисты
развивают марксизм, в котором видят ключ к понимании происходящих в мире процессов. Либерализм утверждает, что он сам – высшая
118
точка развития общественной мысли, тогда как капитализм – высшая
точка развития общества. Якобы нет альтернативы ни капитализму, ни
его идеологии – либерализму. Но непрестанно вбивая в головы людям,
что «иного не дано», либерализм и себя обрек на творческое бесплодие.
Напротив, Октябрьская революция предложила свои альтернативные решения всех проблем. В области государственного строительства она выдвинула идею Советов. Ее сила и перспективность в
том, что она позволяет преодолеть отчуждение народа от государственной власти, столь характерное для парламентской демократии.
Советы предполагают непосредственное участие народа на всех уровнях управления – от местного до общенационального. При этом Советы не исключают парламентской демократии, а включают ее как свою
часть.
Что касается национальных отношений, то и в этом вопросе Октябрь предложил свою альтернативу. Он сочетал уважение национальных особенностей с созданием многонационального сообщества,
в котором национальная культура каждого народа становилась бы органической частью создаваемой наднациональной цивилизации. Она
оставалась бы открытой перед любым народом. Все народы пользовались при этом равными правами, несли друг перед другом равные обязанности.
В сфере экономики ею был выдвинут принцип плановости развития. Думается, именно он позволил Советскому Союзу достичь
столь огромного могущества, столь значительного культурного расцвета. Развиваясь в обстановке фактической блокады, в вынужденном
отрыве от научной и инженерной мысли Запада, Советский Союз сумел дважды подняться из руин – и после страшной разрухи гражданской войны, и после опустошений, вызванных гитлеровским нашествием.
Октябрьская революция позволила выявить и специфические
противоречия социалистического пути развития, о которых не подозревали основоположники марксизма. Среди них – постоянная демократизация общества и жесткая централизация власти, приводившая к
ущемлению демократии; система планирования, не способная справиться с растущим усложнением экономики и приводившая, в результате, к своего рода экономической энтропии; принцип равенства, постепенно вырождавшийся в уравниловку, что оскорбляло человеческое достоинство и сопровождалось фактическим неравенством. Опыт
социализма в СССР выявил необходимость изучения противоречий
социалистического строительства. Их учет в будущем позволит избе-
119
жать многих ошибок, полнее раскрыть присущие социализму гуманизм, уважение личности, демократизм.
Октябрьская революция доказала, что существует реальная альтернатива капитализму. Сейчас, когда мир находится на пороге крутых перемен, ее опыт оказывается особенно поучителен. В частности,
с ходом времени становится все более очевидным, что она была не
просто острейшим проявлением классовой борьбы, схваткой в борьбе
за власть угнетенных и привилегированных. Это был и вызов либеральной философии развития, ее видению истории как свободной игры экономических и социальных сил. Речь шла о том, как сделать историю разумной, человечной. Задача гигантская, едва ли не утопическая! Был впервые практически поставлен вопрос о возможности в исторической перспективе подчинения хаотического потока жизни сознательной, гуманной воле общества. И в целом опыт Октября подтвердил перспективность замысла.
Теории социализма следует быть готовой к новому порыву трудящихся масс, к тем неожиданностям, которые готовит современность. Никто не знает, что скрывается за следующим поворотом истории, но в любом случае события не должны застать левые силы врасплох, как это произошло в 1991-92 годах в России.
Иоффе Г.З. (Канада)
«Выход из большевизма»
Конечно, ставить вопрос об ответственности за революцию и ее
разрушительные последствия юридически некорректно, но историографически все-таки возможно, а то и просто необходимо. В противном случае изучение истории бессмысленно.
Нет, не «массы» (употребим любимое выражение Ленина)
свергли царизм в конце февраля – начале марта 1917 г. «Лодка царизма» на протяжении долгих лет сознательно раскачивалась интеллигенцией, ее авангардом – либеральной оппозицией, а в критическую
минуту главный гребец – император просто бросил весла. Все остальное, в том числе и большевистский Октябрь, было уже следствием.
А.И.Солженицын считает – следствием неизбежным. Это, однако,
спорно, а главное – не доказано. Но одна из тенденций Февраля действительно вела к Октябрю.
Сегодня, 80 лет спустя, в России вновь возвращаются к тем, уже
далеким событиям, особенно к Октябрю. Снова будет сказано и написано много слов. Но надо ли? Если не почему, то как Россия входила в
большевизм – ясно. Сегодня же она переживает конечный процесс,
начало которого – в 17-ом году. Тогда она вошла в большевизм, те-
120
перь на наших глазах выходит, во всяком случае, пытается выйти. И
прояснение этого этапа, его содержания, его особенностей, его последствий представляется ныне более важной задачей.
Те, кто готовил русскую революцию 17-го года и пережил ее,
впоследствии, в эмиграции, много думали не только над причинами
революционной катастрофы, не только признавали свою вину, но и
размышляли над тем, как Россия будет выходить из большевизма. Что
этот выход раньше или позже состоится – они не сомневались. Весь
вопрос заключался в том, как это произойдет. Намечалось и несколько
«сценариев».
Поначалу, после окончания гражданской войны, не остывшие от
сражений с «красными» белогвардейские военные вожди (Н.Врангель
и др.) еще вынашивали планы возобновления вооруженной борьбы
против большевиков. Существовала надежда, что отведенная из Крыма русская армия, поддержанная кем-либо из иностранных интервентов, предпримет попытку вторжения в Советскую Россию и сбросит
большевиков. Однако более трезвые головы деятелей антибольшевизма уже поняли, что этап вооруженной борьбы с большевизмом кончился и силой их не сломить. Лидер кадетов П.Милюков разработал
так называемую «новую тактику»; он полагал, что большевистская
политика неизбежно приведет к возмущению крестьянства и других
трудовых слоев. Эта внутренняя борьба приведет к ослаблению большевистской системы и ее постепенному падению.
Но было немало таких, которые не рассчитывали и на это. Действительно, после победы над «белыми» большевики сумели жестоко
расправиться с внутренними восстаниями и бунтами, большинство
которых не имело сколько-нибудь определенной политической цели.
Дальновидные политики (тот же П.Милюков, В.Маклаков,
Б.Бахметьев, Г.Федотов и др.) высказывали мысль, согласно которой
закат большевизма начнется в его собственных рядах (в том числе, и в
«верхушке») под влиянием термидорианского, а проще сказать, мещанского перерождения. Сторонники этой точки зрения исходили из
того, что сила и напряжение «революционного духа» не может продолжаться длительное время и «человеческие слабости» размоют их.
Так, собственно, и произошло. Правящий класс – номенклатура со
всеми ее привилегиями – возникла еще при Ленине. При Сталине она
уже стала силой, хотя управлял ею Сталин – «хозяин». После него
произошла перемена. Теперь уже номенклатура «правила» генсеком и
страной. А после того как генсеки стали умирать один за другим, номенклатура пожелала укрепить свое положение, закрепив свои привилегии в собственность…
121
Но независимо от того, каким образом должно произойти разрушение и исчезновение большевизма, почти все сходились на том,
что для «простого человека» оно будет тяжелым, таким же мучительным, каким для него было и «вхождение в большевизм». Ф.Степун
писал:
«Становится невольно страшно за Россию. Сумеет ли она после падения большевистской власти так мудро сочетать твердость
государственной воли с вдумчивым отношением к духовным и бытовым особенностям ведомых ей народов?»
Для Г.Федотова, вопроса, кажется, не существовало:
«Приближается час расплаты, и горька будет чаша, которую
придется испить России за преступления ее властителей».
Немного раньше историк А.Кизеветтер писал М.Вишняку:
«Мы всё мечтаем, чтобы падение большевиков совершилось
так, чтобы никакой расплаты за большевистское иго не получилось.
Да разве это возможно?»
Когда теперь читаешь эти тревожные, проникнутые болью высказывания, невольно задумываешься: а сознавали ли всё это те, кто
«раскачивал лодку» советского большевизма? Те, кто крушил царское
самодержавие, надо признать, плохо представляли себе все социальные и политические последствия «дела рук своих», хотя предупреждающие голоса и раздавались («Вехи» и др.). Но те, кто крушил
«большевистское самодержавие», должны были знать и учитывать их
опыт.
Так, великий реформатор М.Горбачев обязан был знать, что радикальные реформы в России легко «срываются» в революции и что
еще
дореволюционные
«разработчики»
реформ
(Ю.Витте,
П.Столыпин и др.) сформулировали условия их осуществления: постепенность и последовательность. Горбачев должен был знать, что
отступление от этих условий в конце концов превратит его в жертву
левых или правых экстремистов, за которыми придут мародеры. Разве
не об этом рассказывает «бестселлер» А.Коржакова «Ельцин: от рассвета до заката»?
Оба великих «гуру» советского антикоммунизма – А.Сахаров и
А.Солженицын – не имели права не понимать, что помимо разрушения необходимо четко представлять себе, как и чем заменить падающие столбы большевизма так, чтобы их руины не обрушились на головы миллионов «рабов коммунизма». Дух ненависти наполнял души.
Но разве это лучший советчик? Как случилось, что «молодые ельцинские реформаторы» первого призыва (Е.Гайдар, А.Чубайс и др.) не
нашли ничего умнее, как разрушать большевизм большевистскими, а
122
подчас и криминальными методами, не щадя людей? Еще предстоит
выяснить, где Россия понесла большие жертвы: при «входе» или «выходе» из большевизма.
Когда Ленин, победив в гражданской войне, оказался перед лицом разрушенной и разоренной страны, он, по свидетельству многих
очевидцев, стал понимать ошибочность Октября. В критической статье на книгу Н.Суханова «Записки о революции» он не нашел ничего
более убедительного, чтобы оправдать свои действия в Октябре, чем
цитирование Наполеона: «Сначала надо ввязаться в бой, а там уж будет видно, как поступать дальше». Эту фразу, пожалуй, можно было
бы использовать в качестве эпиграфа почти ко всей политической деятельности российских политиков ХХ века. И что же дальше? Вопросы, вопросы… Как пишет в своей последней книге историк М.Геллер,
«Россия на пороге ХХ1 века ищет свою национальную цель… Чему
научило ее прошлое?». «Выход» из большевизма, в том виде, как он
совершается, показывает: немногому.
Мартьянов Е.Д.*
России нужны компромиссы, а не конфронтация
80-летний юбилей Октябрьского восстания большевиков, кульминационного момента русской революции 1917-1922 годов, – это серьезный повод для раздумий над судьбами Отечества. Тем более что в
наше время, в канун XXI века, страна переживает во многом похожую
ситуацию. И сегодня нам приходится решать аналогичные судьбоносные вопросы: «Кто мы?» «Куда идем?» «Что делать?»
Того, что Русская революция – великое событие, отрицает никто, в том числе и противники коммунизма. Однако если революцию
рассматривать с ценностных позиций (добро-зло, хорошо-плохо), то
до сих пор точки зрения диаметрально противоположны у сторонников и противников революции. Для одних она – великий прорыв в будущее, начало подлинной истории человечества, для других – абсолютное зло, величайшее преступление против своего народа.
Русские – народ крайностей. Либо-либо. Поэтому в XX веке
наше общество дважды собственными руками разрушало свою страну.
Сначала большевики. Теперь либерал-демократы. При этом и те и
другие, обосновывая необходимость разрушения, занимались надругательством над историей своей страны.
Один из главных уроков Русской революции состоит в том, что
нежелание политиков идти на компромисс, приверженность крайнему
*
к.и.н, доц., зав.кафедрой Ковровской госуд. технологической академии .
123
радикализму слишком дорого обходится обществу, оборачивается
трагедией для народа. Отсутствие компромисса между большевиками,
меньшевиками, эсерами, то есть представителями левых сил, сторонниками социализма привело к обострению борьбы, противостоянию
между ними, использованию силовых методов. Монополия на власть,
отсутствие оппозиции при Сталине уже в условиях мирного времени
обернулись массовыми репрессиями. Постепенно народная власть выродилась в антинародную, власть номенклатуры, что в конечном итоге
привело к поражению коммунистов при Горбачеве.
А если бы компромисс был достигнут? Ход развития не только
нашей страны, но и человечества во многом был бы иным. Умеренные
социалисты-реформаторы не раз проигрывали в начале века социалистам-радикалам. Но к концу века левый радикализм почти повсеместно потерпел поражение, и наибольших успехов добились сторонники
реформ, а не революций.
Таким образом, Русская революция – это исторический урок
упущенных возможностей. Но наши политики, к сожалению, из этого
не делают полезных выводов. Так, отсутствие компромисса в 19901991 годах между Горбачевым и Ельциным (по вине прежде всего
Ельцина) привело к провозглашению так называемой «независимости» России от СССР, и Россия в лице «демократов» сыграла самую
неблаговидную роль в развале Советского Союза. Последствия трагичны: десятки миллионов лишились Родины, миллионы стали беженцами и переселенцами, экономика пришла в упадок, 70% населения относятся к бедным слоям, моральная деградация затронула широкие слои населения, особенно пострадала молодежь.
Позднее, в 1993 году, нежелание Ельцина идти на компромисс с
законодательной властью РСФСР закончилось расстрелом парламента, фактической узурпацией власти Президентом. Страна вновь оказалась на пороге гражданской войны. А можно ли было повлиять на политику Президента? Думается, да. Не сделано этого потому, что не
было согласия в рядах оппозиции. Амбиции политических лидеров
мешали компромиссу.
Сегодня российское общество подошло к такой черте, когда
только отказ от радикализма и компромиссы противоборствующих
сил спасут его. Компромисс направлен не на разрушение, а на созидание в результате согласия. Насилие же порождает только новое насилие. Объявление Президентом дня 7 ноября «Днем согласия» – шаг в
правильном направлении.
Не следует уподобляться баранам, которые встретились на мостике над бурным потоком. Нежелание уступать друг другу погубило
124
их. Политическим противникам сегодня необходимо, отбросив политические пристрастия перед лицом общей опасности, отказаться от
оскорбительных
ярлыков
(«коммуно-фашисты»,
«краснокоричневые», «демо-фашисты», «дерьмократы» и т.п.), заменяющих в
спорах логику доказательств.
Компромисс – это не предательство, как считают радикалы. Это
взаимная уступка для достижения определенных политических целей,
не противоречащих интересам идущих на компромисс сил. А стратегические цели у всех порядочных людей России сегодня одни: спасение и возрождение Отечества. А это означает: сильное демократическое государство, опирающееся на закон; экономическую политику в
интересах собственного народа; надежную систему социальной защиты; приоритет духовной сферы – образования, науки, культуры, прекращение экспансии американской массовой культуры; самостоятельную внешнюю политику, ориентирующуюся на национальные интересы. России необходимо преодолеть смутное время. Путь компромиссов, реформ, а не конфронтация и радикализм позволит стране
решить стоящие перед ней задачи.
Листов В.С.
Революционное родео
«Усталость» октябрьской темы – очевидна.
Всё уже сказано: и о всемирно-историческом значении Октября
для светлого будущего человечества, и о гнусном насилии, осуществленном якобы на германские «тридцать сребреников». Любопытно
только вот что: и хвалители, и хулители обычно не замечают, что
пользуются основной идеей сталинского «Краткого курса» – именно
там утверждалось, что революцию устроили исключительно большевики; они-то и несут за неё полную ответственность. Судьбы народа
вроде бы полностью зависели от коммунистических вождей, от решений ЦК, Политбюро, съездов. История страны мягко и бессмысленно
подменяется тут историей партии.
Ещё до революции Ленин писал, что большевики есть «партия
новаторов» – всё, что она совершает и должна совершить, неслыханно
ново и беспрецедентно. Подтвердилась ли потом эта его мысль? Вряд
ли...
В 1925-1926 годах в СССР нелегально побывал Василий Витальевич Шульгин, белоэмигрант, монархист, лидер «правых» во II-IV
Государственных думах. Бродил он по улицам Киева и других городов, заходил в церкви, сидел в пивных, ездил в поездах, беседовал с
людьми, изучал быт. Шульгин как бы экзаменовал советскую власть,
125
искал ответ на вопрос: лучше или хуже, чем при царе? В конце концов
пришел Шульгин к выводу – живут как при старой власти; может
быть, только чуть-чуть хуже. Об этом и написал он в своей книге «Три
столицы».
Сытый, почти благополучный нэп навёл автора книги на исторические размышления, на поиски истоков современного русского социализма. Первым отечественным социалистом Шульгин назвал...
государя императора Александра II. И не так уж это парадоксально.
Ведь именно александрова отмена крепостничества наполнила
крестьянскую общину государственным смыслом и не дала мужику
гражданских прав. Потом большевики провозгласят идеальную «мировую коммуну» и не заметят, что прообразом-то её служит реальная
крестьянская община. Недаром же социализм в его большевистской
форме проваливался в развитых странах, но оказался таким притягательным для патриархальных структур Азии, Африки.
Петр Столыпин в начале века попытался «освободить» общинника, облагодетельствовать его «сверху», наделить частной собственностью – не вышло. Мирские мужики, слыхом не слыхавшие о большевиках, жгли столыпинских хуторян не хуже, чем дворянские гнёзда.
Примерно так, как и сегодня воюют с новоявленными фермерами
бывшие колхозники (теперь ТООшники). ТОО, кто не знает, – Товарищество с ограниченной ответственностью. Так что круг замыкается:
опять «товарищи» и опять безответственные. И не большевики вовсе.
С социал-демократами, с большевиками Столыпин особенно не
боролся; они ведь до 1917 года не признавали террора. Зато для более
радикальных течений, для эсеров и анархистов, ввёл он в 1906 году
смертную казнь без суда и следствия. Смертные приговоры выносили
«тройки» при командовании военных округов, состоявшие из офицеров, не отягченных юридическим образованием. Лев Толстой писал
Столыпину отчаянные увещевательные письма; возмущался Короленко. Расправ 1906-1907 г.г. Короленко не забудет и потом, когда вступит в неравную борьбу с большевистскими ревтрибуналами и ЧК. Конечно, красный террор сильно отличался от столыпинского – и размахом, и «идейным» обоснованием. А всё-таки Ленина и его партию никак тут нельзя признать новаторами.
То же самое и в других жизненных сферах. Продразвёрстка, с
помощью которой мужиков грабили с лета 1918 по весну 1921 гг.,
проклинается людьми «нашего круга» и сегодня. Хорошо. Пусть так.
Надо бы, однако, напомнить, как и когда она начиналась. А вот это «в
нашем кругу» как-то забывают. Когда через несколько месяцев от
вступления России в империалистическую войну царское правитель-
126
ство осознало перебои с хлебом для армии и городов, оно ввело принудительное отчуждение продуктов у крестьян и помещиков. Да-да, и
у помещиков тоже. Внук Александра Второго просто вынужден был
прибегать к мерам, сильно пахнущим социализмом. Ограничение
рынка, национализация или даже милитаризация заводов, продовольственные карточки – всё это началось еще при Николае Романове, а не
при Владимире Ульянове.
Временное правительство в марте 1917 года подтвердило царские установления; принудительное отчуждение хлеба продолжилось,
обрело, если угодно, второе дыхание. Идеалисты-большевики в октябре 1917 года царскую «продразвёрстку» отменили. Они сгоряча не
подумали о том, как теперь, в условиях унаследованной ими войны и
разрухи, продовольствовать города и армии. Результатов пришлось
ждать недолго.
В апреле 1918 года Горький в газете «Новая жизнь» поделился с
читателями очередными «несвоевременными мыслями». Поводом послужили жуткие факты. Оказалось, что горожане – рабочие, обыватели, дезертиры – сбиваются в вооруженные банды, бродят по деревням,
потрошат мужиков, отнимают хлеб и другое всякое продовольствие.
Нет у них иного, законного способа прокормить детей и самим прокормиться. Горький делал отсюда обобщенно правильный вывод:
настали времена поголовной дикости и озверения. Ещё немного, и
мужик тоже начнёт вооружаться, чтобы отстоять свой хлеб для детей,
семьи. Перед большевиками возникла убийственная альтернатива: либо пусть города и армия вымрут от голода, либо эти банды легализовать, попробовать ввести грабёж хоть в какое-то государственное русло. Ленин пошёл вторым путём – путём декретов о продовольственной диктатуре, продотрядов, комбедов. Вот только ограничить грабёж
удалось далеко не полностью. Так начинался «военный коммунизм» –
снизу, от массового отчаяния на пятом году войны.
Нечто в этом же роде происходило и в других сферах.
Царь, например, вводил смертную казнь на фронте; Временное
правительство отменяло – как же, позорное наследие «старого режима». Потом, после летних поражений 1917 года, смертная казнь вернулась. Большевики опять же сгоряча её отменили – кстати, коммунистическая пропаганда потом лукавила: будто первым актом советской
власти был Декрет о мире. Нет, первым постановлением октябрьского
съезда советов была как раз отмена смертной казни. Вот только подпись Ленина или Сталина под ним не стояла, почему о нём особо и не
шумели. Да и хватило того гуманизма не надолго – в 1918 году опять
ввели. По этому поводу некоторые «мягкие» большевики, вроде Алек-
127
сандры Коллонтай, даже грозили выйти из партии.
Расстреливая, вводя продразвёрстку, заключая Брестский мир,
призывая белых офицеров служить в Красной армии и защищать
национальные интересы России против Польши, большевики никакой
марксистской доктриной, конечно, не руководствовались. Такие марксистские «зубры», как Плеханов, Каутский или Роза Люксембург прекрасно понимали, что ветхий завет их учения в Смольном и Кремле
забыт. Сухой остаток советской политики состоял в другом: ранние
большевики, что бы они там ни провозглашали, должны были победить внутренних врагов и интервенцию. И тем сохранить сильную
империю. Тут они находили понимание даже у патриархального мужика, а не только у профессора Полежаева и булгаковских Турбиных.
Мудрый Шульгин так и говорил – что же делать, если моё «белое дело» восторжествовало под красными знаменами? Другим не
удалось. Если бы мы подробно вникли в историю так называемых
контрреволюционных правительств, то быстро убедились бы – они
мучительно рождали всё ту же большевистскую политику. Из условий
гражданской войны и разрухи иных выходов просто не было. У Керенского и Колчака, у Деникина и Юденича, у Врангеля и Петлюры в
других формах и под другими знаменами шли те же страшные игры –
расстрелы, реквизиции, мобилизации, падение рынка, борьба с голодом, эпидемиями и дезертирством. Может быть, одна из многих причин поражения «контрреволюционеров» как раз состояла в том, что
они серьёзно были связаны доктринами – монархическими, национальными, религиозными, демократическими...
Особенно не повезло демократам. Всё те же «люди нашего круга» неустанно жалеют Учредительное собрание, разогнанное большевиками в январе 1918 года. Что и говорить, акт, не вызывающий симпатий. Но два обстоятельства придется напомнить. Во-первых, Учредительное собрание состояло из социалистов, началось пением «Интернационала» и кончилось принятием декрета о земле, почти повторяющего аналогичный ленинский декрет. Во-вторых, когда эти же депутаты собрались в конце 1918 года в Омске, они были вновь разогнаны – на этот раз адмиралом Колчаком. Диктатор не просто закрыл
«говорильню»; по его приказу народных избранников кололи штыками, топили в Иртыше, бросали в тюрьмы...
Не надо иллюзий. Если и сегодня демократическая перспектива
для России туманна, то тогда, 80 лет назад, её и вовсе не было. Не было у красных, белых, зелёных, розовых – у всех. А потому прав был
Герберт Уэллс, когда в 1920 году вывез из Москвы и Петрограда
стойкое ощущение: большевики сегодня единственно возможное пра-
128
вительство России. Всё сказанное и есть, по нашему мнению, реальное содержание революции. Во всяком случае, существенные грани ее
истории.
Здесь, конечно, не место обсуждать весь спектр причин, приведших к победе ленинцев в гражданской войне. Но одна из них упорно «просвечивает» сквозь многие источники той поры. Это усталость.
Усталость миллионов людей от шестилетних войн, от разрухи и голода, от повального сумасшествия гражданских противостояний. Наступает полная политическая апатия. Большевики? Пусть. Если война с
ними отдаляет хоть на день возвращение к нормальному быту, то воевать не стоит.
Виктор Шкловский в своей книге «Сентиментальное путешествие» рассказывал, как в 1920 году под Херсоном воевал какой-то
отряд не совсем понятной окраски: меньшевики, настроенные против
Ленина, но сражавшийся и против Врангеля. «Наступали крохотным
отрядом, – вспоминал Шкловский. – Крестьяне приняли пришедших
суровым вопросом: «Когда же вы кончите?» К концу 1920 года этим
вопросом встречали любого «человека с ружьем». И даже не пытались
разобраться, что проповедуют и что обещают вооруженные люди. По
этой причине в следующем, 1921 году не было никаких перспектив у
таких несомненно народных движений, как кронштадтское восстание
моряков или крестьянская война на Тамбовщине...
Родственность русского большевизма основному, вековому
движению отечественной истории лучше всего выявилась в следующие за революцией десятилетия. Укрепилась сталинская монархия,
вернулись крепостное право в колхозной общине, культовая государственная идеология, национальное неравенство, террор во всех видах
и разновидностях. Всё это было неизмеримо страшнее дореволюционных аналогов. Уже к началу тридцатых шепотом подшучивали: «Знаете, что такое ВКП(б)? Второе Крепостное Право – большевистское».
Сходство «нового» со «старым» бросалось в глаза – особенно
людям несоветского воспитания, например, многим умным эмигрантам-монархистам. Да и сам Сталин говорил своей родственнице мадам
Сванидзе: народу царь нужен, ну вот я и есть царь. Тем и кончилось
ленинское новаторство.
...Есть такой вид спорта – родео. Надо как можно дольше удержаться на спине дикого, разъярённого быка. История революционной
России начала века и есть политическое родео. Народ сбрасывал с загривка всех, кто не смог удержаться силой. Всех, кроме большевиков.
Известное дело: мужик, что бык...
129
Плимак Е.Г.*
Большевизм в трёх революциях
Первая русская революция 1905-1907 гг. именовалась в советской литературе по Ленину – «генеральной репетицией» Октября. Я
бы назвал ее абсолютно неудачной, хотя и поучительной репетицией.
Можно с полным правом утверждать: партия большевиков осталась
где-то на обочине революции. Восстания на «Потемкине», в эскадре,
которой командовал лейтенант Шмидт, не были поддержаны с суши
представителями большевистской партии. В столице руководящую
роль сыграли меньшевики, создавшие Совет рабочих депутатов.
Правда, большевики руководили декабрьским 1905 г. восстанием в Москве и некоторых других городах, но вожди большевистской
партии прозаседали решающие дни на своей конференции в Таммерфорсе. Совместность выступлений пролетариата в Москве и Петербурге не была обеспечена. Соединения пролетарских и крестьянских
выступлений в ходе революции также не произошло.
Г.В.Плеханов ответил на Московское восстание известной репликой: «...Не нужно было и браться за оружие». Большевики назвали
реплику ренегатской, они твердили: пролетариат поднялся не зря, он
прошел школу борьбы. И действительно, уроки 1905 года были с первых же дней учтены в революции Февраля 1917 года. Уже в первые ее
дни пролетариат Петрограда избрал Совет. Его Исполком созданием
двоевластия предотвратил гражданскую войну. Командующие действующими армиями никогда не принесли бы присягу Совету. Временному буржуазному (и «империалистическому»!) правительству
они присягнули безотказно. С первых дней революции пролетариат
столицы боролся за переход гарнизона на сторону восставших, преуспел в этом, что решило в его пользу исход борьбы. Страна последовала примеру Петрограда.
Вернувшийся в апреле 1917 г. в Петроград Ленин наметил
направление дальнейшей деятельности большевиков: никакого доверия Временному правительству; никакого союза с другими революционными партиями; признание буржуазно-демократического этапа революции завершенным; переход ко второму этапу, связанному с ликвидацией двоевластия и переходом всей власти в руки Совета Рабочих
и Солдатских депутатов, т.е. в руки диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства.
Плехановская газета «Единство» назвала Апрельские тезисы
«бредом», а сам Плеханов развил эту мысль в статье «О тезисах Лени*
д.и.н., гл.научн.сотр. ИСП РАН
130
на и о том, почему бред бывает интересным». Плеханов предполагал
длительное сосуществование пролетариата и буржуазии в рамках
буржуазной республики в России и проповедовал союз социалистических партий с буржуазными в целях выработки «цивилизованных» отношений российского капитализма с рабочим классом. Непосредственно же он звал к организации всех сил нации для борьбы с Германией – на стороне «европейской и мировой демократии».
Мы полагаем, что у Ленина действительно наблюдалась в «Тезисах» известная логическая несообразность. Когда он говорил о переходе к республике Советов (с устранением парламентаризма, таких
атрибутов государства, как полиция, армия, чиновничество), то это
еще можно было называть переходом ко второму этапу революции.
Но в плане социально-экономическом еще только предстояли задачи
первого этапа: борьба за восьмичасовой рабочий день, а главное –
проведение аграрной революции, о чем здесь справедливо говорил
проф. Данилов. В стране оставался нетронутым массив помещичьих
земель, в остальном доминировали мелкокрестьянские хозяйства.
Крестьяне составляли до 80% населения страны, пролетариат –около
10%. Перевернуть «сразу же» это соотношение, т.е. одним махом докончить «первоначальное накопление», провести индустриализацию
вообще не представлялось возможным – для такого «сразу же» требовались десятилетия. Да и в области политической было преждевременно делать ставку на «диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства» – в ноябрьские выборы в Учредительное собрание деревенский электорат отдал свои голоса «мелкобуржуазным» эсерам. Что
касается таких мер, как слияние всех банков, контроль над производством и т.п., то они вполне ложились в рамки госкапитализма...
В октябрьских лозунгах большевиков – мира, земли, хлеба – зарубежные историки вроде Р.Пайпса, автора трилогии «Русская революция», тт. 1-2, М., 1994 и «Большевики у власти», М. 1997, видят одну лишь «демагогию». С этим трудно спорить, как и с тем, что именно
такая демагогия привела большевиков к власти. К величайшему сожалению, Ленин и Троцкий после Октябрьского переворота заставили
ЦК РКП/б/ отвергнуть идею общедемократического «однородного социалистического правительства». Они делали расчет не на компромисс с «мелкобуржуазной демократией», а на диктатуру РКП/б/.
Были попраны все демократические принципы, которые помогли большевикам прийти к власти: запрещена кадетская, а затем и другие партии, запрещена небольшевистская печать, разогнано Учредительное собрание, в котором большевики получили всего 25% мест,
изгнаны из Советов и профсоюзов другие партии, кроме РКП/б/. По-
131
сле развала блока с левыми эсерами в 1918 г. установилась однопартийная система – предвестница авторитарного, а затем и тоталитарного строя. Сомнений нет – такая политическая сверхцентрализация помогла большевикам устоять в гражданской войне, но с ее окончанием
Ленину пришлось говорить об издержках сверхцентрализации.
После крестьянских восстаний на Тамбовщине и в других областях, восстания в Кронштадте в 1921 г. большевикам потребовалось
срочно вводить НЭП – переход от продразверстки к продналогу, допуск товарных отношений на рынке, хозрасчет в промышленности,
допуск частного сектора (особенно в торговле). Но эта, по выражению
Ленина, «самотермидоризация» и относительный либерализм в экономике сопровождался уже в 1922 г. усилением диктаторских, террористических начал в политике. Массовый ответный террор на «внутреннем фронте» – одно из основных средств удержания большевиками власти – стал превращаться в «профилактический терроризм»: показательные процессы над эсерами и меньшевиками, расправа с церковью, преследования частных и иностранных организаций, боровшихся с голодом в Поволжье в 1922 г.
«Террор – это самое отвратительное и отталкивающее, это то
явление, которое вызывает к большевикам наибольшую ненависть», –
писал еще в 1919 г. К.Каутский. В современной зарубежной литературе (М.Малиа, тот же Р.Пайпс, другие) предпринимаются попытки
изобразить большевистский режим 1918-1922 гг. как нечто невиданное в истории, а также отождествить террор ленинских лет со сталинским терроризмом.
Но ответный массовый террор 1918-1922 гг., как видно из книготчетов руководителей ВЧК (См.М.Я.Лацис. Два года борьбы на
внутреннем фронте. М., 1920; М.Я.Лацис. Чрезвычайная Комиссия по
борьбе с контрреволюцией. М., 1921), не превышал 12-14 тыс. человек, расстрелянных за эти годы. Если даже допустить пятикратное
преуменьшение Лацисом числа жертв красного террора, то и тогда мы
не выйдем за рамки «классического» якобинского образца. Во Франции 1793-1794 гг. якобинцы гильотинировали 17 тыс. человек, погибло в тюрьмах еще 17 тыс., 300-500 тыс. (данные расходятся) томились
в тюрьмах как «подозрительные». А ведь Франция имела всего 24-25
млн. населения по сравнению со 150 млн. в России, и мы должны шестикратно увеличить цифры Грира.
Совсем другое дело – репрессии при Сталине. Число жертв сталинского террора увеличилось стократно по сравнению с террором
Ленина-Троцкого-Дзержинского. Репрессии были обращены не только
против взращенных НЭПом зажиточных крестьян («кулачества»), но и
132
против руководящих кадров в промышленности, высшего и среднего
комсостава РККА, против испытанных временем ленинских партийных кадров.
Я полагаю, что версия о «паранойе» у Сталина как причине
столь массового терроризма исчерпала себя в свете опубликованных
за границей данных. Это письмо нашего разведчика Александра Орлова в журнале «Life» от 23 апреля 1956 года; это книга американского исследователя Охранки Эдварда Смитса «Молодой Сталин: ранние
годы ускользающего революционера» Кассель, Лондон, 1968 г. Оба
автора убедительно доказывают, что Сталин был агентом царской
охранки. Данные об этом, попавшие в руки маршала Тухачевского в
1936 г., заставили его пойти на заговор против властвующего в СССР
провокатора. В 1989 году акад. А.Самсонов на страницах «Московской правды» рекомендовал создать комиссию по сбору и оценке всех
данных о провокаторстве Сталина. Но воз и ныне там.
Два последних замечания. Вряд ли верно говорить о нынешнем
поражении социализма или коммунизма. Режим в СССР и его странах-сателлитах никогда социализмом не был – это был террористический «номенклатурный капитализм» или «казарменнный коммунизм».
Маркс в Предисловии к «Капиталу» писал, что нельзя перескочить
«через естественные фазы развития» общества – можно лишь «сократить и смягчить муки родов». Уже при Ленине начались попытки такого перескока. При Сталине перескок неимоверно ужесточил «муки
родов» нового общественного строя.
Я согласен с товарищами, которые говорят об Октябре 1917 как
о событии мирового масштаба. Но не всегда подчеркивается, что это
событие было многозначным. В эпоху Первой мировой войны в России произошла великая антимилитаристская революция. Но она породила революционный милитаризм, Коминтерн, политику мировой революции. Россия в 1917 году высоко подняла знамя социализма. Но
она же запятнала его избыточной кровью. Революция 1917 года в России заставила Запад перестраиваться и разбудила Восток. Но она не
создала устойчивой новой цивилизации, а ныне мы теряем не только
ее, но и присущие ей положительные элементы.
Вновь встает перед нами вопрос, поставленный в 1925 г. в заглавии книги Троцкого «К социализму или капитализму?». Но не хотелось бы, чтобы осуществилось его пророчество: мы пересядем с товарного на пассажирский, а капитализм уйдет курьерским... Но другого от нынешних «машинистов» ожидать не приходится...
133
Михайлов И.А.
Логика событий
ХХ век вписал в историю России немало драматических страниц. В то время, когда огромная страна остро нуждалась в реформах
как экономического, так и общественно-политического характера, деятельность или бездеятельность царя и его окружения довели страну
до потрясений. Первая русская революция 1905 года сотрясла основы
государства. Именно она заставила власти начать преобразования, которые стал проводить Столыпин. Но его аграрная реформа, последовавшее переселение крестьян, введение всеобщего начального образования не были рассчитаны на быстрый эффект, а с другой стороны,
его методы, в частности, переселение крестьян и разрушение сельских
общин в Центральной России, вызывали протесты у крестьян. Со
смертью Столыпина динамика реформирования государства замедлилась.
Начатая в 1914 году мировая война за передел мира, в которую
втянули Россию, стала новым испытанием для государства. Выступив
на стороне Антанты, Россия послала воевать миллионы солдат. Как и
в русско-японской войне, но уже в бóльших масштабах, царское руководство продемонстрировало неспособность решать оперативные задачи военного и экономико-политического характера. В свою очередь
армия терпела поражения на российско-германском фронте, ощущала
нехватку современного по тем временам вооружения, в тылу царили
коррупция, нажива нуворишей на военных поставках, что вызывало
быстрый рост революционных настроений.
Первая мировая война стала катализатором Февральской революции в 1917г. Эта революция предоставила уникальную возможность тем, кто владел заводами, фабриками и банками, тем, кто пропагандировал либерально-демократические ценности, вывести страну из
глобального кризиса. Но нехватка политической воли, отсутствие конструктивной программы и союза с возникшими Советами, непонимание лидерами российской буржуазии собственного народа и исторического момента – все это привело к параличу власти. Известная формула, что верхи не могли управлять по-старому, а низы не хотели
жить по-старому, точно и емко характеризует сложившуюся ситуацию. Раньше всех это поняли большевики.
Социалистическая революция Октября 1917 года стала третьим
по счету революционным потрясением – за 13 лет. Россия была единственным государством мира в начале века, которое за столь короткий
срок участвовало в двух войнах, одна из которых была мировой, и пе-
134
ренесла три революции. Это доказывает тезис, что вся логика событий, происходивших в стране до Октябрьской революции, вела к появлению новой политической силы. Этой силой стали большевики.
Когда сегодня говорят о стечении обстоятельств в канун Октябрьской
революции, эти заявления беспочвенны. Анализ положения в стране
как раз и демонстрирует тесную взаимосвязь событий и закономерность победы большевиков в Октябре.
К сожалению, с позиции сегодняшнего дня, некоторые историки
и публицисты пытаются принизить значение социалистической революции в России. Конечно, можно и после извержения вулкана говорить, что его не видели, а заметили лишь загоревшийся костер. Это
зависит от того, кто и что хочет видеть и, естественно, от состояния
зрения. Стремясь опорочить революцию, ее часто смешивают с массовыми репрессиями. К явлению сталинщины и победы социалистической революции необходимо подходить дифференцированно. Конечно, любая революция – это насилие, но сталинщина не была детерминирована победой революции в Октябре.
Говоря о ГУЛАГе и не защищая Сталина, хотел бы заметить,
что обвинения в том, что коммунисты придумали концентрационные
лагеря для своих врагов, грешат против истины. Концентрационные
лагеря впервые были внедрены англичанами еще в во время англобурской войны в конце XIX века.
Социалистическая революция в России была явлением уникальным, ничего подобного в истории не было. Главным отличием от социальных революций, к примеру, во Франции прошлого века было то,
что они закрепляли политическую власть, необходимую для уже сложившегося нового типа экономических отношений. А 80 лет назад
произошла революция, в результате которой впервые в истории был
провозглашен социально-политический строй, который еще предстояло строить.
Мир с победой революции раскололся на две системы. И уже
первые государственные акты, принятые в Советской России, продемонстрировали всему миру, какими принципами будут руководствоваться в социалистическом государстве. Агрессивная, захватническая
война была провозглашена преступлением против человечества. Было
продекларировано право наций на самоопределение. И благодаря этому уже через два месяца была узаконена государственная независимость Финляндии.
Революция в России вызвала цепную реакцию революционных
выступлений во многих странах мира. В 1918 г. – Ноябрьская революция в Германии; в 1918 г. – рабочая революция в Финляндии; в 1919 г.
135
– пролетарская революция в Венгрии; 1919 г.– установление Советской власти в Баварии; в 1921 г. – победа народной революции в Монголии... Революционные выступления прокатились по Турции, Китаю,
Индии...
Социалистическая революция способствовала борьбе трудящихся мира за свои социально-политические права. А само существование
социалистического государства и его успехи заставляли власть имущих на Западе развивать демократические институты в обществе. Но
революция – это крайность, это насилие. Закономерен вопрос: как избежать революционных и иных потрясений в обществе? Как уже отмечали на нашей конференции, существует единственный выход – не
доводить до революции. Не могу не вспомнить слова Николая Бердяева: «Революция в значительной степени есть расплата за грехи прошлого, есть знак того, что не было творческих духовных сил для реформирования общества».
Сироткин В.Г.
Октябрь: мифы и реальность*
Даже к 80-летию Октября его история все еще окутана флером
мифов, легенд и пропагандистских домыслов. Причем если ранее, до
1991 г., это был почти религиозный миф, то сегодня ватага ученых
(покойный Дм. Волкогонов, действующий Анат. Латышев и др.) и
борзых журналистов («Московский комсомолец» и Ко) доказывают
прямо обратное. Что был это-де чисто военный путч, что большевики
– банальные «германские шпионы», что вообще никакой революции
якобы не было.
В истории революций все это не ново. По Великой Французской
революции за 200 лет накопились тысячи книг о том, что это был
лишь «масонский заговор». Про Американскую до сих пор пишут, что
никакой революции не происходило, а шла война Англии и Франции
за североамериканскую колонию, где американские колонисты якобы
были просто наемниками французского экспедиционного корпуса.
Весь этот бред пишется и публикуется вместо того, чтобы действительно по-научному исследовать историю.
Так, несмотря на то, что сталинская схема Октябрьской революции как социалистической революции в одной стране еще в период
перестройки была основательно поколеблена, этот общепринятый в
1917-1927 гг. тезис так и не стал достоянием перестроечной и постперестроечной научной и журналистской публицистики, о чем правиль*
профессор кафедры политологии Дипломатической академии МИД РФ.
136
но заметил Вадим Межуев.
Сила сталинской легенды о том, что никакого замаха на мировую революцию у большевиков якобы никогда не было (интервью
американскому журналисту Рою Говарду), а само понятие «мировая
революция» было заменено в «Кратком курсе» на троцкистский термин «перманентная революция», легенда оказалась удивительно живучей. В итоге краеугольный теоретический тезис левых социалистов
Европы и России (за мировую революцию в январе 1918 на III съезде
Советов в Петрограде выступали левые меньшевики и левые эсеры)
оказался отодвинутым в тень, а вместе с ним и вся борьба Коминтерна
и его «дочерних» организаций за разжигание мирового пожара.
Между тем, все шесть конгрессов Коминтерна 1919-1928 гг. и
еще больше пленумов ИККИ только тем и занимались, что прогнозировали географию и сроки начала мировой пролетарской революции.
Именно ложность доктринальной посылки Ленина и его сторонников
по движению левой европейской социал-демократии предопределила
личную трагедию «вождя мирового пролетариата» – его преждевременную болезнь и поражение доктринеров мировой революции –
троцкистов – в ВКП(б).
Переход национал-большевика Сталина на государственнические, по существу, монархические позиции державности предопределили тот странный симбиоз первоначальной доктрины с реальной
практикой, когда СССР превратился в «редиску» – красную снаружи,
белую внутри. Это еще в 20-х годах заметили эмигранты (монархист
Виталий Шульгин, «сменовеховец» Николай Устрялов), хотя их
надеждам на термидор французского образца в СССР не суждено было осуществиться.
В результате все здание СССР, задуманное как «первое Отечество мирового пролетариата» и как «первый шаг к созданию Мировой
Советской Социалистической Республики» (из преамбулы к первой
Конституции СССР 1924 года), оказалось построенным на песке. Мировая пролетарская революция так и не произошла. И от мировой революции к 1933 г. в СССР осталась лишь идеологическая упаковка –
красная звезда, лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», гимн
«Интернационал» да Радио им. Коминтерна. Впрочем, в 1943 г. и сам
Коминтерн, и гимн были упразднены, зато был восстановлен Московский патриархат и патриарх всея Руси. В этой метаморфозе – истоки
крушения СССР в 1991-м, ибо КПСС из партии пролетарских революционеров давным-давно превратилась в партию чиновников, столь
же малообразованную и косную, как и ее предшественница – царская
номенклатура.
137
Второе соображение. Как справедливо заметил Рой Медведев,
Октябрьскую революцию нельзя датировать двумя днями – 7 и 8 ноября 1917 г. Иначе это дворцовый переворот или военный путч. Как и
все великие революции, Октябрьская революция представляла собой
длительный процесс, и в нее необходимо включить период гражданской войны, когда были уничтожены или изгнаны из страны прежние
господствующие классы, и только после этого большевики смогли
окончательно закрепить свою власть. Поэтому, по моему мнению, Октябрьскую революцию следует датировать так: октябрь 1917 – октябрь
1922 г. (время изгнания «белых» с Дальнего Востока). Иными словами, Октябрьская революция, как и Французская конца XVIII в., длилась, как минимум, пять лет.
В определении объективных результатов Октябрьской революции чрезвычайно важно отделить пропагандистские лозунги от реальных дел, ибо осталось в жизни лишь то, что объективно необходимо
было России на ее путях к модернизации.
Экономика — индустриализация, электрификация, технический
прогресс, подготовка научно-технических кадров. Просвещение –
ликбез, подготовка собственной «косной» интеллигенции (рабфаки,
втузы), поддержка науки, образования и здравоохранения. Все эти задачи стояли и до Октябрьской революции, и именно их решение обеспечивало большевикам поддержку населения. По существу, большевики остались «просвещенцами». Они верили в силу науки, надеясь с
ее помощью создать «нового человека».
Этикетки типа «социалистическая культурная революция» не
меняли по существу чисто буржуазно-демократических задач модернизации. Через ликбез в XVII в. прошла Англия, в XVIII — Франция,
в XIX – Германия. После Второй мировой войны по пути ликбеза пошли страны «третьего мира». Да и система яслей, детских садов, бесплатного медицинского обслуживания, страхования существовала в
дореволюционной России (земства, «просвещенные» фабриканты типа Морозовых, Коноваловых и др.). То, что большевики распространили этот единичный опыт на весь СССР, еще не значит, что он стал
«социалистическим».
Несомненно, что успехи «социалистической культурной революции» преувеличивались, о чем свидетельствует засекречивание
итогов Всесоюзной переписи 1939 г. Оказалось, что после 20 лет
«ликбеза» 55% русских, 68% белорусов и 91% узбеков так и остались
неграмотными. Учитывая, что по переписи 1897 г. в России было 70%
неграмотных, рост за почти 40 лет на 15% только среди русских не
слишком потрясает воображение.
138
Фактически большевики решили не социалистические, а буржуазно-демократические задачи модернизации, и в этом объективноисторическая заслуга Октябрьской революции. Какой ценой — это
уже другой вопрос.
Солнцева С.*
Финиш или старт?
«Мы диалектику учили не по Гегелю», – сказал поэт. И, добавим, судя по всему, не по Марксу, потому что в противном случае,
изучая историю, не забывали бы о том, что социальная история есть
специфическая форма естественно-исторического процесса и что человек сущность столь же биологическая, сколь и социальная. Особенно нежелательно игнорирование этой двоякости, когда речь идет об
общественных катаклизмах.
Честь открытия научных исследований в указанной области
принадлежит нашему соотечественнику Александру Чижевскому, еще
в 1918 году защитившему докторскую диссертацию на истфаке МГУ
по теме «Исследование периодичности всемирно-исторического процесса». Позже основная идея работы была развернута в фундаментальный труд «Земля в объятиях Солнца», где на огромном историческом и статистическом материале доказывалось, что возмущения,
происходящие примерно раз в 11 земных лет на Солнце, влияют на
динамику течения жизни на нашей планете в самых разнообразных ее
проявлениях, в т.ч. и социальных. Известно, что в одни периоды общественного развития никакая активность пассионарных элементов не
способна раскачать лодку социума, а в другие достаточно слова, чтобы оно сыграло роль спички в бочке с порохом. Чижевский показал,
что на пики солнечной активности приходятся пики активности социальной. Все сомнения, радости и обиды, копившиеся в душе человека,
вырываются наружу, становясь категорическим императивом поведения. Одинаковость же воздействия природы на всех людей вызывает
одинаковое поведение десятков, сотен, тысяч и миллионов. И тогда
политики, социологи и психологи ведут речь о психологии толп.
1917 год не был исключением из правил, ибо 1917-1918 гг. – это
годы активного Солнца. Подчеркнем еще раз, что солнечная активность влияет на земную жизнь как катализатор процесса, но не как
первопричина. В приложении к социуму это означает, что ею обусловливаются временные точки и сила социальных возбуждений.
В.И.Ленин определил Россию как наиболее слабое звено импе*
историк, Музей Вооруженных сил
139
риализма. Но разве наша страна стала таковой в январе 1917 года? И
разве не было попыток преобразования во многом отсталой общественно-экономической и политической систем ранее? Результаты известны. Но только взрыв 1917 года разорвал кокон старого общества и
дал нации шанс сделать первый реальный вздох новой жизни.
С 1917 года мы привыкли укладывать события этого года в схему: Февральская революция – эпоха Временного Правительства – Октябрьская революция. Но зададимся вопросом: в чем суть произошедшего в 1917-м? Если придерживаться самого общего содержания,
то, это был прорыв из старой общественной личины, когда условия
функционирования русского социума исчерпали себя. Следует ли из
этого, что социум немедленно перешел в соответствующее новым потребностям устройство? Конечно, нет. Общество – самонастраивающаяся система, но для самонастройки нужно время, время поиска и
проб. Причем, начальное движение заключается не столько в экспериментировании с новым, сколько в освобождении от старых структур
и принципов. Именно поэтому мы настаиваем на том, что нет Февральской и нет Октябрьской революции в привычном понимании, а
есть вторая русская революция 1917-1921 г.г., первый этап которой
лежит в промежутке между 28 февраля и 25 октября 1917 года. Примечательно, что это осознавали и некоторые современники событий,
например, генерал Деникин.
Таким образом, 1917 год является точкой отсчёта начала, а не
завершения. Обратившись к привычной схеме, мы узнаем, что с этого
момента началось социалистическое строительство в нашей стране.
Не оставаясь на позициях «природности» социального процесса, мы
должны признать, что как нельзя «построить» дерево или траву, так
нельзя «построить» общественный строй. Он либо «вырастет» сам, если «почва» пригодна, либо нет. Но тогда неизбежен вопрос: а что же
«выросло» в нашем социальном саду? Постаравшись удержаться вне
«измов», видишь, что, во-первых, в советский период единственным
работодателем, т.е. владельцем и распорядителем капитала являлся не
народ как совокупность владельцев капиталов нации, а государство.
Следовательно, сохранилось отчуждение работника от средств производства, а, соответственно, и от его результата (продукта). Но это
означает, что мы имели не социализм, определенный Лениным как
строй цивилизованных кооператоров, а капитализм в стадии ультраимпериализма.
Во-вторых, любопытный процесс произошел в деревне. Историческая община в ходе коллективизации была ликвидирована, причем
путем административным, т.е. экономически она себя изжить не успе-
140
ла. Но что сделало государство после? Оно водворило в деревне... государственную общину (!), ибо ничем иным наш колхоз не был. А поскольку государство определяло не только юридическую форму ее
бытия, но и экономическую деятельность в виде госзаданий и мелочно
вмешивалось даже в технологический процесс, то перед нами государство-помещик, а аграрный сектор развивается все по тому же до
боли знакомому «прусскому» пути на новом витке развития.
Наконец, если мы взглянем на политическую систему общества,
то также обнаружим знакомую еще по листовкам 1905 года социальную пирамиду, где наверху один человек с неограниченными правами
и возможностями. Присутствуют все институты прежнего государства, включая государственную религию со своей библией и воинским
Спасом Нерукотворным – гвардейскими знаменами Советской Армии
с изображением В.И.Ленина. Мы уж не говорим о воспроизводящейся
царистской психологии масс, которая проявляется, с одной стороны, в
поиске вождя и стремлении к поклонению ему (а заодно и перекладыванию на него всей ответственности за происходящее), а с другой –
причитаниях власти о том, что народ – «не тот».
Суммируя тезисы о «наследстве» дооктябрьской России, мы
вынуждены констатировать, что революционный прорыв, начавшийся
в 1917 году, захлебнулся, несмотря на победу революции в 1921 году.
Первая Русская республика погибла, и на крови павших воздвиглась
новая империя, сохранившая атрибуты и основные противоречия старой в модернизированном виде. И все-таки в результате революции
появились поистине великие новации – всеобщее обязательное бесплатное образование, здравоохранение и право на труд. Несмотря ни
на какие трансформации государства, им удалось сохраниться в течение нескольких поколений. Однако будучи элементами надстроечной
области, они опирались не на социалистический экономический базис
и, следовательно, не им управлялись. Поэтому мы называем их не социалистическими, а социалистическообразными. Благодетелем выступало государство – верховный и единственный капиталист. Поэтому
как только государственно-капиталистическая экономика СССР вступила в полосу кризиса, эти элементы пали его первой жертвой, а средства нации были обращены на сохранение самого государства.
1917 год положил начало кардинальному преобразованию
окружающего Россию мира, продолжающемуся и поныне (и в этом
смысле революция продолжается). В этой части человеческого сообщества удалось, благодаря экономической продвинутости отдельных
стран и моральному давлению лозунгов русской революции, реализовать значительное их количество и, таким образом, дать им жизнь и
141
сохранить их. Теперь они возвращаются на Родину в виде фактора
моральной привлекательности и наработанного опыта. Соединяясь с
обнаженными сегодня в России глобальными противоречиями, главным из которых, как и 80 лет назад, является конфликт между трудом
и капиталом, они непреодолимо разворачивают стрелку политического барометра страны на отметку «революция». И так будет до тех пор,
пока великая русская цивилизация не разрешит стагнирующих столетиями внутренних противоречий и не воплотит в жизнь вековечную
русскую мечту о земле и воле.
Галкин А.А.*
История и историки
Говорить об истории, не заостряя внимания на тех, кто ее описывает, интерпретирует и делает знание о ней достоянием общества,
по меньшей мере, непродуктивно. Мы получаем знания о ней в лучшем случае из вторых рук. И если эти руки недостаточно чисты, то
информация, которой нам приходится пользоваться, тоже не может
считаться сколько-нибудь чистой.
К проблемам Октября сказанное относится, быть может, в еще
большей степени, чем к какому бы то ни было другому событию. Читая многое из написанного на эту тему, невольно вспоминаешь слова,
вложенные Гоголем в уста городничего, о судьбе памятников или
просто заборов: стóит их только поставить, как к ним тотчас же нанесут кучу «всяческой дряни».
В какой-то мере можно понять подвизающихся на этой ниве политических публицистов. Они решают свои специфические задачи. Во
всяком случае, если не подводит память, вольное обращение с исторической правдой не стоило репутации ни одному политическому
публицисту, не говоря уже о политиках.
Иное дело историки-профессионалы. Для них строгое следование исторической истине – важнейшая заповедь, от соблюдения которой зависит профессиональная репутация. Разумеется, историк, как и
любой другой специалист, может ошибаться. Но сознательное игнорирование исторических причинно-следственных связей, заведомое
искажение фактов неизбежно превращают профессионала в графомана. И неизменное наказание за это – скорое забвение. Такому забвению уже подверглось большинство безмерно отлакированных трудов
об Октябрьской революции, написанных в нашей стране в 30-80-е годы. И аналогичная судьба, по-видимому, постигнет многие работы,
*
д.и.н., профессор. Институт социологии РАН.
142
написанные в угоду изменившейся после 1991 года конъюнктуре.
Существует несколько основополагающих принципов исторического исследования. Первый: не применять по отношению к прошлому подходы и критерии, действующие в настоящем и, тем более,
предназначенные для будущего. Принцип второй: рассматривать
прошлые события в органической связи с обстоятельствами, их породившими и им сопутствовавшими. Это предполагает прежде всего
максимальное вживание исследователя в систему индивидуального и
массового сознания, свойственного изучаемой эпохе. Принцип третий:
не мнить себя прокурором, которому вверена миссия судить и «наказывать» прошлое. Конечно, исследователь-историк – тоже человек: у
него свои ценностные и политические установки и предпочтения,
симпатии и антипатии. Однако, выступая в роли исследователя, он
обязан стремиться вывести их за скобки. Неспособность сделать это
чревата профессиональной деградацией. Принцип четвертый: тщательно избегать чрезмерного морализаторства. Высокий уровень
нравственности украшает любого человека, в том числе и историка.
Однако нравственность в профессионально-исторической области заключается прежде всего в скрупулезном следовании истине. Как только профессиональная нравственность начинает перерождаться в морализаторскую проповедь, она теряет первоначальную девственность.
Возникает соблазн рассматривать в качестве нравственного в историческом процессе лишь то, что представляется нравственным тому, кто
его описывает и оценивает. В результате история теряет реальный облик и превращается в сборник нравоучительных сказаний о должном,
о том, как выглядел бы мир, если бы действующие в нем силы, и
прежде всего люди, руководствовались заповедями, которые считает
истинными и непререкаемыми современный толкователь прошлого,
особенно, если бы ему удалось попасть в то время и направить ход событий в иное русло.
Проблема должного и реального в историческом процессе – не
новая. И особенно страстно спорили о ней в тех случаях, когда речь
заходила о революциях, их объективной обусловленности, издержках
и последствиях. И что бы ни говорилось в этой связи, каждый раз в
«сухом остатке» оказывалось одно и то же: можно идейно принимать
или не принимать революции, но они с неизбежностью происходят, не
считаясь ни с какими бы то ни было лимитами, происходят потому,
что до сих пор человечеством не найден способ, позволяющий избежать такого, весьма негуманного решения накопившихся острых общественных противоречий. Д.И. Писарев в свое время сравнивал революции с вынужденным убийством, которое совершает добропоря-
143
дочный человек в условиях жизненно необходимой самообороны.
Как профессионал, посвятивший значительную часть жизни историческим исследованиям, я глубоко уверен, что многочисленные
монографии, основной смысл которых в предании анафеме Октябрьской революции, будучи конъюнктурными поделками, не выдержат
испытания временем. Октябрьская революция, как любая революция,
была трагическим потрясением, унесшим миллионы жизней. Вместе с
тем она, прорвав назревший нарыв, помогла человечеству выйти из
того клубка противоречий, в котором увяз тогдашний мир. Она положила начало движению к более упорядоченным социальным отношениям в зоне, которую сейчас именуют «золотым миллиардом». От нее
исходил сильнейший импульс, стимулировавший процесс, который в
конечном счете привел к ликвидации мировой колониальной системы.
Октябрь продемонстрировал, пусть во многом неудачно, наличие альтернативы провозглашенному единственным пути развития общественных отношений, на который встали наиболее развитые к тому
времени страны. Накопленный в результате опыт оказался негативным. Но негативный опыт – это тоже ценное приобретение.
Черняев А.С.
Время историков
Может быть, чего-то я не услышал, но мне показалось, что
только один Михаил Сергеевич призвал к серьезному изучению предмета нынешней дискуссии. Что мы Октябрьскую революцию знаем
плохо или знаем такой, какой она не была, подтверждается и сегодняшними выступлениями. Прошу меня извинить, но, как бывшему
университетскому историку, мне это бросилось в глаза.
Одним из первых выступал профессор Данилов, человек, давно,
в самые глухие трапезниковские годы зарекомендовавший себя как
настоящий исследователь и принципиальный смелый человек. Он сообщил вещи, основанные на фундаментальном исследовании. В приведенных им данных, в его выводах относительно крестьянской основы и сущности нашей Великой революции много такого, что позволяет лучше все понять.
А кто обратил внимание на его выступление? Да никто. Выступавший вслед за ним Ципко продемонстрировал классическое, так
знакомое пренебрежение к реальностям революции. Его видение революции имеет опять же «три источника»: во-первых, я бы сказал,
«басенное», а попросту – вульгарно-обывательское восприятие истории; во-вторых, политическую ангажированность; в-третьих, марксистско-сталинскую методологию. Она, среди общественников, была
144
особенно характерна для советских философов и отчасти экономистов. Факты имели для них значение лишь как материал: в прошлом –
для апологетики официальной схемы, теперь – для разных «самобытных» концепций, иногда весьма интеллектуально виртуозных. А уж
относительно учета «всей суммы фактов», смешно и говорить!
Читая статьи, апеллирующие к нашей истории, в том числе, об
Октябрьской революции, я обратил внимание, что этим занимаются
главным образом публицисты, журналисты, политологи. Историки
отодвинуты, да и не распрямились еще, видимо, от шока после краха
исторического материализма – удобный был стержень для нанизывания фактов и придания им научного вида. Не хочу отрицать достижений на ряде участков нашей древней и средневековой истории. В отношении новой, особенно XIX и XX века – уже хуже. А уж что касается послереволюционной истории, ее как науки не было.
И все же историкам, видимо, свойственно профессиональное
качество – этакая застенчивость, когда приходилось и приходится манипулировать фактами. Большинство не позволяет себе обращаться с
ними на манер наших выросших в псевдомарксистской школе философов. Сдержанность присутствует. Любопытно, между прочим, что
среди заполонивших авансцену политологов почти нет историков. Не
по диплому, а по роду реальных занятий.
Между тем – если вообще российской общественной мысли
суждено быть и развиваться, то, полагаю, в решающей степени это
будет зависеть от состоятельности и таланта исторической науки.
Напомню. После Французской революции и всего того, что пережили
Франция и Европа в годы наполеоновских войн, во Франции наступило время историков. Думаю, многим здесь говорят такие имена, как
Гизо, Минье, Мишле, Тьерри, Тьер, Фюстель-де-Куланж, Алексис де
Токвиль, Ипполит Тэн, Ренан... Великая французская литература обратилась к истории: достаточно назвать Виктора Гюго, обоих Дюма,
Мериме, Мюссе, Стендаля... И характерно, что на протяжении XIX
века Франция не дала ни одного крупного «чистого» философа. Это о
чем-то говорит?
Испытав колоссальные потрясения, нация хотела понять себя,
осознать, что же с ней произошло и почему, узнать, как все было на
самом деле, освободиться от мифов, созданных великанами мысли
XVIII столетия, накликавших революцию. Именно поэтому были востребованы историки.
Россия вообще опоздала с самопознанием. Востребованность
настоящей истории возникла лишь после Великой реформы. К концу
века появились крупные фигуры. После С.Соловьева – примерно пол-
145
тора десятка выдающихся историков. Однако их труды не успели
стать достоянием общественности. Только-только их выводы и мысли
стали просачиваться в верхние слои российской интеллигенции. Революция перечеркнула их заслуги и достижения. Некоторые из них
остались лишь на ролях объекта для разоблачений, для противопоставления «нашему правильному» пониманию истории.
Это «правильное понимание» сделало нацию исторически невежественной, обреченной на идеологическую мифологию. Духовный
кризис, обрушившийся на Россию, не преодолеть без понимания истории, и в особенности, нашей Великой революции. А нам ведь предстоит ещё «перепонять историю». Это значительно труднее. И философствовать уж потом – когда будем располагать реальным знанием о
себе, о своем прошлом.
Пока же мы продолжаем пребывать в ситуации оглушительного
невежества. У нас могут происходить вещи, «смеху подобные», как
говаривал незабвенный Папанов. Глава государства уподобляет себя
Петру I, зная о нем едва ли больше того, что прочитал когда-то в романе Алексея Толстого. Он называет себя Борисом Первым, искренне
уверенный в том, что его слушатели не знают, что уже был Борис
Первый. Того же стоит и недавняя ссылка нашего премьера на «призрак коммунизма», который «перебрел» из Германии в Россию и
«наделал здесь делов». Ну и т.д. Историческое невежество и политические нравы, как видите, родственники.
Словом, наверное, уже пришло время историков.
