Апология Сократа Платона: Анализ и ключевые моменты

ДИАЛОГИ ПЛАТОНА
АПОЛОГИЯ СОКРАТА
Платон. Собрание сочинений в 4 т. Том 1. / Общ. ред. А.Ф.Лосева и др.; Авт. Втупит. Статьи А.Ф.
Лосев; Примеч. А.А. Тахо-Годи; Пер. с древнегреч. - М.: Мысль, 1990. – 860 с. С.70-96.
С.70
номер в начале страницы
После обвинительных речей *
17 Как подействовали мои обвинители на вас, о мужи афиняне [1], я не знаю; что же меня
касается, то от их речей я чуть было и сам себя не забыл: так убедительно они говорили.
Тем не менее, говоря без обиняков, верного они ничего не сказали. Но сколько они ни
лгали, всего больше удивился я одному – тому, что они говорили, будто вам следует
остерегаться, как бы я вас не провел своим ораторским искусством; b не смутиться перед
тем, что они тотчас же будут опровергнуты мною на деле, как только окажется, что я
вовсе не силен в красноречии, это с их стороны показалось мне всего бесстыднее,
конечно, если только они не считают сильным в красноречии того, кто говорит правду; а
если это они разумеют, то я готов согласиться, что я – оратор, только не на их образец.
Они, повторяю, не сказали ни слова правды, а от меня вы услышите ее всю. Только уж,
клянусь Зевсом, афиняне, вы не услышите речи с разнаряженной, украшенной, как у этих
людей, изысканными выражениями,c а услышите речь простую, состоящую из первых
попавшихся слов. Ибо я верю, что то, что я буду говорить, – правда, и пусть никто из вас
не ждет ничего другого; да и неприлично было бы мне в моем возрасте выступать перед
вами, о мужи, наподобие юноши с придуманною речью.
* Все подзаголовки в диалогах представляют собой издательские добавления к тексту.
Так вот я и прошу вас убедительно и умоляю, о мужи афиняне: услыхавши, что я
защищаюсь теми же словами, какими привык говорить и на площади у меняльных лавок
[2], где многие из вас слыхали меня, и в других местах,d не удивляйтесь и не поднимайте
из-за этого шума. Дело-то вот в чем: в первый раз пришел я теперь в суд, будучи
семидесяти лет от роду [3]; так ведь здешний-то язык просто оказывается для меня чужим,
и как вы извинили бы меня, если бы я, будучи в самом С.71 с деле чужеземцем,18 говорил
на том языке и тем складом речи, к которым привык с детства, так и теперь я прошу у вас
не более, чем справедливости, как мне кажется, – позволить мне говорить по моему
обычаю, хорош он или нехорош – все равно, и смотреть только на то, буду ли я говорить
правду или нет; в этом ведь и заключается долг судьи, долг же оратора – говорить правду.
Два рода обвинителей
И вот правильно будет, о мужи афиняне, если сначала я буду защищаться против
обвинений, которым подвергался раньше, и против первых моих обвинителей [4], а уж
потом против теперешних обвинений и против теперешних обвинителей. b Ведь у меня
много было обвинителей перед вами и раньше, много уже лет, и все-таки ничего
истинного они не сказали; их-то опасаюсь я больше, чем Анита с товарищами. И эти тоже
страшны, но те еще страшнее, о мужи! Большинство из вас они восстановляли против
меня, когда вы были детьми, и внушали вам против меня обвинение, в котором не было ни
слова правды, говоря, что существует некий Сократ, мудрый муж, который испытует и
исследует все, что над землею, и все, что под землею [5], и выдает ложь за правду.c Вот
эти-то люди, о мужи афиняне, пустившие эту молву, и суть страшные мои обвинители,
потому что слушающие их думают, что тот, кто исследует подобные вещи, тот и богов не
признает. Кроме того, обвинителей этих много и обвиняют они уже давно, да и говорили
они с вами в том возрасте, когда вы больше всего верили на слово, будучи детьми,
некоторые же юношами, словом – обвиняли заочно, в отсутствие обвиняемого. d Но всего
нелепее то, что и по имени-то их никак не узнаешь и не назовешь, разве вот только
сочинителей комедий [6]. Ну а все те, которые восстановляли вас против меня по зависти
и злобе или потому, что сами были восстановлены другими, те всего неудобнее, потому
что никого из них нельзя ни привести сюда, ни опровергнуть, а просто приходится как бы
сражаться с тенями, защищаться и опровергать, когда никто не возражает. Так уж и вы
тоже согласитесь, что у меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни – обвинившие
меня теперь,e а другие – давнишние, о которых я сейчас говорил, и признайте, что сначала
я должен защищаться против давнишних, потому что и они обвиняли меня перед вами
раньше и гораздо больше, чем теперешние. Хорошо.
Критика прежних обвинителей
С.72 19 Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время
опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал бы я,
разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была успешной, конечно, если
это к лучшему и для вас, и для меня. Только я думаю, что это трудно, и для меня вовсе не
тайна, какое это предприятие. Ну да уж относительно этого пусть будет, как угодно богу
[7], а закон следует исполнять и защищаться.
Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне дурная
молва, b полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В каких именно
выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их показание, как
показание настоящих обвинителей: Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что под
землею, и то, что в небесах, с выдавая ложь за правду и других научая тому же. c Вот в
каком роде это обвинение. Вы и сами видели в комедии Аристофана [8], как какой-то
Сократ болтается там в корзинке, говоря, что он гуляет по воздуху, и несет еще много
разного вздору, в котором я ничего не смыслю. Говорю я это не в укор подобной науке и
тому, кто достиг мудрости в подобных вещах (недоставало, чтобы Мелет обвинил меня
еще и в этом!), а только ведь это, о мужи афиняне, нисколько меня не касается. d А в
свидетели этого призываю большинство из вас самих и требую, чтобы это дело обсудили
между собою все те, кто когда-либо меня слышал; ведь из вас много таких. Спросите же
друг у друга, слышал ли кто из вас когда-либо, чтобы я хоть сколько-нибудь рассуждал о
подобных вещах, и тогда вы узнаете, что настолько же справедливо и все остальное, что
обо мне говорят.
А если еще кроме всего подобного вы слышали от в кого-нибудь, что я берусь
воспитывать людей e и зарабатываю этим деньги, то и это неправда; хотя мне кажется, что
и это дело хорошее, если кто способен воспитывать людей, как, например, леонтинец
Горгий, кеосец Продик, элидец Гиппий [9]. Все они, о мужи, разъезжают по городам и
убеждают юношей, которые могут даром пользоваться наставлениями любого из своих
сограждан, 20 оставлять своих и поступать к ним в ученики, платя им деньги, да еще с
благодарностью. А вот и еще, как я узнал, проживает здесь один ученый муж с Пароса
[10]. Встретился мне на дороге человек, который переплатил С.73 софистам денег больше,
чем все остальные вместе, – Каллий, сын Гиппоника [11]; я и говорю ему (а у него двое
сыновей): "Каллий! Если бы твои сыновья родились жеребятами или бычками, то нам
следовало бы нанять для них воспитателя,b который бы усовершенствовал присущую им
породу, и человек этот был бы из наездников или земледельцев; ну а теперь, раз они
люди, кого думаешь взять для них в воспитатели? Кто бы это мог быть знатоком подобной
доблести, человеческой или гражданской? Полагаю, ты об этом подумал, приобретя
сыновей? Есть ли таковой, спрашиваю, или нет?" "Конечно, – отвечает он, – есть". "Кто
же это? – спрашиваю я. Откуда он и сколько берет за обучение?" "Эвен, – отвечает он, – с
Пароса, берет по пяти мин [12], Сократ". И благословил я этого Эвена, если правда, что он
обладает таким искусствомc и так недорого берет за с обучение. Я бы и сам чванился и
гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я в этом не искусен, о мужи
афиняне!
Может быть, кто-нибудь из вас возразит: "Однако, Сократ, чем же ты занимаешься?
Откуда на тебя эти клеветы? В самом деле, если бы сам ты не занимался чем-нибудь
особенным, то и не говорили бы о тебе так много. d Скажи нам, что это такое, чтобы нам
зря не выдумывать". Вот это, мне кажется, правильно, и я сам постараюсь вам показать,
что именно дало мне известность и навлекло на меня клевету. Слушайте же. И хотя бы
кому-нибудь из вас показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду.
Эту известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря некоторой
мудрости. Какая же это такая мудрость? Да уж, должно быть, человеческая мудрость.
Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те, о которых я сейчас говорил [13], e
мудры или сверхчеловеческой мудростью, или уж не знаю, как и сказать; что же меня
касается, то я, конечно, этой мудрости не понимаю, а кто утверждает обратное, тот лжет и
говорит это для того, чтобы оклеветать меня. И вы не шумите, о мужи афиняне, даже если
вам покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова буду я говорить, а
сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей мудрости, если только это
мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу вам бога, который в Дельфах [14]. Ведь вы
знаете Херефонта [15]. Человек этот смолоду был и моим, и вашим приверженцем, 21
разделял С.74 с вами изгнание и возвратился вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков
был Херефонт, до чего он был неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав
однажды в Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал не
шумите, о мужи! Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия [16]
ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его [17]
засвидетельствует вам об этом.
b Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение – объяснить вам, откуда
пошла клевета на меня. Услыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом: что
бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает? Потому что сам я, конечно,
нимало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех?
Ведь не может же он лгать: не полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет
сказать; потом, собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к
одному из тех людей, которые слывут мудрыми,c думая, что тут-то я скорее всего
опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня
назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку – называть его по
имени нет никакой надобности, скажу только, что человек, глядя на которого я увидал то,
что я увидал, был одним из государственных людей, о мужи афиняне, – так вот, когда я к
нему присмотрелся (да побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только
кажется мудрым и многим другим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был
мудрым, этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а на
самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовавших возненавидели
меня. d Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому
что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве не знаем, но он, не зная, думает, что
что-то знает, а я коли уж не знаю, то и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается
мне, я буду мудрее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь [18].
Оттуда я пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же самое;
и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.
e Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь ненавистным,
огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось, что слова С.75 бога
необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что означает изречение бога, мне
казалось необходимым пойти ко всем, которые слывут знающими что-либо.22 И, клянусь
собакой [19], о мужи афиняне, уж вам-то я должен говорить правду, что я поистине
испытал нечто в таком роде: те, что пользуются самою большою славой, показались мне,
когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие,
те, что считаются похуже, – более им одаренными. Но нужно мне рассказать вам о том,
как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все это для того только, чтобы
прорицание оказалось неопровергнутым. После государственных людей ходил я к поэтам,
и к трагическим, и к дифирамбическим,b и ко всем прочим, чтобы на месте уличить себя в
том, что я невежественнее, чем они. Брал я те из их произведений, которые, как мне
казалось, всего тщательнее ими отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели
сказать, чтобы, кстати, и научиться от них кое-чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам
правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все присутствовавшие
лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами. Таким образом,
и относительно поэтов вот что я узнал в короткое время: не мудростью могут они творить
то, что они творят,c а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно
гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают
того, о чем говорят [20]. Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и поэты; и в то
же время я заметил, что вследствие своего поэтического дарования они считали себя
мудрейшими из людей и в остальных отношениях, чего на деле не было. Ушел я и оттуда,
думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных людей.
Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я знал, что я попросту ничего не знаю,d
ну а уж про этих мне было известно, что я найду их знающими много хорошего. И в этом
я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не знал, и этим были мудрее меня. Но, о
мужи афиняне, мне показалось, что они грешили тем же, чем и поэты: оттого, что они
хорошо владели искусством, каждый считал себя самым мудрым также и относительно
прочего, самого важного,e и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была;
так что, возвращаясь к изречению, я спрашивал сам себя, что бы я для С.76 себя
предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будущий ни мудрым их мудростью, ни
невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и другим. И я отвечал самому
себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться как есть.
Вот от этого самого исследования, о мужи афиняне, с одной стороны, многие меня
возненавидели, 23 притом как нельзя сильнее и глубже, отчего произошло и множество
клевет, а с другой стороны, начали мне давать это название мудреца, потому что
присутствующие каждый раз думают, что сам я мудр в том, относительно чего я отрицаю
мудрость другого. А на самом деле, о мужи, мудрым-то оказывается бог, и этим
изречением он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе
ничего не стоит, и, кажется, при этом он не имеет в виду именно Сократа, b а пользуется
моим именем для примера, все равно как если бы он говорил, что из вас, о люди,
мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его
мудрость. Ну и что меня касается, то я и теперь, обходя разные места, выискиваю и
допытываюсь по слову бога, не покажется ли мне кто-нибудь из граждан или чужеземцев
мудрым, и, как только мне это не кажется, спешу поддержать бога и показываю этому
человеку, что он не мудр. И благодаря этой работе не было у меня досуга сделать что-
нибудь достойное упоминания ни для города, c ни для домашнего дела, но через эту
службу богу пребываю я в крайней бедности [21].
Кроме того, следующие за мною по собственному почину молодые люди, у которых всего
больше досуга, сыновья самых богатых граждан, рады бывают послушать, как я
испытываю людей, и часто подражают мне сами, принимаясь пытать других; ну и я
полагаю, что они находят многое множество таких, которые думают, что они что-то
знают, а на деле ничего не знают или знают одни пустяки. От этого те, кого они
испытывают, сердятся не на самих себя, а на меня и говорят,d что есть какой-то Сократ,
негоднейший человек, который развращает молодых людей. А когда спросят их, что он
делает и чему он учит, то они не знают, что сказать, но, чтобы скрыть свое затруднение,
говорят то, что вообще принято говорить обо всех любителях мудрости: он-де занимается
тем, что в небесах и под землею, богов не признает, ложь выдает за истину. А сказать
правду, думаю, им не очень-то хочется, потому что тогда оказа С.77 лось бы, что они
только делают вид, будто что-то знают, а на деле ничего не знают. Ну а так как они,
думается мне, честолюбивы, могущественны и многочисленны e и говорят обо мне
согласно и убедительно, то и переполнили ваши уши, клевеща на меня издавна и громко.
От этого обрушились на меня и Мелет, и Анит, и Ликон: Мелет, негодуя за поэтов, Анит –
за ремесленников, а Ликон – за риторов. 24 Так что я удивился бы, как говорил вначале,
если бы оказался способным опровергнуть перед вами в столь малое время столь великую
клевету. Вот вам, о мужи афиняне, правда, как она есть, и говорю я вам без утайки, не
умалчивая ни о важном, ни о пустяках. Хотя я, может быть, и знаю, что через это
становлюсь ненавистным, но это и служит доказательством, что я сказал правду и что в
этом-то и состоит клевета на меня и таковы именно ее причины.b И когда бы вы ни стали
исследовать это дело, теперь или потом, всегда вы найдете, что это так.
Критика новых обвинителей
Итак, что касается первых моих обвинителей, этой моей защиты будет для обвинителей
достаточно; а теперь я постараюсь защищаться против Мелета, любящего, как он говорит,
наш город [22], и против остальных обвинителей. Опять-таки, конечно, примем их
обвинение за формальную присягу других обвинителей. Кажется, так: Сократ, говорят
они, преступает закон тем, что развращает молодых людей c и богов, которых признает
город, не признает, а признает другие, новые божественные знамения. Таково именно
обвинение [23]; рассмотрим же каждое слово этого обвинения отдельно. Мелет говорит,
что я преступаю закон, развращая молодых людей, а я, о мужи афиняне, утверждаю, что
преступает закон Мелет, потому что он шутит важными вещами и легкомысленно
призывает людей на суд, делая вид, что он заботится и печалится о вещах, до которых ему
никогда не было никакого дела; а что оно так, я постараюсь показать это и вам.
d – Ну вот, Мелет, скажи-ка ты мне [24]: не правда ли, для тебя очень важно, чтобы
молодые люди были как можно лучше?
– Конечно.
– В таком случае скажи-ка ты вот этим людям, кто именно делает их лучшими? Очевидно,
ты знаешь, коли заботишься об этом. Развратителя ты нашел, как говоришь: привел сюда
меня и обвиняешь; а назови-ка те С.78 перь того, кто делает их лучшими, напомни им, кто
это. Вот видишь, Мелет, ты молчишь и не знаешь что сказать. И тебе не стыдно? И это не
кажется тебе достаточным доказательством, что тебе нет до этого никакого дела? Однако,
добрейший, говори же: кто делает их лучшими?
– Законы.
e – Да не об этом я спрашиваю, любезнейший, а о том, кто эти люди, что прежде всего
знают их, эти законы.
– А вот они, Сократ, – судьи.
– Что ты говоришь, Мелет! Вот эти самые люди способны воспитывать юношей и делать
их лучшими?
– Как нельзя более.
– Все? Или одни способны, а другие нет?
– Все.
– Хорошо же ты говоришь, клянусь Герой [25], и какое множество людей, полезных для
других! Ну а вот они, слушающие, делают юношей лучшими или же нет?
25 – И они тоже.
– А члены Совета?
– Да, и члены Совета [26].
– Но в таком случае, Мелет, не портят ли юношей те, что участвуют в Народном
собрании? Или и те тоже, все до единого, делают их лучшими?
– И те тоже.
– По-видимому, кроме меня, все афиняне делают их добрыми и прекрасными, только я
один порчу. Ты это хочешь сказать?
– Как раз это самое.
– Большое же ты мне, однако, приписываешь несчастье. Но ответь-ка мне: кажется ли
тебе, что так же бывает и относительно лошадей, что улучшают их все, а портит ктонибудь один?b Или же совсем напротив, улучшать способен кто-нибудь один или очень
немногие, именно знатоки верховой езды, а когда ухаживают за лошадьми и пользуются
ими все, то портят их? Не бывает ли. Мелет, точно так же не только относительно
лошадей, но и относительно всех других животных? Да уж само собою разумеется,
согласны ли вы с Анитом на это или не согласны, потому что это было бы удивительное
счастье для юношей, если бы их портил только один, остальные же приносили бы им
пользу.c Впрочем, Мелет, ты достаточно показал, что никогда не заботился о юношах, и
ясно обнаруживаешь свое равнодушие: тебе нет никакого дела до того самого, из-за чего
ты привел меня в суд.
С.79 А вот, Мелет, скажи нам еще, ради Зевса: что приятнее, жить ли с хорошими
гражданами или с дурными? Ну, друг, отвечай! Я ведь не спрашиваю ничего трудного. Не
причиняют ли дурные какого-нибудь зла тем, которые всегда с ними в самых близких
отношениях, а добрые – какого-нибудь добра?
– Конечно.
d – Так найдется ли кто-нибудь, кто желал бы скорее получать от ближних вред, чем
пользу? Отвечай, добрейший, ведь и закон повелевает отвечать. Существует ли ктонибудь, кто желал бы получать вред?
– Конечно, нет.
– Ну вот. А привел ты меня сюда как человека, который портит и ухудшает юношей
намеренно или ненамеренно?
– Который портит намеренно.
– Как же это так, Мелет? Ты, такой молодой, настолько мудрее меня, что тебе уже
известно, что злые причиняют своим ближним какое-нибудь зло, e а добрые – добро, а я,
такой старый, до того невежествен, что не знаю даже, что если я кого-нибудь из близких
сделаю негодным, то должен опасаться от него какого-нибудь зла, и вот такое-то великое
зло я добровольно на себя навлекаю, как ты утверждаешь! В этом я тебе не поверю,
Мелет, да и никто другой, я думаю, не поверит. Но или я не порчу, или если порчу, то
ненамеренно; 26 таким образом, у тебя-то выходит ложь в обоих случаях. Если же я порчу
ненамеренно, то за такие невольные проступки не следует по закону приводить сюда, а
следует, обратившись частным образом, учить и наставлять; потому, ясное дело, что,
уразумевши, я перестану делать то, что делаю ненамеренно. Ты же меня избегал и не
хотел научить, а привел меня сюда, куда по закону следует приводить тех, которые имеют
нужду в наказании, а не в научении.
Но ведь это уже ясно, о мужи афиняне, что Мелету, как я говорил, никогда не было до
этих вещей никакого дела; b а все-таки ты нам скажи. Мелет, каким образом, по-твоему,
порчу я юношей? Не ясно ли, по обвинению, которое ты против меня подал, что я порчу
их тем, что учу не почитать богов, которых почитает город, а почитать другие, новые
божественные знамения? Не это ли ты разумеешь, говоря, что своим учением я врежу?
– Вот именно это самое
С.80 – Так ради них. Мелет, ради этих богов, о которых теперь идет речь, скажи еще раз
то же самое яснее и для меня, и для этих вот мужей.c Дело в том, что я не могу понять, что
ты хочешь сказать: то ли, что некоторых богов я учу признавать, а следовательно, и сам
признаю богов, так что я не совсем безбожник и не в этом мое преступление, а только я
учу признавать не тех богов, которых признает город, а других, и в этом-то ты меня и
обвиняешь, что я признаю других богов; или же ты утверждаешь, что я вообще не
признаю богов, и не только сам не признаю, но и других этому научаю.
– Вот именно, я говорю, что ты вообще не признаешь богов.
d – Удивительный ты человек, Мелет! Зачем ты это говоришь? Значит, я не признаю
богами ни Солнце, ни Луну, как признают прочие люди?
– Право же так, о мужи судьи, потому что он утверждает, что Солнце – камень, а Луна –
земля.
– Берешься обвинять Анаксагора, друг Мелет, и так презираешь судей и считаешь их
столь несведущими по части литературы! Ты думаешь, им неизвестно, что книги
Анаксагора Клазоменского [27] переполнены подобными мыслями? А молодые люди,
оказывается, узнают это от меня, когда они могут узнать то же самое, заплативши за это в
орхестре иной раз не больше драхмы [28],e и потом смеяться над Сократом, если бы он
приписывал эти мысли себе, к тому же еще столь нелепые! Но скажи, ради Зевса, так-таки
я, по-твоему, никаких богов и не признаю?
– То есть вот ничуточки!
– Это невероятно, Мелет, да, мне кажется, ты и сам этому не веришь. Что касается меня, о
мужи афиняне, то мне кажется, что человек этот большой наглец и озорник и что он подал
на меня эту жалобу просто по наглости и озорству да еще по молодости лет.27 Похоже,
что он придумал загадку и пробует: заметит ли Сократ, наш мудрец, что я шучу и
противоречу сам себе, или мне удастся провести и его, и прочих слушателей? Потому что
мне кажется, что в своем обвинении он сам себе противоречит, все равно как если бы он
сказал: Сократ нарушает закон тем, что не признает богов, а признает богов. Ведь это же
шутка!
Ну вот посмотрите, так ли он это говорит, как мне ка С.81 жется. Ты, почтеннейший
Мелет, отвечай нам, а вы помните, о чем я вас просил вначале, – b не шуметь, если я буду
говорить по-своему. Есть ли. Мелет, на свете такой человек, который дела бы людские
признавал, а людей не признавал? Скажите ему, о мужи, чтобы он отвечал, а не шумел бы
то и дело. Есть ли на свете кто-нибудь, кто бы лошадей не признавал, а все лошадиное
признавал бы? Или: флейтистов бы не признавал, а игру на флейте признавал бы? Не
существует такого, любезнейший! Если ты не желаешь отвечать, то я сам буду говорить
тебе, а также вот и им. Ну а уж на следующее ты должен сам ответить:c есть ли на свете
кто-нибудь кто бы знамения божественные признавал, а гениев [29] бы не признавал?
– Нет.
– Наконец-то! Как это хорошо, что они тебя заставили ответить! Итак, ты утверждаешь,
что божественные знамения я признаю и научаю других признавать – новые или старые
все равно, только уж самые-то божественные знамения признаю, как ты говоришь, и ты
подтвердил это клятвою; а если я признаю божественные знамения, то мне уже никак
невозможно не признавать гениев. Разве не так? Конечно, так. Принимаю, что ты
согласен, если не отвечаешь. d А не считаем ли мы гениев или богами, или детьми богов?
Да или нет?
– Конечно, считаем.
– Итак, если гениев я признаю, как ты утверждаешь, а гении суть своего рода боги, то оно
и выходит так, как я сказал, что ты шутишь и предлагаешь загадку, утверждая, что я не
признаю богов и в то же время что я признаю богов, потому что гениев-то я по крайней
мере признаю. А с другой стороны, если гении вроде как побочные дети богов, от нимф
или каких-то еще существ, как это и принято думать, то какой же человек, признавая
божьих детей, не будет признавать богов? Это было бы так же нелепо, как если бы ктонибудь признавал, что существуют мулы – лошадиные и ослиные дети,e а что существуют
лошади и ослы, не признавал бы. Нет, Мелет, не может быть, чтобы ты подал это
обвинение иначе, как желая испытать нас, или же ты недоумевал, в каком бы настоящем
преступлении обвинить меня. А чтобы ты мог убедить кого-нибудь, у кого есть хоть
немного ума, что один и тот же человек может и признавать и демоническое, и божествен
С.82 ное 28 и в то же время не признавать ни демонов, ни богов, это никоим образом
невозможно.
Впрочем, о мужи афиняне, что я невиновен в том, в чем меня обвиняет Мелет, это, мне
кажется, не требует дальнейших доказательств, довольно будет и сказанного. А что у
многих явилось против меня сильное ожесточение, о чем я и говорил вначале, это, будьте
уверены, истинная правда. И если что погубит меня, так именно это; не Мелет и не Анит,
а клевета и недоброжелательство многих – b то, что погубило уже немало честных людей,
думаю, что и еще погубит. Не думайте, что дело на мне остановится!
Но пожалуй, кто-нибудь скажет: не Сократ стыдно ли тебе, заниматься таким делом, от
которого, может быть, тебе придется теперь умереть? А на это я по справедливости могу
возразить: нехорошо ты это говоришь, мой милый, будто человеку, который приносит
хотя бы малую пользу, следует принимать в расчет смерть, а не думать всегда лишь о том,
делает ли он дела с справедливые или несправедливые, c дела доброго человека или злого.
Плохими, по твоему рассуждению, окажутся все те полубоги, которые пали под Троей, в
том числе и сын Фетиды, который из страха сделать что-нибудь постыдное до того
презирал опасность, что, когда мать его, богиня, видя, что он горит желанием убить
Гектора, сказала ему, помнится, так: "Дитя мое, если ты отомстишь за убийство друга
твоего Патрокла и убьешь Гектора, то сам умрешь: "Скоро за сыном Приама конец и тебе
уготован"" [30], – он, услыхав это, не посмотрел на смерть и опасность,d а гораздо больше
убоялся оставаться в живых, будучи трусом и не мстя за друзей. "Умереть бы, – говорит
он, – мне тотчас, покарав обидчика, только бы не оставаться еще здесь, у кораблей
дуговидных, посмешищем для народа и бременем для земли" [31]. Кажется ли тебе, что он
подумал при этом о смерти и об опасности? Вот оно как бывает поистине, о мужи
афиняне: где кто поставил себя, думая, что для него это самое лучшее место, или же
поставлен начальником, там и должен переносить опасность, не принимая в расчет
ничего, кроме позора, – ни смерти, ни еще чего-нибудь.
e Было бы ужасно, о мужи афиняне, если бы, после того как я оставался в строю, как и
всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда меня ста С.83 вили
начальники, вами выбранные для начальства надо мною, – под Потидеей, Амфиполем и
Делием [32], – если бы теперь, когда меня поставил сам бог, для того, думаю, чтобы мне
жить, занимаясь философией, и испытывать самого себя и других, если бы теперь я
испугался смерти или еще чего-нибудь и бежал из строя; это 29 было бы ужасно, и тогда в
самом деле можно было бы по справедливости судить меня за то, что я не признаю богов,
так как не слушаюсь оракула, боюсь смерти и считаю себя мудрым, не будучи таковым,
потому что бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь.
Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для человека
величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из
зол.b Но не самое ли это позорное невежество – думать, что знаешь то, чего не знаешь?
Что же меня касается, о мужи, то, пожалуй, я и тут отличаюсь от большинства людей
только одним: если я кому-нибудь и кажусь мудрее других, то разве только тем, что,
недостаточно зная об Аиде [33], так и думаю, что не знаю. А что нарушать закон и не
слушаться того, кто лучше меня, будь это бог или человек, нехорошо и постыдно – это вот
я знаю. Никогда поэтому не буду я бояться и избегать того, что может оказаться и благом,
более, чем того, что наверное есть зло.c Так что если бы вы меня отпустили, не поверив
Аниту, который сказал, что или мне вообще не следовало приходить сюда, а уж если
пришел, то невозможно не казнить меня, и внушал вам, что если я уйду от наказания, то
сыновья ваши, занимаясь тем, чему учит Сократ, развратятся уже вконец все до единого, –
даже если бы вы меня отпустили и при этом сказали мне: на этот раз, Сократ, мы не
согласимся с Анитом и отпустим тебя, с тем, однако, чтобы ты больше не занимался этим
исследованием и оставил философию, а если еще раз будешь в этом уличен, то должен
будешь умереть, –d так вот, говорю я, если бы вы меня отпустили на этом условии, то я
бы вам сказал: "Желать вам всякого добра – я желаю, о мужи афиняне, и люблю вас, а
слушаться буду скорее бога, чем вас, и, пока есть во мне дыхание и способность, не
перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу,
говоря то самое, что обыкновенно говорю: о лучший из мужей, гражданин города Афин,
величайшего из городов и больше всех прославленного за мудрость и силу,e не стыдно ли
тебе, С.84 что ты заботишься о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе
и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше,
– не заботишься и не помышляешь?" И если кто из вас станет возражать и утверждать, что
он об этом заботится, то я не оставлю его и не уйду от него тотчас же, а буду его
расспрашивать, пытать, опровергать и, если мне покажется, 30 что в нем нет доблести, а
он только говорит, что есть, буду попрекать его за то, что он самое дорогое не ценит ни во
что, а плохое ценит дороже всего. Так я буду поступать со всяким, кого только встречу, с
молодым и старым, с чужеземцами и с вами, с вами особенно, потому что вы мне ближе
по крови. Могу вас уверить, что так велит бог, и я думаю, что во всем городе нет у вас
большего блага, чем это мое служение богу. Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю
каждого из вас, молодого и старого,b заботиться раньше и сильнее не о телах ваших или о
деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше, говоря вам: не от денег рождается
доблесть, а от доблести бывают у людей и деньги и все прочие блага, как в частной жизни,
так и в общественной. Да, если бы такими словами я развращал юношей, то слова эти
были бы вредными. А кто утверждает, что я говорю что-нибудь другое, а не это, тот несет
вздор. Вот почему я могу вам сказать, афиняне: послушаетесь вы Анита или нет,
отпустите меня или нет –c поступать с иначе, чем я поступаю, я не буду, даже если бы мне
предстояло умирать много раз.
Не шумите, мужи афиняне, исполните мою просьбу – не шуметь по поводу того, что я
говорю, а слушать; слушать вам будет полезно, как я думаю. Я намерен сказать вам и еще
кое-что, от чего вы, наверное, пожелаете кричать, только вы никоим образом этого не
делайте. Будьте уверены, что если вы меня такого, как я есть, убьете, то вы больше
повредите себе, нежели мне. Мне-то ведь не будет никакого вреда ни от Мелета, ни от
Анита,d да они и не могут мне повредить, потому что я не думаю, чтобы худшему было
позволено вредить лучшему. Разумеется, он может убить, изгнать из отечества, отнять все
права. Но ведь это он или еще кто-нибудь считает все подобное за великое зло, а я не
считаю; гораздо же скорее считаю я злом именно то, что он теперь делает, замышляя
несправедливо осудить человека на смерть. Таким образом, о мужи афиняне, я
защищаюсь теперь совсем не ради себя, как это может С.85 казаться, а ради вас, e чтобы
вам, осудивши меня на в смерть, не проглядеть дара, который вы получили от бога. В
самом деле, если вы меня убьете, то вам нелегко будет найти еще такого человека,
который, смешно сказать, приставлен к городу как овод к лошади, большой и
благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли. В
самом деле, мне кажется, что бог послал меня городу31 как такого, который целый день,
не переставая, всюду садится и каждого из вас будит, уговаривает, упрекает. Другого
такого вам нелегко будет найти, о мужи, а меня вы можете сохранить, если вы мне
поверите. Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна, ударите
меня и с легкостью убьете, послушавшись Анита, и тогда всю остальную вашу жизнь
проведете во сне, если только бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А что я
такой как будто бы дан городу богом,b это вы можете усмотреть вот из чего: похоже ли на
что-нибудь человеческое, что я забросил все свои собственные дела и сколько уже лет
терпеливо переношу упадок домашнего хозяйства, а вашим делом занимаюсь всегда,
обращаясь к каждому частным образом, как отец или старший брат, и убеждая заботиться
о добродетели. И если бы я от этого пользовался чем-нибудь и получал бы плату за эти
наставления, тогда бы еще был у меня какой-нибудь расчет, а то сами вы теперь видите,
что мои обвинители, которые так бесстыдно обвиняли меня во всем прочем, тут по
крайней мере оказались неспособными к бесстыдству и не представили свидетеля, c
который показал бы, что я когда-либо получал какую-нибудь плату или требовал ее;
потому, думаю, что я могу представить верного свидетеля того, что я говорю правду, –
мою бедность.
Может в таком случае показаться странным, что я подаю эти советы частным образом,
обходя всех и во все вмешиваясь, а выступать всенародно в вашем собрании и давать
советы городу не решаюсь. Причина этому та самая, о которой вы часто и повсюду от
меня слышали, а именно что мне бывает какое-то чудесное божественное знамение; d ведь
над этим и Мелет посмеялся в своей жалобе. Началось у меня это с детства: вдруг – какойто голос [34], который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а
склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и не допускает меня
заниматься государственными делами. С.86 И кажется, прекрасно делает, что не
допускает. Будьте уверены, о мужи афиняне, что если бы я попробовал заниматься
государственными делами, то уже давно бы погиб и не принес бы пользы ни себе, ни
вам.e И вы на меня не сердитесь, если я вам скажу правду: нет такого человека, который
мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому
большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и
беззаконий, которые совершаются в государстве.32 Нет, кто в самом деле ратует за
справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться
частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен.
Доказательства этого я вам представлю самые веские, не рассуждения, а то, что вы цените
дороже, – дела. Итак, выслушайте, что со мною случилось, и тогда вы увидите, что я и под
страхом смерти никого не могу послушаться вопреки справедливости, а не слушаясь, могу
от этого погибнуть. То, что я намерен вам рассказать, досадно и скучно слушать, зато это
истинная правда.b Никогда, афиняне, не занимал я в городе никакой другой должности, но
в Совете я был [35]. И пришла нашей филе Антиохиде очередь заседать в то время, когда
вы желали судить огулом десятерых стратегов, которые не подобрали пострадавших в
морском сражении [36], – судить незаконно, как вы сами признали это впоследствии.
Тогда я, единственный из пританов, восстал против нарушения закона, и в то время, когда
ораторы готовы были обвинить меня и посадить в тюрьму и вы сами этого требовали и
кричали, – в то время я думал, с что мне скорее следует, несмотря на опасность,c стоять на
стороне закона и справедливости, нежели из страха перед тюрьмою или смертью быть
заодно с вами, желающими несправедливого. Это еще было тогда, когда город управлялся
народом, а когда наступила олигархия, то и Тридцать в свою очередь призвали меня и еще
четверых граждан в Круглую палату и велели нам привезти из Саламина саламинца
Леонта [37], чтобы казнить его. Многое в этом роде приказывали они делать и многим
другим, желая отыскать как можно больше виновных.d Только и на этот раз опять я
доказал не словами, а делом, что для меня смерть, если не грубо так выразиться, – самое
пустое дело, а вот воздерживаться от всего беззаконного и безбожного – это для меня
самое важное. С.87 Таким образом, как ни могущественно было это правительство, а меня
оно не испугало настолько, чтобы заставить сделать что-нибудь несправедливое, но, когда
вышли мы из Круглой палаты, четверо из нас отправились в Саламин и привезли Леонта,
а я отправился домой. И по всей вероятности, мне пришлось бы за это умереть, если бы
правительство не распалось в самом скором времени. И всему этому у вас найдется много
свидетелей.
e Кажется ли вам после этого, что я мог бы прожить столько лет, если бы занимался
общественными делами, занимался бы притом достойно порядочного человека, спешил
бы на помощь к правым и считал бы это самым важным, как оно и следует? Никоим
образом, о мужи афиняне!33 И никому другому это не возможно. А я всю жизнь оставался
таким, как в общественных делах, насколько в них участвовал, так и в частных, никогда и
ни с кем не соглашаясь вопреки справедливости, ни с теми, которых клеветники мои
называют моими учениками [38], ни еще с кем-нибудь. Да я не был никогда ничьим
учителем, а если кто, молодой или старый, желал меня слушать и видеть, как я делаю свое
дело, то я никому никогда не препятствовал. И не то чтобы я, получая деньги, вел
беседы,b а не получая, не вел, но одинаково как богатому, так и бедному позволяю я меня
спрашивать, а если кто хочет, то и отвечать мне и слушать то, что я говорю. И за то,
хороши ли эти люди или дурны, я по справедливости не могу отвечать, потому что никого
из них никогда никакой науке я не учил и не обещал научить. Если же кто-нибудь
утверждает, что он частным образом научился от меня чему-нибудь или слышал от меня
что-нибудь, чего бы не слыхали и все прочие, тот, будьте уверены, говорит неправду.
c Но отчего же некоторые любят подолгу бывать со мною? Слышали вы это, о мужи
афиняне; сам я вам сказал всю правду: потому что они любят слушать, как я пытаю тех,
которые считают себя мудрыми, не будучи таковыми. Это ведь не лишено удовольствия.
А делать это, говорю я, поручено мне богом и через прорицания, и в сновидениях, вообще
всякими способами, какими когда-либо еще обнаруживалось божественное определение и
поручалось человеку делать что-нибудь. Это не только верно, афиняне, но и легко
доказуемо.d В самом деле, если одних юношей я развращаю, а других уже раз С.88
вратил, то ведь те из них, которые уже состарились и узнали, что когда-то, во время их
молодости, я советовал им что-то дурное, должны были бы теперь прийти мстить мне и
обвинять меня. А если сами они не захотели, то кто-нибудь из их домашних, отцы, братья,
другие родственники, если бы только их близкие потерпели от меня что-нибудь дурное,
вспомнили бы теперь об этом. Да уж, конечно, многие из них тут, как я вижу: ну в вот, вопервых,e Критон, мой сверстник и из одного со мною дема, отец вот его, Критобула; затем
сфеттиец Лисаний, отец вот его, Эсхина; еще кефисиец Антифон, отец Эпигена; а еще вот
братья тех, которые ходили за мною, – Никострат, сын Феозотида и брат Феодота; самого
Феодота уже нет в живых, так что он по крайней мере не мог упросить брата, чтобы он не
говорил против меня; вот и Парад, Демодоков сын, которому Феаг приходился братом;34
а вот Адимант, Аристонов сын, которому вот он, Платон, приходится братом, и Эантодор,
брат вот этого, Аполлодора [39]. Я могу назвать еще многих других, и Мелету в его речи
всего нужнее было выставить кого-нибудь из них как свидетеля; а если тогда он забыл это
сделать, то пусть сделает теперь, я ему разрешаю, и, если он может заявить что-нибудь
такое, пусть говорит. Но вы увидите совсем противоположное, о мужи, увидите, что все
готовы броситься на помощь ко мне, к тому развратителю, который делает зло их
домашним, как утверждают Мелет и Анит.b У самих развращенных, пожалуй, еще может
быть основание защищать меня, но у их родных, которые не развращены, у людей уже
старых, какое может быть другое основание защищать меня, кроме прямой и
справедливой уверенности, что Мелет лжет, а я говорю правду.
Но об этом довольно, о мужи! Вот приблизительно то, что я могу так или иначе привести
в свое оправдание. c Возможно, что кто-нибудь из вас рассердится, вспомнив о себе
самом, как сам он, хотя дело его было и не так важно, как мое, упрашивал и умолял судей
с обильными слезами и, чтобы разжалобить их как можно больше, приводил своих детей и
множество других родных и друзей, а вот я ничего такого делать не намерен, хотя
подвергаюсь, как оно может казаться, самой крайней опасности. Так вот возможно, что,
подумав об этом, кто-нибудь не сочтет уже нужным стесняться со мною и,
рассердившись, подаст в сердцах свой голос. d Думает ли С.89 так кто-нибудь из вас в
самом деле, я этого не утверждаю; а если думает, то мне кажется, что я отвечу ему
правильно, если скажу: "Есть и у меня, любезнейший, кое-какие родные; тоже ведь и я,
как говорится у Гомера [40], не от дуба родился и не от скалы, а произошел от людей; есть
у меня и родные, есть и сыновья, о мужи афиняне, целых трое, один уже взрослый, а двое
– младенцы; тем не менее ни одного из них не приведу я сюда и не буду просить вас о
помиловании". Почему же, однако, не намерен я ничего этого делать? Не по презрению к
вам, о мужи афиняне,e и не потому, что я бы не желал вас уважить. Боюсь ли я или не
боюсь смерти, это мы теперь оставим, но для чести моей и вашей, для чести всего города,
мне кажется, было бы нехорошо, если бы я стал делать что-нибудь такое в мои года и при
том прозвище [41], которое мне дано, верно оно или неверно – все равно. Как-никак, а
ведь принято все-таки думать,35 что Сократ отличается кое-чем от большинства людей; а
если так будут вести себя те из вас, которые, по-видимому, отличаются или мудростью,
или мужеством, или еще какою-нибудь доблестью, то это будет позорно. Мне не раз
приходилось видеть, как люди, казалось бы, почтенные проделывали во время суда над
ними удивительные вещи, как будто они думали, что им предстоит испытать что-то
ужасное, если они умрут; можно было подумать, что они стали бы бессмертными, если бы
вы их не убили! Мне кажется, эти люди позорят город, b так что и какой-нибудь
чужеземец может заподозрить, что у афинян люди, которые отличаются доблестью и
которых они сами выбирают на главные государственные и прочие почетные должности,
ничем не отличаются от женщин. Так вот, о мужи афиняне, не только нам, людям как бы
то ни было почтенным, не следует этого делать, но и вам не следует этого позволять, если
мы станем это делать, – напротив, вам нужно делать вид, что вы гораздо скорее признаете
виновным того, кто устраивает эти слезные представления и навлекает насмешки над
городом, нежели того, кто ведет себя спокойно.
c Не говоря уже о чести, мне кажется, что это и неправильно, о мужи, – просить судью и
избегать наказания просьбою, вместо того чтобы разъяснять дело и убеждать. Ведь судья
посажен не для того, чтобы миловать по произволу, но для того, чтобы творить суд; и
присягал он не в том, что будет миловать кого захочет, С.90 но в том, что будет судить по
законам. А потому и нам ни следует приучать вас нарушать присягу, и вам не следует к
этому приучаться, а иначе мы можем с вами одинаково впасть в нечестие. Так уж вы мне
не говорите, о мужи афиняне, будто я должен проделывать перед вами то, d чего я и так не
считаю ни хорошим, ни правильным, ни согласным с волею богов, да еще проделывать
это теперь, когда вот он, Мелет, обвиняет меня в нечестии. Ибо очевидно, что если бы я
вас уговаривал и вынуждал бы своею просьбою нарушить присягу, то научал бы вас
думать, что богов не существует, и, вместо того чтобы защищаться, попросту сам бы
обвинял себя в том, что не почитаю богов. Но на деле оно совсем иначе; почитаю я их, о
мужи афиняне, больше, чем кто-либо из моих обвинителей, и предоставляю вам и богу
рассудить меня так, как будет всего лучше и для меня, и для вас.
После обвинительного приговора [42]
e Многое, о мужи афиняне, не позволяет мне возмущаться тем, что сейчас случилось, 36
тем, что вы меня осудили, между прочим и то, что это не было для меня неожиданностью.
Гораздо более удивляет меня число голосов на той и на другой стороне. Что меня
касается, то ведь я и не думал, что буду осужден столь малым числом голосов, я думал,
что буду осужден большим числом голосов. Теперь же, как мне кажется, перепади
тридцать один камешек с одной стороны на другую, и я был бы оправдан [43]. Ну а от
Мелета, по-моему, я и теперь ушел; да не только ушел, а еще вот что очевидно для
всякого: если бы Анит и Ликон не пришли сюда, b чтобы обвинять меня, то он был бы
принужден уплатить тысячу драхм как не получивший пятой части голосов [44].
Ну а наказанием для меня этот муж полагает смерть. Хорошо. Какое же наказание, о мужи
афиняне, должен я положить себе сам? Не ясно ли, что заслуженное? Так какое же? Чему
по справедливости подвергнуться или сколько должен я уплатить за то, что ни с того ни с
сего всю свою жизнь не давал себе покоя, за то, что не старался ни о чем таком, о чем
старается большинство: ни о наживе денег, ни о домашнем устроении, ни о том, чтобы
попасть в стратеги, ни о том, чтобы руководить народом; С.91 вообще не участвовал ни в
управлении, ни в заговорах, ни в восстаниях, какие бывают в нашем городе, считая с себя,
право же, слишком порядочным человеком, чтобы оставаться целым, участвуя во всем
этом; за то, что я не шел туда, где я не мог принести никакой пользы ни вам, ни себе, а
шел туда, где мог частным образом всякому оказать величайшее, повторяю, благодеяние,
стараясь убеждать каждого из вас не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе самом,
– как бы ему быть что ни на есть лучше и умнее, не заботиться также и о том, что
принадлежит городу, раньше, чем о самом городе, и обо всем прочем таким же образом. d
Итак, чего же я заслуживаю, будучи таковым? Чего-нибудь хорошего, о мужи афиняне,
если уже в самом деле воздавать по заслугам, и притом такого хорошего, что бы для меня
подходило. Что же подходит для человека заслуженного и в то же время бедного, который
нуждается в досуге вашего же ради назидания? Для подобного человека, о мужи афиняне,
нет ничего более подходящего, как получать даровой обед в Пританее, по крайней мере
для него это подходит гораздо больше, нежели для того из вас, кто одержал победу в
Олимпии [45] верхом, или на паре, или на тройке,e потому что такой человек старается о
том, чтобы вы казались счастливыми, а я стараюсь о том, чтобы вы были счастливыми, и
он не нуждается в даровом пропитании, а я нуждаюсь. Итак, если я должен назначить себе
что-нибудь мною заслуженное, то вот я что себе назначаю – даровой обед в Пританее.
37 Может быть, вам кажется, что я и это говорю по высокомерию, как говорил о просьбах
со слезами и с коленопреклонениями; но это не так, афиняне, а скорее дело вот в чем: самто я убежден в том, что ни одного человека не обижаю сознательно, но убедить в этом вас
я не могу, потому что мало времени беседовали мы друг с другом; в самом деле, мне
думается, что вы бы убедились, если бы у вас, как у других людей [46], существовал закон
решать дело о смертной казни в течение не одного дня, а нескольких;b а теперь не так-то
это легко – в малое время снимать с себя великие клеветы. Ну так вот, убежденный в том,
что я не обижаю ни одного человека, ни в каком случае не стану я обижать самого себя,
говорить о себе самом, что я достоин чего – нибудь нехорошего, и назначать себе
наказание. С какой стати? Из страха подвергнуться тому, чего требует С.92 для меня
Мелет и о чем, повторяю еще раз, я не знаю, хорошо это или дурно? Так вот вместо этого
я выберу и назначу себе наказанием что-нибудь такое, о чем я знаю наверное, что это –
зло? Вечное заточение?c Но ради чего стал бы я жить в тюрьме рабом Одиннадцати [47],
постоянно меняющейся власти? Денежную пеню и быть в заключении, пока не уплачу?
Но для меня это то же, что вечное заточение, потому что мне не из чего уплатить. В таком
случае не должен ли я назначить для себя изгнание? К этому вы меня, пожалуй, охотно
присудите. Сильно бы, однако, должен был я трусить, если бы растерялся настолько, что
не мог бы сообразить вот чего: вы, собственные мои сограждане, не были в состоянии
вынести мое присутствиеd и слова мои оказались для вас слишком тяжелыми и
невыносимыми, так что вы ищете теперь, как бы от них отделаться; ну а другие легко их
вынесут? Никоим образом, афиняне. Хороша же в таком случае была бы моя жизнь – уйти
на старости лет из отечества и жить, переходя из города в город, будучи отовсюду
изгоняемым. Я ведь отлично знаю, что, куда бы я ни пришел, молодые люди везде будут
меня слушать так же, как и здесь; и если я буду их отгонять, то они сами меня выгонят,
подговорив старших,e а если я не буду их отгонять, то их отцы и домашние выгонят меня
из-за них же.
В таком случае кто-нибудь может сказать: "Но разве, Сократ, уйдя от нас, ты не был бы
способен проживать спокойно и в молчании?" Вот в этом-то и всего труднее убедить
некоторых из вас. В самом деле, если я скажу, что это значит не слушаться бога, а что, не
слушаясь бога, нельзя оставаться спокойным,38 то вы не поверите мне и подумаете, что я
шучу; с другой стороны, если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем
прочем, о чем я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее
благо для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека [48], –
если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. На деле-то оно как раз так, о мужи,
как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко. Да к тому же я и не привык считать себяb
достойным чего-нибудь дурного. Будь у меня деньги, тогда бы я назначил уплатить
деньги сколько полагается, в этом для меня не было бы никакого вреда, но ведь их же нет,
разве если вы мне назначите уплатить столько, сколько я могу. Пожалуй, я вам могу
уплатить мину серебра; ну С.93 столько и назначаю. А вот они, о мужи афиняне, –
Платон, Критон, Критобул, Аполлодор – велят мне назначить тридцать мин [49], а
поручительство берут на себя; ну так назначаю тридцать, а поручители в уплате денег
будут у вас надежные.
После смертного приговора
c Немного не захотели вы подождать, о мужи афиняне, а вот от этого пойдет о вас дурная
слава между людьми, желающими хулить наш город, и они будут обвинять вас в том, что
вы убили Сократа, известного мудреца. Конечно, кто пожелает вас хулить, тот будет
утверждать, что я мудрец, пусть это и не так. Вот если бы вы немного подождали, тогда
бы это случилось для вас само собою; подумайте о моих годах, как много уже прожито
жизни и как близко смерть. d Это я говорю не а всем вам, а тем, которые осудили меня на
смерть. А еще вот что хочу я сказать этим самым людям: быть может, вы думаете, о мужи,
что я осужден потому, что у меня не хватило таких слов, которыми я мог бы склонить вас
на свою сторону, если бы считал нужным делать и говорить все, чтобы уйти от наказания.
Вовсе не так. Не хватить-то у меня, правда что, не хватило, только не слов, а дерзости и
бесстыдства и желания говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать, вопия и
рыдая,e делая и говоря, повторяю я вам, еще многое меня недостойное – все то, что вы
привыкли слышать от других. Но и тогда, когда угрожала опасность, не находил я
нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь не раскаиваюсь в том, что
защищался таким образом, и гораздо скорее предпочитаю умереть после такой защиты,
нежели оставаться живым, защищавшись иначе [50]. Потому что ни на суде, ни на войне,
ни мне, ни кому-либо другому39 не следует избегать смерти всякими способами без
разбора. Потому что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной
раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и других
способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности для того, кто отважится
делать и говорить все. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее – уйти
от нравственной порчи,b потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и
старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и про С.94
ворные, – тем, что идет проворнее, – нравственною порчей. И вот я, осужденный вами,
ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при
своем наказании, и они – при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне
думается, что это правильно.
c А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после этого. Ведь
для меня уже настало то время, когда люди особенно бывают способны пророчествовать,
– когда им предстоит умереть [51]. И вот я утверждаю, о мужи, меня убившие, что тотчас
за моей смертью придет на вас мщение, которое будет много тяжелее той смерти, на
которую вы меня осудили. Ведь теперь, делая это, вы думали избавиться от
необходимости давать отчет в своей жизни, а случится с вами, говорю я, совсем
обратное:d больше будет у вас обличителей – тех, которых я до сих пор сдерживал и
которых вы не замечали, и они будут тем невыносимее, чем они моложе, и вы будете еще
больше негодовать. В самом деле, если вы думаете, что, убивая людей, вы удержите их от
порицания вас за то, что живете неправильно, то вы заблуждаетесь. Ведь такой способ
самозащиты и не вполне возможен, и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и
самый легкий: не закрывать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше. Ну вот,
предсказавши это вам, которые меня осудили, я ухожу от вас.
e А с теми, которые меня оправдали, я бы охотно побеседовал о самом этом
происшествии, пока архонты [52] заняты своим делом и мне нельзя еще идти туда, где я
должен умереть. Побудьте пока со мною, о мужи! Ничто не мешает нам поболтать друг с
другом, пока есть время.40 Вам, друзьям моим, я хочу показать, что, собственно, означает
теперешнее происшествие. Со мною, о мужи судьи, – вас-то я по справедливости могу
называть судьями – случилось что-то удивительное. В самом деле, в течение всего
прошлого времени обычный для меня вещий голос слышался мне постоянно и
останавливал меня в самых неважных случаях, когда я намеревался сделать что-нибудь не
так; а вот теперь, как вы сами видите, со мною случилось то, что может показаться
величайшим из зол, по крайней мере так принято думать;b тем не менее божественное
знамение не остановило меня ни утром, когда я выходил из дому, ни в то время, когда я
входил в суд, ни во время всей речи, С.95 что бы я ни хотел сказать. Ведь прежде-то,
когда я что-нибудь говорил, оно нередко останавливало меня среди слова, а теперь во
всем этом деле ни разу оно не удержало меня от какого-нибудь поступка, от какогонибудь слова. Как же мне это понимать? А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что все
это произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали
дело, полагая, что смерть есть зло.c Этому у меня теперь есть великое доказательство,
потому что быть этого не может, чтобы не остановило меня обычное знамение, если бы
то, что я намерен был сделать, не было благом.
А рассудим-ка еще вот как – велика ли надежда, что смерть есть благо? Умереть, говоря
по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что умерший
не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было, или же это есть для души
какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место, если верить тому, что об этом
говорят. И если бы это было отсутствием всякого ощущения,d все равно что сон, когда
спят так, что даже ничего не видят во сне, то смерть была бы удивительным
приобретением. Мне думается, в самом деле, что если бы кто-нибудь должен был взять ту
ночь, в которую он спал так, что даже не видел сна, сравнить эту ночь с остальными
ночами и днями своей жизни и, подумавши, сказать,e сколько дней и ночей прожил он в
своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, то, я думаю, не только всякий простой
человек, но и сам Великий царь [53] нашел бы, что сосчитать такие дни и ночи
сравнительно с остальными ничего не стоит. Так если смерть такова, я со своей стороны
назову ее приобретением, потому что таким-то образом выходит, что вся жизнь ничем не
лучше одной ночи. С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в
другое место и если правду говорят, будто бы там все умершие, то есть ли что-нибудь
лучше этого, о мужи судьи? 41 В самом деле, если прибудешь в Аид, освободившись вот
от этих так называемых судей, и найдешь там судей настоящих, тех, что, говорят, судят в
Аиде, – Миноса, Радаманта, Эака, Триптолема, и всех тех полубогов [54], которые в своей
жизни отличались справедливостью, – разве это будет плохое переселение? А чего бы не
дал всякий из вас за то, чтобы быть с Орфеем, Мусеем, Гесиодом, Гомером [55]! Что меня
касается, то я желаю умирать много раз, если все это правда; b для кого другого, а для
меня С.96 было бы удивительно вести там беседы, если бы я встретился, например, с
Паламедом и Теламоновым сыном Аяксом [56] или еще с кем-нибудь из древних, кто
умер жертвою неправедного суда, и мне думается, что сравнивать мою судьбу с их было
бы не неприятно. И наконец, самое главное – это проводить время в том, чтобы
распознавать и разбирать тамошних людей точно так же, как здешних, а именно кто из
них мудр и кто из них только думает, что мудр, а на самом деле не мудр; чего не дал бы
всякий, о мужи судьи, чтобы узнать доподлинноc человека, который привел великую рать
под Трою, или узнать Одиссея, Сисифа [57] и множество других мужей и жен, которых
распознавать, с которыми беседовать и жить вместе было бы несказанным блаженством.
Не может быть никакого сомнения, что уж там-то за это не убивают, потому что помимо
всего прочего тамошние люди блаженнее здешних еще и тем, что остаются все время
бессмертными, если верно то, что об этом говорят.
Но и вам, о мужи судьи, не следует ожидать ничего дурного от смерти, и уж если что
принимать за верное, d так это то, что с человеком хорошим не бывает ничего дурного ни
при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботиться о его делах; тоже вот и
моя судьба устроилась не сама собою, напротив, для меня очевидно, что мне лучше уж
умереть и освободиться от хлопот. Вот почему и знамение ни разу меня не удержало, и я
сам не очень-то пеняю на тех, кто приговорил меня к наказанию, и на моих обвинителей.
Положим, что они выносили приговор и обвиняли меня не по такому соображению, а
думая мне повредить;e это в них заслуживает порицания. А все-таки я обращаюсь к ним с
такою маленькою просьбой: если, о мужи, вам будет казаться, что мои сыновья,
сделавшись взрослыми, больше заботятся о деньгах или еще о чем-нибудь, чем о
доблести, отомстите им за это, преследуя их тем же самым, чем и я вас преследовал; и
если они будут много о себе думать, будучи ничем, укоряйте их так же, как и я вас укорял,
за то, что они не заботятся о должном и воображают о себе невесть что, между тем как на
самом деле ничтожны.42 И, делая это, вы накажете по справедливости не только моих
сыновей, но и меня самого. Но вот уже время идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам –
чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это ни для кого не ясно, кроме бога.
Перевод М.С.Соловьева.
В кн.: Платон. Собр. соч. в 4-х томах. Том 1. М.: "Мысль", 1990
ОГЛАВЛЕHИЕ
С.685
АПОЛОГИЯ СОКРАТА
ЛИЧНОСТЬ СОКРАТА; ЕГО СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕИ
Начиная, естественно, с наиболее ранних произведений Платона, целесообразно обратить
внимание прежде всего на "Апологию Сократа" и диалог "Критон". Оба этих
произведения рисуют личность Сократа, которая оказала глубочайшее влияние на все
философское творчество Платона. Не случайно Сократ является главным действующим
лицом всех диалогов Платона (за исключением "Законов" ) и ряда сочинений другого
ученика Сократа – Ксенофонта. Поэтому и для исследователей Платона, и для широкого
круга его читателей интересно будет узнать, что представлял собой Сократ и почему весь
платонизм – это только дальнейшее развитие философии Сократа.
Сократ вместе с софистами открыл новую эпоху истории античной философии,
обратившись от космологии и натурфилософии к проблеме С.686 человека, и в частности
к проблеме разума. В свое время это, несомненно, было чем-то вроде философской
революции. А всякая революция требует героев и по необходимости должна идти па
великие жертвы. Таким героем и такой жертвой как раз и оказался Сократ. Его постоянное
стремление анализировать традиционные человеческие понятия, добиваться их ясности,
стараться сохранить все лучшее и сокрушить все худшее в них естественно вызывало у
многих его современников недоумение или боязнь, а некоторые даже испытывали ужас и
испуг перед такого рода еще небывалым в Греции критицизмом. Сократа стали обвинять в
безбожии, в развращении молодежи, в подрыве существующего государственного строя и
даже во введении каких-то новых божеств.
Та сила духа, с которой Сократ проводил свои идеи и выявлял ложь, прикрываемую
благоприличным поведением людей и их якобы благонамеренными суждениями, всегда
вызывала у Платона неизменный восторг, так что Сократ навсегда остался для него
живым символом самой философии. Образ этого великого мыслителя и рисует нам
Платон в "Апологии" и "Критоне".*
* О Сократе см.: Кессиди Ф.X. Сократ. М., 1976; Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. Платон.
Жизнеописание. М., 1977; Нерсесянц В.С. Сократ. М., 1977.
"Апология Сократа" – единственное произведение Платона, написанное не в
диалогической форме. Платон вкладывает в уста Сократа большую речь, которая в свою
очередь состоит, как покажет анализ, из трех отдельных речей. Произведем этот анализ.
КОМПОЗИЦИЯ РЕЧИ
I. Речь Сократа после обвинения, предшествующего приговору
(17а – 35d)
1. Вступление. Против Сократа обвинители говорили красноречиво, но ошибочно и
клеветнически; он же будет говорить попросту и без всяких прикрас, но только одну
правду, так, как он ее говорил всегда и раньше в своих спорах с разными противниками
(17а – 18а).
2. Два рода обвинителей. Прежние обвинители более страшны, потому что они неизвестны
и обвинения их слишком глубокие, хотя и клеветнические. Теперешние же обвинители –
Анит, Мелет и Ликон – менее страшны и более ограниченны (18а – 18е).
3. Критика прежних обвинителей. Клевета – утверждение, будто Сократ занимался тем, чтó
находится под землей, и тем, чтó на небе, т.е. натурфилософией или астрономией, хотя в
самой науке Сократ не находит ничего плохого. Клевета и обвинение в том, будто он
считает себя обладателем какой-то особой мудрости, ибо хотя дельфийский бог и объявил
Сократа мудрейшим из людей, но эта его мудрость, как он сам убедился, расспрашивая
людей, признаваемых мудрыми, заключается только в том, что он признает отсутствие у
себя какой бы то ни было мудрости. За это и озлобились на него все, кого считают мудрым
и кто сам себя считает таковым (19а – 24а).
4. Критика новых обвинителей. а) Невозможно доказать, что Сократ развращал юношество,
ибо иначе вышло бы, что развращал только он, а, например, законы, суд, или судьи, а
также Народное собрание или сам обвинитель его, Мелет, никого никогда не развращали.
Кроме того, если Сократ кого-нибудь и развращал, то еще надо доказать, что это
развращение было намеренным; а невольное развращение не подлежит суду и могло бы
быть прекращено при помощи частных увещаний (24b – 26а). С.687 б) Невозможно
доказать, что Сократ вводил новые божества, ибо Мелет одновременно обвинял его и в
безбожии. Если Сократ вводил новые божества, то он во всяком случае не безбожник (26b
– 28а).
5. Общая характеристика, которую Сократ дает самому себе. а) Сократ не боится смерти,
но боится лишь малодушия и позора. б) Отсутствие боязни смерти есть только результат
убеждения в том, что Сократ ничего не знает, в частности, об Аиде и сам считает себя
незнающим. в) Если бы даже его и отпустили при условии, что он не станет заниматься
философией, то он все равно продолжал бы заниматься ею, пока его не оставило бы
дыхание жизни. г) Убийство Сократа будет страшно не для него самого, но для его убийц,
потому что после смерти Сократа они едва ли найдут такого человека, который бы
постоянно заставлял их стремиться к истине. д) Ради воспитания своих сограждан в истине
и добродетели Сократ забросил все свои домашние дела; в то же время он за это
воспитание ни от кого не получал денег, почему и оставался всегда бедным. е) Внутренний
голос всегда препятствовал Сократу принимать участие в общественных делах, что и сам
Сократ считает вполне правильным, ибо, по его мнению, справедливому и честному
человеку нельзя ужиться с той бесконечной несправедливостью, которой полны
общественные дела. ж) Сократ никогда никого ничему не учил, он лишь не препятствовал
ни другим в том, чтобы они задавали ему вопросы, ни себе самому – в том, чтобы задавать
такие же вопросы другим или отвечать на них. Это поручено Сократу богом. И нельзя
привести ни одного свидетеля, который бы утверждал, что в вопросах и ответах Сократа
было что-нибудь дурное или развращающее, в то время как свидетелей, дающих
показания противоположного рода, можно было бы привести сколько угодно. з) Сократ
считает недостойным себя и судей, да и вообще безбожным делом стараться разжалобить
суд, приводя с собою детей или родственников и прибегая к просьбам о помиловании
(28b – 35d).
II. Речь Сократа после общего обвинения
(35е – 38b)
1. Сократ говорит о себе самом. Сократ удивлен, что выдвинутое против него обвинение
поддержано столь незначительным большинством голосов.
2. Сам Сократ за то, что он совершил, назначил бы себе другое, а именно бесплатное питание
в Пританее.
3. С точки зрения Сократа, его наказание не может состоять ни в тюремном заключении (ибо
он не хочет быть чьим-либо рабом), ни в изгнании (ибо он не хочет быть в жалком и
гонимом состоянии), ни в наложении штрафа (ибо у него нет никаких денег), ни в отдаче
его на поруки состоятельным ученикам, которые внесли бы за него залог (ибо он в силу
веления бога и ради человеческой пользы все равно никогда не прекратит своих
исследований добродетели и наставления в ней всех людей).
4. Этого никогда не поймут его обвинители и судьи, ибо они ни в чем не верят ему.
III. Речь Сократа после смертного приговора
(38с – 42а)
1. Те, кто голосовал за смертную казнь Сократа, причинили зло не ему, потому что он, как
старый человек, и без того скоро должен был бы умереть, но себе самим, потому что их
все будут обвинять, а Сократа будут считать мудрецом.
2. Пусть не думают, что у Сократа не хватило слов для защиты: у него не хватило бесстыдства
и дерзости для унижения перед не понимаю С.688 щими его судьями. От смерти легко
уйти и на войне, и на суде, если только унизиться до полного морального падения. Но
Сократ себе этого не позволит.
3. Осудившие Сократа очень быстро будут отмщены теми обличителями, которых он же сам
и сдерживал раньше.
4. Обращаясь к тем из голосовавших, кто хотел его оправдать, Сократ говорит, что
внутренний голос, всегда останавливающий его перед совершением проступков, на этот
раз все время молчал и не требовал принимать каких-либо мер для избежания смерти,
которая в данном случае есть благо.
5. Действительно, смерть – не зло, ибо если она есть полное уничтожение человека, то это
было бы для Сократа только приобретением, а если она есть, как говорят, переход в Аид,
то и это для него приобретение, ибо он найдет там праведных судей, а не тех, которые его
сейчас осудили; он будет общаться с такими же, как он, несправедливо осужденными; он
будет проводить там жизнь, исследуя добродетель и мудрость людей. И наконец, он будет
уже окончательно бессмертен. Поэтому и его сторонники тоже пусть не боятся смерти.
6. Что же касается обвинителей, то Сократ просит их наказывать его детей (если они будут
иметь слишком высокое мнение о себе и отличаться корыстолюбием), принимая такие же
меры, какие сам Сократ принимал в отношении своих обвинителей, т.е. меры убеждения.
7. Заключение. Сократ идет на смерть, а его обвинители будут жить, но не ясно, что из этого
лучше и что хуже.
КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ДИАЛОГУ
Если мы обратимся теперь к общей оценке "Апологии", то необходимо будет сказать
несколько слов о двух сторонах этого произведения – художественной и логической.
В художественном отношении "Апология", несомненно, заслуживает высокой оценки.
Перед нами предстает образ величавого и непреклонного мыслителя, осужденного на
смерть из-за обвинений, которые нельзя назвать иначе как жалкими. Речи обвинителей
Сократа на суде до нас не дошли. Но ясно, что обвинения эти состояли только из общих
фраз. Если бы два главных обвинения, предъявленные Сократу, – в развращении
молодежи и в безбожии – были хотя бы в какой-то мере конкретными и опирающимися на
факты, в речи Сократа, несомненно, была бы сокрушительная критика такого рода
обвинений. Позиция Сократа на суде по необходимости оказалась для него не очень
выгодной, поскольку на общие фразы можно отвечать лишь общими же фразами.
Тут важно другое. Важно то озлобление, которое вызывал в своих некритически
мыслящих согражданах этот постоянный критик и разоблачитель, – озлобление, в силу
которого тогдашние консерваторы предпочли разделаться с ним физически, а не отвечать
на его критику, приводя какие-нибудь разумные доводы.
Оценивая "Апологию" с художественной точки зрения, может быть, стоило бы еще
отметить несколько необычный для традиционного образа Сократа гордый и
самоуверенный тон его выступления. Если исходить из того, как рисуют Сократа
Ксенофонт, сам Платон в других произведениях, да и вообще вся античная традиция, – это
был мягкий и обходительный человек, иной раз, может быть, несколько юродствующий,
всегда ироничный и насмешливый, но зато всегда добродушнейший и скромнейший.
Совсем другое мы видим в платоновской "Апологии". Хотя Сократ здесь и заявляет, что
он ничего не знает, ведет он себя, однако, как С.689 человек, прекрасно знающий, что
такое философия, как человек, уверенный в невежестве и моральной низкопробности
своих судей, даже как человек, достаточно гордый и самоуверенный, который не прочь
несколько бравировать своей философской свободой, своим бесстрашием перед судом и
обществом и своей уверенностью в наличии у него особого вещего голоса его гения
(δαίμων), всегда отвращающего его от недостойных поступков. Учитывая эту
самоуверенность Сократа в платоновской "Апологии", некоторые исследователи в
прошлом даже сомневались в подлинности этого произведения.
Однако в настоящее время подлинность "Апологии" едва ли кем-нибудь серьезно
отрицается. Самоуверенный же тон Сократа в этом сочинении Платона вполне объясним
официальной обстановкой суда, где ему пришлось волей-неволей защищаться. В такой
обстановке Сократу никогда не приходилось выступать, почему для него и оказалось
необходимым сменить свое обычное добродушие и благожелательность на более твердый
и самоуверенный тон.
Что же касается чисто логического аспекта "Апологии", то здесь автор ее далеко не везде
на высоте. Да это и понятно. Ужас изображаемой у Платона катастрофы не давал Сократу
возможности особенно следить за логикой своей аргументации. Ведь здесь речь шла не
просто о каких-то академических дебатах на абстрактно-философскую тему. Здесь
происходила великая борьба исторических сил разных эпох. А такая жизненная борьба
уже мало считается с логической аргументацией.
Так, у Сократа одним из основных аргументов против какого-либо утверждения часто
выступает здесь только отрицание этого последнего. Обвинители Сократа утверждали,
что он занимается натурфилософией. Сократ же говорит, что он ею не занимался. Это едва
ли можно считать логическим аргументом, поскольку простое отрицание факта еще не
есть доказательство его отсутствия. Толкование своей мудрости как знания самого факта
отсутствия всякого знания тоже носит в "Апологии" скорее констатирующий, чем
аргументирующий, характер. В ответ на обвинение в развращении молодежи
платоновский Сократ довольно беспомощно говорит своим обвинителям: а сами вы
никого не развращали? Это, конечно, тоже не логическая аргументация, а скорее чисто
жизненная реакция.
Отвечая на обвинение в безбожии, платоновский Сократ тоже рассуждает весьма
формально: если я безбожник, значит, я не вводил новые божества; а если я вводил новые
божества, значит, я не безбожник. Такое умозаключение правильно только формально. По
существу же древние натурфилософы, объяснявшие мироздание не мифологически, но
посредством материальных стихий, несомненно, были безбожниками с традиционномифологической точки зрения, хотя их материальные стихии наделялись всякими
атрибутами всемогущества, вездесущия, вечности и даже одушевленности. Если бы,
например, Сократ действительно признавал божествами облака (как мы читаем в
известной комедии Аристофана "Облака"), то это, конечно, с традиционномифологической точки зрения было бы самым настоящим безбожием. Платоновский
Сократ, однако, не входит в существо вопроса, а ограничивается указанием на логическую
несовместимость веры и неверия вообще.
С.690 Далее Сократ утверждает, что он никогда не занимался общественными делами. Но
тут же в полном противоречии с самим собой он неоднократно настойчиво утверждает,
что всегда боролся и будет бороться с несправедливостью, выступая в защиту
справедливости, а значит, его философия оказывается вовсе не невинными вопросами и
ответами, но, как говорит сам Сократ, борьбой за общественное благо и за устои
государства.
Далее, ни философия Сократа, ни ее оригинальный и острый вопросо-ответный метод в
"Апологии" почти никак не представлены, за исключением некоторых мест, где Сократ
мысленно как бы вступает в разговор с Мелетом (24d – 27е). Часто употребляются
обыденные термины вроде "бог", "добро", "добродетель", "зло", "порок", "мудрость" и
т.д., однако философского разъяснения их не дается. Наряду с обычными богами
употребляется малопонятное в устах Сократа и молодого Платона слово "бог" в
единственном числе (без всякого наименования этого бога). Конечно, приписывать
мыслителям V и IV вв. до н.э. позднейший монотеизм было бы антиисторической
глупостью, но историк философии здесь, несомненно, увидит какое-то отдаленное и
туманное, пока еще очень абстрактное предчувствие позднейшего монотеизма, для
которого во времена Сократа и Платона пока еще не было социально-исторической почвы.
Наконец, высказывания платоновского Сократа о загробном мире не лишены здесь
некоторого скептицизма (см. 40с, 40е), что противоречит его твердой уверенности в своем
благополучии за гробом. Кроме того, если бы Аид и был для платоновского Сократа
абсолютной действительностью в отличие от дурной земной действительности, то в
апелляции к этому Аиду не было бы ничего философского, это – чистейшая мифология.
Все это, равно как и проявляющиеся в других случаях логическая непоследовательность,
неясность и недоговоренность, конечно, нисколько не снижает образа величавого и
самоотверженного служителя истины – Сократа, каким он был фактически и каким хотел
обрисовать его Платон. Жизненная мощь такого образа ломает чисто логическую
аргументацию и получает огромное философское и моральное значение для всякого
непредубежденного исследователя античной философии.
А.Ф. Лосев
<<<
ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)
С.690 Примечания А.А.Тахо-Годи
Апология – оправдательная речь Сократа, произнесенная им на афинском суде в 399 г.*,
после того как были выслушаны речи обвинителей. Сочинение Платона вряд ли
представляет собой подлинно засвидетельствованную речь Сократа. Скорее всего это ее
художественное, стилизованное воспроизведение, имеющее, однако, большую
историческую ценность. Процесс Сократа в Афинах был делом слишком известным и
громким, чтобы можно было ожидать от Платона, человека, близкого к Сократу, хорошо
осведомленного о ведении процесса, значительных отклонений от действительных
событий. Попытка своеобразной реабилитации перед современниками и потомками
незаслуженно обвиненного и казненного Сократа принадлежит не только Платону. Нам
известны и другие апологии Сократа, большей частью совсем до нас не дошедшие.
Пользуется, например, известностью "Апология Сократа", принадлежащая Ксенофонту
(см.: Xenophontis scripta minora / Ed. Thalheim. Fasc. 1. Lipsiae, 1920), также близкому к
Сократу и создавшему высокоморальный образ этого философа в своих "Воспоминаниях
о Сократе" (см.: Xenophontis commentarii (Memorabilia) / Rec. W.Gilbert. Lipsiae, 1921).
Русск. пер. обоих сочинений см. в изд.: Ксенофонт Афинский. Сократические сочинения /
Пер. С.И.Соболевского. М., 1935.
* Здесь и далее все даты, кроме оговоренных, относятся к периоду до н.э.
По свидетельству византийского лексикона Суда, "философ-стоик Теон из Антиохии
написал апологию Сократа" (см.: Suidae lexicon С.691 graece et latine / Rec. G.Bernhardy.
Halis et Brunsvigae, 1853. θέων). Аристотель в "Риторике" (II 23, 13) упоминает Теодекта,
из Фаселиды в Линии, оратора и трагического поэта, ученика Платона и Исократа. в
качестве автора одной из апологий Сократа. Диоген Лаэрций сообщает, что апологию
Сократа написал также Деметрий Фалерсйский (IV-III вв.), ученик Феофраста (см.: Диоген
Лаэрций. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Пер. М.Л.Гаспарова.
М., 1986, X 15, 37. 57). Через 600 лет после этого знаменитый ритор Либаний (IV в. н.э.)
создал заново речь Сократа на суде, дошедшую до нас среди так называемых декламаций
этого знаменитого учителя красноречия (см.: Libanii Apologia Socratis / Ed. Η. Rogge.
Amsterdam. 1891, а также Libanii opera / Ed. Forster. Vol. V. Declamationes. Lipsiae. 1909).
Данный перевод "Апологии Сократа" взят из издания 1903 г. (Творения Платона: Т. I-II.
М., 1899-1903).
[1] Обвинителями Сократа были: молодой трагический поэт Мелет – сын Мелета, тоже
незначительного трагического поэта, не раз высмеянного знаменитым афинским
комедиографом Аристофаном (например, "Лягушки", ст. 1302), Анит – богатый афинский
владелец кожевенных мастерских, один из активных демократов и участник
освобождения Афин от господства Тридцати тиранов в 401 г. (см.: Ксенофонт. Греческая
история / Пер. С.Лурье. Л., 1935, II 3, 42-44; см. также: Менексен, прим. 37 и 38), а также
оратор Ликон (из-за жалоб на бедность высмеивался комиками). Формально первым
обвинителем был Мелет, но по существу главная роль в обвинении принадлежала
влиятельному Аниту, осуждавшему Сократа с позиций узкой консервативной
благонадежности и видевшему в Сократе, которого он сближал с софистами, опасного
критика старинных идеалов государственной, религиозной и семейной жизни. По
свидетельству Диогена Лаэрция (II 38), обвинительную речь для Мелета написал софист
Поликрат (см. также прим. 22).
Дело Сократа слушалось в одном из 10 отделений суда присяжных, так называемой
гелиеи, включавшей 5000 граждан и 1000 запасных, которые ежегодно избирались по
жребию от каждой из 10 фил Аттики. Таким образом, в отделении, разбиравшем дело
Сократа, было 500 человек, причем к этому четному количеству присоединяли для
голосования еще одного присяжного, так что число гелиастов становилось нечетным.
Сократ, называя своих слушателей мужи-афиняне, имеет в виду не только судей, но и
всех присутствующих, т.е. всех членов афинского Народного собрания, в котором могли
принимать участие все граждане мужского пола, достигшие 20 лет.
[2] У меняльных лавок, или столов менял, где происходил обмен всевозможных денежных
знаков, было в богатом торговом городе одно из самых оживленных мест.
Сократ подчеркивает, что он будет говорить безыскусно, а не по примеру софистических
риторов, скрывавших иной раз убогость мысли под тропами и фигурами изысканной речи.
Известно (см.: Диоген Лаэрций II 40), что Сократ отказался от речи, специально
написанной для него Лисием (см.: Евтидем, прим. 58).
[3] Сократ родился в 469 г. до н.э., суд происходит в 399 г.
[4] Говоря о прежних обвинениях и обвинителях, Сократ имеет в виду С.692 слухи, в
течение многих лет распространявшиеся среди афинских "благонамеренных" граждан, об
опасности его философских бесед, подрывавших традиционные авторитеты.
[5] Здесь слово "мудрый" Сократ иронически понимает как "софист" (см.: Протагор, прим.
13), желая этим сказать, что сами афиняне, толком не разбираясь в его целях и методах,
принимали его по своему невежеству за одного из софистов, платных учителей
практической житейской мудрости. Здесь также имеется в виду ходячее мнение о
натурфилософах, якобы пытавшихся возвести в божественное достоинство
закономерности природных явлений, а также о некоторых так называемых
метеорософистах, как, например, о Гиппии из Элиды (см. прим. 9) или Протагоре из
Абдер (см.: Евтидем, прим. 32), изображавших из себя знатоков астрономии, но в народе
слывших шарлатанами.
[6] Под сочинителем комедий Сократ подразумевает Аристофана, не понимавшего
Сократа и высмеявшего его в комедии "Облака". Насмешки над Сократом находим также
в "Птицах" Аристофана, в "Лягушках", в некоторых фрагментах комедиографа Евполида
(fr. 352, 361 Kock). Иронические замечания о связях Сократа и Еврипида, тоже жестоко
высмеянного Аристофаном, находим во фрагментах Телеклида (fr. 39, 40 Kock) и Каллия
(fr. 12 Kock).
[7] Часто упоминаемый платоновским Сократом бог – некое божество, близкое к
монотеистическому.
[8] Обвинение Сократа типично для бытовых обвинений, предъявлявшихся обычно
софистам, согласно которым они учили ложь выдавать за правду. Недаром Сократ
считает, что пародия, созданная на него Аристофаном в "Облаках", в действительности не
имеет к нему никакого отношения.
[9] Сократ не брал денег за обучение, что именно делали софисты и что вызывало к ним
вражду. См. "Воспоминания..." Ксенофонта: "...кто берет плату за свои беседы, тех он
презрительно называл продавцами самих себя в рабство"; "...он ни с кого не требовал
платы за свои беседы" (I 2, 5 и 60). Леонтинец Горгий из Сицилии (483-375; по
Виламовицу – Меллендорфу, ок. 500/497 – 391/388) – ученик Эмпедокла, один из главных
основателей софистической философии. Во время Пелопоннесской войны, в 427 г., он
возглавлял леонтинское посольство в Афины и добился от афинян военной помощи
против сиракузян (см. также Лахет, прим. 2). Горгий остался в Афинах и прославился там
как ритор. В Дельфах ему была поставлена золотая статуя (см.: Цицерон. Об ораторе III
32, 129). Горгий является также одним из основателей античной риторики с ее сложной
системой тропов и фигур, часть которых так и называется – "горгиевы". Стиль его речей
отличался пышностью, вычурностью, особой возвышенностью и в античности именовался
горгианским. Горгию посвящен у Платона специальный диалог. См.: Горгий, преамбула, а
также: Менон, прим. 12 и 15. Кеосец Продик (род. ок. 470 г.) – софист, в нравоучениях
которого заключен в отличие от других софистических учений большой моральный пафос
(см. приписываемую ему Ксенофонтом знаменитую аллегорию о Геракле на распутье –
Воспоминания... II 1, 21-34). Он занимался также философией языка, а именно
синонимикой, что характерно для софистов, придававших огромное значение слову (см.
также: Протагор, прим. 52). Элидец Гиппий (род. ок. 460 г.) – тоже один из главных
основателей софистической философии. Считался знатоком естественных наук,
астрономии, геометрии, музыки, грамматики и т.д. Брал за свои уроки огромные деньги
(см.: Гиппий больший 282d; см. также: Гиппий меньший, преамбула и прим. 3).
Фрагменты софистов см.: Diels. Bd II; русск. пер.: Маковельский А. О. Софисты. Вып. 1 –
2. Баку, 1940-1941.
С.693 [10] Имеется в виду Евен, поэт-элегик, выступающий здесь как учитель-софист не
очень высокого ранга (см. 20с).
[11] Каллий, сын Гиппоника, – богатейший афинянин, тративший большие деньги на
обучение у софистов.
[12] Т.е. приблизительно 125-180 руб. (1 мина = прибл. от 25 до 30 руб.) – сумма весьма
умеренная по сравнению с тем, сколько брали знаменитые софисты.
[13] Сократ имеет в виду упомянутых выше софистов.
[14] Т.е. Аполлон, который, по воззрениям древних, в своем святилище в Дельфах вещал
устами пророчицы (пифии), одурманенной серными парами, выходившими из расселины
скалы. О громадной государственной и политической роли дельфийского оракула см. у
Плутарха (De Ε apud Delphos. De defectu oraculorum. De Pythiae oraculis // Plutarchi
chaeronensis moralia / Rec. et emend. W.Paton, M.Pohlenz, W.Sieveking. Vol. III. Leipzig,
1972).
[15] Херефонт – друг и последователь Сократа, один из активнейших демократов, что
имеет в речи Сократа немаловажный смысл: так как Херефонт был изгнан из Афин
олигархией наряду с Анитом – обвинителем Сократа, значит, его свидетельство для
врагов Сократа имеет объективное значение. Херефонт – действующее лицо диалога
"Горгий".
[16] Об ответе пифии Херефонту см.: Диоген Лаэрций II 37. Несколько иначе в античных
комментариях (схолиях) к "Облакам" Аристофана (ст. 144): "Софокл мудр, Еврипид
мудрее, Сократ же – мудрейший из всех людей" (см.: Scholia graeca in Aristophanem / Ed.
Dübner. Parisiis, 1877).
[17] Брат Херефонта – Херекрат, с которым Сократ, заметив, что братья ссорятся между
собой, вел назидательный разговор о братской любви (Ксенофонт. Воспоминания... II 3).
[18] Речь идет о мнимой и подлинной мудрости. Подлинная не стыдится ограниченности
знания (ср. знаменитые слова: "Я знаю только то, что ничего не знаю", приписываемые
Демокриту. – В 304 Diels), так как человеческое знание – ничто по сравнению с
божественным.
[19] Сократ в обыденных разговорах никогда не призывал в свидетели богов, так как,
видимо, считал это неблагочестивым. В "Горгии" (482b) он клянется "собакой, египетским
богом". См.: Алкивиад II, преамбула.
[20] Неосознанной вдохновенности поэтов у Платона специально посвящен диалог "Ион".
[21] Сократ сам оценивал свое имущество в 5 мин (см.: Ксенофонт. Домострой II 3 //
Ксенофонт Афинский. Сократические сочинения). Ср. прим. 12.
[22] Явная ирония Сократа, так как Мелет во время правления Тридцати тиранов
участвовал в преследовании демократов, например, по свидетельству оратора Андокида
(см.: De mysteriis 94 // Andocidis orationes / Ed. Blaß – Fuhr. Lipsiae, 1913), в казни Леонта
Саламинского.
[23] У Диогена Лаэрция (II 40) читаем: "Заявление подал и клятву принес Мелет, сын
Мелета из Питфа, против Сократа, сына Софрониска из Алопеки: Сократ повинен и в том,
что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что
развращает юношество; а наказание за то – смерть". Еще Фаворин, ритор и друг Плутарха,
во II в. н.э. как будто бы видел это обвинение в афинском храме Великой Матери богов.
[24] Последующий диалог Сократа с Мелетом представляет собой замечательный образец
Сократовой иронии, которой пронизаны вообще все С.694 беседы этого мудреца. Своим
индуктивным диалектическим методом философского диалога он принуждает
собеседника убедиться в несостоятельности его доводов. Об иронии Сократа см. у
Платона в "Пире" (216) , у Ксенофонта в "Воспоминаниях..." (IV 4, 10), у Аристотеля в
"Никомаховой этике" (IV 13, 1127а14-b30) ; Лосев А. Ф. Ирония античная и романтическая
// Эстетика и искусство. М., 1966. См. также: Феаг, прим. 8; Менексен, прим. 6.
[25] Гера – богиня греческого Олимпа, супруга Зевса, покровительница семьи и брака.
[26] Члены Совета – присутствующие на суде "булевты", т.е. члены высшего органа
власти в демократических Афинах – Совета (буле) пятисот; в него избирались по жребию
по 50 человек от каждой из 10 фил. Каждая фила заседала поочередно в течение около 40
дней. Все участвовавшие в сессии, т.е. в притании, именовались пританами, глава Совета
на текущий день – эпистатом. См. также прим. 37.
[27] Анаксагор из Клазомен – философ, современник Сократа, друг Перикла, был изгнан
из Афин за свои взгляды. Писал, что Солнце – раскаленная глыба, а Луна – тело, подобное
Земле (см.: Diels. Bd II; русск. пер.: Маковельский А. Досократики. Т. I – III. Казань, 19141919; см. также: Он же. Древнегреческие атомисты. Баку, 1946; Софисты). Против
Анаксагора был также возбужден судебный процесс, на котором его обвинили в
непочитании богов и было внесено предложение "считать государственными
преступниками тех, кто не почитает богов по установленному обычаю или объясняет
научным образом небесные явления" (59 А 17 Diels). Анаксагора, как и Сократа, тоже
считали софистом (см. также: Горгий, прим. 18).
[28] Это место понимается двояко. Орхестрой называлась круглая площадка, на которой
исполнял свои партии хор и которая располагалась перед просцениумом, где играли
актеры. Вместе с тем Орхестрой именовалась известная афинская книжная лавка.
Дешевые театральные места стоили 2 обола (ок. 4 коп.), а дорогие – 1 драхму (ок. 36 коп.).
[29] Гении, или демоны (δαίμονες) – низшие божества, или духи, в греческой мифологии.
В данном случае речь идет о внутреннем голосе Сократа (см. 31d и прим. 34).
[30] Сын Фетиды, морской богини, – Ахилл, герой "Илиады" Гомера (см. также: Феаг,
прим. 11).
[31] См. Ил. XVIII 95. Гектор – сын Приама; Патрокл – друг Ахилла (см. также прим.
51).
[32] Сократ участвовал в Пелопоннесской войне (см.: Менексен, прим. 31) – при Потидее
(432 г.), Делии (424 г.) и Амфиполе (422 г.), где вел себя мужественно и достойно (см.
также: Алкивиад I, прим. 50 и Хармид, прим. 1).
[33] Аид – подземное царство мертвых, бог смерти и сама смерть (см.: Горгий, прим. 81).
[34] О своем внутреннем голосе, гении (даймонии), свойственном ему с детства и
удерживавшем его от того или другого поступка, Сократ в диалогах Платона говорит
неоднократно (см.: Феаг 128, Федр 242b, Евтидем 272е, Теэтет 151а, Алкивиад I 103а).
Замечания об этом внутреннем голосе приводят также Ксенофонт в "Воспоминаниях..." (I
1, 2-5) и Аристотель в "Риторике" (II 23, 8). Поздние античные писатели не раз
обращались к толкованию этого удивительного, по их мнению, явления (см.: С.695
Cicero. De divinatione 1, 54 (122) // Ciceronis M. Tulli scripta quae manserunt omnia / Rec.
Atzert, Marx, Pohlenz, Piasberg. Leipzig, 1923. Fase. 48. Русск. пер.: Цицерон. О гадании //
Философские трактаты / Пер, с лат. М. И. Рижского. М., 1985; Plutarchi Chaeronensis. De
genio Socratis // Moralia. Vol. III. Русск. пер.: Плутарх. О демоне Сократа. Пер. Я.
Боровского // Сочинения. М., 1983; Apulei. Liber de deo Socratis // Apulei Madaurensis
scripta quae sunt de philosophia / Rec. P. Thomas. Lipsiae, 1908. Русск. пер.: Апулей. О
божестве Сократа. Пер. А. Кузнецова // "Метаморфозы" и другие сочинения. М., 1988).
См. также: Феаг, прим. 24.
[35] Сократ был избран членом афинского Совета (см. прим. 26) в 406 г. от дема (округа)
Алопеки, входившего в филу Антиохида.
[36] Афиняне, одержавшие победу над пелопоннесцами в морском сражении при
Аргинузских о-вах (406 г.), не успели из-за бури похоронить погибших. Стратеги,
вернувшиеся в Афины (всего шесть человек из десяти; остальные, не подчинившись
приказу, бежали), были казнены как нарушители отечественных религиозных традиций
(см. красочное описание этих событий у Диодора (XIII 100-103): Diodori bibliotheca
historica / Ed. Vogel – Fischer. Vol. III. Lipsiae, 1893). Сократ, бывший эпистатом (см. прим.
26 и 35), воспротивился незаконному огульному суду над всеми стратегами сразу (см.:
Ксенофонт. Воспоминания... I 1, 18; Греческая история I 7, 14) и едва избежал кары от
правящей демократической партии. На следующий день при другом эпистате стратеги
были казнены (см.: Аксиох 35d, прим. 22). Впоследствии афиняне раскаялись и привлекли
к суду самих обвинителей. Главный из обвинителей – Калликсен – "умер от голода,
ненавидимый всеми" (Ксенофонт. Греческая история I 7, 35).
[37] Мужественно и независимо держал себя Сократ и в правление Тридцати тиранов
(404 г.), отказавшись – единственный из пятерых пританов – участвовать в казни Леонта
Саламинского. Круглая палата – куполообразное здание на агоре (городской площади),
где заседали и кормились на общественный счет пританы.
[38] Сократ имеет здесь в виду слушавших его Алкивиада (см.: Алкивиад II, прим. 1) и
Крития (см.: Хармид, прим. 4), склонных к политическим авантюрам.
[39] Среди перечисляемых Сократом друзей – Критон, друг и единомышленник Сократа
(см.: Критон); будущий философ Эсхин, впоследствии живший некоторое время при
тиранах Дионисии Старшем и Младшем в Сиракузах. Антифон, упоминаемый здесь, не
имеет ничего общего с оратором Антифоном из Рамнунта (см.: Менексен, прим. 10). По
имени Феага назван один из диалогов, приписываемых Платону. Аполлодор, по
свидетельству Ксенофонта (Апология Сократа 28), сказал Сократу после вынесения
приговора: "Мне особенно тяжело, Сократ, что ты приговорен к смертной казни
несправедливо". На что Сократ ответил: "А тебе приятнее было бы видеть, что я
приговорен справедливо?" Об упомянутом Никострате других сведений не имеется.
Подробный перечень учеников Сократа см. в словаре Суда (Σωκράτης).
[40] Здесь имеются в виду слова Пенелопы (Од. XIX 162), обращенные к Одиссею,
скрывавшемуся под рубищем нищего, чтобы узнать, откуда он родом. У Сократа было
три сына: старший Лампрокл и младшие Софрониск и Менексен.
[41] Сократа называли, как известно, мудрецом, мудрейшим из людей (см. прим. 16).
[42] Вслед за обвинением требовалось установить меру наказания. Так как дело Сократа
не было рядовым, Мелет предложил смертную казнь. Теперь предстоит самому
обвиняемому предложить себе наказание.
С.696 [43] Судя по словам Сократа, за него был подан 221 голос, а против – 280.
Следовательно, ему не хватило 30 голосов, так как для оправдания надо было иметь
минимум 251 голос из 501. Место это спорное, так как в греческом тексте стоит "30
голосов только", а Диоген Лаэрций сообщает (II 41), что "против" Сократа был 281 голос,
а "за" – 220 голосов. Комментаторы предлагают читать в греческом тексте "31 голос",
полагая, что вкралась ошибка (μόναί – в переводе "только" вместо μία – "один").
[44] По афинским законам обвинитель, не собравший 1/5 голосов, должен был заплатить
штраф в 1000 драхм (т.е. около 250 руб.) и лишался в дальнейшем права подавать в суд
жалобы сходного рода. Только наличие кроме Мелета еще двух обвинителей (Анита и
Ликона) обеспечило ему необходимое количество голосов.
[45] Обед в Пританее на общественный счет был чрезвычайно почетен. На него имели
право, например, победители Олимпийских игр.
[46] Намек на судопроизводство спартанцев (ср.: Фукидид. История I 132); см.: Критон,
прим. 15.
[47] Одиннадцать ежегодно выбиравшихся архонтов (начальников) надзирали над
тюрьмами.
[48] См. также: Лахет 187е; Софист 230b-d; Алкивиад I 133с; Гиппий больший 304е;
Ксенофонт. Воспоминания... IV 2, 25; III 9, 6; I 1, 16).
[49] См. прим. 12.
[50] По Диогену Лаэрцию (II 42), после высказывания Сократа о том, что он заслуживает
дарового обеда в Пританее, число голосов, поданных против него, увеличилось на 80.
[51] Древние часто связывали дар провидения с приближением смерти. Так, Патрокл
предсказывает гибель Гектору (Гомер. Ил. XVI 851), Гектор – Ахиллу (Ил. XXII 358), о
чем упоминает Сократ и у Ксенофонта (Апология Сократа 30; ср.: Цицерон. О гадании I
30). Обвинители Сократа, по преданию, все получили по заслугам. По свидетельству
Диогена Лаэрция (II 43), афиняне приговорили обвинителей Сократа к изгнанию. Диодор
(XIV 37) говорит о казни обвинителей без всякого суда. Плутарх (De invidia et odio 6 //
Moralia. Vol. III) сообщает, что обвинители Сократа повесились, так как не вынесли
презрения афинян, лишивших их "огня и воды". Фемистий, ритор IV в. н.э., в одной из
своих речей (XX 239с) сообщает, что Анит был побит камнями (Themistii Orationes / Ed.
G.Downey, A.Norman. I-III. Leipzig, 1965-1974). При всей легендарности этих сведений
важно отметить склонность потомков к мысли о возмездии тем, кто казнил невинного
Сократа.
[52] См. прим. 47.
[53] Обычное наименование персидских царей, абсолютная власть и богатства которых
считались символом высшего человеческого счастья.
[54] Мифологические цари и герои, здесь – судьи в загробном мире. Однако Триптолем
обычно (см.: Гомеровские гимны. Гимн Деметре 153. Пер. В.В.Вересаева // Античные
гимны. М., 1988) судит людей на земле. Эак (см. Гиппий больший, прим. 27) из всех
греческих авторов только у Платона является судьей в царстве мертвых, хотя римляне
всегда считали его именно таковым. Несомненна связь Миноса и Радаманта с критскими
и орфическими мистериями, Триптолема – с элевсинскими таинствами, Эака – с
орфическим культом героев на о. Эгина (см. у Павсания II 30,4 // Описание Эллады / Пер.
С.П.Кондратьева. Т. I-II. М., 1938-1940. Т. 1).
[55] Мифические певцы Орфей и Мусей (см.: Ион, прим. 11 и 23) стоят здесь в одном ряду
с поэтами Гесиодом и Гомером.
С.697 [56] Паламед (гомер.) – один из героев Троянской войны – был убит по ложному
доносу Одиссея греками. Аякс (или Аянт), сын Теламона (гомер.), – один из ахейских
вождей под Троей – убил себя в припадке безумия, которое на него наслала богиня
Афина. Он тоже жертва несправедливого суда, присудившего доспехи погибшего Ахилла
Одиссею, а не Аяксу, самому мужественному из ахейцев.
[57] Великую рать под Трою привел царь Аргоса и Микен Агамемнон (см. также Феаг,
прим. 10). Одиссей (гомер.) – герой Троянской войны, царь Итаки, славившийся умом и
хитростью. Сисиф (миф.) – царь Коринфа, обманувший Смерть.
КРИТОН
Сократ, Критон
43 Сократ. Что это ты пришел в такое время, Критон? Или уже не так рано?
Критон. Очень рано.
Сократ. Который же час?
Критон. Едва светает.
Сократ. Удивляюсь, как это тюремный сторож согласился впустить тебя.
Критон. Он ко мне уже привык, Сократ, потому что я часто сюда хожу; к тому же я
отчасти и ублаготворил его,
Сократ. А ты сейчас только пришел или давно?
Критон. Довольно давно.
b Сократ. Почему же ты не разбудил меня сразу, а сидишь возле меня и молчишь?
Критон. Клянусь Зевсом, Сократ, я бы и сам не желал – в такой беде да еще и не спать. Я
давно удивляюсь тебе, глядя, как ты сладко спишь, и нарочно тебя не будил, чтобы ты
провел время как можно приятнее. Я и прежде, в течение всей твоей жизни, нередко
дивился, какой счастливый у тебя характер, а тем более дивлюсь теперь, при этом
несчастье, как легко и кротко ты его переносишь.
c Сократ. Но ведь было бы нелепо, Критон, в мои годы роптать на то, что приходится
умереть.
Критон. И другим, Сократ, случается попадать на старости лет в такую беду, однако же
их старость нисколько не мешает им роптать на свою судьбу.
Сократ. Это правда. Но зачем же ты так рано пришел?
Критон. Я пришел с печальным известием, Сократ, печальным и тягостным – не для тебя,
как мне представляется, а для меня и для всех твоих близких; до того оно тягостное и
мрачное, что для меня, кажется, не может быть ничего мрачнее.
d Сократ. Какое же? Уж не пришел ли с Делоса корабль [1], с приходом которого я
должен умереть?
Критон. Он еще не пришел, но думается мне, что придет сегодня, судя по словам тех, кто
прибыл с Суния [2] и оставил его там. Из этого ясно, что он придет сегодня, а завтра тебе
необходимо будет, Сократ, окончить жизнь.
44 Сократ. В добрый час, Критон! Если так угодно богам, пусть так и будет. Только я не
думаю, чтобы он пришел сегодня.
Критон. Из чего ты это заключаешь?
Сократ. Я тебе скажу. Ведь я должен умереть на другой день после того, как придет
корабль?
Критон. Так постановили ведающие этим делом [3].
Сократ. Вот я и думаю, что он придет не сегодня, а завтра. Заключаю же я это по тому
сну, который видел этой ночью [4]; пожалуй, было кстати, что ты не разбудил меня.
Критон. Какой же это был сон?
b Сократ. Мне виделось, что подошла ко мне какая-то прекрасная, величественная
женщина в белых одеждах, позвала меня и сказала: "Сократ!
В третий ты день, без сомнения, Фтии достигнешь холмистой" [5].
Критон. Странный сон, Сократ!
Сократ. А ведь смысл его как будто ясен, Критон.
Критон. Даже слишком, конечно. Но, дорогой Сократ, хоть теперь послушайся меня и не
отказывайся от своего спасения. Если ты умрешь, меня постигнет не одна та беда, что я
лишусь друга, какого мне никогда и нигде больше не найти;c нет, вдобавок многим из тех,
кто недостаточно знает нас с тобой, покажется, что я не позаботился спасти тебя, хотя и
мог сделать это, стоило мне только не поскупиться. А что может быть позорнее такой
славы, когда о нас думают, будто мы ценим деньги больше, чем друзей? Большинство не
поверит, что ты сам не захотел уйти отсюда, несмотря на наши настояния.
Сократ. Но для чего нам так заботиться о мнении большинства, дорогой Критон?
Порядочные люди – ас ними и стоит считаться – будут думать, что все это свершилось
так, как оно свершилось на самом деле.
d Критон. Но ты уже убедился, Сократ, что приходится считаться и с мнением
большинства [6]. Твое дело показало теперь, что большинство способно творить не только
мелкое, но, пожалуй, и самое великое зло, если кто оклеветан перед толпой.
Сократ. О, если бы, Критон, большинство способно было творить величайшее зло, с тем
чтобы быть способным и на величайшее добро! Это было бы прекрасно! А то ведь люди
не способны ни на то, ни на другое: они не могут сделать человека ни разумным, ни
неразумным, а делают что попало.
e Критон. Так-то оно так, Сократ, но ты мне вот что скажи; уж не боишься ли ты, как бы
доносчики, если ты уйдешь отсюда, не втянули нас – меня и остальных близких – в беду
за то, что мы тебя отсюда похитили, и нам не пришлось потерять много денег, а то и все
наше состояние и вдобавок подвергнуться еще чему-нибудь?45 Если ты боишься чегонибудь такого, то оставь это; ведь справедливость требует, чтобы мы, ради твоего
спасения, пошли на такую опасность, а если понадобится, то и на еще большую. Нет,
послушайся меня и сделай по-моему.
Сократ. И об этом я беспокоюсь, Критон, и о многом другом.
Критон. Этого уж ты не бойся. Да и не так много требуют денег те, кто берется спасти
тебя и вывести отсюда. Что же касается наших доносчиков, то разве ты не видишь, какой
это дешевый народ: для них вовсе не понадобится много денег.b В твоем распоряжении
мое имущество, и я думаю, его будет достаточно. Если наконец, заботясь обо мне, ты
думаешь, что не надо тратить моего достояния, то здесь есть чужеземцы, которые готовы
за тебя заплатить; один из них – Симмий Фиванец – уже принес необходимые для этого
деньги. То же самое готов сделать Кебет [7] и еще очень многие. Повторяю, не бойся ты
этого и не отказывайся от своего спасения; и пусть тебя не мучает то, о чем ты говорил на
суде, – что, уйдя отсюда, ты не знал бы, на что себя употребить:c ведь и в других местах
всюду, куда бы ты не пришел, тебя будут любить. Если бы ты пожелал отправиться в
Фессалию, то у меня там есть друзья, они будут тебя высоко пенить и оберегать, так что
во всей Фессалии никто не доставит тебе огорчения.
К тому же, Сократ, ты затеял, по-моему, несправедливое дело – предать самого себя, когда
можно спастись. Ты добиваешься для себя того же самого, чего могли бы добиваться – да
и добились уже – твои враги, стремясь погубить тебя.d Кроме того, ты предаешь, помоему, и своих собственных сыновей [8], покидая их, между тем как мог бы их возрастить
и воспитать. Это и твоя вина, если они будут жить как придется; а им, конечно, предстоит
испытать все, что выпадает обыкновенно сиротам на их сиротскую долю. Или не нужно и
заводить детей, или уж надо вместе с ними переносить все невзгоды, кормить и
воспитывать их, а ты, по-моему, выбираешь самое легкое. Надо выбрать то, что выбрал бы
хороший и мужественный человек, особенно если он уверял, что всю жизнь заботился о
доблести.e Что касается меня, так мне стыдно и за тебя, и за нас, твоих близких, если
станут думать, что все это произошло с тобой по какому-то малодушию с нашей стороны:
и то, что дело попало в суд, хотя могло бы туда и не попасть, и то, как шло
разбирательство, и, наконец, это последнее, похожее на нелепую развязку; ведь можно
подумать, что мы всё упустили по нашей трусости и малодушию, и мы тебя не спасли, и
сам ты себя не спас, хотя это было осуществимо и возможно, если б мы на что-нибудь
годились.46 Вот ты и смотри, Сократ, как бы, кроме беды, не было бы и позора для нас с
тобой. Все-таки подумай, – впрочем, думать уже некогда, а нужно решить, решение же
может быть только одно, потому что в следующую ночь это должно совершиться, а если
еще станем ждать, то уже ничего нельзя будет сделать. Право, Сократ, послушайся меня и
ни в коем случае не поступай иначе.
b Сократ. Милый Критон, твое усердие стоило бы очень дорого, если бы оно было еще и
верно направлено, а иначе чем оно больше, тем тягостнее. Нам надо обсудить, следует ли
это делать или нет. Таков уж я всегда, а не только теперь: я не способен повиноваться
ничему из всего, что во мне есть, кроме того разумного убеждения, которое после
тщательного рассмотрения представляется мне наилучшим. А те убеждения, которые я
высказывал прежде, не могу отбросить и теперь, после того как меня постигла эта участь;c
напротив, они представляются мне все такими же, и я почитаю и ценю то же самое, что и
прежде. Если сейчас мы не найдем доводов лучше, чем эти, то, будь уверен, я с тобой ни
за что не соглашусь, даже если бы власть большинства стращала нас, словно детей, еще
большим количеством пугал, чем теперь, когда она нам преподносит оковы, казни и
лишение имущества. Как же в таком случае разобрать нам это наиболее подходящим
образом? Не вернуться ли сначала к тому, что ты говорил насчет мнений, и не посмотреть
ли, верно ли мы говаривали неоднократно, что на одни мнения следует обращать
внимание, а на другие – нет. d Или это верно говорилось лишь в то время, когда мне еще
не нужно было умереть, а теперь вдруг стало ясно, что так мы только говорили, а на деле
это сущие пустяки? Я очень хочу, Критон, разобрать вместе с тобой, покажется ли мне это
суждение хоть сколько-нибудь иным при моем нынешнем положении или все таким же, и
отступимся ли мы от него или последуем ему?e Как-никак, а люди, которые, по-моему,
знали, что говорили, неоднократно утверждали то самое, что я сейчас сказал: из мнений,
какие бывают у людей, одни следует высоко ценить, а другие нет. Ради богов, Критон,
разве это, по-твоему, не верное утверждение? Ведь тебе, судя по-человечески, не
предстоит завтра умереть, и у тебя нет в настоящее время такого несчастья, которое могло
бы сбивать тебя с толку; 47 так посмотри же, разве неправильно, по-твоему, говорят люди,
что не все человеческие мнения следует ценить, но одни надо уважать, а другие нет. Что
ты скажешь? Разве это не верно?
Критон. Верно.
Сократ. Значит, хорошие мнения нужно ценить, а дурные не нужно?
Критон. Да.
Сократ. Но хорошие мнения – это мнения людей разумных, дурные – неразумных?
Критон. Как же иначе?
b Сократ. Ну а как бы мы решили такой вопрос: человек, занимающийся гимнастикой,
обращает внимание на любое мнение – и похвалу и порицание – всякого человека или
только одного – врача или учителя гимнастики? [9]
Критон. Только его одного.
Сократ. Значит, этому человеку надо бояться порицаний и радоваться похвалам его
одного, а не большинства?
Критон. Очевидно.
Сократ. Стало быть, он должен действовать, упражнять свое тело, есть и пить только так,
как это кажется нужным тому, кто к этому делу приставлен и понимает в нем, а не так, как
это кажется нужным всем остальным.
cКритон. Да, это так.
Сократ. Пусть так. А если он этого одного не послушается и не будет ценить его мнения
и одобрения, а будет ценить отзывы большинства или тех, кто в этом ничего не понимает,
то не потерпит ли он какого-нибудь ущерба?
Критон. Как же иначе?
Сократ. Какой же это ущерб? В чем он коснется ослушника?
Критон. Очевидно, он коснется его тела, – ведь тело он и губит.
Сократ. Ты верно говоришь. Не так ли и в остальном, Критон, чтобы не перечислять всех
случаев? И во всем, что касается справедливого и несправедливого, позорного и
прекрасного, хорошего и плохого, – а как раз это мы теперь и обсуждаем, – d нужно ли
нам слушаться и бояться мнения большинства или же мнения одного человека, если
только есть такой, кто это понимает и кого должно стыдиться и бояться больше, чем всех
остальных, вместе взятых? Если мы не последуем за ним, мы погубим и обезобразим то,
что от справедливости становится лучше, а от несправедливости погибает, как мы и
раньше это утверждали. Разве это ничего не значит?
Критон. Думаю, что так, Сократ.
e Сократ. Ну, а если, последовав мнению невежд, мы погубим то, что от здорового
становится лучше, а от нездорового разрушается, – стоит жить после того, как оно будет
разрушено? А ведь таково хотя бы наше тело, не правда ли?
Критон. Да.
Сократ. Так стоит ли нам жить с негодным и разрушенным телом?
Критон. Никоим образом.
48 Сократ. А стоит ли нам жить, когда разрушено то, чему несправедливость вредит, а
справедливость бывает на пользу? Или, может быть, то, на что действует справедливость
и несправедливость, – что бы это там ни было, – мы считаем менее важным, чем тело?
Критон. Никоим образом.
Сократ. Значит, наоборот, более венным?
Критон. Да, и намного.
Сократ. Стало быть, друг мой, уж не так-то мы должны Заботиться о том, что скажет о
нас большинство, а должны думать о том, что скажет о нас человек, понимающий, что
справедливо и что несправедливо, – он один, да еще сама истина.b Таким образом, в твоем
толковании неправильно прежде всего то, что ты считаешь, будто мы должны заботиться
о мнении большинства, что справедливо, прекрасно, хорошо и что нет. "Но ведь
большинство, – скажут на это, – в состоянии убить нас" [10].
Критон. Конечно, скажут, Сократ.
Сократ. Верно говоришь... Но, мой милый, не знаю, как тебе, а мне сдается, что это наше
рассуждение похоже на прежнее. Подумай-ка вот о чем: считаем мы еще или не считаем,
что всего больше нужно ценить не самое жизнь, но жизнь хорошую?
Критон. Конечно, считаем.
Сократ. А что хорошее, прекрасное, справедливое – все Это одно и то же, считаем мы или
нет?
c Критон. Считаем.
Сократ. Так вот, на основании того, в чем мы согласны, нам и следует рассмотреть,
справедливо ли будет, если я сделаю попытку уйти отсюда вопреки воле афинян, или же
это будет несправедливо, и если окажется, что справедливо, то попытаемся это сделать,
если же нет – то оставим такую попытку. А что ты говоришь о денежных издержках, о
молве и о воспитании детей, то, говоря по правде, Критон, не есть ли это соображения
людей, которые одинаково готовы убивать, а потом, если это было бы в их силах,
воскрешать, и все это ни с того ни с сего; d иначе говоря, не есть ли это соображения того
же самого большинства? Но нам с тобою, как этого требует наше рассуждение, следует
рассмотреть только то, о чем мы сейчас говорили: справедливо ли мы поступим, если
заплатим деньги тем, кто меня отсюда выведет, и станем благодарить их, а также если
сами выйдем отсюда либо выведем других, – или же мы поистине нарушим
справедливость, поступив так?e Если окажется, что поступать таким образом –
несправедливо, тогда нечего уже считаться с тем, что, оставаясь здесь и ничего не
предпринимая, мы должны умереть или как-нибудь по-другому пострадать, – лишь бы не
совершить несправедливости.
Критон. Говорить-то ты говоришь хорошо, Сократ, но укажи, что нам делать.
49 Сократ. Рассмотрим, мой друг, сообща, и если у тебя найдется что возразить на мои
слова, то возражай, и я тебя послушаюсь, а если не найдется, то перестань уже, дорогой
мой, повторять мне одно и то же, что я должен уйти отсюда вопреки афинянам. Впрочем,
мне очень важно поступать в этом деле с твоего согласия, а не вопреки тебе. Обрати
внимание на то, удовлетворит ли тебя начало рассмотрения, и постарайся отвечать на
вопросы то, что думаешь.
Критон. Ну, конечно, постараюсь.
Сократ. Утверждаем ли мы, что никоим образом не надо добровольно нарушать
справедливость или что в одном случае надо поступать несправедливо, а в другом нет?
Или же несправедливый поступок никак не может быть хорошим или прекрасным, в чем
мы и прежде нередко с тобою соглашались? b Или все те наши прежние соглашения
улетучились за эти несколько дней, и мы, люди пожилые, Критон, долго и как будто
серьезно беседуя друг с другом, не заметили того, что ничем не отличаемся от детей? Или
же всего вероятнее, что, как мы тогда говорили, так оно и есть: согласно или не согласно с
этим большинство, пострадаем ли мы от этого больше или меньше, чем теперь, все равно
– несправедливый поступок есть зло и позор для совершающего его, и притом во всех
случаях. Утверждаем мы это или нет?
Критон. Утверждаем.
Сократ. Значит, ни в коем случае нельзя поступать несправедливо.
Критон. Нет, конечно.
cСократ. И значит, вопреки мнению большинства, нельзя и отвечать несправедливостью
на несправедливость, раз уж ни в коем случае нельзя поступать несправедливо [11].
Критон. Очевидно, нет.
Сократ. Так что же, Критон: делать зло должно или нет?
Критон. Разумеется, не должно, Сократ.
Сократ. Ну, а воздавать злом за зло, как это утверждает большинство, будет справедливо
или несправедливо?
Критон. Никоим образом.
Сократ. Потому что делать людям зло или поступать несправедливо – разницы нет
никакой.
Критон. Ты прав.
d Сократ. Стало быть, не надо ни отвечать на несправедливость несправедливостью, ни
делать кому бы то ни было зла, даже если бы пришлось и пострадать от кого-нибудь.
Обрати внимание, Критон, что, соглашаясь с этим, ты соглашаешься вопреки
общепринятому мнению, – ведь я знаю, что так думают и будут думать лишь немногие. А
когда одни думают так, а другие иначе, тогда уже не бывает общего мнения, и непременно
каждый презирает другого за его образ мыслей. Поэтому и ты вдумайся хорошенько,
разделяешь ли ты этот взгляд, согласен ли ты со мной, и можем ли мы начать обсуждение,
исходя из того, что никогда не будет правильным поступать несправедливо, отвечать на
несправедливость несправедливостью и воздавать злом за претерпеваемое зло. Или ты
отступаешься и не разделяешь исходного положения? e А я с давних пор и по сей час
держусь такого мнения. Если же, по-твоему, все это не так, а как-нибудь иначе, скажи и
наставь меня. Но если ты останешься при прежних взглядах, тогда слушай дальше.
Критон. Я остаюсь при прежних взглядах и согласен с тобой, продолжай же.
Сократ. Я скажу о том, что отсюда следует, – или, вернее, спрошу: если ты признал чтонибудь справедливым, нужно ли это исполнять или не нужно?
Критон. Нужно.
50 Сократ. Вот и делай вывод: уходя отсюда без согласия государства, не причиняем ли
мы этим зла кому-нибудь, и если да, то не тем ли, кому всего менее следует его
причинять? Или нет? И не преступим ли мы то, что сами признали справедливым?
Критон. Я не могу отвечать на твой вопрос, Сократ, потому что не понимаю его.
Сократ. Тогда посмотри вот как: если бы, чуть только собрались бы мы отсюда удрать –
или как бы это там ни называлось, – вдруг пришли бы Законы и Государство [12], стали
бы и спросили: "Скажи-ка, Сократ, что это ты задумал делать? b Не замыслил ли ты этим
своим поступком, который собираешься совершить, погубить нас, Законы, и все
Государство, насколько это от тебя зависит? Или, по-твоему, еще может стоять целым и
невредимым то государство, в котором судебные приговоры не имеют никакой силы, но
по воле частных лиц становятся недействительными и отменяются?" Что скажем мы на
эти и на подобные вопросы, Критон?c Ведь всякий – не только оратор – может многое
сказать в защиту этого попранного закона, который требует, чтобы судебные решения
сохраняли свою силу. Или, может быть, мы скажем им: "Государство поступило с нами
несправедливо и неправильно решило дело"? Так мы, что ли, скажем?
Критон. Именно так, клянусь Зевсом, Сократ!
Сократ. А что сказали бы Законы? "Разве мы с тобой, Сократ, уславливались и об этом,
или только о том, чтобы выполнять судебные решения, вынесенные Государством?" И
если бы мы удивились их словам, то, вероятно, они сказали бы: "Не удивляйся нашим
словам, Сократ, но отвечай, – ведь у тебя и так вошло в привычку прибегать к вопросам и
ответам. Скажи же, в чем провинились перед тобой и мы и Государство, за что ты
собираешься погубить нас? d Прежде всего не мы ли породили тебя? И разве не благодаря
нам взял в жены твою мать отец твой и произвел тебя на свет? Укажи, порицаешь ли ты за
что-нибудь тех из нас, которые относятся к браку?" "Нет, не порицаю", – сказал бы я на
это. "А те, которые относятся к воспитанию ребенка и к его образованию? Ведь ты и сам
был воспитан согласно им! Разве нехорошо распорядились те из нас, Законов, которые
этим управляют, что предписывали твоему отцу, чтобы в твое воспитание входили музыка
и гимнастика?" [13] "Хорошо", – сказал бы я.e "Так. А раз ты родился, взращен и
воспитан, можешь ли ты отрицать, что ты наше порождение и наш невольник, – и ты и
твои предки? Если же это так, неужели ты считаешь, что твои права и наши права равны?
И что бы мы ни намерены были с тобою сделать, неужели ты считаешь себя вправе
противодействовать этому? Если бы у тебя был отец, то с ним ты не был бы равноправен,
то же самое и с твоим господином, будь у тебя господин, – так что если бы ты от них чтонибудь терпел, то не мог бы воздавать им тем же самым:51 ни отвечать бранью на брань,
ни побоями на побои, ни многое тому подобное; так неужели же с Отечеством и Законами
все это тебе позволено? И если мы, находя это справедливым, вознамеримся тебя
погубить, то ты, насколько это от тебя зависит, вознамеришься погубить нас, – то есть
Закон и Отечество, и при этом будешь говорить, что поступаешь справедливо, – ты,
который поистине заботишься о доблести? Или ты, при всей своей мудрости, не
замечаешь того, что Отечество дороже и матери, и отца, и всех остальных предков,b оно
более почтенно, более свято и имеет больше значения и у богов и у людей – у тех, у кого
есть ум, – и перед ним надо благоговеть, ему надо покоряться и, если оно разгневано,
угождать ему больше, чем родному отцу. Надо либо его переубедить, либо исполнять то,
что оно велит, а если оно приговорит к чему-нибудь, то нужно терпеть невозмутимо, –
будут ли то побои или оковы, пошлет ли оно на войну, на раны и на смерть; все это нужно
выполнять, ибо в этом справедливость.c Нельзя отступать, уклоняться или бросать свое
место в строю. И на войне, и на суде, и повсюду надо исполнять то, что велит Государство
и Отечество, или же стараться вразумить их, в чем состоит справедливость. Учинять же
насилие над матерью или над отцом, а тем паче над Отечеством – нечестиво". Что мы на
это скажем, Критон? Правду ли говорят Законы или нет?
Критон. Мне кажется, правду.
Сократ. "Ну вот и рассмотри, Сократ, – скажут, вероятно, Законы, – правду ли мы
говорим, что ты намереваешься поступить с нами несправедливо, замыслив теперь такое
дело. Мы тебя родили, вскормили, воспитали, наделилиd всевозможными благами, и тебя,
и всех остальных граждан, однако мы объявляем, что всякому желающему из афинян,
после того как он занесен в гражданский список и познакомился с государственными
делами и с нами, Законами, предоставляется возможность, если мы ему не нравимся, взять
свое имущество и выселиться, куда ему угодно. Никто из нас. Законов, не ставит
препятствий и не запрещает тому из вас, кто пожелает, отправиться в колонию – раз и мы
и Государство ему не нравимся – или даже переселиться в другое государство, куда ему
угодно, и сохранить при этом свое имущество. eО том же из вас, кто остается, зная, как
мы судим в наших судах и ведем в Государстве прочие дела, мы уже можем утверждать,
что он на деле согласился выполнить то, что мы велим; а если он не слушается, то мы
говорим, что он втройне нарушает справедливость: тем, что не повинуется нам, своим
родителям, тем, что поступает вопреки нам, своим воспитателям, и тем,52 что, дав
согласие нам повиноваться, он все же оказывает неповиновение и не старается
переубедить нас, когда мы делаем что-нибудь нехорошо, и хотя мы предлагаем, а не грубо
приказываем исполнять наши решения и даем ему на выбор одно из двух – или
переубедить нас, или исполнять, – он не делает ни того, ни другого.
Таким-то вот обвинениям, говорим мы, будешь подвергаться и ты, Сократ, если
совершишь то, что у тебя на уме, и притом не меньше, а больше, чем иные афиняне..." b А
если бы я сказал; "Почему же?" – они, пожалуй, справедливо заметили бы, что ведь я-то
больше иных афинян соглашался с ними. Они сказали бы: "У нас, Сократ, есть много
доказательств, что тебе нравились и мы, и наше Государство, потому что не обосновался
бы ты в нем крепче всех афинян, если бы оно не нравилось тебе так крепко. Ты никогда не
выезжал из нашего города ради празднеств, где бы их ни праздновали, – разве что
однажды на Истм, да еще на войну [14]; ты никогда не путешествовал, как другие люди, и
не нападала на тебя охота увидеть другой город с другими законами. cС тебя было
довольно нас и нашего города – вот до чего предпочитал ты нас и соглашался жить под
нашим управлением; да и детьми обзавелся ты в нашем городе потому, что он тебе
нравится. Наконец, если бы ты хотел, ты еще на суде мог бы потребовать для себя
изгнания и сделал бы тогда с согласия Государства то самое, что задумал сделать теперь
без его согласия. Но в то время ты напускал на себя благородство и как будто бы не
смущался мыслью о смерти и твердил, будто предпочитаешь смерть изгнанию; а теперь
ты тех слов не стыдишься и нас, Законы, не почитаешь, пытаясь нас уничтожить. d Ты
поступаешь так, как мог бы поступить самый негодный раб, собираясь бежать вопреки
обязательствам и соглашениям, по которым ты обязывался жить под нашим управлением.
Итак, прежде всего отвечай нам вот на что: правду ли ты говорил или неправду,
утверждая, что ты не на словах, а на деле согласился жить под нашим управлением?" Что
мы на это скажем, Критон? Не согласимся ли мы с этим?
Критон. Непременно, Сократ.
e Сократ. "В таком случае, – могут они сказать, – не нарушаешь ли ты обязательств и
соглашений, которые ты с нами заключил не по принуждению, не бывши обманут и не
имевши надобности решать дело за короткий срок: ведь у тебя было семьдесят лет –
довольно времени, чтобы уйти, если бы мы тебе не нравились и эти соглашения казались
бы тебе несправедливыми.53 Но ты не предпочел не Лакедемона, ни Крита [15], таких
благоустроенных, как ты постоянно утверждаешь, ни еще какое-нибудь из элллинских
или варварских государств; ты отлучался отсюда реже, чем хромые, слепые и прочие
калеки, – очевидно, тебе более, чем остальным афинянам, нравился этот город и мы,
Законы. А теперь ты отказываешься от наших соглашений? Последовал бы ты нашему
совету, Сократ! Не смешил бы ты людей своим бегством из города!
b Подумай в самом деле: преступив наши соглашения и свершив эту ошибку, что
хорошего сделаешь ты для себя самого и для своих близких? Что твоим близким будет
угрожать изгнание, что они могут лишиться родного города или потерять имущество, это
по меньшей мере очевидно. Да прежде всего ты сам, если отправишься в один из
ближайших городов, в Фивы или Мегары [16], – ведь оба этих города управляются
хорошими Законами, – то придешь туда, Сократ, врагом государственного порядка этих
городов: c все те, кому дорог их город, будут на тебя коситься, считая тебя губителем
законов, и ты упрочишь за твоими судьями славу, будто они правильно решили твое дело,
– ведь губитель законов очень и очень может показаться также и губителем молодежи и
людей несмышленых. А может быть, ты намерен избегать благоустроенных государств и
порядочных людей? Но в таком случае стоит ли тебе жить? Или ты пожелаешь сблизиться
с такими людьми и не постыдишься с ними беседовать? Но о чем же беседовать, Сократ?d
О том же, о чем и здесь, – о том, что для людей всего дороже доблесть и справедливость,
обычаи и законы? Неужели, по-твоему, это было бы достойно Сократа? А ведь надо бы
додумать об этом. Но, положим, ты ушел бы подальше от этих мест и прибыл бы в
Фессалию, к друзьям Критона; там величайшее неустройство и распущенность, и, верно,
они с удовольствием стали бы слушать твой рассказ о том, как это было смешно, когда ты
скрылся из тюрьмы, переряженный в козью шкуру [17] или еще во что-нибудь, что
надевают обыкновенно при побеге, и изменив свою наружность.e А что ты старый
человек, которому, как оно и естественно, уже недолго осталось жить, посмел так
малодушно цепляться за жизнь, преступив самые главные законы, – разве никто так о тебе
не скажет? Может, и не скажет, если ты никого не заденешь, а не то, Сократ, придется
тебе выслушать много такого, чего ты вовсе не заслужил. И вот будешь ты жить,
заискивая у всякого и прислуживаясь, и ничего тебе не останется делать, кроме как
услаждать себя едой, как будто ты отправился в Фессалию на обед. А где беседы о
справедливости и доблести?54 Ты желаешь жить ради детей, для того чтобы вскормить и
воспитать их? Как же это, однако? Ты уведешь их в Фессалию, вскормишь и вспоишь и
ради этого сделаешь их чужестранцами? Или же, по-твоему, если ты будешь жив, они,
несмотря на твое отсутствие, получат лучшее воспитание и образование, потому что твои
близкие позаботятся о них? Значит, если ты переселишься в Фессалию, они позаботятся, а
если переселишься в Аид, то не позаботятся? Надо думать, что позаботятся и тогда, если
только на что-нибудь годятся те, кто называет себя твоими близкими.
b Нет, Сократ, послушайся ты нас, твоих воспитателей, и не ставь ничего выше
справедливости – ни детей, ни жизни, ни еще чего-нибудь, чтобы, придя в Аид, ты мог
этим оправдаться перед теми, кто правит там [18]. В самом деле, Сократ, если ты
сделаешь то, что намерен, то будет это и менее справедливо и менее благочестиво, а
значит, и здесь не будет от этого хорошо ни тебе, ни твоим, да и после того, как ты
придешь туда, будет не лучше. Если ты теперь отойдешь, то отойдешь обиженный не
нами, Законами, а людьми.c Если же ты уйдешь из тюрьмы, так позорно воздав обидой за
обиду и злом за зло, преступив заключенные с нами соглашения и договоры и причинив
зло как раз тем, кому всего менее следовало причинять его, – самому себе, друзьям.
Отечеству и нам, то мы разгневаемся на тебя при твоей жизни, да и там наши братья,
Законы Аида, неблагосклонно примут тебя, Зная, что ты и нас пытался погубить,
насколько это от тебя зависело. Не дай Критону убедить тебя совершить то, что он
советует, слушайся лучше нас".
d Уверяю тебя, милый друг Критон, мне кажется, что я все это слышу, как и
корибантствующим [19] кажется, что они слышат флейты, и отголосок этих речей гудит
во мне так, что я не могу слышать ничего другого. Вот ты и знай, каково мое мнение
теперь; если ты станешь ему противоречить, то будешь говорить понапрасну. Впрочем,
если думаешь одолеть, говори!
Критон. Но мне нечего сказать, Сократ.
eСократ. Оставь же это, Критон, и сделаем так, как указывает бог.
Перевод М.С.Соловьева.
В кн.: Платон. Избранные диалоги. М., 1965
ОГЛАВЛЕHИЕ
Примечания А.А.Тахо-Годи
Диалог "Критон" в сюжетном отношении рисует продолжение событий "Апологии
Сократа", т.е. здесь перед нами Сократ, уже заключенный по приговору суда в тюрьму и
ожидающий смерти. Действующие лица диалога – Сократ и его близкий друг Критон, по
имени которого назван диалог. Критон – земляк и сверстник Сократа. Ему также около 70
лет, родом он, как и Сократ, из дема Алопеки филы Антиохиды. Это богатый и знатный
человек, что не мешает ему, однако, быть последователем Сократа. Несмотря на
некоторую наивность и простоту характера, он житейски практичен и не раз помогает
Сократу в тяжелых обстоятельствах. Именно он вместе с сыном Критобулом, Платоном и
Аполлодором готов был уплатить за Сократа штраф в 30 мин. Однако, когда выяснилось,
что казнь Сократа неизбежна, Критон задумывает спасти своего друга и устроить ему
побег. С этой идеей он и посещает Сократа в тюрьме на рассвете за три дня до казни.
Данный перевод диалога "Критон" взят из издания 1903 г. (Творения Платона: Т. I-II. М.,
1899-1903).
[1] Сократ вынужден был ждать казни 30 дней, так как накануне его суда было отправлено
на Делос ежегодное священное посольство, феория, в честь Тесея, некогда спасшегося от
чудовища-минотавра на Крите и принесшего богу Аполлону обет. По обычаю, на время
пребывания феории на Делосе смертная казнь в Афинском государстве откладывалась
(ср.: Федон 58а-с; Ксенофонт. Воспоминания... IV 8, 2).
[2] Суний – мыс на ю.-в. Аттики, где находился храм Афины. Во время панафинейских
празднеств (см.: Евтифрон, прим. 17) там происходили состязания триер (см.: Лахет,
прим. 17).
[3] Т.е. одиннадцать архонтов (см.: Апология Сократа, прим. 47).
[4] Сократ видит вещий сон (см.: Апология Сократа, прим. 51).
[5] Сократ вспоминает слова Ахилла (Ил. IX 363), оскорбленного Агамемноном и
желающего возвратиться к себе на родину, во Фтию. Сократ видит в этих словах тайный
смысл, так как греческие слова Φθ'ιη (Фтия) и φθίνω (гибнуть) близки по звучанию.
[6] Критон предлагает Сократу считаться с мнением большинства, намекая на то, что
именно это большинство осудило его на смерть. Но для Сократа один мудрый и хороший
человек стоит многих. Ср. известное мнение аристократически настроенного Гераклита:
"Один для меня – десять тысяч, если он наилучший" (В 49 Diels).
[7] Здесь упоминаются друзья и последователи Сократа – Симмий и Кебет (Кевит),
фиванцы. Диоген Лаэрций (II 124) приписывает Симмию авторство 23 диалогов, а Кебету
(II 125) – трех диалогов, в том числе знаменитого диалога "Картина", дошедшего до нас,
хотя авторство Кебета сомнительно. В России диалог "Картина" (или "Таблица") Кебета
был популярен в XVIII в. как аллегория и выдержал несколько изданий (см.: Кебет.
Картина / Пер, с греч. В. Алексеева. СПб., 1888).
[8] См.: Апология Сократа, прим. 40.
[9] В своих беседах Сократ у Платона обычно прибегает к примерам из повседневной
жизни, что делает его мысли особенно доступными. Однако подобная привычка Сократа
раздражала некоторых его собеседников, например софистов, ораторов, учителей
риторики, которые считали ее низменной и недостойной философа (см.: Горгий 490d –
491b, Пир 221е).
[10] Ср.: Горгий 486ab.
[11] Сократ вопреки мнению большинства, выражающему традиционную этическую
норму, предпочитает не отвечать злом на зло, а претерпеть это зло (см. также: Горгий
469с). Ср.: Архилох: "...хотел бы я видеть, чтобы таким (т.е. опозоренным и замученным.
– А. Т.-Г.) предстал прежний мой товарищ, который меня оскорбил, растоптав клятвы" (fr.
79а Diehl); и Еврипид: "Я считаю, что человеку свойственно делать врагам зло" (fr. 1092
N.-Sn.).
[12] Приход Законов и Государства к Сократу – знаменитая персонификация, или
олицетворение, – "просопопея". Такие олицетворения были характерны для этических
размышлений и примеров. Развернутый пример такой персонификации есть у Ксенофонта
в "Воспоминаниях..." (II 21 – 34), где пересказывается притча о Добродетели и Пороке,
явившихся в виде прекрасных женщин Гераклу. См. также: Горгий, прим. 30.
[13] Об идеальном воспитании молодого человека, о его телесном и духовном
совершенствовании в духе Сократа и Платона см.: Jaeger W. Paideia. Die Formung des
griechischen Menschen. Bd II. 3 Aufl. Berlin, 1959. Этой теме, а также специально
гимнастике и музыке Платон посвящает II книгу "Государства" (376е – 380с), а также
раздел I книги "Законы" (657с – 673b). Однако трудно сказать, получил ли такое
воспитание сам Сократ. См. с. 15, ср.: Феаг, прим. 21.
[14] Об участии Сократа в военных действиях см.: Апология Сократа, прим. 32.
Празднества, упоминаемые здесь, – общегреческие атлетические состязания,
посвященные Зевсу в Олимпии и Немее, Аполлону Пифийскому в Дельфах и Посейдону
на Истме.
[15] Законодательство Лакедемона (Спарты) и Крита пользовалось особыми симпатиями
платоновского Сократа и самого Платона. В "Законах" ведут беседу о государственном
устройстве афинский гость, критянин Клиний и спартанец Мегилл, что дает возможность
Платону представить свою теорию идеального государства. Законы полулегендарного
спартанского законодателя Ликурга и критского Миноса, по Платону, представляют собой
"всю в совокупности добродетель", и государственный строй, основанный на них,
именуется божественным (630de) и "действительно государственным устройством", а не
"сожительством граждан, где одна их часть владычествует, а другая рабски повинуется",
как при демократии, монархии или олигархии (712с – 713а).
[16] В Фивах и Мегарах была в это время умеренная олигархия. Мегары были чисто
дорийским полисом вне пределов Пелопоннеса.
[17] Фессалийцы славились не только распущенностью нравов, но и ненадежностью. Ср. у
Демосфена: "Фессалийцы, конечно, от роду никогда не внушали доверия никому из
людей" (Олинфская речь I 22 // Демосфен. Речи / Пер. С.И.Радцига. М., 1954). См. также:
Горгий, прим. 66. Козья шкура – обычная одежда пастухов.
[18] См.: Апология Сократа, прим. 54.
[19] Корибанты – жрецы и спутники Великой Матери богов (фригийской богини Кибелы,
или критской Реи), славящие ее в экстатических оргиях под звуки флейт и тимпанов.
ДИАЛОГИ ПЛАТОHА
Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)